Об украинизации

Слово «народ» - не термин. Слишком много иррационального в его семантике. Поэтому наука его не любит. Наука оперирует термином «нация» - не предлагая ни одного убедительного критерия для её определения. Получается, по науке: нация – это общность, объединённая государственными границами. Распалось государство – и нет нации. Произошло объединение двух государств – появилась новая нация.
Но в сознании тех, кто чувствам и неупрощённому разуму привык доверять больше, чем такой «объективной логике», народы по-прежнему существуют. И, надо сказать, их не так уж и мало.
Относя себя к «украинской нации», свыше 70% живущих на востоке Украины считают великороссов «своими», а галичан «чужими». Таковы результаты социологического опроса, проведенного в 2009 году. Он же показал: во Львове отношение к великороссам приблизительно такое же, как в Харькове к галичанам: только 20% считает великороссов «своими».
За прошедшее десятилетие ничего не изменилось. На поверхности много политической пены, но на глубине интуиции идентичности не меняются за такой малый период. О какой же «злуке», о какой «единой стране», «единой нации» изо дня в день разглагольствуют украинские националисты?
«Единство нации», не подкрепленное многовековым единством в вере, такая же фикция, как и «пролетарский интернационализм». Если «украинская нация» не превратится в полноценный народ, а для этого ни общих границ, ни безвиза с Европой, ни даже победы футбольной сборной на чемпионате мира недостаточно, требуется кропотливое, уважительное к традиции, а значит не враждебное русской культуре и русскому языку собственное культурное творчество многих поколений (украйнофил Александр Потебня считал, что этот процесс может длиться не менее 2 – 3 столетий), то её ждёт такой же итог, какой постиг «историческую общность – советский народ». (2019)

***
Речевые предпочтения более точно характеризуют этническую идентичность, чем то, что человек сам о себе думает. Наша самоидентификация сильно зависит от политической сиюминутности, в речи же материализуется глубинные культурные параметры личности. Так вот, если судить по речевому поведению украинцев, то «свидомых» среди нас не так уж и много.
По сути, Украину подмяла под себя небольшая, но очень наглая и агрессивная секта.
В начале девяностых годов, когда её русофобская сущность была не столь очевидна, я (не знаю, больше по наивности или по глупости) принял предложение одного из её "пресвитеров", академического "науковца": согласился поучаствовать в подготовке учебника украинского языка для иностранцев. Мне пришлось часто общаться с этим субъектом. Вначале он меня даже слегка забавлял. От этого учёного, занимавшего важный пост в Академии наук Украины, нельзя было услышать слова, сказанного в простоте. Он не разговаривал, а «тёхкал», как «соловейко», притом, что по натуре был птицей явно не певчей. Его речевые коленца иногда были просто комичными. «Да, лихо кривляется герр профессор, - думал я. – Но мало ли чудаков на свете?» Однако досаждала его манера постоянно поправлять собеседника, когда произносимые тем слова казались ему недопустимо русскими по звучанию. Не нравились ему и заимствования из Европы, если они пришли в украинский язык через русский.
Произнесёшь при нём слово «тема», он тут же тебя перебьёт и начнёт поучать гугниво:
- Ні-ні-ні! То русизм. Треба казати «топік». 
«Іногородній» вызывало у него такую кислую гримасу, словно он заглотил дохлую мышь.
- Яке бридке слово!
Спросишь:
- А як же по-вашому треба казати?
- А ніяк! – ответит. – Альтернативи поки що не існує. Дивно: прижилася в українській мові форма, в якій нема анічогісінько українського! Так само, як і «інопланетянин».   
Менторская самоуверенность покидала его только тогда, когда  он говорил по телефону с каким-нибудь «дияспорным» активистом.
- Мої найкращі побажання вашій дружині, діточкам і, звичайно, вашому гарному песику, - сладострастно, сбиваясь почти на фальцет, пИсался он в «слухавку».
Несмотря на эти издержки коммуникации, мне долго, с полгода, удавалось с ним «позитивно» (одно из любимых его словечек) взаимодействовать. Контракт я с его «фундацией» не подписывал, но какие-то деньги в конверте он время от времени мне подбрасывал; в те тощие годы это было для нашей семьи каким-никаким подспорьем. То и дело он заговаривал со мной о «жирном контракте» (тоже его выражение), и я действительно надеялся с его помощью разбогатеть.
