Повесть о счастливом мальчике 7-8

7. Очередной поход
 
       Ранним утром он взял меня с собой. Наш поход затянулся почти до вечера, вернулись домой голодные и грязные. «Бродяги вы этакие», – кричала мама, когда мы пришли с передовой. Весь её гнев обратился на Ивана из-за того, что взял меня с собой, а мне тогда было пять лет. Передовой мы называли Трёхгорку и поля, стелющиеся у её подножья. Сопка с тремя вершинами была видна издалека. Её каменистые склоны, сплошь усеянные железом, привлекали наше внимание. Во всех углах вспаханных полей устанавливались шесты с красными флажками, трактористы, обрабатывающие пашню, под этой метой складывали боеприпасы времён войны. Нас это не интересовало. Зачем нам бомбы и снаряды? Но мы и туда заглядывали – вдруг что-нибудь поменьше найдётся?
        С этого и началась моя любовь к раскопкам. До того как мы подорвались, мне не удавалось найти ничего путного, потому что был мал и не было опыта, да и ходить далеко было нельзя. А вот после взрыва меня уже никто не мог остановить. Мы доставляли маме много неприятностей. Брат ходил со своими друзьями, мы их называли «большие пацаны», а они нас называли «пацанята» или просто «малышня». Я был уже опытный и, что называется, обстрелянный, и с этим надо было считаться. За несколько лет мы обследовали как минимум одну четвёртую полуострова. Когда делать нечего или очень захочется – мы шли на передовую, а после к Азовскому морю.
Всего не расскажешь, но один такой поход я попробую описать. Мне и самому интересно вспомнить о своём послевоенном детстве. И действительно, ощущение было такое, будто война была совсем недавно, хотя прошло уже тридцать лет. Тогда этот временной период казался огромным, наверное потому, что мы были маленькие и всё, что нас окружало, измерялось нашим невысоким ростом, короткими шажками и взглядом снизу вверх. Конечно, это касалось и времени. С тех пор всё изменилось до такой степени, что порой кажется, что всё то, что я пережил в детстве, произошло не со мной. Будто все мои воспоминания я позаимствовал у белобрысых мальчишек из приморского города, про которых когда-то давно смотрел фильм. Будто произошедшее со мной случилось в другой жизни тысячу лет назад, когда всё было не так, как сейчас.
       Походы начинались с утра, и этот день не был исключением. Пошли вдвоём – я и Игорь, Вовкин брат. С собой, как правило, ничего не брали, кроме ржавых жёстких ножей, которые мы делали из плоских напильников и они никогда не ломались. Оставив за спиной водокачку и дачные домики, заросшие черешней и персиками, мы оказались у Царского кургана, сразу за которым начинались Аджимушкайские каменоломни. В посёлке всегда пили колодезную воду, старались побольше, чтобы хватило, потому, что дальше никаких источников не будет. Вода была вкусной и сытной. Миновав крайние дома, мы наконец-то попадали на поля былых сражений. Сто раз здесь уже были, а может и больше, и другие пацаны были, и будут после нас ещё многие. На поверхности уже ничего нет, кроме осколков и крылаток. Крылатками мы тогда называли заднюю часть миномётных  и более крупных снарядов, на  которых были крылышки. У нас были свои устойчивые названия, которые передавались по наследству от больших пацанов – к маленьким, от старших братьев – к младшим. Разбираться в боеприпасах учились сами. К полудню мы дошли до большого по своей протяжённости обрыва, склоны которого были покрыты кустарником. Здесь мы могли подкрепиться ягодами тёрна и ирги. Сверху открывался вид на огромную долину. Большие пацаны называли её Долиной любви, как потом выяснилось, эту местность все называли так, и даже приезжие. Она была очень большой, книзу сужалась и соединялась с морем. Азовское море бушевало, большие закручивающиеся волны накатывались