Хроники ковидного хаоса

– На Советской тоже есть аптека, глянь там? – прошу я по телефону мужа.
– Там уже был. Поиски бесполезны, я возвращаюсь. Может, завтра больше повезёт, – ответил он и отключился.
– Может, – соглашаюсь я и думаю о том, что завтра может не наступить.
Я почувствовала приближение хаоса не по новостям или сводкам с «полей», которые уже стали бездушными цифрами, а по репликам, выдернутым из информационного потока многочисленных чатов: «не подскажете, где взять лекарство?», «какой посоветуете марки?», «оксигенация».
Это всё было и раньше, но где-то там и единично, а не здесь и сейчас.
Мне не было страшно, просто чужая реальность стала просачиваться в мою размеренную жизнь, как тьма из старых сказок, крадущая надежду. Её не видишь, но чувствуешь, как холодок идёт по спине, и напрягаются мышцы, готовясь к нападению.
– Подари мне антибиотики, – прошу я брата, поднявшего вопрос о моём скором дне рождения.
– Что? – смеется он. – Как скажешь! Вы заболели? Нет денег?
– Пока нет, но ты же знаешь, мы – пилотный регион в программе «Мир без лекарств», а вы ещё имеете доступ.
Пересказывая наш разговор как анекдот, он неожиданно для себя обнаружил, что лекарства из столичных аптек начали стремительно исчезать. «Я купил, что смог тебе и себе», – тяжело дышал он в трубку.
Я слишком поздно почувствовала дыхание смерти, протягивающей костлявые руки к моей семье, поэтому чёрную прищепку, показывающую заветные «98», забирала уже ползком.
Продавщица, выдавшая мне пульсоксиметр, не смогла сдержать ехидную улыбку, увидев на мне три маски. Ещё немного и она бы разразилась тирадой о том, что именно такие как мы нагнетаем обстановку там, где всё ещё царит спокойствие, но я уже знала, вирус нарушил мою защиту.
Тест никогда не зафиксирует это событие. Я просто почувствовала усталость, надо-то было проехать метров пятьдесят и забрать документ, но я не смогла, чем, возможно, спасла хотя бы одного человека.
Сдавленная грудь потребовала медикаментозного вмешательства, а пропавшее обоняние подтвердило – это оно.
Подарок брата спас, а я, чувствуя себя вполне приемлемо, развлекалась, брызгая в нос духи и описывая свои ощущения в чате. Только через пару дней я поняла, насколько важен пресловутый нюх, потеря которого грозит огромными проблемами. «Дым!» – кричит муж и бежит открывать окна, я же не вижу и не чувствую ничего, кроме режущей боли в глазах. Потерять нюх действительно страшно, внезапно доходит до меня.
Маме повезло меньше, крошечный вирус уложил её в постель, подарочные запасы быстро истощались, и пришлось вступить в гонку на выживание.
– Смотри в интернете, – кричит в трубку муж. – Парень передо мной забрал.
– На Мюнниха.
– Еду.
Врач на удивление приехал в тот же день. Есть свои прелести в жизни за городом, в полуглухом посёлке откуда, как говорится, на собаках не доедешь. Горожане ждали своей очереди неделю, а то и просто не могли дозвониться, а мы были обслужены в тот же день, за исключением одного жирного «но».
– Так бывает, – говорит выездной доктор. – Люди много от чего теряют нюх. А у вашей мамы мазок возьмём. Она в зоне риска.
– Так я же первая заболела, потом она.
– Если у неё покажет, то тогда…
У неё показало, а у нас через три недели – нет. В тот день моя вера в статистику, как и во всю систему мер, окончательно умерла. Сомнение уже давно подъедало мою картину мира, навязчиво шептало, что штаб «показывал погоду», а всё остальное – бутафория. В самый пик заболевания я носилась, как савраска, а выздоровев, села на карантин.
– Потом был поиск лекарств для мамы в ожидании результата мазка. И страх, и больница. Вот я и вернулась к началу своего рассказа. Тогда я поняла, что хаос рядом, и его я боюсь больше всего. Любое отклонение от зыбкого мира тут же освобождает путь тем, кто, не имея морально-нравственных принципов, вылезет из своих нор, устанавливая новый мировой порядок. Именно в эти моменты осознаёшь, что здоровье не купишь, но всегда найдётся мошенник с розовым фантиком. Лекарств не было, а рецепты продавались за огромные деньги. В то же время выпустили инновационный препарат. Помните, огромные очереди в аптеках и ценник в двенадцать-пятнадцать тысяч? Название вылетело, и даты смешались. Может, это было раньше. На что они рассчитывали? Работы нет, денег нет, хоть кредит бери на всю семью, – а это минимум сто тысяч, – и надейся на чудо. Здоровье не купишь.
