ЛС50 Пушкин Бродский о нюхе, слухе и зрении

Пушкин
Бродский о нюхе, слухе и зрении … декабристах и Пушкине

В 1995 г  Адам Михник опубликовал текст его беседы с его другом Иосифом Бродским (см. Pod dwu stronach oceanu. Z Josifem Brodskim o Rosji rozmawia w Nowym Jorku Adam Michnik // Magazin (Dodatek do «Gazety Wyborczej»), no 3 (99), 20.02.1995, s. 6—11). В ней в частности,  обсуждалась тема о том «кто в чем  = Европа в России или Россия в Европе». На аргумент Адама, что мол многие русские и даже сам генерал сов. диссидентов А. Солженицын  уверены – Европа = фрагмент России и последняя – хранительница ценностей , отброшенных Западом, Иосиф ответил так :
« … Я — пёс. Конечно, у меня есть ум, но чаще всего в жизни я руководствуюсь нюхом, слухом и зрением. … Слова Солженицына о Европе и России - колоссальный моветон. То, что говорит Солженицын — монструозная бредятина.  Дело писателя — создавать художественную литературу для развлечения общественности….»

Однако, когда хитропопый поляк–русофоб задал прямой мифологический вопрос: «Ты любил декабристов?» — последовал ответ, в котором пёс шелудивый в чужой конуре не отказал себе в кайфе потявкать на русскую историю и побывать в рясе политработника. Интервьюер отказал себе в логике и отверг собственное кредо – табу для поэта соваться в политику, в коей он по определению того Бродского «ни ухом, ни рылом» и «полный нуль», Т.е. Бродский дал  ответ, который плохо сочетается с его представлением о поэте, считавшем своим долгом поэтически отмечать каждое Рождество ( по С.Эрлиху):
«Ты знаешь, если бы декабристы не проиграли, если бы, выражаясь простонародно, не обосрались на Сенатской площади, можно было бы рассматривать их всерьез. Но поскольку они проиграли, это было просто еще одним поражением русского человека в борьбе с властью. Поэтому я редко о них думаю».
В этой фразе явствует одно – Бродский = пёс, ибо он учуял своим псиным навыком всё оценивать чутьем, что декабристы именно обделались и жидко …
Анализировавший это интервью Сергей Эрлих (директор изд-ва Нестор в СПб) назвал эти пассажи Бродского Ёси  «антидекабристскими сатурналиями автора «Римских элегий» (см.Свидетельство о смерти. Современные писатели о декабристском мифе Сергей Эрлих Опубликовано в журнале Знамя, номер 6, 2015)
Итак, по Бродскому, обладателю исключительного псового нюха, декабристы – это такие засранцы , что о них не стоит и думать.. может и стоит, но не хочется
Ну-с, а что скажет нобелевский лауреат о Пушкине Нашем Всём?
II
Иосиф Бродский о Пушкине
Бродский своё предисловие к разделу о Пушкине в англоязычной антологии русской поэзии начал так:
«Ничто не имело более великих последствий для русской литературы и русского языка, чем эта продолжавшаяся тридцать семь лет жизнь. Пушкин дал русской нации её литературный язык и, следовательно, её мировосприятие»
Но И.Б., не поет дифирамбы. Это продуманное, традиционное определение феномена Пушкина, данное зрелым Бродским. В этом высказывании нет никакой похвалы, а есть лишь констатация факта: более влиятельной фигуры в русской литературе нет и не ищите. При этом Бродский не даёт качественной оценки этому факту: не говорит насколько хорошо и правильно было явление Пушкина….
Бродский извещает: Русская  поэзия  началась  задолго  до Пушкина.  Она  началась с Симеона Полоцкого, Ломоносова,  Кантемира, Хераскова, Сумарокова, Державина, Батюшкова, Жуковского.  Так  что  к  тому времени, когда Пушкин появился  на сцене,  русская поэзия существовала уже  на протяжении полутораста лет.  Это уже  была разработанная система, структура и т. д. Однако в ней еще присутствовали хвосты архаики и значительный «силлабический мусор». Пушкин и созданная им «гармоническая школа» очистили русский стих, гармонизировала его , сделала стих  чрезвычайно динамичным и гибким, создав особую технологию гладкописи, придавшей стиху особую напевность, музыкальность  и …  легкость потребления и усвоения без труда из-за удобочитаемости. Пушкин и его школа гармонизации облагораживала лит. язык.  А такой язык дает стих, который чрезвычайно  легко запоминается =  его впитываешь совершенно без всякого сопротивления… Но привлекательность Пушкина заключается в том,  что  в гладкой форме у него есть это чрезвычайно сгущенное содержание. Для читателя не возникает  ощутимого  столкновения между формой и  содержанием. Пушкин - это  до  известной   степени  равновесие.  Отсюда  определение  Пушкина  как классика. 
В беседе в узком кругу профессионалов И.Б. расшифровывал свое понимание Пушкина как явления, отмечая, что гранд сделал то с русской поэтикой , что …  не надо бы делать. Грехи Пушкина состояли по И.Б. в следующем:
1) Сделал стих таким, на котором мысль не задерживается  из-за его  гладкописи и предельной гармонизации:
« … мысль  теперь не задерживалась  на  сказанном = …  гармоническая  школа настолько убыстрила  или  гармонизировала стих, что все в нем,  любое слово, любая  мысль,  получает  одинаковую  окраску,  всему  уделяется   одинаковое внимание, потому что метр чрезвычайно регулярный…»
2) Гладкопись  достигла  такой степени,  что  глаз почти  не останавливался  ни  на  чем. Пушкин не столько облагораживал, он  стих, как бы сказать, сглаживал, но одновременно тем самым делал его доступным чрезвычайно широкой читательской массе. Он показал всем как писать стихи … а ля «На всяком вся всё о вся»

3) Боратынский был куда более глубоким и значительным явлением, чем Пушкин. Русская литература вполне могла пойти по метафизическому пути «сложной» риторической поэзии, предложенному Баратынским, однако был выбран путь гармонической поэзии Пушкина

4) Бродский вынужден с сожалением признать формулу культуры, предлагающую одного поэта в качестве первого (с большим отрывом ото всех остальных), как, например, Шекспир в Англии, Гёте в Германии, Мицкевич в Польше, Пушкин в России:

«Так уж всегда получается, что общество назначает одного поэта в главные, в начальники. Происходит это - особенно в обществе авторитарном - в силу идиотского этого параллелизма: поэт-царь.»

Памятник Пушкину
… И Пушкин падает в голубоватый колючий снег
Э. Багрицкий.
…И тишина.
И более ни слова.
И эхо.
Да ещё усталость.
…Свои стихи
доканчивая кровью,
они на землю глухо опускались.
Потом глядели медленно
и нежно.
Им было дико, холодно
и странно.
Над ними наклонялись безнадёжно
седые доктора и секунданты.
Над ними звёзды, вздрагивая,
пели,
над ними останавливались
ветры…
Пустой бульвар.
И пение метели.
Пустой бульвар.
И памятник поэту.
Пустой бульвар.
И пение метели.
И голова
опущена устало.
…В такую ночь
ворочаться в постели
приятней,
чем стоять
на пьедесталах.