на берег, омывая красный песок. Появлялось естественное желание – броситься в воду, но для этого нужно было преодолеть ещё около двух километров. Однако на свежих обвалах, которые произошли от вчерашнего ливня, мы обнаружили россыпь патронов и множество осколков. «Наконец-то нашли», – сказал довольный Игорь. Ножи врезались в землю, выковыривая из её недр патроны и гильзы, пули, гранаты и прочий металл. Какими счастливыми мы были в те минуты! Ни голод, ни жажда нас не отвлекали от любимого дела. Насытившись удачей, пошли к морю. Замаскировали всё нами добытое и пустились навстречу солёному ветру. Справа и слева от устья долины, у самого пляжа, постепенно, по нарастающей, возвышались илистые берега. Обрывистые склоны хранили в себе много интересного, они открывались чаще всего весной, после зимней сырой погоды и штормовых ветров или после проливных дождей. Однажды большие пацаны во главе с моим братом обнаружили торчащий ящик с немецкими миномётными снарядами. Боеприпасы были в отличном состоянии, даже смазка на них осталась. Ох, как мы им завидовали! Поэтому, оказавшись на пляже, мы обследовали все обвалы и оползни. Азовское нас привлекало тем, что здесь частенько была волна, в то время как у нас в проливе был штиль. Вдоволь накупавшись, мы двинулись в обратный путь. Дело было к вечеру и надо было вернуться до темноты – а то влетит ещё больше. По пути к нашим схронам мы обнаружили целую поляну грибов. Сверху белые, а снизу розовые и крупные такие. Что делать, нельзя ведь упускать такую добычу? Но мы не знали точно, что за грибы и можно ли их есть? У пастуха, который пас стадо красных коров, справились о находке. Он сказал, что это хорошие грибы, а называются они «печерица». Тогда мы сделали из рубашек мешки и наполнили их под завязку. Добравшись до места наших раскопок, мы тут же принялись за работу. Время идёт быстро, а хочется ещё порыться в земле. Нам снова повезло, мой нож сразу уткнулся во что-то твёрдое. Мы вытащили две русские винтовки и несколько испещрённых пулями касок.
       Удача сопутствовала, но что делать со всем этим добром – мы не знали. Добыча была неподъёмной для двоих, и надо было чем-то пожертвовать. Выбрали самое лучшее. Крепко подвязав штаны верёвкой, наполнили карманы патронами, на которых было меньше ржавчины, выбрали каски получше. Винтовки оставлять нельзя, они хоть и ржавые оказались, особенно концы стволов, однако могут пригодиться. Гранаты и клетчатые лимонки закопали. Грибы оставлять тоже нельзя, может быть, мамы наши будут довольны и гром родительского гнева пройдёт мимо. Надо брать.
       Под палящим солнцем, довольные и голодные мы двинулись в обратный путь. Он казался нудным и длинным, но как-то незаметно мы его преодолели. При  подходе к своей слободке нас обуяло волнение. Это чувство собственной вины, смешивающееся с некоторой несправедливостью по отношению к нам. Волнение было не напрасным. Чёрные от солнца и с выгоревшими до самых корней взлохмаченными волосами, похожими на прошлогоднее сено, с винтовками наперевес, на стволах которых висели мешочки с грибами, мы вынуждены были остановиться на перекрёстке. Переполненные карманы так отягощали штаны, что веревки, которыми они были подвязаны, натёрли до крови бока. С касками в руках, мы стояли на перепутье дорог. Ещё полчаса назад мы были самыми счастливыми людьми в мире, а теперь на нас надвигалась туча. Прямо по курсу, заметив нас, торопливо шла навстречу нам мама Игоря, а по дороге справа шла моя с лозиной в руке. Мы прижались к обочине, вдоль которой рос густой приземистый миндаль, и оставили в траве всё, кроме грибов. Я смело пошёл навстречу маме Игоря, а он – навстречу моей, таким образом, мы избавились от первой и самой сильной волны родительского гнева.

