Легенда о рабочем парне и прекрасной манекенщице

В Рабочем парне с самого детства было предчувствие чуда, которое непременно случится, если его терпеливо ждать. Он помнил, какой длинной бывает осень в ноябре, когда еще нет первого снега, но вот начинают кружиться белые хлопья и, кажется, можно играть в снежки, бросая в товарища серый комочек мокрого снега, а мама потом ругает за грязные варежки.
Однако, никто не виноват, что первого снега так мало, и под тонким его налетом рыжая мокрая глина. Или также долго ждать от первых проталин до зеленых листьев и теплого солнца, когда можно будет строить песчаные редуты на теплом песке, подставив голую спину под жаркие лучи светила. Все случится само собой, надо только терпеливо ждать каждый день и не мешать
судьбе устраивать ровное счастье в каждом прошедшем дне.
     Он понял это давным-давно, а потому изумлялся своим друзьям, которые, взрослея, год от года все больше суетились, терзаясь недостатком денег, искали выгодной работы, карабкались к вершинам просвещения для доходной карьеры, и ненавидели при этом всякое знание. Их не менее суетливые подруги пристраивались к непрерывному движению своих избранников, влюбляясь, разводясь и рожая детей в том же суматошном ритме. Никто не смотрел вокруг,
считая жизнь серой обыденностью перед тем ослепительным существованием, которое настанет в неведомый день достижения вершин благополучия.
     Рабочий Парень пошел после армии работать на Поташный завод, потому что не искал знаний или карьеры, а материальный достаток, о котором все горевали, даже самые состоятельные, достигался для него только трудом. На Поташном заводе платили деньги, которых хватало очень ненадолго. Иногда денег не платили вовсе, а выдавали продуктовые талоны в специальный магазин, где желающие получали крупу, масло, чай, сахар. На всякие государственные праздники рабочих оделяли двумя бутылками водки.
     Через несколько месяцев после поступления в ученики токаря Рабочему Парню доверили отдельный станок, и он понял, что чудо жизни уже свершилось, настал великий труд взрослого гражданина страны. В каждом дне виделся ему высокий смысл, в каждом металлическом изделии, выходившее из его рук, была частичка огромного живого механизма процветания людей и вожделенного их достатка. Счастливые весенние песни, которые он помнил с детства, и суровые песни годовщин победы над фашистским врагом, вдохновляли присоединиться к
неутомимым борцам за правое дело. Все люди с доброй душой вставали рано утром и шли работать, чтобы произвести материальный продукт, а счастье не имело границ, его хватало на всех и так, без всяких денег, как неба и солнца, ведь все живое живет с радостью. Он верил, что спешит ранним утром к заводской проходной вместе с добрыми людьми всей планеты, и не стремился к иному величию. В забавах молодых мужчин он не участвовал, потому как в
опьянение переживал одну лишь замутненность ясного ума и досаду от этого. Ему была неведома бесшабашная необузданность тугих мускул, а в любовные игры его не принимали - Рабочий Парень не понимал правил. Он не постигал, что мужчина - охотник, а женщина дичь, мечтающая стать добычей самого искусного ловца, что рассказывая о звездах и читая стихи, чрезмерно восхищаясь совершенством подруги, становишься жалким в ее глазах. Лишь одна
девушка работающая на том же заводе в соседнем цехе очаровалась наивностью Рабочего Парня. Была она из далекой деревни, где юноши не читают стихов, а с восторженным криком хватают сразу за грудь и тянут в душистые луга на сеновалы, где играет гармонь по вечерам, нет троллейбусов и после дождя ездят на тракторах мужики в соседнюю деревню за самогоном. Звали Трудящуюся девушку - Машей, жила она в общежитии и мечтала о муже.
     Рабочий Парень и Трудящаяся Маша стали встречаться после работы, вместе гулять и ходить в кино. Он никогда не пытался ее обнять или поцеловать на прощание, лишь бережно пожимал руку возле вахты общежития и спешил на автобус. Целомудрие Рабочего Парня вызывало вначале у подруг усмешку, а потом - зависть. Они злились на Машу и грязно ругали Рабочего Парня, потому что умели привлечь к себе кавалера лишь обещанием сладострастных объятий с непременным соитием. Трудящаяся Маша гордилась перед ними своим возлюбленным и очень уважала себя.
     Однако ровная жизнь поколений стала постепенно разрушаться, что-то с мощным грохотом взорвалось в далеких столицах, и эхо разрушений достигло их небольшого города. По улицам стали ходить студенты с суровыми яростными лицами, держа над головой плакаты призывающие разрушать старый закон и создавать новый, вдохновенные ораторы на площадях говорили речи в хриплые мегафоны о свободе личности, какие-то юркие люди открывали торговлю роскошными товарами, а в кинематографе на актерах и актрисах с каждым
месяцем становилось все меньше одежды. Рабочий Парень обрадовался революционным преобразованиям, ведь первомайские песни его детства славили перемены, начало иной счастливой жизни. Но к этому новому смыслу его счастья вдруг прибавилось смутное беспокойство, причины которого он силился назвать словами и даже расспрашивал о них Трудящуюся Машу. Она кокетливо улыбалась на его вопросы, говорила об алых закатах южных морей, прижималась к нему сильнее обычного и не давала конкретных объяснений.
     Волнение его было странно, предчувствие необыкновенного чуда, как в детстве, возникло вновь, и он блуждал среди знакомых лиц в родном цеху, будто в тумане, пугливо ожидая встречи, которая разрушит равномерность каждого дня, затянет в вихрь суетливого бега за богатством. Трудящаяся Маша уже говорила ему о будущей жизни и необходимости хорошего дохода. И однажды он постиг причины своего волнения, призрачная неосязаемость вдруг
воплотилась осенним вечером в зримый образ, когда он дремал возле телевизора. Его не разбудил пронзительный клекот электрического сигнала, разбудила соседка по коммунальной квартире. "К тебе пришли". - сказала она, заглянув в комнату. В доме его любили за несварливый нрав и готовность помочь, когда надо было перенести мебель или занять денег до пенсии.
     Рабочий Парень открыл глаза, кивнул и оцепенел, впиваясь взглядом в экран телевизора. Девушка совсем юных лет, полунагая, в кружевном белье ходила по эстраде под страстную музыку, а зрители хлопали в ладоши и самодовольно ухмылялись, покачивая головами. Трудящаяся Маша была удивлена, что её не встречают у порога, и сама прошла в комнату. "Ты что там увидел?" - подозрительно спросила она. Но Рабочий Парень не отвечал. Девушка на
экране исчезла на время, и вышла опять в темном облегающем фигуру платье с разрезом почти до пояса. Со статуарным неподвижным торсом, лишь покачивая бедрами, она двинулась вдоль первых рядов. Зал грохнул аплодисментами. На лице её, как маска, было застывшее выражение презрения ко всем восхищенным и соблазненным, отвернувшимся и объятым страстью, но более к себе, прекрасной и публичной. Затем вышло ещё несколько девушек, улыбающихся и весьма чем-то довольных. Среди них вертелся маленький чернявый человечек с длинными волосами, стараясь прижать к себе сразу двух манекенщиц за плечи. Девушки старательно к нему прижимались и чуточку приседали, чтобы помочь коротеньким ручкам мужчины. Аплодисменты перешли в овацию, грянула музыка.
     "У Кардена лучше". - скучным тоном сказала Маша. Он оторвал взгляд от телевизора и посмотрел на неё. Трудящаяся Маша испугалась - в его, округлившихся глазах было страдание приговоренного к гибели человека. "Пойдем в кино". - приказала она. "Мороженое покушаем, коктейль через трубочку попьем." - перечисляла Маша, изо всех сил волоча его по вечерним
улицам к кинотеатру. Рабочий Парень не противился, он потерял понимание реальности. Из зыбкого тумана жизни обозначился лик красоты, совершенной и недоступной, может быть никогда не существовавшей среди людей, но, несомненно очерченной предвечным светом в его душе.
