Другая жизнь солдата

Пролог

 Мы, "духи", как называли только что прибывших в армейскую учебку новобранцев, сидели на деревянной лавочке в курилке, как к нам подсел "старичок", заканчивающий полугодичный курс.
- Пацаны, на этой лавке неделю назад двух наших убили...
- Как так? - спросил я
- А вот так... Колян положил карабин себе на колени и, видимо случайно, хотя кто его знает... нажал курок. Того, кто слева от него пробило насквозь, а второму - прямо в сердце.
- Его посадили?
- Отпустили до суда. У него папа - большая шишка в Москве.
...Уже потом мы узнали, что ему дали всего лишь пять лет условно.
 Так началась моя другая жизнь - жизнь солдата.


Глава 1. Учебка

 Шёл 1985 год. Год, который для меня длился целую вечность. Студент, недавно окончивший первый курс Саратовского политеха- я вдруг попадаю под так называемый Андроповский призыв в армию. В военкомате, после медосмотра и собеседования, меня записали в ракетные войска в сержантскую учебку между Москвой и Ленинградом возле городка Руза, чему я очень обрадовался. Ведь друзей призвали кого в пограничники на Дальний восток, кого - на три года в Морфлот, а кого и вообще - воевать в Афганистане.
 Везли нас из Саратова всю ночь на поезде в шумном набитом призывниками плацкартном вагоне. Лежачих мест не хватало, и я пристроился на третьей полке для багажа: жестковато, но всё же под утро задремал на пару часов.   
В полку нас распределили по взводам. И тут мне тоже повезло: наш взвод был собран наполовину из студентов, к тому же Вовка Светличкин - студент из Москвы, с которым мы познакомились по дороге в Рузу, тоже оказался в моём взводе. Но на этом всё моё везение и закончилось. Нам выдали форму, постригли наголо и повели в баню. В бане я поскользнулся, не упал, но сильно ободрал и порезал ногу о сломанную плитку. Ребята посоветовали приложить подорожник. Возможно всё бы и зажило, если бы это было в сухом Саратовском климате, а не в болотистых краях Рузы. Сержанту я ничего не сказал. Подумал: решит, что я симулянт. А на утренней трёхкилометровой пробежке я прибежал почти последним. Новые кирзовые сапоги обжигали рану. Хорошо ещё - мой папа перед призывом научил меня правильно наматывать портянки на ногу. Так я терпел и бегал по утрам с раненой ногой дней пять. Сначала казалось - боль притупилась, но потом вдруг понял, что рана стала гноиться и превращаться в глубокую дыру. Показал сержанту - тому чуть плохо не стало при виде этой раны. Отправили меня в санчасть. Отлежался там неделю, а к принятию присяги уже почти всё зажило.
 До принятия присяги оставалось совсем мало дней, а нужно было и текст присяги выучить, и научиться ходить чётким строевым шагом. И то, и другое давалось непросто, особенно зазубривание текста. По наследству от папы, у меня всю жизнь с самого рождения память сильно отличается от памяти большинства людей. Я легко запоминаю лица и картинки, но не могу запоминать стихи и тексты, имена и фамилии тоже плохо запоминаю. Текст присяги я заучивал по слову, по части предложения, потом по предложению. Читал сотни раз, очень переживал забыть текст и опозориться при всех. К тому же на присягу обещали приехать родители. С великим трудом я запомнил весь текст присяги. И какое же было моё разочарование, когда на самой церемонии выдали папку с этим текстом присяги и его нужно было просто прочитать.
 Вообще, первые месяцы в учебке были серьёзным шоком для многих молодых солдат, и я не был исключением. Кормили очень плохо, а физические нагрузки были такие, от которых я, и так при небольшом своём весе в шестьдесят килограмм, сбросил ещё три килограмма за пару месяцев. В столовую шли строевым шагом, а если плохо шли, сержант поворачивал строй на стадион и гонял до тех пор, пока и кушать не оставалось сил. К тому же из-за потерянного времени на стадионе, уже через несколько минут обеда звучала команда: "Встать! Выходи строиться!". Солдаты злились, хватали, кто успевал, кусок хлеба, запихивали в карман и выходили из столовой. Вечером живот сводило от голода. От родителями привезённой еды у меня в кармане оставался зубчик чеснока. Хлеб я проглотил ещё вечером, а на ночном дежурстве уже растягивал этот маленький зубчик, чтобы как-то дотянуть до смены.
 Нашему сержанту было всего девятнадцать лет, на год старше нас, до армии он учился в техучилище и студентов недолюбливал- "слишком умные". Он долгое время вынашивал дикую идею: поубавить наше "завышенное самомнение". На самом же деле он просто наслаждался собственной властью над людьми и ему доставляло удовольствие унизить именно студентов. Если одеваться и раздеваться утром при подъёме и вечером перед отбоем по десять, а то и двадцать раз мы, скрипя зубами, выдерживали, то на физической подготовке приходилось очень туго. Я не был спортсменом, но занимался борьбой дзюдо и самбо пару лет в школе и год в институте, мог подтянуться на турнике раз двенадцать, отжаться от земли раз сорок.
 Но в сто раз сложнее отжиматься по команде, когда сержант говорит "раз" и часть солдат опустилась и ждёт отстающих, "два"- часть поднялась и снова ждёт отстающих. Некоторые новобранцы падали без сил. Тогда сержант заводил нас в грязь и лужи, и мы отжимались там. Кто не выдерживал- оказывался по уши в болоте и потом полночи отстирывал обмундирование.   
 Ежедневные тренировки, бег и строевая подготовка, технические занятия общевойсковые по одеванию химзащиты с противогазами, чистка оружия, стрельба из карабина, дежурства, караул и специальные занятия, когда нас учили заправлять ракеты за нормативное время, обучали их механическому и электронному устройству и устраивали экзамены - всё это медленно, но упорно превращало нас в настоящих солдат ракетных войск. А так как учебка была сержантская, и наш взвод стал одним из лучших, всё-таки студенты обучались быстрее и качественнее, почти всем в нашем взводе собирались дать звание младшего сержанта.
 И тут произошло чрезвычайное происшествие в соседнем пехотном батальоне: сбежал солдат. Мы должны были помочь пехоте его найти в лесах окрестностей Рузы.
 Привезли нас на грузовиках в поле перед лесом и проинструктировали: если мы задержимся более, чем на три часа и не сообщим о том, где находимся, то и наше отсутствие будет рассматриваться как побег со всеми вытекающими последствиями. Вошли мы в лес почти строем с интервалом друг от друга около десяти метров, чтобы было видно или хотя бы слышно друг друга. Но лес то оказался дремучий как в сказках. А голодные солдаты начали ещё и землянику подбирать. В общем, уже через пятнадцать минут все разбрелись, и я оказался один среди огромных в несколько обхватов, частью поваленных, а частью закрывающих небо деревьев, в полумраке среди бела дня. Я помнил из книг: ориентироваться надо либо по солнцу, либо по мху на северной стороне деревьев. Когда солнца стало почти не видно, криков солдат не слышно, я вдруг ощутил сапогом шаткую поверхность земли. Болото- тут же вспомнил Лизу Бричкину из фильма "А зори здесь тихие". Наступил правее, попробовал левее - везде было болото. Оставалось одно- поворачивать обратно. И я повернул, шёл около двух часов, ориентируясь по солнцу и мху, когда не было видно солнца. Вышел в похожее поле со стогами сена ближе к вечеру. Обрадовался, что вышел из болота и леса живым, но тут же вспомнил: меня могут посчитать дезертиром как того солдата, который сбежал. Ведь времени прошло уже больше трёх часов с момента входа в лес.
 Что делать? "Нужно искать поселение людей и телефон, а может и наших встречу"- решил я и пошагал по полю, переживая всё больше от мысли: меня могут наказать за длительное отсутствие. Вдруг из ближайшего стога сена я услышал окрик "Стой - кто идёт. Руки вверх!". Я поднял руки и увидел солдата-пехотинца с наведённым на меня автоматом. Но я не испугался, а наоборот- сильно обрадовался и объяснил кто я и откуда. Оказалось: их часть тоже помогала в розысках сбежавшего солдата. Он показал мне направление, где их часть расположена, и я туда отправился. Там я объяснил ситуацию офицеру, а тот разрешил мне ехать в грузовике в направлении моей части. На пол пути на обочине я увидел часть наших ребят со взвода вместе с сержантом и присоединился к ним... Почти половина солдат из нашего взвода заблудились в этом дремучем болотистом лесу. И мы ещё до позднего вечера собирали и дожидались наших ребят. А про того солдата, который сбежал, ходили слухи, будто бы его арестовали уже, когда он добрался до своего дома.
Наступил октябрь - последний месяц в учебке. Экзамены мы уже все сдали успешно и оставалось только выдержать боевое учение: марш-бросок на тридцать пять километров в полной экипировке. А это значило, что кроме тяжёлого карабина со штык-ножом и патронами, весившего как два автомата Калашников, навешиваешь на себя котелок с флягой воды, медаптечку, ОЗК с противогазом. ОЗК - это общевойсковой защитный комплект, а точнее резиновый плащ и резиновые бахилы до пояса, перчатки- защита от химического и бактериологического оружия. Нам ещё повезло, что шинели разрешили не брать, хотя потом мы об этом пожалели... Все вещи были плотно и аккуратно свёрнуты, чтобы можно было легче и бесшумно передвигаться.
