Старое письмо

«Только старые дураки ковыряются в прошлом. Молодость летит вперёд на крыльях любви», – подумала Нина Петровна и решительно набрала номер из давно минувших дней. Хорошая память тут ни при чём. Здесь царит архив записей на бытовой электронике под названием «мобильный телефон», иначе откуда бы она могла вспомнить давно забытый номер телефона Елены!
     – Лена, привет! Как дела?
     – Боже мой! Ниночка, я тебя узнала! Как говорится, сколько лет, сколько зим!
     – Ты знаешь, я случайно оказалась около твоего дома, если есть минутка, не выпить ли нам чашечку кофе? Хотя сейчас пьют какими-то огромными бумажными стаканищами, а не чашечками...
     – Ой, я не дома... Я с внуками в Красногорске, – и она пустилась в описание талантов своей Анечки, ума и находчивости Кирюши, изложение хлопот по доставке детей к месту тренировок, танцев, уроков китайского языка и упражнений по скалолазанию. Нина желала только одного: чтобы не коснуться болезней, от перечисления которых с методами их лечения и медикаментозными изысками погибнет вся прелесть беседы, если она, конечно, состоится. Лену позвали пить чай. Нина почему-то облегчённо вздохнула.

     Всего каких-то 20 лет прошло, а метаморфоза окружающего мира и преображение внутреннего содержания каждого индивидуума, особенно молодёжи, так разительна, что, кажется, будто ты вынырнул из далёкого-далёкого прошлого, которого на самом деле и не было никогда. Всё, что ты помнишь, это исключительно фантазии твоего не совсем здорового воображения, тем более что по современным теориям оценки уровня здоровья человечества полностью здоровых людей практически не существует.
Нина оказалась на этой улице совершенно случайно, хотя давно знала, что ничего случайного на свете не бывает. Приятельница привезла ей в эту точку соприкосновения докторскую диссертацию её отца, которая каким-то чудом отыскалась в уничтожаемых нынче библиотеках никому не нужных бумажных книг. Перед выходом на встречу взгляд упал на письмо, обнаруженное вчера среди бумажного хлама и взволновавшее Нину Петровну. На конверте почтовый индекс Рима, а в конверте – кусочек жизни. Прошлой жизни. В соприкосновении с чудесным человеком великой души и человеческих качеств. Она взяла письмо с собой.

      Когда приятельница ушла, папка с диссертацией, выпестованной умом, душой и рукой отца, грела руку. Бывают неожиданными, незапланированными, такие моменты жизни, когда выплывает, напоминая о себе, твоё прошлое и, что странно, чем старше, тем чаще происходят такие мгновения погружения в давнюю историю твоей жизни.
Нина вошла в кафе. Теперь уже нет ограничений по расстоянию между людьми, дистанцию соблюдать не требуется. Коронавирусная пандемия пошла на спад. Ненавистные маски рекомендуют, но не требуют. Кафе почти пусто. У окна, выходящего на стоянку автомобилей, прижался столик для одного посетителя. Нина заказала чай, чизкейк и без всяких мыслей смотрела в муть серого дня за окном. Кто-то включил тихую музыку. Сквозь панцирь прожитых лет в этот настоящий, окружающий мир просочилась мелодия из прошлого тысячелетия, которую некто в этом современном кафе непонятно каким образом откопал, и она ему приглянулась. И он её озвучил именно в 16 часов 32 минуты, когда Нина Петровна, сидя за столиком, отпила глоток чая.
– Среди миров, в мерцании светил… – пел Александр Суханов, бард из юности Ниночки Петровны. Она достала конверт с письмом и ещё раз перечитала его:
      ***
          Наша ненагляднейшая и драгоценнейшая
                Ниночка!
       Как тебе танцуется в Сан-Франциско, пока мы тут поём в Москве? Наши девушки прямо-таки обзавидовались.
Узнал про оказию и спешу воспользоваться.
     Новостей немного – вернулся из санатория, где все мои показатели оказались улучшенными Серёжиными. Так до настоящего времени я не раскрылся, считался там Сергеем Юрьевичем Наседовым, 1955 года рождения. Даже Герою, который жил со мной в комнате, я не сознался в подлоге. Герой был этапирован вместе с четырьмя пятыми состава санатория из-за несвоевременной оплаты социальных органов. Бедняга!

