Вернулся я на родину

Николай Петрович преподавал рисунок в местной худо-
жественной школе, единственной в этом небольшом провин-
циальном городке. Городок был славный и нравился Николаю
Петровичу своей мирной, отрешённой от всяческой суеты,
тихой жизнью. Улица, на которой он жил, была выстлана бу-
лыжником, по весне между округлостями камней пробивались
живые травинки, которые даже под колёсами, правда, редко
проезжающих здесь машин, оставались несокрушимыми в
своём упрямом стремлении к свету. За заборами, чаще всего
покосившимися, цвели яблони и, отцветая, покрывали булыж-
ник мостовой бело-розовым цветом. А под окнами его дома
посаженная каким-то добрым человеком выросла берёза, и
теперь по весне, как заневестившаяся девица, вывешивала на
зазеленевших ветвях серебристо-серые серёжки.
Наташа, ещё будучи школьницей, пришла на занятия в
ту самую художественную школу, в которой преподавал Ни-
колай Петрович. Она и не думала о рисовании всерьёз, так, из
любопытства, забежала вместе с подружкой на одно какое-то
занятие да и осталась там на все последующие годы. Рисовала
кубики, пирамидки, простейшие натюрморты, состоящие из
какой-нибудь надтреснутой кринки или горшка, прикрытых
цветастой тряпицей, а потом — гипс и живую натуру: кого-
нибудь из своих же учеников, терпеливо позирующих ради
высокого искусства.
Николай Петрович был завораживающе красив собой,
только сам он об этом словно бы и не догадывался. Ворот ру-
башки его обычно был неряшливо расстёгнут, волосы взлох-
мачены, а на плохо выбритых щеках и подбородке синевой
проглядывала оставшаяся щетина. Но глаза у него были яр-
кие, зелёные, чаще весёлые, смеющиеся и лишь иногда порой
несчастные и тоскливо-горькие. Тогда он надолго пропадал,
занятия в школе прекращались, а ученикам объявляли о его
очередной болезни. Возвращался он хмурый, с водянисто-
отёчным лицом и стыдливо прячущимся взглядом. Потом
взгляд прояснялся, и глаза опять становились яркими, зелё-
ными, смеющимися.
Наташе нравилось, когда Николай Петрович, остановив-
шись подле неё, рассматривал очередной её рисунок. Он на-
клонялся к ней, и она ощущала исходящий от него дымный
запах сигареты, выкуренной там, за пределами класса. Иногда
он ругал её и говорил с возмущением:
— Наташа, ты опять взяла не тот цвет… Соображать
надо, большая уже…
Она не обижалась. А когда она, действительно, выросла,
это было в десятом классе, он, засмущавшись, впервые обра-
тился к ней на «вы», и она тоже смутилась от этого неожидан-
ного его обращения.
Потом, в очередной раз, он заболел и совсем пропал. За-
нятия в школе прекратились, да уж было и не до них. Вскоре
Наташа уехала из своего городка в другой, большой, непри-
вычно шумный, с улицами, крытыми асфальтом, и непрерыв-
ным грохотом несущихся по ним машин. Она поступила в
техникум, художественная школа дала о себе знать, и Наташа
выбрала факультет цветоводства. Возможно, потому, что так
чётко врезались в память слова Николая Петровича, повторяе-
мые на занятиях: «Стремитесь к красоте. В жизни всё должно
быть красивым». А цветы — это ведь и есть самая настоящая,
живая красота.
По окончании техникума Наташа вернулась в свой род-
ной город. Подружка, которая некогда привела её на занятия
к Николаю Петровичу, как и раньше напористая и энергич-
ная, ничего не объясняя, в первый же день схватила Наташу за
руку и потащила её, безвольную и не сопротивляющуюся, на
какую-то выставку, о которой Наташа ничего не успела узнать
и услышать.
Выставка проходила в центральной библиотеке города.
Здесь и раньше частенько проводились всякие культурные ме-
роприятия: то читательская конференция, то встреча с какой-
нибудь случайно заехавшей в городок знаменитостью, а то и
выставка картин какого-нибудь местного художника.
При входе в библиотеку на прикреплённом к доске объ-
явлений белом листе ватмана Наташа увидела фотографию
Николая Петровича, серенькую, невыразительную и лишь от-
далённо на него похожую. Под фотографией, чуть ниже, круп-
ными буквами было написано: «Выставка работ…» Она не
стала читать до конца. Ей почему-то вдруг захотелось убежать,
спрятаться, она даже непроизвольно сделала несколько шагов
назад, но победило желание быть там и увидеть его.
