Письмо

Лидия Степановна считала себя журналисткой-неудачни-
цей. Газета, в которой она работала, была паршивенькой, не-
интересной и скучной до зевоты. Несмотря на весьма важные
политические события в стране, газета так и осталась по своей
сути неизменно советской, только название пришлось изме-
нить, и из «Победы коммунизма» она превратилась в «Победу
труда»
Газета была районная с весьма небольшим тиражом, во-
круг неё то и дело возникали слухи о закрытии, однако вы-
сокое начальство продолжало цепко держаться за газету и не
закрывало её, возможно, потому, что в «Победе труда», как
и в те, совсем ещё недавние времена, печаталось только об
успехах и достижениях, хотя таковых в районе давно уже не
было.
В этот раз ехать надо было в какое-то далёкое и незна-
комое место. Но всё было привычно и понятно, для газеты
нужна была статья о положительном опыте работы с моло-
дёжью в местной восьмилетней школе. О школе в редакции
ничего не знали, зато директором там был старинный при-
ятель самого Главного. Главный редактор газеты, Пётр Ва-
сильевич, солидный, важный, несмотря на тесноту редакци-
онного помещения, занимающий хоть и маленький, но всё
же отдельный кабинет, наставительно сказал Лидии Степа-
новне.
— Лидочка, только хорошее, помните, наша газета —
светоч района.
Он поглядел на неё из-под очков, словно бы оценивая её
возможности, а когда она вышла, сказал случайно оказавшей-
ся тут секретарше:
— Ничего, лошадь ещё никогда не подводила… Так ведь?
И при этом хихикнул, что совсем не вязалось с его солид-
ной внешностью. Потом поправил очки и углубился в чтение
очередного материала об успехах и районных победах.
Лидию Степановну в редакции называли Лидочкой, а за
глаза — лошадью. Она и была безотказной журналисткой —
лошадью. Лидочкой её называли по привычке, она пришла в
газету молоденькой неопытной журналисткой, а лошадью —
за редкую выносливость и готовность ехать, бежать, лететь в
любое место и в любое время дня и года. А может быть, в ней
и, действительно, было что-то лошадиное: лицо с тяжёлым
массивным подбородком, и иссиня-чёрные блестящие воло-
сы, схваченные заколкой, мотались за спиной в виде длинного
развевающегося хвоста.
Был февраль, месяц не из лучших. Мело, казалось, по
всей Земле. Снег был колючий, злобный, и пока Лидия Степа-
новна добиралась до автобусной станции, он всё бил и бил её
по лицу. Ехать надо было долго. В конце дороги она задремала
и чуть было не проспала свою остановку.
Деревня Бежичи показалась ей словно бы спящей. Дома
мирно дремали, укрывшись толстыми снежными одеялами.
И только дым, поднимающийся вертикально вверх, как это бы-
вает при студёной морозной погоде, показывал, что там, вну-
три домов, теплится какая-то жизнь. На улице было безлюдно.
Отогревая замёрзшие в автобусе ноги, Лидия Степановна не-
много потопталась на остановке, а потом пошла вдоль дерев-
ни, уповая на своё журналистское чутьё. Она не ошиблась, до-
рога привела её к школе.
В просторном школьном вестибюле, подоткнув подол
платья, из-под которого как-то нескромно и даже бесстыд-
но для подобного заведения виднелись голые ноги, какая-то
женщина мыла пол. На вопрос Лидии Степановны, где можно
найти директора, она выразительно хмыкнула, затем выпря-
милась и неспешно отвела от лица мокрую прядь волос. Мол-
ча, оценивающе, смотрела она на Лидию Степановну. Лидия
Степановна повторила вопрос. Та снова хмыкнула и как-то не-
определённо махнула рукой в сторону коридора.
В коридоре было темно, двери плотно закрыты, и только
из-за одной, слегка приоткрытой, разрезав темноту, пробилась
яркая полоса света и косой стрелой легла на чёрный, плохо
различимый под ногами пол.
В кабинете, положив взлохмаченную голову на край сто-
ла, посапывая и даже похрапывая, спал какой-то мужчина.
Лидия Степановна кашлянула раз-другой, мужчина проснул-
ся и приподнял голову. Он смотрел на Лидию Степановну,
явно не соображая, где он находится и кто эта, стоящая перед
ним незнакомая женщина. По всему было видно, что он пьян.
