Иваново детство

- В мире так мало духовности и доброты, - сказала директор детского дома, подливая чай только поступившей к ним музыкальной руководительнице, глаза которой увлажнялись слезами, когда та рассказывала о надвигающейся на Бетховена глухоте. - Кстати,  попробуйте этот зефир, очень пикантный вкус… Я в людях хорошо разбираюсь. Вы прямо созданы для нас. Дети вас так любят. Все время спрашивают: когда Зоя Павловна придет? Особенно Ванечка.

Зоя Павловна облегченно перевела дух. Слава Богу, не выгоняют. Вызов к заведующей не сулил ничего хорошего. В городе работы не найти, только это место и подвернулось. Надо, однако, позиции свои закрепить.

- Я к нему тоже сразу прониклась, - ответила она с сахарным выражением лица.

Столько сладости, столько патоки не было здесь, наверное, ни на одном чаепитии.
 
- Правда? – заведующая осклабилась и чуть подалась вперед. В ее глазах мелькнул хищный блеск. – Возьмите его в гости на выходные! Надо показать, как он нам дорог. У мальчика такая тяжелая судьба! Мне даже страшно рассказывать. И у него явно музыкальный талант.

Последнее заведующая придумала только что и даже испугалась. Пока что вокальные способности Иван проявлялись лишь в сумасшедших криках по ночам, но кто знает! Есть среди этих невротиков весьма одаренные.

Зоя Павловна жила одна в небольшой квартирке, где валялись в беспорядке книги и ноты, и имелось множество покрытых пылью изящных вещиц – вазочек, шкатулок, статуэток. В кухне над столом висела репродукция – юноша в царской одежде, сидя на волке, прижимает к себе испуганную принцессу. Почему на волке? Иван не решился спросить. Другой бы сразу поинтересовался: что за картина, когда написана, кто автор, в каком находится музее, как была встречена критикой той поры, а этот сидит и молчит, только ноздри раздувает от мясного запаха из духовки.

Зоя Павловна со вздохом поставила перед ним тарелку, и он впился зубами в куриную плоть, обжигаясь жиром, вытирая пальцы о скатерть.

- Осторожно, Ванечка, не торопись, - сказала Зоя Павловна, разглядывая его с брезгливым любопытством.

И почему судьба подбросила ей мальчишку? Свернуть бы голову аисту, который его принес! На этом месте должен сидеть другой, тот самый, из ее грез, с нахальными и жадными руками, который приходит к Зое Павловне по ночам и вытворяет такое, от чего лицо покрывается жаркой краской, и низ живота охватывает сладостная истома. Уж он бы заметил ее наряд – алое платье в пол и обнаженные плечи, и сзади на шее – завитки каштановых волос, чуть более темные, чем остальная прическа. Ивану же не было до этого никакого дела, он таскал вилкой печеные картошку в рот со страстным, немного застенчивым аппетитом.

- А теперь разбирать покупки! – торжественно объявила Зоя Павловна, когда он в изнеможении откинулся на сидении, отодвинув от себя тарелку с костями.
Из глубины хозяйственной сумки Зоя Павловна извлекла коробку с шахматами, пачку фломастеров, книжку про роботов и пластикового динозавра с горящими глазами и высунутым языком.

- Это тебе, мой мальчик.

Иван без всякого интереса глянул на вещи, ткнул в бок сияющую очами рептилию, и ее очи из зеленых сделались фиолетовыми.

«Что-то он совсем не рад…» - протянула про себя Зоя Павловна. «Видно, правду говорят: когда матери бросают детей, то словно душу из них вынимают. Вот и этот совсем бессердечный».

Она вздохнула, включила музыку и отправилась на кухню мыть посуду. Но никак не могла успокоиться. «Нет, каков, а?» - Зоя Павловна почувствовала, что заводится. «Даже спасибо не сказал! А я деньги, между прочим, потратила. Если бы мне кто набор французской косметики подарил, я бы руки ему лизала. Так ведь не дарит никто!»

