Анка - пулемётчица

               

       Жизнь прожить, не поле перейти. Не у всех она лёгкая, как в песне: «сладку ягоду рвали вместе мы, горьку ягоду – я одна».
        В том селе для всех примером были две вдовы: Алёна и Оксана. Они дружно зажили в доме Алёны, как две библейские героини: Ноэми-свекровь и Руфь-невестка. Ни одна, ни вторая замуж повторно выходить не хотели и остались до самой смерти верными своим погибшим мужьям. Оксана тоже, как и в своё время Алёна, ходила босиком по земле, по утренней росе. Только вот, когда срок её беременности подходил к завершению, захотелось ей увидеть тётку Алёны,  знаменитую ведунью Мариту.
         – Успеешь ещё, роди сначала, а потом с дитём вместе в гости поедем, – уговаривала её свекровь.
        Но Оксана  всё чаще и настойчивее начинала её просить. И, вдруг, как-то неожиданно рано утром они услышали стук в дверь. На пороге стоял неизвестный им доселе высокий мужчина. Кожаная кепка, посаженная на его высокий лоб, который обрамляла русая курчавая шевелюра и пиджак, показывали, что он имеет на службе какой-то чин. А вышитая русская рубашка, выглядывавшая из-под чуть расстёгнутого пиджака, показывала, что он хоть и начальник, но всё-таки деревенский. Его жилистые, мускулистые руки говорили своим суровым видом, что они никакой работы не боятся.
         – Мир вашему дому! – поприветствовал их незваный гость. – Зовут меня Миколай Свиридович. Марита, бабушка моей жены Ани, послала меня разыскать и привести на колхозной подводе её внучатую племянницу, которую она давно не видела, вместе со своей племянницей невесткой Алёной. Жена моя врачом в нашей больнице работает, так что пусть в наших краях ребёнок на свет появится, а то бабушка сказывала, что неспокойное у вас для ребёнка место. Она сама должна благословить его появление на свет. В наших краях и окрестим его. А я в селе первый человек, председателем работаю, похвастался в конце своей речи незваный гость, который оказался их дальним родственником, мужем дочки Мариты Анны.
         – Ну, уж я бы с удовольствием, да кто ж меня отпустит? Да и за домом присмотреть некому будет, – посетовала Алёна. – За пасекой я теперь присматриваю. Да и за коровами никто лучше меня не доглядит. Вот как Оксана родит, тогда меня заменит на ферме. А я уж потом одна пасекой займусь. Нужно дело мужа продолжать. А то мужчин у нас после войны мало осталось.
         – Да Настасью с Панасом попроси за домом и за пасекой присмотреть. А с председательницей вашей о твоём законном отпуске я сам договорюсь.
        Дело было сделано, и обе женщины, довольные и счастливые, усевшись на прибывшую за ними подводу, поехали в гости к своим родственникам.
        Алёна, погостив 12 дней, была потом отвезена Миколаем Свиридовичем домой. А Оксане Марита велела остаться, и после рождения правнука, так годков четыре – пять, пожить в их доме под её присмотром. А потом можно будет и в родной дом им вернуться.
        В селе Берёзовом жизнь постепенно налаживалась. Калина сильно сдала, после пережитых событий. Люди её старались обходить стороной. А со временем, сын её Сергей окончил в Кривом Роге металлургический институт и поступил там же в аспирантуру. Он удачно женился на Ларисе, дочке одного из преподавателей института, и остался там жить. А после, когда молодые обзавелись квартирой и детьми, забрали они Калину Ивановну к себе жить.
        И как только она покинула родное село, услышала Алёна рано утром знакомый скрип телеги. Выбежав на крыльцо, она увидела на ней Миколая Свиридовича, рядом с которым сидела чуть располневшая Оксана с маленьким Павликом на руках.
          – Ну вот, бабушка, принимай невестку с внучком! – приветливо поприветствовал Алёну Миколай Свиридович.
