Поэма степи

спектакль студентов ГИТИСа

Вчера смотрел спектакль «Степь» по повести А.П. Чехова, с первого же кадра этой постановки тебя захватывают и погружают в глубокий гипноз. Как можно сыграть степь? Невозможно. А в повести Чехова, главное действующее лицо – степь.  Оказывается, нет в театре ничего невозможного.  На заднем плане, вплотную к стене стояли на высоком взгорке пятнадцать молоденьких девушек, студенток Театрального института – ГИТИС.  И тихо начинают тянуть песню, бесконечно протяжно, так что песня превращается в одни гласные звуки, еле слышно.  В лучи софитов попадали оголенные участки тел: колени, руки, плечи. И мгновенно передается замысел и суть всей постановки, сразу,  в первой сцене с первых звуков, с первых высвеченных плеч и коленок. Пока досчитаешь до пятнадцати. Степь – это они. Невозможно в театре показать даль, показать ничем не загороженный горизонт. Но можно создать метафору. Степь — это молодые девушки. Это душа степная. Степь не паханая, не ораная, не объезженная, девственная и неоглядная. Степь вообще – женское. Насколько хватает глаз, необъятная, беззащитная и невероятная. Это женское начало – природа, собственно, как и сама Русь.
Как сыграть природу в театре? Дождь, ветер, облака, горизонт, степь?  А вот здесь это сыграно, показано, пережито.  Можно жить в степи всю жизнь, и ничего не знать о ней.  Не чувствовать ее, не дышать ей. А в театре, на этом спектакле, можно узнать главное. И увидеть Душу Степи. И почувствовать Степь, как живое существо. 
- Степь широоока-а-а-а-а-я.
Поют девушки бесконечно протяжно. И больше никакой информации. И этого достаточно.
Потом девочки будут предавать звуки степи. Кто-то крикнет звонким голосом, голос подхватят, чтобы мы почувствовали сумасшедшую даль. И мы оглохнем от визга. Обоз едет по степи.  Перегоняют табун лошадей, собственно, в этом сюжет повести. Главной герой – мальчик, Егор, которого везут в город, в данном спектакле – в Москву, учиться.  И в следующей сцене девушки станут табуном сама степь обернется этим табуном – лошади фыркают, бьют копытами, и как удачно, что у всех девушек длинные, распущенные волосы, и они ими помахивают, как лошадки хвостами, обхлёстывая себя по бокам.
Едет обоз и ему встречается на пути корчма и хозяин корчмы молоденький еврей с длинными пейсами упрашивает остановиться, попить чайку, как не вспомнить Смоктуновского, неподражаемо сыгравшего эту роль в кино.  Но есть в корчме и угрюмый еврей, который знает только силу денег и совсем не любезен, а хамит и дерзит проезжающим.
Едем дальше, встречается болотистая местность, камыши, едем сквозь камыши. Для Егора здесь, на привале, среди шуршащих камышей, открывается другой, живой мир, полный необычайных существ.  И камыши, и бабочки, и лягушки, и слепни, - эти все роли отданы девушкам. Они – природа.  И мальчик даже пытается поймать какое-то существо, но оно дразнит его и улетает. А потом садится на плечо.
Спектакль идет на довольно высоком станке, через который легко перемахивают молодые актеры.  Этот станок изображает повозку, КАМАЗ, а то и дорогу, по которой проезжают катком.  А в одной сцене на края этого станка навешивают покрышки, ложатся, как ложатся на землю, чтобы посмотреть в небо, или разглядеть травинки, припасть к земле. Опять звучит протяжно песня и создается впечатление, что не по степи едут, а сама степь едет. Степь едет и везет на себе актеров и весь зрительный зал, так же, как и наша земля везет нас на себе, вращаясь помаленьку вокруг солнышка.
И опять степь. Я словно сам проехался по этой безмерной степи, видел восходы и закаты, и палило меня солнце и оживляла опаленного солнцем, река. Не знаю, чей это замысел. И был ли сформулирован этот замысел, что степь это – женское начало.  Но именно этот замысел решает в спектакле все. Можно иметь Смоктуновского в труппе, можно иметь Ермолову, это не важно. Потому что здесь режиссерское решение играет за всех будущих Смоктуновских.
Сколько молодости, надежды, сколько силы в лицах этих студенток, в их молодых, полуобнаженных телах. Это само плодородие, зеленые ростки, за ними будущее, и, несомненно, будущее театра.
Табун с фыркающими лошадьми, буря, которую создает на сцене огромный вентилятор и взмывающие вверх половики, и волосы. Река, вода, течение, и водоросли, и рыбы которых вылавливают парни – это все отдано на олицетворение девушкам.
И вот по пути обозу встречается церковь, священник раздает свечки, кропит водой. Церковь – это тоже женского рода.  Вообще, вся Русь – женского рода, убеждает нас спектакль. И ее олицетворение – девушки. Здесь и церковь решена как одно из явлений природы. Как Облако, как Дождь.  И поют в Церкви вовсе не церковные молитвы, здесь тоже тянется бесконечная «о» - «а» - «е» в слове «степьширокая».
 Природа отдана студенткам. У мужского состава другие задачи. Они делатели в этой степи, на этой земле; они погонщики табуна, они дорожные рабочие, они сторожа на кордоне с автоматами, они купцы, дельцы.