И она в сердцах швырнула в раковину крышку от сковородки. Несколько минут Зоя Павловна ожесточенно скребла кастрюлю, боясь расплакаться, потом подняла глаза: в проеме двери было видно, как Иван, оставшись один, тихонько двигался в такт мелодии. Ничего себе! Неужели директор права? И мы вырастим из него музыканта? А что? В интернате у психов тоже есть хор, а в тюрьму попадет – срок скостят за участие в самодеятельности.

Зоя Павловна усмехнулась и подошла к нему.

- Голову выше держи. Вот хорошо! Да не шатайся, как пальмовый лист! Бедрами шевели, бедрами. Ну-ка, еще раз!

Она обхватила его за плечи и подвела к широкому зеркалу трюмо.

- Как мы с тобой смотримся вдвоем! Расслабься, что ты такой напряженный? Будто меня боишься. Что? Не любишь на себя глядеть? Почему?

Она взяла его за подбородок и повернула обратно к отражению.

- Какой привлекательный молодой человек! Можно сразу влюбиться. В линии губ столько мужества и страсти! Сколько тебе сейчас? Тринадцать? Пора заняться тобой. Больше всего я ценю в мужчинах учтивость и элегантность.

Всю неделю Иван ждал следующих выходных. Временами его охватывала незнакомая доселе веселость, все люди начинали казаться ему добрыми и родными. Он выискивал, что бы приятного им сказать, и отвечал всем с неизменной улыбкой. Зоя Павловна, встречаясь с ним в коридорах, была по обыкновению приветлива, но ни чем не выказывала особого к нему расположения. Может, ему все приснилось? Та квартира с подушечками на диване, с сухими букетами роз в запыленных вазах, с оплывшей свечой на пианино, где рядом - изваяние собаки, и у нее под животом два мальчика сосут молоко.

- Орлов, а ты почему еще здесь? – поймала Ивана директор в субботу после завтрака. – Зоя Павловна уже заждалась. Ну-ка, собрал вещи и домой!

Сердце бешено застучало, и Иван помчался к остановке со всей прытью, на которую был способен, волнуясь лишь о том, что выходные, едва начавшись, неумолимо подходят к концу, и все меньше остается отпущенных ему на счастье минут. Великость счастья ошеломила его, и все казалось: за это надо будет потом чем-то платить, на что у него не хватит сил. Горло схватывала судорога от того, что еще немного – и он увидит, наконец, ее, свою прелесть и божество. Вокруг загорался прозрачный и мягкий свет, хотя зимнее солнце низко стояло над головой и походило на полурастворившуюся в воде бледно-желтую таблетку, какие давали в приюте от глистов.

Ветер налетел на него со строптивостью хулигана, ударил в грудь, пытаясь вернуть Ивана назад, схватил за конец шарфа, но мальчик отнял шарф и ринулся к остановке, стыдливо подумав по-взрослому у киоска: а не купить ли цветы? Но у подъезда вдруг замедлил движенье, внезапно ощутив себя маленьким и нелепым, прошелся вокруг дома, убеждая неизвестно кого, что приехал сюда только потому, что послали. Наконец, поднялся на этаж, и, робея, ткнул пальцем в звонок.

Лампочка трещала под потолком, да натужные жилы лифта со скрежетом тягали кабину. Но вот послышались на той стороне шаги… Мигнул стеклянный глазок, в квартире помедлили, будто размышляя, и Зоя Павловна, еще горячая от сна, в пижаме, вся такая мягкая, тонкая, нежная, распахнула Ивану двери и объятья. Он ощутил тонкую сладости вчерашних духов.

Иван надеялся, что Зоя Павловна опять начнет с ним танцевать, чтобы привить ему «мужские манеры», но она затеяла уборку и послала его на улицу выколачивать ковер. Иван и этому был рад, расстелил его на снегу, улегся сверху и стал смотреть сквозь сплетенные ветви деревьев на уже по-весеннему синее небо. Словно узник через прутья темницы, зная, что скоро выпущен будет на волю. Он лежал и улыбался, а когда вернулся, Зоя Павловна наполнила ему ванну, взбив ароматную пену, потом усадила за стол и угостила кофе с орешками.