Они вошли в зал. Конечно, это было счастливое совпаде-
ние. Николай Петрович с самого первого дня открытия выстав-
ки больше здесь не был. Да и сегодня так, заглянул на минутку,
постоял у входа и хотел было уйти, но задержался. Ещё раз из-
далека взглянул на пейзаж, выставленный в дальнем конце зала
и решил подойти поближе: крутой речной берег, просевший
мартовский снег. Весна разбудила реку, ледоход уже прошёл,
и только одинокая, невзрачно-серая льдина своим изуродован-
ным краем тоскливо жмётся к берегу. «Снег… Снег ему явно
не удался. Конечно, это март, но здесь слишком много от Юона,
ярко, пёстро. Это и хорошо и почему-то неприятно…»
Николай Петрович как-то неопределённо махнул рукой и
снова пошёл к выходу. И тут он увидел Наташу. Она увидела
его раньше, вид у неё был смущённый и растерянный. Он по-
дошёл, поздоровался и, не находя слов и не зная, что сказать,
теперь лишь смотрел на неё. Ничего, совсем ничего не оста-
лось в ней от той девочки-подростка, которую он всего лишь
года три-четыре тому назад наставлял в рисовании, а другой
раз и поругивал. Он словно бы увидел это: вот она сосредото-
ченно водит по бумаге карандашом, а хвостик косички мешает
ей, и она то и дело отводит его рукой. Теперь косичек не было,
была толстая светло-русая коса, перекинутая за спину.
Они молча пошли по залу. Зал был невелик, небольшое
помещение при библиотеке, конференц-зал, как с оттенком лёг-
кой иронии называли его сами библиотечные работники. Но
было здесь светло и просторно. Наташе никогда раньше не при-
ходилось видеть работы Николая Петровича, он мало кому их
показывал, писал для себя в те счастливо-радостные дни, когда
рука сама невольно тянулась к кисти. Тогда он мог работать до
одурения: ни есть, ни спать, только работать. Правда, такие дни
в его жизни выпадали не часто, но они были.
Наташа медленно переходила от картины к картине. Неза-
будки в простом гранёном стакане, такие живые, что невольно
хочется дотронуться рукой; в глиняной кринке букет полевых
цветов, здесь ромашки, колокольчики и кашка, её бело-розо-
вая головка выглядывает из пёстрой густоты букета. Золотые
осенние шары, сорванные и, как бы невзначай, брошенные
на деревянную скамью; яблоневая ветка, наполовину отцвет-
шая, с подхваченными ветром, летящими по воздуху лепест-
ками. И пейзажи, в которых легко угадывались окрестности
городка: лес, куда по осени горожане ходят за грибами; узкая
полоса жаркого полуденного неба над просекой и уходящая
вдаль, словно выплетенная из кружева, линия электропереда-
чи. Сколько раз Наташа ходила сюда за малиной. А вот речная
пойма и стога сена на ней: золотой августовский вечер, и стога
стоят, словно бы вызолоченные. И река. Яркий весенний день.
Сколько света и радости. И эта одинокая льдина, уткнувшаяся
в берег. Что-то больное в этом и горькое. Так, наверное, всегда
в жизни, боль и радость, они вместе.
В который раз уже Николай Петрович принимается ру-
гать себя. Теперь ему не нравится не только Юоновский снег
со своей, ничем не оправданной, пестротой, но и всё осталь-
ное: река, берег, льдина. Всё плохо, всё очень плохо…
Наташа обернулась и посмотрела на Николая Петровича.
Руки её совсем по-детски скрещены и прижаты к груди.
— Как хорошо! Как же хорошо! — сказала она.
Он снова посмотрел на картину. Всё тот же крутой обрыв
над рекой и льдина, прижатая течением к берегу. Но всё вдруг
преобразилось, заиграло, наполнилось светом и радостью.
Он заторопился.
— Наташа, а вы узнали? Это ведь наша река… А место
узнали?
— Да, — сказала Наташа, — конечно, узнала. Только я
никогда не думала, что здесь так красиво… ранней весной…
И вдруг он сказал неожиданно для себя.