Кордон, встреченный в степи почему-то вооружен автоматами Калашникова с подствольниками и яркими, слепящими фонарями.   Почему-то меня это совершенно не возмутило. Степь здесь тянется вне времени. Она бесконечна, как сама природа. И легко в ней можно наткнуться на могильники до монгольского периода и каменных баб, и на отряд, вооруженный не луками и копьями, не шашками, а Калашами.  Эта сценка режиссерски решена гениально. В ночи отряд кордона переговаривается по шипящей рации. Повторяя по ней слова, сказанные не по рации.
Студенческий спектакль — это не просто учебный спектакль. Я считаю, что студенческий спектакль — это особый театральный жанр.  Есть комедия, есть трагедия, много иных театральных жанров, и есть студенческий спектакль. Мало кто придает им значение, на них не ходят критики и театроведы. Но я пересмотрел за свою студенческую и пост студенческую жизнь множество таких спектаклей в Учебном театре ГИТИСа и могу сказать, что это неповторимые, ни на что не похожие спектакли. У всех одно общее качество – это молодость и надежда.  Как бы плох и беспомощен ни был учебный спектакль, во всем, в каждой реплике, в каждой мизансцене присутствует будущее. Присутствует надежда. И это неповторимые качества, которые невозможно передать ни в какой, самой совершенной постановке, самого великого режиссера. И у этих актеров, и у этого спектакля, точно есть будущее.
Я так понял, из программки, что спектакль создавался «эскизно». Не знаю, с какого времени в театральном ВУЗе вместо слова «этюды» стали употреблять слово «эскизы». И все-таки, это именно этюды, и создавался спектакль этюдным методом.  Работали над ним сначала студенты-режиссеры. Каждый делал свой эпизод. Таких эпизодов в спектакле, судя по именам режиссеров-студентов в программке – девять.
Замечательный эпизод с дорожными рабочими, встреча с автоматчиками, потом эпизод с КАМАЗом, на который пересаживается Егорка, эпизод с дискотекой. Я не понял откуда взялась в повести А.П. Чехова дискотека, но целиком на стороне создателей этой сцены, в которой девушки на каблуках, в модных прикидах, и все одновременно, запрокидывая голову, пьют пепси.  И реально пьют, а не только делают вид. Может быть это в другой степи, заехали «не в ту степь». Просто степь может обернуться чем-то другим, незнакомым и даже страшным, ее олицетворение не всегда милые и покладистые девушки.  Она и дыбом может встать и раком.  Так что умиляться не придётся этаким чертовкам, колючкам, чертополохами, борщевиками, маковыми и конопляными дурманами, взращенными себе на беду диким полем.
И, конечно, первый этюд – «степь» который стал камертоном спектакля. Кто решил этот этюд неизвестно.  Спектакль этот – коллективное творчество. Но первый этюд – озарение. Одним этюдом, самым первым, предопределено все действо.
 Потом спектакль из этюдов сводили, склеивали воедино режиссеры-педагоги курса, я насчитал шесть человек.  Потом весь материал попал к режиссеру-педагогу (главному) Александру Цою. Ему помогала режиссер-студентка Татьяна Родина, балетмейстер-педагог Светлана Кузянина. И репетитор вокального ансамбля Виктория Крючкова.
О вокале следует сказать особо, потому что здесь все – живой звук. Никакой «фанеры». Большая редкость. И удивительно, что у всех актеров есть голоса, есть музыкальность и чуткость.  Спектакль можно смотреть с закрытыми глазами, только внимая звукам.   Ни одной фальшивой ноты, хотя поют в очень сложных мизансценах, стоя далеко друга от друга, не рядом. В такой ситуации неизбежно разойтись. Но нет. Какой-то абсолютный, природный слух ведет здесь всем. Сама природа дирижирует.  Степь едина в своих звуках, они никогда не расходятся, а звучат слитно, как ветер в ковыле, как сверчки на стерне. А сколько песен вспомнили тут о степи!
И потом все это, все этюды, и эскизы, от всех педагогов, попало в руки Иосифа Райхельгауза, и стало степью, и стало единой поэмой, стало текущей рекой. Стало театром.
Это поэтический спектакль, и главное в нем не слово, но метафора.  В нем нет никакой злободневности, никакой политики, никакой чернухи-порнухи. И за это особая благодарность. Как мы устали от всего этого. Собственно, искусство и есть глоток чистого степного воздуха. И я дышал им целый час и пятнадцать минут.
И финал совершенно неожиданный. Такого нет у Чехова.  Но все слова – Чеховские. Они взяты из пьесы «Чайка» из записных книжек. Егор неожиданно вскрикивает: «А я опишу эту степь!» Он кричит, что почувствовал в своей душе талант. Словно вот эта степь сама вдохнула в него какую-то свою часть плодородия. И он говорит и говорит, как он это будет описывать и уже отрывки из текстов мелькают в воздухе. И даже материализуются, словно дождь, падают сверху исписанные странички…
 Обычно в статьях бывают, как у лошадей «хвосты» и редактора их безжалостно обрубают. Пусть обрубят и этот хвост, но я всё-таки выпишу в строчку всех участников спектакля, спишу из программки.
 Студенты: Катерина Беккер, Владимир Веденский, Богдан Витряк, Марина Галкина, Александра Иванова, Илья Косилов, Анастасия Марчук,  Рузиль Миникаев, Дарья Никулина, Кристина Орлянская, Владлена Паплинская, Евгений Рубанов,  Дмитрий Рябухин,  Василиса Семенова,  Ксения Шабарова. И молодые артисты театра: Ольга Грудяева, Евгений Козлов, Виктория Крючкова, Екатерина Лисицины, Мария Раевская, Александр Сеппиус.