Девушка Пела в Церковном Хоре

Девушка пела в церковном хоре
О всех усталых в чужом краю,
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех, забывших радость свою.

Так пел ее голос, летящий в купол,
И луч сиял на белом плече,
И каждый из мрака смотрел и слушал,
Как белое платье пело в луче.

И всем казалось, что радость будет,
Что в тихой заводи все корабли,
Что на чужбине усталые люди
Светлую жизнь себе обрели.

И голос был сладок, и луч был тонок,
И только высоко, у царских врат,
Причастный тайнам, — плакал ребенок
О том, что никто не придет назад.

Александр Блок, 1905 г.

   У Зины был сильный и чистый голос. Ей хотелось петь - всегда, в любом настроении - так, чтобы голос летел и подымался к небу, отдаваясь эхом от голубого свода. Этим сводом для Зины стал расписной купол церкви. Зина пела в церковном хоре. Хор подарил ей суженого, происходившего из старинного украинского казацкого рода.
Илья был учителем, был увлечен историей, но еще более - хоровой гармонией, и теми вибрациями, что возникали при многоголосом пении под сводами церкви. Он стал руководителем церковного хора, и отдавался этому увлечению со всей страстью молодого, неженатого мужчины.
К этой страсти нежданно-негаданно добавилась новая страсть - к солистке его хора, волей судьбы оказавшейся в том же губернском украинском городе, где жил и работал Илья. Зинаида была внучкой родовитого дворянина. За пределами церкви она выглядела как истая дворянка: стильная, подтянутая, с отточенными манерами и искусно подобранными аксессуарами, она была иронична и немногословна. В ее глазах таился насмешливый огонек, грозивший сжечь скромных претендентов на ее сердце еще на дальних подступах.
Но под куполом церкви, Зинаида преображалась в совершенно иное существо. Глаза ее распахивались, обращаясь вверх, голос звенел, не давая ни малейшей фальши, беспрекословно следуя знакам руководителя хора. Сама Зина в эти минуты напоминала тонкую, сильную струну, готовую выдержать любую нагрузку и испытание.
 
Церковное пение и вспыхнувшее взаимное чувство придали событиям стремительный оборот. Отцу Зинаиды пришлось принять неизбежное: его дочь выходила замуж за казака - человека образованного и талантливого, но никак не ожидаемого им в зятья. Венчание законно оформило уже случившееся - Зина и Илья ожидали ребенка.
Ребенок родился в канун занимавшейся мировой грозы - в феврале 1914 года. Это была девочка, ее нарекли Галиной (что означало “морская гладь”) - имя звучало как символ полной семейной идиллии и спокойствия. Главная семейная гроза - гнев отца Зинаиды - давно миновала, и будущее выглядело безмятежным.

Вскоре Илья был призван на фронт Первой Мировой войны. Он служил при штабе, заслужил своего “Георгия”, и в связи с ранением был отправлен в тыл, на поправку здоровья. Затем разразилась революция, вслед за ней - Гражданская война. Украина была охвачена боями, бесконечными сменами властей, к этому добавлялся невиданный разгул бандитизма всех мастей. Бандитизм и грабежи открыто поощрялись большевиками - через выпускаемые ими газеты, листовки и громогласные митинги, с призывами “Грабь награбленное!” - в тех городах и губерниях, где большевики приходили к власти.