     Мороженое было дорогое, коктейль еще дороже, но Маша потратила все свои деньги, оставшиеся до зарплаты, чтобы купить эти вкусные продукты. Она верила, что удовольствие отвлечет Рабочего Парня от утомительного труда на Поташном заводе. Он ел, пил, но отрешенное выражение не сходило с его лица. Праздные толпы сограждан в пестрых одеждах слонялись в фойе, перешептываясь и поглядывая друга на друга. В душном воздухе клубились запахи благовоний и пота, синтетических кресел и казенных пирожков из буфета. Рабочий Парень сидел, чуть склонив голову набок, и смотрел в пол. Трудящаяся Маша тоже молчала, внимательно оглядывая юношей, чьи бритые головы, как яйца в лукошке, сбивались в стаи у сумрачных стен.    
     Лишь в темноте кинозала, когда начался фильм о трагической любви, Рабочий
Парень неожиданно крепко схватился руками за подлокотники кресла, потому
что на экране опять была она - Прекрасная Манекенщица. И он страшно заволновался, когда мускулистый мужчина, молодцевато поигрывая бицепсами, сорвал синее платье и повалил ее на кушетку. Среди ужаса их стонов и рычаний, глядя на экран, до боли напрягая глазные яблоки, в которых отражались, ввинчиваясь в мозг два обнаженных тела, Рабочий Парень вдруг ощутил в груди такую бездонную истому, что закружилась голова. Исчезли куда-то полнота живого вздоха и восторг, линии ее совершенных ног стали гнутыми конечностями изможденного похотью тела, а лицо искромсала гримаса мучительной страсти. Он закрыл глаза и неслышно застонал от внезапной слабости.
Дальнейшее, его не потрясло и не ужаснуло. Стоны и бренчащая музыка вдруг прекратились в сознании Рабочего Парня, исчезли зрители, жадно созерцавшие экранное совокупление, и глядя на очевидную картину публичного безобразия он отрешился и успокоился. А глаза Трудящейся Маши блестели в темноте, она судорожно мяла ладонью его локоть, шумно вдыхая полной грудью душный воздух кинозала. Она трепетно ожидала поцелуя, даже зажмурилась от нетерпения, но Рабочий Парень не замечал ее волнений, потому что втайне отвергал природную механику соития, не желая знать прелести в движении чресл, грубо пронзающих нежное лоно. «Все от природной нужды». – шептал он одними губами, печалясь, что дети у людей, так же, как у псов, рождаются после случки. Для Трудящейся Маши, взирающей на Рабочего Парня сквозь завесу ресниц, полу оглохшей от страстных звуков, артикуляция его губ прозвучала, как «большой любви». Она прильнула к нему еще теснее и застонала, но тут же отпрянула, застыдившись публики. И прильнула опять, потому что никто из людей не мог услышать тихих звуков ее страсти среди общих похотливых стонов, скользящих по залу, усиленных в тысячи крат мощной вибрацией динамиков под экраном.
Но по мере того, как история приближалась к смерти влюбленных, Рабочему Парню стало открываться что-то беспомощное в циничных движениях девушки, что-то нежное во взоре и шуршащее в звуке голоса. В облике осеннего листа гонимого ветром по серому асфальту, который возник неожиданно в глубинах его тоскующей души, он обрел название всем действиям Прекрасной Манекенщицы на экране. Руки Трудящейся Маши на своем локте и ее волнения он так и не почувствовал.
После кино Трудящаяся Маша томно и загадочно молчала, потому что Рабочий Парень тоже молчал, о чем-то, напряженно размышляя, кивая головой в такт тугой мысли. Он даже споткнулся и упал на ровной дороге, а потом толкал встречных прохожих, не вникая в бранные слова, которыми его обзывали. Маше казалось, что он думает о любви, единственной и небывалой. Она отвечала суровой руганью на матюги прохожих и крепко держала за локоть Рабочего Парня, чтобы тот не убился в уличной суете.
«Почему женщинам нравиться ходить раздетыми?» – вдруг спросил он возле ярко освещенной витрины, где Прекрасная Манекенщица в лифчике и трусах пила заморскую воду из бутылки. Вздрогнув от неожиданности, Трудящаяся Маша ответила не сразу на этот непонятный вопрос. Ей показалось, что у Рабочего Парня есть какие-то тайные и ужасные наклонности. «Почему ты решил, что нам это нравится? Мне, например, наоборот нравится красиво одеваться». – отвечала она. «Тогда зачем они ходят перед всеми без одежды?» - повторил он серьезно, поворачивая к ней голову, чтобы услышать ответ, и указывая на ярко освещенный рекламный щит, где Прекрасная Манекенщица сидела в проеме окна, задирая обнаженные ноги выше головы. Трудящаяся Маша захохотала, подозрения о наклонностях Рабочего Парня тут же отпали. «Какой ты простой, - с игривой нежностью отвечала она, - За деньги, им же платят большие деньги за это». «Конечно, как я мог забыть, - вскричал он, останавливаясь посреди тротуара, - Только деньги. Ведь ты тоже любишь деньги».
Трудящаяся Маша считала себя деликатной девушкой, но ей стало обидно. Ведь она потратила все свои деньги на дорогой коктейль и мороженое, которым угощался сегодня вечером Рабочий Парень, а объяснения не произошло. И разочарованная Трудящаяся Маша вдруг спросила Рабочего Парня: «Как же ты так живешь, что себя не помнишь?» «Нет, я себя помню, - задумчиво возразил он, - Всякий раз, когда бреюсь у зеркала, я себя вспоминаю». В детстве, отвечая на вопрос «Ты кто?», он обычно молчал, не называя своего имени, и плотно прижимал правый глаз указательным пальцем, обозначая так личность. Она хотела спросить еще о чем-то, однако не успела, уже появилось крыльцо ее общежития и соседки с колясками в драповых пальто внимательно смотрели на то, как они всходят по ступенькам к огромным дверям. Рабочий Парень сильной рукой распахнул их перед ней. Трудящаяся Маша чуть не заплакала, оказавшись в гулком постылом фойе под пристальным взглядом сморщенной от злости вахтерши. Потому что его теплое дыхание так и не согрело ее замерзших щек, а губ не опалило страстное лобзание Рабочего Парня. В гулком пространстве фойе под круглым пыльным плафоном они расстались до нового свидания. Он исчез, даже забыв пожать ей ладошку. И Трудящаяся Маша побрела к себе в комнату уверенная, что у ней завелась соперница.
Перед сном она думала о той, кто позарился на возлюбленного. «Хотя он и идиот, - шептала, засыпая, Трудящаяся Маша, - Но я никому его не уступлю». Рабочий Парень тоже уснул не сразу. Лежа на узкой скрипучей кровати, он видел, явственно и отчетливо, зыбкий образ – нежное лицо, детские ладошки тянулись к нему из мрака, все исчезало, появлялось вновь, плавно перетекая в сонное забвение, образ таял, и разрушалась стена разделяющая миры мечтаний и осязаемых законов.
Утром он был возле станка на десять минут раньше других, и весь день трудился в каком-то оцепенении, не чувствуя самого себя, отдав волю рукам совершать нужные движения. Рабочий Парень переоценивал ценности. Если раньше счастье было разлито равномерно по всей планете, в каждое мгновение времени жизни, и источником радости могло стать все – одинокое дерево с пожухлыми листьями на вонючей свалке, веселый старичок в трамвае, играющей на гармошке песни победы, вкусный обед с любительской колбасой и много разных маленьких событий, из которых копиться жизнь человека, то теперь вдохновенные силы приходили от конкретного образа Прекрасной Манекенщицы. Начальник участка его обычно хвалил за хорошую работу, но в тот день, первый день Великой Любви, Рабочий Парень сделал три дневных норм, тогда начальник участка пошел к начальнику цеха и потребовал выписать премию для усердного работяги. «Какие люди у меня в бригаде, ударные бойцы!» – гордо заявил он. И начальник цеха, восхищенно цокая языком, обещал отметить участок переходящим вымпелом, наградить каждого почетной грамотой, а фото Рабочего Парня повесить на доску почета. Только денег не выписал, потому что завод уже долгие годы находился на грани банкротства.
