Месть

                1
Алевтина Семёновна знала, что за дверью её зубовра-
чебного кабинета, в узком амбулаторном коридоре, как и в
любой из приёмных дней, толпится длинная очередь ожида-
ющих. Обычно Алевтина Семёновна не забывала об этом. Не
теряя ни единой рабочей минуты, с профессиональной, года-
ми выработанной быстротой и точностью, высверливала она
очередное тронутое гниением дупло. К концу смены очередь
таяла, а порой и вовсе исчезала. И тогда можно было облег-
чённо вздохнуть, когда из опустевшего и оттого сделавшегося
гулким, длинного амбулаторного коридора в кабинет входил
последний запоздавший посетитель.
Но сегодня всё было по-другому. То и дело, забывая о си-
дящем в кресле больном, она подолгу смотрела в окно. Навис-
шее над домами свинцово-серое небо поливало город холодным
осенним дождем. И казалось ей, что дождь никогда не кончит-
ся, а будет идти сегодня, завтра и всегда.
Была она несколько полновата, но в её полноте не было и
намёка на некую распущенность и рыхлость, присущую боль-
шинству начавших стареть женщин. Тело её оставалось всё
ещё по-молодому крепким и сильным, а лицо, как наливное
яблочко, — румяно-розовым. Правда, излишество наложен-
ной на лицо косметики коварно подчёркивало возраст моло-
дящейся докторши, однако престарелые пациенты мужского
пола, предельно широко раскрыв рты с наполовину утрачен-
ными зубами, смотрели на докторшу с явным обожанием.
Неожиданно дождь за окном прекратился. Налетевший
ветер разорвал неподвижные тяжёлые облака, и сквозь не-
ровный, с лохматыми краями, разрыв проглянуло неясное,
затянутое дымкой солнце. Послав на землю короткий хо-
лодный луч, оно тут же поспешно скрылось. «Вот так всег-
да!» — в раздражении подумала Алевтина Семёновна. Она
встала, решительно подоткнула под белую, туго накрахма-
ленную докторскую шапочку жёлтую прядь волос и, оставив
в кресле больного с доверчиво раскрытым ртом и не сказав
ни слова, вышла из кабинета. Проходя узким амбулаторным
коридором, она невольно, спиной, ощутила острые колючие
взгляды, брошенные ей вслед: «Опять уходит!». Да, она уже
несколько раз выходила, потому что всё ждала, когда освобо-
дится телефон в кабинете заведующей. Заведующая была в
отпуске, кабинет свободен, и желающих переброситься не-
сколькими словами, а если позволяло время, и наговориться
всласть по оставленному без присмотра телефону набралось
несчитанное множество.
На этот раз кабинет заведующей был пуст. Закипая уже
при одной мысли о муже, Алевтина Семёновна в раздражении
набрала номер его служебного телефона. Ей тут же ответил
его ровный спокойный голос.
— Аллё! Вас слушают...
— Не узнаёшь? — спросила она и в ожидании ответа на-
сторожённо замолчала.
— Нет, почему ж, узнал... Это ты, Алевтина? Что ска-
жешь?
— А ничего кроме того, что ты подлец и мерзавец...
— Аля, ты опять за своё? Давай поговорим об этом в дру-
гой раз...
— Другого раза не будет. Я тебе такое сделаю, что ты
меня ещё вспомнишь...
Он сразу же положил трубку, и Алевтина Семёновна ус-
лышала частые гудки отбоя. Но она всё ещё продолжала дер-
жать трубку возле уха, будто пыталась понять таинственный
неразгаданный смысл однообразных механических звуков, ис-
ходящих из неё. Потом, решительно нажав на рычаг и услышав
длинный стартовый гудок, снова набрала номер. Ей ответили,
и, несмотря на то, что она в кабинете была одна и никто не
мог её слышать, она предусмотрительно накрыла трубку ру-
кой и фамилию назвала приглушённым шёпотом. Она ждала и,
нервничая, постукивала пальцами по старому прошлогоднему
календарю, придавленному куском мутного, исцарапанного
пластигласа, водружённого поверх письменного стола. А ведь
в тот ушедший, и всё ещё такой близкий, год она и не знала,
что была тогда счастлива.
В трубке несколько раз настойчиво повторили: «Аллё!