Выдвинулись большой растянутой колонной из трёх батарей, в каждой по четыре взвода, но через несколько километров разделились на группы по два взвода. Периодически то шли, то бежали, то ползли, то командовали "Вспышка справа!", "Вспышка слева!" или "Химическая атака!". Если по первым двум командам надо было падать головой в противоположном направлении и накрывать голову руками, то при последней- за пол минуты нужно было одеть ОЗК с противогазом и продолжать марш-бросок, задыхаясь от нехватки воздуха и обливаясь потом, хоть и была глубокая холодная осень.
 Через пару десятков километров мы свалились на траву отдохнуть и пообедать, как через несколько минут получили по рации новый приказ: перейти вброд речку Рузу и ожидать на другом берегу дальнейшей команды. До мелководья было километров десять, времени же выделили мало. Плавать умели все. И наш командир взвода решил дать нам лишних несколько минут отдыха, а потом срезать путь примерно вдвое, но при этом пройти по более глубокому участку реки. Река Руза в тех местах была не широкая: метров семьдесят. Но течение было довольно сильным. И температура воды была близка к нулю, как, впрочем, и воздуха. Но об этом мы уже узнали позже, когда сняли сапоги и гимнастёрки и попробовали зайти в воду. Держа над головой карабины, одежду, сапоги и всё снаряжение, мы с трудом добрели до середины реки, где вода уже доходила до груди. Надо было проплыть всего метров десять, но быстрое течение сбивало с ног и сносило нас ещё метров на двадцать. Один из солдат уронил в воду сапог и не мог его поймать. Командир вплавь догнал сапог, но при этом еле-еле доплыл до берега сам. Измученные и продрогшие до костей мы стали одеваться на противоположном берегу. За нами послали грузовик. Задание было выполнено. Начало темнеть и холодать. А грузовика всё не было. Вот тут-то мы и пожалели, что не взяли шинели. А ещё через час хлынул проливной дождь и промочил насквозь те участки гимнастёрок, которые не успели намокнуть в ледяной реке.
 Приехавший грузовик оказался полностью открытым и всю дорогу в часть нас обжигало леденящим ветром с дождём.
 Не удивительно - после этого учения большая часть солдат заболела. У меня был сильный гнойный отит: за ночь вся подушка становилась розовой. Две недели не спадала температура. В санчасти не могли её сбить никакими лекарствами. Врач решил повезти меня к профессору в Москву, чтобы принять решение о досрочном увольнении со службы - комиссовании.
 А за день до поездки в Москву у меня спала температура и перестали болеть уши. Так мы в Москву и не поехали. Я получил звание младшего сержанта ракетных войск и был направлен из учебки в "Войска" на Западную Украину в Прикарпатье.
 Но это уже отдельная длинная и ещё более интересная история моей службы в Советской армии.


Глава 2. Войска

Часть первая.

- Эй, салаги, б..., иди сюда!
- Вам чё, сука, жить надоело?! Ну-ка быстро ко мне!
- Кому сказал, бегом сюда!
Наглого вида группа солдат-кавказцев с расстёгнутыми до груди воротами гимнастёрок и приспущенными ремнями, примерно так, только в сочетании с матом, позвала нас познакомиться, когда мы- пятеро новоприбывших в полк солдат, переступили порог армейской казармы, большого помещения, в котором в несколько рядов были расставлены около пятидесяти коек с тумбочками и табуретками.
- Б..., сюда иди... и дальше тирада матерных слов.
 Мы- два новоиспечённых младших сержанта и трое рядовых из разных учебок, медленно молча приблизились к "дедам".
Усатый высокий сержант, по всей видимости, азербайджанец и низенький тоже усатый полный армянин со сверлящим взглядом позвали меня первым. Возле них стояло ещё солдат семь.
- Эй ты! Иди сюда! Ты кто?
- Младший сержант Дзюбов...
- Мы видим, что младший. Я спрашиваю: кто ты по национальности?
- Еврей
 Секундная пауза показалась вечностью. Я подумал: "Впервые в жизни произношу это слово открыто и с достоинством".
- Хорошо. У нас нет евреев. Ты первый.
 Такого спокойного ответа от них я не ожидал, но сразу понял: они к евреям относятся лучше, чем русские в моём родном Саратове.
- А ты - кто? - перекинули пристальное внимание "деды" на второго белобрысого младшего сержанта в очках.
- Младший сержант Альберт. Я русский...
- Что-то не похож ты на русского и фамилия... Откуда ты?
- Из Молдавии из Кишинёва
- Так ты молдаван?
- Нет. Русский...
- Смотри. Если врёшь- тебе не жить.
 Остальные: рядовой Житарь, полноватый, высокий и интеллигентный, но с детским испуганным и растерянным выражением лица студент, молдаванин из Кишинёва, русский парнишка, которого я плохо запомнил, и азербайджанец Мамедов из моей учебки.
 Последнего приняли как родного и тут же отвели в сторону- "зёма" (земляк) и перешли на азербайджанский. А нам четверым сказали, что тут нет деления на сержантов и рядовых, а всем "салагам" до года службы положено подчиняться "дедам"- кто прослужил от года до полутора лет и "дембелям" - от полутора лет до увольнения. Кроме беспрекословного подчинения в наши обязанности будет входить читать "дембелям" сказку на ночь, но это они объяснят позже.
"Ясно?! Салллаги!"- рявкнул усатый сержант-азербайджанец.
 В ответ кивнул и промямлил "так точно" только запуганный Житарь.
Последнюю из сплошного мата фразу я понял так: "Кто не будет подчиняться- будем избивать до смерти".
 Ноябрь 1985-го был холодным. В последние недели в учебке мы уже перешли на зимнюю форму одежды: новенькие по размеру шинели и шапки вместо пилоток сидели на нас идеально. С группой солдат и сопровождающим офицером мы сели на поезд Москва-Ивано-Франковск, который примерно за сутки должен был довезти нас, и оттуда ещё одним поездом мы должны были добраться до нового места службы возле городка Надворная, расположенного в Прикарпатье, недалеко от границы с Румынией.
В память врезался момент, когда была остановка поезда во Львове. Перед тем, как выйти подышать воздухом или курящим- покурить, офицер провёл с нами беседу: "Львов - это вам не Россия и даже не Украина- а Западная Украина. Местные жители - это потомки бандеровцев и тех, кто был против Советской власти. Остались и те, кто воевал на стороне фашистов. Русских здесь не любят, а Советских солдат- ненавидят. Приказываю: от поезда не отходить и быть начеку."
 Из Ивано-Франковска до Надворной ехало меньше десяти солдат. А там нас встретил прапорщик на грузовике, в который посадили меня, ещё одного младшего сержанта и трёх рядовых солдат.
 Воинская часть занимала довольно большую территорию и в неё входили не только ракетный технический дивизион, куда нас распределили после учебки, но там же были казармы и пехоты, и связистов, и других подразделений, огромная общая столовая и чайная- небольшой магазин-буфет.
Половина казармы, где располагался наш дивизион, была отгорожена ширмой с широким проходом, за которой находились солдаты-водители.
 Прапорщик отвёл нас в каптёрку - небольшое складское помещение, где мы сдали наше новенькое обмундирование, шинели и шапки, а взамен получили то же самое, только не по размеру и очень старое, в мазутных пятнах, якобы для работы, чтобы не пачкать новые вещи. Как потом выяснилось: всё новое отдали "дембелям" для увольнения, а нам в этом старье предстояло ходить ещё целый год. Но мы уже были готовы и к худшему, так как перед отъездом из учебки сержанты нам пообещали множество неприятных сюрпризов в "войсках" с весёлым напутствием: "Вешайтесь!"
 Отбой был в десять вечера, а подъём в шесть утра, как и в учебке, но мы были очень уставшие после дороги, и я моментально заснул... Вдруг примерно через час меня сильно толкнули в плечо. В полумраке надо мной склонилось трое солдат, одного из которых я узнал: это был моего призыва рядовой Гарбаджиу из Молдавии, но не из учебки, а уже служивший в этом дивизионе в войсках.
- Подъём, сержант. Мы тебя сказке учить будем.
- Какая сказка?! Утром расскажешь.
- Нет. Нужно срочно. Мне деды приказали. А если не выучишь до завтрашнего вечера, то нам обоим так навешают - родная мама не узнает.
- Я всё равно не запомню: память плохая.
- А ты запиши: вот тебе лист и карандаш.
 Мы отошли ближе к дежурному освещению и я, положив листок на тумбочку, записал примерно такой дембельский "фольклор":
"Шестьдесят пятый день прошёл, старшина-козёл домой ушёл... Дембель стал на день короче. Всем дедам спокойной ночи." Из "инструктажа" Молдавана - такая у него была незатейливая кличка, я понял, что деды будут нас "салаг" вызывать в любое время, а мы должны вести счёт: сколько дней им осталось до дембеля или официального дня начала увольнения их призыва. Ну и, естественно, рассказывать им эту "дембельскую сказку". Меня разбудили не первым: младший сержант Альберт, который прибыл со мной, тоже не спал и читал эту "сказку". Разговаривать с ним я не стал, так как он мне показался очень замкнутым, и я быстро уснул.
 На утро, по команде "Технический дивизион, подъём!", мы быстренько оделись, застелили наши койки и собирались идти умываться, как нас, всех пятерых, прибывших из учебки, остановил сержант Асланов, тот самый высокий усатый азербайджанец.
- Куда?! Вернитесь и застелите остальные койки.
- Какие? Мы свои застелили.
- Вот эти...
 И сержант указал нам на девять коек, причём на двух из них продолжали ещё спать деды. Приказ сержанта, да ещё и деда, пришлось выполнять. Только рядовой Мамедов воспользовался своим положением "зёмы": кое как застелил одну кровать, а нам каждому досталось по две.