Лидия Степановна прищурилась, каким-то очень вниматель-
ным, пристальным взглядом оглядела его всё ещё пригнутую
к столу фигуру, неряшливо расстёгнутый ворот рубашки, пья-
ное, одутловато-воспалённое лицо и спросила ядовито-иро-
ничным голосом
— Не вы ли, случайно, директор сего учебного заведения?
Будто обрадовавшись, он закивал головой.
— Да-а-а… А как ты догадалась?
Оставался ещё один вопрос, который она обязана была
задать. Она спросила, не меняя тона:
— Ну, а как вы работаете с молодёжью?
— Ну, как, как… — сказал он и пьяно, глупо улыбнулся. —
Сегодня вот малость выпил с ними… Ребята — молоток…
Всё было ясно. Она повернулась и вышла из кабинета.
«Вот так, — подумала Лидия Степановна, — возьму да и на-
пишу всё, как оно есть. Взорву нашу жалкую газетёнку. Да
только не напечатают. Пётр Васильевич убьёт на месте. Убьёт
и не пожалеет. В общем, тухлое дело.»
Лидия Степановна знала, что в Бежичах есть ещё так на-
зываемый дом для престарелых, интернат. Но Пётр Василье-
вич строго-настрого приказал: «Об интернате — ни слова. Там
грязь, вонь и воровство. Нам за эту богадельню по шапке на-
дают да ещё и прикроют…»
До обратного рейсового автобуса оставалось не менее
трёх часов. Лидия Степановна безразличным взглядом оки-
нула красоты зимнего деревенского пейзажа, помедлила и
решительным шагом направилась в сторону здания интерна-
та, которое она заприметила ещё по пути к школе. Надо было
куда-то спрятаться от разыгравшейся, как на грех, колючей
февральской вьюги.
В интернате её сразу повели к директору. Как ни стран-
но, но у директора было обыкновенное человеческое лицо. Он
был чисто выбрит и опрятно одет. Очевидно, она оторвала его
от каких-то важных хозяйственных расчётов, он отложил бу-
маги в сторону и вежливо улыбнулся. «По крайней мере поси-
жу здесь, погреюсь, ну а для видимости о чём-нибудь можно и
спросить» — подумала Лидия Степановна.
Но директор её визит принял на полном серьёзе.
— Пойдёмте, пойдёмте, я всё покажу, вы всё сами увиди-
те… У нас секретов нет…
Он решительно встал и, вежливо пропустив Лидию Степа-
новну вперёд, повёл по интернату. Был он до смешного моложав
для этой старческой богадельни. Шерстяной свитер с высоким,
обхватившим шею воротом, делал его похожим на спортсмена.
Интернат жил своей, совсем непохожей на ту убогую, жал-
кую, нищенскую жизнь, нарисованную Петром Васильевичем
с какой-то брезгливой неприязнью. Здесь было чисто, тепло, а
из столовой, где аккуратные ряды обеденных столов накрыты
весёлыми цветастыми клеёнками, аппетитно пахло борщом,
которого так захотелось отведать проголодавшейся Лидии Сте-
пановне, но она почему-то отказалась и теперь жалела об этом.
По коридору ходили аккуратно причёсанные, чистые и будто
бы светящиеся изнутри старушки. Стариков было меньше, но
и они были какие-то тихие, умиротворённые.
Лидии Степановне на этот раз не пришлось воспользо-
ваться своим профессиональным умением вызвать собеседни-
ка на откровенный разговор. Директор сам с какой-то особой
горячностью, будто он боялся забыть или упустить то главное,
что волновало его, рассказывал об интернате.
