Сказка про крылья - 2. Эпизод 5

Эпизод 5.

*
Олег терпеть не мог что-то добывать “по знакомству”. Но теперь на карте стояло слишком много, чтобы он он мог пренебречь хоть одной возможностью.
Поэтому он позвонил старому приятелю. Когда-то они вместе служили в армии, вместе дембельнулись, потом довольно долго были достаточно близкими друзьями, а потом приятель начал быстро восходить по карьерной лестнице, но друзей молодости он не забывал.
Олег позвонил приятелю и объяснил ситуацию с Алещей, комиссией и отзывом.
Как фамилия мадам? - поинтересовался приятель.
Олег с удивлением осознал, что мадам фамилию не назвала и документы не показала.
Ничего, - сказал приятель, - Джессика Анатольевна, говоришь? Пожалуй, не так уж много у них там Джессик да еще и Анатольевн. Перезвоню.
Он перезвонил на другой день, голос его звучал бодро.
Знаешь, как фамилия твоей Джессики? Кныш! Да, вот такая романтика местного розлива. Ладно, к делу. Я переговорил кое с кем, характеристики твои в опеку отправил, и отзыв дал, все будет хорошо.
Спасибо тебе! - обрадовался Олег.
Не за что. Давно не виделись, Олегыч, надо бы как-нибудь на рыбалку выбраться вместе, как раньше… а то все работа, работа. Зорьку отсидим, щуку поблесним, - голос стал мечтательным, - палатку у воды поставим, костерок. Ухи наварим с дымком да под водочку… давай, как разберешься с делами, созвонимся и выберемся? Давай?
Обязательно, - горячо заверил Олег. Он особенно не рассчитывал, что рыбалка состоится - занятой человек его старый приятель, - уже не первый раз они строили планы поехать на рыбалку, но то семья, то работа, то отпуск не совпадает… помог с комиссией и огромная ему благодарность.

**
Толя Кныш очень любил голливудское кино. Правда, само кино он не смотрел (не те были времена еще), но иногда попадалась контрабанда в виде глянцевых журналов с портретами “ихних” кинозвезд.
Журналы выменивались на рогатки и самострелы, - Толя был мастер их делать, - а также на сигареты, утащенные по одной из пачки, пока отец, выпив законные сто грамм, храпел на диване.
Из журналов Толя вырезал картинки и развешивал у себя в комнате. Это была совсем другая жизнь. Девушки с ослепительными улыбками, в платьях с открытыми плечами и заманчиво округлыми грудями, глядящими из тесных лифов, зеленые лохматые пальмы по берегам синих лакированных океанов… а какие имена! - Майями, Ницца, Париж, - красные дорожки, по которым ступают хрустальные туфельки красоток, - красоток, грациозно выпорхнувших из длинных, как электричка, хромированных автомобилей. А красотки все идут и идут, все, как одна, прекрасные, восхитительные - мечта. Несбыточная мечта.
Особенно Толе нравилась голубоглазая блондинка Джессика Ланж. Он вздыхал и ночами не спал, шепча ее имя “Джессика, Джессика”, в этом имени был шорох океанских волн и дыхание бриза, пение тропических птиц и сияние огней большого города, шелест шелков и… вообще все самое прекрасное на свете для Толи было в этом имени.
 
