Неотправленное и ненаписанное письмо. памяти в. к

Сегодня мне снилась та, самая счастливая весна моей
жизни. Я не видела нежной розовости её света, не видела сол-
нечно-прозрачной голубизны неба, я была погружена в обыч-
ный чёрно-белый сон, но сердце моё билось так часто, так
радостно, будто я вижу разлитое вокруг меня праздничное её
сияние. И самым главным в этом сне было то, что ты любишь
меня. И оттого что ты рядом и любишь меня, я снова была
счастлива.
Внезапно мой сон наполнился ощущением приближаю-
щейся беды. Где-то, совсем близко, пронзительно и страшно
завыла сирена. Звук был оглушающим. И сразу вокруг нас
сомкнулось невидимое кольцо. Невидимый человек произнёс
слова, которые мы поняли сразу. Это смертный приговор, вы-
несенный нам. Внезапно я увидела и наших судей. Мы не мог-
ли себе позволить ни одного слова, ни одного взгляда, моля-
щего о пощаде, перед этой лишённой человеческого обличья,
звероподобной толпой.
Смертоносная точка ружейного дула медленно поползла
вверх. Я тупо следила за её движением. Внезапно я поняла, что
сейчас всему наступит конец. Я задохнулась. Я начала исте-
рично цепляться за твою руку. В ответ ты крепко, до боли, сжал
мои пальцы. И я ощутила твоё бесстрашие перед лицом пала-
чей и стыд за свою трусость. Моя рука лежала в твоей руке.
На меня снизошло прозрение и вместе с тем счастливая ра-
дость. Смерть — ничто по сравнению с нашей Любовью.
Я проснулась. По подоконнику монотонно и глухо сту-
чал дождь. Я оставила постель и через стекло, как слезами
залитое медленно сползающими дождевыми каплями, стала
смотреть в глубину ночи.
Помнишь, всё начиналось очень просто. Всё сложное,
как ни странно, всегда начинается до смешного просто. Я шла
на работу. Внезапно огненный зигзаг молнии сверкающим
остриём пронзил тёмное, нахмурившееся небо, и первый весен-
ний гром раскатисто прогремел над городом. Мне оставалось
лишь перейти площадь, но тут кто-то схватил меня за руку.
— Скорей! Скорей! Сейчас ливанёт...
Я не сопротивлялась. Дождь, действительно, обрушился
на город стеной. Он был строго прямым и тяжело полновес-
ным. Лишь в подъезде какого-то незнакомого дома я взглянула
на тебя. Мы не были знакомы, но я так часто видела тебя и
раньше в нашем институте.
Мы стояли перед распахнутой дверью, за которой отча-
янно хлестал ливень. Я невольно протянула руку и ощутила
тяжёлый хлёсткий удар дождевых струй. Ты бережно отвёл
мою руку, и вдруг меня наполнила неизъяснимая безудержная
радость, будто солнце, неожиданно проглянув сквозь низкие
облака, пролило на Землю свой чудный, преобразующий всё
вокруг, горячий свет.
Той весной ты впервые пригласил меня в кино. Мы сидели
в последнем ряду тёмного зала, а на далёком экране отчаянный
сорвиголова Фанфан Тюльпан накалывал на блестящее остриё
шпаги своих многочисленных врагов и любил прекрасную Лол-
лобриджиду с муравьиной талией. Меня смущала её грудь, эти
беззастенчиво выпирающие из корсета полукружья. И я стыди-
лась перед тобой за эту непозволительную вольность.
Это произошло случайно. Возможно, я спросила тебя о
чём-то и одновременно дотронулась до твоей руки, а ты ответ-
но коснулся моей. Наши пальцы не позволили себе ни единого
вольного движения, они замерли в едва ощутимом прикосно-
вении, робком и нежном.
Я не спала потом всю ночь. На рассвете я открыла окно.
Прямо перед домом, во дворе, старый тополь развернул свою,
всю в жёлтой клейковине, молодую листву. Тополь источал
сладкий головокружительный запах. Я завернулась в одеяло и
легла грудью на подоконник. Я была наполнена счастьем, как
весна этим сладким головокружительным запахом. Именно
эта полнота счастья и приснилась мне сегодня.
О том, что я мечтаю стать драматической актрисой, я
сказала тебе не сразу. Я боялась твоего непонимания в том
главном, что тогда уже ощутимо входило в мою жизнь. Мы
оба имели техническое образование. Ты жил и дышал своими
мостами. Как поэму, ты мог повторять какой-нибудь слож-
нейший расчёт, вызывающий у меня интерес лишь только по-
тому, что им занимаешься ты. Свои расчёты и чертежи я не
любила. Они были скучны бесконечным количеством цифр,
вызывающих у меня непреодолимую зевоту. Я любила театр,
только театр.
К тому времени я уже сыграла немало ролей, сначала в
студенческом любительском театре, потом в самодеятельном
театре нашего института. Ты видел меня в нескольких спекта-
клях и всячески выражал своё восхищение, но ты и подумать
тогда не мог, насколько всё это для меня серьёзно.