Аллё!» Она ответила не сразу.
— Это Алевтина Семёновна. Не узнали, мадам? А жаль…
Я напомню... Говорит законная жена своего мужа. А ты, стер-
ва, кто? Любовница? Да таких, как ты, падких на готовенькое,
хоть пруд пруди...
Трубку повесили, и она снова долго слушала механиче-
ский голос телефонной станции, холодный и безразличный.
Алевтина Семёновна заплакала. Она знала, что плакать
нельзя. Могут войти и увидеть. И осушая набежавшие слёзы,
то и дело с опаской поглядывая на дверь, она энергично зама-
хала перед лицом полной, по-мужски крупной рукой, на паль-
це которой блестела полоска обручального кольца.
Выждав некоторое время, она снова взялась за телефон-
ную трубку. Надо было кому-то высказать свою обиду и боль.
И она набрала номер сестры.
Сестра жила странной, непонятной для Алевтины Се-
мёновны жизнью. Они виделись редко. Но каждый раз при
встрече Алевтину Семёновну, привыкшую жить широко и
есть сытно, до отвала, пугал вид сестры, её истощённое дли-
тельными постами худое лицо и повязанный на монашеский
манер головной платок, тёмный и нищенски бедный. Алевти-
на Семёновна не могла понять сестру и, всё более отдаляясь
от неё, звонила ей лишь в самые трудные, критические мо-
менты жизни или ехала к ней, что случалось ещё реже, чтобы
выплакаться на её остром, худом плече. Теперь и был именно
такой момент. Конечно, можно было позвонить ей вечером,
из дома, но слишком непереносима, горька была настоящая
минута.
— Маша, — сказала Алевтина Семёновна в трубку, услы-
шав всплеснувшийся тонкий голосок сестры, — у меня беда.
У меня огромная беда. Я осталась одна на всём белом свете.
Муж, с которым я прожила без одного года двадцать лет, пони-
маешь, двадцать лет, нашел себе другую. Нет, ты не сможешь
этого понять. Ты всегда была одна...
Сестра что-то долго говорила ей в трубку своим неесте-
ственно тонким детским голоском. Смысл её слов был в том,
что надо смириться. Алевтина Семёновна слушала её вполуха.
Её уже начала раздражать эта долгая настойчивая проповедь
христианского смирения, которое, как понимала сама Алевти-
на Семёновна, в настоящей жизни, крутой и злобной, не стои-
ло и ломаного гроша. Она перебила сестру:
— Я ненавижу их обоих, — сказала она, и лицо её сде-
лалось жёстким. — Ненавижу и желаю только зла. Пусть они
провалятся оба хоть в тартарары. А для меня в этой жизни
больше нет счастья. Всё кончено. И я хочу лишь одного —
куда-нибудь сбежать от себя и от своей беды.. . Хоть в мона-
стырь...
Кто-то приоткрыл дверь и заглянул в кабинет. Алевтина
Семёновна заторопилась закончить разговор.
— Вот, Машенька, такие дела. Ну, ладно, я тебе ещё по-
звоню. Здесь телефон ждут...
Она положила трубку и встала. А что? И правда! Уйти в
монастырь и разом со всем покончить. Её здесь никто и ни-
что не держит. Всё надоело. Она вышла в коридор. Холодный
блеск линолеума под ногами, стерильная чистота больничных
стен, наводящая тоску, и в простенке между дверями угрюмый
тёмный куст так никогда и не зацветшей розы. Тоска! Она всё
это оставит без сожаления. И, главное, очередь, эту вечную,
нескончаемую и так надоевшую ей очередь.
За время её отсутствия больных возле двери кабинета
заметно прибавилось, и Алевтине Семёновне пришлось про-
бираться сквозь довольно плотную и не слишком-то вежливо
расступившуюся перед ней толпу. «У них у всех болят зубы,
только зубы, — подумала она, — а у меня болит всё: сердце,
голова, душа. Но хватит! С меня довольно!»
Она рывком открыла дверь. От возникшего сквозняка с
грохотом, напугавшим присутствующих, упала ненадёжно за-
креплённая оконная фрамуга. От этого, устрашившего всех
грохота, Алевтина Семёновна пришла в себя. Она села возле
покинутого ею больного, взяла в руки пинцет и профессио-
нально точным, годами отработанным движением заложила
ватный тампон за его сразу же вздувшуюся щёку.
