Кисет с землей

Кольцо замшелых еловых стволов напористо сужалось под нудное комариное нытье. Ощетинившиеся обломки нижних сучков угрожающе целились в грудь Николая Ивановича, а наземные корни гигантов цеплялись за ноги, готовые зажать и опрокинуть их обладателя наземь. Вершины вечно зеленых исполинов со скрипом царапали небеса, распугивая пернатое племя.

Когда настырные сучки дотягивались до штормовки, Николай Иванович просыпался. Переворачивал промокшую от пота подушку на другую сторону и напряженно вслушивался в какофонию звуков, перекочевавших из сновидения в явь. Палитра пугающих шорохов была сродни пьяному сопению ночного кочегара, который изредка всхрапывал, проваливаясь в чуткий сон.

Пока Николай Иванович жил в городской квартире с женатыми сыновьями, подобная чертовщина ему никогда не снилась. Пенсионер просыпался от раздражающих, но привычных звуков: капризного нытья внуков, шарканья многочисленной обуви, суматохи утренних сборов и перебранки снох на кухне. Терпеливо ожидая ухода близких, он мечтал о деревенском домике, в котором намеревался спокойно встретить старость.

- « -
Этот дом с запущенным яблоневым садом, понравился Николаю Ивановичу сразу. Переступив порог облюбованной пятистенки, он ощутил себя мальцом, приехавшим к бабушке в гости. Та же печь с печурками; те же потемневшие бревенчатые стены с засохшими потеками смолы; та же неистребимая сладость березовых веников. Но этот дом мечты, обязанный напитать уставшее нутро одинокого пенсионера животворными силами, сурово принял нового хозяина, выматывая его пугающими снами и ночными кошмарами.
 
Как только лучи восходящего солнца позолотили половицы, Николай Иванович тщательно обследовал свое новое жилище. На чердаке, помимо запыленных бутылей, черной тарелки довоенного динамика и рассохшегося сундука, он обнаружил многочисленное сообщество живых существ. Чердачные стропила были облеплены осиными гнездами. В этих хрупких сооружениях гудела жизнь, сотканная из дружеского общения, коммунальных конфликтов и семейных разборок. Гул из коконов рикошетил к чердачному своду, резонировал и транслировал по всему дому глухой рокот отдаленно работающего трансформатора.

В смазанный осиный гул вклинивался странный цокот. Отворив слуховое чердачное окно, Николай Иванович высмотрел гнездо под скатом крыши. Из него виднелась птичья головка, внимающая пению пернатого кавалера. Широкий, со щетинками, полураскрытый клюв пятнистого солиста, постоянно вибрировал, выдавая томные рулады трепетной избраннице.

Неожиданный грохот и тонкий писк снизу заглушили чердачный дуэт. Под чуланными  стеллажами с садовым инвентарем, Николай Иванович обнаружил хвостатое семейство. Худая, пестрого окраса кошка, испуганно кося глазом на визитера, кормила свое потомство. В стене, над нижней полкой, зияло сквозное отверстие, через которое кошка пробиралась в дом. Судя по упавшим граблям и мотыгам, десантирование трехцветки на пол чулана не всегда проходило успешно. Созерцая хвостатое семейство, Николай Иванович вспомнил, как давным-давно, они с женой высмотрели у гастронома котенка. Крошечное создание вмерзло лапками в наледь и, не имея возможности двинуться с места, обреченно провожало слезящимися глазами проходящих мимо людей. Жена высвободила малыша из ледяного капкана и, поместив его за отворот шубы, принесла домой. Спасенный несмышленыш вскоре превратился в пушистую, бесконечно преданную, кошку-трехцветку. После кончины жены от тяжкой болезни, кошка отказалась от еды и питья. Не покидая опустевшую постель жены, она вскоре отправилась за ней в небытие. Николай Иванович был уверен, что кошка умерла от тоски. От той горькой тоски и безысходности, в которой оказался он сам. Лишь ответственность за троицу сыновей-погодков удержала молодого вдовца на плаву, заставила жить и работать, чтобы вывести свое потомство в люди. Правда, когда возмужавшие наследники обзавелись семьями, Николай Иванович переселился в проходную комнату и невольно ощутил себя лишним в малогабаритной четырехкомнатной квартире.