Рабочий Парень не заметил суеты начальства. В ясности своего миропонимания он искал конкретных решений для воплощения своего счастья и счастья Прекрасной Манекенщицы. Возвращаясь однажды домой, он остановился  у киоска с напитками и сигаретами, и долго стоял на месте, разглядывая витрину, кутаясь в балоневую куртку от зимнего ветра, чтобы накопить храбрости и задать вопрос. Напрягшись, он разлепил смерзшиеся ресницы, нагнулся и заглянул в окошко. В лицо пыхнуло жарким запахом табачного дыма, женских благовоний и жареных сосисок. Он зажмурился и громко спросил, четко выговаривая каждое слово: «Вы сколько денег хотите?» Девушка ойкнула и отпрянула от бледного неясного лица в коричневой шапке, которое спрашивало не товар, а странное. На лбу ее выступили капли пота. «Вы грабитель?» – водя ладонями по крохотному прилавку, спросила она. «Нет, я рабочий. – отвечал он, - Сколько вам денег нужно, ответьте?» «А-а-а.» – отчаянно, тоненьким голоском закричала барышня, приседая за картонные коробки и пряча голову руками. Рабочий Парень отпрянул от страха, поскользнулся, взмахнул руками и упал на обледеневшую дорожку. Глаза остались открытыми, мятый ботинок, обутый в чьи-то ноги возник у его губ, исчез, затем появился белый сапожок на тонком каблуке, противно шаркнул и пропал. Он ощутил лед, обжегший щеку. Крики над головой зловеще сгущались, толпа множилась у поверженного человека, и Рабочий Парень, как в детстве на уроках бега, чтобы спасти себя, стартовал вновь, отжавшись на руках и оттолкнувшись ногой от стенки киоска. Он помчался в сторону железнодорожной дороги, разгребая сугробы коленями, быстро взобрался на насыпь, переполз через рельсы и скатился вниз со стороны, где его не видели поверженным прохожие люди. В ушах свистел ветер зимы и не смолкал истошный крик, даже когда он пытался их прикрывать ладонями. Лишь среди темных силуэтов и серых лиц, которые возникали из проходной соседнего завода, Рабочий Парень успокоился. Его обычное шершавое лицо редко, как стены фабричных корпусов.
Больше к продавщицам он старался не походить, считая их сумасшедшими от непрерывного счета разноцветных купюр, и говорил, только когда протягивал деньги по жестокой неизбежности закупать пропитание. Поэтому он решил узнавать о суммах нужных для женского счастья у Трудящейся Маши. «Ну, это кому, сколько хочется…» – отвечала она, мечтательно закатывая глаза. Если бы не приговор судьбы к пожизненной бедности, на которую Трудящаяся Маша была обречена, как и все девушки обитающие в общежитии, то могло бы показаться, что Рабочий Парень может ей помочь разбогатеть. Но у него была только однокомнатная квартира, где умерли мама и бабушка, а иного имущества нажить было невозможно даже за тысячу лет труда на Поташном заводе. Тем не менее, он все вопрошал и вопрошал с упорством налогового ревизора: «Сколько, все-таки сколько?» «Чем больше, тем лучше, - жестко заявила девушка с завода, - И желательно в долларах США». Другого ответа он не ожидал, потому что в его уме сложился план, как вызволить из рабства Прекрасную Манекенщицу. Рабочий Парень решил заработать очень много, чтобы поехать к ней в столичный город, разыскать ее в подвалах роскошных особняков, скрытых за высокими бетонными заборами, которые охраняют могучие стражники в черных костюмах с золотыми цепями на бычьих шеях и песьими лицами, а потом, взять приступом твердыню угнетения, где спрятана от людей красота. Он верил, что расскажет ей после, где-нибудь в тенистом парке у фонтана с золотым человеком, побеждающим злотого льва, о своей любви.
«Пусть она и не будет моей супругой, - думал он, поднося резец к вертящемуся камню, - Но она полюбит кого-нибудь по-настоящему. Вот тут и пригодятся мои деньги, которые избавят ее от нужды продавать богачам природное совершенство. Она их возьмет со своим возлюбленным, они поженятся, родятся дети, и все будет, как затеяло естества для людей – радостно и беспечно». Глухо урчал мотор точильного станка, чопорно визжала сталь и сыпались искры огненным дождем на живот Рабочего Парня. Его пальцы твердо сжимали резец, как меч вдохновенной брани, и исполненный решимости он не слышал, как ропщут на него другие рабочие.
Начальство пеняло всем назидательным примером Рабочего Парня, называя его образцом трудоспособности в эпоху рыночных отношений. Снижалась зарплата у тех, кто отдавался труду не так беззаветно, как он. В курилке среди клубов сизого дыма люди угрюмо рассуждали о беспросветной жизни, в которой есть только круглый жернов работы для куска хлеба, перемалывающий жизнь и здоровье. А потому усердие Рабочего Парня злило его товарищей, и когда уволили двоих человек, опоздавших на десть минут в один из понедельников, то коллектив решил проучить выскочку. Самые отчаянные подошли в обеденный перерыв к Рабочему Парню, который сидел у мутного окна и ел принесенный из дома обед, расстелив газету на длинном поцарапанном столе. «Пойдем, - строго произнес один из активистов, - С тобой хотят говорить товарищи». Рабочий Парень кивнул и улыбнулся. Он отложил недоеденный огурец и кусок хлеба, с готовностью поднялся со стула. «Пролетарии должны быть едины» – вспомнился ему старинный девиз. Рабочие зашли в закуток между стеллажами с разными заготовками и бракованными деталями, где пахло железом и маслом, куда редко заглядывало начальство. «Держи ответ перед товарищами, - сурово потребовал самый старый рабочий, - Почему ты работаешь больше всех? Хочешь все деньги заработать?» Седые усы ветерана дрожали от гневного негодования, десятки пар глаз смотрели так, словно собирались кидать булыжники в худую фигуру, которая стояла в глубине закутка. «Семьи нет, детей. Ведь один живешь. Зачем тебе деньги? У нас семьи, жены, а нас увольняют из-за таких, как ты….» - роптали люди. А потом они сжали кулаки и замолчали, слившись в серую груду тел, обернутых в засаленные халаты, перегородив проход. У седоусого дергалось веко, он поднес руку к лицу, желая удержать это невольное движение, мешающее видеть противника, но не смог, ткнув позабытым кулаком себе в бровь. Его тихий стон пресек на миг звонкие голоса женщин из соседнего цеха, доносившиеся с лестницы, кто-то охнул, дрогнули серые ряды, сомкнулись и двинулись на Рабочего Парня, чтобы порвать. «Я коплю деньги, потому что люблю». – вдруг тихо прошептал он, поднял беспомощный взгляд и вздохнул. С самого начала разговора Рабочий Парень не хотел открывать тайное имя своей возлюбленной, даже чуть прикусил губу, чтобы оно случайно не вырвалось, не упало под ноги случайного человека и не плакало от боли, раздавленное враждебной тяжестью чьей-то стопы. Но, сказав о любви, он успокоился, ощутив картонный прямоугольник фотографии, спрятанной в нагрудном кармане, где лик Прекрасной Манекенщицы внимал трепету его сердца. Она понимала, что он не мог обмануть товарищей.
Рабочие обомлели от блаженного ответа, истребительный порыв куда-то исчез,  осталось недоумение от вздоха – уж не сошел ли с ума, несчастный? Никто не знал, даже седоусый, о чем и как говорить с человеком, который вздыхает всей грудью от любви. Так и разбрелись они по своим станкам не постигая самих себя, и скоро забыли о случае в тупике между стеллажами. Только Рабочий Парень терзался до вечера, что все-таки открыл тайну чужим, а вечером пережил еще более страшное видение.
Возле остановок даже в лютые морозные дни на заиндевевших столиках несчастные книгоноши торговали фотографиями, газетами и пестрыми книгами. Он всегда проходил мимо, не глядя на докучливый и бессмысленный товар, а тут кто-то очень громко крикнул сверху, с балкона многоэтажного дома, и многие прохожие подняли лица на голос. Но среди застекленных балконов и одинаковых окон нельзя было отыскать человека, который взывал к толпе. Рабочий Парень опустил голову и вдруг замер, увидев, настенный календарь. На нем нагая Прекрасная Манекенщица блудливо сияла белозубой улыбкой, словно зазывала в грядущую бесшабашную жизнь, которая настанет скоро, очень скоро, стоит лишь купить этот календарь и дождаться Нового Года, когда время проходящих дней будет венчать обнаженное тело. Он видел ее уже тысячи раз в кругу публичного поругания, однако, в этот вечер, обличаемый памятью о совершенном предательстве, ощутил в груди зияющую истому, а затем отчаянье и боль. Рабочий Парень отошел к обочине и присел у чащи кустов, растопыривших обледеневшие ветки в прямоугольном сечении стриженого газона. Однако даже за укрытием его настигал и разил стыд самого себя, бессильного и беспомощного. Мятые лица мужчин чуть поворачивались в сторону цветного плаката с голой девицей и быстро исчезали, влекомые строгим маршрутом вечернего часа.