                2
Мысль о монастыре теперь не оставляла Алевтину Семё-
новну. Вначале, когда Алевтина Семёновна узнала об измене
мужа и о его решении расстаться с ней, она только и думала
что о самоубийстве. Она представляла себе лицо мужа, когда
ему внезапно сообщают об её смерти. Думая об этом, она ис-
пытывала сладостное чувство отмщения. Зная мужа, она была
почти уверена в том, что её смерть станет укором для его со-
вести и, конечно, разрушит этот ненавистный для неё союз
между ним и той бесстыдной женщиной, которую одну она и
винила в своём несчастье. Но дело было и в том, что Алевтине
Семёновне вовсе не хотелось умирать. А монастырь — это,
согласно её понятиям, как раз и было то, что ей нужно. Она
уходила из жизни и одновременно оставалась в ней, чтобы
увидеть и насладиться результатом своей мести, а возможно,
даже отвоевать и вернуть мужа. Теперь, в годы внезапно обру-
шившейся на страну так называемой перестройки, монасты-
ри стали появляться повсюду. Об их открытии с некоей гор-
достью, будто это была их личная заслуга, вещали с экранов
телевизоров и со страниц множества газет, бойких и даже бес-
стыдных на язык. Поэтому подобное и несколько необычное
намерение её, как думалось Алевтине Семёновне, могло бы
показаться даже похвальным.
Однако подспудно, где-то в глубине сознания Алевтины
Семёновны теснилась весьма простая и прозаичная мысль:
Алевтина Семёновна наперёд знала, что ни в какой монастырь,
будь он хоть трижды золотым и даже самым райским местом на
Земле, она никогда не уйдёт. Подспудно понимала она, что это
всего лишь игра, в которую она включилась теперь, игра, кото-
рая даёт выход её всё нарастающему чувству мщения и кото-
рую, как и должно это быть, она обманчиво принимала всерьёз.
Подчинившись правилам игры, она решила поговорить о своём
уходе в монастырь с каким-нибудь священником.
Она никогда раньше не бывала в церкви и даже не знала,
крещёная ли она. Церковь и всё связанное с ней не входило в
круг жизненных интересов Алевтины Семёновны. Да и наду-
манный ею уход в монастырь она вовсе не связывала с обяза-
тельным обращением к Богу, но, включившись в эту, ею же са-
мой придуманную игру и прикрываясь высокими помыслами,
а на деле — всего лишь из любопытства, не дающего ей покоя,
она захотела теперь узнать, как это делается.
Она выбрала для посещения церковь, расположенную
неподалеку от поликлиники, в которой работала. Несколько
раз видела она, как тут, возле церкви, в пасхальную субботу
толпились женщины, по-праздничному повязанные светлыми
платочками. Из узелков выглядывали куличи, украшенные де-
шёвыми бумажными цветами. Не зная церковных праздников,
Алевтина Семёновна определяла приближение пасхи по тому,
как в булочной, где она обычно покупала хлеб, вдруг появля-
лись куличи, застенчиво именуемые весенними кексами.
День, в который она собралась исполнить своё намере-
ние, был одним из тех дней, когда лето, уже окончательно
сдав свои позиции, на прощание вдруг возьмёт да и выплес-
нет на Землю поток горячего солнечного света, вызолотит всё
вокруг: дома, улицы, деревья с наполовину опавшей и уже ис-
сушенной листвой.
Подойдя к церкви, Алевтина Семёновна невольно вски-
нула голову. Горели и сверкали на солнце золотые купола,
устремлённые в глубь неба. Это тревожило и смущало душу.
А как только она переступила порог церкви, привычная уве-
ренность вернулась к ней. Здесь, за тяжёлой каменной кладкой
церковных стен, в объявшем её полумраке текло иное время,
уже давным-давно отшумевшее, отжившее, и она почувство-
вала себя как бы стоящей над этим, возможно всё ещё интерес-
ным для истории, но, подобно старому изношенному платью,
уже ничего не значащим для современной жизни, чуждым ей
миром. Она спокойно, не торопясь, огляделась. Множество в
чём-то схожих между собой иконописных ликов было разме-
щено вдоль церковных стен, и это напомнило Алевтине Семё-
новне некую картинную галерею, куда однажды забрела она
в каком-то, теперь забытом ею, провинциальном городке, до
невероятности скучную и однообразную.
