Марафетка2 3Химера
Другой бы жизни ей при красоте видной, но уж, как судьбой прописано не исправить.
Накинула Манька на плечи шушун залатанный, затрапезой голову прикрыла, сунула шубейку, сапожки на пуговках в мешок из ряднины и, обувшись в пимки, из подвала вышла.
Так, ноги еле волоча, со двора да на улицу. Выискала подворотню потемнее, одежду роскошную обратно и, с одного проспекта на другой - гуляет вроде.
А по улицам солдаты строем, в пролетках офицеры не редко. Слышала по осени о каких-то боях, но значения не придавала – о чем ещё кавалерам беседы меж собою вести? А видать и не спроста.
"Война-то, взаправду! Глядишь, при ней и не разберутся легавые в убийстве нынешнем."
Так, в размышлениях до проститутошного дома добралась, где и поведала Владе о крахе с ювелирщиком. Всплакнули девки, носы утерли и договорились встретиться к вечеру во Владиной комнатушке, к чему Маньке указано было, где ключ взять.
К ночи расквасилось непогодно. Ветер занудно сыростью в окно стучаться взялся.
Снег лаптами грязными моросью дождливой съедается, рябит лужи дрожью не зимней.
Манька в жару мечется. Вокруг полицейские чины; и норовит каждый пламенником ткнуть. Обгорела одежда на ней до исподнего, рук не хватает прикрыться. Вот, уж голая! И сама, вдруг, вспыхнула порохом! И горит теперь в горне, а меха кузнечные дышат шумно, всё боле огня прибавляя.
Влада уксусом тело Манькино растирает, компрессы холодные в наклад, а жар лишь выше. Девка, губами сухими шевелит немо, мечется птицей подстреленной, а там и судороги.
Мда-а, вот, такая девичья натура хрупкая. Вроде телом здоровая Манька и возраст юный к болезням противотрава, а вон, как вышло.
Скажем, жила бы в деревне, каталась на санях скрипучих по снегу свеже-белому, городскими ногами не топтаному, воздухом дышала без смраду заводского, с народцем крепким водилась, из баньки жаропышущей да в прорубь нырком, глядишь и плотью, и духом крепче была .
А город, он заразен. Организм при нем, что платок шелковый: питает всяко, в грязь обращая ткань нежную. А уж, как столица на душу трепетную,девичью влияет! Особливо, когда из хорОм пышных с прислугой, где под пеньюаром тело нежное хранилось, да в подвал грязный с усатым вожделейщиком, на грубую ряднину. Как тут не слечь в болезни какой, душу и тело разом разящей.
К утру свезла её Влада на телеге в больницу для неимущих, где на третий день объявили: тяжела крайне Маня. А как в следующий раз, с посещением, лишь фамилию назвала, оказалось, схоронили подругу, как не востребованную.
Нельзя так, что бы при погоде ясной, когда солнце супротив морозу щёки теплом ластит, и смерть… Не осознать девице, как при годах юных и исход нелепый. И зажутилось девке, будто и ей нынче ко смерти.
Так, в печали к дому приблизилась и лишь в замочную скважину ключом, крепкие руки на своих ощутила. Двое в черном, без разговору в пролетку её и, молча, к полицейскому участку.
Оловянноглазый следователь, лишь в кабинет ввели, пощечину, вторую, да третью! Свалилась девка кулём, лицо руками прикрывает, а легавый волосы её на кулак и лицом в лавку тычет.
- Где подруга твоя, отвечай рвань!
А девка взаправду не поймет о ком речь и спросить боится; ответит невпопад - быть битой до смерти.
- Умерла она, - так и ляпнула.
Охолонился следователь.
- Кто умер? – в недоумении
- Подруга, - вымолвила Влада.
Как полиция на Маньку вышла, не ведомо. И что ей лучше было бы: могила холодная, иль мучения адовы за смерть легавого?
Видать сберег её Господь, прибрав заранее.
Отпустили Владу на вторые сутки, лишь выяснила полиция о кончине Манькиной.
"Мамка" выгнала её с работы на следующий день, а к концу месяца и хозяйка, узнав о скудости денежной, потребовала съехать из комнаты.
В следующий день, отстояла Влада обедню, поставила с последних денег свечку за упокой души подруги и вернулась в комнату за вещичками. Взяла узелок, дверь распахнула: свят, свят…
Стоит на пороге тень Манина. Под хламидой серой солнцем скелет высвечен, на щеке слеза застыла.
Вздохнуло приведение, и стекло каплей по стене на пол.