Я замолчала и облегченно выдохнула. Попутчик в поезде – лучший священник. Он не будет хранить тайну и, возможно, поделится ею с каждым встречным, но это не останавливает. Завтра мы уже забудем друг друга, а лёгкость останется. О чём раньше говорили люди в поезде, что их волновало «до»?
– Думаете, только вы? Кажется, прошла целая вечность. Вы помните, как всё начиналось? – отпил мой собеседник чай из стакана в фирменном подстаканнике и поправил медицинскую маску на подбородке.
– Помню, словно не было двух лет борьбы с невидимым врагом, существенно изменившим нашу жизнь, а вы? – откинулась я на мягкую стенку купе.
– Я стараюсь забыть, но память не обманешь, она ищет новых свидетелей, которые могли бы подтвердить отсутствие искажений в летописи моей жизни. Неплохо завернул, да, поэтично?
– Действительно, поэтично. Между очередными волнами мы высмеиваем врага, стараясь уменьшить его влияние, надеясь, что куски ткани на двух резинках защитят нас от него. Абсурд.
– Абсурд, – натянул он маску на подбородок, а потом всё же сдвинул её к шее. – Вы поставили вакцину?
– Да. – В этом месте необходимо было бы задать встречный вопрос «А вы?». Поспорить об эффективности своей и отечественной, перейти на политику Байдена с ситуацией в Афганистане и цветными революциями и завершить разговор ничем, уткнувшись в телефоны.
Поезд вдруг выдал привычный стук колес, погрузив в детство. Нахлынуло лето и запах раскаленных шпал, пропитанных креозотом. За окном замелькали ели и сосны, припорошённые снегом, солнце прокралось через снежные мешковатые тучи и заиграло на гранёном стекле.
– Китаю и Европе досталось больше, – неожиданно выдал собеседник.
– Да, нас задело по касательной. Природа дала нам фору подготовиться, настроиться, принять ситуацию. Все говорят, ковид пришёл к нам в марте двадцатого – чепуха. В феврале уже реанимации были переполнены больными с вирусной пневмонией. Думаете, совпадение?
– Вы кого-нибудь потеряли? – опять резко сменил тему собеседник.
– Нет, Бог миловал. А вы?
Он промолчал и посмотрел в окно, словно пытаясь вспомнить то, чего никогда не было.
– У меня мама умерла, – выдавил он из себя с дрожью в голосе. – От ковида или нет – неважно. Я не мог выехать с вахты. Вертолёты просто перестали летать. Представляете, словно кто-то выключил огромный рубильник, и мы оказались в плену у природы. Вот в такие моменты начинаешь понимать, что человек никогда не был и не будет венцом природы. Он всегда был и будет паразитом на теле огромной планеты. Микроскопический вирус способен мгновенно вырубить экономику, обрушив цены на нефть и очистив каналы Венеции.
Он замолчал, и я погрузилась в свои воспоминания. Было ли мне страшно? Нет, но народ вокруг был перепуган. Отрицание – первый этап принятия неизбежного. Мы, признавшие проблему раньше, собирались по чатам и боялись вместе на своеобразном чердаке, изредка заглядывая к тем, у кого в тёплых светлых комнатах всё ещё царило отрицание нависшей над обществом проблемы.
– Смотришь в окно и понимаешь, что за этой мнимой красотой скрывается первородный гнев. Все мы на мушке. Бог действительно милостив, если до сих пор не стёр нас в лица Земли, хотя мог. Этого не понять, сидя в тёплом вагоне. Лишь оказавшись отрезанным от цивилизации в глухой тайге, осознаёшь, насколько зависим от других людей. – Вынырнул из своих воспоминаний мой попутчик. – Мы не готовы выживать – это я точно понял. Думал, вернусь и займусь самообразованием, научусь выживанию.
– Научились?
– Нет. Как только вернулся, всё оказалось таким далёким и несущественным, как страшный сон. Все люди подобны наркоманам, вытащенным с того света заботливыми врачами. Они благодарят, клянутся, божатся и возвращаются к прежнему. Вы знаете хоть одного наркомана, пережившего кому и завязавшего?
– Нет, – покачала я головой. – Испугавшись, мы ещё больше захламили планету средствами защиты. Пара лет и океан покроется масками. Пакетов и алюминиевых банок нам показалось мало.