- Ну что, Ваня, сразимся? – она достала деревянный ящик, где постукивали, перекатываясь, фигуры. – Умеешь? Посмотрим кто кого?

Иван, разнеженный после ванной, с торчащими в стороны влажными волосами, уверенно кивнул, плотней запахнул халат и стал вслед за ней расставлять фигуры. Он помнил, как ходят лишь пешки и слоны, однообразно двигал их по полю и даже выстроил из них подобие ограды. Как вдруг резвый конек перепрыгнул через нее, подобрался к Иванову королю, плюхнулся рядом и с глумливым ржанием принялись теснить того к краю доски. Иван хотел прихлопнуть нахала, но тут, откуда ни возьмись, выскочил горделивый ферзь, тряхнул плюмажем на каске и врезал в бок Иванову слону. Тот грохнулся оземь, подергался и затих – поверженный, униженный, жалкий. Потом пешка двинула бедром и вышибла ладью Ивана с помоста. Остался король, обнаженный и расхристанный. Он метался в растерянности по полю, пока вражеские воины, не пленили его, победоносно стуча мечами о щиты.

- Сдавайся, Ваня, сдавайся! – Зоя Павловна, раскраснелась от возбуждения и испытывала к юному гостю уже непритворное расположение. – Обожаю эту игру! Мал ты еще со мною тягаться! Никто в целом свете не одолел такую женщину как я.

 Всякий раз он уходил от нее с горечью, по мере того, как сгущались сумерки, все больше мрачнел, становился молчаливым, часто глядел в окно на расчерченное тенями футбольное поле, бросая украдкой на Зою Павловну жадные взгляды, желая как можно четче сохранить ее образ, чтобы унести с собой. В этих взглядах не было уже прежнего дружелюбия, только горькая зависть: ему с ней так хорошо, но нужно с ней расставаться, а она с собой  никогда не расстается, должно быть, всегда испытывает от этого неизъяснимое блаженство.

 - Девочки, представьте, сам пришел: книжку, говорит, дайте, - возбужденно рассказывала воспитательница средней группы, исполнявшая в приюте по совместительству должность библиотекаря.
 
- Да ну? – усомнилась медсестра. – Он же на голову дефективный.

- Вот и я о том же! Какую книжку тебе, спрашиваю, убогий? А он, знаешь что ответил?

- Что? – женщины, приоткрыв рты, придвинулись ближе к ней.

- Про шахматы!

Собеседницы прыснули, разразившись чуть сдержанным хохотом.

- Ладно, это хоть не колюще-режущие предметы. А то у Макеева вчера мячик отняли, так он кулаком стекло высадил.

Слух о диковинном увлечении Ивана докатился и до заведующей.

- Вот это я понимаю: педагогические успехи, милочка! – заговорила она, лишь только Зоя Павловна показалась на пороге ее кабинета. – Я вас представлю к награде! Благодаря вам, он стал другим человеком. Давеча в повариху плюнул, так потом извинился. Знаете что? Забирайте его насовсем! Зачем тянуть? Будет вам в старости подмога. Волосы-то у вас на висках уже совсем седые. Заболеете – некому и в аптеку сходить. Вон у нас случай был: умерла старушка, так через месяц только заметили. Вскрыли дверь – а труп уже разложился: вонь, черви, жидкость зловонная сочится. Вам такое нужно? Вот что значит быть эгоистом. А подарила бы себя ребеночку, глядишь, все вышло бы и по-другому. Забирайте! Вам воздастся свыше за доброе дело. Государство вас не оставит.

И заведующая выразительно подняла палец, который уперся в висящий на стене портрет президента.

Зоя Павловна хотела что-то возразить, но взглянула на сидевшего рядом Ивана. Сгорбившись, поджав ногу под себя, он вертел в руках бутылочку с клеем. Вдруг солнце ударило ему в лицо, и Зоя Павловна заметила, что у Ивана - длинные, как у девочки ресницы, который бросают на глаза красивую тень, дивно меняя их цвет – из серых они делаются зеленоватыми. А если ему чуть отрастить волосы, он станет похож на средневекового мальчика-менестреля.