После армии Толя долго (целых два года) выбирал, на ком жениться, и выбрал девятнадцатилетнюю соседку - крашеную пергидрольную блондинку. Так его мечта частично сбылась.
Началась семейная жизнь. Толя работал, жена работала, приходила усталая. Толя требовал, чтобы она не забывала краситься перекисью. Она красилась, и Толя по ночам, обнимая жену, мечтал о Джессике. Наконец жена, у которой от перекиси стали выпадать волосы, взбунтовалась и отказалась краситься в блондинку. Толя огорчился.
Зато когда родилась дочка, выбор имени не обсуждался: никах Свет, Марин и Лен - только Джессика. Толина родня пыталась было бороться за Варвару (как бабушка) или Александра (как другая бабушка), но потерпели сокрушительное поражение вплоть до развода. На ненормального молодого папашу махнули рукой и сказали “Все равно не запишут! Что это за Есика такая?”
Но Толя был непреклонен. Чтобы новорожденную зарегистрировали в ЗАГСе, пришлось дать на лапку регистраторше бутылку водки и коробку конфет, и на свет явилась Джессика Анатольевна Кныш.
В кого уродилась Джессика, понять не мог никто. Перебрали всех родственников с обеих сторон и не нашли ни одного богатыря.
В год московской Олимпиады Джессике исполнилось шесть лет. Еще через год она пошла в первый класс, сияя белыми капроновыми бантами и возвышаясь над одноклассниками на голову.
Конечно, ей дали кличку Жиртрест и, конечно, первыми жертвами стали те, кто эту кличку озвучил. После этого Жиртрестом Джессику называли только за глаза. Джессика не знала слов “превентивная мера”, зато обладала хорошей интуицией и отличным слухом, а также научилась (или ей так казалось) читать по губам. Короче говоря, если ей что-то где-то как-то показалось, то она регулярно выискивала потенциальных обидчиков из числа одноклассников и колотила их портфелем для профилактики.
После этого ей дали еще одну кличку “Чертова мельница”.
Учеба Джессике давалась нелегко, была она туповата и звезд на лету не хватала, крепкий середнячок, зато очень быстро поняла, что неуспехи в учебе можно компенсировать общественной работой. С тех пор ни один “патруль чистоты”, ни одно дежурство у входных дверей школы в охоте за опоздавшими не приходило без нее - она возвышалась в дверях столовой, требуя показать руки, и с особенным удовольствием отсылала мыть руки тех, чьи ладошки вызвали подозрение.
У опоздавших она собирала дневники и несла их завучу для записи замечаний. Если дневник не давали добром, она отбирала весь портфель у нарушителя. С ней не решались связываться даже старшеклассники - все знали, что Чертова Мельница в фаворе у завучей и самого директора.  Красная повязка, казалось, приросла к ее рукаву навечно.
Кроме того, она быстро усвоила стандартные формулы общения, как “вам порядки наши не нравятся?”, “все согласовано наверху”, “это в интересах общества”, “ты ставишь свое мнение выше мнения коллектива?”, “на чью мельницу воду льешь?”  И так далее и так далее, и так далее. Девочка оказалась способной.
До десятого класса Джессика была бессменным общественным лидером - дети ее побаивались и терпеть не могли, она платила им взаимностью. Поэтому ее выбор для поступления после школы вызвал недоумение - она решила поступать в педагогический. Год был тяжелый. Развалился Союз, но по инерции еще учили будущих светочей разных наук.
Все точные и гуманитарные науки были абитуриентке не по плечу, Джессика выбрала кафедру социальной педагогики.
Очень полезная профессия, если знать, что это такое и для чего оно предназначено.
Помогать сложным детям и подросткам адаптироваться в реальном мире, учить их вливаться в социум, давать советы в критических ситуациях, - это было прекрасной идеей в принципе. 
Но для Джессики это просто было возможностью получить диплом без вникания в тонкости точных и гуманитарных предметов. Изучение, а тем более преподавание всякой физики-химии-математики не было ее сильной стороной.
Поступить ей помогли отличные характеристики из школы и лично замолвленное за Джессику слово директора.
И - понеслось. Староста группы, комсорг курса. Председатель студсовета общежития. Комиссар студенческого оперотряда.
Какие хвосты? Какие переэкзаменовки? Деканат намолиться не мог на Джессику - настоящая пламенная комсомолка пусть даже без комсомола.
Красный диплом ей не дали - все-таки зачетка она зачетка и есть, зато дали великолепный отзыв и в 1996 году Джессика начала свою работу в качестве социального педагога в районной школе. Долго она там не продержалась.
Дети не любили Джессику. Джессика не любила детей.
Зато ей очень нравилась власть, пусть даже и небольшая, а подчинять зависимых от нее детей и родителей было куда проще, чем управляться со взрослыми. Джессика Анатольевна получала огромное удовольствие, распоряжаясь жизнью  других людей.
Только на ее совести остались сломанные судьбы, по которым она проехала танком. Правда, совести у нее не было, поэтому она не страдала, будучи абсолютно уверенной в своей правоте.

Потом была другая школа, потом еще одна. Наконец Джессика Анатольевна зацепилась, как ей показалось, надолго. Она набралась опыта, научилась не бить в лоб (пригодились алгоритмы из прошлого), выучила новые “правильные” слова и выражения (“Я действую в интересах ребенка”, “у ребенка есть права”, “родители должны считаться с мнением детей”) и хозяйничала, как Золушкина мачеха, полностью подчинив себе педагогический коллектив, пока в школу не пришел новый директор, молодой мрачный мужик.
Директор в краткие сроки ознакомился со всеми делами, в том числе и с деятельностью Джессики Анатольевны, вызвал ее к себе и предложил два варианта: или она уходит по собственному желанию или он начинает официальный процесс увольнения по несоответствию профессии.
Джессика Анатольевна, краснея, бледнея, заикаясь и взбрыкивая порой, пыталась возражать, но новый директор был непреклонен. Либо проводы с почетом, либо… пеняйте на себя.
На себя Джессика пенять побоялась и предпочла проводы. Ее со скрытым восторгом и нескрываемым облегчением провожали “на повышение”, хотя повышение еще маячило за горизонтом.
Прищлось уходить, чтобы сохранить лицо. Джессика Анатольевна опять прибегла к помощи покровителей и получила место в Департаменте по делам опеки и попечительства как профессиональный педагог со стажем.

