Сон

Я ждала этот день с таким нетерпением! Первый урок английского!

Услышав его однажды по радио (дека, – так я назвыала дедушку, – интересовался заграницей), я влюбилась в этот язык… нет, правильнее было бы сказать: заболела им. И во что бы то ни стало решила его выучить. Теперь же Фортуна предоставляла мне прекрасную возможность.

Из всех одноклассников я, наверное, была единственной, кто слушал учительницу столь восторженно и внимательно, но тогда мне казалось, что все точно как и я пылают желанием изучать ин. яз. Я рисовала в воображении города, людей, для которых английский язык является столь же обыденным, как русский — для меня и моих земляков. И мечтала, мечтала, мечтала, что когда-нибудь, — и наверняка даже скоро, — смогу изъясняться по-английски так же... ну, или почти так же хорошо как любой лондонец…

Велика сила любви! У меня начало получаться с первых занятий. Я не замечала завистливых взглядов одноклассников (особенно девчонок), пропускала мимо ушей колкости и насмешки… И дела шли просто замечательно!

А потом я заболела.

Надо заметить, что это было моим частым «развлечением»: хворать. Обычно «Скорая» увозила меня в больницу с некупируемым приступом удушья. В этом заведении я проводила добрые четыре недели в избранном обществе таких же, как и я астматиков. Одной из наших излюбленных потех была разработка плана побега на волю…

Однако на этот раз меня одолела краснуха. Болезнь протекала тяжело и была длительной. Друзей ко мне не пускали, и я бы наверное исчахла от тоски, если бы не ТА книга.

В тот день, когда в моих руках оказался томик в потрёпанной серой обложке со скромной чёрно-белой иллюстрацией, я и предположить не могла, насколько сильным окажется впечатление, произведённое на меня удивительной историей, сокрытой в нём, и как она повлияет на мою дальнейшую жизнь. Это был тот самый волшебный ключик к заветной двери, за которой начался мой творческий путь.

Книга звалась «Оливер Твист» Диккенса…

Болезнь миновала. Вернувшись к школьным занятиям, я с ужасом поняла, насколько я отстала. Ангийский язык теперь казался мне недостижимым как гора Эверест и ужасно сложным. А насмешки одноклассников ещё сильнее демотивировали. Если человеку постоянно повторять, что он осёл, он в конце концов забудет речь и начнёт кричать «и-а!»... Нет, несмотря на всеобщее презрение и отношение как к беспросветной тупице, я не превратилась в милого серячка с грустными глазами. Я попросту замкнулась в своей «ракушке»…

***

… А однажды ночью меня посетило удивительное видение.

Мне снилась маленькая лужайка в красивом, по-летнему зелёном парке. Мелодично журчали струи воды в фонтане, тихо шелестела листва деревьев, щебетали птицы… Я сидела на скамье; на коленях лежала раскрытая книга — учебник английского. Я пыталась читать заданный рассказ, но смысл его ускользал, будто туман от дуновения ветра. И вдруг все бкувы исчезли! Слёзы безысходности полились из глаз…

– Что с тобой, Джейн? Почему ты плачешь?

Я не знала, когда он пришёл и сел рядом со мной: он появился, точно волшебник. Я не удивилась. Не вздрогнула, услышав его негромкий голос.

– У меня ничего не выходит, Чарли! – всхлипнув, сказала я.
– Но обязазательно выйдет, – отвечал он. – Нужно лишь проявить немного упорства. И не отступать. Ты ведь очень талантлива! А я… я помогу тебе. Вот, попробуй прочесть.

Он провёл ладонью по чистым страницам; тотчас на них возник новый текст.

" It is the custom on the stage, in all good murderous melodramas, to present the tragic and the comic scenes, in as regular alternation, as the layers of red and white in a side of streaky bacon. The hero sinks upon his straw bed, weighed down by fetters and misfortunes; in the next scene, his faithful but unconscious squire regales the audience with a comic song. We behold, with throbbing bosoms, the heroine in the grasp of a proud and ruthless baron: her virtue and her life alike in danger, drawing forth her dagger to preserve the one at the cost of the other; and just as our expectations are wrought up to the highest pitch, a whistle is heard, and we are straightway transported to the great hall of the castle; where a grey-headed seneschal sings a funny chorus with a funnier body of vassals, who are free of all sorts of places, from church vaults to palaces, and roam about in company, carolling perpetually.

Such changes appear absurd; but they are not so unnatural as they would seem at first sight. The transitions in real life from well-spread boards to death-beds, and from mourning-weeds to holiday garments, are not a whit less startling; only, there, we are busy actors, instead of passive lookers-on, which makes a vast difference. The actors in the mimic life of the theatre, are blind to violent transitions and abrupt impulses of passion or feeling, which, presented before the eyes of mere spectators, are at once condemned as outrageous and preposterous." *

Я поняла всё — от первой до последней строчки! Я подняла голову и с изумлением взглянула в глаза Чарлза.

— Ты всё сможешь, — промолвил он с улыбкой, кивнул и исчез...

***

Да, это бы всего лишь сон. Но удивительно: после него осталось ощущение, будто всё происходило со мной наяву!

***

– Цивлина! Ты меня сегодня удивила! Прекрасное чтение! Ты определённо делаешь успехи.

Ученики принялись перешёптываться. Прозвучал чей-то смешок. Моё удачное сольное выступление произвело впечатление. Никто не ожидал проявления столь глубоких познаний.

Что ж, замечательно! Удивляться полезно. То ли ещё будет!
*"На театре существует обычай во всех порядочных кровавых мелодрамах перемежать в строгом порядке трагические сцены с комическими, подобно тому как в свиной грудинке чередуются слои красные и белые. Герой опускается на соломенное свое ложе, отягощенный цепями и несчастиями; в следующей сцене его верный, но ничего не подозревающий оруженосец угощает слушателей комической песенкой. С трепещущим сердцем мы видим героиню во власти надменного и беспощадного барона; честь ее и жизнь равно подвергаются опасности; она извлекает кинжал, чтобы сохранить честь, пожертвовав жизнью; а в тот самый момент, когда наше волнение достигает высшей степени, раздается свисток, и мы сразу переносимся в огромный зал замка, где седобородый сенешаль * распевает забавную песню вместе с еще более забавными вассалами, которые могут появляться в любом месте - и под церковными сводами и во дворцах - и толпами скитаются по стране, вечно распевая песни.

Такие перемены как будто нелепы, но они более натуральны, чем может показаться с первого взгляда. В жизни переход от нагруженного яствами стола к смертному ложу и от траурных одежд к праздничному наряду отнюдь не менее поразителен; только в жизни мы - актеры, а не пассивные зрители, в этом-то и заключается существенная разница. Актеры в подражательной жизни театра не видят резких переходов и неистовых побуждений страсти или чувства, которые глазам простого зрителя сразу представляются достойными осуждения как неумеренные и нелепые."
(Ч. Диккенс, "Оливер Твист", гл. XVII)