В правом приделе шла служба. Алевтина Семёновна
встала рядом со старушкой, одетой в голубой, до белизны вы-
горевший на горбящейся её спине, выношенный плащ, и стала
наблюдать, как, то и дело осеняя себя крестным знамением,
старушка низко кланяется и что-то при этом шепчет.
Служба шла своим чередом. Священник в алтаре распев-
но и неторопливо произносил непонятные слова, а хор отвечал
ему не слишком стройным пением. Алевтине Семёновне сде-
лалось скучно. Ещё при входе в церковь она приметила стоя-
щую за свечным ящиком, как показалось ей, совсем древнюю
старуху. На голове у неё, вместо приличествующего возрасту
старушечьего платка, был надет кажущийся здесь неумест-
ным тёмно-вишнёвый бархатный берет, заломленный впереди
с какой-то особой старомодной кокетливостью. Из-под берета
выбивался седенький, круто завитой локончик, а вокруг мор-
щинистой шеи был разложен кружевной воротничок того мо-
лочно-жёлтого, залежалого цвета, который приобретает кру-
жево после нескончаемо долгих лет его хранения в сундуке.
Принимая деньги и отпуская свечи, она в свободные от обще-
ния с покупателями минуты крестилась и пела вместе с хором
тонким дребезжащим голоском. Старуха была из тех, теперь
уже забытых, давно ушедших времён, и это окончательно убе-
дило Алевтину Семёновну в том, что всё происходящее здесь
абсолютно чуждо сегодняшней современной жизни. Она до-
ждалась, когда старуха перестанет петь, и спросила громко,
не понижая голоса.
— И скоро это кончится?
— Как Бог даст, матушка, — ответила та и перекрести-
лась.
Алевтина Семёновна обвела церковь взглядом. Церковный
сумрак угнетал и нагонял тоску. Её потянуло на свет, на воздух.
Она заторопилась и, выйдя из церкви, облегчённо вздохнула.
К церкви вплотную примыкал сквер, обнесённый литой чугун-
ной оградой. В ожидании конца службы она принялась ходить
вдоль ограды, бездумно следя за изменчивостью узорчатого
плетения.
Наконец, служба кончилась. Когда Алевтина Семёновна
снова вошла в церковь, церковь была почти пуста. На тяжёлых
бронзовых подсвечниках догорали одиночные свечи, а под-
ступившая темнота скрыла из глаз неразличимые теперь лики
святых. Каблуки Алевтины Семёновны застучали по чугун-
ным плитам пола, и стук этот был оскорбителен и неуместен в
наступившей после службы благостной тишине.
Из алтаря вышел священник, и она заспешила к нему.
Священник был молод и худ с лица. Тёмные волосы его,
собранные на затылке в трогательно короткий, жиденький
хвостик, делали его похожим на подростка, и только кудрявя-
щаяся бородка придавала ему взрослую серьёзность. Выйдя
из алтаря, священник остановился и теперь стоял так, то ли
размышляя о чём-то, то ли безмолвно творя благодарственную
молитву за только что отошедшую службу и за ту особую бли-
зость к Богу, которую ему довелось испытать. Алевтина Семё-
новна ждала, когда он обратит на неё внимание, а он всё стоял,
прижав руку к груди и обхватив наперстный крест тонкими
белыми пальцами.
Подошла и встала рядом та самая старушка в голубом
выгоревшем плаще, которую Алевтина Семёновна заприме-
тила во время службы. Старушка стояла смирная и тихая, но,
как только священник сделал едва приметное движение, резво
выскочила вперёд. Алевтина Семёновна возмутилась.
— Почему без очереди? Вы ж видите, я тоже жду...
Но бойкая на ногу старушка будто и не услышала обра-
щённых к ней слов. Она замерла перед священником, благого-
вейно склонив голову и держа перед собой лодочкой сложен-
ные, по-стариковски крючковатые пальцы. Священник поднял
глаза вверх, помедлил и, будто получив некое таинственное
знамение, ниспосланное ему из глубин Вселенной, лёгким
движением загадочно сложенных перстов благословил ста-
рушку. Она тут же припала к благословившей её руке и благо-
дарно её поцеловала.