- « -
Приоткрыв дверь чулана, Николай Иванович поставил в сенях коробку с теплой подстилкой и миски с молоком и измельченной колбасой. Не прошло и получаса, как кошачья компания, соблазненная съестными ароматами, покинула свое лежбище. Следуя за мамашей, малышня подкрепилась молоком, а, затем, отталкивая друг друга, с урчанием управилась и с непривычным лакомством. Вылизав обе миски, котята с округлившимися животами сбились в кучку и задремали. Кошка же обследовала коробку, и к вечеру ее потомство нежилось в новой спальне.

Пока хвостатое племя осваивалось в сенях, Николай Иванович  убрал разбросанный инвентарь и попытался извлечь из угла чулана кошачью кошму. Ею оказался ветхий вещмешок, дно которого прорвал странный предмет, весомо ударивший по полу. Нечаянная находка походила на кожаный мешочек, горловина которого была стянута крепким шнурком.

Не успел Николай Иванович толком рассмотреть находку, как из-за плетня раздался голос соседа. Деду Грише было лет сто от роду. За свой долгий век сельский старожил пережил двух жен и сыновей. Казалось, этому приземистому, добродушному старику были отпущены все годы, недожитые близкими. Затянувшееся одиночество он скрашивал обстоятельными беседами со своим беспородным псом и соседями.

- Ну, как, Иваныч, обжился? А то я смотрю, все по хозяйству гоношишься. Зайди на минутку, отдохни от трудов праведных.-
Присев на скамейку у соседского дома, Николай Иванович протянул находку деду:
- Вот, дядь Гриш, глянь, какую диковину в чулане нашел. Не знаешь, что это?-
- Как не знать, знаю. Кисет это Петра Поборцева, прежнего хозяина твово дома. Видишь, в уголку две маленькие буквы вышиты: ПП. Такие кисеты шили невесты своим женихам перед уходом на фронт. А тот солдат, кто живым домой вертался, возвращал дареный кисет своей крале перед свадьбой. Токо, заместо табака в нем была земля, солдатской кровью пропитанная. 
И у Петра ухажерка была, красивая, работящая, складная. До беспамятства Петра любила. А как его было не любить. Первый парень на селе. Своей гармошкой такие фортеля выдавал, что не захочешь, а влюбишься. С той гармошкой Петр и на фронт отправился. От его забористых частушек все село на проводах пятки в кровь стерло. Ведь по наивности думали, что через пару недель вернутся наши парни домой, а оно, вишь, как обернулось… - дед Григорий задумался, стянул с головы кепку, смял ее в руках и, откашлявшись, продолжил:

- Да…,  тяжкое было время. Сколько наших парней полегло в той  бойне, не счесть, а вот Петру повезло, легкими ранениями отделался.
Я вот что смекаю, нарочно он свой кисет подальше запрятал, чтобы женскому полу авансов не раздавать. Ведь в сердечных делах взаимность нужна, а уж коли прошла та самая взаимность, нечего девке мозги канифолить. А тут еще слушок по селу прошел, будто влюбился наш гармонист в немецкую мамзельку, потому и вернулся домой через год после победы. Вроде как, оставался на неметчине восстанавливать разрушенный город, в котором мамзелькино семейство работало в пожарной бригаде. Да не  просто в пожарке, а в оркестре при ней. Там, похоже, и скорешился наш Петр с немочкой. Видать, и она не устояла супротив русской гармошки. Так что, Иваныч, в кисете твоем земля не простая, иноземная.-

- А как сложилась жизнь Петра, дядь Гриш?-
- Говорят, на неметчину подался. А что, да как, толком не знаю.  Ты, Иваныч, загляни в нашу музыкальную школу, в которой Петр учился. Там и тырнет есть, и все учительши местные. Может, разузнаешь что…-

Засыпал Николай Иванович под аккомпанемент уютного посапывания хвостатого квартета, разлитого по потолку колыбельного гула из чердачных коконов и благозвучия птичьих серенад. Животворные интонации сплетались в удивительный музыкальный венок и походили на приветливый шелест молодой листвы, питавший уставшее нутро вдовца желанным покоем. 

