VIII 4 Кровная месть

Фредерик завернул за угол и нос к носу столкнулся с человеком в кожаной куртке и с тёмными волосами. На него в упор глянули карие глаза. Фредерик замер, сообразив, где он видел этого человека. На эшафоте, вот где. А ведь говорили ему, что возвращаться надо с сопровождением… Ну, всё, прощай, прибавка к стипендии…
Человек цепко ухватил его за шиворот, зажал ему рот ладонью и дёрнул в какую-то подворотню.
— Молчи, – сказал в ухо насмешливый, но, к удивлению, приятный голос. – Тогда уберу руку.
Фредерику не оставалось ничего другого, как кивнуть. Ибо стоять с зажатым ртом и заломленной рукой было несолидно. Разбойник освободил рот Фредерика, но руки не выпустил. Фредерик было осторожно дёрнулся, но в ответ руку поддёрнули сильнее.
— Чародей, значит? Юный, но одарённый.
— Не чародей, а авантюрист, – с достоинством поправил Фредерик. Правда, в той неудобной позе, в какой он находился, утверждение не произвело должного впечатления. Он подумывал было поднять тревогу, но, узрев на поясе смертника солдатский клинок, явно реквизированный у кого-то из отважных городских стражей, геройствовать передумал.
— Рассказывай, – тем временем велел кареглазый, – куда сажают тех, кого задержал городской патруль?
— В тюрьму, куда ж ещё… ай!
Медвин безжалостно поддёрнул руку авантюриста ещё выше.
— А точнее? Как пройти, сколько народу охраняет?
— А ещё говорят, – праведно возмутился Фредерик, – что у Дэннера Менестреля не приняты пытки…
— А я так похож на Дэннера Менестреля? Что у него принято, а что нет, ты сможешь узнать при личной встрече. А я тебя внимательно слушаю.
Фредерик быстро прикинул, из своего неудобного положения созерцая заляпанные грязью сапоги. Получалось, что, в общем, выхода у него не было. Руку кареглазый выворачивал ему неслабо, теперь придётся вправлять сустав. Этот ещё и ножом ткнёт, за ним не заржавеет.
Медвин, видимо, к авантюристу испытывал недоверие, потому как осторожно выглянул из подворотни и подтолкнул его.
— Пошли, покажешь.
— А что, так не веришь? – обиделся Фредерик, обдумывая возможность бегства по дороге.
— Совершенно не верю, – спокойно кивнул разбойник.
По дороге сбежать тоже не получилось. Тюрьма находилась через две улицы, а крепкие пальцы Медвина сжимали и заламывали запястье так, что немел сустав. Один раз разбойник затащил молодого авантюриста в подворотню и приставил ему к горлу нож. Мимо по улице протопал отряд солдат – они теперь прочёсывали весь город, правда, как-то безнадёжно – очевидно же, что осуждённые, не будь дураки, давно скрылись. Фредерика снова посетила мысль поднять тревогу, но уж больно неприятно холодило кожу лезвие ножа. И он снова промолчал.
Они остановились. Фредерик кивнул на возвышающееся на другом конце улицы мрачное здание тюрьмы.
— Ну, вот она. Всё, теперь пусти руку.
— Непременно, – кивнул разбойник, прищурившись и разглядывая тюрьму.
— Ну, пусти! – напомнил о себе авантюрист, требовательно дёрнувшись.
— Как по-твоему, – спросил вдруг Медвин, – нужен мне лишний свидетель?
У Фредерика как-то разом упало сердце. Чавкнула под ногами жидкая грязь. Посыпался неторопливый снежок, укрывая её белым, пока ещё чистым и тонким покрывалом. Они стояли в нише. Фредерик вдруг вдохнул и решился. Ну, раз всё равно терять нечего, так можно хотя б  народным героем напоследок побыть.
— Трево… – заорал было он, но подвига не вышло, так как потенциальный герой Империи Золотого Солнца, пачкая полы плаща, осел в грязь, получив по голове рукоятью клинка.
— Долг платежом красен, – поучительно заметил Медвин, задвигая клинок обратно в ножны, и ухватился за водосточную трубу. Хоть подвига у Фредерика и не вышло, но солдат он привлёк.
Разбойник вскарабкался на карниз. Он был узкий и скользкий. Снег осыпался пудрой вниз и таял под носками сапог. Шаг, другой… ещё один… И Медвин опёрся об оконную створку, которая распахнулась под его рукой. Перескочив через подоконник, разбойник очутился в комнате второго этажа.
Здесь пахло чем-то приторно-сладким, и Медвин сообразил, что это аромат женской пудры. К нему примешивался свежий запах хвойных духов. Стены драпировал лососево-розовый бархат, а из распахнутых недр гардероба смотрело что-то невыносимо-шёлковое, вышитое, загадочно-бархатное, кокетливо-кружевное. У стены тускло посверкивала тяжёлая, бронзовая рама зеркала, которое отражало стоящие перед ним баночки, склянки, флаконы, коробочки, шкатулочки и большой ларец с открытой крышкой, в котором переливчато мерцали драгоценности. Медвину подумалось, что на горсточку содержимого этой шкатулки можно отгрохать прямо напротив Тир-Катарота укреплённую цитадель и вести войну по всем правилам.
Не без труда отыскав среди драпировок незаметную дверь, разбойник толкнул её и оказался в ещё более устрашающем помещении – в дамской спальне. Здесь всё было, правда, не розовое, а небесно-голубое и резало этой голубизной глаза. Посреди комнаты стояла широкая кровать с отдёрнутым балдахином. А посреди кровати, в тонкости голубых простыней сидела сама обладательница всего это великолепия, неожиданно хрупкая, тонкая, с распахнутыми карими глазами и рассыпанными по голым плечам локонами.
Узрев Медвина, она всплеснула тонкими фарфоровыми руками, распахнула глаза ещё шире и вдохнула, чтоб закричать. Но разбойник кинулся на неё и зажал ей рот ладонью.
— Тихо, – сказал он
Красавица дёрнулась и перепугано захлопала глазами.
Медвин вздохнул, выдернул откуда-то сбоку попавшийся под руку шёлковый пояс и стянул тонкие запястья. Потом сунул фарфоровой даме в рот платок и, аккуратно уложив её, укрыл одеялом.
— Прошу прощения, – он выпрямился. – Это вынужденная мера.