Алевтина Семёновна осталась наедине со священником.
Она была настроена на деловой разговор, поэтому сразу же, не
медля, заговорила о главном.
— Меня обидели, оскорбили мои враги, — сказала она,
глядя в юное серьёзное лицо священника,— я больше не могу
так жить. Я решилась. Я хочу уйти в монастырь. Скажите,
куда мне надо обратиться?
— Вы крещёная? — спросил священник.
Он наклонил голову и ждал.
— Не знаю, не помню, наверное, нет… — сбиваясь в сло-
вах, сказала Алевтина Семёновна. — Но если так нужно, я,
конечно, согласна. Пожалуйста, хоть сейчас...
Священник молчал, он в задумчивости дотронулся рукой
до наперстного креста, потом поднял на Алевтину Семёновну
спокойные и будто насквозь видящие её глаза.
— Хорошо. Приходите. Только сначала примиритесь со
своими врагами.
Она стояла поражённая словами священника. Конечно,
он ещё очень молод и плохо знает свою работу. Он ей сказал:
«Идите и примиритесь со своими врагами». Значит, он ничего
не понял. Ведь ей наплевали в лицо и в душу. Разве можно
такое простить?
Едва различимые в сгустившейся темноте лики святых
смотрели с иконостаса, требуя от неё чего-то сверхчеловече-
ского и абсолютно невозможного.
                3
После разговора со священником Алевтина Семёновна
пребывала в недоумении. Ей всё казалось, что она чего-то не-
допоняла. Ответ на это мог дать лишь знающий человек. Го-
ворить с сестрой на подобную тему она не захотела, а все её
знакомые и друзья обо всём этом имели точно такое же пред-
ставление, как и сама Алевтина Семёновна, поэтому обращать-
ся к ним за разъяснениями было просто бессмысленно.
У Алевтины Семёновны в Валентиновке была дача. По-
сле разрыва с мужем она стала её полновластной хозяйкой.
Муж ушел от неё всего лишь с одним тощим чемоданчиком,
ничего не взяв с собой в эту свою, проклинаемую Алевтиной
Семёновной, новую жизнь. Это бесило её, казалось оскорби-
тельным, будто она прокажённая, и всё нажитое почти за двад-
цать лет совместной жизни — всего лишь пыль и прах. Алев-
тина Семёновна считала проявленное мужем благородство
своеобразной местью, унижающей ее достоинство.
За последнее время Алевтина Семёновна совсем пере-
стала ездить на дачу. Её угнетали тишина пустого дома, оди-
ночество и, главное, воспоминания, такие ещё живые и яркие,
что она, то, захлёбываясь от слёз, с нежностью трогала, будто
это был он сам, случайно попавшиеся на глаза вещи, майку ли,
рубашку его; то, исходя злобой, в неистовстве рвала их в кло-
чья. Думая о даче, о запустении на ней, она как-то случайно
вспомнила, что в их посёлке, на окраине, ближе к лесу, одино-
ким бобылём живёт весьма странный и нелюдимый человек.
Его называли по-всякому: и блаженным, и старцем... Кто как…
Чудной он был и жил как-то не по-людски… Сама Алевтина
Семёновна, когда ей случилось как-то вечером проходить по
посёлку тем краем, видела, как в его незанавешенном окне
весьма странно, вместо слепящего электрического света, мер-
цал и дрожал слабый огонёк то ли свечи, то ли лампады. Про
него говорили, что к нему ездят издалека. Так ли это или не так,
никто точно не знал. Но и говорили, между тем, что он человек
глубоко верующий, а значит, и в церковных делах разбирается.
После недолгих размышлений Алевтина Семёновна решилась.
Ну не съест же он её.
