Поэтесса и сказочник

(Из цикла «Сказки старого парка»)
Вероника Сергеева Глузкина давно была бабушкой, но у нас на тренажерной площадке манерничала при этом как маленькая девочка – игрунья. Потому более всего и заниматься любила на «эллипсе» (две педали с рукоятками). Снаряд этот был так задуман конструкторами, что и вполне серьёзного человека вынуждал кривляться, а Вероника Сергеевна и вовсе безумствовала, - вертела головой, корчила мордочки всем, кто попадался ей на глаза и даже высовывала язык. Любому из нас такое поведение зачлось бы за непристойность, а ей прощалось. Ибо Вероника Сергеевна была детской поэтессой, писала милые стишки в интернет-журнал «Козявка».
В день выхода публикации с её стихами, Веронику Сергеевну можно было видеть страстно целующей свой мобильник с выведенным на экран текстом её шедевра. Она пускалась по беговой дорожке с поднятым телефоном в руке, как с олимпийским факелом, кружась на ходу и взбрыкивая. При этом острым глазом затейницы определяла наиболее сочувствующего из нас, и подскочив к такому простодушному зеваке, начинала декламировать. Сила рифмы в звучании женского голоса некоторое время, в самом деле, производила на слушателя чарующее действие, он улыбался и одобрительно кивал. Жаль, что как всякий поэт, и Вероника Сергеевна тоже не знала меры как в написании, так и в чтении собственных опусов, и слушатель быстро уставал, внимание притуплялось. Некоторое время он ещё стоял из вежливости, но потом, качая головой в знак благодарности, отдалялся сперва задним ходом, по чуть-чуть, а затем и быстро, решительно.
Оказавшись в гордом одиночестве, Вероника Сергеевна безо всякого смущения продолжала громкое художественное чтение теперь уже для всех оставшихся на площадке. А выплеснув, наконец, избыток поэтического жара, вскакивала на «эллипс», и начинала так яростно дёргать за рычаги, словно хотела их выкорчевать. «Боже мой, сколько во мне энергии! Сколько энергии! - так объясняла она нам подобные приступы.
Вторым писателем среди нас был Василий Гурыч Сундуков. Он просил называть себя без затей: Старшой или в крайнем случае Батя. В сочинительстве происходил он из школьных учителей по труду. Грубоватость и простосердечие прорывались у него и в его сказках на современный лад. Милое зубоскальство в поведении персонажей несколько настораживало читателя, но не отвращало.
Он всегда возился с гирями, отжимал штангу в положении лёжа от груди или сидя на скамейке гантелями накачивал бицепсы. И всегда вокруг него собирались женщины.
Нам с профессором Зильберштейном никогда не удавалось настолько завладеть вниманием наших физкультурниц, насколько это получалось у Василия Гурыча. Если наши высокомудрые филиппики выслушивали женщины как-то походя, скучая, хотя и считались дамами образованными, (бывшие медики, филологи, и даже инженеры). То привлечённые байками сказочника- силача, долго не расходились и часто, нам на зависть, взрывались радостным смехом. Можно даже сказать, они тянулись к нему, чувствуя в нём задатки предводителя стаи. Задевал он в женском сердце что-то неведомое нам, мямлям-образованцам. А главное, был разведённым холостяком, свободным мужчиной – по женской терминологии.
Бывало, рассказывает наш игрун очередную историю из своей жизни, или анекдот, и всё поглядывает через головы слушательниц на одинокую фигуру Вероники Сергеевны на краю площадки: она была единственной, кто не попадал в поле его влияния. Явно чуралась его, может быть оттого, что считала себя птицей не стайного полёта, не желала теряться в толпе звонкоголосых дам, а может и оттого, что ревновала к славе «Василия Сундукова», как обозначалось авторство на его красочных книжках для детей, - книжках бумажных, настоящих.
В действиях или, точнее, в бездействии Вероники Сергеевны профессор Зильберштейн также предполагал ещё и влияние Пушкина, переиначив известную фразу гения: «Чем меньше мы мужчину любим, тем легче нравимся ему». По мнению профессора намеренная отстранённость Вероники Сергеевны должна была со временем непременно уязвить самолюбие нашего баюна, заронить в нём сомнение в силе своего воздействия, да и лица поклонниц могли наконец примелькаться ему. Одинаковые выражения восхищения, смех – прискучить.
Так и получилось, в конце концов.
Мы пили в павильоне чай из термоса, когда Зильберштейн, тронув меня за руку, шепнул и кивнул мне за спину:
-Есть контакт!
Я оглянулся.
Наш Батя в клетчатой рубахе и широких спортивных штанах с подтяжками, несколько боком, игриво приближался к поэтессе, - крепыш – с выпуклой грудью, с пеньком жилистой шеи, ровно переходящей в яйцевидную стриженую голову. Вот ноги Василия Гурыча в удивительно маленьких, почти детских кроссовках станцевали перед Вероникой Сергеевной что-то похожее на чечётку, затем он сделал шутливый реверанс и сказал:
-Такая стройная, миниатюрная, интересная женщина…И в одиночестве!
-Никакого одиночества! -фыркнула Вероника Сергеевна. – Обыкновенное уединение, только и всего!
-Ну, разница небольшая, - сказал Василий Гурыч и достал из кармана горсть семечек подсолнуха.
Я ужаснулся: поэтессе предлагать семечки, как какой-нибудь сельской дивчине на завалинке!?
Но он широким жестом дарителя швырнул семечки голубям, и наблюдая за поеданием, произнёс будто бы в их сторону:
-Мадам…Товарищ…Леди…Сударыня?
Вероника Сергеевна рассмеялась и сказала:
-Можно просто девушка.
После чего они отошли в сторону и сели на скамейку.
Василий Гурыч оттянул подтяжки, щёлкнул ими по животу и начал со сказочной интонацией:
-Вот значит, пришёл солдат с войны, глядь, а от его дома одна печка осталось. Соседний же дом целёхонек. Из окна вдова солдатская глядит, улыбается, и рукой его к себе приманивает…
(Продолжение следует)