сердце охотника

Шли долго, глубокой, поросшей невысоким кудрявым сосняком, когда - то пахавшийся лощиной. Снег здесь еще не стаял до конца, а лежал толстым слоем сплошного твердого наста. Мы шли как по асфальту, нигде ни разу не провалившись.
- Обратно дорогой придется... ноги совсем отпали, - пожаловался мой сын.
- Что? Стельки забыл вставить? - спросил я.
- И стельки... и вставки затолкал, а толку - то? Резина, есть резина.
- Да у вас, у курильщиков, скоро не только ноги - руки, а и еще много чего отпадет, - выдвинул свою версию о нашем будущем отец.
Дошли до места, где нужно было, круто повернув влево, в гору, выходить из лощины.
Перед подъемом сын остановился и, все - таки, закурил.
- Да брось ты! Ведь еще хуже замерзнешь! - посоветовал ему дед.
- Ага. Целый километр в гору теперь лезть! Еще и вспотею! - парировал тот.
- Тогда догоняй, внучок.
Мы с отцом полезли по старой, местами превратившейся в овражек, трелевочной дороге, круто уходившей вверх. Здесь, на косогоре, снег сошел уже давно и было совершенно сухо. Примерно в половине горы я стал отставать от отца и решил перевести дух. Нащупав ногами кучку листьев, очевидно намытую со склона водой и, успевшую, как мне показалось, подсохнуть, я присел на нее и закурил. Отец растворился в темноте, и все тише и тише доносился до моего слуха шум осыпавшегося под его ногами щебня и шорох прошлогодней листвы. Он даже не заметил, что я отстал, или сделал вид, что не заметил? Докуривал я уже стоя. Листва, оказалась сухой только сверху, а внизу была ледяной и сырой. Затоптав окурок и перекинув ставшее уже казаться тяжелым ружье на другое плечо, я двинулся дальше. Через некоторое время подъем стал более пологим и вскоре почти закончился. Здесь я остановился и посмотрел назад вниз. Как раз в том месте, где я перекуривал, еле заметный на таком расстоянии, краснел огонек сигареты.
 " Вот так слабеют поколения?! Отец за весь подъем не отдохнул ни разу, я перекурил только раз, сын -  два. А разница в возрасте у всех ровно в двадцать шесть лет! А что будет дальше? А внуки мои какими будут? Наверно все - таки стоит надеяться, что полной деградации не произойдет", - успокаивал я себя после грустных выводов, поглядывая на восток и дожидаясь Ивана.
А на той стороне, за лощиной, на еще более крутом и высоком бугре, сплошной неразличимой стеной чернели сосны. Их острые бесформенные вершины стали четко вырисовываться на фоне чуть посвежевшего неба. Мелкие звезды постепенно исчезали, а ветви дубов и берез над головой наоборот приобретали четкий контур.
Я прислушался. Пока ничего... тишина. Правда неясыть иногда пугала лес своим глухим криком, перелетая с места на место. Да и далеко еще до тока. Дождался сына. Скрывая в ладонях огонек зажигалок и пряча потом тлеющие в кулаках сигареты в рукава, покурили совещаясь. Решили пройти еще метров сто - сто пятьдесят.
Здесь, среди березняка и дубов, где росли редкие разлапистые сосны, решили остановиться. Прислонившись к стволам , полностью обратились в слух.