Медвин посмотрел на женщину, и вдруг подумал, что Эндра, в сущности, тоже низенькая и тоже хрупкая. Но совсем не такая фарфоровая. Вспомнились загорелые, обветренные скулы эльфки. В сравнении с белыми, напудренными щеками дамы, они явно выигрывали.
Разбойник вздохнул и скинул куртку. Связанная красавица глухо охнула, насколько позволял кляп и заметалась, сбивая простыни.
— Да не буду я тебя насиловать, уймись, – грубовато отмахнулся Медвин, стягивая через голову свою грязную, окровавленную рубаху и подхватывая с кресла другую. Видимо, мужа или любовника дамы. К счастью для разбойника, муж или любовник не любил модных кружев, и рубаха оказалась хоть из хорошего полотна, но простая. Медвин небрежно затянул шнуровку, накинул куртку. И, отворив дверь, оказался в коридоре. Здесь, к счастью, не оказалось ни розового, ни голубого. А были дубовые панели и кронштейны для факелов. Коридор привёл Медвина к лестнице.
А на лестнице ему встретился старый слуга, который, как в старой истории, нёс в руках тяжёлый подсвечник, и ступени скрипели под его ногами. Разбойник не придумал ничего лучше, как кивнуть старику, верно рассчитав, что того не очень удивит выходящий из спальни хозяйки незнакомый мужчина.
Лестница привела в большой холл. Пол был выложен каменными плитами, правда, стёртыми, но красивыми. Стены были обиты панелями. И от этого всё помещение походило на большой, нарядный гроб. Впечатление дополнял запах пыли и сладких духов. Медвин, не мешкая, толкнул дверь, вышел в прихожую. А из неё – на улицу.
Едва он очутился на улице, сверху раздался грохот, визг и крики. Видимо, как только красавицу освободили, она отыгралась за вынужденное молчание. Медвин поспешил свернуть за угол, как вдруг налетел на кого-то. Инстинктивно рванул клинок из-за пояса, но тут остановился и прищурился.
— Погоди-ка. Я тебя знаю.
Перед ним стоял высокий парень, которого он видел в лагере. У парня были чёрные, раскосые глаза и чёрные же волосы, стянутые льняной повязкой на лбу. Правда, под повязкой они находиться не желали, и всё равно торчали во все стороны как стог сена.
— Я тебя тоже, – кивнул парень.
Договорить не успели. Потому что послышались шаги солдат, видимо, привлечённых криками освобождённой красавицы, и обоим пришлось дёрнуть по улице. Они вылетели на набережную канала и соскочили под мост.
Ветер сюда не задувал, правда, от студёной чёрной воды тянуло холодком. У самого берега волны мирно качали мусор, жёлтую пену и дохлую чёрную кошку, с разорванным боком. Под мостом тоже было грязно, зато бесснежно.
— Я – Медвин, – сказал разбойник, протягивая руку.
— Артемис, – южанин пожал ему ладонь.
— Ты откуда взялся, герой? – спросил Медвин, соображая, что делать дальше.
— Не, я не герой, – Артемис покачал головой. – Я пришёл рыжему помочь. Ты не знаешь, где он?
— Дэннер? – удивился разбойник. – Вероятно, уже в лагере, я так думаю.
Артемис поправил тёмный плащ и грустно выругался.
Кошка сообщала о неотвратимости смерти гнилостным запахом, что радости не прибавляло.
— Если, – сказал Медвин, – тебя устроит помочь не рыжему, а рыжей, это будет очень кстати.
— А чего ей помогать? – насторожился арбалетчик.
— Её арестовали.
— Бестолковая рыжая девка! – взъярился вдруг южанин. – Дура! Безалаберная чёртова ушастая идиотка!
— Э, товарищ…
— Что?
Медвин приложил палец к губам.
Прямо у них над головами протопали солдаты, деревянно стуча сапогами по доскам моста.
— Так ты со мной? – уточнил разбойник, когда они прошли, и говорить стало можно.
Артемис откинул со лба волосы, тряхнув головой.
— Не, – сказал он. – Рыжую спасать – это без меня. С меня хватит. Не гожусь я в освободители.
Медвин осторожно выглянул из-под моста, проверяя. Поправил клинок на поясе.
— Ну, тогда, бывай, – кивнул он. – Ворота в той стороне.
— Погоди… а ты что собрался делать один?
— Там разберусь.
Медвин выскользнул из-под моста и осторожно огляделся. Всё было чисто.
— Там охраны навалом. Нифига ты её один не спасёшь, – мрачно предрёк Артемис, выбираясь следом.
— А куда я денусь? – Медвин прижал рукой клинок, чтоб не звенел.
— Ну и глупо, – вывел южанин. – Ладно, я пошёл.
— Счастливо.
— Удачи.
Медвин скользнул в переулок, с целью подобраться к тюрьме поближе. Прошёл его, вышел в следующий. Переждал в какой-то нише, пропустив двух солдат. Проскользнул дальше.
И снова столкнулся с арбалетчиком нос к носу.
— Ладно, – как-то поспешно сказал Артемис. – Как спасать-то будем? Чего мы вдвоём можем?
Они скрылись в ближайшей подворотне. Тут дохлых кошек не было. Но пахло не лучше.
— Тьфу, – выругался южанин. – И как они тут живут, непонятно…
— Сам не знаю, – усмехнулся Медвин. – У тебя оружие есть?
— Есть, – кивнул Артемис.
Медвин задумчиво разглядывал здание тюрьмы. Артемис приуныл, видимо, сомневаясь в целесообразности предприятия. Иными словами, он снова уверился, что зря сунулся в герои, и начал чувствовать себя самоуверенным идиотом. Правда, он сильно подозревал, что поверни он сейчас в лагерь, он будет чувствовать себя идиотом ещё большим. Поэтому он грустно качал под плащом арбалет и молчал.
— Ну, – сказал он, наконец, – кто нам вынесет эльфку на блюдечке с каёмочкой?
— Никто, – согласился Медвин. Подумал и прибавил: – Но можем, в принципе, устроить небольшую встряску. Снимешь стражу?

— Ты ничего не слышишь?
— Нет. А чего должен?
— Вроде как, тюрьма гудит…
Солдат у входа усмехнулся, покачал головой на слова напарника и подавил зевок, как вдруг откуда-то сверху к его ногам упал кирпич из стенной кладки и раскололся на части.
— Эй! – солдат подскочил и задрал голову. – Кто-то на крыше?!
— Тревога! – заорал второй.
