Прогулки по чужим снам

«…я много думала о снах в первом классе. Воображала себя гуляющей в чужих снах…
… представить…, как посещать чужие сны и наводить там порядок»
 (из книги Е.Г.Макаровой «Движение образует форму»)

Даже через закрытую дверь слышно, как тикают часы в большой комнате. Они отмеривают секунды размеренно, степенно, с достоинством хранителей времени.  ТИ-И-ИК-ТА-А-АК   ТИ-И-ИК-ТА-А-АК

А маленькие часики-будильник рядом с моим правым ухом  тикают быстро-быстро: тик-так, тик-так, тик-так… Даже странно, что и те и другие часы показывают одно и то же время...

Наверное,  уже поздно. Чтобы узнать, который час, надо встать и включить свет, но это значит шуметь. И тогда все проснутся, и мне придется опять ждать. Попробую – может, папа уже заснул…

В первый раз я попала в чужой сон не нарочно, случайно. Ну, просто долго не могла заснуть, боялась контрольной по математике на следующий день и думала, что пока не засну, ночь не наступит, а значит,  и утро тоже, и в школу не надо будет идти… В общем, тянула время. Глупо, конечно… А потом – бац, и я уже в каком-то огромном  парке с разными животными. Не в зоопарке, где все в клетках, а именно в парке. И там жираф – только зеленый, т.е. пятна не коричневые, а зеленые. А остальное - всё-всё как у жирафа. И на спине у этого зеленого жирафа Натка, Натик-Нытик, моя младшая сестра. Ей четыре с половиной. Я от неё раз сто  уже слышала,  что она хочет на жирафике покататься. И вот, пожалуйста. Сначала она на спине у него сидела. Потом – раз, и она уже не на спине, а на шее, на самом верху: ногами шею обхватила, руками за уши держится – они у жирафов такие скрученные, на большие лепестки похожи, в разные стороны торчат. А ещё у них рожки есть – коротенькие, если сравнивать с лосями или оленями … Жираф сначала головой мотал – чтобы Натка уши отпустила. А Натик ни в какую – крепко держит, хохочет, коленями понукает, словно это лошадь. Тогда жираф начал бегать по кругу, продолжая сильно крутить головой и вскидывать задом, стараясь сбросить с себя непрошенную наездницу. Тут мне реально стало страшно: а что если Натка не удержится и свалится вниз? С такой высоты… Точно разобьётся. В общем, сама не знаю, как я жирафа остановила и её стащила вниз – как-то само получилось…

Я бы так и думала, что это мой сон, что я просто Натку со сне видела.  Ну, что это у меня сон такой дурацкий получился. Но с утра Натка начала дуться. Я к ней «Ты чего?», а она руками отмахивается, щеки надула, рот скривила «Ты зачем меня с жирафика сняла? Я теперь с тобой водиться не буду. Вот до целого завтра не буду!» Я даже не поняла сперва, как она про мой сон узнала. А потом вдруг мысль пришла, что это не мой, а её, Наткин, сон был, а я в нём очутилась каким-то чудом.

На следующую ночь я решила это проверить и попробовать в чей-нибудь еще сон заглянуть – вдруг получится. Спать ужасно хотелось, но я стала себя щипать – за руки, за бок, за щеки. Щипала, щипала и заснула… А проснулась в мамином сне. Она там была в длинном серебристом платье и танцевала на балу с принцем из старого фильма «Золушка». Потом, кажется, с кем-то из мушкетеров – он был в голубом плаще с крестом. Потом еще с кем-то – я его не узнала. И ещё с кем-то… Музыки я не слышала. Может, она и была, но мне было не слышно. Ну, а я просто смотрела. Долго. Так долго, что снова заснула. А проснулась, когда будильник зазвенел.

Ну, и началось… Первое время мне было просто любопытно, что они во сне видят. Я, конечно, знаю, что подглядывать неприлично, но ведь так интересно. Но иногда так получалось, что мне приходилось включаться в то, что там происходило. Как это с Наткой получилось.