Илья с Зиной временно обосновались у старшей сестры Зинаиды. Та жила с мужем и двумя сыновьями в родовом селе, на отдаленном его возвышении - “на горе”. Это были владения “Пана Полковника” - деда Зинаиды и ее сестры, перешедшие по наследству к их отцу. До революции на этих землях располагались роскошные фруктовые сады, и на пригорке стояла заимка для отцовских работников. Что привело старшую сестру Зинаиды в такое отдаление от родовой усадьбы и главных улиц села? Ответ был прост: любовь.
Старшая сестра Зинаиды была от рождения хромоножкой - древний родовой ген сыграл свою шутку со старшей девочкой, родившейся у младшего сына Пана Полковника. Вместе с хромотой, девочка унаследовала и родовой характер, отмеченный сильным, скрытым чувством достоинства. Она не ощущала себя калекой, никто не чувствовал этого и в семье, несмотря на сильную хромоту девочки. Ксения была от природы чрезвычайно заботлива и предана семье, и после внезапной смерти матери (первой жены отца) естественно заменила мать младшим братьям и сестрам - словно судьба заранее предусмотрела, как смягчить разразившуюся семейную трагедию.
Однако, не прошло и пары лет, как у Ксении обнаружился избранник - наемный работник отца, из крестьян, трудившийся в тех самых фруктовых садах, раскинувшихся над селом. Это был украинский крестьянин, выпестованный многими поколениями типичной сельской малороссийской семьи: красавец, трудолюб, истинно верующий в Бога и крепкую семью. Его любовь к хромоножке была настолько искренней и всепоглощающей, что преодолела все сомнения Ксении, до того не помышлявшей о замужестве.
Конечно, и этих влюбленных ожидал гнев отца Ксении, но свадьба была сыграна, а вместе с ней - вырван с корнем флигель, стоявший исстари в родовой усадьбе. Флигель был перевезен на гору, во фруктовый сад, где с коротким словом “Живите!” отец оставил новобрачных, ожидавших своего первенца. Спустя год, смягчившийся отец поставил молодой семье крепкий дом, на той же горе - с тех пор это место проживания стало для них неизменным.

Именно в этом доме укрылся Илья с семьей, после своего возвращения с фронта Первой Мировой. Заезжие банды не знали об этой заимке, либо предпочитали не делать к ней лишнего крюка, с подъемом в гору, полагая, что брать там нечего.
В 1919 году, с приходом Деникина, пришла краткая передышка - будто в пленке времени отмотали назад несколько кадров, и появилась видимость прежней жизни. Сожженных и разрушенных усадеб, домов, как и их погибших хозяев, было уже не вернуть, но грабежи почти прекратились. Понемногу, по приказу Деникина, владельцам стали возвращать награбленное, либо они возвращали свое сами. Другим своим приказом Деникин объявил всеобщую мобилизацию: мужчин призывали на борьбу с большевиками, бандитизмом и смутой - за закон и порядок, за “великую, неделимую Россию”.

Илья не был готов идти на новую войну - не столько из-за своих политических взглядов, тяготеющих к украинской самостийности, сколько из-за своего характера, мягкого и семейного, обретшего полное счастье в союзе с Зинаидой. К тому же, в семье только что появилось пополнение - родилась вторая дочь.
Как и ожидалось, передышка на деникинский порядок была недолгой. Гражданская война гремела и катилась по украинским городам и весям еще год с лишним, следуя своим неведомым и страшным законам. К концу войны, Илья с семьей перебрался в свое родовое село, в другой уезд, где было больше возможностей прокормиться и наладить заново собственное хозяйство. Третий ребенок Ильи и Зины родился уже после войны, при окончательно утвердившейся новой власти. Это был сын - долгожданный, и страстно ожидаемый не столько Ильей, сколько Зинаидой.

Подраставшие дочери своим видом и характером напоминали ожившую зарисовку из украинской казацкой жизни. Крепко и ладно сложенные, с непокорными жесткими кудрями, непоседливые, озорные, они ничем не походили на мать. Девочки тянулись к отцу, именно он был их “доброй мамой”, с ним можно было поделиться всем, и поболтать обо всем.
Зинаида, со своей стороны, взирала на дочерей с долей отстраненности, в которой иногда сквозила тень раздражения. Все уцелевшие украшения и аксессуары Зинаиды, носимые ею с таким изяществом до революции и войны, были ныне сложены в шкатулку и убраны подальше от глаз (своих и чужих). Это только раззадоривало дочерей. Их главной домашней забавой было разыскивать материнскую шкатулку, и найдя ее, разряжаться во все кольца, подвески и серьги из найденного клада - в ожидании неминуемого гнева матери, вновь и вновь перепрятывавшей свою шкатулку.

Зинаида нескрываемо боготворила сына. Он будто воплощал в себе ее безмятежную юность, и их прежнюю жизнь с Ильей. От той жизни, ушедшей безвозвратно, остались - помимо заветной шкатулки - художественные фото, с фигурными рамочками, продуманными композициями, и непременными надписями на французском, сделанные до революции в фото-ателье, в изобилии имевшимся в каждом уездном городе прежней Украины.
Сын был задумчивым, начитанным, музыкальным ребенком. Он быстро освоил многие музыкальные инструменты, что было не редкостью в украинских селах. Но этот мальчик будто растворялся в музыке и пении - так же, как Зина и Илья растворялись в хоровом церковном пении, в годы своей молодости.