— Напишите ещё вот о чём… Это важно… К нам из рай-
онного центра приезжает батюшка. Дорога сюда трудная и не-
близкая, а он вот… Старушек у нас много верующих…
— Да, да, — сказала Лидия Степановна и утвердительно
кивнула головой. Где-то внутри у неё уже созрело, пока ещё,
правда, нечёткое решение всё же написать про интернат хотя
бы небольшую статейку. А что? Это, пожалуй, району зачтётся
в плюс. Но про батюшку? Только не это… Да Пётр Васильевич
и вся редакция засмеют, со света сживут. Нет уж, увольте…
— А по праздникам у нас самодеятельный хор выступает,
наши бабушки поют… Да ещё как поют…
«Интересно бы послушать, — подумала Лидия Степа-
новна. — Наверное, поют, хоть уши затыкай…»
— А ещё у нас есть свой художник, — сказал директор. —
Пойдёмте, я вас с ним познакомлю. Вот здесь, рядом…
Комната, в которой жил художник, была просторной и
светлой. За окном билась, металась разгулявшаяся пурга, а
здесь было тепло и тихо. На одной из кроватей, а было их здесь
четыре, сидел старик в неуместно смешной для его возраста
яркой пижаме. Фланелевая ткань пижамы по какой-то стран-
ной случайности была вся изрисована вислоухими осликами и
грустными чебурашками. Лицо старика в мелких частых мор-
щинках было по-детски простодушным, да и голова, как у но-
ворожденного, покрыта лёгким светлым пушком.
— Вот, — сказал директор, подойдя к нему, — приехал к
нам представитель из районной газеты. Будет писать про наш
интернат…
Старик хотел было встать, но не смог. Потом, нащупав ко-
стыль, лежащий подле него на кровати, всё же встал и теперь
пристально и как-то беззастенчиво принялся рассматривать
Лидию Степановну. Когда-то давно он уже видел эту женщину.
Её лицо было ему знакомо. Нет, пожалуй, оно было похоже на
то, другое лицо, которое в очень далёкой, затуманенной дали
было для него самым родным и дорогим. Кто это был? Он си-
лился вспомнить и не мог. Лицо всплывало в памяти и тут же
сливалось с лицом стоящей перед ним женщины.
— Хорошо, хорошо, — сказал он, обращаясь то ли к ди-
ректору, то ли к этой, растревожившей его память, незнакомой
женщине. — Рисунки, наверно, надо показать? — И добавил, —
меня здесь все зовут дедом Иваном. Чтоб знали...
Он вытащил из-под матраса потёртую картонную пап-
ку с обломанными углами, раскрыл её и принялся прямо
на кровати, поверх одеяла, раскладывать рисунки. Рисунки
были сделаны на листах акварельной бумаги, на картоне, а
то и просто на оборотной стороне обоев. Все они были очень
схожи между собой, возможно, потому, что почти на каждом
из них был нарисован синий домик в три окна, а перед до-
миком — лебеди в аккуратно-округлом, похожем на блюдце,
ярко-синем пруду. По зелёной траве вокруг пруда разгуливали
рогатые олени, совсем не похожие на настоящих, а перед до-
миком на пенёчках сидели медведи, зайцы, а то и ярко-рыжие
лисицы с пушистыми хвостами.
Рисунков было много, а он всё вытаскивал и вытаскивал
их из картонной папки. Потом спохватился.
— Что ж это я? А вы хоть присядьте, да вот сюда можно…
И подвинулся, показывая Лидии Степановне место на
кровати, подле себя.
Лидия Степановна не решилась сесть. Даже на расстоя-
нии она ощущала исходящий от старика острый запах мочи.
Она осталась стоять.
— Ну, ладно, — сказал он. — Спешите, наверно… Ну, а
уж рисунки возьмите на память. — Он отобрал два с медве-
дями, сидящими на пеньках возле синего домика, помедлил и
протянул их Лидии Степановне. — А ежели напечатаете, тогда
подпишите, рисунки, мол, безногого инвалида деда Ивана.
Пётр Васильевич скривился, читая статью Лидии Степа-
новны: богадельня и есть богадельня. Но в очередной номер
не хватало материала, и он, так уж и быть, разрешил печатать
статью, но при условии, что Лидочка выбросит из неё всякую
лирическую муру. Выбросить пришлось всё про старушечий
хор, а про художника коротко написать: «Здание интерната
украшено плакатами и лозунгами, нарисованными художни-
ком…» И указывалась фамилия.
Номер со своей заметочкой об интернате Лидия Степа-
новна решила всё-таки в Бежичи послать. Конечно, это было
совсем не то, что хотелось бы директору интерната прочи-
тать в районной газете, однако данное ему слово надо было
сдержать. Была и ещё одна причина, по которой следовало бы
связаться с интернатом: в тот день, возвращаясь из Бежичей,
Лидия Степановна в автобусе забыла рисунки деда Ивана. Хо-
тела показать рисунки в редакции, забавные они всё-таки, и
вот тебе… Поэтому вместе с несколькими номерами газеты,
для очистки совести что ли, посылала она и коробочку ак-
варельных красок, надписав на ней: художнику деду Ивану.