С этого времени поведение Рабочего Парня изменилось. В сосредоточенном отрешенном мужчине Трудящаяся Маша не узнавала своего прежнего возлюбленного, радостно изумленного всем очевидным. Теперь на ее предложение сходить в кино или кафе, он отводил глаза и отвечал, что занят. Она приходила к нему домой, стучала попусту в дверь, жала кнопку звонка. Потом садилась на лестнице и ждала по два часа подряд и уходила не дождавшись. Мысль, что появилась коварная соперница, мучила ее все сильнее, и в один из вечеров она решила его поймать и разоблачить.
Трудящаяся Маша сочинила хитрейший план. Отпросившись у начальника цеха на час раньше, она не поехала к себе в общежитие, а дождавшись, когда Рабочий Парень выйдет из проходной, украдкой последовала за ним. Рабочий Парень направился вначале домой. Стоять на морозе было холодно, но Трудящаяся Маша терпеливо ждала возле подъезда, вжавшись в темный вонючий проем мусоросборника. Постукивая сапожками, морщась от смрада, она внимательно разглядывала всех, кто входил и выходил из подъезда, особенно лица девушек, чьи очертания едва проглядывались в неоновом сумраке вечера. В каждой она видела ненавистную распутницу, соблазнившую Рабочего Парня. Но он вышел один, закутанный в телогрейку, и чуть сгорбившись, какой-то отрешенной, но твердой походкой побрел к остановке трамвая. Затем дальше по темной улице навстречу вьюжному ветру, сквозь мрак пустынных дорог к угрюмым корпусам заводов на окраине города. Дрожа от холода и ярости, Трудящаяся Маша кралась за ним следом, забегая за столбы, маскируясь среди сугробов, таясь среди мечущихся веток кустов. Щеки леденели от слез, и она вытирала их шершавой варежкой, кожа горела, но Трудящаяся Маша не замечала неудобств, потому что боялась упустить исчезающую в снежных струях сгорбленную фигуру. Тогда неизвестность запытает сильнее, чем холод.
Груды бетонных плит и ржавого железа обступали со всех сторон узкую тропинку, протоптанную в глубоких сугробах. Даже обычному гражданину было бы трудно не заметить здесь слежку, но Рабочий Парень ничего не заметил. Посеревшая от снега ее черная шуба неотступно следовала за ним след в след вдоль серого забора. Вдруг он свернул к какой-то калитке и исчез, Трудящаяся Маша кинулась за ним. Но ее остановили.
«Пропуск!» – прорычала женщина в солдатском костюме цвета «хаки». «А вот, что это…завод какой?» – с трудом ворочая заиндевевшей челюстью спросила Трудящаяся Маша. Она не вошла, а проскользнула на проходную, как легкий сквозняк, споткнулась о крутящийся турникет и застыла, настигнутая вопросом охранницы. «А ваше какое дело? Вы кто?» «Я…» – обозначила было она свое присутствие, однако резкий оклик ее прервал. «Ваши документы, предъявите». – рявкнула охранница, выдвигаясь всей мощью крупного тела из-за турникета. У Трудящейся Маши не осталось сил противиться судьбе, ее возлюбленный куда-то скрылся, а суровая женщина хочет ее арестовать. Она горько заплакала, тихо сползая, вдоль синей казенной стены. Тихие всхлипы прервал едкий зов клаксона самосвала, гудевшего у ворот. Охранница побежала открывать, а когда вернулась через несколько минут, незнакомая девица продолжала сидеть на полу и плакать. Стало ясно – это не воровка и не шпион конкурентов.
Через десять минут, моргая, еще не высохшими ресницами, Трудящаяся Маша пила горячий чай, сидя на топчане в комнатке охранницы. Она рассказывала ей о трудной своей судьбе, а та слушала внимательно историю чужой любви, кивая головой в такт рассказу, и сочувственно вздыхала. Все объяснилось, – оказывается Рабочий Парень шел не на свидание, а на смену, сюда, на завод железо-бетонных изделий, где работал уже почти целый месяц, как объяснила охранница. Дожидаться его она не стала, поблагодарила добрую женщину за чай и вернулась в общежитие. Ветер дул ей в спину, щеки чуть-чуть щипал мороз, на душе было тихо, и она останавливалась у витрин модных дорогих магазинов, любуясь платьями из Парижа. Той ночью, Трудящаяся Маша спала спокойно. Ей хотелось думать, что Рабочий Парень зарабатывает на будущую свадьбу, которая стоит по нынешним временам очень дорого.
В ближайший выходной, когда не работали заводы, она пригласила его в гости, хотя и не знала, о чем надо говорить и зачем, если парень не желает приглашать на свидания. Соседка по комнате уезжала домой в деревню на несколько дней, и Трудящаяся Маша переставила вещи, почти как хозяйка собственного дома. Полированный стол она сдвинула в угол к телевизору, а койку застелила свежим бельем, положив на скрипучие пружины два матраца, как в сказке о горошине. Соседка, понаблюдав за ее приготовлениями, хихикнула и пожелала удачи. «Он ведь у тебя не пьет». – сказала она раздраженно, с каким-то скрипом в голосе, а потом вдруг заплакала, схватила сумку и ушла, хлопнув дверью. В общежитии у каждой девушки был кавалер, иногда не один, и мужчины часто менялись, уходили от одной подруги к другой, возвращались, чтобы уйти опять. А после, когда ощущали зрелую нужду в собственном семействе, совсем уже запутавшись в лицах, женились на первой встречной.
Торжественная бутылка вина на столе, заставленном блюдами с салатами, вареной картошкой и курятиной, фигурный подсвечник в виде глиняного дракона, держащего в лапах мутную хозяйственную свечу и томная песня сладкогласного певца в телевизоре – все обрушились с порога на Рабочего Парня, как завывание и скрежет дискотеки, куда его однажды привела Трудящаяся Маша. В тот раз он ослеп от разноцветных огней мигавших под потолком гигантского зала, оглох и ужаснулся человеческих лиц, изможденных общей гримасой сладострастия, внезапно возникавших из мрака, чтобы тут же исчезнуть и никогда не появляться, как шорох последнего вздоха овцы на бойне, движений сотен конечностей верхних и нижних в ритме изогнутой стали, вознесенной над запрокинутым горлом. «Я не стану долго сидеть здесь, ладно?» - попросил он, снимая ботинки и вешая куртку на гвоздь. Трудящаяся Маша взволнованно улыбалась, переставляя с места на место тарелки, звякая фужерами. «Садись к столу, угощайся». – пригласила она, зачем-то кланяясь в пояс размашистым национальным жестом до самого пола. Зеленое обтягивающее платье, которое она одела, - ее лучшее платье в жизни – являло всем изгибы плоти Трудящейся Маши, напоминая о плавных линиях тела Прекрасной Манекенщицы.
Другой певец в телевизоре затянул еще одну песню. Под прикрытием куплетов о неземной любви, Трудящаяся Маша чиркнула спичкой и запалила фитиль свечи, бессмысленно хихикая щелкнула выключателем, погасив свет. В скудных лучах пламени лица обоих вдруг почернели, и тени, словно маски, преобразив серую очевидность казенного жилья. Она положила в тарелку большую порцию салата, куриную ногу, приговаривая: «Это вкусно, кушай, вкусно». Потом вдруг спохватилась: «А вино, бутылку открыть надо», быстрым движением сунула ему в руки запотевший от холода остроносый сосуд с напитком.
