Замшелость как стимул развития вобратку

                Отважной блондинке Хичкока моей любимой Эжени Бушар
     Штаубе подслеповато вгляделся в загадочную полутьму ленинской комнаты, чуть слышно кашлянул, не видя ничего буквально в двух шагах, так как трофейные очки - консервы, снятые с хладного тела немецко - фашистского мотоциклиста, беспечным ездоком ликвидированного советскими партизанами под Бобруйском, куда привела его присяга агрессивному Вермахту, временно оккупирующему исконные земли природной Украины, например, были настолько закопчены командиром отряда товарищем Шепотом, что пытаться посмотреть сквозь седастую и пропахшую порохом закопченность -  означало проявить волюнтаризм, успешно разоблаченный вонючим Познером по Указу. Генрих Иванович, зная о коварной сущности гнусного жида - пропагандиста, меж тем умышленно надел очки, тая подспудную надежду на геополитическую катастрофу, немного подзадержавшуюся в своем триумфальном шествии по бескрайним суглинистым равнинам Восточной Европы, где отвеку измеряли расстояния не верблюжьим фарсангом или рагозинским парсеком, что, в принципе, одно и то же, а гекалитрами спиртосодержащих жидкостей, потребных изнуренному организму в его нелегком преодолении временных трудностей, создаваемых самим идущим по заветам дедов, ибо, как высказались однажды деды, скорбно сморкаясь в сугробы и напевая из Нины Ургант, достодолжной поганью основательницы трудовой династии, что тремя поколениями прославится в производстве никому не нужной погани и падали из говна для неприхотливых, ежели не воздвигнуть самому себе любую х...ню, что мешает идти, то и русским называться не след. Штаубе задумчиво покосился на чьи - то темные следы, бегущие по стене и исчезающие у самой кромки потолка. Он подозревал, что хмельные юноши - петеушники просто надели на швабру чей - то ботинок, измазанный по подошве гудроном, но надпись в рамочке, расположенная ниже следов, объясняла ситуацию как  " Настоящие историцкие следы Марата Казея, насравшего в музей, найденные при помощи ГЛОНАСС под Бобруйском в сорок втором, когда, понимаешь, столько всякой х...ни прогремело, что ахуй до сих пор вбивается скудоумками кременного Кремля в отсутствующие мозги унылого русскоязычием стада, почему - то наименованного народом ".
    - Сегодня, товарищи, - веско заявил Штаубе, не видя никого, но надеясь на малейшее присутствие хотя бы одного петеушника в затхлой и гулкой пустоте ленинской комнаты, пусть и спит оный юноша, будучи пьян, в заднем проходе, - темами нашей политинформации будут вооруженный конфликт между буржуазными Чилями и ревизионистской Венесуэлой, международная пандемия свинки, извергнувшейся из подземных лабораторий империалистических ШеШеА, а также крайне насущный скандал в любой редакции, кудой зашел краями любой целебный мудень, чьи роли и концерты затмили славный Бобруйск в сорок втором.
    - Да зае...л ты своим Бобруйском, - раздался обманчиво мягкий голос Оли сзади. Генрих Иваныч, падая на одно колено, использовал протез как противовес, позволивший ему вихреобразно развернуться, взметая полы серенького пиджачка внакидку. Выхватив верного винта, Штаубе щелкнул затвором, хищно поводя двухметровой длины ( калибер, бля ) стволом из стороны в сторону, нащупывая исторгательницу голоса.
    - Вконец свихнулся, - заметил Ребров с другой стороны настороженно ожидающего Штаубе, - старый мудень.
    - А как не свихнуться ? - прозвенел бодрый тенор Сережи с третьей стороны. - Ведь больше двадцати лет гонит х...ню, тута любой свихнется.
    Штаубе догадывался, что для обнаружения носителей голосов ему насущно необходимо сорвать очки - консервы, вредительски закопченные чьей - то злой волей, но было так страшно, что к очкам он присоединил еще и мотоциклетный шлем, извлеченный из заплечного мешка, влажной мешковиной свисающего с правого плеча геройского старика - лектора.
    - Вы, товарищи, не сшибайте старичка с дороги - то, - пробормотал, икая несвежим  " Жигулевским " пришедший - таки на политинформацию петеушник, громко пердя, - а то его вместо Бобруйска метнет к какому Мариуполю.
    - Да ну его на х...й, - решила Оля, громыхая каблучками, - айда е...ся, Сережка.
    - Пососешь ? - деловито уточнял Сережа, семеня за Олей.
    - Ну а мы, - рокотал Ребров, уводя петеушника из ленинской комнаты, - с тобой водочкой побалуемся, пока этот, - махнул Ребров рукой в сторону Штаубе, - пидор кони не двинет от старости.
    Все ушли. А Штаубе мысленно перебирал численник, тихо и скромно прозревая знаменательность если и не в Гагарине, то в лошади маршала Рокоссовского всяко.