– И защитными костюмами.
Поезд остановился на небольшой станции, и вскоре к нам в купе вошла девушка лет двадцати пяти.
– Здравствуйте, – поздоровался мой собеседник с новеньким пассажиром. – А вы что думаете о пандемии? Подключайтесь к нашему разговору.
– Здравствуйте, – улыбнулась она, укладывая дамский рюкзачок на верхнюю полку. – Я о ней не думаю. Живу себе, как все. Учусь. На сессию еду. Вызвали к моему удивлению, говорят, пройдёт в очном формате с соблюдением мер. Я Юля.
– Нина.
– Аркадий. Вы молодец. Мы вот с Ниной уже около двух часов беседуем, но так и не догадались познакомиться. Сохраняли, так сказать, инкогнито.
– Я вам так скажу, –- уселась Юля поудобнее рядом со мной. – Пандемия прочно вошла в нашу жизнь. Когда началась эта свистопляска, я как раз первую курсовую писала, так преподаватель всё вычеркнула, сказала: «Что за чушь! Пишите, как по учебнику, и этой темы не касайтесь». Прошло два года, и вот моя работа опять вся перечёркнута. Как вы думаете, что не устроило преподавателя? Работа по классическим методам. «У нас пандемия, милочка! – получила я гневное сообщение по ватсап. – Описывайте реальность!». Два года назад это не было реальностью, хоть и сидели мы на карантине. Меня другое тогда удивило. Отношение к происходящему детей. Я воспитатель, и дети стали тревожнее ещё в феврале двадцатого. Все эти новости из Китая и Европы воспринимались мной как байки из склепа, и лишь когда один мальчик заплакал, спросив, не умрём ли мы, я поняла – вирус уже победил. Он завладел нашими умами и сердцами, пустив впереди себя глашатаев. Пытаясь победить в информационной войне. Я никогда не забуду, как сидела одна в огромном реабилитационном центре, его не закрыли, но люди боялись жить. Потом уже начался треш с заваренными подъездами, пустыми улицами, паникой и протестами. Сейчас – это просто жизнь.
Мы кивнули, соглашаясь с Юлей, и уставились в телефоны. Сейчас – это просто жизнь.


– На Советской тоже есть аптека, глянь там? – прошу я по телефону мужа.
– Там уже был. Поиски бесполезны, я возвращаюсь. Может, завтра больше повезёт, – ответил он и отключился.
– Может, – соглашаюсь я и думаю о том, что завтра может не наступить.
Я почувствовала приближение хаоса не по новостям или сводкам с «полей», которые уже стали бездушными цифрами, а по репликам, выдернутым из информационного потока многочисленных чатов: «не подскажете, где взять лекарство?», «какой посоветуете марки?», «оксигенация».
Это всё было и раньше, но где-то там и единично, а не здесь и сейчас.
Мне не было страшно, просто чужая реальность стала просачиваться в мою размеренную жизнь, как тьма из старых сказок, крадущая надежду. Её не видишь, но чувствуешь, как холодок идёт по спине, и напрягаются мышцы, готовясь к нападению.
– Подари мне антибиотики, – прошу я брата, поднявшего вопрос о моём скором дне рождения.
– Что? – смеется он. – Как скажешь! Вы заболели? Нет денег?
– Пока нет, но ты же знаешь, мы – пилотный регион в программе «Мир без лекарств», а вы ещё имеете доступ.
Пересказывая наш разговор как анекдот, он неожиданно для себя обнаружил, что лекарства из столичных аптек начали стремительно исчезать. «Я купил, что смог тебе и себе», – тяжело дышал он в трубку.
Я слишком поздно почувствовала дыхание смерти, протягивающей костлявые руки к моей семье, поэтому чёрную прищепку, показывающую заветные «98», забирала уже ползком.
Продавщица, выдавшая мне пульсоксиметр, не смогла сдержать ехидную улыбку, увидев на мне три маски. Ещё немного и она бы разразилась тирадой о том, что именно такие как мы нагнетаем обстановку там, где всё ещё царит спокойствие, но я уже знала, вирус нарушил мою защиту.
Тест никогда не зафиксирует это событие. Я просто почувствовала усталость, надо-то было проехать метров пятьдесят и забрать документ, но я не смогла, чем, возможно, спасла хотя бы одного человека.
Сдавленная грудь потребовала медикаментозного вмешательства, а пропавшее обоняние подтвердило – это оно.