Кстати, в её снах все время надо было быть начеку. Это в жизни она ужасная трусиха, всего боится и вечно хнычет. Её-то и на трёхколесный велосипед с трудом усадили, а в своих снах моя милая сестрёнка всё время оказывалась в каком-нибудь экстриме, и её периодически надо было спасать.  То она залезала на высоченную гору со снежной вершиной, то каталась на коньках на замерзшем пруду, то прыгала с вышки в воду. Один раз  она застряла между двух  горбов  верблюда, и я её с трудом оттуда выковыривала.  А ещё я чудом успела её остановить, когда она задумала спрыгнуть с зонтиком с крыши нашего девятиэтажного дома (интересно, в каком мультике она это углядела?). Может, пусть бы и прыгнула – это же сон, не по-настоящему. Но кто ж знает…

Больше всего мне нравилось попадать в мамины сны – там не заскучаешь. Они всегда были такие чудные, мне такие не снятся. Вот, например, в одном её сне были одни облака – разные такие. Небо и облака. Облака двигались, наплывали одно на другое, перемешивались между собой, и тогда возникали разные фигуры. Самой мамы нигде не было видно, но я-то знала, что  она где-то внизу, лежит на траве и любуется на все эти облака. И я тогда рядом с ней легла. Не вижу ее, а рядом лежу – вот именно так. Ведь это же сон, там так и бывает. Не видишь человека или лицо совсем другое, но точно знаешь – вот, он здесь. Так до утра  лежали рядышком и смотрели, как облака плывут. И имена им придумывали – какое облако на кого похоже. Я, наверное, тоже заснула, потому что очнулась, когда мой будильник зазвонил… А там слоны были, и корабли, и белая-белая жаба, и половина лошади, и сломанный стул, и ворота в рай… И после того сна мама как-то странно на меня смотрела за завтраком. Как будто стеснялась, что ли…

В другую ночь мы с ней по воде бегали. Там было большое-большое озеро. И солнце. На солнце со всех сторон наползали тучи, а оно все равно своими лучами вниз пробивалось. И от этого на воде было много-много-много солнечных зайчиков. Словно отражение солнца в воде раскололось на множество сверкающих осколков, и они теперь блестели и перемигивались между собой. И мама, совсем как девчонка, скакала по этим светящимся островкам. И я тоже стала вместе с ней перескакивать. А потом вдруг солнце не наверху оказалось, а уже над самой землей – ой, то есть над водой, и от него по воде к нам протянулись две солнечные дорожки – одна ко мне, другая к маме. И мы по этим дорожкам побежали – навстречу солнцу и друг другу. От воды холодно было, а на щеках и на носу чуть-чуть тепло от заходящего солнца… А утром мама загадочно улыбалась и даже, как мне показалось, мне подмигнула.

А ещё один раз она в своём сне сдавала экзамены  в театральный институт. Читала текст Джульетты из Шекспира. Я знаю, потому что уже сама читала эту пьесу. Тайком, конечно – мама говорит, что мне ещё рано. А члены приёмной комиссии сидели на вращающихся  креслах, спиной к поступающим. Как в проекте «Голос». К кому хотя бы один из комиссии повернётся, тот проходит на следующий тур. В общем, мама произносит «Ромео, как жаль, что ты Ромео! Отринь отца и имя измени…» и так далее. Читает красиво, но очень тихо, голоса не хватает. И никто не поворачивается. Я заставляю ее прокрутить сон еще раз. И еще раз. Но опять никто не поворачивается. Я не выдержала и в следующий раз сама стала читать, вместо мамы  – громко, как на уроке, повторяя мамины интонации... Текст-то уже успела выучить за это время. Повернулся какой-то дядечка справа, в темно-синем костюме с галстуком-бабочкой…

Нет, вы не думайте чего. Мама у меня не какая-нибудь глупая девчонка. Она серьезная и строгая. И учительницей работает в школе. Не в нашей, в другой. Учительницей математики. И очень порядок любит. И чтобы все было на местах и симметрично.  Ну, чтобы со всех сторон одинаково. А мне симметрично скучно, я люблю, чтобы по-разному, по-всякому. И во сне мне мама нравится больше – там она становится такой… Такой, какой, я помню, она была, когда мне было совсем мало лет, наверное, четыре или пять. Она постоянно что-то придумывала, разные новые игры. И каждый  месяц у нас обязательно был какой-нибудь праздник – и это, кроме обычных. Ну, там Нового года или дней рождений. Больше всего мне понравились два из них – День ласковых слов и Праздник перегоревших лампочек. Помню, как в  День ласковых слов они с папой сидели на кухне напротив друг друга и по очереди говорили друг  другу всякие хорошие слова – я даже не представляла, что столько есть ласковых слов и что иногда даже самые обычные слова могут становиться ласковыми. А во время Праздника перегоревших лампочек папа вывернул все лампочки в квартире, даже в туалете и ванной, и мы целый вечер всё делали при свечах и по квартире ходили с фонариками. И придумывали всякие «страшные» истории, которые были совсем не страшные, а даже смешные, например, о том, кто может пробраться в наш дом в темноте и кого мы можем увидеть, если вдруг включим свет.