       Через два дня мама с дядей Витей повели меня в милицию. Конечно, я догадывался зачем и почему. После взрыва прошло полтора года, и она всё ещё переживала за нас. Болезненно преодолев очередное ненастье, она не хотела, чтобы повторилось что-то подобное. Каждый год в Керчи погибали или получали увечья люди, и все эти люди, за редким исключением, были дети. Когда мы пропадали на целый день, она ждала нас как солдат, ушедших на задание, а мы этого не понимали. Милиционер, сидящий в своём мрачном кабинете, должен был стать неким орудием устрашения. Несмотря на то, что он пытался быть строгим и хмурил брови, я его не испугался, но во всём соглашался, усердно кивая головой, и кажется, обещал маме, впредь не заниматься взрывным делом.
       И всё же Ивану она доверяла больше – мол, он почти взрослый и многое уже знает, а я ещё маленький. Младшие в семье всегда маленькие, но я вышел из-под её контроля и был неудержим. Как она могла не понимать, что настоящая жизнь находится там, на переднем крае, в пещерах и каменоломнях, на раскопках древних греческих городов и на море, где под толщей изумрудной воды лежали затонувшие корабли? Как она могла не понимать этого?

8. Как я летал в облаках

       А ещё я летал в облаках. Они, как и огонь в костре, привлекали внимание, и если не отнимешь взгляда сразу, то попадаешь под действие облачного гипноза. Мне представлялось, что в этих ватных пушистых массах можно гулять, прыгать с одного на другое и утопать в их мягкости.
Иногда казалось, что в них кто-то живёт и там есть свои города и страны, которые между собой воюют. По очертаниям и по насыщенности оттенков от белоснежного до тёмно-серого, можно было определить какова там политическая обстановка.
Оказавшись там, необходимо было подстроиться под определённое историческое время. Если это империя из древнего мира, то нужно было надеть доспехи героя, а потом  на чёрном или на белом коне пройти во главе войска по улицам Рима или Афин. Было, конечно, множество других вариантов, мечты ведь непредсказуемы. Впрочем, термин «мечты» не подходящий. Это, скорее, путешествие во времени, проникновение в тот исторический период, о котором шла речь на одном из уроков. Редкие иллюстрации в учебнике подыгрывали воображению, а больше всего влияло просмотренное накануне кино.
Можно было оказаться, где-нибудь в Индии и совершать там такие героические поступки, при виде которых все плакали от восхищения, или побывать в Африке или на войне. А если на войне, то непременно воздушным асом, в компании тех самых лётчиков из фильма «В бой идут одни старики». Или просто – зимой мечтаешь о лете. Но самое парадоксальное – это когда зимой мечтаешь о том, чтобы пошёл снег и чтобы он не прекращал идти и завалил весь город так, чтобы его хватило до весны. 
Бывало, зацепишься за облачко и задумаешься, пронизывая взглядом пространство, и мысли незаметно превращаются в явь. Облачко вытаскивает тебя из-за парты и уносит с собой.
       Мечтательность могла быть очень продуктивной, как минимум, она развивала воображение. В облаках летают, как ни странно, в статичном положении, чаще всего – сидя за партой. Например, на литературе или на каком-нибудь другом уроке. Засматриваться на них было не безопасно, особенно на уроках математики. Математичка была строгая, мы её побаивались и уважали. Она никогда не повышала голос и не махала указкой, одного взгляда хватало, чтобы всё внимание сконцентрировалось на предмете.
       Такие полёты случались со мной, когда я сидел у окна. Это снижало успеваемость, и преподаватели принимали меры. Меня чуть было не пересадили, и я даже испугался. Жалко было покидать насиженное место. И всё ж таки меня действительно пересадили, но совсем немножко, точнее сделали рокировку, оставив на той же третьей парте в первом ряду.
Теперь смотреть в окно стало затруднительно. В-первых – далеко, а во-вторых – перед глазами всегда мелькал профиль моей девушки Л.К., и взгляд то и дело выскальзывал из заоконного пространства и останавливался на её лице. Долго задерживать взгляд было нельзя, но я успевал рассмотреть некоторые детали её внешности.
       Возникало странное ощущение. Со второго класса за одной партой сидим, можно сказать, выросли на глазах друг у друга, а спустя пять лет я вдруг всматриваюсь в человека почти незнакомого. Как это может быть? Наверно, учебный процесс затягивал сильно, ну и облака, конечно. В общем, я стал смотреть на неё чаще и вдумчиво, но не только на неё – и на других тоже. В моих тетрадках, а в каждой из них я рисовал, стали появляться рядом с рыцарями и вождями индейских племён их боевые спутницы. Все эти школьные дела не случайны. Пересадили на полметра дальше, и представление о мире несколько изменилось. С этого ракурса я стал больше видеть того, что было совсем рядом и так близко: даже чувствовалась температура тела другого человека и слышалось биение его сердца. Отныне в моём ментальном мире нашлось место пронзительному и чувственному реализму.
Сейчас, оглядываясь на те счастливые годы, я не могу точно сказать, чего в школьной жизни было больше – плохого или хорошего. Наверное, было всего в достатке, период этот был тепло-холодный для меня, и я не могу вспоминать о нём с особенной радостью. Ощущение того, что ты в этой огромной толпе чужой, не отпускало. Я видел, что некоторые одноклассники тянулись ко мне, но я сам чуждался их.
       – Руки у тебя, как у взрослого, – сказала М.С., когда мы, по случаю, оказались на задней парте. Она мяла мою кисть, в своих руках внимательно рассматривая линии, длину пальцев и прикладывала свою детскую ладошку к моей. Мы считали её красивой девчонкой, и мне было очень приятно слышать её мнение. Казалось бы, что тут такого, но этот комплимент и подобные этому случаю моменты действовали благоприятно и я почувствовал проявляющуюся силу. А ещё эта пресловутая взрослость, которую мы замечали, глядя друг на друга.
       В общем, в этом тепло-хладном зарубежье было много горячих вкраплений и чего-то очень родного. Поэтому школа вспоминается по-разному. Негатив был, но его не видно из-за преобладающего света. Видимо, солнце скрадывает тьму даже в тенях и освещает самые укромные закутки, то самое солнце нашего детства.