Но тут вдруг сорвался на хрип и осел на землю. У него из горла торчал арбалетный болт.
— Тревога! – подхватил его товарищ, отступая.
Но тоже упал. На этот раз не от болта. Ему на голову упал очередной кирпич.
К ним кинулся отряд с того конца улицы.
— Тревога! – орал кто-то. – Мятежники в городе!
И вдруг фасадная стена тюрьмы с гудением и грохотом стала оседать. Просто оседать вниз, медленно, потом всё быстрее. Люди кашляли от пыли и каменной крошки, кто-то оказывался под завалом. Кто-то кричал. Солдаты оперативно рассредоточились и принялись прочёсывать близлежащие улочки. Трудно было не связать падение дозорной башни, саму по себе обвалившуюся шибеницу и рушащуюся тюрьму.

Эндра пришла в себя. Было холодно, наверное, от каменного пола. Голова раскалывалась и гудела. В горле стоял горький ком, и, к тому же, страшно мутило.
Она приподнялась и замерла от неожиданности, обнаружив сразу несколько подробностей. Во-первых, на руках не было железа. Во-вторых, падал снег. А в-третьих, её кто-то поддержал за плечи, приподнял и просунул ей меж зубами горлышко фляги. Эльфка инстинктивно глотнула. Горло обожгло, и она закашлялась, согнувшись.
— Ну, – спросил до боли родной голос. – Ты там как, живая?
Эндра ухватилась за руку южанина, и прижалась головой к его плечу. От виска к виску будто протянули раскалённый прут.
— А я знала, – вдруг как-то спокойно-уверенно произнесла Эндра, – что ты меня спасёшь.
Артемис цветисто выругался вполголоса и поднял эльфку на ноги.
— Ладно… знала она. Это не я. Это Медвин всё.
— А… – Эндра распахнула глаза. – А он где?
— Уехал к себе. Чего он, тебя ждать станет? Поехали, а то рыжий там ещё отряд за тобой пошлёт.
Голова немилосердно болела и звенела, когда Артемис усадил Эндру на лошадь.
И они поехали к лагерю.

Дверь распахнулась пинком с ноги, да так, что едва не слетела с петель. Ласточка, которая сидела на подоконнике, несмотря на мороз, свесившись из окна и разглядывая лагерь вдалеке, подпрыгнула от неожиданности, глядя на императрицу. А она, приблизившись, ухватила её запястье и сдёрнула с подоконника на пол.
— Повежливее! Я военнопленная.
— Скоро будешь военноповешенная на воротах вниз головой, – любезно уведомила Айрин Элизабет. Ласточка оживилась.
— Ур-ра!! – провозгласила она, вскидывая свободную руку вверх и радостно улыбаясь. – Я тебе говорила, что тебе его не запугать! Он на шантаж не поддаётся! И смерти я не боюсь, ясно тебе! Ты проиграла.
— Проиграла ты. Ты умрёшь. А я останусь жить.
Ласточка фыркнула.
— Я умру с честью. И Дэннер сможет мною гордиться. Так же, как я горжусь им. Но после моей смерти его ничем не удержать – армия перейдёт в наступление. Падёт Тир-Катарот, сравняют с землёй девять Башен Ковена чародеев, и рассыплется в прах Империя Золотого Солнца. Ты проиграешь, и народ сбросит цепи рабства, и свершится революция. А знаешь, почему? Потому что справедливость всегда приходит. Раньше или позже – но она приходит всегда. А потому...
— Замолчи!! – взвизгнула Императрица, с разворота отвешивая Ласточке затрещину. Крылатая отлетела на кровать, но тут же тряхнула головой и вскочила, несмотря на то, что голова звенела что все колокольни Тир-Катарота вместе.
— Ага, ты нервничаешь! Значит, чувствуешь, что проигрываешь!
Императрица взяла себя в руки. Казалось, её вывели из равновесия не столько революционные речи непокорной Ласточки, сколько что-то ещё. И Аретейни ясно видела, что этим чем-то было то чувство, которое у правителя высокого ранга вряд ли возникнет необоснованно. Это был страх.
Айрин Элизабет развернулась и быстрым шагом покинула комнату.
— Ура Дэннеру Менестрелю! – во всю силу лёгких заорала из окна Ласточка. – Да здравствует революция!
И никто не посмел причинить ей вред за эти действия.
— Ура-а! – неожиданно донеслось далёкое, ответное – снизу, из окон бараков.
— За свободу! – отозвалась Ласточка и, радостно закружившись по комнате, упала на кровать. – Она в наших руках.

— Скоро ты умрёшь, – напомнила императрица. – Ешь.
— Нафига тогда есть, если умру? – поинтересовалась Ласточка, скромненько прикладываясь к стакану с глинтвейном. Глинтвейн был тёплым и вкусным.
— А напоследок.
— Перед смертью не надышишься, – философски заметила Аретейни.
— И то верно. Слушай... – императрица прищурилась. – Что, если я сохраню тебе жизнь.
Ласточка засмеялась.
— Боюсь, что я не смогу за неё потом расплатиться.
— А если сможешь?
Крылатая, подобрав ноги, устроилась на кровати поудобнее, прихватив с собой кувшин.
— Я же тебе говорила, – улыбнулась она. – Если Дэннер не поддастся на шантаж – ты сдашься. Это удел всех шантажистов, знаешь, почему? Потому что все шантажисты свято уверены, что объект шантажа способен принять только одно решение. И очень теряются, когда он берёт – и принимает другое! Полнейшая, невероятная, абсолютная неожиданность! И шантажист впадает в ступор, поскольку к такой ситуации не подготовлен.
— Я передумала, – сказала императрица. – Скажи, ты всё ещё любишь своего мужа?
Ласточка усмехнулась.
— Ну, разумеется, люблю.
— После того, как он от тебя отрёкся?
— Он не отрекался.
— Но он тебя предал.
— Он бы меня предал если бы изменил нашей с ним общей цели.
Императрица отвернулась и задумчиво налила себе в чашку чай. Действия выглядели скорее машинальными, чем вызванными естественной потребностью.
— И ты до сих пор веришь в успех предприятия?
— Я верю в Дэннера. И верю в справедливость.
Императрица осторожно поднесла чашку к губам и прищурилась на Ласточку. Движения оставались плавными, но карие глаза поблёскивали, выдавая волнение. Ласточка машинально отметила, что Дэннера бы глаза не выдали. Он, наверно, ещё в своей гильдии выучился целиком и полностью контролировать эмоции. Если считает нужным. Кроме моментов близости...