В тот вечер мы допоздна бродили по городу. Мы шли, не
разбирая дороги, иногда останавливались в тихих безлюдных
местах, куда не достигал блеклый свет уличных фонарей, и
жадно, торопливо целовались. Неожиданно какой-то кривой
горбатый переулок вывел нас на затемнённую пустынную на-
бережную. Мы облокотились на шершавый гранит парапета и
стали смотреть на чёрную, казалось, неподвижную воду. Она
притягивала своей таинственностью. Таким вот таинственным
и загадочным виделось мне и моё будущее. Вдруг я поняла,
что сейчас должна всё рассказать тебе. Ты слушал меня внима-
тельно и серьёзно. И тогда я стала сбивчиво, взахлёб, всё более
распаляясь, читать тебе весь известный мне классический ре-
пертуар, который втайне я уже считала своим, будущим.
Нет, ты не должен был тогда соглашаться со мной. Ты дол-
жен был просить, умолять забыть навсегда об этой моей сумас-
шедшей мечте, о театре. Ради нашей Любви.
Если б всё зависело только от меня, я не уехала бы тог-
да в эту сверхсрочную, сверхдальнюю и сверхненужную мне
командировку. Ещё только собираясь уезжать, я уже думала о
том, как возвращусь и на перроне вокзала среди толпы встре-
чающих увижу твоё осунувшееся, исстрадавшееся в разлуке
лицо. Только это дало мне силы сложить чемодан и купить
билет в ненавистный мне город вынужденной ссылки. Но за
несколько часов до отъезда я вдруг поняла, что не смогу уе-
хать, не увидев тебя. Вот почему я позвонила тебе домой в том
самом, непредусмотренном нами, крайнем случае.
Ты сказал, что будешь ждать меня в скверике на углу.
Я знала это место. Сюда иногда я провожала тебя, чтобы уви-
деть дом, в котором ты живёшь, и твоё окно, задернутое ри-
сунчатой тканью, в котором однажды, как в театре теней, я
увидела женский силуэт — призрачный и потому показавший-
ся мне успокоительно нереальным.
Всю дорогу я представляла себе, как ты обрадованно по-
бежишь мне навстречу, чтобы обнять меня и прижать к себе.
Чудом уцелевший среди бетонных домов новостройки кро-
хотный угловой скверик, показалось мне, был пуст. Я в удив-
лении огляделась. С дальней скамьи поднялся мужчина и по-
шёл мне навстречу, бережно держа за руку девочку в голубом
пальтишке.
Я невольно остановилась. Я всё знала раньше и всё-таки
не могла представить себе, что это выглядит именно так. Мне
захотелось спрятаться, сделаться невидимой. Я стала медлен-
но отступать назад. А ты уже шёл ко мне, и девочка шла ря-
дом, крепко держась за твою руку.
Мы сели на скамью. Прижавшись к твоим коленям, девоч-
ка с явной неприязнью рассматривала чужую тётю. А я смотре-
ла на неё. Коротенькие светлые бровки были сердито нахмуре-
ны. Она словно что-то подозревала, о чём-то догадывалась.
— Папа, пойдём отсюда! Скорее!
Она сказала это совсем тихо.
И вдруг, как в сегодняшнем сне, когда смертоносная точ-
ка ружейного дула медленно поползла вверх, я поняла, что это
конец. Всему. Мне стало страшно. Не помня себя, я ухвати-
лась за твою руку.
— Ты меня любишь? Скажи, ты меня любишь?
Ты неопределённо пожал плечами.
В пустом гостиничном номере в тот вечер было особенно
стыло и неуютно. На столе, застеленном обычной клеёнкой,
стоял пустой графин из-под воды, и в зелёной пепельнице тор-
чал окурок сигареты, выкуренной незнакомым и уже давно
ушедшим отсюда человеком.
Я прилегла на узкую гостиничную кровать. Я ни о чём
сейчас не хотела думать, но мысли мои постоянно возвраща-
лись к девочке, и я снова и снова видела обращённый ко мне,
исполненный недетской суровости, взгляд её глаз, так похо-
жих на твои. Я поднялась с жёсткой гостиничной постели и
принялась ходить по номеру. Неожиданно вид смятого окур-
ка навёл меня на мысль, что надо попробовать закурить. Мне
вдруг представилась такой успокоительной возможность, дер-
жа в руке медленно тлеющую сигарету, укрыться в спаситель-
ном облачке дыма. И я решительно вышла из номера.
По коридору шёл мужчина, возраст которого придал мне
смелость. Ему было далеко за сорок, и с позиции моих двад-
цати пяти я сочла его безнадёжно старым. Он был громоздок,
тяжёл, и на измятом борту его пиджака, там, где, не считаясь с
размерами одежды, вылезал, как праздничное тесто из горш-
ка, объёмистый живот, вместо оторванной пуговицы торчал
явно неуместный здесь пучок ярко-зелёных ниток. Извинив-
шись, я попросила у него закурить. Он остановился и долго
обхлопывал себя по карманам пальцами-коротышками, потом
улыбнулся мягко и доброжелательно.