Рабочий Парень вздрогнул, ощутив в ладонях ледяное влажное стекло. Он никогда не откупоривал бутылки с марочным вином, а последний раз выпивал в день похорон матери. В тот раз двоюродный дядя в хмельной печали налил ему почти полный фужер водки. Каждое кушанье той тягостной трапезы казалось ему приправленным желчью, в тишине только звякал металл о фаянс и чавкали рты. Запить свое горе и эти звуки огненно горьким напитком Рабочий Парень не мог. Но все, кто ел за поминальным столом, отложили ложки, вскинули лица, оторвавшись от мисок, и повернулись к нему. Единый порыв человеческого собрания, безмолвно осуждал отказ, повелевая ему выпить до капли весь фужер, чтобы исполнить обычай. Он – исполнил. Безмолвно хмелея, Рабочий Парень отсчитывал минуты, ожидая, когда закончатся поминки, а потом его тошнило всю ночь. Он забыл обо всем, давясь от спазмов в животе. Овальный окоем белого унитаза с рыжей трассой посредине, от кромки до круглого стока, навеки впечатался в память и стал неотделим со всякой торжественной попойкой.
Он ввинтил штопор в мякоть плотно подогнанной пробки. На экране какие-то девушки одетые в купальники горько и музыкально плакали о тяжкой судьбе женщин, любящих друг друга без мужчин. Их отчаяние отвлекло Рабочего Парня, который внимательно посмотрел на девиц, послушал их стенания и пожал плечами. «Ну, открывай же». – поторопила его Трудящаяся Маша, чувствуя, как сбивается ритм интимного застолья. Рабочий Парень послушно схватился за штопор и стал тянуть. Она почти физически ощутила, с какой натугой идет пробка, и переживая сжала кулачки, напряглась, мысленно помогая ему тянуть. Чмокнув, пробка выскочила из горлышка бутылки. «Ура-а-а» - закричала она, восторженно вскакивая со стула. Бутылка оказалась у ней в руках и тотчас вино кроваво-алой струей, булькая и пенясь, полилось в стеклянные фужеры. Терпкий хмельной запах ударил в ноздри, вызвав спазмы в желудке Рабочего Парня. Он сдержался и взял бокал, который протянула Трудящаяся Маша. Другой она сжимала пальчиками за граненую ножку, старательно оттопыривая мизинец. «Я хочу выпить за любовь, за настоящую любовь». – провозгласила она торжественно. Несколько длинноволосых молодцов на экране заунывно и протяжно пели о жестокой возлюбленной бросившей парня. Сумеречные толпы зрителей вздымали над головами огоньки зажигалок. Трудящаяся Маша также подняла фужер над головой, пламя свечей покачнулось, метнулись их тени на обоях и тени блюд с салатами, диковато бунтуя против ясных граней предметов. «До дна!» - скомандовала она, то ли ему, то ли себе, и поднесла фужер к губам. Серебряные кольца звякнули об стекло. Медленно через силу вливая в себя вино она почему-то чувствовала, как с каждым глотком, оттягивая мочки ушей, тяжелеют серьги, которые одолжила замужняя подруга. «Мне колдунья их заговорила. Я сразу замуж вышла». – сказала она, давая подруге украшения.
Рабочий Парень сделал несколько глотков и отставил вино. Стараясь не глядеть на Трудящуюся Машу, он осторожно зачерпнул салат. Месиво, залитое мутным майонезом, перебивало кисло-сладкий тошнотный вкус вина. Рабочий Парень жевал, слушая, как старательно смеется девушка, о чем-то громко рассказывая, вскидывает руки и покачивается на стуле. Он думал про зарплату, которую не выдают на бетонной фабрике уже третий месяц, и рабочие хотят бастовать, а когда он сказал, что бастовать не надо, а надо трудиться, его обозвали штрейкбрехером.
Неожиданно все стихло. Исчезли бабахающие звуки игривых песен в телевизоре, умолк ее смех. Трудящаяся Маша выключили телевизор, вдруг ясно ощутив, что совершенно пьяна, и ничего не составляется в этот вечер, зря она взяла серьги у подруги, тратилась на вино и угощение, залезла в долги. Он не видит ее, занятый мыслями о другой. Ей неожиданно стало стыдно зеленого платья, ног и рук несуразно обнаженных для обольщения, его взгляда, в котором были ясно проявлены только испуг и желание исчезнуть от изобильного стола, а не страсть и желание. Осознание тщеты всех усилий ее объяло, и коварно стиснуло обоих непререкаемое молчание. Только Рабочий Парень был единственный, кто мог разрушить своим голосом этот ядовитый треск свечей, но он не говорил никаких слов, даже не смотрел в ее сторону, а куда-то вбок, на застывшие тени. И когда Трудящаяся Маша изнемогла от горечи скопившейся в горле за эти секунды безмолвия, легкий ветер овеял ей щеки. Она поняла, что плачет.
«Имя». – простонала она сквозь рыдания. «Чье имя?» - переспросил он с участием в голосе. «Ее имя, - уточнила она увереннее, услышав, как скрипнул под ним стул, - И где ты с ней познакомился?» Еще текли слезы из глаз, но уже составилось в уме решение. Трудящаяся Маша готовила упреки и слагала ядовитые укоризны изменщику. «Кто она?» - выкрикнула она сурово, расправив плечи. Слез больше не было, глаза в окоеме черных кругов растекшейся туши округлились и блистали негодованием.
«Я не знаю имени, - растерялся Рабочий Парень, смутившись под пристальным взором обманутой девушки. «Я и вправду не знаю ее имени, но вот смотри…» – почти не колеблясь он извлек из внутреннего кармана костюма портреты Прекрасной Манекенщицы.
Дрожащей рукой она цепко схватила фотографии и жадно приникла взглядом к облику разлучницы. Несколько секунд спустя Трудящаяся Маша резко вскинула голову, посмотрела пристально на того, чья любовь блуждала где-то вдали от знакомых ей вещей и мест, а затем вновь стала перебирать открытки, календарики, вырезки из журналов, постигая враждебные изображения соперниц. Но ничего ей не открылось, ничего. Трудящаяся Маша на миг даже зажмурилась, решая в уме, доброе или страшное искусило Рабочего Парня плавными изгибами и пестрым глянцем. А когда опять перед ней возникли стол, уставленный кушаньем, задумчивая улыбка на его лице, пламя свечей пляшущее в ясных голубых глазах, то радостно рассмеялась.
В ответ он только кивнул и забрал портреты Прекрасной Манекенщицы. Она хохотала от счастья, что нет вблизи коварных соперниц, только мечты о несбыточном и грусть, которая гложет души всех неприметных людей, а он пересматривал их вновь, замирая опять и опять перед совершенным обликом возлюбленной. И неподдельная радость сияла в лицах обоих.
- Как же так, ведь тут блондинки и брюнетки, – ехидно спрашивала она, -Даже древние картины, мадонны какие-то, Венеры.
- Да так уж и разные… - улыбался он в ответ, хитровато щурясь. Ведь он знал женские обычаи – девушки красят красками, и губы у них на самом деле не такие алые, в сумочках у них припрятана специальная помада. Он видел по телевизору, как кладут макияж на лицо, и потому был уверен, что раскрыл девичьи секреты.
- И по-твоему, все они - Прекрасная Манекенщица?
- Да, я уверен. – убежденно подтвердил он.
Она помолчала, сосредоточенно подбирая аргументы, а затем выхватила из пачки, лежащей на прикроватной тумбочке, один из лаковых журналов.
- А это тоже Прекрасная Манекенщица? – спросила она открыв страницу, где две дамы в кружевном белье, высунув влажные языки, по-собачьи лизали мороженое.
- Нет, - отпрянул он с выражением ужаса на лице, - Это же просто неодетые… кокетки. Они только притворяются прекрасными.
Рабочий Парень бережно сложил портреты в бумажник и спрятал в нагрудном кармане. Трудящаяся Маша попыталась засмеяться опять, но лишь закашлялась от бессилия что-либо изменить.
- Ты сумасшедший, - со злобным отчаянием выкрикнула Трудящаяся Маша, вскочив со стула - Они все разные, разные. Шлюхи, потаскухи, а ты…
И тут она увидела свое отражение в трюмо – зеленое, развратное платье, черные потеки растаявшей туши на щеках, и прикрыв ладонями лицо упала на кровать, отвернувшись к стене. Рабочий Парень и сам не мог ясно подтвердить, что все эти портреты сделаны с одного, единственно ему дорогого лица. Но он любил и не нуждался в конкретных доказательствах.