А вот в папиных снах мне почему-то хотелось плакать. Да, и сон-то у него всегда был один и тот же, только повторялся из раза в раз почти без изменений. Всё начиналось с того, что белоголовый мальчик, лет шести-семи – мой папа в детстве – сидит на полянке, окруженной со всех сторон кустарником.  Рядом с ним большая корзина, в которой спит маленький белый козленок. Мальчик щекочет козлёнка, чтобы тот проснулся и поиграл с ним. Потом мальчик куда-то уходит, а когда возвращается, то козленка в корзине уже нет. Мальчик бегает вокруг, кричит, продирается сквозь колючие кусты, снова возвращается, но козлёнка нет, он пропал… А мальчик всё ищет, ищет… Я заметила, что папа после этих снов всегда просыпается хмурый и раздражённый. И что чаще всего он этого белого козленка во сне теряет и ищет, когда у него на работе что-то не так происходит или когда они с мамой ругаются. И ни разу он его не нашел...

Это место с полянкой я знаю. Оно наверху не очень высокого, густо заросшего кустарником холма, недалеко от бабулиной деревни, где она живет с апреля по октябрь  и где когда-то, в своем детстве, жил папа. Бабуля называет этот холм взгорком. Там, если не подниматься на холм, а пройти немного подальше, есть небольшой лесок, а в нём земляничник. Я на взгорок только однажды забиралась – уж очень трудно через кусты пробираться.

В этом сне я побывала, наверное, раз десять. И тоже помогала мальчику-папе искать белого козленка.

Только однажды я попала в совсем другой папин сон. Ещё более тяжелый. Даже страшный. Там папа, уже такой, как сейчас, взрослый, и волосы тёмные. И он был по самую шею в воде. Как будто стоял в воде. И всюду была вода. Спереди, сзади, справа и слева. Со всех сторон до бесконечности. Только впереди, далеко-далеко, на горизонт давило  огромное желтое солнце.

Сначала я смотрела как бы снаружи, со стороны, а потом мне стало так жалко папу, что он там совсем один, потерянный, испуганный. И я оказалась рядом с ним. Такое странное чувство, когда смотришь на все снизу, когда твои глаза на уровне поверхности воды. Почему-то подумала о пустыне, вспомнила какой-то фильм, где человека закопали в песок так, что только одна голова торчала сверху. А здесь не песок, а вода. Но солнце, наверное, было такое же, как в пустыне. Сначала я даже забыла, что это сон, да еще и не мой – так было жутко.

***

Позавчера  была  очень тяжелая ночь – мне пришлось перескакивать из одного  сна в другой. Сначала мама в своём сне оказалась в полиции. Я так и не поняла, за что её арестовали. Кажется, что-то связанное с новогодней ёлкой на площади, хотя мама говорила, что она просто стояла рядом и ничего не трогала.  Потом она начала возмущаться и даже кричать.  Я её успокаивала, как могла. И долго-долго объясняла полицейским, что это моя мама, что она учительница и что она просто не могла сделать ничего плохого. И что ей обязательно надо домой – там дети без присмотра. Правда, дома был папа, но я решила, что об этом сообщать не стоит…  И вроде бы сотрудник начал ко мне прислушиваться и уже был готов маму выпустить, но тут появился его начальник, и всё началось снова: обвинения, объяснения, оправдания, крики, слёзы…

А в это время мальчик в папином сне совсем расклеился. До этого он переносил своё горе молча, а тут его прорвало – он вдруг начал плакать, я бы даже сказала, рыдать. Может, это было и неплохо, что он, наконец, заплакал – неправильно, когда горе держишь внутри.  Но тут слёзы уже переходили в истерику, и я просто не могла оставить его одного в таком состоянии. Даже во сне.

Ну, и в довершение, мне пришлось вмешаться  в очередную Наткину авантюру. Пару дней назад бабушка Вера водила её в цирк, и теперь она решила, что вполне может исполнить пару трюков, как у воздушных гимнастов, на трапеции,  и уже полезла вверх по верёвочной лестнице. Без всякой страховки. Я успела её оттуда стащить и с трудом смогла убедить, что начинать в профессии циркового артиста лучше с жонглирования, поскольку это развивает реакцию и координацию. И даже предложила свою помощь для тренировки жонглирования кольцами. Или мячами – на ёё выбор.