Так продолжалось до ялтинской "українознавчої конференції". В тысяча девятьсот девяносто… точно уже не помню, в каком году он, ставший уже к тому времени депутатом Верховной Рады, задумал провести «наукові змагання» в Крыму. Я, признаться, не сразу распознал идеологический символизм этого мероприятия, благодаря которому ему удалось привлечь финансирование от заокеанских спонсоров. Богатым «диаспориянам» из США и Канады понравилось то, что конференция украинистов будет проходить в русском Крыму.  Раз украинисты обосновались в Крыму, значит Крым – «украинский», ради этого не поскупились на аренду дорогущего конференц-зала в бывшей резиденции российского императора и на оплату командировочных расходов для целой оравы участников из зарубежных диаспор, а также Киева, Львова, Луцка, Харькова, Днепропетровска.
Перед этим «науковым товарыством» я держал речь на первом же заседании. Предполагая, что имею дело с филологами, сосредоточился на актуальных проблемах теории учебника иностранного языка. Излагая их, я, естественно, не мог не упомянуть об опыте, накопленном Институтом русского языка имени Пушкина. Не то что я нахваливал «коммуникативно-деятельностную методику» (она мне совсем не кажется достойной похвал), просто не считал возможным, в силу её популярности в украинских вузах, обойти вниманием учебники, созданные на её основе. Но само упоминание Института русского языка вызвало у присутствующих резкое неприятие. Они вслух возроптали, мешая мне говорить, а когда началось обсуждение моего выступления, целой сворой набросились на меня с нареканиями и упрёками. «А ось я, коли вчився в Торонті в гімназії, то, звісно, вивчав французьку мову. Які ж в нашому підручнику були гарненькі, тендітні дівчатка на ілюстраціях. То навіщо, скажіть, панове, нам брати за взірець продукцію москалів?» - задал тон канадский дияспорианин. Его поддержал такой же сентиментально-дремучий «украинознавец» из Мюнхена. После этого начали подтявкивать им украинские украинцы. Модератор конференции, мой шеф-депутат, всем им кивал: «Так, так, ви маєте рацію, москалі тут ні до чого». Подытоживая дискуссию, он настоятельно рекомендовал мне учесть замечания «поважних колег».
Зато следующий выступающий, который, многозначительно надувая щеки, с полчаса разглагольствовал о том, насколько важно для авторов учебника украинского языка правильно понимать «типологию козацкого оселедца», вызвал у участников конференции бешено «позитивный» восторг. И дияспориане, и доморощенные «сознательные украинцы», и шеф-депутат хвалили его за «глубокое проникновение в суть вопроса». Кроме «оселедца», предлагалось так же, «типологически», разработать темы «писанок», «вышиванок», «гопака» и прочих атрибутов «щирого украинства».
В тот же день я этот "науковый" шабаш покинул, уехал в Киев.
Тогда, в Ялте, я понял: умеренных бандеровцев не бывает. Нам никогда не удастся найти с ними общий язык. Их сентиментально-фольклорный настрой - это не более, чем маскировка западнического подражательства, которое по отношению к самобытной русскости всегда и везде агрессивно. (2003)

***
Выдавливание русской культуры и русского языка с Украины мало помогает возвышению языка украинского. Его престиж по-прежнему низок.
Украинизаторы нервничают, в украинских СМИ всё чаще появляются тревожные публикации: с украинским языком что-то не так. Почти тридцать лет уже, как Украина обрела независимость, а говорить на мове даже для большинства «сознательных украинцев» – всё ещё не потребность, а патриотический долг. Списывать нелюбовь к «соловьиному» на происки москалей становится всё труднее. Но по-другому они не умеют.
Украинский язык, утверждают некоторые из самостийных экспертов-лингвистов, отстал оттого, что в «тюрьме народов» - Российской империи у него не было шансов на кодификацию. Это неправда. «Словарь української мови» под редакцией Б. Гринченко был издан в 1907-1909 годах. И был, между прочим, удостоен премии от Академии Наук в Петербурге.
То, что кодификацией украинского языка никто всерьёз не озаботился до конца XIX - начала ХХ века, говорит лишь о том, что нечего было кодифицировать. Для кодификации литературного языка должны созреть естественные условия. Книжность же на украинском была в XIX веке настолько лингвистически неоднородной, что  установить для неё общие языковые нормы было задачей в принципе неосуществимой. До Пантелеймона Кулиша не существовало даже единой графики. Этот же писатель первым взялся за перевод Библии на украинский язык, и то, что из этого получилось, не лезло ни в какие ворота. «Хай дмухає Сруль на Пана» - так он, к примеру, перевёл «Да уповает Израиль на Господа». Сейчас этот перевод на Украине замалчивается, в интернете вы найдете только его более позднюю переделку, но зато вовсю раздувается то, что клятым москальским Синодом на него был поначалу наложен запрет. Запрещался же он в действительности  не потому, что был украинским, точно так же Синод не спешил давать разрешения на публикацию перевода Библии на русский язык, несмотря на то, что тот осуществлялся по благословению и при непосредственном участии свт. Филарета Московского: считалось, что Библию следует издавать только на церковнославянском. Когда этот запрет был снят, оба перевода, и русский и украинский, были напечатаны приблизительно в одно время. 
