Анька

Всё началось с того, что заболела Ирина Фёдоровна.
Никакого отношения к Анькиной семье Ирина Фёдоровна не
имела, так, просто знакомая, но Анькина мать почему-то всю
жизнь относилась к ней с особым вниманием. Этого Анька ни-
как не могла понять: старая, неинтересная, скучищей от неё
так и веет. За глаза Анька называла Ирину Фёдоровну не иначе
как бабкой.
Шумная была Анька. Всегда около неё кто-нибудь скачет,
прыгает, хохочет. Терпеть не могла тишину. Обмирала по всем
известным рок-группам, особенно нравились ей две: «Метал-
лика» и «Нирвана». Нравились и другие, главное, чтоб были
в них настоящие ударники, пробирающие до самой глубины
сердца. Утром вскочит с постели, а рука сама так и тянется к
заветной кнопке, и сразу же: «Бум! Бум!» Одним словом, лю-
била Анька радоваться жизни. И вот тебе, мать просит пожить
с бабкой где-то за городом, в каком-то дачном посёлке, правда,
всего-то неделю, но от одной только мысли тоска пробирает
Аньку до самой глубины сердца. Конечно, Анька свободна,
экзамены за девятый сданы, гуляй себе, да и лето нынче не-
стерпимо жаркое, асфальт под ногами плавится, так и хочется
сбежать из города. И всё же…
Поначалу Анька не соглашалась, но мать всё-таки угово-
рила: «Речка там есть, купаться будешь… Смотри, купальник-
то не забудь…» И повздыхав, Анька сунула в рюкзачок своё
бикини, здесь в городе явно ненужное.
На следующий день поехали к бабке. За сломанной скри-
пучей калиткой увидела Анька выжженный таким же, как и в
городе, огненно-палящим солнцем небольшой участок земли
и в конце его одинокое дерево, то ли сливу, то ли яблоню с на-
половину опавшими, иссохшими листьями. Посреди участка,
благодаря округлой формы, угадывалась заброшенная клумба,
возможно некогда пышно цветущая, а теперь поросшая одной
лишь выжженной травой.
Бабкин дом был тесен и невелик. Фанерная перегородка,
обклеенная серыми, возможно, от зимней сырости, местами
отклеившимися обоями, делила дом на две половины: в одной,
по всему было видно, располагалась кухня, а в другой — на
железной кровати, спинка которой на старинный манер увен-
чана тусклыми металлическими шарами, на поднятых к изго-
ловью подушках лежала бабка, накрытая до самых плеч не-
уместно ярким для этого сумрачного места клетчатым пледом.
Она повернула голову и посмотрела на вошедших. То ли глаза
у неё слезились, то ли она плакала, нельзя было понять, но
сидящая возле неё незнакомая женшина краешком полотенца
отёрла ей лицо.
Анька молча постояла, вздохнула и пошла к двери. День
клонился к вечеру, лиловые сумерки уже выползли из далёко-
го чернеющего на горизонте леса. Начинало темнеть. Анька
присела на ступеньку крылечка и опять вздохнула: тоска зелё-
ная, сейчас хоть какую-нибудь группу послушать бы, но мать
не разрешила взять с собой магнитофон. «Там нужна тишина,
а ты, знаю, заведёшь свое “Бум! Бум!”… Ещё успеешь, наслу-
шаешься…»
Аньку позвали. Мать уже собиралась уезжать. Наскоро
всё объяснив, она обняла погрустневшую Аньку: «Недельку с
Ириной Фёдоровной поживёшь, а там соседка вернётся и тебя
сменит…» Непривычное было у матери лицо, грустное и какое-
то незнакомое. И от этого стало Аньке совсем плохо.
Теперь день для неё начинался с обычной каши. Стояла
она возле плиты, помешивала ложкой в кастрюле и всё пыта-
лась думать о чём-нибудь весёлом, и не получалось, ни одна
светлая, радостная мысль, как на зло, не приходила в голову.
Потом она помогала бабке сесть в постели и спустить ноги в
тёплых носках на крашеный, местами вытертый до белизны,
дощатый пол. Бабка съедала одну-две ложки и тут же отодвига-
ла тарелку. Чаще всего она молчала, но другой раз, глядя куда-
то мимо Аньки, говорила что-то своё и всё повторяла: «Сы-
нок, Петенька…» Кто этот Петенька и кто этот сынок, Анька
не знала, да и неинтересно ей это было. У Аньки своя жизнь,
жизнь, которая осталась там, в городе, за пределами этого дома.
А здесь — не жизнь, а сплошное наказание. Только за что она
наказана, Анька так и не могла понять.