— А пойдёмте туда сейчас… Это ведь недалеко…
Она засмеялась. В его торопливости было что-то мальчи-
шеское, озорное.
Они пошли по городской улице мимо небольшого само-
деятельного базарчика. На выходе из него, разложив поверх
картонной коробки букетики из уже заметно привядших рома-
шек, сидела старуха в цветастом, заметно выгоревшем платье
и сонно щурилась на проходящих мимо. Наташа приостанови-
лась, и Николай Петрович понял это по-своему. Он выгреб из
кармана мелочь и высыпал полную горсть монет прямо на ко-
робку. Старуха встрепенулась, сбросила с себя сонную одурь
и протянула Наташе букетик цветов.
— Бери, бери, дочка! На счастье!
А когда Наташа с Николаем Петровичем отошли от неё,
она долго смотрела им вслед и всё качала головой.
— Счастье-то, счастье, да какое оно…
День был жаркий. Её снова начало клонить в сон. Надо
было бы уйти, но она всё сидела возле своего бракованного то-
вара в надежде, а вдруг сыщется ещё какой-нибудь случайный
покупатель.
Они подошли к реке и остановились. Вот он тот самый бе-
рег. Как и на картине, он высок и обрывист. Внизу желтеет пес-
чаная отмель. Река тихая, словно бы заснувшая, трава местами
пожухла и выгорела. Николаю Петровичу стало неловко: уж
больно всё было обыденным и скучным. И что за глупость, с
его стороны, привести сюда Наташу? Ну и ну…
Они долго стояли молча. Группа мальчишек с криками и
какими-то удальскими посвистами промчалась мимо них. Сбе-
жав по крутой, осыпающейся под ногами, узкой тропинке, они
с визгом и хохотом взорвали лениво-сонное течение реки.
Наташа сказала:
— Когда-то через весь город и мы бегали сюда купаться.
Тогда я ещё была вашей ученицей... Плохой ученицей...
Она слегка обернулась к нему, он увидел удлинённый
овал её лица и щёку, порозовевшую то ли от смущения, то ли
от солнца, которое теперь к полудню сделалось невыносимо
жарким.
Он сказал:
— Почему же плохой?
— Я знаю, знаю, плохой, неспособной, только терпели-
вой и прилежной…
Она засмеялась и как-то вскользь посмотрела в лицо Ни-
колаю Петровичу. У неё расплелась коса, и она обхватила её
рукой. Пальцы у неё были тонкие и слабые, и ему вдруг по-
думалось, что они должны быть нежными и лёгкими в при-
косновении.
Он проводил Наташу до дома, на другой конец города, и
они расстались, ничего не сказав друг другу и ничего не обещав.
В маленьком городке знакомые люди то и дело сталкива-
ются друг с другом: «Здравствуйте, здравствуйте!» — «Да мы
уже вроде бы виделись» — «Ну да не грех ещё повидаться.» —
«Ну что ж, тогда здравствуйте, здравствуйте!»
Так и Николай Петрович с Наташей то где-нибудь в
центре столкнутся, то всё на том же единственном в городе
самодеятельном базарчике, куда Наташа забежит за какой-
нибудь снедью для дома, а Николай Петрович забредёт сюда,
сам не зная зачем. А однажды они столкнулись у входа в парк,
тоже единственный в городке. Они даже не удивились, посмо-
трели друг на друга и рассмеялись.
Вечерело. Солнце уже спряталось за крышами городских
домов, но воздух был всё ещё светлым и удивительно тёплым,
как это бывает летними июньскими вечерами. Из репродук-
тора, таинственно сокрытого в кроне раскидистого дерева, на
городскую улицу зазывно изливалось нечто похожее на старо-
модное танго. Они стояли и молча смотрели друг на друга. Со-
всем близко от входа, всего лишь за поворотом аллейки, Ни-
колай Петрович помнил это, некогда стоял невзрачный на вид,
но активно посещаемый павильончик «Мороженое». Он пред-
ложил зайти, и Наташа согласилась.
Вид у павильончика был, действительно, неприглядный,
однако внутри было светло, и на столиках в незатейливых
стеклянных вазочках стояли цветы, которыми летом полны
городские палисадники. Они сели за столик, и им принесли
мороженое. Наташа была в светлом открытом платье, открыты
были её руки, тронутые коричнево-розовым загаром, а на за-
пястье одной из них блестела полоска серебряного браслети-
ка в виде тоненькой змейки. Они говорили так, ни о чём, они
просто смотрели друг на друга.