«Словарь» Б.Гринченко, хоть и заслужил признание у петербургских академиков, был далеко не безупречным с точки зрения лингвистической добросовестности. И причина не столько в том, что сам объект определялся недостаточно чётко, сколько в идеологических установках авторов. В этом словаре вы не найдёте многих употребительных в украинской речи слов лишь потому, что они не соответствуют националистическим установкам авторов. Главная установка была та, что преобладала и у последующих украинизаторов: добиться максимальной несхожести с русским языком. Чем дальше, тем сильнее она проявлялась. Если в «Словаре» Б.Гринченко ещё есть слово «да», то в следующих, советского времени, словарях украинского языка оно отсутствует, хотя, как минимум, 90% украинофонов использовали и используют его по сей день в своей речи, не считая его заимствованным. Это всего один пример из тысяч, которые можно было бы привести. Идеологическая "чистота" для украинских лексикологов всегда была важнее, чем научная объективность.
В этом, кстати, и кроется ответ на вопрос, почему у украинского языка такой низкий престиж по сравнению с русским. Русский язык развивался естественно, сформировав свои книжные стили (научный, официально-деловой, художественный, церковный) на основе церковнославянского языка. Его творили, о том не задумываясь, гении литературы. Благодаря им, получившим широкую известность во всём мире, он обрел высокий престиж. Учёные, его кодифицировавшие, шли за пользователями языка, а не навязывали им свои идеологические предпочтения. В отличие от украинизаторов, они не воображали себя «инженерами-конструкторами» языковой стихии и потому им не нужно было рассчитывать в своей работе на чью-то идеологическую «сознательность».
Движимая установкой максимально удалить украинский язык от русского, украинская филология отказалась считать церковнославянский язык главным источником книжных стилей украинского языка. Церковнославянизмы, которые, в представлении украинизаторов, чересчур проникнуты «русским духом», заменялись ими на полонизмы, латинизмы и на сконструированные из разговорных элементов слова. Это делалось грубо, в азарте, и язык, на котором продолжал говорить украинский народ, всё больше удалялся от этого полуискусственного языка. Естественно, это не могло устроить «конструкторов», и они начали бороться с народом, заклеймив его естественный язык презрительным термином «суржик». Вообще-то, научный термин по определению должен быть экспрессивно нейтральным, так принято во всём мире, но уникальность украинского эксперимента предопределила и уникальность научного стиля украинского языка: в нём узаконены оценочные слова с идеологической коннотацией.
Украинизаторов не смущает и то, что сами классики украинской литературы 19 века пользовались этим «суржиком». Переводы псалмов Т.Шевченко насыщены церковнославянизмами, которые не фиксируются ни одним их словарём, оставаясь при этом употребительными в речи большинства говорящих на украинском. Кто-то может представить себе, чтобы в словарь русского языка не включались славянские по происхождению слова, используемые в поэзии Пушкина?
«Суржик» - понятие уникальное для мировой филологии, но нельзя сказать, что «инженерный» подход к литературному языку характерен только для Украины. Евреи восстанавливали иврит с не меньшим идеологическим энтузиазмом, чем «сознательные украинцы» творили и творят «мову», но есть принципиальная разница в качестве материала для конструируемых языков. Иврит – это не крестьянский диалект, а язык священных книг, язык Божественного Откровения. В глазах евреев высокий престиж сообщил ему сам Господь Бог. На Украине для подобного переворота в сознании нет никаких предпосылок. Подсознательно украинские националисты понимают, что у их неказистого дитяти, шансов немного и весь смысл своей деятельности видят в одном – в устранении его главного конкурента, то есть в дерусификации. Для того чтобы доказывать жизнеспособность своего проекта, им обязательно надо отрицать общерусские корни украинского языка и украинской культуры. Подобное поведение ущербно и недостойно большого народа. Не изжив в себе русофобские комплексы, ни на какие успехи в "нациетворчестве" украинцам рассчитывать не приходится. Никому и никогда не удавалось создать что-то путное только путём отрицания. Сущность отрицания – демонская, разрушительная. (2005)

***
Ялта. Год 2006-ой. Музей Чехова. В одном из залов стенд "Чехов и Украина". Бросается в глаза портрет Агафангела Крымского. Ну да, Чехов однажды писал ему. Поблагодарил за присланный альманах, изданный в Австрии, где в переводе на малороссийский язык были опубликованы его рассказы.