Подарок брата спас, а я, чувствуя себя вполне приемлемо, развлекалась, брызгая в нос духи и описывая свои ощущения в чате. Только через пару дней я поняла, насколько важен пресловутый нюх, потеря которого грозит огромными проблемами. «Дым!» – кричит муж и бежит открывать окна, я же не вижу и не чувствую ничего, кроме режущей боли в глазах. Потерять нюх действительно страшно, внезапно доходит до меня.
Маме повезло меньше, крошечный вирус уложил её в постель, подарочные запасы быстро истощались, и пришлось вступить в гонку на выживание.
– Смотри в интернете, – кричит в трубку муж. – Парень передо мной забрал.
– На Мюнниха.
– Еду.
Врач на удивление приехал в тот же день. Есть свои прелести в жизни за городом, в полуглухом посёлке откуда, как говорится, на собаках не доедешь. Горожане ждали своей очереди неделю, а то и просто не могли дозвониться, а мы были обслужены в тот же день, за исключением одного жирного «но».
– Так бывает, – говорит выездной доктор. – Люди много от чего теряют нюх. А у вашей мамы мазок возьмём. Она в зоне риска.
– Так я же первая заболела, потом она.
– Если у неё покажет, то тогда…
У неё показало, а у нас через три недели – нет. В тот день моя вера в статистику, как и во всю систему мер, окончательно умерла. Сомнение уже давно подъедало мою картину мира, навязчиво шептало, что штаб «показывал погоду», а всё остальное – бутафория. В самый пик заболевания я носилась, как савраска, а выздоровев, села на карантин.
– Потом был поиск лекарств для мамы в ожидании результата мазка. И страх, и больница. Вот я и вернулась к началу своего рассказа. Тогда я поняла, что хаос рядом, и его я боюсь больше всего. Любое отклонение от зыбкого мира тут же освобождает путь тем, кто, не имея морально-нравственных принципов, вылезет из своих нор, устанавливая новый мировой порядок. Именно в эти моменты осознаёшь, что здоровье не купишь, но всегда найдётся мошенник с розовым фантиком. Лекарств не было, а рецепты продавались за огромные деньги. В то же время выпустили инновационный препарат. Помните, огромные очереди в аптеках и ценник в двенадцать-пятнадцать тысяч? Название вылетело, и даты смешались. Может, это было раньше. На что они рассчитывали? Работы нет, денег нет, хоть кредит бери на всю семью, – а это минимум сто тысяч, – и надейся на чудо. Здоровье не купишь.
Я замолчала и облегченно выдохнула. Попутчик в поезде – лучший священник. Он не будет хранить тайну и, возможно, поделится ею с каждым встречным, но это не останавливает. Завтра мы уже забудем друг друга, а лёгкость останется. О чём раньше говорили люди в поезде, что их волновало «до»?
– Думаете, только вы? Кажется, прошла целая вечность. Вы помните, как всё начиналось? – отпил мой собеседник чай из стакана в фирменном подстаканнике и поправил медицинскую маску на подбородке.
– Помню, словно не было двух лет борьбы с невидимым врагом, существенно изменившим нашу жизнь, а вы? – откинулась я на мягкую стенку купе.
– Я стараюсь забыть, но память не обманешь, она ищет новых свидетелей, которые могли бы подтвердить отсутствие искажений в летописи моей жизни. Неплохо завернул, да, поэтично?
– Действительно, поэтично. Между очередными волнами мы высмеиваем врага, стараясь уменьшить его влияние, надеясь, что куски ткани на двух резинках защитят нас от него. Абсурд.
– Абсурд, – натянул он маску на подбородок, а потом всё же сдвинул её к шее. – Вы поставили вакцину?
– Да. – В этом месте необходимо было бы задать встречный вопрос «А вы?». Поспорить об эффективности своей и отечественной, перейти на политику Байдена с ситуацией в Афганистане и цветными революциями и завершить разговор ничем, уткнувшись в телефоны.
Поезд вдруг выдал привычный стук колес, погрузив в детство. Нахлынуло лето и запах раскаленных шпал, пропитанных креозотом. За окном замелькали ели и сосны, припорошённые снегом, солнце прокралось через снежные мешковатые тучи и заиграло на гранёном стекле.
– Китаю и Европе досталось больше, – неожиданно выдал собеседник.
– Да, нас задело по касательной. Природа дала нам фору подготовиться, настроиться, принять ситуацию. Все говорят, ковид пришёл к нам в марте двадцатого – чепуха. В феврале уже реанимации были переполнены больными с вирусной пневмонией. Думаете, совпадение?