К ним подошла официантка: высокая кружевная наколка
на круто завитых волосах и хрипловатый, прокуренный голос.
— С вас…
Наташа заспешила, достала из сумочки кошелёк, но Ни-
колай Петрович опередил её.
— Нет, нет, — сказала Наташа, — я так не могу, я должна
заплатить…
Николай Петрович улыбался, глядя на неё. Наташина
рука лежала на столе поверх маленького кошелька с серебри-
стым замочком в виде двух металлических шариков. Николай
Петрович взял Наташину руку в свою, повернул её ладонью
кверху и осторожно, как к великой драгоценности, прикоснул-
ся к ней губами.
Осенью они решили пожениться, и Наташа пригласила
Николая Петровича к себе домой — знакомиться с родителями.
Наташина семья занимала половину небольшого деревянного
дома, выстроенного ещё в старые довоенные годы. На терра-
ске, затянутой рисунчатым тюлем, уже был накрыт стол. Ната-
шин отец, моложавый, чисто выбритый и празднично принаря-
женный в белую рубашку, тут же усадил Николая Петровича
за стол. Наташин жених ему понравился: «Ну что ж, может и
староват малость, да только самой Наташке и выбирать… А так,
из благородных, видно…»
На терраске было душно, стояло особенно жаркое в этом
году бабье лето. Солнце пекло нещадно. На стекле под тюлем
отчаянно билась и жужжала залетевшая туда муха. Наташи-
на мать вынесла из дома тарелку с пирогами, поздоровалась
с гостем. Николай Петрович в знак приветствия привстал и
наклонил голову. Была Наташина мать, как и сама Наташа,
светловолосая, с косой, упрятанной в пучок, только пошире в
плечах и быстрее в движениях. Она постоянно что-то прино-
сила, ставила на стол, и в суетном движении её было какое-то
скрытое беспокойство. А когда гость ушёл, и Наташа, прово-
див его, вернулась, она сказала:
— Взрослая ты, сама всё решила… Не пожалей только…
Сказала так, будто что-то знала. В маленьком городке все
и всё знают друг о друге.
Вскоре после свадьбы, которая была более, чем скром-
ной, Наташа переехала жить к Николаю Петровичу. В его
квартирке, маленькой и тесной, было две небольшие комнаты.
В одной они устроили уютную спаленку, а другая так и оста-
лась мастерской, там Николай Петрович, когда бывал свободен
от основной работы, писал какую-нибудь очередную картину.
Запахом масляных красок и лака была пропитана вся кварти-
ра, и это нравилось Наташе. Иногда она заходила в мастер-
скую, садилась на перепачканный красками узенький диван-
чик и смотрела, как работает Николай Петрович. Наташа не
могла видеть его лица, только спину, взлохмаченные волосы и
кисть, которой он мазок за мазком накладывал краски на холст.
Она не выдерживала, подходила к нему, чтобы просто прикос-
нуться к его взлохмаченной голове или плечу. Он сердился:
«Ну вот… такой момент…» И глаза у него темнели. Потом,
извиняясь, он брал Наташины руки в свои, прижимался к ним
лицом, целовал их и снова смотрел на неё. Теперь глаза были
зелёными, смеющимися, добрыми.
Вскоре Наташа определилась с работой. В городке на-
шлись предприимчивые люди и, отвечая требованиям време-
ни, создали фирму по выращиванию цветов. Наступила глу-
бокая осень. Солнце всё реже и реже показывалось в небе,
стояли холодные пасмурные дни, а в оранжереях хозяйства
было тепло, светло, электрическое солнце согревало и дава-
ло жизнь гвоздикам, хризантемам, душистому многоцветью
лилий. Цветы отправляли в другие города, но прежде их тща-
тельно сортировали. Цветы с искривлёнными стеблями, с не-
достаточным числом лепестков или просто надломленные
выбраковывались, и за ненадобностью работники оранжереи
несли их в свои дома. Николай Петрович обычно встречал На-
ташу на пороге, целовал в холодную, зарозовевшую с улицы
щёку, бережно брал из её рук цветы и ставил в синюю, люби-
мую Наташей вазу, по краю которой бежала тонкая, золотая
каёмочка.