Письмо краткое, всего несколько фраз:
«Сердечно благодарю за присланные переводы моих произведений. Будьте любезны, напишите г-же М. Грушевской, что, насколько я понимаю, переводы сделаны ею очень хорошо, если бы я знал ее адрес, то поспешил бы поблагодарить ее самое.
Желаю Вам всего хорошего.
Глубоко вас уважающий
А. Чехов».
«Сердечно благодарю», «глубоко вас уважающий» - обычные клише эпистолярного стиля. Тон же письма вежливо-сдержанный. И это понятно: не мог быть Чехов в восторге оттого,  что его сочинения перевели на малороссийский язык. Он, сын малороссиянки, называвший себя малороссом, не раз бывавший в Малороссии и любивший её, знал, что все грамотные малороссы русскоязычны, – ради чего тогда переводить его рассказы на малороссийский язык? Выражение «насколько я понимаю», когда Чехов говорит о том, в чём он явно ничего не понимает, по-моему, нельзя истолковать иначе как ироничное.
И Агафангел Крымский, и Екатерина Грушевская были, так сказать, "столпами украйнофильства". Украйнофилов же Чехов не жаловал. В сердцах назвал их однажды «глубокомысленными идиотами», это при его-то всегдашней сдержанности и деликатности. «Будучи деревянными, бездарными и бледными бездельниками, ничего не имея ни в голове, ни в сердце, тем не менее стараются казаться выше среднего уровня и играть роль, для чего и нацепляют на свои лбы ярлыки», - это тоже сказано Антоном Павловичем об украйнофилах. Неприглядно украйнофильство и в его художественном воплощении в образе Петра Дмитрича из чеховских "Именин". Сотрудники ялтинского музея - создатели стенда «Чехов и Украина», без сомнения, знали об этом. Но им велено было вписать Чехова в текущую украинскую идеологическую конъюнктуру, и они постарались о его истинном отношении к украйнофилам забыть.
Рядом с портретом Агафангела Крымского они поместили… нет, не письмо Антона Павловича, а его версию, «отредактированную» неким Шеметовым, «щирым» и «национально сознательным» украинцем, и опубликованную в 1941 году в одном из украинских журналов. По размеру шеметовская редакция получилась значительно больше оригинала. Редактор мало того, что переиначил текст, так ещё и напичкал его идеологическими клише, которыми широко пользовалась украинская пропаганда. Вот фрагмент из "обновлённого" украинизатором текста письма:   
«Я глубоко тронут этим знаком внимания со стороны зарубежных украинцев. Насколько я могу судить, перевод сделан очень изящно и передаёт дух моего рукописного оригинала. Могу себя считать счастливым, что зарубежная Украина оказывает такое внимание моему писательскому творчеству. Украина дорога и близка моему сердцу. Я люблю её литературу, музыку, её чудесную украинскую песню, полную чарующей мелодии. Я люблю украинский народ, который дал миру такого титана, как Тарас Шевченко. Русский и украинский народы всегда были, есть и будут наилучшими друзьями».
Чехов не имел обыкновения называть Малороссию Украиной. Малороссы были для него русским народом, поэтому и "друзьями" русским они никогда не могли быть. И он, конечно же, никогда не употребил бы таких штампов: «знак внимания со стороны», «оказывает внимание моему писательскому творчеству», «дал миру такого титана, как Тарас Шевченко» и т.д. - не способен был Антон Павлович изъясняться в такой пошлой манере. А ещё непонятно, о каком «рукописном оригинале» тут говорится, если перевод выполнялся не с рукописи, а с давно опубликованных в московских и петербургских изданиях текстов?
Поистине образец «глубокомысленного идиотизма» явили посетителям чеховского музея в Ялте его сотрудники, правда, забыв объяснить им суть этого экспоната. Стыдно за их забывчивую угодливость перед бандеровской властью. В сущности, они совершили предательство. (2006)

***
Агафангел Крымский был не только известным украинским учёным, одним из учредителей Академии Наук Украины, на протяжении многих лет её секретарём, автором первого свода правописания украинского языка, но также писателем-беллетристом. В независимой бандеровской Украине его как литератора ценят за «глубокое артистическое мышление», «свежесть образной системы», «новаторские открытия» и за многие другие такие же клишированные достоинства. Пиши он на русском, о нём, скорее всего, никто бы не вспомнил, никому бы в голову не пришло переиздавать его сочинения. Но, как говорится, на безрыбье и рак рыба: и Агафангелу Крымскому нашлось место в ряду классиков украинской литературы ХХ века.