- Нет, она не потаскуха, - заговорил он тихо и убеждено, - Ее заставили обстоятельства, обманули хитрые безжалостные мужчины. Они обучили ее всяким непотребствам и заплатили несчастной за бесстыдства деньги.
Рабочий Парень ни на миг не усомнился в беззащитности слабых в разнузданном мире капиталистов. Но Трудящаяся Маша уже не спорила, потому что тоже любила, желая стать осязаемой и желанной, вместо грез и теней, терзающих его сердце. Его убежденность ошеломляла, и сумасшествие завораживало так, что забывалось все вожделенное, безжалостно влекущее к витринам дорогих магазинов, в ароматные салоны роскошных машин, где дамы в полупрозрачных кружевах любят плечистых кавалеров под знойные ритмы. «Послушай, - прошептала она, с усилием разрушая молчание, - А я похожа на нее, хотя бы немного, чуть-чуть?» «Да, конечно, очень похожа. Ты – красивая». – ответил он, осторожно коснувшись ее локтя, и тотчас отдернул руку. Трудящаяся Маша сжала губы и повернулась к черному квадрату экрана телевизора, ощутив, как внезапно забилось сердце, наполнив грудь неуемной мощью, и едва не заплакала опять от бесплодия этой силы. Пальцы ее как-то сами собой легли в его ладони, дрогнули от внезапной встречи с мозолистой твердью, но тут же успокоено расслабились, почти уснули. Он изумился их малым размерам и даже не попытался освободиться, смиряясь перед могуществом доверчивой нежности. Оглушительно яростно ревел кран за десятком картонных перегородок в общей уборной, буйно хохотали девицы в одной из комнат, а в другой неистово бранились, и дети бегали за дверью взад и вперед по коридору с криками: «Ирка лесбиянка, Ирка лесбиянка. Она с мамой целовалась».
Он молчал, она терпеливо ждала, прикрыв ресницы, и вдруг услышала то, что прозвучало неотвратимо, как вердикт в суде простого народа, что не желала слышать и признать.
- Ты же знаешь, я люблю другую. – печально проговорил он и сокрушенно вздохнул, сжимая ее пальцы в ладонях.
Она рванулась неистово, изо всех сил освобождая руки.
-  Но мы останемся друзьями, - поспешил успокоить ее Рабочий Парень, и проникновенно добавил, - Ты мой единственный, лучший друг.
- Вон отсюда убирайся и никогда не приходи, - страшно закричала Трудящаяся Маша, - Я ненавижу тебя, урод, ублюдок…
И многими бранными словами она обставляла его уход, мотая головой и пиная ногами табурет, а после рванула скатерть и сбросила на пол вкусную еду уединенного ужина при свечах. Ошеломленный Рабочий Парень в два прыжка очутился возле двери, оглянулся, вскрикнул от страха и побежал, схватив куртку, каким-то инстинктом с одного поворота открыв хитрый замок. Последнее, что донеслось ему вслед сквозь матерную брань, ядовитый треск разорванной ткани зеленого платья. Только в трамвае, закутавшись в куртку, он попытался вспомнить, что сказал ей такого злого, из-за чего она обиделась.
А вскоре Рабочий Парень работал уже в трех местах, устроившись еще и грузчиком на хлебозавод. Денег он почти не тратил, только на еду, чтобы иметь силы трудиться. Каждый вечер он ложился на кровать, застилая простыни дрожащими от усталости руками. Однако через час или полтора поднимался и шел на хлебозавод, на бетонную фабрику или Поташный завод. И все же, когда Рабочий Парень оказывался на своей кровати в темноте, то однообразные видения стальных заготовок проплывали перед глазами. Уж и всякая мысль угасала, погружаясь в сладчайшее забвение сна, а деревянные лотки с рельефом рядов хлебных корок все громоздились и громоздились зловещими казематами друг на друга, а известковый запах сырого бетона едкой горечью щекотал горло. Рык станка, не смолкавший уже никогда в глубине сердца, обращался в злобную брань каких-то невидимых людей, исторгающих глумливые речи о Прекрасной Манекенщице, в которых неразборчивые слова обступали отчетливые матерные обороты. Глаза начинали слезиться от боли и открывались сами собой, как двери на сквозняке в разрушенном доме, чтобы тотчас сомкнуться, срастись и не видеть никогда и ничего. Из последних сил он вытягивал из забытья сияющий облик Прекрасной Манекенщицы, но кончик стального резца, вспарывающий бока железных тушь, пожирающей явью пресекал порыв угасающего разума.
Тогда Рабочий Парень подымался с кровати, включал свет и вытаскивал из бумажника фотографии. Он смотрел на нее, преумноженную в тысячи тысяч отвратительных масок похотью жадных мужчин, но неизменно единую в своем совершенстве. Она утешала и ласково, не обещая ничего, говорила без слов о любви. Лишь первое время своей великой борьбы за освобождение Прекрасной Манекенщицы его посещали отчаяние и сомнения, что она ему не пара. Иногда он даже хотел бросить свою глупую несбыточную мечту. Но не оставалось сил для отчаяния, к тому же совершенство звучало в сердце и влекло неодолимо в места, где чудо случается ежесекундно, как вздох. И прижав фотокарточки к сердцу, с тихой спокойной улыбкой он засыпал беззаветно, словно вздох и совершенство уже неотделимы в веянии тихого ветра.
Одежда его истрепалась, исхудало лицо, от истощения нервов пальцы дрожали во сне. Но из сердца не исчезала суровая решимость ежесекундно идти на смертельный труд во имя справедливости. Ведь ее широко распахнутые глаза с детскими ресницами взирали только на него, ожидая избавления от рабства. Рабочий Парень отлично знал, что в других мужчинах образ Прекрасной Манекенщицы возбуждает лишь неутолимую жажду обладания, и никто из трудившихся рядом с ним не постигает его любви. Только однажды юный сверловщик, отвергнутый разметчицей из соседней бригады, с грустью произнес в обеденный перерыв: «Все бабы – суки!» Мужики рассмеялись разухабисто и громко, только Рабочий Парень подошел к юному сверловщику вплотную и молча вблизи посмотрел в пустые глаза. Через несколько секунд юноша упал спиной на ящики с железными деталями и закрыл руками живот. И в тишине, наставшей вдруг на участке прозвучали слова Рабочего Парня: «Ты перепутал – они немощные и единственные». Никто из мужиков не заступился за сверловщика, потому что в похабстве есть лишь отчаяние отверженных, и никакой правоты.
Трудящаяся Маша не могла стерпеть долгой разлуки с Рабочим Парнем и опять стала с ним разговаривать. Однако теперь они встречались очень редко, лишь когда ей удавалось встретить его на проходной Поташного завода, а потом проводить знакомой дорогой на железобетонный комбинат. Она по-прежнему старалась верить в неотвратимость их женитьбы, понимая инстинктом женщины, что время смиряет мечтательных мужей. Ей нравилось, что он мало ест, совсем не пьет вина и много работает. «Значит станет когда-нибудь усердным семьянином и рачительным добытчиком для будущих детей». – думала с нежностью Трудящаяся Маша. Только ждать этого счастья с каждым днем было все труднее и тоскливее.
Некоторые подруги вышли замуж и, приходя в комнату к Трудящейся Маше, жаловались на своих мужей, порицая их ленивое безразличие к любви, которой они предпочитают самогон и футбол. За их словами сожаления звучал покой юной женщины, судьба которой уже ясно обозначилась в пьянице-муже, ненавистном и желанном отце ее будущих детей. Неприкаянные, изнывшиеся от пустых вечеров и унылых совокуплений со случайными кавалерами на узкой казенной постели, незамужние подруги им завидовали, даже сочувствовали, убежденные, что сами никогда не попрекнут будущего мужа за холодность, но опалят его неистовой страстью и изменят грубый характер терпеливым воспитанием.