Смотрит глазами, словно взаймы взятыми, губы улыбкой наметились, и шепотом: - Живая, я, тёплая.
Добралась до кровати, дух перевела, кивнула на голландку: «Со вьюшки кисет достань».
Влада сама тенью к печи. Достала кисет, подруге в руки уложила.
- Вот, - Манька серебряную брошь достала, - заложи у мелких скупщиков, к богатым не ходи, за полцены соглашайся. Нынче комнату попроще снять надобно. Чую, легавые меня ищут, - и в обморок.
К вечеру, на окраине дешевую комнатёшку подруги нашли.
Манька окрепла чуток, на щеках румянец скудный, глаза влажные, губы розовым взялись, говорит не задыхается:
- Не помню каким днем, лишь в себя пришла, вижу, стоят у моей кровати две белые тени. И вроде спиной ко мне, и темно, а лица их вижу. Одна длинноносая, губы тонкие, жердью до потолка тянется. Другая, ростом не велика, круглая, что колобок, подбородок раздвоенный.
Тощая и говорит: - Давай биться о заклад, кому из этих двух на тот свет вперед, - и на меня кивает, - или эта, - на соседку пальцем.
- А что ставить будем? – та, что колобком, спрашивает.
- Душу, - длинноносая отвечает.
- А ежели кто проиграет из нас, как быть?
- Из запасов своих отдадим чьё-нибудь прожитие.
- А вдруг обе живые останутся? – круглобокая захихикала.
Рассмеялась жердина: - А мы на что, подруга?- да и ухватила меня за ноги и в мертвецкую потащила. Бросила на пол, я и кричать!
Тут предо мною два чёрта объявились. Перегарищем от них…
- Архип, ты че ж живую бабу притащил?
- Попутал, я, Фрол, не разобрал. Ща, поправлюсь…
Вернули меня на кровать. А как домой сегодня, глянула бумагу - в ней не я прописана.
Ладно, хоть имя прежнее, остальное запомнится.
Вот, как девке поменяться пришлось! Видать на роду написано собой не быть. А кем, нынче и самой неведомо.
Холодно в квартирешке. Дров лишь печь протопить и хватило. Жмутся девки друг к дружке, под шубейками носы греют, на заслонку печную поглядывают.
- Урлу собирать нужно, людишек верных. Найдешь таких? – Манька шепотом, к уху подружки.
- К чему? – удивилась Влада.
- Брильянты сбыть запросто не выйдет. Никто из Питерских ювелирщиков не возьмется. Продать за бесценок – дурой быть. За заграницу ехать, там и обратить в деньги. Есть у меня восковщик*, но ухо с ним держать востро. Охмурёжа не боюсь, а с людишками, что при нем, не справлюсь. Думается, сведет меня с каким богатеем из неметчины, когда поймет, что за мной сила имеется, глядишь и сговорюсь, а там, в Париж, с богатством.
- К чему в Париж, Маня, неужели здесь, места не хватит?
- Я, здесь, уж всё поизведала, подруга. Не будет мне в краю родном ни счастья, ни спокойной жизни. Лишь сболтнет ювелирщик о сделке головокружительной и жизни, и мильонов лишусь, - вздохнула Маня, щекой сухой к Владиной прижалась.
- Есть, человек с людьми отъявленными, что тебе вернее пса будет,- румянцем щеки Влады зашлись, - давно свидания желает.
- О ком, ты?
- Петруха, Маня, Петруха… Свезли его тогда с пулей в груди к реке, а он, смертельно раненный и выжил. Как в Питере оказался не ведаю. То ли от гнева Филаретова схоронился, или же сердце, любовью раненное, как у кота брошенного, к хозяйке привело? – и улыбнулась смущенно, - с кодлой своей гопничает по предместьям Питерским.
Манька шубейку сбросила, с кровати соскочила. Кровь взыграла в теле обмогающем*, застучало сердце часто, постройнела вмиг. И худоба болезненная, лишь красит теперь.
- Завтра же, с утра, встречу мне устрой, дело править будем, - кулачки сжала, к стене спиной. Из окна свет лунный в глазах отблеском синим, тень тощая верстой по полу пролегла.
И показалось Владе, подруга и есть та из двух, что видением в лазарете, умирающей являлась. Задрожала телом, как в прорубь её окунули, заледенела и лишь тронь - рассыплется осколками мелкими.
Восковщик - торговец, золотых дел мастер.
обмогаться — оправляться от болезни, поправляться, оправляться, выздоравливать
Пр. следует.
Свидетельство о публикации №222040801674
Лариса Гулимова 08.04.2024 13:03 Заявить о нарушении