Первые десять лет после установления новой власти, семейная жизнь текла относительно спокойно. Оба Илья и Зина учительствовали в сельской школе. Селянам еще позволялось иметь надел земли и домашнюю скотину. Вдобавок к этому, Илья держал пасеку, которой отдавался всей душой. Мед был не только сладостью, но и целебным снадобьем и лекарством - на все случаи жизни.
Сельские школы были полны разновозрастных ребятишек с окрестных сел, классные комнаты набивались до отказа. Полы в школах были глиняными и быстро отсыревали в холодную погоду. Дети приносили из своих сел все простуды и хвори, нередко кашляли, вместе с ними начинали болеть и кашлять учителя. К началу 1930-х годов, Зинаида была хронической туберкулезницей. Ее главным снадобьем стал отвар из меда, алоэ и свиного жира, который в специальном горшочке стоял на печке, для поддержания в нем постоянного тепла.

Старшие дочери рано обзавелись своими детьми и семьями. Внуки не слишком радовали Зинаиду, ей чудилась в них та же непоседливость и чужеродность, что в дочерях. Лишний раз обнять малышей мешал и туберкулез. Зинаида казалась своим дочерям и внукам далекой мерцающей звездой, прохладной и отстраненной. Она и была таковой. Зинаида только вступила в 40-летний возраст, но всё лучшее для нее оставалось в прошлом. Ее душа ныне целиком принадлежала мужу и сыну. Илья, в свою очередь, был готов исполнить любое слово и желание жены. Он экспериментировал с разными сортами меда, в надежде найти для своей Зины самый целительный состав.

Пасека и пчелы были отдушиной и для самого Ильи. Он всё больше входил в противоречие с окружавшей его советской действительностью. Это противоречие обострялось с каждым новым годом и указом советской власти. Казацкая душа Ильи бунтовала против навязываемой нищеты и унижений перед бесчисленными чиновниками, рассевшимися в новообразованных советских учреждениях. Илья не стеснялся проводить прямые сравнения жизни текущей с жизнью минувшей - и делал это громко, вслух, с соседями, коллегами, с учениками на уроках. Проводимые им параллели были отнюдь не в пользу советского строя. В словах и поступках Ильи звучала не свойственная ему резкость, даже ожесточенность.
Однажды Илья пришел в советское заведение, учрежденное для выдачи специальных разрешений, на получение гражданами отрезов ткани - для пошива одежды, которую нельзя было купить в магазине. Войдя в это важное учреждение, Илья без лишних слов повернулся спиной к его сотрудникам, поднял полы своего изношенного пальто, и показал всем свои донельзя протертые, залатанные, старые брюки - со словами: -“Полюбуйтесь - советский учитель не имеет нормальных штанов!”.

Вокруг Ильи постепенно росла зона пугливого отчуждения, однако власти его не трогали, даже в разгар репрессий 1937-38 годов. В селе было много его родственников, некоторые из родни работали на советских партийных должностях. Кроме того, Илья был слишком хорошим учителем - опытным, знающим, он умел держать внимание переполненного класса и доносить самый сложный материал до сельских детей - его учили этому еще в институте школьных учителей, в дореволюционной России.
Мужем старшей дочери Ильи стал вдовец, он был много старше Галины, и немногим младше Ильи. Зять был убежденным коммунистом, что не мешало мужчинам крепко дружить и обсуждать любимую обоими тему украинской истории, за партией шахмат.

Ночной стук в дверь дома Зины и Ильи прозвучал в феврале 1941 года. Стук был нарочито грубым и громким. Первым проснулся и истошно заплакал внук - сын средней дочери, жившей в доме родителей. С того дня, и на всю оставшуюся жизнь, у ребенка остался нервный спазм - в минуты сильного волнения у него расширялись глаза и начинали непроизвольно моргать ресницы.
Вошедшие в дом люди были незнакомы, неразговорчивы, и от этого происходящее выглядело еще более зловещим. Илье велели собраться, и увели в темноту, в неизвестном направлении, не назвав никакой причины его задержания.

