Чистое дело

          ...ибо дал нам Бог духа не боязни,
          но силы и любви и целомудрия.
                Второе послание к Тимофею


– ...и вдруг подумал: а куда же дальше?
Вера Иосифовна закрыла книжку и положила её на столик рядом с чашкой. Она читала рассказ о любви девочки-подростка к женатому мужчине. Всё кончилось плохо.
Отложив книжку, Вера Иосифовна сняла pince-nez, вздохнула – и сказала негромко:
– Типа всё.
Она раз и другой встряхнула кистями рук, как пианист, закончивший исполнение трудной пьесы. Гости молчали. Вера Иосифовна порозовела...
– Недурственно, – спасительно вспомнил Иван Петрович. – Нет, правда! Хорошо же, – да, господа? Хорошо, молодец!
Все задвигались, зашептали что-то одобрительное...
– Финал плохой, – сказал художник Мышлаевский, слывший среди художников грубияном.
– Почему плохой? Не плохой... Хороший финал, финал как финал, – послышались сразу несколько голосов.
– Она всё равно бы... это бы по-любому случилось. Они на это запрограммированы.
– Кто "они"?
– Женщины... девочки...
Вера Иосифовна и ещё одна дама, Елена Васильевна, в изумлении подняли брови... переглянулись. Учитель гимназии Буркин, втайне по ночам читающий Писание, он даже делал огромные выписки в тетрадку, которые, впрочем, никому не показывал, кроме инспектора уездных училищ Старцева, раздумчиво сказал, как бы про себя:
– Ибо дал нам Бог духа любви и целомудрия. Кхм.
Все и это обдумали. Приближался файв-о-клок, из раскрытого на двор окна доносился мерный стук ножей: на кухне повара не покладая рук работали фензерв. За работой они пели слаженно и ровно, и несколько монотонно:
– Confutatis maledictis
flammis acribus addictis!
Выбивался, и хорошо, чёрт возьми, выбивался из общего гудения природный бас обер-повара Кошкарёва. Октава, она и в Африке октава. Впрочем, знатоки не находили эту октаву настоящей: хорошая октава, но не обработана, надо обработать.
– Постойте! Что это?
Все повернули головы.
– Шуман. Да, это Шуман. Роберт Александрович Шуман. Приехали-с... к братцу погостить.
– А я и не знал.
– Так не было же ничего в газетах.
– Уж и газеты наши... это, господа, что-то.
Где-то далеко заиграли Arabesque in C Major, op. 18. Но только очень далеко, в Шахтах.
– Вот в этом колене не то делает, – сказал с огорчением Иван Петрович. – Тут рассыпать надо – рассыпать, чистое дело марш!
– А вы разве умеете? – спросила Наташа.
Все повернулись и посмотрели на неё с удивлением...
– Иван Петрович был у Флинта пианистом, – разделяя слоги, сказала Вера Иосифовна.
Наташа порозовела...
Учитель гимназии Буркин, улыбаясь, сказал:
– У меня тоже... была такая история, ну, в этом духе...
– Педагоги, педофилы, – буркнул грубиян Мышлаевский.
Он накануне просмотрел четыре серии "Обоюдного согласия" и теперь был невысокого мнения о современной школе. Только сиськи учительницы понравились.
Буркин порозо...
– Нет, если вы не хотите, тогда я не буду рассказывать, – сказал он. – А если хотите, тогда расскажу.
– Куда от вашего брата денешься, – вздохнул под окном октавой обер-повар Кошкарёв. – Валяйте, рассказывайте! И мы, повара, послушаем.
– Дело было так, – улыбаясь, начал свой рассказ Буркин. – Я работал тогда на старших курсах, а она училась... э-э... на первом. Я и не замечал. Мать говорит: в тебя Катька влюблена! Да ладно? Да я вижу. Стал приглядываться – точно: что-то есть! По десять раз в коридоре попадается как бы случайно. Юбка короткая...
"Педофилы", – засопел в своём углу Мышлаевский.
Он полез было в карман, да вспомнил – ведь карманы зашиты... Во всех брюках, намертво. Он порозовел.
– А потом стали приходить открытки с поздравлениями. Как праздник, так полный ящик открыток: с Новым годом, с Первомаем, с... Почтальонша криком кричит: сумка вашими поздравительными открытками забита, больше не лезет ничего. Главное, поздравления как бы от всех курсов и всех групп, а писаны одной рукой. Ну, двумя. Правой и левой. Та-кие каракули...
Учитель засмеялся...
– А потом и в гости стала приходить. Вдруг звонок... Откроешь – стоит, и подруга при ней. Проходите... Пьём чай, подруга трещит – рот не закрывается... А эта на диване примостилась в уголочке и листает журнал "Ровесник". А потом и открылось...
– А как, как открылось? – воскликнула Вера Иосифовна. – Как интересно!
– Давай колись, – хриплым голосом захохотал грубиян Мышлаевский. – Тока эта... поподробнее давай.
– Да она... призналась мне, мол, любит меня, – как-то грустно улыбаясь, произнёс учитель Буркин. – И всё кончилось.
– Ну-у... Это нечестно! Вы обещали!
– Да не было ничего, – всё так же грустно сказал Буркин. – Я вскоре уволился. А она отчислилась. Мол, ходила только ради Вас в институт. А теперь выйду замуж за лейтенанта.
– Это у них запросто, – крикнул Мышлаевский. – О, женщины – ничтожество вам имя! Шекспир! Не хухры-мухры.
Вера Иосифовна и Елена Васильевна переглянулись, подняв брови...
Чёртов Шуман, или не Шуман, разобрался с опусом восемнадцать и теперь вовсю шарашил "Светит месяц" в серийной технике. Звон поднял такой, что хоть бы и Шёнбергу.
– Это уже Шёнберг.
– Да. Но только где-то очень-очень далеко...
– Шахты?
– Уже ближе.
– А что, господа. Я так скажу, положим, я патриот и всё такое, но ведь они наступают.
– И ещё как.
– А ведь они, господа, победят.
– И очень просто.
– А, положим, вот у нас седьмой двухсотый приехал на днях... Так ведь это контрактники. Да, жалко очень. Да, горе, семье горе, родным и близким... друзьям. Но ведь они (шёпотом) за деньги... А те за идею.
– Те тоже за деньги. Война есть продолжение политики иными средствами. А политика есть концентрированное выражение экономики.
"Confutatis maledictis flammis acribus addictis!" – под окном слышится слаженный топот многих ног, это повара под командой Кошкарёва и с песней возвращаются на кухню – дорабатывать фензерв.
– Напрасно вы, – сказала Елена Васильевна высоким чистым голосом. – И вы, и мы. Была история чувства, светлая, ясная. А перевели на говно. Да, да.
– Вот в этом колене не то делает, – сказал с огорчением Иван Петрович. – Тут рассыпать надо – рассыпать, чистое дело марш.


7-8 апреля 2022 г.


Рецензии