— А что, если ты узнаешь больше о второй стороне конфликта? Может быть, ты перестанешь нас так ненавидеть?
— Нет. Не перестану.
— И ты не хочешь узнать?
— Этот разговор не имеет никакого смысла, – сообщила Ласточка. Императрица протянула руку и взяла её запястье. Бледная кожа пестрила разводами кровоподтёков. Ласточка прищурилась и выдернула руку.
— Когда тебя насиловали, ни твой Дэннер, ни даже целая армия не смогли тебя защитить. Что, если не смогут и в дальнейшем?
— Ерунда. Они просто не знают.
— Они многого ещё не знают. К примеру, что Орден Девяти Башен им не победить.
— Нам, Айрин, – напомнила Ласточка. – Нам не победить. Я пока ещё жива.
— Твоя жизнь в твоих руках.
— Она всегда в моих руках, – не впечатлилась Крылатая. – С рождения и до самой смерти.
— У тебя есть шанс. Я даю тебе шанс. И ты вправе этим шансом воспользоваться.
— Какой ужас, – насмешливо произнесла Ласточка. – Тавтология на тавтологии. Я же уже говорила тебе, что предпочту с честью умереть за правое дело, тем самым развязав Дэннеру руки.
Императрица поднялась.
— А ты подумай хорошенько.
— Любишь ты, как я погляжу, это повторять, – отозвалась Ласточка.

— Рыжий, – полог лазарета откинулся.
Дерр, которая сидела возле Форха и держала его за руку, подскочила. Дэннер поднял голову.
— Вот, – Артемис уложил Эндру на ближайшую койку. – Примите, распишитесь.
— Ни фига себе, – фыркнул командир. – Ты записался в спасатели, чернявый?
— Кто?! Я?! Да упаси меня твои боги! – Артемис зашипел, развернулся и быстро направился к выходу, всей душой желая только больше никогда не видеть эту чёртову истеричку, впутавшую Медвина. Он узнал разбойничьего атамана и не мог допустить, чтобы тот сунулся один в тюрьму – и погиб. Медвин был нужен для общего дела, и допускать его смерти было нельзя. Пришлось помогать – и всё снова из-за чёртовой дуры!
— Юпитер, ты злишься, значит, ты не прав! – насмешливо уведомил Дэннер.
— Пошёл ты, – донеслось в ответ из-за полога.
— Не, мне и тут неплохо.
— Командир... – зашевелился Форх. – Что с вами? Это из-за Ласточки, да?
— Всё в порядке.
— Ой… – Эндра таки пришла в себя и приподнялась. По привычке встряхнула головой и тут же поспешно улеглась обратно. Обоняние доложило, что она находится в лазарете. А ещё пахло свежей полынью и водой. Значит…
— Я где? – осторожно поинтересовалась эльфка, надеясь, что запахи не обманули, но, в то же время, вполне допуская, что ответ придёт в виде, скажем, очередного удара под рёбра.
— Среди своих, – невольно улыбнулся Дэннер.
— Ага… То есть, это мне не приснилось?
— А мне, видимо, приснилось, что у моей сестры прибавилось мозгов, – Дэннер вдруг пересел к эльфке и отвесил ей лёгкий подзатыльник.
— Э-эй! – взвыла Эндра. – Братец, и ты туда же?! И так больно!
— Погоди, Халлис тебя посмотрит.
Эндра махнула рукой, уселась и вдруг обхватила Дэннера за шею.
— Всё хорошо будет, – сообщила она. – Я знаю. И Ласточку мы вернём. Обещаю.
Дэннер обнял сестру одной рукой и вздохнул.
Дерр бочком осторожненько продвинулась к выходу из лазарета, стараясь не глядеть на Форха. Юный партизан тоже принялся изучать фонарик под потолком.
Командир вдруг отстранился, резко поднялся и ушёл в свою палатку. Здесь было почти совсем темно. Дэннер зажёг лампу – вспыхнул огонёк – подошёл к кровати и поднял Ласточкину куртку. Она ещё хранила такой родной запах её кожи, от которого немедленно разлилось тепло в груди. Рядом с кроватью так и стояли её сапоги. Как будто хозяйка вещей вышла на минутку и сейчас вернётся. Но в палатке по-прежнему помимо него никого не было.
Тихонько откинулся полог, впустив морозный воздух, и Ласточка, мягко ступая по земляному полу, подошла к нему.
— Не надо так, – тихо попросила она. – Ты не такой.
— Прекрати. Ты не она.
— Ну и что? – Ласточка присела рядом. – Я хочу, чтобы тебе стало легче.
— Не станет. – Дэннер задумчиво теребил куртку. Тонкая холодная ладошка провела по шее. – От этого точно не станет. Стань, пожалуйста, собой. Тебе так гораздо лучше, зачем тебе её образ?
— Да ладно тебе. Я просто хочу помочь.
— А делаешь только хуже.
— Просто представь, что разговариваешь с ней. Что всё по-прежнему.
Дэннер наконец-то обернулся.
— Это не так. И мы оба прекрасно знаем, что это не так. Зачем себе лгать?
Она взяла его за руку и притянула к себе.
— Тогда не представляй.
— Вот, спасибо. Разрешили. Убери иллюзию, Маргунд.
— Хорошо, хорошо, как скажешь. – Густые кудри потемнели, фигура сделалась пышнее, белое платье превратилось в синее, а глаза из серых сделались зелёными. Черты лица будто бы расплылись на мгновение – казалось, просто зрение расфокусировалось – и Маргунд снова превратилась в саму себя.
— Чего ты? – поинтересовался Дэннер.
— Хочу помочь.
— Зачем?
— Дэннер, прекрати.
Командир промолчал. Ведьма вздохнула и обхватила его за плечи. Она была тёплая и пахла сиренью и парным молоком. На уровне ассоциаций.
— Маргунд… и ты туда же?
— Слушай... Ну, чего ты от меня хочешь? Да, я свободна ото всей этой сентиментальной фигни, но...
— Тогда какого чёрта тебе обо мне беспокоиться? Займись своими делами.