В один из последующих дней она собралась и поехала
на дачу. После только что прошедшего дождя в саду тревожно
пахло грибным осенним лесом. Она прошлась по участку, по-
стояла возле опустевшей клумбы, на которой тесно перепле-
лись между собой иссохшие и изломанные стебли отцветших
здесь цветов и трав. Потом прошла в дом, тщательно причесала
и уложила волосы, некоторое время постояла перед зеркалом,
придерживая рукой сползшую с округлого полного плеча тяжё-
лую шерстяную кофту, потом размашистой мужской походкой
прошла через весь дом к двери. В большой просторной комнате
дачи, порой иронично именуемой залом, старый рояль ответил
чеканному шагу Алевтины Семёновны жалобным дрожанием
струн. Рояль стоял здесь с незапамятных времён. Он остался
ещё от прежних владельцев дачи. С тех пор никто и никогда
не притрагивался к его клавишам, никто не слышал его голоса.
Да и сейчас Алевтина Семёновна не услышала, как горько и
жалобно простонали его струны, уставшие от молчания.
Блаженный, как про себя назвала его Алевтина Семёнов-
на, встретил её у калитки. Она не поняла, то ли он собрался
куда-то уходить, то ли вышел её встречать, предугадав её при-
ход. Он произвел на Алевтину Семёновну жалкое впечатле-
ние: на нём была старая выцветшая и выгоревшая на солнце
солдатская гимнастёрка, ничем не подпоясанная и свободно
болтающаяся на его плечах, а в тёмном клинышке бороды за-
метила она седые посеребрённые нити. Алевтина Семёновна,
глядя на него так близко, не смогла определить его возраст.
С тёмного, по-стариковски морщинистого лица на неё смотре-
ли юношески живые глаза. Их взгляд был спокоен и добро-
желателен, в них не было и намёка на удивление, которое мог
бы вызвать её неожиданный приход. Ей показалось даже, что
этот странный человек без возраста давно уже поджидает её
здесь, на ведущей к его дому узкой глинистой дорожке, по обе
стороны которой всё ещё по-летнему зеленеют свежие листья
подорожника.
Алевтина Семёновна слышала, что его вроде бы зовут
Олегом, и она сказала, добавив наугад самое простое и самое
распространённое отчество:
— Добрый день, Олег Иванович.
Он не поправил её, лишь молча указал, куда идти, и она,
подчинившись движению его руки, пошла вперёд, к его, по-
хожему на скворечник, дому.
Дом, действительно, был странен на вид. Его остроко-
нечная крыша, будто шляпа на голове доброго гуляки, была
ухарски заломлена назад. С фасада к дому примыкала терра-
са, вся в цветных, наполовину разбитых витражах. Остатки
стёкол утеряли свой праздничный блеск, они были грязны и
более походили на грубо раскрашенный картон. А с другой
стороны к дому примыкало простое деревянное крыльцо с от-
мытыми дочиста ступеньками, застеленными полосатой до-
мотканой дорожкой. И внутри дом был непривычно странен.
Если у себя на даче Алевтина Семёновна всячески старалась
придать комнатам городской вид, украшая окна тюлевыми
шторами, застилая пол мягким паласом, то здесь, в этом доме,
отсутствовало всё то, что хоть сколько-нибудь могло напом-
нить город. Посреди комнаты стоял ничем не покрытый дере-
вянный стол, а подле него, на деревенский манер, — две длин-
ные узкие лавки. Под потолком висела керосиновая лампа.
Единственным украшением комнаты была икона Спасителя,
перед которой теплился тихий огонёк лампады.
Хозяин молча указал Алевтине Семёновне на лавку, и она
присела на самый край. Её охватило вдруг странное, давно за-
бытое ею чувство неловкости. Она стыдливо убрала под лавку
ноги и сидела притихшая, робкая, боясь и смущаясь своего
присутствия здесь. Хозяин вышел и вскоре вернулся с горячим
чайником, который нёс, прихватив ручку оттянутым книзу ру-
кавом гимнастёрки.
— Чай будете?
Чаепитие, к которому они теперь приступали, выглядело
тоже весьма странно. На столе было непривычно пусто для по-
добной церемонии, здесь не было ни хлеба, ни сахара, только
несколько сушек в тёмной алюминиевой миске да густой, до
черноты настоенный чай в простых гранёных стаканах. Хозя-
ин взял сушку, сжал её в кулаке и с хрустом раздавил.
— Пейте, пейте, — сказал он Алевтине Семёновне, ука-
зывая глазами на стоящий перед ней стакан, — чай настоен на
травах.