***
 


Джессику и Виссариона вызвал начальник отдела.
Джессика Анатольевна… - начал разговор начальник отдела , обращаясь к “ведущему специалисту”, - что там у вас с заключением по делу  Морозова Алексея?
Джессика Анатольевна величественно качнула прической, открыла свои записи.
Кхммм, - прочистила она голос, - исходя из интересов ребенка заключение отрицательное. Обстановка в этом местожительстве не подходит для мальчика. Во-первых, собака, грязь, микробы… у ребенка может быть аллергия на шерсть! Во-вторых, двое собственных детей. Родные дети всегда будут ближе родителям, чем приемыш. Я считаю, что для мальчика надо подобрать семью без детей, тогда он получит всю возможную любовь и заботу. В-третьих, психическая обстановка там просто безобразная, этот так называемый кандидат в опекуны просто невменяемый, сумасшедший какой-то…
Джессика Анатольевна, - перебил ее начальник, - а у меня вот характеристики с работы кандидата в опекуны Березкина Олега Петровича. Все характеристики только положительные. Вот, взгляните: выдержанный, дисциплинированный, профессиональный, отличный товарищ и прекрасный семьянин. Вот, взгляните сами.
Начальник протянул покрасневшей от гнева Джессике Анатольевне отпечатанные и подписанные бумаги. Джессика приняла, но читать не стала.
Я уверена, что на работе он, может быть, и специалист, но дома - просто невменяемый. Он натравил на нас свою собаку! - она повернулась к Виссариону. - А вы почему молчите? Вы же видели, как он травил меня собакой! Ну? Говорите!
Виссарион Константинович уже давно тосковал, переминаясь с ноги на ногу. Джессика сверлила его взглядом Горгоны, начальник смотрел с каким-то даже сочувственным любопытством.
Виссарион Константинович, пряча глаза, промямлил:
Я видел собаку, но не видел, чтобы она бросалась… я же был сзади вас, в комнате… а вы в коридоре…мне не было видно.
Пользуясь тем, что Джессика гипнотизировала Виссариона, начальник беззвучно фыркнул в кулак - монументальная Джессика Анатольевна могла заблокировать даже директрису огня, а не то, что закрыть обзор маленькому коллеге.
Джессика Анатольевна, - сказал начальник, и разгневанная Горгона обратила свой взор на него. - Мне нужно положительное заключение по делу Алексея Морозова… - Горгона открыла было рот, но начальник не дал ей высказаться, - … а если вы не согласны, заключение напишет Виссарион Константинович. Напишете, Виссарион Константинович?
Виссарион закивал.
Вот и договорились, - закончил разговор начальник, - заключение жду немедленно.

Они вернулись в отдел. Джессика бурно дышала, колыхая обширным бюстом, от нее шло такое напряжение, что воздух дрожал и искрился, как возле опоры высоковольтной линии. На Виссариона она даже не смотрела, игнорировала.
Виссарион тихонько присел к столу и заполнил форму.
Будете подписывать? - спросил он несмело у Джессики. Она в ответ грохнула по столу керамической кружкой так, что от кружки откололась ручка. Топая, как тиранозавр, она вышла в коридор и хлопнула дверью перед носом Виссариона, аж стены затряслись . Он вздохнул, поставил подпись и понес заключение к начальнику.

Когда вечером Виссарион вернулся домой, его встретил собранный чемодан. Над чемоданом возвышалась горой Джессика, словно Зевс-Громовержец.
Убирайся! - велела Джессика.
Виссарион попытался ее обогнуть и попасть в квартиру, не преуспел. Она стояла стеной, сдвинув, как кинжалы, брови. Виссарион миролюбиво начал:
Джес…
Не называй меня Джесс! Тряпка! Недомужик! Толку от тебя нигде нет - ни на работе, ни в койке. Убирайся, пошел вон! - она кричала, не выбирая выражений и не трудясь умерить голос.
Виссарион уже не однажды выслушивал над собранным чемоданом подобные слова, но вдруг его задело за живое то, что выкрикивала разъяренная Горгона. Это было, как укол в затылок, по плечам и шее вдруг побежало давно забытое тепло возмущения и гнева. Виссарион подхватил чемодан, выпрямился, посмотрел на Джессику и вышел из квартиры.


****
Лесник Антон знал свой подопечный лес, как собственную ладонь. Где птицы гнездятся, где олени пасутся, где у кабанов лежки.
И ему очень не нравилось то, что начало происходить недавно.
Браконьеры, что ли, у нас появились? - спросил Антон у своих лаек. Бег и Тайга, черно-белые, с пушистыми хвостами-бубликами, смотрели на хозяина карими внимательными глазами.
Они шли по лесу. Собаки шныряли кругами. Вдруг раздался тревожный лай. Антон знал этот лай - что-то случилось, Бег зовет хозяина.

На траве лежала половина туши молодого оленя.
Кто-то острейшим ножом разделал тушу и половину унес с собой, оставив пустую шкуру. Кровь уже остыла и свернулась.
Лайки осторожно нюхали траву, шерсть на их загривках подымалась дыбом, Тайга, зарычав, сбилась на тоскливый вой. А Бег рычал, время от времени захлебываясь капающей из пасти слюной. Антон никогда не видел своих отважных собак такими испуганными.
Антон осмотрел траву, палую листву в поисках возможных следов, да куда там, - была бы зима, снег, а осенью толком ничего не разглядишь.
Кто же это у нас в лесу безобразничает? - спросил у собак Антон.