Первый заиграл шагов за двести. Его еле – еле слышно. Тут же защелкал второй, почти рядом с нами, на полянке, на одной из двух, стоявших вплотную друг к дружке, невысоких кудрявых сосенках. Из - за отражавших днем солнечный свет, часто растущих белоствольных молодых берез, снег перед полянкой ещё не растаял. Решили подходить вдвоем. Наст хрустел под ногами. Подшумели. Глухарь замолчал. Мы замерли, но он, несколько раз пощелкав, так и не возобновил песню.
Неожиданно ахнул от выстрела лес!
 Отец патроны снаряжал только сам и только исключительно "дымарем", никакого другого пороха и стандартных зарядов он не признавал. Он стрелял совсем в другой стороне и совсем не там, где заиграл" токовик," но тот все же замолчал, а "наш," тоже напуганный выстрелом, перелетел левее. Через несколько минут ожидания, он защелкал, то и дело прерываясь. Дождавшись, когда "разыграется," Иван пошел к нему.
 Уже друг за другом над ближайшей, поросшей частым молодым осинником вырубкой, потянули вальдшнепы, уже начали свой концерт певчие дрозды, им вторили, подражая, пересмешники. Прямо передо мной на нижнюю ветку березки уселся вспорхнувший из бересклетника варакушка. Я затаился, думая, что этот прекрасный певец сейчас начнет выдавать свои семиколенные куплеты, но он опять упорхнул в кустики. Шагах в ста от меня на земле "закокали" глухарки, сначала одна, чуть позже к ней присоединилась другая, захлопала крыльями третья, потом еще и еще... подлетали, перепархивали, квохтая как переполошенные домашние куры. И я осторожно, стараясь смотреть и вокруг, и под ноги, двинулся в их сторону.
 Вскоре я быстрее увидел, чем услышал глухаря, расхаживающего среди редких дубков и берез в компании , истошно наперебой орущих глухарок. Их было голов семь - восемь. Они то перепархивали по нескольку метров, то перебегали, удаляясь от меня, а глухарь вытянув вертикально шею, задрав клюв , шевеля "бородой" и покачивая веером раскрытым хвостом, уходил за ними, играя ни с чем не сравнимую, самую древнюю на Земле песню.
 "Вот это курятник!"- восторгался я, - "на такую охоту нужно камеру брать!"
Поняв, что с глухарками мне петуха не взять и еще немного полюбовавшись этой шикарной свадьбой, я , осторожно пятясь и стараясь заходить за стволы деревьев, отступил шагов на пятьдесят и, развернувшись, побрел в ту сторону, куда ушел сын.
Вдруг оттуда донеслось хлопанье крыльев, и здоровенная птица пронеслась у меня почти над головой. "Чуть не сшиб, шутоломный", - опешил я запоздало приседая.
- Вот, зараза! Даже и не подшумел! Почему снялся? Непонятно, - сокрушался вышедший через некоторое время мне навстречу Иван.
- Вань, он к глухаркам полетел. Слышишь?
В том месте, где голосили глухарки, раздавалось хлопанье тугих крыльев и глухие удары, как по футбольному мячу. Мощные птицы бились за первенство, за обладание "гаремом."
- Пошли быстрее на дорогу что - ли? Вдоль болота пройдемся. Может утки налетят? Совсем закоченел? - посочувствовал я, глядя как он ежится, глубоко погрузив руки в карманы закамуфлированного ватника.
- Скорее от волнения все еще колотит, - ответил сын, скрывая истинную причину озноба.
Быстро дошагали до еще зимой прочищенной, ведущей из делянки вдоль мохового болота дороги. Здесь еще сохранились кое - где бордюры из снега. На одном из них мы увидели кровь и перья, а рядом надпись, нацарапанную на твердом снегу: "Убил. Иду домой."