Утренней трёхкилометровой пробежки, к которой мы привыкли в учебке, здесь не было. Но до завтрака всё же надо было привести себя в порядок, почистить сапоги.
 Все умывальники с нашей стороны казармы были заняты, и я зашёл умыться на стороне роты водителей. Умылся и уже собирался вернуться к своим, когда меня позвал невысокий смуглый, видимо узбек, солдат-водитель.
- Эй, салага! Иди ко мне, почисть мне сапоги!
- Сам себе почистишь - не инвалид.
- Я те... тебе дам инвалида! Б... Сука!.. и ещё несколько слов матом. Иди сюда, кому сказал!
 Он размахнулся чтобы ударить меня, но я вовремя увернулся и перехватил его руку, оттолкнув его второй рукой. К нему на помощь спешило ещё трое водителей. Завязалась бы серьёзная драка, и вероятно, мне бы хорошо досталось, если бы нас не разнял проходивший мимо офицер роты водителей.  Я вернулся на нашу территорию. Мы сходили на завтрак в столовую, а после завтрака началась разборка: пять дедов-водителей зашли на нашу половину казармы и устроили переговоры с дедами нашего дивизиона. Деды-водители возмущались.
- Ваш салага оборзел: полез на наших дедов. Да мы его уроем. Он - не жилец!
- Который из них?
- Этот.
Один из водителей показал на меня.
Сержант Асланов махнул мне рукой. Я подошёл.
- Ты чего, офигел салага- жить надоело?
- Я никому не буду чистить сапоги.
- Ааа, тогда понятно...
Тут он обернулся к дедам-водителям.
- Это вы, мужики, нашим салагам зря приказы отдаёте. Мы им командиры.
- А чё он борзой такой?! Объясните ему: дедов надо уважать и слушаться.
- Мы с ним разберёмся. Это наше дело.
 Водители ушли, ругаясь. А я весь напрягся в ожидании нового конфликта со "своими" дедами. Деды обступили меня, а Асланов сказал:"Младшой, мы не любим, когда не подчиняются нам. Уроем сразу. Но ты не подчинился водилам, а это - правильно. Не боись, мы тебя не будем бить. Но имей в виду: нашим дедам ты делаешь всё, что они тебе прикажут. А водил не слушай. Если они к тебе полезут- ты нам говори. Мы своих в обиду не дадим."
 Этот инцидент, как ни странно, помог мне понять: выживать в войсках будет непросто, но возможно. Даже появилось некоторое уважение ко мне не только молодых солдат, но и дедов. И ещё наши деды решили нас двоих салаг-сержантов "не припахивать к грязной работе типа чистки сапог и т. д." Это уже было моим первым, пусть и маленьким, достижением в борьбе с дедовщиной.
Попыток унизить достоинство молодых солдат было множество. Проблема ещё заключалась и в нас самих: мы были плохо знакомы и не держались друг друга, как это делали выходцы из Азербайджана, Армении, Грузии и Узбекистана.   Больше всех доставалось Молдавану и Житарю. Они были рядовыми и не могли себя защитить, оба были боязливыми, и деды этим пользовались регулярно, а при малейшем сопротивлении давали таких тумаков, после которых оба эти парня превращались в униженных рабов. Меня это сильно злило, особенно было жалко студента Житаря. Он был слишком интеллигентным по сравнению с деревенским Молдаваном, и по его лицу можно было прочитать- насколько он страдает морально от каждого инцидента с дедами. Пару раз я пробовал за него заступиться. Толку от этого было немного: против большой группы дедов один не попрёшь, но, по крайней мере, Житарь был мне благодарен, и мы вскоре подружились.
 Мне, можно сказать, крупно повезло: в войска я попал уже младшим сержантом. Рядовых же деды превращали в настоящих рабов, которые беспрекословно должны были не только заниматься ежедневной уборкой казармы и туалетов, так как они выполняли эту работу за якобы дежурящих дневальных дедов, но они за дедов и дежурили или стояли на стрёме ночью, пока те спали, стирали их обмундирование, чистили им сапоги и бляхи на ремнях, застилали постель, рассказывали им на ночь "дембельскую сказку", делали им массаж, а по дороге на дежурство в грузовике развлекали их песнями.
 Первый месяц нас не отправляли на боевые дежурства на позицию. Но в расположении полка тоже было много работы. Я и младший сержант Альберт по очереди были дежурными. Нам в подчинение давали трёх рядовых-дневальных так, чтобы мы могли круглосуточно нести дежурство: один спит, другой занимается уборкой казармы и туалетов, третий- охраняет знамя и вход (стоит "на тумбочке"). Сержанты уборкой не должны были заниматься, но ночью спали меньше рядовых и отвечали за всё дежурство, пересменки и докладывали дежурному по роте офицеру о состоянии дежурства. Офицер же делал замечания, если где-либо были недоработки: плохо убрали помещение или дневальный отошёл от охраняемой "тумбочки" со знаменем нашего технического дивизиона. Приходили офицеры обычно раз днём и два раза ночью, причём чаще под утро, дабы застать нас врасплох.
 Когда со мной в дежурстве дневальными были рядовые моего призыва, то всё было по уставу, и такие дежурства проходили очень спокойно, когда был один дед, то он ничего не делал, а за него отдувались двое молодых. Хуже обстояли дела, когда был единственный молодой и два деда. Но раз мне совсем не повезло: мне назначили дневальными трёх дедов. Они, естественно, смотрели друг на друга и ничего делать не собирались. Более того, они пытались мне навязать сутки стоять "на тумбочке", а вместо четырёх часов сна- чтобы я убирал казарму. Я, конечно, отказался, но и жаловаться к начальству не пошёл. Днём мои дневальные-деды разбрелись кто куда, а ночью спали. Мне же пришлось до отбоя стоять и охранять знамя и вход. А в десять вечера, когда все пошли спать, я быстро подмёл помещение и сел на табуретку отдохнуть. Опираясь локтем на колено, а кулаком в подбородок, просидел до полуночи и уже начинал дремать, когда сквозь туманную пелену увидел со стороны роты водителей приближающуюся тень. Резко встать не получилось, но всё же секунды мне хватило осознать: приближается дежурный офицер.
- Товарищ старший лейтенант, ... за прошедшее дежурство нарушений нет.
- Вольно, младший сержант. А где дневальный? Почему не на тумбочке?!
- Спит. Сказал: плохо себя чувствует.
- Поднимите его быстро.
 Я разбудил деда-дневального, чья очередь должна была стоять "на тумбочке".
Тот спал в одежде, но без ремня, встал и медленно начал застёгивать ремень.
По расхлёстанной гимнастёрке и приспущенному ремню офицер понял: перед ним дед.
- Рядовой, почему не на дежурстве?
- Я... живот заболел...
- Утром пойдёте в санчасть. А сейчас вернитесь на дежурство.
- Есть, товарищ старший лейтенант.
 Когда офицер ушёл, дед начал наезжать на меня- почему я не разбудил его раньше.
 Но мне уже было всё равно. Я знал: в одиночку он со мной драться не полезет.
- Не хочешь стоять на тумбочке - иди спать дальше...
- Не. Я постою. Иди ты - отдыхай.
Видно всё-таки совесть в нём проснулась, а может он подумал, что я могу на него "настучать" командиру... - не знаю. У меня уже не было сил над этим размышлять. Я лёг на свою кровать и за секунду уснул.
 Утром "на тумбочке" уже стоял второй дневальный. Лишь третий дед так и не дежурил вообще. За него достоял я и сдал дежурство дневальному из смены Альберта. Мимо нас проходил прапорщик Шпынта, тот самый, который заменил нам новые шинели и всё обмундирование на старое грязное и не по размеру. Видимо он и составлял списки дневальных. Остановившись возле меня, он улыбнулся.
- Ну, Дзюбов, тяжело было дежурить с тремя дедами? Со своим призывом легче?
- Так точно, товарищ прапорщик... Но мы справились.         
 Этот короткий разговор я бы забыл. Но мне пришлось его вспомнить слово в слово...
 Через два дня всех нас повезли на грузовике на "Засуху"- так по позывному называлась наша боевая позиция, а точнее огороженная территория нашего ракетного технического дивизиона в лесу, где находились сооружения с ракетами и станции по их сборке и обслуживанию. Там мы несли боевое дежурство. Десять солдат и два сержанта жили там в маленькой казарме и дежурили круглосуточно, а остальные сорок с лишним солдат и сержантов ночевали и выходной день- воскресенье проводили в полку, а на позицию приезжали на грузовике как на работу, периодически меняя тех, кто охранял позицию. На плацу перед маленькой казармой с КПП (контрольно-пропускной пункт) нас выстраивали и распределяли на работы по участкам. Меня направили по специальности туда, где ракеты заправлялись воздухом. Но когда я обошёл казарму, за ней меня уже поджидали шесть дедов.
- Эй, сержант, идём вон туда- поговорить надо.
 Они отвели меня в лес и окружили. Я набрался храбрости и заговорил первым.
- Я так понимаю бить будете. Может объясните хотя бы причину?
- А это ты, сержант, должен сам знать. Какого ... стучал на наших?
- Я ни на кого не стучал.
- Врёшь. А кто командиру сказал, мол дневальные у тебя на дежурстве ни... не делали?
- Я этого никому не говорил. А командира вообще не видел.
 Они переглянулись.
- Врёт он, - сказал грузин, - двоих наших на кухню командир послал из-за него.