— Но я не лишена чувств. Я человек, а не камень. Дэннер... – Ведьма осторожно провела пальцами по его лицу. – Не всё потеряно. Это не конец. Ты помнишь, как вы тогда, в первый раз потерялись? Ты тогда тоже думал, что больше её не увидишь. Но вы же встретились... тогда, выбравшись из Бездны... ты был единственным человеком, который сумел остаться в Бездне собой и даже победить её. Единственным за всё время её существования...
— Я этого не помню. Так я знал Ласточку и раньше?
Маргунд кивнула.
— Знал. Не в первый раз вы оказались на расстоянии друг от друга, не впервые и в разных мирах. И всё равно пересекаются дорожки, потому что ключевые моменты судьбы изменить невозможно.
— О чём ты? – насторожился Дэннер.
— Не вспоминай. – Маргунд осторожно расстегнула пряжку ремня. – Твоя память заблокирована. Ты не сможешь вспомнить.
Дэннер вдруг судорожно вздохнул и стиснул руками виски.
— Вот видишь. Ты не сможешь вспомнить. Да не сможешь, говорю же тебе!
Командир упрямо тряхнул головой, не собираясь сдаваться. Боль ослепляла, обжигала раскалёнными углями, швырнула его на колени. Память будто перегородила глухая стена – теперь он её чувствовал. И чем больше он старался сквозь эту стену пробиться, тем сильнее становилась боль. На землю упали несколько крупных красных капель. Маргунд размахнулась и хлестнула его по лицу открытой ладонью, но это, разумеется, не помогло.
— Чёрт побери, Дэннер! – не выдержала ведьма, углядев кровь у себя на руке. – Ты просто сейчас доведёшь себя до болевого шока, прекрати немедленно!
Дэннер поднялся.
— Кто ставил блок? Что произошло на самом деле? Кому и чем помешала Аретейни?
Маргунд снова обняла его и притянула к себе.
— Устав, Дэннер. Я не могу тебе сказать.
— Вот как. Устав, значит...
Тут ведьма отыскала его губы, и командир невольно замолчал.
— Не думай об этом... – велела она. – Не думай...
— Маргунд! – Дэннер отстранился. – Зачем уж так-то?
— Тебе так сложно создать иллюзию?
— Для себя?
— Думай о ней...
— Маргунд...
Тяжёлый солдатский ремень с металлическим звоном упал к ногам.
— Думай о ней... – прошептала ведьма, лаская губами его ухо. Дэннер вдруг поймал себя на том, что целует её в ответ. Родной запах любимого человека исходил уже вовсе не от куртки.
— Ты что делаешь?..
— Думай о ней! Считай, что это мой тебе подарок... – С плеч ведьмы упал плащ, опустившись мягкими складками. – Я хочу устроить вам свидание...
— Маргунд... а тебя разве не смутит если я обзову тебя Ласточкой?..
— А ты не думай об этом...
— И о чём же мне думать?..
— Думай о ней...
— А она?
— Она сейчас спит... Для неё это будет сон... – Зелёные глаза неожиданно распахнулись, звёздами лучась в полутьме. Взгляд изменился.
— Дэннер...
— Тогда верни иллюзию!
Зелёные глаза сделались серыми.
— Дэннер... это сон? Я же в столице... а ты в лагере...
— Сон, любимая. – Дэннер прижал ведьму к груди, вдыхая тёплый запах русых волос Ласточки. Она крепко обняла его за пояс.
— Какой хороший сон... а меня завтра убьют... но ты не сдавайся, ни за что не сдавайся... помни, обо мне, хорошо?
— Я тебя никогда не забуду...
— Ты только не умирай... обещай мне, что будешь жить... обязательно будешь жить...
— Жить – не смогу. Любимая, прости меня...
— Тебе не за что просить прощения... я люблю тебя...
— Я люблю тебя...

Ласточка вздрогнула и проснулась, инстинктивно вцепившись в простыню. Вдруг захотелось плакать, оттого, что это всё был просто сон.
— Дэннер… мой родной… – прошептала она. – Ни за что не сдавайся. Я люблю тебя…
Тут она вздрогнула вторично. Потому что дверь тихо открылась. Аретейни ожидала увидеть Императрицу, но вошёл, беззвучно ступая, незнакомый человек, высокий, и одетый в тёмное. Он остановился, скрестив руки на груди, и разглядывая пленницу.
— Так вот ты какая, – наконец, сказал он.
— А вы кто?
— Я – Император.
— Так вот ты какой, – эхом повторила Ласточка.
— Одевайся, – неожиданно велел Иллиорден. Ласточка распахнула глаза.
— Что?
— Одевайся, – нетерпеливо повторил император. Он явно нервничал. – И побыстрее. У тебя есть одежда?
Ласточка схватила платье и, ничуть не смущаясь присутствием постороннего человека, принялась его натягивать. Ей было всё равно. Когда тебе остаётся жить несколько часов, мировоззрение претерпевает тотальную революцию. Впрочем, император всё равно деликатно отвернулся.
— Ну. Оделась.
Иллиорден критически оглядел её.
— А обувь? Ты так и пойдёшь в туфлях?
— Это мне императрица дала... Что?! Куда пойду? – ошалела Ласточка.
— Я хочу помочь тебе уйти, – терпеливо разъяснил Иллиорден. – А в туфлях по сугробам ты далеко не уйдёшь.
— Я полечу.
— Как знаешь. Идём.
Они подошли к двери.
— Иллиорден, можно тебя спросить?
Император щёлкнул ключом в замке.
— Спрашивай.
— Почему ты мне помогаешь?
— Потому что...
Тут дверь неожиданно распахнулась, и оба рефлекторно отпрянули назад. На пороге стояла императрица. Некоторое время они молча глядели друг на друга. Карие глаза императрицы неприятно поблёскивали, словно в них навсегда поселилась какая-то липкая влага. Ласточке не нравился её взгляд. Император спокойно глядел на жену, и в его глазах читалась усталость. Айрин Элизабет шагнула внутрь комнаты. Ласточка с императором ещё отступили, освобождая ей место. Императрица медленно прошлась по периметру помещения, шурша лиловым шёлком платья, задумчиво провела рукой по посуде на столе.
— Какая встреча, – будто бы чрезвычайно заинтересовавшись посудой, произнесла она. – Что вы здесь делаете?
— Общаемся, – отозвалась Ласточка. – А чего, нельзя?
— Можно. Но почему ты одета?
— Потому что неприлично разгуливать голой в присутствии незнакомого мужчины, – резонно заметила Ласточка. – А ты всегда так делаешь?