– Вы кого-нибудь потеряли? – опять резко сменил тему собеседник.
– Нет, Бог миловал. А вы?
Он промолчал и посмотрел в окно, словно пытаясь вспомнить то, чего никогда не было.
– У меня мама умерла, – выдавил он из себя с дрожью в голосе. – От ковида или нет – неважно. Я не мог выехать с вахты. Вертолёты просто перестали летать. Представляете, словно кто-то выключил огромный рубильник, и мы оказались в плену у природы. Вот в такие моменты начинаешь понимать, что человек никогда не был и не будет венцом природы. Он всегда был и будет паразитом на теле огромной планеты. Микроскопический вирус способен мгновенно вырубить экономику, обрушив цены на нефть и очистив каналы Венеции.
Он замолчал, и я погрузилась в свои воспоминания. Было ли мне страшно? Нет, но народ вокруг был перепуган. Отрицание – первый этап принятия неизбежного. Мы, признавшие проблему раньше, собирались по чатам и боялись вместе на своеобразном чердаке, изредка заглядывая к тем, у кого в тёплых светлых комнатах всё ещё царило отрицание нависшей над обществом проблемы.
– Смотришь в окно и понимаешь, что за этой мнимой красотой скрывается первородный гнев. Все мы на мушке. Бог действительно милостив, если до сих пор не стёр нас в лица Земли, хотя мог. Этого не понять, сидя в тёплом вагоне. Лишь оказавшись отрезанным от цивилизации в глухой тайге, осознаёшь, насколько зависим от других людей. – Вынырнул из своих воспоминаний мой попутчик. – Мы не готовы выживать – это я точно понял. Думал, вернусь и займусь самообразованием, научусь выживанию.
– Научились?
– Нет. Как только вернулся, всё оказалось таким далёким и несущественным, как страшный сон. Все люди подобны наркоманам, вытащенным с того света заботливыми врачами. Они благодарят, клянутся, божатся и возвращаются к прежнему. Вы знаете хоть одного наркомана, пережившего кому и завязавшего?
– Нет, – покачала я головой. – Испугавшись, мы ещё больше захламили планету средствами защиты. Пара лет и океан покроется масками. Пакетов и алюминиевых банок нам показалось мало.
– И защитными костюмами.
Поезд остановился на небольшой станции, и вскоре к нам в купе вошла девушка лет двадцати пяти.
– Здравствуйте, – поздоровался мой собеседник с новеньким пассажиром. – А вы что думаете о пандемии? Подключайтесь к нашему разговору.
– Здравствуйте, – улыбнулась она, укладывая дамский рюкзачок на верхнюю полку. – Я о ней не думаю. Живу себе, как все. Учусь. На сессию еду. Вызвали к моему удивлению, говорят, пройдёт в очном формате с соблюдением мер. Я Юля.
– Нина.
– Аркадий. Вы молодец. Мы вот с Ниной уже около двух часов беседуем, но так и не догадались познакомиться. Сохраняли, так сказать, инкогнито.
– Я вам так скажу, –- уселась Юля поудобнее рядом со мной. – Пандемия прочно вошла в нашу жизнь. Когда началась эта свистопляска, я как раз первую курсовую писала, так преподаватель всё вычеркнула, сказала: «Что за чушь! Пишите, как по учебнику, и этой темы не касайтесь». Прошло два года, и вот моя работа опять вся перечёркнута. Как вы думаете, что не устроило преподавателя? Работа по классическим методам. «У нас пандемия, милочка! – получила я гневное сообщение по ватсап. – Описывайте реальность!». Два года назад это не было реальностью, хоть и сидели мы на карантине. Меня другое тогда удивило. Отношение к происходящему детей. Я воспитатель, и дети стали тревожнее ещё в феврале двадцатого. Все эти новости из Китая и Европы воспринимались мной как байки из склепа, и лишь когда один мальчик заплакал, спросив, не умрём ли мы, я поняла – вирус уже победил. Он завладел нашими умами и сердцами, пустив впереди себя глашатаев. Пытаясь победить в информационной войне. Я никогда не забуду, как сидела одна в огромном реабилитационном центре, его не закрыли, но люди боялись жить. Потом уже начался треш с заваренными подъездами, пустыми улицами, паникой и протестами. Сейчас – это просто жизнь.
Мы кивнули, соглашаясь с Юлей, и уставились в телефоны. Сейчас – это просто жизнь.