- Так сержант, - спросил армянин, - командиру ты не говорил, а кому сказал про дневальных-дедов?
Тут до меня дошло: прапорщик Шпынта. И я дословно пересказал мой короткий разговор с ним.
- Похоже на правду. Шпынта - ещё та сволочь. Всё время командиру стучит... А ты правда- дзюдоист?
- В школе два года дзюдо и самбо занимался и год - в институте.
- Ну это мы сейчас проверим.
 Ко мне подошёл здоровенный грузин: почти на голову выше меня и в полтора раза шире. Весил он больше девяноста килограммов, а я - чуть меньше шестидесяти.      
 Своими железными лапищами он обхватил меня в замок чуть ниже плеч: руками я уже не мог ничего сделать. Хорошо ещё, я успел напрячь мышцы: только благодаря этому он ничего мне не сломал. Но и уронить меня он не мог, так как я обхватил своей правой ногой его левую ногу сзади под колено. Все ждали продолжения представления. А я надеялся: он ослабит хватку, и тогда попробую провести приём. Но грузин держал меня довольно долго, а потом улыбнулся, отпустил полностью и похлопал по плечу.
- Молодэц! Не сломался. Силён.
- У нас весовые категории слишком разные.
- Да. Я классической борьбой занимался и грузинской национальной.
- Понятно тогда. Я тоже начинал с классической. Месяц шею только качали, и я бросил.
 То, как я с ними совершенно спокойно разговаривал, остудило их горячее желание отомстить. К тому же остальные меня, явно, побаивались, раз собрались вшестером. Разговор пошёл в мирное русло. Я пообещал им, что с прапорщиком никаких разговоров больше вести не буду, и мы разошлись по рабочим площадкам.



Часть вторая.

В детстве зимой я очень любил наблюдать как в тихую безветренную погоду огромные снежинки плавно кружась медленно опускаются на белоснежные с синевой сугробы...
  Но как я возненавидел эти снежинки в армии. Всю зиму с самого утра и до обеда, сразу после развода по рабочим местам, нас, молодых солдат и сержантов, командир дивизиона, молодой майор Шило, а если его не было или был пьян, что случалось довольно часто, то начальник штаба майор Силаков, направляли на одну и ту же работу: очистку плаца и прилегающих дорог от снега. Огромными деревянными лопатами мы сгребали снег к краям плаца и обочинам дорог, а пока заканчивали уборку снега, начинали падать снова и снова эти прекрасные и проклятые снежинки. Ближе к вечеру приходилось проделывать ту же самую работу, а наутро всё повторялось как в фильме "День сурка". Только в отличие от героя этого фильма, мы не могли ничего изменить. Изменялись только мозоли на ладонях: из кровавых превращаясь в твёрдые как камень. Сейчас-то я понимаю: именно такие изнурительные однообразные работы и закаляют молодого бойца. И не важно: монах ты в Тибете или солдат в Советской армии. Но тогда мне казалось: мир превратился в сплошные сугробы снега и падающие снежинки. Эта однообразная картина стала сниться мне по ночам. Мне иногда казалось, что начинаю сходить с ума от этого однообразия. И ещё было непонятно: почему офицеры поддерживают дедовщину, посылая на самый тяжёлый труд только молодых солдат? В то время, как деды сидят в тёплых помещениях и разукрашивают свои "дембельские" фотоальбомы или даже ходят в самоволки в соседнюю деревню за спиртным и девками.
 Гораздо позже я осознал: армейская дедовщина по своей сути просто отражала деградацию всего народа в Советском союзе, когда "верхам" нет дела до происходящего в "низах", то к местной власти приходят бандиты и садисты. Большинство офицеров, за редким исключением, устраивал факт поддержания "дисциплины" в дивизионе не ими, а солдатами-дедами, которым было наплевать- какими способами поддерживается порядок. Лишь бы делалась работа, а кем - не важно.
 Родителям в письмах я, конечно, писал лишь о хороших новостях. Старался подбодрить маму, которая за меня очень сильно переживала. Не мог я им написать о том, как в соседнем полку повесился солдат из-за издевательств дедов, а в другом полку молодой солдат застрелил из автомата с десяток солдат-дедов и несколько офицеров по той же причине, а потом застрелился и сам. В нашем полку убийств и самоубийств при мне не было, но было немало случаев, когда отказывающимся подчиняться молодым солдатам деды устраивали "тёмную": накрывали одеялом и избивали так, чтобы не было видно следов, но при этом у человека оказывалось несколько сломанных рёбер и он не мог стоять на ногах. Таких несчастных клали в санчасть, но командиры тщательно скрывали подобные случаи от начальства, а если начальство полка и узнавало, то скрывало от вышестоящего начальства округа.
 Неудивительно, что Новый год я провёл дежурным в полку, а мои друзья: Житарь и Мамедов - дневальными. С Мамедовым мы быстро подружились не только из-за общей учебки под Москвой и одного призыва. Он был весёлым и неглупым парнем из Баку и очень хорошо относился к евреям. Рассказывал мне: мама шахматиста Каспарова тоже еврейка, а сам он жил с ними по соседству. Много любил говорить о своих любовных похождениях в Баку. Мне было интересно его слушать, тем более: у меня опыта в общении с девушками не было вообще. Я влюблялся в одну девочку из параллельного девятого класса, но на выпускном вечере в десятом, когда уже набрался храбрости, чтобы сказать ей об этом, упустил её: она раньше ушла домой. Перед армией случайно встретил её в троллейбусе и собирался проводить до дома, но она встретила подружку и пошла с ней. В армии же из маминых писем я узнал: Оля вышла замуж за офицера. В общем - не судьба. А может это было и к лучшему. Многие солдаты сильно переживали за своих девушек, особенно если те их бросали, а у меня в этом плане служба прошла без сердечных ран. Мамедов же хвастался десятками побед среди самых красивых девушек всех национальностей, меня эти истории веселили и не хотелось спать... В общем, дежурство на Новый год прошло нормально. Но вот после Нового года было приключение...
 Многие деды из нашего технического дивизиона взяли увольнительные и продолжили отмечать Новый год в Надворной, маленьком городке в нескольких километрах от нашего полка. А остальных отвезли на "Засуху". Мне на разводе поручили взять ещё семерых солдат и с ними перевезти уголь, горою брошенный возле отопительной котельной- внутрь к кочегарке. Из солдат был только единственный парнишка моего призыва, остальные - деды.  Среди них украинец из дедов был перворазрядником по гимнастике. И именно он начал при всех приставать ко мне: покажи да покажи какой-нибудь приём из дзюдо. Я отказывался: работы было много с перевозкой угля. Но он всё же попытался меня бросить через бедро. Тогда я сместился в сторону, перепрыгнул через его ногу и.… мы полетели в сугроб вместе, но вот только он воткнулся в снег головой, а я на нём уселся сверху. Все долго хохотали над ним, а он меня упрашивал научить нескольким приёмам. И я пообещал: если быстро перевезём уголь, то научу. Но угля было очень много, а тележка только одна и двое носилок. Поэтому работало пятеро. Два деда сидело в сторонке. Когда мы устали, я подошёл к одному из сидевших дедов.
- Давайте меняться и грузить по очереди.
- Я тебя не понял. Подойди ближе. - сказал незнакомый мне чернявый и невысокий, но коренастый узбек.
Когда же я махнул на них и повернулся к нему спиной, он схватил меня сзади за голову и к моему горлу приставил лезвие ножа.
- Я тебе сказал подойти. Ты чоо не слушаешься, саалага?! Прирезать тебя што ли?
- Убери нож и поговорим.
- А не о чем мне с тобой разговаривать. Ты работай, саалага, а то прирежу.
Лезвие ножа на горле неприятно пошевелилось.
- Если ты меня убьёшь- тебя посадят.
- А я и так год отсидел.
- Год - это не пятнадцать.
Он ещё раз пошевелил ножом и, наконец, убрал его с моего горла.
Я оставался спокоен, как ни странно. Даже сам себе удивился.
- Или ты работаешь с нами, или я расскажу дежурному офицеру об этом.
- Не расскажешь. Я тебя убью, если расскажешь.
- Ладно. Подумаю. Но и ты либо работаешь с нами, либо идёшь к капитану на другие работы.
- А ты молодец. Уважаю смелых. Ладно, живи сержант.
Узбек сложил нож и ушёл со вторым дедом из кочегарки, а мы продолжили таскать уголь. Позже мне ребята рассказали: этот Рахимов, действительно, почти год сидел на гауптвахте за какое-то дисциплинарное нарушение по отношению к офицеру.
 А ещё я понял, что для меня моя собственная жизнь не так уж и много значит, пока я служу в армии. Но, с другой стороны, поведи я себя иначе, не известно- чем бы эта история закончилась.
 С начала 1986-го года и до весны было ещё немало более или менее интересных событий, но всё и не вспомнить: много воды утекло. Мы осваивали военную специальность: каждый - свою. Я продолжал улучшать свой личный рекорд по скорости заправки ракет сжатым под высоким давлением воздухом. Мамедов заправлял ракеты "горючкой" - кислотной смесью, от которой исходил оранжевый пар на десятки метров. Ему надо было тоже сдавать нормативы, но ещё и в ОЗК костюме с противогазом. Альберт и Житарь проверяли ракеты ультразвуком. Пару раз в неделю у нас были занятия в классе, где мы изучали типы американских и других самолётов "вероятного противника", ракеты, радиолокационные установки и так далее. Ещё тогда же дембеля узнали: я неплохо рисую, и начали мне давать различные работы по оформлению их дембельских фотоальбомов. Благодаря этому меня стали меньше посылать на тяжёлые физические работы. Иногда замполит (заместитель командира по политической части) капитан Працюк давал мне задания рисовать стенгазеты и плакаты, что тоже было предпочтительней уборки снега или таскания угля. Были у нас и стрельбища, и спортивные занятия. Периодически проверяли боевую готовность: нужно было за короткое время всем собраться, приехать на позицию, собрать и заправить ракеты и, установив их на прицепы к грузовикам, отвезти в стрелковую часть- соседний полк, где осуществлялись стрельбища наших ракет.         