И бандероль поехала-полетела в Бежичи.
Пришла, наконец, долгожданная весна, и один за другим
побежали дни, совсем непохожие на весенние: серые, пасмур-
ные, холодные. В середине марта в редакцию пришло письмо.
В редакцию частенько приходили письма, среди них было мно-
го разных, и все, как правило, писались вполне грамотными
людьми. На этом письме адрес был написан человеком явно
малограмотным, с ошибками, да и почерк был корявый, полу-
детский. Пётр Васильевич смекнул, что письмо из интерната,
хотел было отдать его Лидочке, но не стерпел и начал читать.
Письмо начиналось комично-смешным обращением: «Дарагая
таварищ журналиска…» Дальше было ещё смешнее. Пётр Ва-
сильевич не поленился, встал из-за стола и с порога своего ка-
бинета замахал сотрудникам редакции, толпящимся в коридо-
ре. Это был особый знак, и кабинетик Главного тут же до отказа
заполнился желающими узнать нечто интересненькое.
Поначалу интересненького ничего не было, собравшиеся
даже заскучали. Приславший письмо благодарил за акварель-
ные краски, поздравлял с праздником Восьмое марта и желал
доброго здравия. Прочитав всё это, Пётр Васильевич после
многозначительной паузы оглядел присутствующих и про-
должил чтение. Дальше автор письма объяснял, что, увидев
товарищ журналистку, он долго не мог вспомнить, на кого она
похожа. Потом вспомнил: на его покойную матушку. Матушка
померла, когда он был пяти лет отроду. Так он и прожил всю
жизнь без родительской ласки. А если уж так вышло, что това-
рищ журналистка похожа на его матушку, просит он у неё раз-
решения считать его, деда Ивана, своим сыном. И приписка: в
просьбе прошу не отказать. Подпись: дед Иван.
Все так и грохнули. Толстая Катька, редакционная маши-
нистка, прямо-таки зашлась в хохоте. Она навалилась грудью
на стол Петра Васильевича и всё повторяла: «Ой, не могу! Ой,
не могу!» А Шурочка, корректор редакции, всегда выдержан-
ная и с виду строгая, даже взвизгнула, услышав про деда Ива-
на. Лидия Степановна тоже смеялась, но было для неё во всём
этом и что-то неприятное. Она как бы увидела неуместно-яр-
кую пижаму на старчески согнутой спине, лежащий на крова-
ти костыль и даже ощутила острый запах мочи. Она постояла
и вышла из кабинета. А когда дверь за ней закрылась, Пётр
Васильевич сказал, хитровато оглядев оставшихся:
— Ну что? Кажется, наша лошадь наконец-то ожереби-
лась… А что? Пора уже…
Теперь с удивительной регулярностью, раз в неделю, по-
чта доставляла в редакцию письма от деда Ивана. Не дождав-
шись утвердительного ответа на свою просьбу, дед Иван, не
долго думая, без всяких проволочек, всё решил сообразно сво-
ему желанию. И теперь каждое присланное в редакцию пись-
мо начиналось словами: «Дарагая мама…»
Первое время редакция всё ещё продолжала захлёбы-
ваться от смеха, потом несколько поостыла. Письма перестали
казаться смешными, к ним попривыкли, они стали привычной
обыденностью. Правда, Пётр Васильевич другой раз спраши-
вал кого-нибудь из своих сотрудников, но так, чтобы не слы-
шала Лидочка: «Ну что, всё ещё пишет ей её жеребёнок?»
Лидия Степановна устала от писем, ей хотелось бы
остановить этот раздражающий её поток, но она никак не
могла придумать, как это сделать. Ах, как жалела она другой
раз, что послала тогда деду Ивану в интернат эти несчастные
акварельные краски. С них всё и началось. А письма всё шли
и шли с какой-то размеренной методичной регулярностью.
Лидия Степановна этих писем не читала, прихватив с собой
очередное послание деда Ивана, она по дороге домой выбра-
сывала его в первый, попавшийся ей на пути мусорный кон-
тейнер.
И всё-таки наступил конец этой односторонней перепи-
ски. Письма в редакцию приходить перестали, Лидия Степа-
новна облегчённо вздохнула и успокоилась.