Как-то совсем незаметно в их городок пришла весна,
дробно простучала по подоконнику мартовская капель, а в
апреле, очнувшись от зимних холодов, ожила под окнами бе-
рёза, потянулась навстречу солнцу, и побежали, полетели друг
за другом дни в совсем уже близкое, рукой подать, горячее
лето.
Николай Петрович теперь всё чаще и чаще говорил
Наташе о предстоящей поездке в деревню. Действительно,
ехать надо было. Николай Петрович, как говорил он, ездит
туда каждое лето: родительский дом старый, надо, мол, по-
смотреть. Да и ехать-то не так далеко…
— Это моя родина, Наташенька, я там родился и вырос…
И старики мои там жили, там и померли. На местном кладби-
ще похоронены. Надо бы их навестить… А места там какие,
Наташенька! Леса кругом грибные да ягодные. Сходим. Я тебе
всё покажу. Нельзя, понимаешь, забывать свою родину. Только
там и чувствуешь себя человеком…
Он брал Наташины руки в свои, усаживал на скрипучий
диванчик и всё рассказывал и рассказывал о своей деревеньке.
И Наташе она тоже начинала нравиться.
Наконец, собрались и поехали. В электричке она задре-
мала, положила голову на плечо Николая Петровича, и при-
снился ей лес — светлый, берёзовый и много грибов среди
густой, высокой травы. К автобусу они не успели, какой-то
частник взялся довести их до деревни на своём забрызганном
грязью, видно только что прошёл дождь, синем жигулёнке.
Дорога, по которой они ехали, была разбита, вся в ямах и
колдобинах. Машину нещадно трясло и взбрасывало. А вдоль
дороги тянулись уходящие к далёкому горизонту, некогда ста-
рательно возделываемые рукой человека, а ныне поросшие гу-
стым травостоем и кустарником, заброшенные поля. Другое
было время, новое и какое-то неопределённое. Попадались
деревни, почти полностью безлюдные, и полуразвалившиеся,
кривобокие дома смотрели на проезжающих слепыми чёрными
окнами из-под сердито насупившихся дырявых крыш. Николай
Петрович ехал на переднем сиденьи. Пожилой водитель в аля-
повато разрисованной молодёжной майке занудливо-скучным
голосом жаловался на свою неудачную жизнь. Николай Петро-
вич слушал его, подсказывал дорожные повороты и, оборачи-
ваясь, смотрел на Наташу. Они так часто встречались глазами,
Наташа улыбалась, и тогда Николаю Петровичу начинало ду-
маться, что всё как-нибудь обойдётся.
Наконец, они въехали в деревню. Машина остановилась
возле небольшого, в три окна, бревенчатого дома. Николай
Петрович долго возился с висящим на двери замком. Замок
был большой, тяжёлый и чем-то походил на сторожевого пса.
Наконец, жалобно скрипнув, он открылся.
Николай Петрович занёс вещи в дом, выдвинул из-под
стола табуретку, обмахнул рукой и усадил на неё Наташу.
Часть дома занимала русская печь. Её облезлый бок был
в наскоро замазанных рыжей глиной, рисунчатых, хитро пере-
плетающихся трещинах. В углу стояла железная кровать, по-
крытая простым байковым одеялом, а посреди — стол, через
протёртую в клеёнке дыру стыдливо проглядывал его угол.
На бревенчатой стене дома, обклеенной обоями, кое-где уже
отвалившимися, на самодельной полочке стояло несколько
икон, лики святых были темны и уже плохо различимы. Всё
было бедно, просто и более, чем скромно. Однако Наташе всё
это почему-то понравилось.
Надо было устраиваться, и Наташа принялась разбирать
сумки. Николай Петрович оживился, достал из настенного
шкафчика вазу и, обмахнув клеёнку, поставил её на стол. Ваза
была глиняная, по форме похожа на обычную кринку, только
по бокам, поверх ярко-синей глазури, был нанесён какой-то
замысловатый узор.
— Древность, — сказал он, — берегу для натюрморта…
Или лучше напишу-ка я твой портрет… Девушка с вазой…
А в вазе твои любимые цветы — гвоздики.
— Лучше лилии, — сказала Наташа.
Наташа разбирала сумки, где-то в углу, за обоями, слов-
но приветствуя прибывших, осторожно скреблась и шурша-
ла мышь. Николай Петрович принёс охапку дров, сбросил их
возле печки. Вскоре отблески огня легли на крашеный, места-
ми вытертый ногами, деревянный пол. Потом огонь запел, за-
гудел в трубе. Николай Петрович обнял Наташу и прижался
щекой к её щеке.