     Петька, сын, сдал все хвосты за третий курс, кроме одного, самого пушистого. На один из самых трудных экзаменов он (по моему совету) взял даже водку, но принимала женщина, он не рискнул её осчастливить и не сдал экзамен. Водку принёс обратно. Вечером того же дня пришла замёрзшая жена Лиля по кличке Зосрин, злая к тому же, выпила больше половины и тут же легла спать. Последним пришёл я, разочарованный перспективой взять (по просьбе Губарева) кучу материалов (в том числе диссертацию Гарцева на рецензирование) в санаторий и пахать там без остановки. Увидел угощение и немного отпил. Утром проснулся от вселенских поисков. Зосрин вместе с Петькой хлопали дверцами шкафов в поисках бутылки, чтобы идти на следующий экзамен. Я быстро набрал воды из крана в пустую тару (не было времени и желания разбираться) и уехал опять в санаторий. Презент ушёл, видимо, по назначению. Я до последнего времени ждал последствий, но, кажется, пронесло.

     На работе у всех как-то одновременно закончились деньги. Поэтому общее настроение и энтузиазм снизились. Тебя и в связи с этими моментами для коллектива не хватает – своими открытыми и чётко ориентированными выпадами ты бы обязательно подняла тонус у общества.
     Сейчас обратная ситуация: тебя занимать и веселить едет экспедиция на целых три месяца. Я почему-то уверен, что с их приездом уйдут даже малые признаки депрессухи, и целый ряд известных событий получит совсем другую окраску.

     Когда (нечасто, правда) после общего отъезда из санатория становилось слишком лирично, я доставал любимые кассеты с музыкальными номерами и одним выступлением знаменитейшего (для меня) артиста, читающего поэму, – очень грустную, но романтически светлую, с обязательными радужными перспективами.

     В отличие от многих, мне удалось выполнить данное себе обещание и сходить в Пушкинский на «100 картин из 100 музеев мира». Очень хвалю себя за это, так как получил существенно больше, чем ожидал.

     Периодически получаю письма от Сегала и панические телефонные звонки, посвященные нашему «ужасному» положению. Настаивает на немедленном моём отъезде к нему – даже денег на дорогу выслал, считает, что как-нибудь вместе проживём. Променял мужик Москву на Израиль. Это очень странно, так как я ему даже отдалённо не жаловался, а об отъезде не может быть и речи.
     В понедельник закончу ТЗ для возможных заказчиков, в среду – ещё одно, для других. Где-нибудь да пройдёт.

     Мы с Танюшей и Сергеем воспользовались твоим приглашением, съездили к тебе на дачу за грибами. Причём Серёга нашёл около 50 белых, маленьких и прелестных, прямо напротив калитки. У них изменения небольшие. Танюша, если успеет, завтра передаст письмо Ольге.
     Завтра с утра твои единомышленники через Думу пытаются протащить закон о запрещении всех информационно-энергетических экспериментов с людьми. Мы с Губаревым будем там отстаивать наше направление и хвастаться. Если успею, то припишу, чем закончились дебаты.
 