 К приходу весны у меня уже было много друзей и среди тех дедов, которым я разрисовывал дембельские фотоальбомы. Серьёзных конфликтов становилось всё меньше и меньше. И даже когда меня оставляли дежурным в полку, а в подчинение давали дневальных-дедов, большинство из них уже работало наравне со мной по дружбе. Я стал чаще проводить время на позиции на своей заправочной площадке. Ракеты я научился заправлять на минуту быстрее норматива, и это позволяло мне без труда заменить деда-сержанта, отвечавшего за эту площадку до меня. Когда немного потеплело и лёд на нашей площадке, где мы заправляли ракеты, начал подтаивать, командир приказал нам, двоим сержантам и двоим рядовым, срочно очистить асфальт до боевого учения, чтобы удобнее было подкатывать ракеты на тележках к компрессору. Мы взяли ломы и попробовали колоть лёд, но работа оказалась очень тяжёлой и шла слишком медленно. Вечером мы работали с прожекторами. Когда я хотел перенести в одиночку большой прожектор ближе к месту работы и приподнял его, произошло короткое замыкание на корпус, меня сильно ударило током через влажные рукавицы. Чудом разжал руки, прожектор упал, но не разбился, а я остался жив. Работу мы сделали меньше, чем на треть. А на следующий день к обеду должны были полностью подготовить площадку к учениям. С утра потихоньку стучали по льду: не было ни сил, ни настроения. Понимали, что нам крепко влетит за невыполнение поставленной задачи. ...И вдруг меня осенило. Я подумал: компрессор, которым мы закачиваем воздух в баллоны ракет, гонит воздух под давлением в четыреста атмосфер, а это огромная сила. Надо бы попробовать её применить для нашей цели!.. Я отсоединил насадочный пистолет, который вставлялся в ракету, со шланга, включил компрессор, а шланг направил на слегка подтаявший стык льда с асфальтом. И.… фантастика: лёд большими пластами начал подлетать в воздух. Через четверть часа вся площадка была очищена. А нам командир объявил благодарность.
 С началом весны произошло ещё несколько важных событий в моей армейской жизни. Начну, пожалуй, с события, которое известно всему миру как трагедия на Чернобыльской атомной электростанции 26 апреля 1986 года. От Надворной до Чернобыля по прямой - около шестисот километров. О самой аварии мы узнали лишь через несколько дней, а понять о масштабах и насколько это опасно - заняло больше месяца. Всё это время в лесу на позиции мы ели лесные орехи и ягоды, совершенно не думая о последствиях радиоактивного заражения. Сколько рентген я на себя принял - понятия не имею. При этом, у нас было немало ракет с ядерными боеголовками. По-настоящему проверки личного состава на количество полученных рентген в час начали проводить только к концу моей службы в 1987 году.
На самом деле тогда нас больше волновали слухи среди солдат: якобы радиация, ультразвук и химически ядовитая "горючка", которой заправляли ракеты, сильно влияют на мужскую потенцию и облысение. Солдатам, работавшим на площадке с "горючкой" к обычному питанию, добавляли стакан молока каждые сутки. На заправке же ракет воздухом нам ничего дополнительного не полагалось, но я и так был рад: с "горючкой" и ультразвуком не имею дела. Никаких медицинских осмотров, если человек не заболевал, тогда не проводилось.
 Наконец пришла поздняя весна, и начали увольнять дембелей, принимать молодых солдат. Те, кто были дедами, стали дембелями и начали отсчитывать уже свои дни до приказа об их увольнении, а у меня прошёл первый год службы. Дедом я себя не считал, а с молодыми солдатами разговаривал на равных, помогал им и объяснял всё как мог. Среди молодых солдат, прибывших из учебок, был и заправщик воздухом. Видимо поэтому командир, расспросив меня об учёбе в институте, принял решение перевести меня из моего отделения заправщиков в отделение связи. Почти весь май я обучался премудростям связистов: проверял, "прозванивал" разные участки телефонных линий - проводов, где закопанных, а где и просто брошенных на землю с десятками плохо обработанных контактов. Эти контакты часто коротили при малейшем дожде. Ещё я изучал довольно сложное устройство узла связи, на котором мне предстояло дежурить целый год. Там было несколько коммутаторов обычных телефонных линий, большие стационарные радиостанции размером со шкаф и переносные - как чемодан-ранец. И когда сержант-дембель Груздь со Львова, обучавший меня, уволился в конце мая, я стал командиром отделения связи в нашем техническом дивизионе. В моём подчинении был рядовой Конотоп, тоже из Львова, которому оставалось полгода до увольнения, и две женщины-сверхсрочницы, а точнее - жёны прапорщиков, служивших в нашем же дивизионе. С этого момента я обязан был круглосуточно находиться в постоянном дежурстве и ночевать в здании маленькой казармы, с прилегающими караульным помещением "караулкой" и КПП на территории "Засухи".
 Ну и последнее событие, которое мне запомнилось в мае- это мой самый необычный День рождения из всех, которые у меня были.
Проснулся я довольно рано в этой маленькой казарме на "Засухе" после ночного дежурства на узле связи: поспал часа четыре. Дежуривший тогда молодой прапорщик уже распределил всех немногих солдат по рабочим площадкам: и дембеля, и новый призыв оставались в полку.
Вообще в День рождения солдатам обычно давался выходной. И за день до этого командир разрешил мне после ночного дежурства и утреннего сна отдыхать также и после обеда.
 Я вышел из казармы в замечательном настроении. Пусть и половина дня, но всё же - это моё свободное время и мой девятнадцатый День рождения, до которого я сумел дожить, пережить самый трудный в моей жизни первый год службы в армии. Но наслаждение солнечным весенним деньком было слишком коротким. Ко мне подошёл дежурный прапорщик.
- Дзюбов, мне нужна твоя помощь.
- Ну раз нужно - так помогу, конечно.
- Понимаешь, у нас труба в канализации потекла. Я вызвал сварщиков. Но пока они приедут, нужно воду отогнать из колодца. Вот видишь? - и он показал мне открытый канализационный люк, в котором находилась неисправная труба.
- Ну и как или чем мне вычерпывать оттуда воду?
- М... Ну я тебе кружку дам. С ведром там не подлезешь.
- Хорошо. Попробую.   
И вот, новоиспечённый командир отделения связи свой День рождения отмечает в канализационном колодце, вычерпывая кружкой грязную воду из-под трубы... Мне было и смешно, и грустно одновременно.
А вечером к ужину появился командир. Отругал прапорщика. Тот передо мной извинялся: он и не знал, что у меня День рождения. Но этот запоминающийся день прошёл... А значит ещё на один день осталось меньше служить.


Часть третья.

Мой бывший командир взвода заправщиков майор Соломатин, откуда я совсем недавно ушёл в отделение связи, добродушно посмеивался надо мной.
- Ну, Дзюбов? Теперь ты будешь как Груздь - двумя бабами командовать?
- Тремя. Конотоп - тоже как баба, - добавил, смеясь прапорщик Онищенко, его заместитель.
- Ты смотри там, если связи не будет, поимеют тебя, а не Конотопа.
- Ничего. Разберусь, - ответил я им с улыбкой.
 Я знал: они оба жалеют, что меня от них забрали с заправки ракет воздухом в связь. За полгода мы уже неплохо знали друг друга. Если майор выглядел как здоровенный, но пузатый, богатырь- сам видел, как он на мизинце двухпудовую гирю десять раз выжимал, и его грозного крика побаивались все деды, то худощавый хитрый прапорщик мне напоминал скорее персонаж из сказки Маугли. Помните того шакала, прихвостня тигра Шерхана, который кричал: "Ателла промахнулся, Ателла промахнулся"?
Фактически моя новая должность приравнивалась к офицерской: командир отделения связи подчинялся непосредственно только начальнику штаба майору Силакову. А Силаков был одним из немногих офицеров, которого никто не боялся, но все уважали. Ну может быть почти все, кроме майора Шило, командира дивизиона и его соглядатая капитана-замполита. Эти двое всячески старались унизить или подставить Силакова. А Силаков был просто выше их в моральном плане, и я за это его очень уважал. Я никогда не видел его пьяным или кричащим на солдат. Он ко всем относился с большим уважением, говорил очень спокойно, вёл себя необычно порядочно для офицера и не был карьеристом. Мне он казался стариком, а ведь ему было всего лишь сорок два года, но выглядел он на пятьдесят из-за пережитых в прошлом аварий и болезни. И ещё он был единственным в дивизионе моим земляком: он - из Астрахани, я - из Саратова, волжане, одним словом. Старший сержант Груздь, уходя мне так и сказал: “Больше всего, Дзюбов, тебе повезло с командиром- он тебя в обиду не даст. А вот со связью полная жопа - вешайся..."
Почему мне надо было вешаться - я узнал буквально на первый же день самостоятельного дежурства.
