Трапеза у Господа

Я не могу назвать его своим духовным отцом - просто потому, что мы ровесники. Но так всегда получалось, что в самые трудные минуты жизни он
оказывался рядом. И всегда помогал, чем мог.
     Мы познакомились больше десяти лет назад, в самом начале перестройки, когда поступали в престижный столичный вуз. Разговорившись, мы быстро нашли общий язык: оба были провинциалами, оба хотели обрести в неспокойной жизни хоть какое-то внутреннее равновесие. Разнились внешность и темперамент: он - плотный, какой-то весь круглый, плавно тянущий фразы, как свойственно жителям Урала, и я - угловатый, крикливый, бурно-эмоциональный. Мы оба поступили в вуз, и в общежитии нас поселили в
одной комнате.
     В первый же вечер у нас возник традиционный русский спор: есть Бог или нет? Андрей (так его зовут), увлекавшийся тогда восточной философией,
избегал прямого ответа на этот вопрос, а я, которому недавно случайно попало в руки Евангелие (тогда эту книгу еще нельзя было приобрести на
каждом шагу) и обожавший Достоевского, азартно «побивал» его цитатами, но, к своему изумлению, так и не смог ничего доказать. Спокойно, чуть улыбаясь, Андрей кивал в ответ на мои аргументы, и тихим голосом выдвигал свои: человек не может достоверно ничего знать о Боге. И, быть может, главным, что вызывало симпатию друг к другу, была именно эта наша противоположность
и во взглядах, и в характерах.
     На следующий год, во время каникул он проездом оказался в моем родном городе. Мы пили пиво на берегу реки и уже ни о чем не спорили, просто рассказывали друг другу о том, что волновало: впереди была целая жизнь, и мне все казалось, что Андрей понимает в ней больше, чем я. Он говорил: «Человек своими силами не может достигнуть гармонии. Нужно что-то еще...» Я познакомил его со своей матерью, и она убедилась: в Москве у меня есть надежный друг.
     И еще один важный эпизод. Большой компанией, по модному тогда увлечению, мы в 1988 году отправились в Оптину Пустынь, где совсем недавно
открылся монастырь и были обретены мощи преподобного Амвросия. Мне, некрещеному, было любопытно наблюдать, как меняется поведение моих
товарищей в стенах монастыря. И Андрей стал радостнее, светлее, словно обрел что-то, что давно искал. Я вскоре уехал, а он пробыл в монастыре еще
три дня.
     После наши пути разошлись, Андрей основательно и ровно закончил наш вуз, а меня выгнали за дебоши, восстановили, опять выгнали. Ни о каком Боге я к тому времени уже не думал, потому что к середине 90-х годов иметь убеждения или спорить о чем-то стало немодно. Жизнь приближалась
к середине, а у меня не было ни дома, ни семьи, ни каких-либо достижений. «Никчемный неудачник»,- сказала мне последняя женщина, прежде чем оставить.
     А Андрей шел своим путем: вместе с другими православными людьми восстанавливал один из московских полуразрушенных храмов, таскал кирпичи,
помогал белить стены, а затем, когда храм открыли и освятили, стал в нем алтарником, затем диаконом, и наконец его рукоположили во священники. Он с успехом закончил Богословский институт и до сего дня служит в том храме, который своими руками поднял из руин. Мы несколько раз встречались, но
мне, все еще пытавшемуся обойтись своими силами в этой жизни, нечего было ему сказать. А однажды отец Андрей (так теперь его звали по чину), встретив меня случайно на улице, позвал в гости.