Трудящаяся Маша тоже пробовала влиять на Рабочего Парня, однако у ней ничего не получалось. Ему от рождения были свойственны несгибаемая воля и устремленность к конкретной цели, а высокое совершенство благородных манер поведения и значимость красивых слов, он не понимал никогда. Когда они шли вдвоем от Поташного завода к железобетонному комбинату, то Рабочий Парень неизменно говорил о Прекрасной Манекенщице, потому что другие темы не помещались в его утомленном разуме. Трудящейся Маше, как единственному другу, он открывал все тайны своей любви, рассказывая о голосах, соблазняющих его постыдными словами о Прекрасной Манекенщице, об усталости и страхе не успеть заработать до смерти деньги для освобождения возлюбленной. Она слушала его речи спокойно и молчала в ответ, изнемогая однако от внутренней злобы на гадкий мир богачей, который обманывает простые души. А он видел ее горестный взгляд, в котором было столько сострадания, и тронутый сочувствием благодарил Трудящуюся Машу за верность дружбе.
Потом она возвращалась к себе в общежитие, пытаясь понять, какие темные силы мешают им быть вместе. Покинувшие не очень давно дебри лесов и полей, неукротимо устремленные к комфорту цивилизации, юные обитательницы Поташного завода с интересом постигали книги о магии любви. Разные ворожеи за не высокую плату предрекали им суженого. Из вечера в вечер слушая подруг, Трудящаяся Маша  постепенно поверила, что мечтательность Рабочего Парня исходит от неутоленных желаний и детских вожделений, но оишблась потому что у него случился инфаркт, а затем и второй.
Рабочего Парня положили в больницу в специальный бокс, но когда стало ясно, что судьба его предрешена, переложили на койку в коридоре, потому что в боксе лежали те, кто обещал поправиться и жить. Однако Рабочий Парень тоже еще жил, долго – два месяца. Слабея день ото дня, впадая в забытье, вновь вырываясь к осознанной реальности, он шептал нечто никому непонятное – молитву, как определила одна мистически просвещенная медсестра.
О Боге Рабочий Парень ничего не знал, и не знал – верующий он или нет, поэтому не мог молиться. Он бредил о Прекрасной Манекенщице. Никто не посещал его, только трудящаяся Маша в приемные дни приходила со скромными гостинцами – баночкой горохового пюре, двумя персиками из компота, завернутыми в полиэтиленовый пакет, или пучочком зеленого лука из заводской столовой. Они почти не разговаривали, только скажет Маша: «А завод наш совсем приватизировался,  второй месяц зарплату не платят, купоны дают», - вздохнет и опять молчит; большими печальными глазами смотрит на исхудавшее мальчишеское тело под казенным одеялом, о котором мечтала одинокими ночами в общежитии, и жалеет себя, его и почему-то всех,  кто тоже живет, несуразно жалеет за то, что они умрут. И ходят вокруг люди в синих пижамах с бледными лицами, как призраки, смотрят зачем-то в окно, ждут близких, мечтают о полноценной жизни среди людей, и кричит пронзительно наглый девичий голос: «Процедуры принимать!» Когда умирает единственный, предназначенный судьбой, всякая женщина навеки остается одна, и в будущих своих мужьях ищет его подобие, а детей бессознательно посвящает ему, единственному. Рабочий Парень брал ее истертые на работе пальцы, перебирал каждый, поднося к глазам, и осторожно дул, словно утешал боль в сломанных ногтях, и смотрел в ответ покаянным взглядом грешника, осознавшего наконец ничтожество призрачных видений перед совершенством живого чувства, хотя не был способен по происхождению к отвлеченным размышлениям. И Маша убегала, не выдерживая пронзительного взора, с надрывным горьким плачем, а медсестры, все же сочувствуя чужому отчаянию, спешили к его кровати, чтобы узнать  о кончине, но наталкивались на кроткий живой взгляд и злились от разочарования – долгая агония докучает людям, умирая, умирай скорей. Он не чувствовал боли, только слабел с каждым днем и все чаще терял сознание. В забытьи Прекрасная Манекенщица, непривычно закутанная в белоснежные одежды, брала егоза руку, и они гуляли по ослепительно сияющим нескончаемым дорогам, теплый легкий ветер дул на их лица, ласково волновал ее длинные волосы, какие-то люди с добрыми глазами попадались им навстречу, приветливо кивали, о чем-то вполголоса переговариваясь,  и махали рукой им вслед. А они все шли, он чувствовал, как ее ладонь лежит в его ладони, сжимает ее, и было радостно сознавать, что нет конца этому пути, и встретятся на нем еще люди с добрыми лицами, что вечно не утихнет в душе эта близость с любимой. Но вновь наступал день, больница, и санитарки с пропитыми лицами мыли коридоры карболовой водой. Возле Рабочего Парня они обычно останавливались, переставала шуршать швабра, ион видел над собой старушечьи выцветшие глаза, любопытные и смирные,  слышал несколько тяжелых вздохов, и вновь возникало мерное «вшик-вшик». Юные медсестры, брезгуя, перепоручали выносить судно кому-нибудь из больных. Обычно этим занимался один тихий идиот, страдающий врожденным пороком сердца, который по десять месяцев в году лежал в районной кардиологической лечебнице. К нему привыкли и не морщились, когда видели искаженную судорогой гримасу вместо лица, и многие научились понимать тот жуткий набор утробных звуков, которым он объяснялся с разумными людьми. Он проводил долгие часы возле Рабочего Парня, клекая, икая, брызгая слюной и бессмысленно размахивая руками. Вероятно, идиот рассказывал о своей жизни и полюбил его за то, что тот слушал, не перебивая, сочувствуя, и иногда кивал на особенно лихорадочные жесты и звуки. Ведь любое существо имеет свою печальную повесть, которую мечтает рассказать другому, но редкие люди внимают им  с бескорыстным сердцем. Идиот даже ревновал его к Маше и нарочно не уходил, чтобы они не могли остаться вдвоем. Но Маша не обижалась, а принесла однажды идиоту апельсин и погладила по руке, и вечером идиот повесился в кладовке. Никто не догадался, что милосердие может убивать, не догадались Маша, санитарки, медсестры и интеллектуальные врачи, лишь Рабочий Парень ощутил ужас за людей, заблудившихся в лабиринтах лицемерной игры перед самими собой. Сказала добрая санитарка: «Отмаялся, несчастный. И зачем такому жить? Слава Богу». А Рабочий Парень все жил. К нему тоже привыкли – ел он по привычке мало, больше спал, а судно стали выносить по очереди другие больные, за почти нетронутый обед, который оставался от него. Настали тяжелые времена, когда каша, политая маслом, сделалась великой радостью и предметом мечтаний многих людей. Но Маша все равно старалась приносить гостинцы, хотя бы немного лакомства – кружок колбаски, две ириски или карамельку, которые растворяла в кипятке и поила им Рабочего Парня. Она уже опять начинала верить в его выздоровление, в будущую семью, когда Рабочий Парень сказал ей, что умрет на этой неделе. Впервые за много месяцев он упомянул при ней о Прекрасной Манекенщице и попросил принести ее портреты, чтобы попрощаться. Когда случился инфаркт, у него вместе с одеждой отобрали их. Маша принесла, уже без злобы на далеких красавиц, мучающих простые души, смиренная сознанием утраты, которая ее скоро постигнет. Рабочий Парень не мог знать правды о мире Прекрасной Манекенщицы, если бы даже ему рассказал ее величайший провидец, потому что между ним и ей утверждена великая пропасть, такая великая, что хотящим перейти из одного мира в другой не поможет самый могущественный чародей. Главный врач отделения разрешил Маше остаться на ночь подежурить возле умирающего. Это была единственная ночь в их жизни, которую они провели вдвоем. В коридоре горело несколько ламп, их унылый гул прерывался внезапным судорожным кашлем, чьими-то стонами, и опять в безмолвии оглушительно завывал электрический осветитель, с тупостью механизма угрожая уничтожением всякому живому естеству. Но Маша не боялась, она смотрела в лицо Рабочего Парня и ждала, с его смертью для нее начиналось ее новое и неизведанное будущее, потому что все изменилось вокруг – и люди, и земля, и даже директор поташного завода. «Так жить нельзя», - твердила она себе, и несвойственная твердость появлялась в удивленном взгляде трудящейся девушки. Хотя новая жизнь была чем-то смутным и, возможно, не менее жестоким, чем нынешняя, но новизна прельщает, а всякое преображение мнится воскрешением из мрака бессмысленной жизни. Она ждала, а Рабочий Парень не приходил в себя. Дыхание становилось все более  тихим, холодела рука, которую Маша время от времени с опаской трогала, наивно надеясь на чудо. И какое-то мгновение ей показалось, что он перестал дышать,   умер. Она вскрикнула и испугалась своего крика, истеричным эхом прокатившегося по пустому коридору, прислушалась, но никто не проснулся. Он не умер, он открыл глаза, но ничего не увидел. По запаху, по внезапно пробудившемуся первобытному инстинкту догадался, что она рядом, и улыбнулся. Маша взяла его руку и стала говорить: «Все будет хорошо, я здесь, ты поправишься», - и много еще разных бессмысленных и нежных слов. И может быть потому, что ослеп в последнюю минуту, а мозг работал и жило сердце, ему показалось,ьчто он ошибся, что Трудящаяс Маша была Прекрасной Манекенщицей, и только по недоразумению числилась работницей поташного завода. «Я люблю». – сказал он, не имея сил договорить задуманную фразу, ноона поняла, ондогадался об этом, услышав тихие всхлипывания. «Пусть она теперь одна и поплачет», - думал он, не переставая улыбаться, уже зная, что поможет ей, как велел Бог. «Подожди», - сказал он громко, иона вздрогнула, услышав здоровую силувегоголосе. «Тм, под подушкой, лежит сберкнижка на предъявителя. Возьми иживи по-новому, в достатке, как все Возьми, сейчас.» Она замотала головой, но, не смея ослушаться, извлекла кусок серого картона. «Прости, я хотел,ьвсегда хотел…» Но Маша никогда не узнала его мечты, потому что после недолгойагонии он скончался. На сберкнижке лежало 23 тысячи 684 рубля 37 копеек.