 Вечером прошёл небольшой майский весенний дождик. Ночью на узле связи отдежурил рядовой-дембель Конотоп, а наутро я его сменил. Не прошло и двух часов, как связь дивизиона с полком полностью пропала. Конотоп спал в казарме, а я не имел права бросить узел связи. Что делать? Узел связи находился на втором этаже сооружения, а на первом этаже был огромный ангар-хранилище ракет, боеголовок, тележек под ракеты и прочей техники. Вокруг здания обходил часовой- рядовой Житарь, мой друг. Я его позвал и попросил передать дежурному об обрыве связи. Тот связался по отдельной линии с караулкой. А те уже разбудили Конотопа. Не выспавшийся Конотоп пришёл ко мне сердитый и уставший.
- Дзюбов, ты иди на позицию. Будешь прозванивать линию. А я буду с узла связи тебе отвечать. Возьми телефон, изоленту и... кусок провода, на всякий случай.
- А куда идти?
- Я тебе из окна покажу.
Взяв я подмышку старый военный полевой телефон образца 1943 года ТАИ-43 размером с половину компьютерной коробки, с крутящейся рукоятью для звонков и огромной тяжёлой трубкой, провода и изоленту, вышел и позвал Конотопа в окно.
- Теперь смотри, Дзюбов, - крикнул он мне, - Идешь вон к тому столбику с коробочкой, подключаешь телефон и звонишь мне.
- А как подключать?
- Разберёшься- ты же студент.
 Я открыл маленькую коробку на столбике и увидел несколько круглых болтиков-клемм и прикрученных к ним проводов, отходящих от кабеля из земли. Накрутил два провода от телефона на две крайние клеммы и повернул трижды рукоять звонка телефона. Ничего не произошло. Конотоп молчит и ждёт. Так я проверил все варианты соединений, пока, наконец, Конотоп не отозвался: "Звенит. Иди дальше в сторону КПП и ищи такие же коробки. Только когда будешь звонить - поднимай трубку. Там я тебя в окно уже не услышу." До меня дошёл принцип проверки, и я пошёл искать следующее соединение проводов. Через каждые пятьдесят или сто метров я подключал телефон и звонил Конотопу. Так я вышел за ворота нашего дивизиона и дошёл до последней контрольной точки: столб возле перекрёстка, находящегося в двух километрах от позиции, и там же неподалёку был небольшой сельский магазинчик, куда солдаты ходили в самоволку за спиртным. Перед столбом я подключил телефон и позвонил Конотопу. Тот долго не отвечал- видно уснул. Наконец он поднял трубку и заговорил сонным голосом.
- Молодец, сержант. Теперь залезь на этот столб, наверху подключи телефон и позвони. Если и оттуда есть связь - значит проблема не у нас, а в городе или полку.
- Попробую.
 И я полез на десятиметровый деревянный столб, в одной руке держа коробку телефона. Высоты я не боялся, но вот лезть было ужасно неудобно, а ещё сложнее наверху подключить телефон и позвонить. Но я справился. Конотоп ответил. Спустился обратно на землю и пошёл в дивизион. На обратной дороге мимо меня пронеслось стадо мощных зубров - заповедные места Прикарпатья. Но я уже их не боялся. Просто остановился и подождал. На позиции как-то на большую змею чуть не наступил - вот это было пострашнее зубров.
Когда я вернулся на КПП, меня встретил взбешённый командир майор Шило.
- Младший сержант, почему нет связи целых два часа?!
- Обрыв в городе или в полку. Наш участок исправен, товарищ майор.
 Тут подошёл майор Силаков.
- Дзюбов, ты прозвонил со столба?
- Так точно.
- Молодец, - он улыбнулся и по старой привычке потёр руку об руку из-за травмы после аварии, - смени Конотопа и скажи, чтобы шёл спать.
- Есть, товарищ майор.
 Я пошёл на узел связи, а спиной ощущал два взгляда: один ненавидящий, а другой- добрый.
 Не знаю почему, но мне тогда казалось: майор Шило не был таким уж и злым человеком, ведь это он перевёл меня с заправки на связь. Просто он был страшным карьеристом: не зря же в свои тридцать лет он занимал должность подполковника командира дивизиона. А ещё он был очень вспыльчив, и по-видимому, как и многие украинцы тогда, недолюбливал евреев.
Поднявшись на второй этаж в узел связи, я увидел, к своему удивлению, Конотопа не спящим, а наоборот: он собирал разобранную переносную радиостанцию.
- Иди спать. Сан Саныч приказал, - так все солдаты с уважением звали майора Силакова.
- Щас. Только рацию соберу.
- Потом соберёшь.
- Ты не понимаешь, Дзюбов. Мне Сан Саныч отпуск обещал. И я не хочу его подводить.
- Так ты же уже был в отпуске. Разве дают два?
- Мне дадут...
 Обычно давали один единственный десятидневный отпуск после года службы. И я уже надеялся, что скоро сам смогу поехать к родителям в Саратов. А тут, мало того - не все знания перенял от Конотопа, так ещё и останусь на десять дней без него. Меня это пугало не без оснований.
Он прочитал мои мысли по лицу.
- Не боись, сержант. За три дня мы тут с тобой наведём порядок.
По дороге на узел связи у меня возникла идея.
- Слушай, Конотоп. А почему мы прозванивали линию от самого узла связи?
- А как ещё? - с удивлением уставился на меня Конотоп.
- Да времени много теряем. Можно ведь в два раза быстрее: начинать проверку с середины линии и идти в ту сторону, где неисправность.
Конотоп посмотрел на меня недоумённо. Но немного подумав, улыбнулся.
- Слушай, а ты - голова! Мы с Груздем полтора года трахались с этим и не додумались до этого, а ты сразу сообразил. Молоток - Дзюбов!
- Ну я же будущий инженер, - довольно заулыбался я.
 Конотоп тоже поделился своей идеей со мной: там, где на линии не было соединительных коробок, а просто, валялись на земле скрученные провода, замотанные изолентой, после дождя почти всегда происходили замыкания. Конотоп предложил залить эти стыки горячей смолой. Я согласился, и мы на следующий день, пока на узле дежурила сверхсрочница Лена- жена одного из прапорщиков, тут же осуществили его замысел.
- Вот теперь я спокоен. Могу идти в отпуск, - сказал довольный работой Конотоп.
- Иди, конечно. Десять дней как-нибудь продержусь.
 Но за эти десять дней произошло событие, после которого меня чуть не посадили на гауптвахту, а его последствия я расхлёбывал почти до конца службы...
 Как только Конотоп уехал: за ним приезжал из Львова его отец на машине, на меня начали сыпаться неприятности одна за другой.
Командир на утреннем разводе объявил: через три дня будут очень важные учения всего военного округа, на которых наша задача не упасть в грязь лицом и доказать, что мы - лучший технический дивизион.
В мои задачи, как командира отделения связи, на этом учении входило обеспечить бесперебойную связь от начала сборки и заправки ракет и до выезда колонны грузовиков с ракетами из дивизиона. Связь между первым и последним грузовиком, а также между колонной и управлением в полку осуществлялась с помощью двух переносных радиостанций. Если одну радиостанцию Конотоп успел починить, то вторая осталась неисправной. И я после ежедневных ночных дежурств, ведь сверхсрочницы дежурили только днём, спал по три часа, а потом бежал на узел связи и пытался отремонтировать эту злосчастную рацию. Осциллографа для детального изучения проблемы у нас не было, да и вряд ли он бы помог. Я просто прозванивал обычным тестером разные провода внутри ламповой переносной радиостанции размером с современный компьютер, если его поместить в рюкзак. Время поджимало, а решения не было. Командир и начальник штаба были очень заняты и всё же регулярно интересовались - как продвигается ремонт и подготовка радиостанций. А у меня из четырёх работала только одна. Буквально в последний день до учения мне удалось найти неисправный провод в рации и заменить. Я проверил: связь между рациями работала. С облегчением в хорошем настроении вечером я отнёс батареи раций в аккумуляторную комнату возле кочегарки и отдал их молодому солдату, отвечавшему за их подзарядку. И ещё объяснил ему: "Ставь на малый ток на всю ночь", а сам пошёл отсыпаться.
 Утром начались учения. Связь внутренняя и с полком от коммутаторов и до стационарной большой радиостанции работала безукоризненно. Я вставил заряженные ночью батареи в переносные радиостанции, предназначенные для колонны, и проверил: тоже всё работало. Доложил о готовности, а когда выстроилась колонна грузовиков с ракетами, установил эти рации на первую и последнюю машины, быстро проверил связь второй раз и доложил командиру. Подошёл проверяющий полковник.
- А ну ка включите рации, младший сержант, нам пора выезжать.
- Есть, товарищ полковник.
 Включаю рацию и... звук плавно затухает, треск и полная тишина. И всё это на глазах нашего командира, начальника штаба и проверяющего полковника.
Было желание сквозь землю провалиться от испепеляющего взгляда майора Шило, готового меня убить, на меня и Сан Саныча. Включаю-выключаю рацию- полная тишина.
- Минуту назад проверял- всё работало, - прошептал я.
- Я говорил, товарищ майор - нужны новые рации..., - оправдывался Сан Саныч.
Выезд колонны отменили. Отменили из-за меня.
- Я его отпуска лишу! Я его разжалую, на гауптвахту посажу! - слышались крики командира-майора Шило позади меня.
Я был в шоке и мне было уже всё равно о чём спорят проверяющий полковник и два майора. Я просто забрал эту проклятую переносную радиостанцию и потащил её проверять на узел связи.