В какой бы ситуации ни оказались персонажи произведений Крымского, они только то и делают, что мечтают и разглагольствуют об Украине. Даже в рассказе о субъекте, страдающем psychopathia sexualis, в центре «национальный вопрос». «Сыночек, сыночек мой! Прости мне, голубчик, то, что я полька». Это просто противно читать, но читать, однако же, нужно, имея в виду, что на подобной литературе воспитывается новое поколение украинцев. В своей прозе Крымский в сгущённом виде являет надрывную сентиментальность, которая характерна для всей украинской литературы.
Сентиментальность – это ширма, за которой скрывают отсутствие чувственной глубины. Достоевский писал: «Сентиментальность так всем по плечу, сентиментальность такая лёгкая вещь, сентиментальность не требует никакого труда, сентиментальность так выгодна, сентиментальность с направлением даже ослу придаёт теперь вид благовоспитанного человека». Там, где чувства неглубоки,  мысли столь же поверхностны. Неудивительно, что сентиментальная среда больше всего подвержена революционным брожениям. Чтобы миллионы людей майданулись, их до этого надо было хорошо напичкать украинской литературой.
У Агафангела Крымского почти все положительные персонажи – законченные истерики и истерички. Это не в переносном, а в прямом значении психопатия. Я не утрирую. Прочитайте этот отрывок:
«Приехав таки домой, я поскорее устроил так, чтобы меня оставили одного. Тогда я незаметно пробрался в сад, отыскал заветное место и лёг, уткнувшись лицом в траву. Я поцеловал землю и не мог оторвать от неё губ.
- Моя Украина!!! – шептал я, едва переводя дыхание. – Любимая моя!!
И я снова целовал землю.
- Ты моя теперь! Никто теперь тебя от меня не отнимет… никто… вовеки… Говорят: «национальность – это только так себе форма». А ещё говорят: «без национальности можно прожить». Третьи говорят: «без национальности надо жить, надо её отбросить». Так вырвите же, вырвите же сначала моё сердце! Вырвите сердце, которым я люблю, а потом говорите со мной против национальности! Ибо, что бы мне ни говорили мой ум или софистика, а сердце их не послушает. Даже если бы я сам того захотел, я смог бы его заставить не любить той «никчёмной формы»!.. Ведь тот соловейко, что пел мне ранней весной, пел мне на украинском!»
Конечно, у Нечуя-Левицкого или у Ивана Франко всё талантливее, благопристойнее, но надрыв этот романтически-сентиментальный есть у них, и у Тараса Шевченко, и у Пантелеймона Кулиша, и у Леси Украинки, и у Коцюбинского… Я не могу вспомнить ни одного украинского классика, у которого не было бы этого надрыва, нигилистического по отношению к глубинной, основанной на реализме, культуре. Это не значит, что среди малороссов не было реалистов. Просто все они творили на русском.
Изгнание русского языка и русской литературы из украинских школ – это не просто дискриминация русского «нацменьшинства», это вытеснение реализма из самой украинской культуры, превращение украинцев в беспримесно революционную нацию, которую легко завести на любое, в том числе и самоубийственно-русофобское буйство. (2021)   

***
Романтизм, разбудив интерес к народной жизни, оказал влияние на развитие современного русского литературного языка. То же верно и в отношении языка украинского. И всё же между двумя процессами есть существенные различия.
Романтизм противопоставил народность как стихию естественную церковности как стихии внешней, народу навязанной. На уровне языка это должно было означать отторжение наследия церковнославянской книжности и предпочтение ей разговорного наречия. В русском языке такое противопоставление обозначилось в первые десятилетия девятнадцатого века как веяние революционно-демократическое. Но вопреки демократическим тенденциям язык молитвы остался у русских прежним. В этом статусе церковнославянский язык сохранил и продолжает удерживать довольно высокий престиж, что позволяет ему активно влиять на другие книжные стили, прежде всего на художественный. Среди украинофилов революционный романтизм господствовал безраздельно, в их среде церковнославянский язык воспринимался как чуждый народу, церковнославянизмы подлежали вытеснению неологизмами, творимыми на основе разговорного языка. Высокий стиль украинского литературного языка творился без оглядки на многовековые традиции книжности. Не удивительно, что те, кого сегодня принято считать основоположниками украинской литературы, к использованию украинской речи в своих произведениях относились как к своего рода экспериментированию.
