Г. Т. Северцев. Две птицы

Г.Т. Северцев

ДВЕ ПТИЦЫ

I.

Поздняя Пасха случилась в этот год, мясоед был долгий. Под самый апрель приходился Свят-день.
Весь церковный уклад соблюдали в старину строго, царь и царица не пропускали ни одной церковной службы, молились долго истово, в особенности в последнюю перед Пасхой Страстную седмицу. Да еще до отправления в храм немало земных поклонов клал Алексей Михайлович в крестовой палате, перед прародительскими иконами. Богато изукрашена эта моленная, вся стена сплошь занята иконостасом в несколько ярусов.
«На поклоне», т.е. внизу, стояли местные иконы, Спасителя и Богоматери, далее шли образа: ангелов-тезоименитых царю, царице и всей царской семье; св. мощи в златокованых ковчежцах тут же поставлены; кресты, иконы благословенные тянулись длинным рядом по полкам…
Множество лампадок возжено перед иконами, свечи восковые теплятся, пахнет воском, маслом деревянным. Давно уж стоит здесь на молитве царь, тихо шепчет молитвы, поклоны кладёт. Истомился весь, пост строгий на себя наложил. Впавшие глаза владыки устремлены с горячей верой и мольбою на Пречистый лик Спасителя. Чуть слышно треснул нагар светильни, трепетно вспыхнул огонёк неугасимой лампады…
Царю показалось, что суровые, старинного византийского письма черты иконы смягчились улыбкой.
- Свят! Свят! Свят! Творец небесный, Ты услышал мою молитву! Сотвори и мне смиренному и всей земле русской во благо знамение Твое! – умиленно шепчет государь.
«Бо-ом!» - коротко сухим звуком прорезал предрассветную тьму колокол Успенского собора.
- К утрени ударили, надо идти, - поднимаясь с поклонной колодки, сказал Алексей Михайлович и, пройдя из образной обратно в опочивальню, кликнул ближнего боярина.

II.

- Подай становой кафтан и охабень, - приказал он боярину.
Тот поспешно исполнил желание царя.
- Грецкие четки дай. Упреди царицу, что я иду к утрене.
Боярин метнулся в верх и почти сейчас же вернулся обратно.
- Не можется матушке царице, сказывала боярыня, - почтительно сообщил он царю.
- Что с ней? – изумительно спросил государь.
- Зубной недуг приключился.
- С зубами бьется? Бедная! Постой…
Он скинул охабень и вернулся в моленную.
Здесь среди крестов, лежавших на полках, он выбрал один из них, в котором был закован зуб Антония Великого, целителя зубной боли.
Вернувшись в опочивальню, царь приложился ко кресту и передал боярину.
- Вели отдать царице, да пометь в памятнике: «Одиннадцатого апреля должно нам с царицей на богомолье к Антонию, что у Колымажного двора, идти».
Подождав, пока боярин вернулся, он вместе с ним пошёл к церковной службе.
Долго продолжалась утреня.
«Читали изрядно и по вселенскому правилу».
Усталый вернулся государь обратно.
Совсем уж рассвело.
Московская жизнь в те времена начиналась рано.
- Пусть бояре толкуют сегодня без меня, - сказал государь окольничему князю Львову, - пройду я к царице, сказывали, зубами бьется. Крестовым дьякам и попу скажи, пусть правят часы здесь в моленной, в собор не выйду я. Бог даст, полегчает царице, и она здесь со мной помолится.
Страстная неделя недаром называется «тихая» на Руси.
Чем ближе приближался Светлый праздник, тем всё более затихала деятельность в Москве, храмы переполнялись молящимся людом, заниматься делом в эти дни считалось грехом, только на ситном, на хлебном и на поварном дворах кипела усиленная работа, месили, пекли, заготовляли целые горы всевозможных перепичей, белых сдобных хлебов и булок.

III.