     Интересно, на кого похож верблюд из вашего зоопарка теперь?
От всех огромный привет! Серёга с письмом ещё не подошёл. Зато пришла Лена. Её две недели не было, злющая!!!
Приписка Лены: «Врёт он всё, как всегда!»
Приписка: «Неправда ваша!» и роспись Игоря.
***
     Это старое письмо нашло своего адресата через Францию в арабскую страну, куда мусульмане благоговейно совершают Хадж, и куда судьба занесла Нину Петровну по месту работы мужа на целых пять лет. Сотрудники лаборатории, где трудилась Нина, практически не имели возможности общаться даже посредством писем, а мобильная связь тогда только зарождалась. Нина хорошо помнила и Лилю, и Петю, и Танюшу, и Сергея, и Губарева, и Сегала – всех этих очень близких и родных людей Игоря Ювеналиевича.
     Неутомимый юмор и ирония автора письма, его интеллигентная доброта, полное отсутствие злобы и зависти объединяли вокруг множество всякого народа. Казалось, его научная карьера неисчерпаема, его общение так обширно, активно, позитивно, что такие люди должны жить вечно, но... Он пребывал на даче на удалённой работе из-за пандемии. В разгар пандемии ему пришлось приехать на совещание в институт всего на один день, и этого хватило, чтобы судьба его была решена. Нина Петровна помнила его звонок из больницы за четыре дня до смерти. Хриплым низким, тяжёлым, рокочущим голосом он сообщил, что его выписывают, и просил прислать ему картинку рекомендованных физических упражнений по восстановлению после коронавирусной пневмонии. Нина Петровна тяжело и мучительно перенесла этот недуг ещё весной и рассказывала ему, что у неё есть комплекс упражнений, простой, незатейливый, но результативный.
     – Не могут тебя выписать! Этого не может быть!!! Не может быть! Не может быть! Конечно, я пришлю. Нет вопросов! – это был последний звонок, последняя беседа. Потом – реанимация. И всё.
     В каждой строке письма царил Игорь, его облик, улыбка, его общение в быту, на работе, на отдыхе, с родными и друзьями, его душа, его энергетика.
Когда-то много лет Лена работала, дружила, тесно общалась с автором этого старого письма. Она, возможно, знала его хорошо, хотя теперь можно сказать, что каждый живущий на земле не уверен, что знает сам себя, не говоря уже о друзьях, родных или вообще посторонних, которые в кулуарной тишине утверждают, что видят всех насквозь. Строчка «Врет он всё, как всегда!» написана рукой Елены...

     За окном порыв ветра взметнул снежным вихрем белый протуберанец. Нина Петровна вспомнила, как Игорь Ювеналиевич рассказывал о поездке к другу по МГУ в Израиль, к Саше Сегалу, как он возил его в коляске по музеям и на прогулки, потому, что Саша плохо ходил; вспомнила подробности сбора грибов на её даче, как они готовили шашлык, жарили грибы и смеялись, просто так, как дураки, потому что было хорошо вместе; Как путешествовали на острова под Дубной и умирали со смеху над названием острова «Б»; но почему-то не могла вспомнить, какая же поэма была его любимой.
Когда Губарев или ещё какой-нибудь сотрудник задавал вопрос: «Почему?», на который не было в данный момент ответа, он всегда шутил: «А потому, что мне темно с другими...».

     За окном кафе выглянуло солнце, слабое, рассеянное. Его отблеск на припарковывающейся красной машине скользнул по полумраку кафе. Нина узнала женщину: это была Мила Паркова, тоже работавшая когда-то давно в лаборатории Ювеналиевича. Мгновенно набросила шубу и непонятно зачем выбежала к ней навстречу. Растерянные короткие фразы о жизни в ткани несущегося времени очертили жизненные рисунки знакомых женщин.
– В марте Сегал умер, – тихо сказала Мила, – мне Володя Саев позвонил, друг Игоря.
Порыв ветра сломал ветку липы, зацепившись за козырёк кафе, она качалась, как маятник, пока не упала на асфальт с характерным звуком упавшего твёрдого тела, как будто поставила точку в беседе двух женщин.

Нина ехала домой на трамвае, через мост, мимо берега реки, где когда-то в обеденное время знойными летними днями примерно с 13 до почти 15 часов заведующий лабораторией Игорь Ювеналиевич возглавлял коллектив безмятежно купающихся в Москве-реке научных сотрудников и приговаривал:
     – Как хорошо, что у нас река рядом с НИИ! Дай бог, завтра тоже жара будет! Хорошо бы Учёный совет перенесли на утро! Купаемся, ребята, до опупения!!!