        Жизнь продолжалась, несмотря на все её трудности и преграды. Павел, так его назвали в честь почившего мужа Мариты, был, в отличие от своего вертлявого и неугомонного отца, очень тихим и даже замкнутым. Он не любил детские игры и шалости, но зато, как и его покойный отец, любил лес и его обитателей. С самого детства он крутился около пчёл на пасеке, которой теперь занималась Алёна, не хуже покойного Порфирьича.
     – Вот и наш будущий пасечник растёт! – шутили другие колхозники.
         Но он рос тихо и незаметно. Окончил школу, отслужил армию. После поехал в последний раз навестить свою прабабушку Мариту, которая его первая на этот свет приняла и запеленала. Она всё крепилась, за жизнь держалась, пока он к ней не приехал на побывку. С ним она и свой последний час встретила, подав ему свою старческую руку и что-то, одному лишь ей и ему ведомое, сказала перед смертью. Он ей и глаза закрыл напоследок. А похоронив любимую прабабушку, вернулся в село Берёзовое вместе с женой Устиньей. Говорил, что Марита ему и просватала её перед смертью. А какого она роду-племени, никому не сказывал. Молчаливый он был по своей натуре. И жена его Устинья тоже слова лишнего не вымолвит. А сама была красавица, станом высокая, волосы чёрные, как вороново крыло, такие же чёрные брови и под ними красивые лучистые глаза. Старожилы, которые ещё помнили Мариту, поговаривали, что она очень на неё смахивает.
        Итак, время упрямо шло дальше вперёд. Павел принял в наследство работу на пасеке. А Устинья стала медсестрой при медпункте работать. Пришло время, и родилась у них дочка. Назвали её Анкой, но оказалось, что в отличии от своих тихих и молчаливых родителей, она унаследовала полностью характер своего деда Богданка. Так что, со временем за ней закрепилось и прозвище – пулемётчица, за то, что любила с деревенскими мальчишками стрелять по спинам прохожих вишнёвыми косточками из трубочек-стрелялок.  Всё село, да и сельская школа опять стонали, как раньше от её знаменитого деда. Она не хуже своего деда лазила по деревьям и вдохновляла всех деревенских мальчишек на всевозможные проказы, какие только можно было устраивать, начиная с битья стёкол из рогаток и луков, до пальбы по соседским садам. В пять лет, научившись под руководством Оксаны читать, она полюбила сказки про индейцев. И теперь по деревне бегала компания раскрашенных мальчишек с перьями на голове, и с улюлюканьем бегала по всем окрестностям, стреляя из самодельных луков стрелами, которые нередко разбивали окна колхозников. А впереди всей ватаги всегда бежала раскрасневшаяся Анка. А однажды, они вынули и размяли стержни простых карандашей и вымазали ими свои лица, которые их мамы потом долго не могли отмыть. В этот раз они играли в папуасов-дикарей. Единственно, что запрещала Анка делать своим «подчинённым», которых быстро подмяла под свой каблук, так это мучить животных. Если замечала, что кто-то мучит кошку или даже лягушку, могла кинуться на него как тигрица и могла исцарапать личико маленького злодея. А однажды, как только увидела, как пьяный конюх лошадь свою ни за что принялся лупить, она с боевым кличем подпрыгнула и повисла на его тяжёлой руке, которой он замахнулся на Гнедка. От неожиданности он и кнут свой выронил. А Анка как заорёт на него нечеловеческим голосом:
  – Ещё раз лошадь ударишь, так у тебя самого рука отвалится.
        Рука, конечно, не отвалилась, но вечером, перед входом в свой дом, он поскользнулся о порог и упал неудачно на руку, отчего сломал её ненароком.
        Все удивлялись, откуда у такой хрупкой на вид девчонки берётся такая огромная сила.