С тех пор на семью словно опустилась ночь. От Ильи не было никаких вестей. Сельчане, кто ранее скрепя сердце терпел Илью и его разговоры, ныне отводили душу в откровенной неприязни к его семье. Слова “враги народа” звучали всё чаще рядом с домом Зинаиды. Люди мстили за свой прежний страх, когда им приходилось отводить глаза или делать вид, что их нет рядом с Ильей - при его откровенных высказываниях. Каждый в такие минуты боялся, что донести могут на него самого - за то, что он вовремя не донес на Илью, “куда следует”.

Зинаида словно окаменела, но внутри нее еще звучала высоко натянутая струна - с ней оставался сын. Через несколько месяцев после ареста Ильи, в июне 1941 года, из советских репродукторов прозвучали страшные слова о начале войны. Сын Зины отправился в военкомат в первые же дни объявленной мобилизации, ему только минуло 18 лет. Мысль о том, чтобы оставаться дальше в родном селе, была невыносима для юноши. Война давала шанс покинуть село и уехать в никуда, отдавая себя в руки фронтовой судьбы. 

К осени 1941 года Украина была полностью оккупирована немецкими войсками. Всякое сообщение с Россией было прервано. Тем не менее, Зинаида не переставала ждать чуда - любой весточки от сына и мужа. Старшая дочь с детьми на время оккупации перебралась в другое село, к родителям своего мужа, подальше от возможных преследований, грозивших ей как жене коммуниста. С Зинаидой оставалась средняя дочь с внуком - свидетели ночного ареста Ильи, боявшиеся с тех пор любого резкого звука и стука в дверь. Однако им можно было не бояться немцев. В селе с приходом немцев открыли уцелевшую церковь, где возобновили службу, но без церковного хора и колокольного звона. Церковный хор еще звучал в душе Зинаиды. Неизвестность давала надежду, эта надежда жила в семье все два года оккупации.

К осени 1943 года село было занято наступавшей Красной Армией. Вскоре в село стала понемногу поступать почта. Вместе с почтой на Зину обрушилось два страшных удара.
Вначале пришла похоронка на сына, извещавшая, что сын “геройски погиб при обороне города Сталинграда”. Следующим было письмо от Ильи, и самые первые его строки не оставляли сомнений - Ильи больше нет, это было “письмо с того света”.
Датированное 1942 годом, письмо рассказывало, что вскоре после ареста Илья был отправлен на Урал, на строительство алюминиевого завода, где получил сильнейшее поражение легких, в первые же месяцы работы. Не способный больше работать, Илья стал “вольно-отпущенным”, и ему было позволено отбыть в близлежащую Оренбургскую область. Там Илье посчастливилось поселиться в вагончике при заброшенной колхозной пасеке - все пчеловоды были призваны на фронт, а оставшиеся колхозники не знали, что делать с пчелами. Илья писал о страшных легочных болях и своей единственной надежде - как можно быстрее умереть. Он просил молиться за него и за то, чтобы Бог взял его к себе поскорее. Оставалось неизвестным, сколько еще прожил Илья после своего письма, и где находилась его могила.

Высоко натянутая струна лопнула с резким звоном, и еще звучавший до того в душе Зины церковный хор умолк. Вскоре Зинаида слегла с пневмонией. Старенький сельский доктор отчаянно боролся за ее жизнь, веря в ее силы, несмотря на хронический туберкулез. В ход шли все известные средства и рецепты - от современных до самых старинных. Но на все уговоры дочерей принять то или иное лекарство, Зинаида безучастно отворачивалась к стене и повторяла потухшим, бесцветным голосом: -“Мне незачем больше жить”. Ежедневно навещавший Зинаиду доктор сокрушался: - “Она совсем не борется за жизнь, а ведь у организма еще есть силы!”.

Зинаида умерла в феврале 1944 года - через 3 года после ареста Ильи, и через 30 лет после рождения их с Ильей первой дочери, названной Галиной. Девушка, певшая в церковном хоре, провела на этом свете чуть более полувека - 51 полный год.

И голос был сладок, и луч был тонок,
И только высоко, у царских врат,
Причастный тайнам, — плакал ребенок
О том, что никто не придет назад.