de omnibus dubitandum 112. 434

ЧАСТЬ СТО ДВЕНАДЦАТАЯ (1905-1907)

Глава 112.434. МОЛОДОСТЬ, — ЗАНОСЧИВА, САМОЛЮБИВА, ТЩЕСЛАВНА…

    Население общей камеры, куда я, пишет пятидесятидвухлетняя Евдокия Семеновна Ивановская, -  была втиснута на короткий срок, почти все состояло из с.-д. меньшевичек, очень молодых, детски наивных, „необстрелянных“, которые были весьма неосведомлены о том, что было до них, но с уверенностью «отрицали». Кажется, у Пирогова говорится, что молодость даровитая больше, чем посредственная, — заносчива, самолюбива, а еще чаще тщеславна.

    Для наших новых сожительниц это сидение в тюрьме было первым крещением. Под руководством одной нелегальной, старше их по возрасту и опыту, очень способной женщины, был выработан режим для систематических занятий, целиком, безоговорочно подчинивший всех сокамерниц, никаких отступлений не допускавший.

    День был разбит на „упряжки“, никаких нарушений они не позволяли ни себе, ни с ними случайной судьбой сведенным. Среди них находилась единственная с.-р., нежная, хрупкая, совершенное дитя, смотревшая мечтательно своими большими синими глазами, по-детски чистыми, обрамленными длинными ресницами; вся худенькая, еще несложившаяся, гибкая, с узкими острыми плечиками, вытянутой шейкой и длинными-предлинными двумя косами, с гладкой прической.

    Это была Лидия Стуре, повешенная потом в числе семи в 1908 г. (В 1906 году подготовлялось „Летучим боевым отрядом Северной области“ покушение на вел. кн. Николая Николаевича [Николай Николаевич (младший), вел. князь (1856–1929) — командующий войсками гвардии и Петербургского военного округа (1905–1914)] и на министра юстиции Щегловитова [Щегловитов Иван Григорьевич (1861–1918) — министр юстиции в 1906–1915]. Руководителем, после ареста в ноябре предыдущего года „Карла“. „Летуч. боев. отр. Северн. обл.“ стал Марио-Кальвино-Лебединцев. В отряд входили: Анна Распутина. Сергей Баранов, Александр Смирнов. Вера Янчевская. Афанасий Николаев, Петр Константинов и революционерка Катя. К ликвидации отряда послужило указание Азефа. На Михайловской улице были задержаны Стуре и Лев Синегуб, у которых к поясу крючками были прикреплены разрывные снаряды. Из браунинга Стуре успела выстрелить в агента. „Север. отряд“ покончил свое существование. 7 человек были повешены).

    Сто лет назад одной из главных проблем правительства Российской империи была проблема терроризма. Народовольцы, «максималисты», «правые» террористы из Союза русского народа… Головной болью Охранного отделения были социалисты-революционеры (эсеры) — эта партия официально, со дня своего возникновения в начале 1902 г., объявила террор одной из главных задач. При партии для осуществления терактов была создана особая Боевая организация с жесткой дисциплиной и конспирацией — даже руководители эсеров знали всего двух-трех человек, представлявших интересы БО в эсеровском ЦК, и знали только по партийным псевдонимам. И — что примечательно — примерно четверть, если не больше, этой организации составляли молодые женщины. Именно они часто приводили в исполнение смертные приговоры БО.

    В конце 1907 г. Охранному отделению стало известно, что в новогодние дни готовится покушение на дядю царя, великого князя Николая Николаевича, и на министра юстиции Щегловитова. Пришлось и тому, и другому весь праздник просидеть дома, чтобы не подвергаться опасности, но террористы умели ждать и не отказались от своих планов.

    Прошло пять недель. Великий князь и Щегловитов жили, как в осажденной крепости, почти не покидая своих домов, а Охранное отделение никак не могло вычислить членов террористической группы.

    Наконец стала известна одна фамилия — Распутина. Анна Распутина уже несколько раз сидела в тюрьмах, была в сибирской ссылке, а сейчас обосновалась в Петербурге. Каждое утро она приходила в Казанский собор, ставила свечу перед образом и погружалась в молитву.

    Агенты сначала пришли в недоумение от столь рьяного молитвенного усердия террористки, но потом заметили, что рядом с ней постоянно и так же усердно молятся одни и те же мужчины и женщины. За молящимися установили наблюдение, и 20 февраля полиция арестовала девять человек — почти все были взяты на улице и хорошо вооружены. При аресте двух террористов, изображавших влюбленных, девушка выхватила револьвер и выстрелила (молодой человек никакого сопротивления не оказал). Девушку звали Лидия Стуре, ей было 22 года, а выглядела она совсем юной.

    Один из террористов при аресте крикнул: «Осторожно! Я весь обложен динамитом. Если я взорвусь, то вся улица будет разрушена». Другой был взят около дворца великого князя с цветочным горшком, в котором была спрятана бомба.

    Террорист-смертник, обложенный динамитом, — Всеволод Лебединцев — должен был броситься под карету Щегловитова и погибнуть вместе с министром. При обыске на квартирах террористов были обнаружены комплекты полицейских мундиров и план зала заседаний Государственного совета. На плане крестом отмечено месторасположение скамей правых членов совета — предполагалось бросить бомбу именно в этот сектор зала, так как там сидели министры и кандидаты в министры.

    Все девять террористов были преданы военному суду. Семеро, в том числе Распутина, Стуре и Лебединцев, были приговорены к смертной казни через повешение, остальные получили многолетнюю каторгу. Прокурор, официально присутствовавший на казни террористов, потом сказал начальнику петербургского Охранного отделения генералу Герасимову: «Как эти люди умирали... Ни вздоха, ни сожаления, никаких просьб, никаких признаков слабости... С улыбкой на устах они шли на казнь. Это были настоящие герои».