Она не стала пить. Что она, чаёвничать что ли сюда при-
шла? Ей захотелось как можно скорее покончить с намечен-
ным ею разговором и покинуть уголок этого чуждого и, как ей
теперь казалось, враждебного мира, в котором она, что её осо-
бенно раздражало, так неожиданно потеряла себя. И торопясь
исполнить собственное решение, от которого уже не могла от-
ступить, она спросила, невольно наваливаясь грудью на стол и
приближая своё лицо к лицу хозяина дома. При этом голос её,
чему она сама не могла не удивиться, неожиданно прозвучал
просительно и мягко.
— Понимаете, я пришла ... Вы наверняка это знаете...
Должны знать... — она помедлила и, со значением посмотрев
в сторону иконы Спасителя, продолжала. — Есть ли здесь по-
близости, ну, в районе или в области, например, действующий
женский монастырь?
Эта ярко раскрашенная, самодовольная женщина, по все-
му видно далёкая от Бога, совсем не похожа на человека, гото-
вого к подвигу послушания. Так зачем ей это?
— Вы собираетесь туда на экскурсию?
Она и не думала открываться ему. Какое ему дело до её
намерений? Но он смотрит на Алевтину Семёновну насквозь
видящим её взглядом, совсем как недавно в церкви смотрел на
неё молодой священник, тонкими белыми пальцами прижи-
мая к груди наперстный крест. Этот взгляд смущает её.
— Видите ли... Я хочу... Мне надо на время уйти из этой
жизни...
— Да, но монастырь — это не то место, где прячутся от
жизни.
— Так как же мне быть?..
— Если душа мечется, если душа в тревоге, надо искать
путь к Богу.
— Я не знаю, как это делается...
— Путь к Богу начинается с покаяния...
— Мне не в чем каяться...
— Каяться надо всем. Мы все, как болезнью, поражены
грехом. Один лишь Бог безгрешен. А мы — люди...
Алевтина Семёновна невольно переводит взгляд на ико-
ну Спасителя. Спаситель смотрит на неё пристально и строго.
Он будто ждёт от неё чего-то и не просто ждёт, а требует. «Ну,
нет, довольно! Да чего они все хотят от неё? Покаяния, видите
ли! Да в чём ей каяться? В чём?»
Но она молчит, ученически робко опустив глаза.
— Грехи — это тот груз, который надо постоянно сбра-
сывать с себя, чтобы сделаться чище, подняться выше и при-
близиться к Богу. Надо только однажды решиться заглянуть
себе в душу. Сколько чёрного и страшного сотворено каждым
из нас…
Что за проповедь читает ей этот самодеятельный учи-
тель? Какое он имеет право?
— Я ни в чём не виновата… — говорит Алевтина Се-
мёновна, будто оправдываясь перед этим неповинно обвиня-
ющим её человеком и одновременно удивляясь странности
этого обвинения. — Это моим врагам надо каяться… Это они
обидели меня, оскорбили, унизили...
— За врагов надо молиться. Распятый на кресте Христос
молился за распявших Его и простил их...
Какое странное сделалось у него лицо. Оно будто бы про-
светлело от этих слов, только что присутствовавшая в нём стро-
гость ушла, дрогнули и раздвинулись в улыбке губы. И вдруг в
его приоткрывшемся рте, прячущемся в седоватом клинышке
бороды, Алевтина Семёновна увидела тёмные, старчески ред-
кие зубы. Неожиданно Алевтине Семёновне свой приход сюда
и всё происходящее с ней показалось смешным и забавным.
Смущение и робость оставили её. Теперь она была хозяйкой
положения.
— Вам надо обратиться к зубному врачу, Олег Ивано-
вич, — сказала она, резко меняя тему разговора. — Нельзя
так наплевательски относиться к собственным зубам.
Он с удивлением посмотрел на неё, и на лице его появи-
лось выражение растерянности.
— Да, да, — сказал он, — конечно, но главное не в этом...
Алевтина Семёновна решительно поднялась. Из нетро-
нутого ею, доверху налитого стакана от резкого движения вы-
плеснулся и растёкся по доскам стола пролитый чай. «Зачем
терять время попусту. Её никто не хочет понять. Ни сестра, с
её наивной и житейски глупой мыслью о христианском сми-
рении, ни тот молодой попик в церкви, требующий обязатель-
ного примирения со своими врагами, ни этот сосед-святоша,
проповедующий, видите ли, всемирное покаяние. Ничего.