Это суждение кое-кому на Украине может показаться обидным: юные нации всегда очень обидчивы. Чтобы отвести от себя подозрения в "великодержавном шовинизме", сошлюсь на учебник украинской литературы известного философа и литературоведа Дмитрия Чижевского, изданный, между прочим, в Киево-Могилянской академии, "инкубаторе" украинской националистической элиты.
«Авторы писали в основном на чистом украинском языке, но употребляли язык не по-настоящему народный, а вульгарный, относясь к языку, как и ко всему народному, с определённым презрением, пренебрежением». Это сказано Чижевским об украинских авторах первой половины 19 века.
А вот что пишет он конкретно об «Энеиде» Котляревского:
«Национальное чувство читателей оскорбляло… несерьёзное отношение к народному языку». Этот вывод иллюстрируется цитатой из Тараса Шевченко: ««Энеида» хороша, но всё-таки это ёрничество на московский лад». 
О Гулаке-Артемовском:
«И у этого представителя украинского классицизма литература украинская является только дополнением к какой-то другой, дополнением из нескольких случайных и в основном вульгарных языковых образцов».
«Если бы мы не знали перепевов псалмов Гулака-Артемовского, можно было бы подумать, что он вообще считает украинский язык непригодным для серьёзных мыслей».
О Квитке-Основяненко:
«Квитка произвольно изменяет народные предания, которые являются для него всего лишь проявлением народной темноты».
«Он относится к украинскому прошлому, как к анекдотическому материалу».
Вот этот «травестийный», «вульгарный», с некоторой долей глумления романтически препарированный народный язык украинские писатели, виднейшим из которых был Т.Г.Шевченко, использовали как материал для создания нового национального языка. Заслуга этих романтиков перед украинской культурой заключается, по мнению Чижевского, в том, им «удалось… насмешничество над украинским провинциализмом сделать «модой» на всё украинское».
Именно потому, что украинский литературный язык - дитя моды на романтизм, он с таким скрипом утверждается в украинском народе. Реалистически настроенные украинцы неслучайно предпочитают ему менее "модный" и потому более прочный и основательный русский язык. (2019)

***
До девяностых годов прошлого века Киев сохранял неповторимый шарм ни на какой другой город не похожего русского мегаполиса. В нём достаточно уютно жилось украинцам: диалог украинской и русской культур взаимно обогащал два братских народа. Власть благоволила романтическому украинству, русские завоевывали престиж своим уравновешенным реализмом.
Заменить их в этом качестве в сегодняшнем Киеве некому, а это значит, что не только русская, но и украинская культура понесёт от их вытеснения серьёзный урон.
Русский Киев всегда был искренно расположен к украинской народной культуре и тонко чувствовал красоту украинского народного языка. Такая глубина недоступна романтической сентиментальности. Отторжение русско-культурным Киевом «рученьок – ніженьок», «писанок – вишиванок» и прочей мокрой провинциальности помогало украинцам противостоять обезличиванию в новоевропейской идеологической нации - "сознательном украинстве".
Та Украина, которая имела отношение к средневековой Руси, уйдет из Киева вместе с русской культурой. Матери городов всех восточнославянских племён взамен православной идентичности будет навязан идеологический фальсификат. Полноценно жить такой фальшью нельзя - и мы уже наблюдаем, как в Киеве постепенно утверждается на месте господствующей культуры вестернизированная - на основе голливудских стандартов и английского языка - массовая псевдокультура.
Слишком по киевским меркам подчёркнуто вежливые наводнившие киевскую сферу обслуживания галичане, аккуратно выговаривающие польские слова на украинский манер, обречены оставаться в Киеве культурной периферией, так же, как, собственно, и официальное украинское телевидение. Язык, на котором будет говорить украинская столица, мы уже слышим из уст нового поколения киевлян: это уродливое, пересыпанное англицизмами и полонизмами, псевдорусское новоязычие. В сущности, рабский пиджин. (2018)

***
- Германе, як для Сороса, ти хріново граєш у скраклі.
На таком языке разговаривают харьковчане в романе С.Жадана «Ворошиловград».
Я уверен: на миллион жителей Харькова максимум человек десять знает, что скраклі – это городки. У большинства это слово лишь вызовет ассоциации с неприличной лексикой.