— Девочка моя…
И чередой, друг за другом, пошли-потянулись дни — по-
койные, мирные, наполненные тихой радостью.
Но вот однажды вечером кто-то стукнул в окно. Наташа
поднялась и отложила книгу. Николай Петрович опередил её.
Он долго всматривался в тёмное стекло, потом в ответ на чей-
то хрипловатый голос отрицательно покачал головой. Стук по-
вторился. Теперь он был громче и настойчивее. Голос хрипел,
что-то требовал и куда-то звал.
Николай Петрович отошёл от окна и облокотился на край
стола словно бы неожиданно ослабевшей рукой. Наташа по-
дошла, и он, взяв её руки в свои, долго целовал их, по-собачьи
преданно заглядывая ей в лицо.
И опять потянулись дни, наполненные повседневными
заботами и всё той же светлой радостью.
И вот этот пугающий стук в тёмное окно и хриплый го-
лос невидимого человека, требовательный и жёсткий.
В этот вечер он ушёл, ничего не сказав ей. Наташа оста-
лась одна, и всё смотрела на дверь, ожидая, что Николай Пе-
трович вот-вот вернётся. Она вслушивалась в тишину. Ей
всё казалось, что где-то то скрипнула половица, то стукнула
входная дверь. Она радостно замирала, но это был всего лишь
очередной слуховой обман. Среди ночи по крыше застучал
дождь, робко, чуть слышно, потом обрушился на деревню тя-
жёлым ливневым потоком. Моргнув раз-другой, в доме погас
свет, стало темно. Наташу бил озноб. Она сняла с кровати
байковое одеяло и завернулась в него. Одеяло не согрело её.
Тогда она прижалась к спинке кровати и закрыла глаза. Так
она просидела всю ночь.
Утро всплеснулось за окном розовым солнечным восхо-
дом. В доме стало светло. А Наташе всё казалось, что ночь
так и не ушла, что всё ещё темно, сумрачно и страшно. Дерев-
ня просыпалась. Прошли по дороге женщины с корзинками,
торопясь за первыми после прошедшего ливня грибами, про-
ехало несколько машин, безжалостно расплескав зеркальную
гладь оставленных на дороге луж. Молодой парень, похожий
на бомжа, грязный и оборванный, долго стоял против их дома
и, прикрывшись рукой от солнца, которое уже поднялось вы-
соко, всё вглядывался в их окна. Наташа пригнулась, боясь что
он её увидит, а он всё стоял и не уходил.
Время шло, она потеряла счёт минутам и часам. Она пе-
рестала ждать и, сама не зная зачем, всё смотрела на дорогу
сквозь замутнённое дождевыми подтёками оконное стекло.
И вдруг она увидела Николая Петровича.
Она всё знала раньше. Она боялась этого. Но она не зна-
ла и не могла знать, что это выглядит так. Он шёл по само-
му краю дороги. Какая-то неведомая сила раскачивала его из
стороны в сторону, казалось, будто он идёт по палубе корабля,
попавшего в сильный шторм. Вдруг он остановился, взмахнул
руками, будто пытаясь ухватиться за что-то видимое только
ему, но не устоял на ногах и рухнул прямо в дорожную грязь,
оставленную ночным ливнем. Наташа смотрела, не в силах
сдвинуться с места. Она отказывалась верить своим глазам.
Этот пьяный, упавший в грязь и теперь пытающийся встать на
ноги, жалкий человек не мог быть Николаем Петровичем. Это
не он. Она просто обозналась. Потом вскочила и выбежала из
дома. Он уже успел подняться и шёл в раскачку, медленным
пьяным шагом. У него было чужое, неузнаваемое лицо. Воз-
можно ему казалось, что он поёт, но он просто кричал нечело-
вечески диким голосом.
— Верну-у-лся я на родину!..
Внезапно он увидел Наташу, заторопился, заспешил, но,
не дойдя до неё, упал на колени и просительно вскинул руки,
обращаясь с мольбой то ли к ней, то ли к каким-то неведомым
высшим силам, которые только и смогут понять его.
Наташа подбежала, упала на колени рядом с ним, обхва-
тила его голову руками, прижала к себе и стала покрывать ча-
стыми, горькими и всё же счастливыми поцелуями.