 В общем, несколько часов я металась между моими родными, сражаясь с полицией за маму, утешая маленького папу и бросая Натке кольца на манеже. Устала так, что как только всё это кончилось, я отрубилась, едва  только голова коснулась подушки.

***

Что-то у нас дома стало совсем кисло. Хотя внешне как будто всё ОК.  И папа и мама стали со мной очень ласковыми, не придираются  из-за всякой ерунды, не нудят «Уберись в комнате!», «Садись немедленно за уроки!», «Что ты зависла в своем телефоне, лучше книжку почитай!» и т.п. Но между собой почти не разговаривают, а чтобы хоть как-то контактировать, используют меня или Натку: «Позови папу – скажи, что ужин готов» или «Спроси у мамы, что надо покупать из продуктов».  В общем, полная ерунда…

И в их снах стало по-другому. Папа теперь уже не ищет козленка, а просто сидит  на полянке на каком-то бревне (и откуда оно там взялось, если вокруг одни кусты?) и тупо смотрит на пустую корзину. Время от времени я вхожу в папин сон и сажусь рядом с ним на бревно – так и сидим вдвоём и молчим.

А мама все время куда-то пытается  убежать… Я несколько раз пробовала её догнать, остановить, но неудачно. Например, два дня, то есть, ночи, назад.  Я шла за ней следом, почти бежала,  по коридорам, через какие-то комнаты, переходящие одна в другую, затем  по лестницам, сначала вверх, потом вниз, в конце уткнулась в железную дверь, толкнула её, надеясь, что увижу за дверью маму – я же  точно знала, что она только что здесь прошла. Отворила,  а там никого. Только  воздух, небо, облака. А мамы нет. В другой раз я бегала за ней по улице, заполненной людьми,  и тоже без толку.

В общем, не нравится мне всё это, но что делать не знаю. Даже когда остаюсь ночью сама с собой, не могу уснуть – всё думаю, думаю… У меня даже две тройки появилось: по географии и по биологии.

Только Натка неистощима: каждый раз в её снах что-то новенькое – рискованное и экстремальное. В последний раз  она съезжала на велосипеде вниз с крутого берега река. И еще хорошо, что я успела в её сне соорудить нечто вроде облака, уже у самой-самой воды, иначе она бы вместе с велосипедом на полной скорости пошла бы ко дну – плавать-то она не умеет.

***

Третий день у нас гостит бабуля, приехала оформить какие-то документы. У нас с Наткой есть бабушка Люся и бабушка Вера, и деда Толя. А бабуля – это не наша, а папина бабушка, мама бабушки Люси,  нам Наткой она прабабушка. Это не каждому так везёт, что у него есть не только бабушки и дедушки, но и прабабушка. У нас в классе только ещё у одного мальчика есть прабабушка.  Можете смеяться, но я этим даже горжусь, хотя, конечно, моей заслуги в этом нет никакой.

Бабуля привезла с собой две банки вишневого варенья и старый альбом с фотографиями. Большой и толстый, в черном кожаном переплете. Страницы плотные, как из картона, и в них сделаны прорези, куда вставляются фотокарточки. Когда мы этим летом у нее гостили, я несколько раз тайком рассматривала эти фотографии. Такие странные, совсем непохожие на сегодняшние. Некоторые очень старые на толстом картоне, с фамилией фотографа внизу или на обороте. В основном, это портреты крупным планом  одного или двух человек. На других, сделанных, наверное, кем-то из друзей,  фигуры более мелкие, лица не всегда можно  разглядеть. Все старые фотографии  черно-белые,  только слегка пожелтевшие, а цветные появляются  к концу альбома. Там уже много тех, кого я знаю. Так, на одной из этих цветных фотографий папа, тот самый белоголовый мальчик  из папиного сна, сидит на корточках и обнимает за шею большую лохматую собаку, похожую на овчарку, только шерсть серо-коричневая.

Уже второй вечер мы с бабулей смотрим альбом. Она рассказывает о людях на фотографиях, моих предках, родственниках. Рассказала и историю фотографии, где папа в обнимку с собакой. 

Этот пёс,  Гром, появился в доме у бабули, когда папа был ещё малышом, чуть старше года. Щенка подарил кто-то из знакомых. Говорили, что в нем есть волчья кровь.  Они так и росли вместе – мальчик и пёс. Несмотря на угрожающий вид и сомнительное происхождение,  Гром был очень спокойным и доброжелательным,  если ему что-то не нравилось, он только, наклонив голову, тихонько рычал и отходил в сторону, а уж папе он позволял делать с собой всё, что угодно, даже кататься на нём верхом. В общем, эти двое были неразлучны. Когда папе исполнилось семь лет, ему подарили маленького козленка. Козочку. Видимо, с расчетом, что когда она вырастет,  в доме будет молоко. Папа назвал её Мялка. Теперь всюду они ходили уже втроём: иногда папа таскал Мялку в корзине, а иногда она бегала следом за Громом, словно это была её мама-коза.