Ещё один шок меня ожидал на узле связи: рация работала с другим аккумулятором. Я бегом вернулся с этой рацией к колонне. Установил её на последнюю машину, и колонна всё же выехала с пятиминутной задержкой. Задержка вышла небольшой только благодаря слаженной работе наших сборщиков и заправщиков, опередивших все нормативы времени на двадцать минут.
 Когда учение закончилось, выяснилось: солдат, которому я поручил зарядку аккумуляторов, поленился заряжать малым током на всю ночь, включил большой ток на час, а потом пошёл спать. Батареи выглядели заряженными, но через несколько минут разрядились. К тому же связь в колонне на первой машине после отъезда тоже прекратилась через несколько минут - спасла запасная батарея, которую я ставил на рации на последней машине, где связи с управлением хватило на всю дорогу.
 Сейчас об этом смешно и подумать- у каждого ребёнка есть мобильный телефон, да ещё и с интернетом. А в те далёкие восьмидесятые целая колонна грузовиков с боевыми ракетами запросто могла оказаться без связи.
В общем, после этого случая командир со мной долго не разговаривал и не здоровался, а некоторые солдаты посмеивались, друзья смотрели сочувственно. Того провинившегося бедного солдата перевели из аккумуляторной на хоздвор к свиньям.
А мне майор Шило пообещал, что в отпуск домой я не поеду и очередного звания сержанта не получу до конца службы. Если на звание мне было наплевать, то прослужить два года без отпуска- было для меня серьёзным наказанием.
 Вернулся из Львова со второго отпуска счастливый Конотоп. Как я понял из его рассказов: и он, и сержант Груздь, которого я заменил, были детьми богатых и влиятельных родителей. Это объясняло и два отпуска, и то как начальство относилось к ним снисходительно. Видимо от взяток майор Шило не отказывался.
 Моим же покровителем был только Сан Саныч, майор Силаков. Это он уговорил командира перевести меня в связь, чтобы поднять качество связи в дивизионе. А я его подвёл, по крайней мере тогда я так думал.
Но Силаков меня успокоил.
- Дзюбов, не переживай ты так. Когда командир пойдёт в отпуск, я тебя по-тихому тоже отправлю.
- Спасибо, Сан... товарищ майор.
Он улыбнулся и добавил.
- Ты мне только вот что, Дзюбов... Привези, пожалуйста, из Саратова хорошей астраханской воблы и баночку кофе.
- С удовольствием, товарищ майор.
 Золотой мужик был этот Сан Саныч. Сразу поднял мне настроение. И я не остался в долгу. Мы с Конотопом быстро отладили все линии связи: неисправностей почти не было вообще. А если и были - то все в полку или в городе, а не у нас. К тому же по новому моему методу проверка всей линии занимала сорок минут, а не два часа, как раньше. На двух коммутаторах в узле связи я смыл бензином вечно смазывающиеся от нажатий чернильные надписи на белых клавишах "Командир", "Начштаба", "Дежурный", "Полк" и т.д. А вместо них вырезал на изоленте ножницами буквы и аккуратно наклеил. Так надписи не размазывались и не стирались, а если позиции менялись, то переклеить не составляло труда. Это новшество сразу оценили дежурившие женщины, рассказали офицерам, а вскоре уже со мной советовались связисты из полка.
 Ещё одно важное достижение в оперативности было получено благодаря моей идее перекодирования шифровок из полка. Из полка, для проверки оперативности наших ответов, по стационарной радиостанции размером с холодильник в любое время суток посылалось шифрованное сообщение. У нас был код расшифровки. И мы должны были в течение трёх минут по стандартам оперативности быстро ответить тоже зашифрованным сообщением: "Принято. Засуха." или ещё двумя-тремя ответами, в зависимости от сообщения. Всё это выглядело как набор цифр. Типов сообщений было порядка десяти. Вместо того, чтобы расшифровывать всё сообщение, я составил таблицу сообщений, включая ответы.
Это позволяло за секунду по первым цифрам понять- какое сообщение тебе высылают и тут же ответить, не мучаясь с расшифровыванием вопроса и зашифровыванием ответа. Можно сказать, что я оптимизировал старый сложный шифр более простым и при этом повысил степень шифрования.
В полку поражались нашей оперативности.   
Были и ещё мои идеи, благодаря осуществлению которых наш дивизион стал не только лучшим по связи среди других дивизионов, но и лучше полка, где находилась целая рота связистов. И всё это за пару месяцев. Вот только майор Шило продолжал проходить мимо меня тучей, а на уговоры Сан Саныча послать Дзюбова в отпуск отвечал категоричным отказом.


Часть четвёртая.

Наступила осень. Несмотря на сильные дожди, наша связь продолжала исправно работать. Майор Силаков ушёл в отпуск. Уволился рядовой Конотоп, а на его место ещё долго не выбирали нового солдата. Возможно - это тоже была месть майора Шило. И мне приходилось одному дежурить все ночи подряд. Спал с утра до обеда, а иногда, когда нужно было проверить связь утром- не спал сутками. К тому же я крепко простудился. С высокой температурой под сорок продолжал нести дежурство. Иногда в ночные смены вместо меня стала выходить на дежурство Лена.
Как-то, когда у меня спала температура, а в дивизион должен был приехать какой-то генерал, майор Шило попросил дежурного по КПП прапорщика Цюрак, жена которого была моей второй связисткой, вызвать меня на КПП. Видимо, командиру хотелось произвести впечатление на генерала чётким докладом, а кроме меня под рукой на "Засухе" никого не оказалось. Приехал генерал. Ему отрапортовал прапорщик, потом я.
- Младший сержант, сколько ты прослужил?
- Почти полтора года, товарищ генерал.
Он недоумённо посмотрел на майора Шило.
- Почему он ещё не сержант? Залётчик?
- Никак нет, товарищ генерал. Отличник боевой и политической...
- Шило. Это не порядок. Сегодня же представить его к сержантскому званию.
- Есть, товарищ генерал.
- А в отпуске ты был, сержант? - снова спросил меня генерал, как чувствовал.
- Никак нет.
- Что тут творится, Шило?
И они ушли в кабинет командира. А прапорщик Цюрак мне подмигнул.
- Это я попросил командира тебя вызвать.
- Спасибо, товарищ прапорщик, - улыбнулся я в ответ.
  Прапорщик Цюрак, как и его жена, которую мы звали шутя Цурачка, были очень добрыми и порядочными людьми. И это несмотря на то, что прапорщик до "Засухи" воевал несколько лет в Афганистане, а потом ещё и участвовал в ликвидации последствий Чернобыльской аварии. А жена его мне иногда по-тихому приносила что-нибудь вкусное из дома прямо на узел связи, хотя это и запрещалось.
Так уже через несколько дней после этого разговора я стал сержантом, а майор Шило- подполковником.
Тем временем продолжали прибывать молодые солдаты. Об одном из них расскажу подробнее, так как мне с ним пришлось столкнуться в весьма неприятных ситуациях несколько раз. Это был украинец рядовой Бершеда, который с первых же дней в армии успел прославиться тем, что, ещё будучи призывником по дороге в армию угодил в венерологический диспансер, подхватив, по его рассказам, болезнь от проводницы поезда, в котором ехал. Таким образом он начал службу примерно на месяц позже большинства солдат. Примерно с этого же момента у солдат начали пропадать часы и деньги. Подозрения падали на него, но никаких доказательств не было. Человек он был очень хитрый и ловкий, несмотря на свою плотную, почти квадратную, комплекцию. При первой же встрече с ним я заметил в его прищуренных бегающих глазках в обрамлении полной краснощёкой физиономии что-то нехорошее и неприятное. И мои предчувствия вскоре оправдались.
Я спал обычно очень чутко, а в армии начиная с учебки привык спать с часами на руке, так как и в учебке бывали случаи воровства. Те небольшие деньги, которых солдатам хватало на несколько пачек сигарет или на два похода в месяц в чайную перекусить что-нибудь вкусное, я держал в солдатской "нычке"- потайном месте на узле связи, ключи от которого были только у четырёх человек: Сан Саныча, у меня, сверхсрочницы Лены и у дежурного по "Засухе". Так вот, сплю я после ночного дежурства и мне мерещится какая-то подкравшаяся к изголовью тень.
Кто-то осторожно тронул мою гимнастёрку на табуретке возле кровати, тихонько дотронулся до моей руки с часами. К сожалению, я повернулся недостаточно резко и тень скрылась на выходе из нашей небольшой казармы на "Засухе", но по фигуре тень напоминала именно Бершеду. Я был очень уставший, и уснул снова. А через пару часов, когда все проснулись, двое солдат обнаружили пропажу часов и денег. Я им рассказал о тени, которая мне напоминала Бершеду. Все побежали его искать. А вскоре нашли его сидящим в учебном классе. Он вывернул карманы- ничего не было.
Через пару дней после этого случая в каптёрке рядового Паращака, нашего художника , которому я иногда помогал оформлять стенгазеты, на видном месте другой солдат обнаружил с десяток пар часов и немного денег.
- Я не знаю как они сюда попали, - утверждал бедный раскрасневшийся от стыда Паращак.
- Это не он. Паращак не мог такое сделать. Ему подложили нарочно, - загалдели все. Но капитан-замполит, который и сам в это не верил, всё же отправил Паращака на два наряда вне очереди на кухню в полк.
Я же себе подумал: “За эти два дня я должен поймать Бершеду с поличным, чтобы снять обвинения в Паращака."