— Нет. Не всегда. – Императрица подняла голову. На губах играла насмешливая полуулыбка. – Ты что забыл здесь, ваше величество?
Император спокойно глядел ей в глаза. Он по-прежнему оставался невозмутимым. И почему-то казался очень уставшим.
— Ты зашла слишком далеко.
— Какая жалость.
— Осторожно! – невольно заорала Ласточка, кидаясь на помощь. Поздно. Легонько щёлкнул маленький самострел, и тоненький дротик целиком вошёл в плоть, застряв в позвоночнике.
Император Иллиорден Третий посинел и судорожно ухватился, почему-то, за горло, хватая ртом воздух. Затем медленно, словно в страшном сне, упал на колени.
— Ты что делаешь! – заорала Ласточка, кидаясь к нему и подхватывая на руки. Императора сдавило удушье, а Крылатая задыхалась от слёз. – Я больше не могу... я больше не могу исцелять...
Императрица шагнула ближе, и теперь возвышалась над ними, словно скала, обрамлённая в бледно-лиловый шёлк.
— Он больше не полезен.
Ласточка смотрела на человека, ещё совсем недавно создавшего могущественную державу, человека, имя которого произносили с трепетом, человека, которого ненавидела вся страна. Человека, который оказался на деле лишь пешкой в чужой, жестокой политической игре. И который сейчас умирал у неё на руках – вот так вот подло, бесславно застреленный в спину.
Он вдруг поднял руку и сжал её ладонь. Прохрипел:
— Уходи... ты должна уйти... я не смог – так ты должна... остановить... остановить их. Я хотел... вовсе не того...
Ногти царапнули в агонии по её руке – и его пальцы медленно разжались. Время будто растянулось тяжёлыми, бесконечными секундами. Ласточка чувствовала, как замедляется и слабеет под её пальцами пульс человека, ставшего лицом великой Империи.
— Ты жестокая бессердечная дрянь, – произнесла Ласточка, когда тело, дёрнувшись, затихло уже навсегда. – Тебе и Бездны будет мало.
Императрица пнула труп и пожала плечами.
— Теперь, когда его не стало, люди всё равно будут проклинать его. И через десятилетия проклинать будут – его. А я... – Она усмехнулась. – Я – всего лишь женщина!
— Сволочь ты, а не женщина! – сглотнула слёзы Ласточка. – А знаешь, что? Убийство всё равно всплывёт.
Айрин Элизабет расхохоталась. У неё был очень заразительный, весёлый, беспечный смех. Глядя на неё сейчас сложно было представить, что она только что убила человека.
— Да мне бы целовали руки, Ласточка!
— Не называй меня так! Ты... ты не имеешь права, ясно тебе!
— Я же изверга и тирана убила! – не обратила внимания на вспышку императрица. Она перестала смеяться и добавила:
— Жаль, об этом никто уже не узнает. Это было самоубийство.
— Да что ты говоришь? – Аретейни снова проглотила слёзы. – Он застрелился в спину?
Айрин Элизабет спокойно расправила платье, улыбаясь, и подцепила Крылатую за подбородок.
— А ты, что, плачешь по нему? По Императору, которого вы все ненавидите? Ведь вы пришли сюда, чтобы свергнуть его, разве нет? А потом что вы собирались с ним делать? Отпустить с миром? Не думаю. И ты по нему плачешь?
— Я плачу не по Императору, – Ласточка дёрнула головой, высвобождаясь из холодных, цепких пальцев Императрицы. Она всё ещё обнимала Иллиордена за поникшие плечи.
— А по кому? – выпрямилась Айрин Элизабет Линнардин.
— По человеку.

Артемис сидел на приступке телеги. Пелга была занята – носилась с письмами по лагерю. А южанин приводил в порядок свой арбалет, стараясь не размышлять. Потому что мысли были всё одни и те же, и уже давно надоели. Арбалет тихонько туго поскрипывал. Звенела тетива.
Как только он успел закончить, пошёл снег, и южанин привычно спрятал арбалет под плащ. Он устроился не у костра, а в стороне, за телегой, чтобы никто не лез. Здесь было даже, пожалуй, уютно. И даже снег не был истоптан людьми и конями, и поэтому был чистым.
— Эй, чернявый, – окликнул кто-то.
Арбалетчик было напрягся, но голос был незнакомый, и он обернулся.
Фигура тоже была незнакомая. Длинный плащ спадал тяжёлыми складками с плеч.
— Ну? – Артемис поднялся. – Чего?
Неожиданный порыв холодного ветра хлопнул брезентовым пологом телеги и полами плаща незнакомца.
— Detra hiklos, – сказал незнакомец.
Артемис вздрогнул. Незнакомец вскинул руку. Южанин отшатнулся, почувствовав, как что-то острое ударило в грудь, слева. Вскинул арбалет из-под плаща и нажал на спуск.
Под рубахой стало горячо и влажно. Руки враз ослабли. Где-то прокричала птица. Арбалетчик машинально схватился за рану и нащупал рукоять ножа. Потом всё полыхнуло красным, жарким и его с головой накрыло горячей густой пеленой.
Очнулся Артемис от запаха леса, с трудом разлепил веки. Пахло смолой и хвоей.
Ему даже показалось, что он увидел бесконечные янтарные стволы сосен, малахитовую пушистость крон. И Рыжую в зелёном платье.
— Опять ты… – простонал южанин.
— Тебе плохо, да? Потерпи…
Тёплые руки обхватили за плечи.
Видение развеялось, и Артемис увидел опять Рыжую, только слепую, как обычно, и в распахнутой куртке.
— Опять ты… Да что ж такое…
— Потерпи… Сейчас… Нам даже идти никуда не надо в этот раз… молчи…
Артемис почувствовал, как тонкая горячая ладонь легла ему на губы, заставляя молчать, а вторая ладонь зажимает ему рану. Он уже привык, что в самый ответственный момент Рыжая оказывается рядом. И снова провалился в жар, в запах леса, сосен и ягод.
Вторично очнулся уже в лазарете. Тускло мерцал волшебный фонарик под потолком.
— Наконец-то, – над южанином склонилась Эндра. – Ну? Живой?
Южанин осторожно шевельнулся. Вышло с трудом.
— Кажется... Снова ты…
— Не переживай. Я уйду сейчас, – Эндра улыбнулась и потрогала лоб арбалетчика. – Я сидела, пока ты не очнулся. А сейчас уйду.