Личная жизнь Лидии Степановны не заладилась с самого
начала, была она, эта жизнь, какой-то неопределённой и безра-
достной. Как-то пришлось ей брать интервью у одного из членов
внезапно объявившейся в городе новой партии, назвавшей себя
«Борцы за справедливость» Время было такое, партии то возни-
кали, то исчезали, и было их такое множество — не счесть. Ин-
тервью было интересным и продолжительным, а в конце беседы
представитель партии, хотя и видел Лидию Степановну впервые,
неожиданно объяснился ей в своих чувствах. Через месяц Ли-
дия Степановна стала его гражданской женой. Торопливость эта
очень скоро сделалась понятной: ему негде было жить, а у Лидии
Степановны, хотя и маленькая, но всё же была своя квартира.
Гражданский муж Лидии Степановны оказался человеком
жёстким, требовательным, с головой ушедшим в политиче-
скую жизнь своей небольшой и весьма непопулярной партии.
При всём прочем, он не испытывал никаких чувств к своей
гражданской жене. Партия на выборах провалилась, а вместе с
тем закончилась и семейная жизнь Лидии Степановны.
Она опять осталась одна, с головой ушла в работу и чаще,
чем всегда, ездила по району. Потом удачно или неудачно свя-
зала свою жизнь с женатым человеком. Он приходил, отсы-
пался, отъедался, отдыхал от своей многодетной семьи, но как
внезапно появился в её жизни, так внезапно и исчез. А тут
кстати или не кстати, сложно сказать, разогнали и не пригля-
нувшуюся новому губернатору их жалкую газетёнку, и Лидия
Степановна осталась без работы.
Теперь она была совсем одна. Друзей у нее не было, так
уж вышло, с соседями по дому не дружила, а ко всякой редак-
ционной шушере, которую теперь и не сыскать было, симпа-
тии никогда не испытывала. Так и бродила она по своей ма-
ленькой тесной квартирке, несчастная и обозлённая на жизнь.
В доме, хотя в город уже пришла и основательно утвердилась
поздняя слякотная осень, почему-то не топили, и это особенно
подчёркивало нынешнюю неустроенность её жизни.
И всё-таки надо было чем-то занять себя. Она сняла с
полки книгу, которую когда-то начинала читать, но отложи-
ла, то ли из-за лености, то ли из-за нехватки времени, поде-
ржала книгу в руках, перечитала название и нехотя раскрыла.
Из книги выпал конверт. Она подняла его. Письмо было адре-
совано ей, кривые, неровные буквы знакомого почерка. Письмо
не было распечатано и не было прочитано. Почему-то волну-
ясь, с какой-то внутренней дрожью, помедлив, она надорвала
конверт. На простом, в клеточку, тетрадном листе, сверху, она
прочитала: «Дорогая мама, как ты живёшь? Не обижают ли
тебя злые люди?» Читать дальше она не могла. Она смотрела
на листок письма и не видела ни букв, ни слов. Ей вспомни-
лось, как там, в редакции, в тесном кабинетике Главного, до
упаду смеялись над такими же вот, обращёнными к ней, строч-
ками письма. Смеялись зло, враждебно.
Она подошла к окну и сквозь стекло, залитое дождём,
долго смотрела на пустой серый двор, на песочницу, в кото-
рой валялись забытые игрушки, на одинокую, потемневшую
от дождя мокрую скамью. Как же так вышло, как же так слу-
чилось в её жизни, что она осталась совсем одна, брошенная
и покинутая всеми? Она припала головой к оконному стеклу,
повторила: «Дорогая мама, как ты живёшь, не обижают ли
тебя злые люди…» За всю свою долгую и какую-то утомитель-
но-однообразную жизнь никто не сказал ей таких вот добрых,
таких вот нужных для неё слов, только один этот несчастный,
и, как ей всегда казалось, слабоумный старик, так смешно,
так нелепо назвавшийся её сыном. Как же всё так случилось?
Как? Слёзы душили её. От оконного стекла исходил зябкий,
леденящий холод. Она не чувствовала его. Она смотрела на
пустой двор, на мокнущую под дождём скамью и всё повторя-
ла и повторяла одними лишь губами:
— Сынок! Сынок! Мой сынок!
И неизвестно, к кому относились эти слова, к старику
или к сыну, которого у неё никогда не было.