А другой раз бабка и сама позовёт Аньку, тихонька так,
то ли проговорит, то ли простонет:
— Ань! Ань! Это значит, что она хочет встать. И опять
спустит Анька слабые её ноги с постели на пол, бабка обопрёт-
ся на Анькино плечо, и пройдут они по скрипучим половицам
несколько коротеньких шашков. А потом опять, бабка ляжет
и молчит. Мать сказала, что у неё горе. Анька понимает так,
горе — это то, что лишает человека радости, а вот у Аньки нет
горя и радости почему-то тоже нет.
Одно утешение, речка здесь где-то недалеко.
Вышла Анька за калитку, стоит, смотрит, а куда идти —
не знает, где эту речку искать. А солнце так и жарит, одно же-
лание — скорее в воду нырнуть.
Пыля босыми ногами, по дороге шла девочка лет восьми и
на верёвке тащила за собой козу. Выказывая своё нежелание идти
дальше, коза то и дело останавливалась, верёвка натягивалась, и
тогда девочка, обернувшись, сердито, совсем по-взрослому, вы-
крикивала в её адрес какое-то ругательство. Анька дождалась,
когда козлиная процессия подошла к ней совсем близко.
— Слушай, где тут у вас речка?
Девочка остановилась и, прикрывшись рукой от солнца,
посмотрела в Анькину сторону.
— Спрашиваю, где у вас речка? — повторила Анька.
Девочка смешливо сморщила нос, фыркнула и рукой по-
казала куда-то за Анькин дом.
— Во-он там, за кустами… Видишь?
Коза тоже посмотрела в ту сторону, тряхнула бородкой и
коротко проблеяла своё: «Мэ-э-э!», будто подтверждала, что
река именно там, за кустами.
Анька обрадовалась: речка-то оказывается совсем рядом,
под боком. Она сбежала с косогора, нырнула в кусты и обо-
млела. Маленькое стоячее болотце было окружено сплошны-
ми зарослями рогоза. Лишь по небольшому открытому оконцу
воды, покрывая его поверхность, похожей на старческие мор-
щины, мелкой рябью, текла тоненькая, едва приметная водя-
ная струйка, словно бы доказывая, что оно, это болотце, всё
ещё таит в себе жизнь.
Вот, значит, какая здесь речка... Анька присела на корточ-
ки, осторожно, чтобы не поднять со дна ил, набрала в горсть
воды и плеснула себе в лицо. Поднимаясь по косогору вверх,
она вдруг вспомнила, как коза, тряхнув бородкой, проблеяла
свое «М-э-э». Видно смеялась над ней.
С самого приезда сюда Анька то и дело слышит, как с оглу-
шительным рёвом и резкими выхлопами носится по посёлку
красный мотоцикл. Бабка каждый раз испуганно вздрагивает, а
Аньке, наоборот, нравится. Это похоже на звук какого-то фан-
тастически мощного музыкального инструмента. Однажды
красный мотоцикл остановился против Анькиного дома. Ань-
ка подхватилась и побежала к забору.
— Эй! — крикнула она незнакомому парню — Привет!
Парень махнул рукой и слез с мотоцикла. Аньке он не по-
казался, был он коренаст, плечист и уж ни в коей мере не похо-
дил ни на одного из известных ей рок-музыкантов. Зато шап-
ка ярко-жёлтых блондинистых волос делала его похожим на
ковбоя из какого-то старого советского фильма. В том фильме
ковбой носился по американским прериям на рыжем мустан-
ге, у этого вместо мустанга был красный мотоцикл.
— Привет! — сказал парень, подойдя к забору. — Я тебя
почему-то раньше тут не видел…
— А меня тут раньше и не было, — сказала Анька и
хитровато прищурилась. Любила Анька себя показать, тут уж
она и плечиком передёрнула и как-то по-особенному вскинула
голову. На её тёмных, коротко стриженых волосах, подобно
птичьему крылу, лежала выбеленная прядь.
Парень, улыбаясь, смотрел на Аньку. Анька не заставила
себя ждать.
— Слушай, ты какую группу любишь?
И стала, торопясь, перечислять все известные ей группы,
начиная со своих любимых, «Металлики» и «Нирваны»…
Парень молчал, Анька ждала.
— А никакие, — сказал парень.
— Ты что? Разве такое бывает?
— Значит, бывает... Я гитару люблю... А группы?
Аньке сделалось скучно. Она носком ботинка поковыря-
ла сухую землю и с сожалением и даже с обидой посмотрела в
лицо незадачливого ковбоя.
И всё же это была удача. Теперь, как заслышит Анька рёв
мотоцикла, бросает всё и — к забору, можно ведь и поболтать
с гитаристом. Словно бы прежняя радость вернулась к ней, не
полностью, а как бы крылышком своим задела.
А раз как-то приехал он, остановился, стоит, ждёт. Анька
заторопилась, сбежала с крылечка, а он букетик ромашек вы-
нул из-за спины.