Я привёл одну цитату, но в романе Жадана примеры подобной лексической тарабарщины на каждой странице.
Как Александр Грин, современные украинские писатели помещают своих героев в совершенно искусственные условия. Но только, в отличие от Грина, страну, ими выдуманную, они называют реальным этнонимом – Украина. Это уже не просто романтика. Это романтическое шарлатанство. (2013)

***
На Украине даже среди верующих распространено убеждение: если кому мова милее церковнославянского языка, то пусть он на мове и молится: нет для этого никаких запретов в вероучении. Алеутов, чукчей удовлетворили в своё время переводом богослужения на их примитивные языки – чем, мол, хуже сознательные украинцы?
Это лукавый довод. Для чукчей и алеутов в 19 веке церковнославянский язык действительно был чужой и освоить его для бесписьменного народа было весьма затруднительно. Для украинца же язык равноапостольного Кирилла такой же привычный, как для болгарина, серба и великоросса, и уж точно не менее понятен, чем научный стиль современного украинского языка.
Нравится бесу-нигилисту «писаная торба» в храме - это его проблема, но Церковь-то тут причём? Не меняем же мы священные облачения на вышиванки, а чем не священное облачение - специально для Церкви созданный, не оскверненный ни бытовой суетой, ни богоборческим нигилизмом церковнославянский язык?
"Молитесь по-новому, по-украински, только будьте нашими"? Но молиться,  думая о том,  как бы при этом не уронить свою мнимую гражданскую «гидность» (то есть "годность", в переводе на русский - "достоинство"), это и значит поклоняться «писаной торбе» больше, чем Единому Богу. Молитва в православном храме - это диалог с Небом, и язык для этого диалога уместен такой, на каком тебя лучше услышит Небо, а не тот, на котором удобнее восславляется твоя партийная принадлежность.
Никому на ум не придёт явиться в Верховную раду в шортах и шлёпанцах, ибо даже самому примитивному гражданину понятно: не подходящий это стиль для парламента. В храм же теперь, выходит, не зазорно входить по-всякому? Каждый вправе требовать там для себя "комфортной балачки"? (2015)

***
Русских, в том числе малороссов, священноначалие УПЦ призывает примириться с «сознательными украинцами». Ради этого организуется Крестный ход: да увидит Господь наше смирение и поможет нашему примирению.
Когда националист несёт хоругвь, он кажется мирным, и сказать ему во время привала: «Брат, обнимемся!» вовсе не трудно. Только ради чего мне, малороссу, это ему говорить? Ведь, оставив хоругвь, он всё равно вспомнит о том, что русских надо давить до их полной и безоговорочной капитуляции, «потому что двум медведям в одной берлоге не жить».
За свою жизнь я почти не встречал русских, которые отрицали бы право на самобытность у украинцев. Валуевский циркуляр, Эмский указ, на которые ссылаются в  оправдание русофобии украинские националисты, не были направлены против малороссийской народной культуры, это были антиреволюционные акты. Польша бузила, подзуживала малороссов, - реагируя, правительство приняло ответные меры. Ни в этих, ни в других документах российской имперской власти цель культурной ассимиляции малороссов великороссами не подразумевалась. И малороссы, и великороссы признавались в Российской империи народами одинаково русскими. Это не отрицали даже самые радикальные из украинофилов. Николай Драгоманов писал: «Пусть я стану своего рода «проклятым Мазепой» для определённого сорта украинских национальщиков, но я должен сказать, что приравнивать обрусение, например, Польши к «обрусению» Украины неуместно и неоправданно. Даже если бы наука признала, что украинская национальность не только в такой же мере обособлена от московской, как и польская, немецкая или финская, то всё равно «обрусение» Украины нельзя будет уподобить «обрусению» Польши. В Польше национальная обособленность и стремление к автономии ощущается не в кабинетах учёных, а повсюду, оно проявляется в тех же формах среди польских мужиков, что и среди господ и литераторов. На Украине не так. Даже акт 1863 г., запрещавший тому же Костомарову печатать в России на украинском Библию и популярную педагогическую литературу, не мешал ему издавать на украинском «Богдана Хмельницкого», «Мазепу» и т.д. Почему же он писал их на русском? Почему пишут на русском свои научные труды все нынешние украинские учёные, даже патентованные украинофилы? Почему сам Шевченко сочинял на русском повести и даже интимный «Дневник»? Видимо, потому, что все эти интеллигентные украинцы совсем не так ощущают свою отдельность от москалей, как, например, поляки».   