Она сунула Артемису под нос кружку с лекарством и помогла выпить. А потом действительно встала и вышла.
Устроилась на приступке телеги, где уже сидел Милдек. Она его узнала по запаху. Завязалась неспешная, плавная беседа. Здесь, у столицы, они перестали быть учителем и учеником. И могли, вроде как, говорить на равных. И это было приятно.
— … Ну, вот. А, потом, я гляжу – а у городской стены, сбоку, как будто облако. И башня так ме-едлено вниз. Ох, командир и перепугался…
— Он просто беспокоился, – машинально поправила Эндра.
Милдек, с серьёзным видом точивший свой клинок, пожал плечами. Он сидел на приступке телеги, а Эндра – в ней, подобрав ноги и прислонившись головой к деревянному каркасу. Какое счастье, что иррилинским мастерам не пришло в голову делать каркасы повозок из железа, как имперцам. Затылок ныл, и временами эльфка ловила себя на том, что до неё не очень доходит, о чём ей говорит Милдек. Раны и ссадины Халлис исцелила, правда, не все. Чтобы организм не «разучился» восстанавливаться сам. А с сотрясением, сказала, что придётся ещё помучиться, потому что его вот так вот сразу не исцелить.
Эльфка прислушивалась к лёгкому приятному скользящему скрежету – Милдек точил свой меч.
— А ты знаешь, какая завтра ночь? – спросила она.
— Какая? – переспросил бывший партизан. Задумался и неуверенно предположил: – Ну-у… Завтра Ласточку казнят?
Эндра по привычке тряхнула головой и едва не взвыла.
— Нет, – поспешно ответила она. – Не казнят. И, вообще, я не о том.
— Ну, а что за ночь?
— Новый Год, – ошарашила Эндра.
— Что-о?!
— То самое. У меня на родине люди называют эту ночь Хей Ллоин, лодры – Сай Авин, а эльфы – Сэоавинн. А у вас это зовётся Серебряная Ночка. Середина зимы. Земля засыпает до весны. Наступает Новый Год по календарю эльфов. Волшебная ночь…
Милдек даже перестал точить меч и задумчиво поскрёб затылок.
— А я как-то и позабыл… – протянул он. – О, странно.
— Что странного? – не поняла Эндра, которая не видела, куда он смотрит.
— Да вот, тут раньше стояла у коновязи лошадь… красивая такая. Этой девки, что тебя сдала. А теперь лошади нет. Странно.
Эндра подскочила.
— Чего?
Милдек, судя по затишью, прекратил работу и удивлённо уставился на неё.
— Лошади, говорю, нет
Стало страшно. Очень страшно.
Разумеется, лошадь мог увести кто угодно. Но страх всё же навалился, холодными липкими лапками разгуливая где-то в районе позвоночника. Эндра ощутила внезапно что теряет силы. Снова пытки... если лошадь увела хозяйка – то она в лагере. И тогда... снова пытки. Снова унижение. Снова боль.
Эндра вдруг сорвалась с места и инстинктивно, не разбирая дороги, понеслась в сторону командного центра. Она на кого-то натыкалась, несколько раз упала, один раз со всего размаху впечаталась в телегу. Второй раз её поймали за плечи и основательно встряхнули. Запахло сиренью и молоком. Эндра всхлипнула и прижалась к ведьме.
— Маргунд... я боюсь...
— Ушибёшься! Что? Кого боишься?
— Лорда Кеттера. Кто меня выдал? Лошади нет на месте...
— Это не повод так беспокоиться. Ну, что с тобой? Успокойся, сестрёнка. Обидеть тебя больше не позволю.
— Дэннер! – Эндра порывисто обернулась. – Кто меня выдал, скажи!
— Больше не выдаст. Не бойся.
— Ты уверен?
— Абсолютно. – Дэннер обнял её за плечи. Эндра разревелась.
— Я не хочу снова в пыточную!..
— Не будет тебе никакой пыточной. Всё хорошо... Она умерла, она больше не предаст.
— Умерла? – Эндра ненадолго перестала реветь. – Откуда ты знаешь?
— Оттуда, что сам её убил.
— Мёртвые не пишут писем, – сказала ведьма. – Но всегда возвращаются к убийце. Я не видела на тебе соответствующих оберегов, Дэннер. Это непростительная неосторожность.
Повисло молчание. Эндра ощутила, как Дэннер пожал плечами.
— Да мне не жалко. Пусть возвращается. За Эндру я с ней рассчитался, а дальше пусть делает, что хочет.
— Это не смешно.
— Я не смеюсь. Она вампир – вполне могла и вернуться.
— Что?.. – Голос у Эндры осип.
— Что с трупом?
— Сожгли.
— Стало быть, и не встанет.
— Так встанет или не встанет?! – взвыла несчастная Эндра.
— Не встанет, – заверил Дэннер. – Тебе нечего бояться.
Эндра притихла и обхватила его за пояс, уткнувшись носом ему в грудь.
— Ты не думай, что я трушу… – пробормотала она. – Я, вообще-то, ничего не боюсь. Только его.
— Я знаю, – Дэннер обнял сестру покрепче. – Я ведь обещал тебя всегда защищать, верно?
— Обещал, – согласилась эльфка, размышляя, с чего это именно она так боится именно лорда Кеттера? Чем его подвалы так кардинально отличаются от инквизиторских или от подвалов служб безопасности? Ответ был прост: инквизиторы или власти пытают, всё-таки, со смыслом. Им нужно что-то узнать, вот и пытают. А Кеттер пытает просто так. Из ненависти, из мести. Кричи – не кричи, рассказывай – не рассказывай – всё равно. Его задача – не выбить показания, а причинить боль, унизить, оскорбить, растоптать. И выходит, как в страшном сне.
Эндра невольно вздрогнула. И почувствовала, как Дэннер гладит её по плечам. Дэннер опасался, что, если рыжая и дальше будет так нервничать, то в голове у неё может снова помутиться. Он выругался про себя относительно всех, кто имеет обыкновение доводить людей до такого состояния.
— Дэннер?
— Да?
— Я тебя люблю, – совсем по-детски сообщила эльфка, отыскивая руку брата.
— И я тебя, рыжая, – улыбнулся, наконец, командир. – Сестрёнка.
Эндра вдруг подскочила и ухватила Дэннера за рукав.
— Дэннер! Там же…
— Что такое?
— Артемиса опять чуть не убили. Ему просто повезло – сердце чудом не задело. Он в лазарете. Только недавно очнулся. Я очень боюсь за него...