Сердце Зои Павловны дернулось, поплыло и наполнилось невыразимо приятным чувством, что и решило участь Ивана, а директор подумала с удовольствием:  если и дальше усыновления пойдут столь успешно, можно закрыть детдом и уйти на пенсию. Главное – сделать это побыстрее, пока детей не начали возвращать.

Теперь по выходным Иван не торопился вставать. Он лежал, слушая шум соседей за стеной и как на улице, позванивая и дребезжа, проезжают трамваи. Приходила Зоя Павловна, садилась к нему на кровать: «Ну что, Ваня, как спалось?» А вечерами она пела ему колыбельные.

От них что-то таяло в нем, погружало в расслабленную негу, из которой он возвращался энергичным и расторопным, его голос приобретал уверенность, походка – твердость, а пальцы – гибкость и быстроту. Он начал лучше учиться в школе, а однажды ловко вспорол брюхо карпу, обвалял в муке и выложил на сковородку, после чего стал внимательней относиться к содержимому холодильника.

- Ты рыбу больше не покупай в магазине на углу, она там часто с душком, - говорил он, заходя в комнату, где Зоя Павловна сидела, склонившись над партитурой. – И через полчаса есть иди, я омлет приготовил. Сейчас салат порежу и все.

- Спасибо, милый, - рассеянно отзывалась Зоя Павловна. – Стол в комнате такой низкий, я уже ослепла вся и осанку испортила. Может, придумаешь что-нибудь?
Иван деловито осматривал ножки.

- Завтра брусочки приделаю. Кстати, ты хотела выкинуть это кресло. Заодно и займусь. Разломаю его на кусочки.

- Не тяжело, детка?

- Я сильный! Ты попробуй, - он хватал ее руку и тянул к своему плечу. Зоя Павловна трепала Ивана по щеке и целовала в макушку. Иногда вместе они смотрели кино, и он клал голову ей на колени.

- Мальчик мой, - она гладила его по волосам, - ты такой чуткий и внимательный человек. Без тебя я была бы совсем одинока.

Этими и подобными словами она все глубже проникала ему в душу, и вот он уже копался в туалетном бачке, чтобы починить унитаз и сэкономить Зое Павловне деньги на слесаре.

- Оторвись, милый, посмотри, что я тебя купила, - Зоя Павловна приоткрыла дверь в ванную, призывно улыбаясь, держа завернутый в тряпку похожий на книгу предмет.
Иван вытер руки, тыльной стороной ладони откинул волосы со лба, сдвинул бархатистую ткань и увидел потемневшую от времени икону.

- Я сразу решила, что она должна быть твоя, - с упоением лепетала Зоя Павловна. – В ней столько любви! Такие тонкие пальчики у маленького Христа, так трепетно прижимается Он к своей маме.

В порыве восторга она схватила Ивана за кисть, покрытую цыпками, холодную от воды, скрюченную, чем-то неуловимо похожую на птичью. Потом перевела взор на унитаз.

- Ну как, получается? – поинтересовалась она, пока Иван с боязливым любопытством разглядывал священные лики. - Постарайся, дорогой, еще немного. Я сама не могу, у меня маникюр. Может, отремонтируем? А то, знаешь, сколько они сейчас за это сдерут!

- А ты со мной полежишь как вчера?

- Полежу и песенку спою. Ты хочешь про мишку или про ежика?

- Все равно. Лишь бы с тобой.

- Ах ты мой сладкий! Ну, выбирай, чем мы вечером займемся?

- В шахматы хочу, - решился Иван, правда, дернулось сомнение: не рано ли?

- В шахматы? – переспросила Зоя Павловна. – Ну, давай. Только ты будешь думать долго над ходами, я вязание возьму.

Иван смело двинул пешку на фланге. Переставил через все поле слона.
 
- Коники мне нравятся, коники… - пропела Зоя Павловна, нанизывая на спицу упавшую петлю. – У них такие красивые резные головки.

Иван нацелил ферзя на ее центральную пешку.