Проснулся Николай Иванович бодрым и отдохнувшим. Потянулся до хруста. Распахнул  окно. В избу ворвались разномастные голоса проснувшегося семейства. Эти звуки слились в единый благовест и, вытеснив прежние страхи новосела, расцветили воздушную бездну душевной рапсодией домашнего уюта.

- « -
Директриса  музыкальной школы понравилась Николаю Ивановичу сразу. В возрасте, небольшого роста, скромно одетая, она походила на тех немногих женщин, которые располагают к откровению особым участием. Рассмотрев найденный кисет, она пригласила гостя в актовый зал, на стенах которого висели фотографии бывших учеников. На одной из них, белозубо улыбаясь, фасонисто растягивал меха гармонист.
- Это и есть Петр Поборцев, - указала директриса на фото музыканта.
- Его мать козу продала, чтобы сыну хромку купить. Не поверите, петухи во дворах умолкали, когда Петр, играя на гармошке, стадо на выпас гнал. Без кнута обходился юный пастух, командуя скотиной особыми наигрышами. Да что там скотина!  Немцы не стреляли, заслышав виртуозные переливы из русских окопов, - директриса подвела Николая Ивановича к застекленному шкафу, - А вот и гармошка Петра. Он ее в школе оставил, когда в консерваторию  поступил. -

- А где сейчас Поборцев?- спросил Николай Иванович.
- О судьбе Петре я знаю только со слов мамы. Она обучала его игре на аккордеоне. После консерватории он какое-то время работал в оркестре радио, а позже переехал к невесте в Германию.-

Волнуясь как в юности, Николай Иванович напросился в провожатые и, получив согласие новой знакомой, всю дорогу рассказывал ей о прежней городской жизни, сюрпризах нового дома и нечаянно полученном семейном довеске.

- Прибившаяся к дому трехцветная кошка – это добрая примета. А у вас, посмотрите, и осы, и птичье гнездо… Даже не знаю, как вы с таким счастьем управитесь...- пошутила директриса, взяв  добровольного кавалера под руку. А кавалер ликовал. Ему нравилось в этой женщине все: имя Надежда, ее обходительность, участие, и тонкий юмор. Прощаясь с Николаем Ивановичем, Надежда пообещала попросить школьного системного администратора найти в интернете информацию о Петре.

Не прошло и недели, как Надежда навестила Николая Ивановича, наполнив его одинокий дом аппетитным духом румяной кулебяки. Цветным горохом высыпало на кухню проголодавшееся хвостатое племя. Степенно следуя за выводком, к столу подошла и кошка. Гостья ласково погладила трехцветку и оделила пушистых прихожан мясной выпечкой. Насытившееся семейство облепило ноги кормилицы и мирно заурчало в сытой дреме.

Любуясь новой знакомой, вдовец уловил в этой женщине редкое сочетание непринужденности, доброты, мудрости и зрелой красоты. Нет, не киношной красоты напоказ, а особой, лучистой, сотканной из волшебных оттенков воды и неба. Казалось, сам ангел сошел с небес и озарил волшебным светом холостяцкие стены. Наслаждаясь желанным обществом, Николай Иванович чувствовал, как между ним и Надеждой возникала та самая трепетная взаимность, о которой авторитетно рассуждал дед Григорий.

Уплетая угощенье, Николай Иванович внимал рассказу Надежды. Оказывается, Петр Иванович и Эльвира Иоганновна Поборцевы прожили вместе почти сорок лет и были погребены на Гамбургском кладбище. Их единственный сын Иоганн уже пенсионер. Внуку Петру тридцать пять лет и он музыкант, как оба деда и отец.

- Николай Иванович, а давайте пригласим их в гости. Вы не против?- Предложила Надежда, подкладывая хозяину дома очередной кусок пирога.

- « -
В канун Рождества, к сельской музыкальной школе подрулила фура. Из нее бережно выгрузили фортепиано, аккордеон, несколько флейт и праздничные наборы для всех учащихся. Сопровождал ценный груз Петр Иоганнович Поборцев, дирижер оркестра при Гамбургской пожарной команде. Поженившиеся по осени Николай Иванович с Надеждой, принимали иноземного гостя в уютном родовом гнезде. Перед отъездом Петру были переданы гармонь-хромка и кисет с землей, принадлежавшие ранее его русскому деду. Святая связь времен и поколений была восстановлена.