         – Так ей же, как и раньше её деду покойному, вся нежить местная помогает, обронила как-то по неосторожности Оксана, за что потом получила нагоняй от Алёны:
          – Нельзя эти вещи говорить, если не хочешь потом беду на внучку свою нагнать. Забыла разве, как твой муж, дед Анки, погиб.
     Когда Анке исполнилось шесть лет, Алёна померла, научив правнучку перед своей смертью немножко разбираться в лесных лечебных травах. И в случае травм, Анка перевязывала подорожником раны своих «подчинённых». Но иногда они могли и выкрасить травами свои лица, чтобы никто из колхозников не мог определить, кто именно из их компании стрелял по их белым рубашкам из трубочек вишнями или другими какими-то ягодами, так как все были в краске и перьях на одно лицо. Поэтому все «пострадавшие» ходили жаловаться родителям Анки.
      Но Анку, казалось бы, ничего на свете не смущало. Её фантазия не знала предела, а все учителя постоянно жаловались на неё родителям, сетуя на то, что они слишком много воли ей дают. Только одну Елизавету Сергеевну эти фантазии всегда приводили в восторг, и Анка, когда успевала слишком набедокурить, всегда находила надёжное убежище в её доме. Да и Матвей Степанович часто брал её с собой на ферму, когда нужно было лечить заболевших животных. Анка была лекарем от природы, что было, видимо, заложено у неё в крови. А сама Елизавета Сергеевна к ней привязалась как к родной дочери.
          – Вот кому перед смертью я свой дар передам! – поговаривал дед Матвей.
Фёдор, сын Елизаветы Сергеевны, поехал учиться в Одессу, и тогда Анка стала всё своё свободное время проводить в доме любимой учительницы. А когда Прохор вернулся из армии и собрался на белом деревенском коне поехать свататься к красавице Катерине, то Анка, зная, как любил её Фёдор, решила сыграть с Прохором в отместку злую шутку. Надев свой белый казацкий кожух и взяв в руки огромный букет роз, торжествующий победу Прохор, усевшись на всегда спокойного Малыша, собрался под рукоплескания конюхов ехать со сватами к своей зазнобе. Как вдруг всегда спокойный Малыш заржав, вскочил на дыбы и сбросил своего седока в жидкую грязь. Раздался хохот, а сконфуженный Прохор, поднявшись в своём теперь уже грязном костюме, обнаружил под сидением Малыша колючку бодяка, которая, по-видимому, и разозлила бедного коня.
          – Кто это сделал? – орал на присутствующих взбешённый Прохор, который теперь был вынужден переодеться в обычный, но чистый костюм, чтобы поехать свататься на два часа позже назначенного срока.
          – Да тут недавно Анка с пацанами крутилась, сказал конюх Трофимыч. Наверное, эта работа – её рук дело?
         Да это была Анкина работа, после прочитанных ею книг о жизни индейцев и ковбоев. Два дня после этого случая Анка отсиживалась в доме Елизаветы Сергеевны, которая запретила Павлу впервые в жизни отлупить дочку своим кожаным ремнём.
        С Прохором у Анки были свои счёты. Анка была младше Прохора и Фёдора на десять лет. И если Фёдор с ней мог нянчиться как с младшей сестрёнкой, то Прохор относился к ней презрительно, как ко всей худой мелкоте, обзывая её воблой, киздрой, а иногда и «шкелетом» ходячим. И тогда Анка могла в отместку, тихонько подкравшись к нему сзади, забросить ему за пазуху дождевого червя или гусеницу. А заметив его любовь к Катерине, она, подкравшись к ним, сидящим рядышком во время свидания, могла сунуть им под нос лягушку либо мёртвую крысу или мышь, держа за хвост. Катерина начинала истерически орать, и, таким образом, их свидание было испорчено. Могла и выстрелить из своего оружия-трубочки по спине Катерины, и также по спинам других женщин, смотревших на Прохора влюблёнными глазами. А иногда было и похуже дело. Стоило Прохору с Катериной выйти на ночную прогулку, как из крон окрестных деревьев начинались раздаваться хором голоса мальчишек из Анкиной команды:
     –  Катруся! Люба моя!