- Ваня, что ты скачешь, как сумасшедший. Это моя половина поля. Не заходи на нее. У тебя у самого места полно.

- Мат, - коротко подытожил Иван.

Зоя Павловна воззрилась на фигуры. По мере того как истина доходила до нее, ее щеки приобретали пурпурный оттенок.

- Совести у тебя нет, - разозлилась она как будто всерьез. – Мы же только начали. Испортил игру. Вот не буду тебя любить.

- Ну, прости.

- Думай теперь, чем искупить вину.

- Хочешь, почищу тебе сапоги?

- Ладно. А потом сделаешь мне массаж. Врач сказал шею разминать.

- Хорошо, только не сердись.

- А ты не нахальничай! У меня еще никто не выигрывал. Я, правда, - печально призналась она, - больше ни с кем и не играла.

После этой победы Иван почему-то окончательно утвердился в мысли, что имеет на Зою Павловну особые права, что он - ее опора, и она без него не проживет, вот и икону ему подарила, словно некий залог.

Однажды, перебирая на холодильнике книги, он обнаружил два билета в театр, из чего следовало только одно: Зоя Павловна собирается познакомить Ивана с классическим искусством. Ведь театр не какой-нибудь, а Большой, и не где-нибудь, а в Москве, до которой надо ехать два часа на электричке.

«Не пойду», - подумал Иван, взглянув на число. «Лучше дома посижу, макет корабля доделаю». Он надеялся, что Зоя Павловна начнет его уговаривать, и собирался через какое-то время согласиться (нельзя же ей одной, без кавалера), выторговав себя в буфете пирожное и газировку, но Зоя Павловна ничего ему не сказала, в день спектакля вернулась поздно, странно возбужденная, нарядная, постукивая каблуками, поблескивая новыми сережками.

- Ну и где ты была? – спросил Иван, став в прихожей, уперев руки в бока.

- С детьми занималась, - беззаботно откликнулась она.

- Дети уже спят давно, - Иван был непримирим. – Сережки тоже они тебе подарили?
- Слушай, Ваня, иди к себе. Перестань меня душить.

Он решил с ней не разговаривать, демонстративно не отвечал на вопросы, через несколько дней она не выдержала и, собираясь на работу, села рядом с ним, завитая и накрашенная, когда он допивал утренний чай.

- Ваня, прости, я сказала тебе неправду. Я ходила в театр со своим институтским другом. Но ты сам виноват: ревнуешь меня к каждому столбу.

Иван задышал обиженно, но с готовность примириться.

- Зачем тебе какой-то друг, когда есть я?

- Ваня, ты слишком ко мне привязался. Я взяла тебя, потому что осталась одна. Так хотелось стать кому-то нужной! Я была замужем, мы расстались. И я решила, что брак – это слишком напряженно, нервно, мучительно. Лучше я подарю себя ребенку. И вот ты – со мной. Но я чувствую, что мне не хватает именно мужчины. Ты заботишься обо мне, я тебе  благодарна, но мне хочется, чтобы это делал взрослый. А ты пытаешься занять его место. Возможно, я виновата перед тобой, не рассчитала свои силы.

Ивана передернуло от ужаса, словно он ненароком схватил электрический провод. Он зарыдал громко, отчаянно, не стыдясь, застучал кулаками по столу, схватил пепельницу (к Зое Павловне приходили иногда курящие гости) и швырнул в картину. Стекло разлетелось на куски. Слом оказался возле головы царевича. По лицу у него теперь разбегались мелкие морщинки. Зоя Павловна испуганно сжалась в углу. Иван уронил голову на руки и продолжал плакать, подвывая и всхлипывая, но постепенно затихал, успокаиваясь. Поняв, что новых приступов буйства не ожидается, Зоя Павловна ободрилась, встала и взглянула в зеркало.

- Ваня, как не стыдно, испортил дорогую вещь. У меня сегодня такой ответственный день, а ты меня нервируешь. В младшей группе спектакль ставим. «Мама для мамонтенка». Я сценарий написала, а воспитатели возражают: не годится, дескать, для детского дома. А, по-моему, ничего, песня там такая трогательная...