— Воробей? – Дерр сунула нос в лазарет.
Форх вскинул голову, поспешно убирая руку от плеча.
— Воробе-ей… – как-то нерешительно протянула волшебница. – Ну, ты тут знатно?
Форх кивнул.
— А… ну, ладно тада… А Чернявый как?
Артемис спал на соседней койке. Правда, дышал хрипло и тяжело, но спал вполне мирно.
— Тоже нормально.
— А-а, – сказала Дерр.
Она было повернулась к выходу. Тронула рукой брезентовый полог, который был задёрнут, чтобы не сквозило. Рука почему-то дрожала.
— Дерр.
Волшебница подскочила от неожиданности.
— Дерр, подойди ко мне.
Девочка обернулась. Форх приподнялся и уселся на своей койке. Рука его сжимала край шерстяного одеяла. Глаза у Дерр стали огромными.
— Ты мутишь, – сказала она почему-то шёпотом и как-то робко.
Но шагнула к Форху. Потом ещё. А потом она оказалась совсем близко. Юный партизан ухватил её за руку, и Дерр полетела прямиком вперёд и пискнула от неожиданности и возмущения.
— Мутишь!
Но Форх, совершенно не впечатлившись, заставил её сесть на край постели. Волшебница покосилась на свою руку, которую он крепко сжимал, потом на него и притихла – такое у Форха было серьёзное лицо. И такие глаза. И даже не сказала своего обычного «мутишь!».
— Дерр. Ответь мне. Объясни мне, что происходит? – Форх поймал взгляд её серых, испуганно распахнутых глаз. – Ты говоришь, что любишь, но что-то скрываешь. Вернее, ты скрываешь всё! А если тебе нужно посоветоваться – идёшь к командиру. Так не любят, Дерр. Любовь – это когда всё пополам. Как мне тебе помочь, если я понятия не имею, что с тобой? Ты мне не доверяешь? Считаешь, что это не моего ума дело? Думаешь, что я не пойму? Или что?
— Мути-ишь… – прошептала Дерр, осторожно дёрнувшись. Пока Форх говорил, он ещё крепче стиснул её запястье, оставляя на нём синяки, но и он сам, и волшебница едва ли это заметили.
— Если ты мне не доверяешь, на черта я тебе тогда нужен? Только, чтобы целоваться?
Дерр вдохнула. Форх почему-то заискрился и распался на цветные осколки. Дерр не сразу сообразила, что это от слёз.
Она, наконец, выдернула руку и вскочила.
— Не мути!! Я тебя люблю! Очень! Но не можу я-а!
Волшебница вылетела из палатки и кинулась через лагерь.
Но не тут-то было. Форх кинулся по за ней, не обращая внимания на рану. Около одной из телег, партизан ухватил волшебницу за руку.
— Мутишь! – пискнула Дерр, глотая слёзы. – Тебе лежать надо!
— Да плевал я! – Форх отшатнулся назад, опираясь спиной о борт телеги. В глазах темнело. Он только крепче сжал тонкую руку Дерр. – Ты ответишь мне. Объяснишь, что происходит. Сейчас. И пока ты этого не сделаешь, я тебя не отпущу.
— Пусти-и! – взмолилась волшебница, а слёзы градом катились у неё из глаз.
— Нет. Объясни всё, тогда отпущу, – отрезал Форх.
— Я не можу…
— Это я слышал.
— Со мной нельзя… Мутно…
Юный партизан дёрнул Дерр за руку и заставил повернуться к себе. Взял её за плечи.
— И что? Только поэтому ты от меня бегаешь? Ты что, думаешь, я боюсь?
— Не! – Дерр совсем разревелась, закрыв лицо руками. – Ты знатный… а со мной тебе мутно будет… Нельзя… Я тебя люблю, понимаешь! Не хочу я, чтоб тебе было мутно, ну!
Форх порывисто обнял вздрагивающие плечи волшебницы и прижал её к себе. Она безутешно ревела.
— Это и всё? – удивлённо спросил он, заглядывая ей в лицо. Правда, это не получалось, поскольку Дерр только помотала головой и крепче вжалась в здоровое плечо Форха.
— Это всё? И из-за этой ерунды ты от меня бегаешь? – допытывался он. –Да мне всё равно! Я ничего не боюсь… И никому не позволю тебя обидеть…
Но дитя снова помотало головой.
— Меня не обижают… Но со мной низя… Ты не знаешь, кто я…
Форх вскинул голову. Редкие снежинки кружились и ложились на щёки и губы.
— Ты, – сказал он тихо и раздельно, – девушка, которую я люблю.
Дерр распахнула ещё шире и без того огромные, мокрые от слёз глаза и машинально возразила:
— Со мной мутно…
Форх вдруг разозлился и встряхнул её.
— Да пойми ты, дура, что без тебя мне мутнее! Пойми ты, наконец! Я подохну без тебя…
Волшебница охнула и прижала ладошки к губам. Но тут Форх, вдруг побледнев, как лист бумаги, сполз спиной по бортику телеги и осел на снег.
— Воробей… – Дерр присела подле Форха. – Ну, не мутись… ну…
Волшебница потрясла его за плечо, понимая, что она его не поднимет и, чтоб он не остался лежать на снегу, нужно, наверное, кого-нибудь позвать и попросить отнести его в лазарет. Но звать никого не хотелось. Они так давно не были вместе. А позвать кого-то, значило нарушить этот момент.
Поэтому Дерр понадеялась, что Форх придёт в себя сам, и осторожно потрясла его за плечо вторично.
— Ну, не мутись, а? – жалобно попросила она.
И вдруг выдохнула, обхватила лицо Форха ладонями и бережно поцеловала в губы. Потом страшно смутилась и отодвинулась. Вздохнула и собиралась было попросить кого-нибудь помочь, но тут Форх ухватил её за руку.
— Никуда я тебя не отпущу, ясно? – сказал он, встряхивая головой – в глазах у него по-прежнему темнело. – И слушать ничего не стану.
— Не мути, – скорее, по привычке сказала Дерр и вдруг кинулась Форху на шею так, что они оба полетели в снег, благо, он был чистый.
— Мне без тебя мутно… Не можу я без тебя… Мне было так плохо…
Форх осторожно обнял её хрупкие плечи и прижал к себе.
— Всё хорошо, – сказал он. – Теперь всё будет хорошо. Я обещаю.