— Это тебе подарок из леса.
Анька взяла букетик, повертела в руках, понюхала.
— А я лес не люблю… Чего я там не видела?
— В-о-о! Тоже мне сказанула…. В лесу красотища-то ка-
кая!.. Грибы, ягоды… Ты хоть раз-то ходила за грибами?
— И не пойду… За грибами одни старые бабки ходят…
— Чудная ты, — сказал гитарист, — но с тобой весело,
не соскучишься…
По Анькиным расчётам, неделя подошла к концу. Анька
ждала, что мать или та, незнакомая ей соседка, вот-вот появят-
ся на пороге бабкиного дома. Как-то ей даже послышался стук
открываемой двери. Но никто так и не вошёл. А тут погода
испортилась. Всю ночь напролёт шёл дождь, стучал по кры-
ше, зло, сердито завывал ветер за тонкими дощатыми стенами
дома. Анька проснулась среди ночи и почудилось ей, будто баб-
ка зовёт её: «Ань! Ань!» В доме холодно, зябко, не захотелось
Аньке вставать, накрылась она одеялом с головой, пригрелась
и провалилась в сон. А утром вышла из дома, а перед крыль-
цом — лужа, и смотрится в неё небо с ночи, всё ещё хмурое,
серое. Босыми ногами походила Анька по луже, разбрызгивая
воду. Эх, сбежать бы хоть куда от этой тюремной жизни! По-
вздыхала Анька, присела было на крылечко, да вспомнила про
кашу. Нехотя вошла в дом, а бабка повернула голову в её сторо-
ну, подняла слабую дрожащую руку к лицу. По морщинистым
щекам её текли слёзы. Плохо ей видно, а Аньке лучше что ли?
Упала Анька в своём углу на скрипучую раскладушку и зубами
вцепилась в край одеяла.
А в полдень гитарист гудком вызвал её из дома. Был
он непривычно серьёзен, и на нём поверх цветастой майки
была надета кожаная куртка, придающая ему деловой, рабо-
чий вид.
— Уезжаю, — сказал он, — вот заехал попрощаться…
Этого Анька не ожидала. У неё вытянулось и поглупело
лицо.
— Как же так?
— Да вот отгулял свои денёчки… В общем всё… Давай
лапу…
И посмотрел на Аньку из-под растрепавшейся на ветру
ярко-жёлтой блондинистой чёлки.
Анька так и стояла с раскрытым от удивления ртом. Уез-
жает… Уезжает туда, где люди смеются, радуются, танцуют и
поют… Уезжает, а она остаётся…И будет всё ждать, чего-то
ждать, сегодня, завтра, всегда... Нет, это невозможно…
Слова эти вырвались у неё сами.
— А можно я с тобой ?
— А чего ж? Давай… Веселее будет…
Анька задохнулась, стало горячо и жарко лицу.
— Правда?
И сорвавшись с места, вихрем понеслась к дому.
Бабка лежала, закрыв глаза. Возможно, она спала, а мо-
жет быть, в сонной дремоте вспоминалось ей что-то своё,
горькое, больное. Анька побросала в дорожный рюкзачок
какие-то свои вещи, сдёрнула с гвоздя курточку, висящую над
раскладушкой, и замерла. Вдруг бабка сейчас простонет своё
«Ань! Ань!». Что тогда? Она выждала некоторое время, потом
осторожно, на цыпочках, стараясь не скрипеть рассохшимися
половицами, пошла к двери. Сбегая с крыльца, она чуть было
не споткнулась о сломанную ступеньку.
Взревел мотор, мотоцикл дёрнулся и сорвался с места.
— Держись! — крикнул гитарист Аньке.
Вскоре кончилась грунтовая дорога, и мотоцикл вылетел
на шоссе. По обеим сторонам сплошной неразделимой полосой
тянулся ярко-зелёный, омытый ночным дождём, сверкающий
лес. Потом полетели мимо ряды сосен, между стволами кото-
рых проглядывало выглянувшее, наконец, неяркое солнце. Ве-
тер бил в лицо, залепляя рот, но Анька пела, и эта, победная её
песнь, заглушаемая рёвом мотора, летела за ней следом.
Анька выросла и со временем превратилась в некую
Анну Николаевну, женщину энергичную, любительницу ве-
сёлых шумных застолий. И жизнь у неё сложилась вроде бы
неплохо, вышла замуж, нарожала детей, работа интересная и
денежная. Но никак не могла понять Анна Николаевна, по-
чему так получается, что без всяких на то причин так часто
предают её окружающие: близкая подруга увела мужа, дети,
вылетев из родного гнезда, напрочь забыли о ней. Удивлялась
она и никак не могла понять — за что ей такое.