Иван вытер слезы и злобно сощурился. Нет, его так просто не возьмешь, он не какой-то там глупый нарисованный царевич. «Хотела меня оттеснить? Не получится! Мы еще посмотрим кто кого. Думаешь, не справлюсь с сильными и большими? Так вот почему, сидя за ноутбуком, ты все время отворачивала от меня экран! Не отдам тебя никому, моя звездочка. Мне бы только узнать, что ты от меня таишь…»

Когда Зоя Павловна ушла, Иван подобралася к ее компьютеру и посмотрел, какие страницы она посещала. Так и есть! Ищет по интернету жениха! И кое с кем уже завязалась переписка! Иван с ненавистью удалил все последние письма, которые она еще не успела прочесть. Потом стал листать ее почту. Было занятно встречать кое-где ее рассказы подругам о себе самом, как, например, однажды он  пожарил в ведре шашлыки на балконе.

И так Иван начал делать регулярно: Зоя Павловна – за дверь, он – к монитору, смотреть, какие новости на фронте знакомств, кто еще им с Зоечкой написал за минувшие сутки. «А что если бы я и правда был женщиной?» - думал он порой, выволакивал из шкафа ее вещи, облачался в них, проводил по губам помадой, покусывая и пробуя на вкус, и мазал тушью свои длинные реснички. Потом, наряженный, возвращался к монитору.

«Надо познакомиться с кем-нибудь», - решил он однажды, быстренько набросал выдуманную анкету и сделал селфи в ванной. «Найду себе богатого любовника. Отвезет меня на Мальдивы. Там сбегу от него и сделаюсь рыбаком. Только имя надо себе придумать. Пусть будет Ира, цветочница из магазина, которая в танцевальную студию ходит. Он сделал перед зеркалом несколько грациозных па. И сразу же посыпались сообщения.

«Вы очаровательны!» - было в одном из них. «Можно увидеть ваше фото в полный рост?». «Не могу, я парализована», - отправил Иван в ответ. «Выглядишь как мертвячка», - прочитал Иван от второго адресата. «Хоть бы себя в порядок привела, прежде чем знакомиться». Этому Иван послал несколько матерных фраз. «Давай подружимся, милая девушка», - третье послание понравилось Ивану больше всего, да и паренек симпатичный, востроносый такой, смешливый. Иван сочинил ему ответное приветствие и добавил пылающее сердечко.

Остальное время дня он проводил за компьютерной игрой «Angry Birds», где движением пальца по экрану нужно было убивать разноцветными птичками зеленых свиней. Он «убивал» и мужчин Зои Павловны, простым  движением мышки перекраивая человеческие судьбы, отправляя письма в мусорную корзину. Не получая ответа, «женихи» переставали писать и навсегда исчезали из жизни его кумира. Вся жизнь стала казаться ему сплошной игрой.

Тем временем Зоя Павловна переменилась. Она стала подолу задерживаться на работе, перестала читать ему перед сном и пускать с ним поезда по игрушечной железной дороге. Их долгие беседы за чаепитиями прекратились. Иван преданно заглядывал Зое Павловне в лицо, стараясь отыскать ее прежнюю, а ее почему-то это стало раздражать, и однажды она накричала на него. Потом долго извинялась, обнимала, целовала в голову, говорила много ласковых слов, и Иван, было, поверил, что все сделалось как раньше. Но отчуждение между ними оставалось, и всплески гнева в его адрес повторялись. Иван услышал, как она жаловалась кому-то по телефону: «Никогда в жизни ни на кого не орала. Только на бывшего мужа и на него».

Иван увидел институтского друга Зои Павловны, когда она заболела, лежала с температурой. Иван кормил ее бульоном, заваривал чай и даже согласился позвать врача, хотя не любил в доме посторонних. Врач прописал лекарства. Кое-что Иван купил в аптеке поблизости, но за одним препаратом надо было ехать далеко. Зоя Павловна попросила не оставлять ее одну и позвонила Олегу, другу юности, который работал поблизости от того места, где продавали лекарство.