— Придётся вам всё-таки зайти ко мне. Видно, судьба...
Я никогда не пробовала курить. Может быть именно
поэтому процесс курения казался мне наипростейшим. Не
раздумывая, я уверенно взяла поданную мне сигарету, и мой
новый знакомый совсем близко к моему лицу поднёс коле-
блющийся огонёк зажигалки. Подражая завзятым куриль-
щикам, я сделала глубокую затяжку. И тут же захлебнулась
дымом, закашлялась, из глаз полились слёзы. Он сердито
отобрал сигарету.
— Нельзя разрешать детям играть со спичками. Вас надо
выпороть, но я не стану этого делать. Обещайте больше никог-
да не пробовать эту бяку...
Так случайно состоялось наше знакомство, а через два
месяца я вышла за этого человека замуж.
Наш брак был довольно странным союзом двух совершен-
но разных людей. На него сразу же легла печать недолговечно-
сти, но тем не менее, мы больше пяти лет были вместе. Теперь
ты знаешь этого человека, его знают многие, особенно после
двух последних лент, которые на международных кинофести-
валях схватили-таки свои законные Гран-при, вызвав в печати
раскаты хвалебного гула. В год нашего знакомства он был ещё
безвестным режиссёром. Он приехал на съёмки, выбрав ме-
стом действия своего фильма этот, никому дотоле неизвестный,
городок, прячущийся в патриархальной российской глубинке.
К тому времени у него было уже достаточно опыта, умения и
дерзости.
Он не спал сутками, он одурел от работы, от бешеных
темпов, в которых рождался его очередной фильм, не став-
ший, правда, шедевром, но приведший его вместе с другими
работами к сегодняшней мировой известности. Тогда мне по-
казалось, что он послан мне самой судьбой. Так очевидно и
было. Знаешь, если б не он, вряд ли все эти мои застенчиво-
робкие мечты о театре стали действительностью. Он отнёсся
к моей увлечённости театром настолько серьёзно, насколько
делал всерьёз всё, к чему прикасался. В этом была его сила и
одновременно слабость. И ещё. Он всегда спешил, боясь по-
терять что-либо найденное. Так с первой нашей встречи он не
захотел терять меня, уверяя, что я послана ему самим Госпо-
дом Богом. Найдя меня фотогеничной, он незамедлительно
поволок меня на пробы. Так я получила первую в своей жизни
роль, состоящую всего лишь из пары ничего не значащих слов.
К моему дебюту в кино он отнёсся чрезвычайно серьёзно и ре-
петировал моё секундное появление на экране так, словно это
была одна из ведущих ролей.
Это случилось в тот вечер, когда вымотанный очередной
съёмкой он вернулся в гостиницу. Как всегда, у него в номере
торчало множество нужного и ненужного народа. Постоянно
кто-то приходил, кто-то уходил. Он не выдержал и буквально
вытолкал всех за дверь. Я хотела уйти вместе со всеми, но он
задержал меня незнакомым настораживающим жестом. Я ис-
пуганно отстранилась.
— Нет, нет, — сказал он, — только чашечку крепкого
чёрного кофе. Вы это умеете как-то по-особенному.
И посмотрел на меня несчастными и очень усталыми гла-
зами.
Он так ничего и не сказал в тот вечер, но потом непре-
станно, как заклинание, повторял одни и те же слова о том,
что просит меня стать его женой. Я не уставала говорить ему
свое «нет», но с каждым днём всё меньше и меньше твёрдости
было в моём ответе. Понемногу я сдавалась. К тому времени
я поняла, что мы должны расстаться с тобой. А этот человек,
перед которым я ни единым словом не оболгала наших с то-
бой отношений, как гигантский камень, лежал на моём пути
к тебе, свершая то, что сама я не в состоянии была сделать.
К тому же он был одинок, не присмотрен, и некому было сва-
рить для него чашечку крепкого чёрного кофе или пришить
оторванную пуговицу.
О чём ты думаешь, когда видишь меня на экране? А мо-
жет быть, ты вообще не смотришь фильмы с моим участием?
Может быть… А я каждый раз глупо надеюсь, что ты сидишь
в тёмном зале и с волнением всматриваешься в моё лицо.
Я не боюсь сказать тебе, что у меня было много мужчин.
Пожалуй, больше, чем мне хотелось бы. Они приходили и
уходили. И чаще всего забывались. А ты всегда оставался со
мной. Может быть, потому, что ты был моей первой любовью,
а первая любовь остаётся с человеком на всю жизнь. Может
быть, потому, что эта любовь принесла мне боль, которую я
так и не смогла преодолеть. А может быть, потому, что любовь
к тебе была окрашена предательством, которое я никогда не
смогу простить себе.
Любимый! Если б ты только знал, как больно и горько
думать об этом.