Она сама уж как-нибудь да разберётся в своих делах. Что она,
глупее их, что ли?»
Ей вдруг захотелось сказать в лицо старику что-нибудь
резкое и злое, но она сдержалась.
— Благодарствую за чай. — проговорила она, сопрово-
ждая слова ироническим полупоклоном. — А мне, знаете ли,
пора.
И пошла к двери, горделиво вскинув голову, украшенную
высоким начёсом.
                4
На обратном пути, в переполненной до отказа электричке
Алевтине Семёновне удалось захватить место возле окна. На-
ступало то раннее предвечерье, когда темнота, изгоняя свет,
торопится погасить день, а он, будто назло ей, всё ещё горит
светло и ясно. И в этом предвечернем смешении темноты и
света, напояющим воздух лёгкой фиолетовой синевой, про-
плывали за окнами электрички леса и перелески, опалённые
багряно-золотым пламенем осени, и кружила в воздухе золо-
тая, опадающая с деревьев листва.
Однако Алевтина Семёновна ничего этого не увидела.
Она то и дело клевала носом, роняя голову на грудь. В какой-
то момент она случайно припала к плечу задремавшего соседа
и провалилась в глубокий сон.
И приснилось Алевтине Семёновне, будто она летит и не
просто летит, а поднимается вверх в гондоле воздушного шара.
Иногда этот необъяснимо странный подъём приостанавлива-
ется, и гондола словно бы зависает в воздухе. Тогда Алевтина
Семёновна выбрасывает за борт в открывшуюся под ней без-
дну очередной камень. Она знает, что это не просто камень, а
некогда содеянный ею грех. Камней так много, дно гондолы
сплошь засыпано ими. И она всё бросает и бросает камни в
страшную чёрную бездну. Каждый выброшенный камень дела-
ет гондолу всё легче и легче, и она устремляется ввысь, откуда
изливается поток голубого слепящего света. Но вот уже и нет
гондолы, нет воздушного шара, это она сама летит, отдавшись
восходящему току воздуха. Да это и не полёт вовсе, а захваты-
вающее дух счастливое парение в невесомости.
Она проснулась, потому что вагон шумно готовился к вы-
ходу. Кто-то встал ногами на скамейку рядом с ней и стаски-
вал с полки тяжёлый громоздкий чемодан. Она даже не посто-
ронилась. Она всё ещё пребывала в своём загадочном сне, всё
ещё словно бы парила в невесомости.
Она не стала спешить к выходу. И по перрону шла не-
спешно. Её охватило вдруг давно забытое ею, утерянное в
жизненной толчее последних лет, детское, до слёз волнующее
чувство счастливой радости. Помнится в далёком детстве, в
свой самый первый приезд к дедушке в деревню, выбежала
она за огород в поле и задохнулась: даль ясная до самого гори-
зонта, поле всё в ромашках, а небо — словно синий шёлковый
зонт над Землей. Тогда раскинула она руки и побежала по ро-
машковому полю. Было ей, помнится, лет 10-12. И никогда по-
том, никогда не было у неё в жизни вот такой чистой, светлой
радости, пронзающей душу.
Она не спешила и поэтому мешала бегущей мимо толпе.
Её толкнули раз, другой, потом больно ударили по ноге чем-
то тяжёлым. Носильщик с ноздревато-красным носом пьяни-
цы-забулдыги и именной бляхой на груди, торопясь к скорому,
громко крикнул ей: «А ну, па-а-старанись!» И так как она не
услышала его крика, с размаху наехал на неё тележкой.
Алевтина Семёновна пришла в себя. Заторопилась. По-
бежала вместе с толпой. Посетившая её радость растаяла и
улетучилась. Она сразу же вспомнила о муже, о его предатель-
ской измене, и чёрная ненависть к нему привычно шевельну-
лась в душе. Она решила, что завтра же непременно позвонит
ему на работу и всё выскажет. Ну а монастырь? И что он ей
дался? Ведь можно найти и какой-нибудь другой способ ото-
мстить. Почище этого.