Вечером он появился у них. Иван встретил его неприязненно, взял флакончик из рук, отдал деньги и хотел захлопнуть дверь, но Зоя Павловна из комнаты слабым голосом позвала Олега. Они разговорились, и он, засидевшись допоздна, остался ночевать. Ему постелили на кухне. Напрасно Иван убеждал его ехать домой, уверяя, что больной требуется покой. Следующий день, субботу, он тоже провел у них. Зоя Павловна была рада, они все время беседовали и иногда над чем-то тихо смеялись вдвоем. Иван злился, ходил мимо, стараясь придать себе обиженный вид, ожидая, что спросят, почему он такой грустный. Но на него не обращали внимания. Днем в воскресенье Олег, подавая Зое Павловне лекарство, нежно коснулся ее руки. Иван вскипел и ударил его.

- Ты, урод, уходи отсюда! Нечего тебе здесь делать!

Олег схватил его за локоть, пытаясь вывести из комнаты. Иван стал вырываться и пинать его, стараясь задеть посильней.

- Взяла какого-то ненормального! – кричал Олег у дверей. – Вот сама и разбирайся с ним! Ноги моей здесь больше не будет!

Зоя Павловна выздоровела, и жизнь потекла как обычно. С Иваном она была ровна, холодна и почти не разговаривала. А он все надеялся и ждал, что прошлое вернется, и он снова для нее станет желанным и дорогим. Когда она сердилась и обрушивала на него град упреков, он стоически выносил эту непогоду, веря, что когда-нибудь проглянут солнечные лучи. И чем больше Иван сейчас терпит, тем больше будет за это вознагражден. Это своего рода испытание его любви к ней. Что только не называют люди любовью!

Оставаясь один, Иван часто плакал, как-то по-звериному скулил от того, что в кои-то веки он попытался опереться на человека, и вдруг ощутил под собой пустоту. Не ту привычную, детдомовскую, в которой он уже научился держать равновесие, а пугающую, незнакомую, когда на опору он уже перенес всю тяжесть своей души, намереваясь отдохнуть, и вдруг поддержка исчезла, и он рухнул в пропасть, в небытие, в преисподнюю.

Но вот Зоя Павловна опять переменилась,  стала с Иваном шутить, подарила ему спортивную сумку, заменила на новые его стоптанные кроссовки, а однажды, уходя на работу, присела к нему на кровать и крепко его обняла.

- Ваня, бедный, натерпелся ты от меня! Теперь все будет иначе. Не стану я замуж выходить. Экий морок нашел на меня! Будем жить с тобой только вдвоем, заведем собаку. Хочешь, отдам тебя в школу игры на барабанах? Я видела на остановке объявление. А потом уедем далеко-далеко и станем уличными музыкантами. У нас будет дрессированная морская свинка в костюмчике с эполетами. Ты станешь наигрывать марши, а она - вышагивать перед публикой. Я надену белое платье, а у тебя будут штаны с застежками у колен. Сегодня я прогуляю работу. Пойдем в зоопарк, накормлю тебя досыта мороженым. А пока полежи, я завтрак приготовлю. Любишь яичницу с томатами? Да не вставай ты, я сюда принесу. Надо же тебя когда-то побаловать!

Иван засмеялся. Такого в жизни не бывает. Зоя Павловна давно на работе, а в холодильнике – он знает точно – нет ни яиц, ни помидоров. Сумку она ему подарила не для заграничного путешествия, а для того, чтобы он, отправляясь в приют, сложил свое барахлишко. И когда он туда поедет, его обувь не должна развалиться по пути. Иван встал, намазал майонез на хлеб и, жуя бутерброд, включил компьютер, обнаружив, что Зоя Павловна стала переписываться с мужчиной. Так вот в чем причина ее веселости!