     Мне было странно и интересно смотреть на его рясу, которая выглядывала из-под куртки, на отросшие длинные волосы, собранные сзади, на большой священнический крест на груди. Нас встретила его жена Елена с маленьким ребенком на руках. Она оказалась чем-то неуловимо похожа на своего мужа, хотя гораздо моложе его. Девушка из православной семьи, она, как признался отец Андрей, из-за него не пошла в послушницы в монастырь, хотя собиралась, а стала матушкой. В кротком лице ее было то тихое умиротворение, которое бывает у женщин, чья жизнь состоялась во всей ожидаемой с юности полноте и
гармонии. В комнате было много икон и книг на длинных полках во всю стену, от пола до потолка. работал компьютер, к которому отец Андрей тут же подозвал меня, чтобы показать свою новую статью. «Ребенка к экрану не подноси»,  - предупредил он жену. «А телевизора почему нет? » - спросил я. «А
зачем он нужен? » - искренне удивился отец Андрей.
     Потом мы неспешно ужинали, он рассказывал о своей хлопотной жизни священника, о людях, которые стремятся к Богу и никак не могут обрести Его. Теперь уже он цитировал Евангелие, но по-другому, не так, как когда-то я. «Жатвы много, делателей мало»,  - говорил сокрушенно, осторожно намекая на мою безалаберную жизнь, но ни словом не обмолвился о своих мыслях напрямую. Я совсем было настроился на метафизический диспут, но тут он заговорил о том, что у него есть дом во Владимирской губернии, об огороде, который посадил этой весной впервые в жизни, сетовал на колорадского жука и на то, что домишко ветхий и его надо ремонтировать... Уходя от них, я недоумевал, поскольку так и не понял, ради чего  живет эта семья - огорода или
все-таки высокого служения?
     И вот случился день, когда жизнь стала невмоготу. Я листал телефонную книжку в надежде услышать хоть чей-то неозлобленный на меня голос, перебирая в уме способы безболезненного самоубийства. И вдруг наткнулся на его номер, и тут же взял трубку и позвонил. Выслушав мои  жалобы, отец Андрей сказал спокойно: «Ты крещеный? Нет? В среду приходи к десяти часам в храм. Возьми белую рубашку и простыню». Я не успел возразить или согласиться, как в трубке послышались короткие гудки. Но в его голосе не  было ни повелительности, ни резкости, а простая констатация факта: в среду в 10 утра мне суждено предстать перед Богом с чистой рубашкой и простыней. И самое поразительное - я не хотел противиться этой неизбежности, как если бы меня позвали к столу обедать или попросили поучаствовать в неком важном, но обыденном деле.
     Мы были вдвоем в маленьком храме во имя святой преподобномученицы Елизаветы. Я смущался, не зная, как себя вести, но отец Андрей объяснил мне, что нужно делать. И, произнося необходимые при обряде крещения слова отречения от сатаны, я вдруг почти физически ощутил, что Бог - есть, и что присутствие Его в жизни было и есть всегда, просто в гордыне своей мы не удосуживаемся это заметить. Слушая спокойный голос своего старого друга, я вспоминал наши споры и беседы, и думал о том, что в тихом упорстве своем он сумел приблизиться к высочайшей истине гораздо ближе, чем я в своих резких метаниях.
     «Ну вот, - сказал он, когда обряд завершился.  - Поздравляю. А теперь пойдем пообедаем». Я смотрел на небо, на церковную ограду, мне хотелось кричать всему миру об открывшейся радости, но, услышав про еду, я почему-то сразу успокоился. Радость не исчезла, но стала тихой и ровной. Мы неспешно обедали в церковной трапезной, он говорил о своей семье, о доме в деревне, мы
вдвоем обсуждали цены на доски, которые нужны для сарая, припоминали магазины, где их можно купить. Слушая обстоятельные речи отца Андрея, я
думал: «Каким же надо быть идиотом, чтобы отказываться от этой радости бытия ради ничтожных превозношений».  И чувствовал мощь Господа, которая
держит мир, не давая сорваться в пропасть. Эта мощь вселяла надежду, что и у меня в жизни все наверняка образуется. И, словно в подтверждение этому, когда мы вышли в церковный двор, я увидел свою жену, с которой мы накануне сильно поссорились. Она ждала меня, и после сама не могла объяснить, что привело ее в тот день в храм.
«Будешь ты с ним венчаться или нет?» - тут же
обстоятельно приступил к ней отец Андрей.
Белгород, 2001 год