     Прохор багровел от гнева, но он не мог лазить по всем окрестным деревьям, ища виновного, если голоса раздавались со всех деревьев одновременно. Пробовал Прохор их сторожить, но всю ночь не просидишь! И если бы зачинщиком был пацан, то Прохор мог бы быстро скрутил его в бараний рог, но воевать с маленькой девчонкой было, по крайней мере, стыдно. Но Анка почему-то сознательно отравляла ему жизнь неуёмной фантазией.
          –  Слухай, Устя! От я колись як доберусь до твоєі доньки, да як усиплю її по м,ягкому місцу. Чого вона до Катрусі причепилась, мала ще!
          –  Попробуй только тронь её, тогда я тебе такого наделаю, что к тебе не только Катруся, а и русалка с омута не подойдёт! – вскипела молчаливая всегда Устинья. – Ишь умный какой выискался, с девчонкой состязаться вздумал, не дразни её, так и она тебя трогать не будет. А то Анка у нас такая, что за себя постоять умеет. Ишь! Петух на всё село! Иди, своих баб пугай, которые с тебя глаз не сводят.
        Но со временем мучения Прохора  прекратились. Анка, окончив восьмилетку, поехала в Кривой рог поступать в медицинское училище.
    –  Бедные будут её новые преподаватели! – говорили школьные учителя.
     В школе они с ней порядком намучились. Ученье ей давалось легко, но не хватало только усидчивости сидеть и выполнять нудные задания по математике или заучивать длинные стихи. В школе, где властные учителя пытались учеников подмять под себя, с Анкой этот номер не проходил. Её вольная душа жаждала свободы и воли:
 
                «Б-квадрат – слетал в вольный град,
                Мельницы стоп – идёт Дон-Кихот,
                А и Б – сидят на коцюбе!»

        Все эти присказки и многие другие Анка писала в темноте, углём на стенах школы. На школьных концертах она прекрасно танцевала на сцене гопак, чечётку, цыганочку. Но окончив своё выступление, могла  потом высунуть голову из-за занавеса и показать всему залу язык, шокируя учителей. В зале поднимался детский хохот. В школьной пионерской организации она была барабанщицей. А если организовывались походы в лес за ромашкой и другими лекарственными травами, то Анка была первой, она лучше всех разбиралась в травах и набирала одна лекарственных трав больше, чем весь класс. 
        Старожилы села, пережившие войну почти все переселились в мир иной. Давно почили Степанида Васильевна, Алёна, Сергей Иванович, Кристина Фёдоровна, только Калина всё ещё держалась на этом свете. Она продала свой большой дом другой директорской чете, и вырученных денег сыну с невесткой хватило, чтобы доплатить при обмене квартиры и на покупку мебели. Они теперь прекрасно жили в городской четырёхкомнатной квартире. Первое время Калина нянчила детей и успела ещё немножко вдохнуть лавры матери – доцента, учёного, которым стал со временем Сергей. Но время всегда неумолимо. Со старостью у неё отказывали ноги, потом начался склероз, но стойкое здоровье молодых лет не позволяло ей покинуть этот бренный мир. Она, однако, теперь была уже в тягость невестке, которая не очень охотно с нею возилась, внуки только злились, а правнуки уже начинали её передразнивать, пока старших дома не было. Она иногда с проявлением сознания вспоминала Оксану и хотела бы увидеть её перед смертью. Сама Оксана,  тоже сильно постарела, а Павел с Устиньей не испытывали никакого желания её видеть. Тогда Сергей с Ларисой, решили сами к ним в гости заехать и привести их к себе в гости на своей машине. А когда узнали, что Анка желает поступать в медицинское училище, предложили остановиться ей у себя на квартире, с условием, что за проживание Анка будет у них убирать, готовить обед и присматривать за умирающей прабабушкой Калиной. Таковы были условия для современной Золушки. Но Анка ничего не боялась и, поэтому, легко согласилась.