Не было розни, тем более антагонизма, между великороссами и малороссами ни в Российской империи, ни в Советском Союзе. В отличие от нынешней Украины, где можно без всяких последствий призывать к физическому уничтожению русских, в СССР того, кто посмел бы прилюдно выкрикнуть «Хохла на гиляку», ждало уголовное наказание, и уж точно он никогда бы не смог проникнуть во власть.
Я вырос в райцентре в Киевской области, где из тринадцати школ две были русские. Тем, что их было целых две, мой город был обязан тем, что в нём размещался большой воинский гарнизон и что он является крупным железнодорожным узлом (в многонациональной стране железнодорожному ведомству, как и армии, была присуща, по понятным причинам, некая наднациональность, требовавшая единоязычия, что не может быть квалифицировано как дискриминация, как не является дискриминацией использование английского языка в мировой авиации). Сегодня во всей Киевской области нет ни одной русской школы. На весь русскоязычный трёхмиллионный Киев «сознательно-украинская» власть оставила пять русских школ, их теперь там вдвое меньше, чем школ с английским языком обучения. Это нельзя иначе понять, как то, что русские должны на Украине исчезнуть.
Но почему должны? Наши предки-малороссы жили здесь задолго до того, как появились «сознательные украинцы». Столетиями они считали себя русским народом, почему же в угоду какой-то одной политической партии мы должны отречься от них?
Я не верю в то, что Богу угодно, чтобы малороссы исчезли на Украине, и, до тех пор пока «сознательное украинство» не откажется от своих русофобских целей, не смогу примириться с ними. «Здрастуйте» и «до побачення» - это извольте, но обниматься… В подобных сентиментальных жестах не вижу смысла. (2016)

***
Цитата:
"Недавно був випадок) Приїхав молодий священик відслужити молебень. На початку молебна до священика підійшов місцевий депутат, і каже:
- Ну що батюшка, зараз будете по російські нам служити?
Священик питає представника влади:
- А ви вмієте читати по російські?
- Ну звичайно.
- Тоді прочитайте будь ласка, - попросив священик, подавши йому в руки требник.
У відповідь тиша...))"

Автор - православная верующая, из УПЦ. Её пост перепостил православный форум, опять-таки УПЦ. В тот же день под этим перепостом появилось сотни две-три одобрительных лайков. Читатели радовались тому, как отбрил чиновника молодой батюшка, защитив украинскую церковь от "беспочвенных" обвинений в "русскости", доказав ему, что требник не на живом русском, а на церковнославянском языке, одинаково мёртвом для всех православных славян.
Я поместил комментарий, в котором заметил: для русских церковнославянский язык не мёртв, потому как это единственный язык церковной молитвы, иначе - эталонный церковный стиль русского языка. Ни на каком другом языке русские люди, в отличие от нерусских, в православных храмах не молятся. Так что ненавидеть церковнославянский язык русофобствующие украинские националисты имеют не меньшие основания, чем ненавидеть язык Пушкина: не надо их выставлять совсем уж невеждами и дураками.
В ответ на этот свой комментарий я получил от единоверцев с Украины много нелестных эпитетов. Мною возмущались, меня стыдили, мне хамили.
Был ли я удивлён? Ничуть. Я знаю, что таких молодых батюшек, как процитированный православной пани остряк, в УПЦ большинство. Ну а какой поп, таков и приход. Они не понимают элементарной для культурного человека вещи: утверждаться на отрицании неприлично. Вдвойне постыдно отрицать собственную идентичность. И не важно, что это отрицание может быть вызвано "всего-навсего" малодушием, а не идеологическими убеждениями. Отрицание есть отрицание: сам дух отрицания демоничен.
Чиновник отрицает церковнославянский язык за то, что русские люди хранят ему верность и не желают молиться ни на каком другом языке. Но что отвечает ему наш пастырь? Ты, мол, добродию, прав, русскими на Украине быть весьма стыдно, но церковнославянский язык - это совсем не то, что ты думаешь. Это такой ветхий, музейный язык, который волен использовать кто бы то ни было, хотя бы и сознательный украинец. Поэтому не переживай: отслужив молебен на церковнославянском, я не запачкаю твою высокую "европейскую" гиднисть.
Есть Латинская и есть Русская цивилизация. Украинской не было, нет и в ближайшее тысячелетие не предвидится. Тот, кто отрицает украинскую русскость - это в нынешних обстоятельствах ренегат по отношению к народу князя Владимира, Нестора Летописца, Григория Сковороды, вольно или невольно усердствующий во славу латинян. (2020)