На восемьдесят втором году жизни отец перенес инсульт.

В первых числах апреля ко мне приехал давний друг из соседнего с нами района Ульяновской области с намерением, если позволит погода, сходить за глухарем.
 
У них в области лесов гораздо больше, чем у нас, и токов больше, а охотников ... чуть - ли не каждый третий.
Только он не предполагал, что заветного нашего тока уже не существует. На леснических картах он был обозначен неточно и, вследствие интенсивных лесоразработок, распался. Мы же давно ходим в ихние леса, в другой район Ульяновской области, граничащий как с их районом, так и с нашим.
 Весь вечер за столом у отца вспоминали былые наши походы и выезды на дальние тетеревиные и глухариные тока, поездки на рыбалку с ночевкой, курьезные случаи, удачи и неудачи.
 Отец вышел на крыльцо проводить нас.  На свежем, прохладном, от таявшим за забором остатком сугроба, вечернем воздухе, облокотившись на перила открытой веранды, мы снова пустились в воспоминания.
- Ну вот что, робяты! Давайте - ка завтра за глухарем! - посмотрев на чистое звёздное небо, сказал отец.
- Да сходим, дядь - Сань! - сказал Шурка.
- Нет. Вы не поняли. Вы меня возьмите!
Мы переглянулись...
- Тяжело будет, батя.
- А мы... до - идё - ё - ом! - растягивая слова, поставил отец точку всем сомнениям.
Вышли в полночь, взяв всего лишь одну легкую отцовскую одностволку, выпущенную еще в двадцатых годах прошлого столетия. Отец шагал более - менее бодро, чуть опираясь на лыжную палку без кольца - вариант современного посоха. Перед преодолением овражка, долка или низинки, залитых водой, он передыхал минуту - другую.
 В овражках и долках снега было еще довольно много, а под ним таилась вода. Отца переводили по снегу, поддерживая под локти, а сами проваливались выше колен, а то и чуть - ли не по пояс, но его держали. Через ручьи и большие бокалдины переносили на себе. Через валежины, колеи и канавы помогали перемахнуть, поддерживая под мышки и приподняв над препятствием. На пологий взгорог перед током, его буквально внесли, два раза перекурив по пути. Он уже  еле - еле держался на ногах, когда его выволокли на ровную площадку и придерживая под руки с обеих сторон, остановились для отдыха.
Немного переведя дух, прошли до заветной, уже лет пять лежавшей здесь, дубовой, в охват толщиной, валежины. Отца усадили на этот толстенный, облезлый в нескольких местах от коры, ствол.
 Он откинулся назад, прислонившись спиной к торчащему вертикально сучку. Дышал шумно, а точнее сказать, опыхивался через сжатые губы, надувая щеки и вдыхая, через нос, насыщенный запахом прелой листвы апрельский воздух. Мы отдышались гораздо быстрее его, но все же не прекращали полной грудью вдыхать всю прелесть предрассветного весеннего родного русского леса.
"Прохоркал" первый вальдшнеп, уже начали посвистывать певчие дрозды, "затенькали" с переливами зяблики, во всех направлениях проносились свистя крыльями чирки и кряковые.
 От чего - то забеспокоились, на единственным на всю округу клюквенном болоте, журавли. Когда они, наконец минут через пять умолкли, мы сразу услышали знакомое человечеству еще с каменного века : "чок - к, ч - к.., ч - к.., чк..."
Отец встрепенулся, запрокинув назад голову, прислушался, замер чуть приоткрыв рот и приподняв брови.
- Слышишь?
Он кивнул.
Заиграл второй. Немного в стороне, хлопая крыльями усаживался на вершину подлетевший третий. Он тут же азартно защелкал, зачастил как опоздавший к столу гость.
- Шурк, давай к правому, "токовика" не будем трогать, и это... своего стреляй под песню второго , чтоб не пугать, а мы с отцом послушаем.
- Ага. Понял.
- Давай... с господцем.
 Мы сидели ожидая выстрела, и все же он был неожиданным.
- Есть, - коротко произнес отец, когда огромная птица ломая сухие ветки грохнулась на землю.
Соседний петух замолчал, но не надолго. Снова расщелкался и снова пошел "точить" колено за коленом.
 Шурка несмотря на возраст, а нам было уже по пятьдесят пять, был легок и скор на ногу.  Минуты через две - три, после того, как напуганный шумом падения соперника, второй глухарь возобновил песню, он уже стоял перед нами, подняв  птицу  на вытянутой руке над головой.
- Во! Дядь - Сань! Килов на пять потянет, - положив перед отцом красавца - петуха и засовывая озябшие руки поглубже за пазуху армейского бушлата, торжествуя сказал он.
Земля перестала дышать теплом перед восходом солнца. В низинах поплыло молоко все сгущающегося тумана. Лицо почувствовало прикосновение легкого морозца. Замолчал «главный токовик.» Снявшись с сосны и, мелькая между стволами, потянул куда - то низом "ближний" глухарь. Вовсю заливались всякие певчие птички и выбивали дроби "не певчие" дятлы. Все зажило дневной жизнью.
Я достал из карманов и одел утепленные перчатки. А Шурка, прислонившись спиной к сосне и ежась, все глубже погружал руки в прорехи между пуговицами бушлата.
Надо заметить, что Шурка не был редким фанатом охоты. Нас, любителей побродить по округе на "попался – не попался» и поползать на брюхе, скрадывая дичь, он презрительно именовал "дробоедами" и "пичужниками". Охотился он расчетливо, выходя за каждым видом дичи только раз в сезон и никогда без "поля" не возвращался. Больше всего предпочитал облавную охоту "на мясо", но уж если путь ему пересечет след куницы или норки, то он забывал про любую другую дичь. С собакой или "самотопом" выследит, найдет и выкурит.
" Ну и какие же вы, хрен, охотники?"- любил он подковырнуть, когда видел возвращавшихся "пустыми" ребят и мужиков.
Я часто огрызался на его подколки.
- Вот мы - то как раз и охотники, а ты добытчик ,- парировал обычно я.
- Ну, да! Так оно и есть! А чего без толку ноги - то бить? Везде и во всем должна быть хоть какая - то выгода! Век сейчас такой, - всегда находил что ответить Шурка.
- Ну - ну. Давай... выгадывай.
 Несмотря на его коммерческие замашки, мы все же дружили.

А отец, наклонившись вперед, за ногу переворачивал глухаря с крыла на крыло, аккуратно проводил пальцами по перьям спины, гладил, как очень дорогую ему, когда - то потерянную вещь, а теперь вдруг найденную.
 Я заметил, что он плачет.
- Пап, да ты что как расчувствовался?! - немного удивился я.
- Помирать - то как неохота, - тихо проговорил он , отворачиваясь.

Незадолго до майских праздников его не стало. Он умер тихо, во сне, на рассвете, в тот самый час, когда просыпается все живое на нашей Земле… и глухари...

Качим . 2010 г.