А однажды козочка пропала. Папа оставил их вдвоем с Громом где-то за деревней, а сам побежал домой попить воды. А когда вернулся, ни Мялки, ни Грома там не было. Он тогда их долго искал. И бабуля тоже искала. И ещё несколько человек из деревни.  А через день вернулся один Гром, потрепанный, шерсть клочьями, морда в крови, и скулил, словно виноватился. Деревенские тогда подумали, что он и загрыз козочку – сказалась волчья кровь. Решили не рисковать: сосед увёл пса в лес и там пристрелил. А мальчику сказали, что собака убежала. В общем, папа лишился сразу двух друзей. Он ещё потом не один день искал козочку и ждал Грома. Потом перестал говорить об этом, но видно было, что сильно тоскует. Ну, а в конце лета его перевезли в город – пора было идти в школу. А ещё через полгода по зиме кто-то из деревенских подстрелили в лесу волка, вроде как тот повадился курей таскать – у того волка было перекушено ухо и рана на шее. Бабуля подумала, что это Гром его поранил, когда пытался Мялку защитить,  потому и виноватился, что не сумел козочку спасти. Только папе тогда ничего этого не рассказали, чтобы не бередить раны: мол, время пройдёт – забудет. Не забыл…

В общем, уговорила я бабулю рассказать папе правду. Точнее не совсем правду… Ну, что его собачий  друг не предал его, не убежал, а погиб в схватке с волком, защищая любимую папину козочку. Читала, что так с войны в похоронных извещениях писали: человек, может, по неосторожности на мине подорвался или умер от болезни, а родным сообщали, что погиб в бою геройской смертью. И вранья в этом не было.

***

Бабуля вчера уехала. А родители вечером ушли куда-то вдвоём. Они уже давно никуда не выходили вдвоём. Назначили меня, как старшую, ответственный за порядок в доме, и ушли. Вернулись поздно – Натку я уже уложила, а сама дочитывала то, что нам задали по литературе. Весёлые, а у мамы в руках цветы. Я сделала вид, что ничего особенного, что у них всегда так. И спрашивать ничего не стала, чтобы не спугнуть.

Мне сегодня тоже приснился сон. И такой страшный. Как будто я оказалась в глубокой яме и не могу оттуда выбраться. Пробую, но песок под ногами осыпается, и я скатываюсь вниз. И так несколько раз.  И помочь некому. Я так перепугалась, что даже проснулась. И чтобы  не заснуть и не оказаться снова в этой яме, решила заглянуть в сон к Натке. Больше из любопытства – с некоторых пор она уже сама справляется, предпринимая нужные меры безопасности, а меня из своих снов выгоняет. Но в Наткином сне самой Натки не оказалось, только площадка, похожая на велотрек, и навороченный мотоцикл у забора. Тогда я направилась в папин сон, но и его там не было. И в мамином сне, в котором музыканты, дети из её класса, в оркестровой яме настраивали инструменты перед представлением, самой мамы тоже не было видно. Делать нечего – пришлось вернуться к себе. Я пыталась не заснуть, но всё-таки заснула. И, как и боялась, снова оказалась в этой жуткой яме. Но только тут же увидела наверху папино лицо. И лестницу, которую он спускал вниз, чтобы я могла вылезти. А наверху была мама, зачем-то с букетом ромашек. И Натка. И наша кошка Улыба. И почему-то даже бабуля…

***

Много писать не могу – куча дел. Поэтому коротко. В общем, у нас такое происходит…  Неделю назад Натка попросила на день рождения купить ей двухколесный велосипед, а ведь еще недавно она боялась кататься даже на своём маленьком, трёхколесном. Мама вчера пошла в школу в своём новом красном платье – представляю, как все удивились. Жалко, что я не видела, как  все, я уверена, замерли в восторге, ведь она в нём такая красивая. И, вообще, она такая красивая!  А папа сегодня…И это самое потрясающее… Папа принёс домой щенка. У нас теперь есть собака!!!  Я об этом так долго мечтала… Папа взял его из собачьего приюта. Сейчас щенку примерно 5 месяцев, он еще маленький, но папа утверждает, что к году он будет размером, как молодой волк.