    «Они в этом отношении не были исключением, — написал в 1934 г. в мемуарах Герасимов. — Все террористы умирали с большим мужеством и достоинством. Особенно женщины. В моей памяти до сих пор отчетливо сохранился рассказ о том, как умерла Зинаида Коноплянникова, повешенная за убийство командира Семеновского полка генерала Мина, который в декабре 1905 года подавил восстание в Москве. Она взошла на эшафот, декламируя строки Пушкина: «Товарищ, верь…».

    Она (Лидия Стуре - Л.С.), продолжает Евдокия Семеновна Ивановская, -  спала рядом со мною бок о бок, близ выходной двери. Ворочаясь по-ребячьи беспокойно во все стороны, вздыхая, часто шепча чье-то имя, она проводила ночи тревожно, без сна.

    Лидия Стуре* никому не жаловалась на свое положение, не выражала раскаяния или сожаления по утраченной вольной жизни, но ей, как птичке, не хватало воздуха, вольной стихии.

*) СТУРЕ Лидия Августовна (Петровна) (евр?)(1884 — 17 февраля 1908, Петербург)(см. фото) — российская революционерка, член Северного боевого летучего отряда [1]. Послужила прототипом для одной из героинь произведения Леонида Андреева «Рассказ о семи повешенных».
По происхождению Лидия Стуре была дворянкой, дочерью подполковника.
После ареста лидера Северного боевого отряда Альберта Трауберга управление организацией взял на себя Всеволод Лебединцев. Под его руководством революционеры, включая и Стуре, готовили покушение на министра юстиции Щегловитова. Однако их выдал охранному отделению тайный агент-провокатор Евно Азеф, бывший одновременно руководителем Боевой организации эсеров. Всех членов боевого отряда арестовали 7 февраля во время их наблюдения за домом Щегловитова. Стуре и её товарищ Синегуб сидели в беседке, изображая влюбленную пару. Когда к ним подошли агенты с целью арестовать их, Лидия Стуре выхватила револьвер и выстрелила в одного из них, однако пуля лишь пробила пальто и не ранила агента. Все девять революционеров были схвачены. Вскоре состоялся военно-окружной суд, приговоривший семерых из них, включая Лидию Стуре, к смертной казни через повешение. Приговор был приведен в исполнение 17 февраля 1908 года в местечке под названием Лисий Нос.

    Чтобы не быть схваченной из коридора на допрос, она отказалась от прогулок, при появлении во дворе кареты быстро сбрасывала с себя одежду и ложилась в постель. „Пусть несут меня, сама не пойду, из кареты не выйду, в жандармской не встану“, — говорила она. И никто не сомневался, что вызови ее жандарм на допрос, она бы именно так и сделала.

    Регулярный образ жизни, распределенный на „упряжки“, хорош, если счастливая судьба собрала в камере людей схожих и с одинаковыми склонностями; тогда свободно вырабатывается обязательный модус для совместной жизни, своего рода конституция.

    Иное дело в то время: хлынувший поток движения, а еще больше — растерявшиеся власти смешали чистое и мутное, крупное и мелкое и ссыпали все в один закром. К этому надо добавить еще, что тогда мало кто рассчитывал засидеться долго в тюрьме, все считали себя гастролерами, перелетными птицами: сегодня в Д.П.3., а завтра на воле. Как тут спокойно заниматься, изучать Маркса…

    В нашей камере занимавшиеся ложились спать „с курами“, а вставали „с петухами“. С утра до обеда задалбивали Маркса, Плеханова, Каутского. После обеда полагалось легкое общее чтение. С таким распорядком дня Стуре и еще однородная по характеру с Лидией с.-д. заявили свое несогласие и потребовали отмены общего чтения. Бессонные ночи пополнялись для них, хотя отчасти, утренним подкрепляющим сном, и они были не в состоянии подниматься рано вместе с остальными. Для личных занятий Стуре оставался короткий вечер, к тому же общее чтение ее не удовлетворяло, — надо заметить, что в выработке порядка дня участвовали не все.

    Все говорило за пересмотр устава о внутреннем распорядке жизни в камере. Выраженное этими двумя членами общежития желание большинством было отвергнуто. Тогда Стуре со своей единомышленницей объявили голодовку, до удовлетворения их требований, но, однако, они объявили об этом исключительно в своей камере, с твердым желанием камерной тайны, и в этом смысле взяли слово не разглашать их решение в других камерах и среди публики вообще. Но как же замолчать такую ошеломляющую новость? Противная сторона сначала уступок делать не желала; разрешился этот печальный конфликт, чуть ли не на четвертый день голодовки, после вмешательства части заключенных, уступкой большинства.

    Незадолго до освобождения Стуре, мы с ней, пишет пятидесятидвухлетняя Евдокия Семеновна, -  повстречались на прогулке. Она стояла по другую сторону забора, делившего наш крошечный прогулочный дворик на четвертушки. В пробитую значительную скважину в заборе хорошо виднелась эта стройная, как фарфоровая колонка, вся светлая, красивая девушка. С грустной улыбкой и омраченным выражением чистых глаз, она рассказывала и оправдывалась в своем необдуманном поступке. Ее волновало и мучило всего сильнее небрежное отношение к сокамерницам. „Вы такая больная, не спите, а они не понимают“, — смущенно добавила Стуре под конец нашего разговора.

    Вскоре ее освободили, но в 1908 г. на ее тоненькой шее затянули веревку…
О смягчении ей приговора много хлопотал один член Государственной Думы, но хлопоты не имели успеха, и Стуре все же повесили.