Они любезничали между собой и посылали друг другу картинки.
Иван, разозлившись, хотел стереть его последнее письмо, чтобы Зоя Павловна напрасно прождала ответа да и забыла, ведь телефонами обменяться они еще не успели, но зачем-то стал читать его анкету. Какой, однако, мощный кряжестый торс! Работает укротителем в цирке. Очень кстати! А то Зоя Павловна из ласковой кошечки давно превратилась в опасную рысь. Быть может, он знает тайное слово, способное преложить свирепство ее на кротость? И так сумеет ее погладить, что она, выгнув спину, начнет, мурлыча, тереться у его ног? А то она скоро разметает внутренности Иван по клетке, вопьется когтями, станет играть с ними, как с мышонком, оставляя на полу багровые кровяные следы.

Иван не стал удалять письмо. Он понимал, что еще немного, и эти многообещающие отношения перейдут в реальность. И тогда их уже не остановить, они понесутся, все ускоряясь, пока не достигнут логического конца. Иван потеряет над ними контроль. Эта лавина подхватит его, сомнет его жизнь, разобьет, сокрушит, как препятствие. «Ладно, пусть, - устало подумал он. - Я все равно не могу быть для нее мужем. А так, может, она будет счастлива».

И он захлопнул крышку ноутбука, словно ставя рубеж между прошлой жизнью и новой.
 
Вскоре этот человек появился перед его глазами: высокий крупный  мужчина с толстыми пальцами, поросшим жесткими черными волосами. Был у него алый перстень, шарф вместо галстука, громкий голос, узкие длинные залысины, как полосы на спине у бурундука, ореховая трубка, которую время от времени он очищал твердым и толстым ногтем, покашливая и постукивая ею о стол. Зоя Павловна расцвела! Гибкая и стройная, она так и льнула к нему, обвиваясь, словно плющ вокруг столба, которому не опасна его  ядовитость, потому что он каменный или деревянный.
Они стали встречаться, не скрывая этого от Ивана. Тот ощущал себя  на отшибе, по привычке ходил в школу, машинально делал уроки, а потом сидел в  комнате, слыша за стеной приглушенные голоса. Зоя Павловна была вся  целиком в своих новых переживаниях. Казалось, они не оставляли места у нее в душе ни для чего другого. В доме только и велись разговоры о Брониславе. Она часами обсуждала его с подругами, вскрикивая иногда в избытке чувств: «о боже, какой мужчина!», при этом неестественно хохоча.

Разбитого «царевича» на стене заменили. Теперь там висела «девочка на шаре», грациозно изогнувшаяся перед могучим циркачом с могучей спиной и коротко стриженым затылком. А рядом с картиной возлюбленный Зои Павловны, (который почему-то возвращался с работы в штанах, облепленных желтой кошачьей шерстью, как будто выходил на арену не переодеваясь), повесил на гвоздике цирковую плетку из свиной кожи, от которой неудержимо несло зверинцем.
Наконец, час пробил, и это свершилось.

- Ваня, мы с Брониславом решили пожениться. После свадьбы мы уедем на несколько недель заграницу. Во Францию. Я не могу оставить тебя так долго одного. Придется побыть немного в приюте. Мне так будет спокойней.

Иван грустно усмехнулся. Не было сил возражать. Не было веры в то, что это может что-то изменить. Не было надежды, не было желания жить. Ничего не было. Зоя Павловна не сказала, заберет ли она его по возвращении. Но он знал, что ее уже потерял.

Когда Иван отвез свои вещи назад, он зачем-то вернулся. Ключи у него еще не забрали. Дома никого не было. Он ходил по квартире, где прожил столько счастливых дней и вспоминал. Выглянул в окно и заметил, как от автобусной остановки идут Зоя Павловна и Бронислав.

Она держит его под руку и что-то оживленно говорит ему в ухо. Он обнимает ее, она хохочет, повисает на нем, они начинают шутливо бороться, пытаясь повалить друг друга в снег. Иван смотрел на них. «Если бы не я, ничего этого у тебя бы не было», - подумал он и вдруг почувствовал себя взрослым и сильным. Ему захотелось сделаться гигантом и заслонить эту женщину от холода и ветра, от напастей и бед. Жгучая нежность и жалость заполнили все его существо. Он сдернул с вешалки куртку и выбежал прочь, намериваясь никогда больше не возвращаться.