В эту ночь не спала и Прекрасная Манекенщица. После двух топок коньяка и нескольких фужеров шампанского она никак не могла захмелеть и развеселиться. Вокруг все смеялись, подруги, тоже манекенщицы, танцевали с кавалерами, кто-то целовался в углу, пьяный народный артист читал стихи о погибшем милом создании, деве-розе, завывая, патетически растопыривая желтые мясистые пальцы. В углу, забытый всеми, но самодовольно-независимый, сиял порочный экран видеомагнитофона. Ее что-то томило, и он, сидящий рядом, это чувствовал. «Пойду я, подышу, не ходи за мной, я вернусь», - сказала она ему. «Все же он милый и умный. Все понимает», - думала она, выходя во двор. Это была очередная ее страсть – гений-рекетир. И словно нырнула в холодный мрак. За спиной беспорядочно-крикливо, с нелепым хохотом продолжался праздник – чей-то день рождения. У нее не было конкретной причины для грусти, просто накатывало иногда непонятное чувство заброшенности, неизъяснимого одиночества, когда нужна жалость близкого человека, но редко он бывал рядом, и она жалела саму себя, до слез, до нелепой истерики, после которой три дня болеешь и никого не хочешь видеть. В такие минуты она себя презирала, изо всех сил отгоняя удушливый призрак понимания бессмысленности своей жизни, успокаивала себя, что скоро, через год, два, самое большее три –родит ребенка, пусть даже без мужа, и дитя спасет свою маму, и грудь ее –предмет мужских вожделений, трепетная  эмблема многочисленных зрелищ и мод –обретет иной, возвышенный смысл, но всегда побеждала тоска, разгоняя сентиментальные мечтания. Глаза привыкли к темноте, и означились вокруг силуэты деревьев, зажглись в небе звезды, тихо шелестели листья от слабого ветра, на соседней академической даче было темно, двухэтажная громада солидно, с достоинством почивала, скрывая во вместительной утробе свои  хозяев. Даже не лаял огромный пес, даже не было слышно суетливого звука колес на ближайшей станции, только истошный, нестихающий хохот чужого дня рождения под приторные звуки популярной музыки. Идти туда ей почему-то расхотелось, но больше было некуда, вокруг были дачи, а за ними лес, угрюмая непонятная стихия. Постепенно исчезло сознание, но она не упала, не закрыла глаза, Прекрасная Манекенщица – созерцала: всплывали обрывки мыслей, знакомые лица, мамины глаза проплыли мимо, бабушкин голос сказал о чем-то строго и грозно, умол, и жизнь, разъятая на куски, все тонула в звенящем мраке перед безучастным остекленевшим взглядом, и вместе с ней тонул она в самой себе, без страха, без сожаления. С каждой минутой становилось все уютнее сознавать пустоту, все радостнее в ней растворяться, забывая мечты и жалкие нарядные одежды. Это было оцепенение уставшего тела, знакомое медведям, лягушкам, ящерицам и немногим измученным ненавистью к себе людям. Она очнулась внезапно и дико огляделась, звезды подмигивали из бездны, гигантские силуэты деревьев обступили ее, залаял пес и прозвучала раздраженная ругань человека, кто-то шел в будку сортира. Она засмеялась, все прошло, нелепые терзания – лишь призраки в невежественных душах, так говорил учитель трансцедентальной медитации. И когда он увидел ее входящей в комнату, с ослепительной, немного надменной улыбкой, с плавными,  отточенными движениями юного тела, он был потрясен преображением подруги – словно она искупалась в лунном свете, вся неземная. А она пила и смеялась, била посуду и разбрасывала салат, подруги притихли в ее присутствии, даже не злились, а растерялись, молчали – она была хозяйкой этого торжества, и покорные мужчины готовы были лечь возле ее ног, чтобы больше не вставать, утратив от увиденного совершенства способность к жизни. А она пожелала веселья буйного, неудержимого, сбросила с криком платье, запретив другим быть такими же, и никто не ослушался, на некоторых даже напал первобытный, суеверный страх. И он, сидевший в стороне, тихо таял от восторга – он овладеет ею в эту ночь, единственный. «Я хочу ехать, летать, где машина?» - кричала она, выбегая опять в темноту. Зеленый новенький «мерседес» включил фары, за рулем сидел он. «Я сама поведу машину. Сама. Я так хочу». Пытавшиеся отговорить быстро утихли, все робели и стыдились сознаться друг другу в своей робости. «А мы за вами, мы за вами», - кричал чей-то женский голос с натужным восторгом. Только он осмелился сесть с ней в «мерседес» и тут же о том пожалел- водила она плохо, была пьяна и рванула с места на второй скорости. Он не пытался ее остановить, и, поскольку вокруг никого не было, не стыдясь своего страха, зажмурился, держась за ручку слегка приоткрытой дверцы. Это его спасло. Прежде чем возник грохот и скрежет металла, был хохот, презрительный и  озлобленный, и хохот смешался с железным скрежетом, когда он уже терял сознание. Тело Прекрасной Манекенщицы было исковеркано. И он первый увидел это, когда очнулся после падения из машины. Его тошнило, тошнило, и сквозь приступы рвоты он с радостью и слезами благодарил кого-то сверхъестественного, что тот сберег и не исковеркал его тело, могущее доставить столько удовольствия в жизни. И конечно не признался в этом подоспевшим приятелям, а  вместе со всеми скорбел, дожидаясь милиции и «Скорой помощи», которая разгребет обломки, извлечет тело и  отправит его в морг.
Их похоронили в один  день в разных городах в одну землю. Идущие за гробом не знали друг друга. Трудящаяся Маша, получив деньги со сберкнижки, уволилась с поташного завода. Занявшись частной коммерцией, она стала богатеть и вскоре попала в светское общество людей с достатком, немногочисленное в их небольшом городке. Вступила в закрытый клуб, где играют в рулетку и в теннис на корте, затем вскоре и вышла замуж за предпринимателя, который был приятно удивлен, обнаружив в энергичной волевой коммерсантке нежную и любящую супругу. Она рассказала ему о Рабочем Парне, и теперь они вдвоем свято чтут его память, ходят на Пасху к его могиле, оставив новенький BMW в гараже, едут на троллейбусе. На кладбище стоит камень из черного лабродора, под которым лежит Рабочий Парень.