          – Оксаночка, доченька моя родненькая, – запричитала Калина, увидев на пороге Анку, которая как две капли воды походила на свою бабушку Оксану.
     – Это не Оксана, а её внучка Анка, – пробовал возражать Сергей.
          – Цыть, деда! – прошептала Анка. – Она мою бабушку давно ждёт, потому и помереть не может не прощённой. Итак, её душа на этом свете мается, пора уже ей на суд перед Всевышнем предстать, молитесь лучше за её грешную душу, а мне надлежит её последний вздох принять да глаза её грешные прикрыть. Понадеемся на милость Божью.
        Тогда Лариса, презрительно вздохнув, ушла заниматься своими домашними делами, считая, что её миссия по отношении к свекрови, окончена. Дальше это будет заботой Анки.
        Правнучку поселили в комнату Калины. Пока в её обязанность входила только уборка квартиры и досмотр за умирающей Калиной. Но Калина долго себя ждать не заставила, и как только Анка сдала экзамены и была зачислена в медицинское училище, старая грешница той же ночью и преставилась. Поздно ночью, когда довольная проделанной работой Анка, заснула крепким сном, её разбудили сильные стоны Калины. Последняя металась в бреду и просила прощения у Богданко и Оксаны, словно они стояли перед нею живые. Вспоминала и других людей, загубленных по её доносу, о которых Анка слышала раньше только краем уха. А когда Анка побежала будить домашних, которые, кряхтя, поднялись со своих тёплых кроватей, и вернулась опять к Калине, то увидела, как та билась в предсмертных конвульсиях.
     –  Оксаночка, прости меня грешную, а то не будет мне покоя на том свете.
          –  Прощаю, мамочка, – прошептала Анка.
        После чего Калина в последний раз открыла глаза и, отвернув голову чуть в сторону, испустила последний вздох. Анка закрыла её глаза. А приехавшая скорая помощь зафиксировала её смерть. Позже, по настоянию Анки и явному неудовольствию Ларисы, вызвали на дом местного попа, который, как положено по православному обычаю, отпел умершую, и Анка потребовала, чтобы автобус с гробом повёз покойницу в село Берёзовое и похоронил Калину рядом со своим давно почившим мужем.
         – Ишь, раскомандовалась тут, в нашем доме, – возмущалась Лариса. – Не знаешь, в какие деньги это обойдётся? На местном кладбище ей тоже неплохо было бы находиться.
         – А по завещанию покойной, моей прабабушки, со сберегательной книжки вы можете взять всё, что за автобус и за похороны выйдет, себе на бедность! – огрызнулась в ответ Анка.
          – И чего там вам, деревенским, положено, когда она с нами жила? А ты переедешь в общежитие, когда твоя учёба начнётся.
          –  Ну и перееду! Я, всё-таки, деревенская и неизбалованная, мне никакая работа не страшна, не то, что вы тут! Городские неженки!
     Этот спор прервал Сергей, пообещав Анке, что всё будет сделано, как просила Калина при жизни. И похоронный автобус повёз покойницу в село Берёзовое, где около почившего Тараса Макаровича было приготовлено место для его любимой жены  Калины, которую, несмотря на её вредный нрав, он очень любил до самой смерти.
     Анка, погостив у родителей, переехала жить в студенческое общежитие. По прошествии срока, когда нотариус в присутствии всех родственников вскрыл завещание Калины, в котором чёрным по белому было написано, что лежащие на книжке 5 тысяч рублей должны перейти к Оксане и членам её семьи. Павел снял эти деньги и, отсчитав Сергею и Ларисе сумму, причитающуюся им за похороны Калины, навсегда распрощался со своими родственниками.