На следующем ночном дежурстве на узле связи я приставил два кресла одно к другому и полусидя поспал часа три, чтобы не спать днём. А утром только сделал вид, что зашёл в казарму отдыхать. Проходя мимо Бершеды, я заметил что-то вроде азартной искорки в его взгляде и подумал, что надо бы притвориться спящим в кровати и резко поймать его за руку в момент воровства. Но, пролежав с полчаса одетым, я его не дождался. Тогда я пошёл на узел связи спросить дежурившую там Лену- когда она сможет поработать в ночную смену.
Каково же было моё удивление, когда вместо Лены на узле связи я увидел этого самого Бершеду, роющегося в наших вещах и пытавшегося найти "нычку". А через пару секунд подошла и Лена, выходившая по нужде в деревянный туалет на улице. Как она утверждала- она закрыла узел связи на ключ. Сумка Лены была перевёрнута, а деньги из её кошелька оказались в карманах Бершеды. Взлома не было. Но было понятно, что Бершеда выждал, когда Лена выйдет из узла связи на улицу. У Бершеды был обнаружен другой ключ от узла связи. Я привёл пойманного преступника с поличным к замполиту. Поднялся шум: солдаты хотели наказать вора.
Выяснилось, что ключ от узла связи Бершеде дал новый молодой прапорщик, который почему-то побаивался Бершеду. Чем тот его припугнул- мне так и не удалось понять. Я думаю, что был шантаж не на пустом месте, так как прапорщика вскоре уволили. А Бершеду вместо серьёзного наказания замполит отправил в пять нарядов на кухню, что для такого обжоры как он было просто курортом, а не наказанием. Ещё было комсомольское собрание, на котором единогласно было принято решение об отчислении Бершеды из комсомола. Но командир полка не разрешил: "Такое ЧП дойдёт до ушей командира округа, что запятнает весь полк". Примерно такими словами пытался оправдать решение оставить Бершеду в комсомоле наш замполит, взяв с него лишь устное обязательство перед солдатами больше не воровать.
После этого Бершеда, наоборот, чувствовал себя победителем. А я же себе со своей честностью лишь нажил хитрого и злобного врага, который в любой момент мог мне жестоко отомстить. Ну и, конечно, долго мне ждать этой мести не пришлось.
Прошло меньше недели после того, как Бершеда вернулся на "Засуху" из полковой кухни. Я, как обычно, с утра спал после ночного дежурства на узле связи. Проснулся около полудня и пошёл умываться. В зеркале над умывальником на меня смотрел синий инопланетянин. Когда я вставал с кровати, я заметил на полу возле стула бело-синий платок, но не придал этому значения.
До меня дошло: Бершеда вымазал платок синими чернилами и положил мне на лицо, пока я спал. Пока я смывал чернила с мылом, появился Бершеда и начал было хохотать, но я на него так красноречиво посмотрел, что он тут же замолчал, продолжая только глупо улыбаться. Проснулось ещё пару молодых солдат и все с любопытством смотрели: чем же закончится спектакль. Но я и не собирался бить эту вредину- он не был достоин серьёзной драки, на которую видимо рассчитывал.
- Бершеда. Слушай меня внимательно. Повторять не буду. Ещё раз попытаешься сделать какую-нибудь гадость не только со мной- с любым в дивизионе, тебе будет очень-очень плохо.
- Чево?- серьёзно переспросил он, ожидая драки, мата, но только не такого гипнотизирующего тона.
- Я всё сказал, рядовой Бершеда. Свободен.
Он быстро удалился. А молодые солдаты не то, что не засмеялись, а наоборот, заботливо показывали мне- где ещё остались чернила. Никто об этом случае не узнал. Но Бершеду словно подменили. Он ходил вечно понурый, ни с кем не общался, а меня обходил стороной, не смея взглянуть мне в глаза. Что с ним произошло- я до сих пор гадаю. То ли это, действительно, проявился какой-то гипноз, то ли я его сглазил. Но с тех пор об этом солдате я ничего не слышал.
Ближе к зиме мне в отделение связи, наконец, направили рядового солдата из новичков. Он был смышлёным и шустрым парнишкой, но почему-то, за тридцать прошедших после армии лет его фамилия напрочь стёрлась из моей странной памяти, в которой одни фрагменты сохраняются до мельчайших подробностей, а другие бесследно исчезают, но его внешность помню хорошо: худенький, невысокий со светлыми торчащими в разные стороны волосами, как будто только проснулся, но с внимательным и открытым взглядом светлых глаз. Я сразу понял: достойная смена, с таким связь будет в надёжных руках. Обучался он быстро и память имел лучше моей. Так что, когда через месяц подполковник Шило уехал на три недели, и Сан Саныч сказал мне собираться в отпуск, я был абсолютно уверен, что мой ученик не подведёт.
Так как добираться в Саратов тремя поездами у меня бы отняло почти половину отпуска, то я взял поезд только до Ивано-Франковска. А там летел одним самолётом до Киева, и вторым- до Саратова. Ну и также обратно. В результате отпуск у меня получился на два дня длиннее, а не короче. Было начало декабря. В Саратове как раз сильно похолодало. В тридцатиградусные морозы сильно не разгуляешься, но после полутора лет безвылазной службы и это было для меня огромным счастьем. Отпуск пролетел как один миг. Я уже знал точно: последние полгода в армии я выживу и вернусь домой. Только и разговоров было о том, как я повзрослел и возмужал. Но это было приятно слышать ушедшему мальчишке и вернувшемуся парню. Мне казалось, что я одновременно проживаю две жизни: одна полная приключений с борьбой за выживание, а другая- домашняя и спокойная. И надо было возвращаться туда, чтобы отсчитывать дни до приказа и продолжать мечтать о возвращении в нормальный спокойный мир из нереального и жестокого.
Тем не менее, по возвращении из отпуска, я обнаружил, что и армейская жизнь, к которой я успел привыкнуть, вовсе не так уж плоха, когда остаются последние полгода до увольнения. Нет. Я не использовал свои права "дембеля" и не издевался над молодыми солдатами, как это делал бывший угнетённый Молдаван. И ему я пытался объяснить, что те унижения, которые он испытал, нельзя передавать по наследству, с дедовщиной пора прекращать полностью. Но Молдаван был туповат, и единственный вариант ему что-то объяснить - это была сила. Поэтому я заступался не только за своего ученика, но и за многих молодых солдат, что вызывало недовольство у некоторых солдат моего призыва. И тут как раз мне на помощь пришли новые указания сверху: всячески бороться с любыми проявлениями дедовщины. Так что к концу моей службы атмосфера между разными призывами солдат стала намного дружелюбнее.
Кроме обычной связи, я ещё отвечал за систему оповещения личного состава дивизиона в случае боевой тревоги. А основными техническими средствами для этого на позиции были две огромные установки-сирены. Обе они находились на крыше нашего сооружения над узлом связи. И основная проблема с ними заключалась в том, что они имели внутренний крутящийся барабан, который имитировал завывание, но имел нехорошую привычку: как только после оттепели снова ударял мороз, заледенелый барабан смерзался с корпусом и переставал крутиться, ну и, конечно, сирена переставала звучать. Поэтому, чтобы на случай боевой тревоги не было сбоев, приходилось несколько раз в месяц вылезать на обледенелую крышу с молотком и освобождать ото льда этот барабан. Своего подопечного на такую работу я ни разу не посылал и делал всё сам, так как с обледенелой крыши легко можно было свалиться и разбиться.
Приближался Новый 1987 год. Единственный Новый год, который я отметил в армии за праздничным столом, а не на дежурстве. Меня ребята попросили купить и принести по-тихому две бутылки водки из уже упомянутого сельского магазина, находящегося возле контрольного столба связи. Идею- как это сделать, я перенял по наследству у сержанта Груздя. Дело в том, что старый полевой телефон ТАИ-43 по размеру как раз, если вынуть из него всё содержимое, вмещал две бутылки водки.
Сказав дежурному прапорщику, что я пойду проверю связь от контрольного столба, я спокойно прогулялся и купил водку. Единственный риск был в самом магазине напороться на какого-нибудь покупателя-офицера. Но мне повезло. Вернулся с водкой, и друзья были очень довольны. Тёплые воспоминания о Новогоднем празднике в кругу друзей-солдат всех призывов, находящихся тогда на "Засухе", сохранились у меня в виде двух старых пожелтевших чёрно-белых фотографий.   
Многие дембеля начали готовить свои дембельские фотоальбомы. Я же не спешил со своим альбомом. Но я любил фотографировать и печатать фотографии со школы. А узел связи с его огромными потайными "нычками" в двойных шкафах и двойном потолке позволял идеально спрятать там не только два фотоаппарата и фотоувеличитель, но и ванночки и растворы для проявления плёнки и печати чёрно-белых фотографий.
Я так увлёкся этим занятием, что за ночь печатал до сотни хороших фотографий для всех солдат. Как-то, в самый разгар наших запрещённых фотографирований на позиции, Мамедов в шутку сфотографировался верхом на ракете, как барон Мюнхгаузен на ядре. Я распечатал ночью несколько таких смешных фотографий и раздал ребятам нашего призыва. А через день у Молдавана нашёл эту запрещённую фотографию замполит. Уже в тот же вечер на "Засуху" приехал капитан КГБ (комитет государственной безопасности) и начал допрашивать всех солдат...
Вот пишу эти строки и думаю: а можно ли об этом сейчас писать? Хоть и прошло уже тридцать с лишним лет, и КГБ заменили другие организации, и Советского Союза нет, и ракеты проданы в Северную Корею и арабские страны, и сам я уже давно гражданин Израиля. До сих пор остаётся некое чувство, будто я рассказываю секретные военные сведения...

Продолжение Вы найдёте на сайте ЛитРес.