Зубная боль у царицы стала утихать, и она пришла в крестовую палату к часам.
Звонким тенором читал один из дьяков паремии, остальные четверо тянули в один голос редкие «Господи помилуй!» и отвечали на возгласы священника.
Хотя служба происходила не в церкви, она нисколько не сократилась, всё пелось и вычитывалось до мелочей.
Стойко держались утомлённый царь и больная царица, стараясь не подать другим вида, что это их утомляет.
- Дозволь, матушка царица, ударить челом тебе сими четками, - обратился к царице князь Львов по окончании часов.
- Спасибо тебе, князь, - еле слышно промолвила она ему в ответ, несмотря на зубную боль, любуясь на красивые четки; они были сделаны из зеленой яшмы, каждое зерно отделялось от другого хрустальной прокладкой, и нанизаны были на золотой кафиский шнурок. Князь Львов заметил, что подарок его понравился Наталье Кириловне, и он сейчас же ей сказал:
- Есть у меня для тебя, матушка, на примете и другие еще четки – серебряные с ароматом, одним торговцем из Венеции привезены, хотел у него я их искупить, не продал тальянец, хочет ими сам тебе челом бить.
Взор царицы загорелся любопытством, женщина в ней сказалась.
- Ловкач же твой тальянец, - усмехнулся царь, - должно, какое дело в приказах наших имеет, что упредить царицу желает.
- И тебе он, государь, челом бить ладит, коли дозволишь, - льстиво продолжал окольничий.
- Вот как, не чаял, и тоже четками, поди-ка?
- Нет, государь, и не в догад тебе, что он готовит.
- А ну, сказывай, - заинтересовался государь.
Львов пытливо осмотрелся по сторонам, точно желая сообщить какую особую тайну, и, наклонившись ближе к царю, прошептал:
- По осени еще ему из заморских теплых стран доставили диковинную птицу, всю зиму в хороме у себя держал он, кормил, от стужи, ветра оберегал и тебе про Свят-день в дар принести желает.
- Попугай, иль канарейка заморская, которая на руке поёт?
- Нет, государь, птица эта куда диковиннее буде по виду, должно, и по голосу.
- А сам-то ты ее видал, князь?
Окольничий боярин смутился.
- Потайно тальянец ее держит, окромя его никто в ту горенку не смеет.
- А как же ты сказываешь, что голос у нее хорош?
- Наслышан от других, великий государь, - смущенно промолвил он.
- Не должно, князь, не проверивши, сказывать, - строго заметил царь и, тяжело вздохнув, зашагал; он вспомнил, что канонический устав воспрещает в такие дни лишние разговоры, и хотел уже отпустить окольничего.
Царица давно уже прошла в свой терем.
Царь вспомнил про что-то и позвал окольничего обратно.
- Покличь дьяка Шипова.
Круглая фигура Ждана Шипова не замедлила вкатиться.
- Спросив рядах смирно и другие ароматы и отдай ключарю для помазания плащаницы от меня.
- Исполню повеление твое, государь, - послушно ответил дьяк и побежал исполнять приказание царя.

IV.

В тот же день, Бог весть какими судьбами, известие, что тальянец подносит батюшке царю про Свят-день диковинную птицу, долетела до палаты малолетних царевен.
Старуха нянька воспользовалась этой новостью и стала про нее рассказывать сказки-небылицы.
- Проживает эта птица на море, на океане, в тридесятом царстве, а день-деньской сидит она в золотой клетке и песенки райские напевает: как запоёт, так скатным жемчугом из клюва и сыпет, а ноченькой тёмною по саду царь-девицей летает, райские яблочки клюёт. Сама горит как жар, перья златом-серебром отливает, точно солнцем весь сад осветит…
- Да неужто, няня, и впрямь так от неё светло делается? – широко раскрыв глазки, изумлённо спросила одна из маленьких царевен.
- А то как же, коли одному её перу цены не мало не много побольше целого царства, а самой жар-птице и цены нет, - уверенно сказала старуха.
- Ослепнешь, поди, как на неё взглянешь? – заметила другая девочка.
- Это она ночью так светится, а днём только золотом да серебром отливает. И ничего эта птица в мире не боится, только один Гласим-царь над нею волю имеет, его одного она и боится.
Им очень захотелось видеть диковинную птицу.
- Куда ж ее царь-батюшка на житьё определит?
- Должно в папагалову палату, - уверенно сообщила другая царевна.
- Эх, если бы царь-батюшка позволил нам ее к себе взять, мы бы её живо приручили, сколь времени у нас горностайка проживает, на меденной цепочке сидит.
- А про белочку грызунью ты, Пашенька, разве позабыла, ей царь-батюшка за весёлость даже колокольчик подарил.
Всё нянька детям порассказала, больше ничего в старой голове не осталось, а они всё просят:
- Расскажи, да расскажи, нянечка.
- Вот как сами птицу о Свят день увидите, так и порасскажу о ней больше, а теперь попомните, каки ноне дни-то! Люди из храма Божьего не выходят, а меня вы тут тары-бары рассказывать заставили!
Озабоченные таким заявлением няньки, очень мало разузнав о диковинной птице, дети перестали её расспрашивать.

V.

Светлый праздник был не за горами, до него осталось всего два дня.
В предпраздничных хлопотах о диковинной птице, приготовляемой в подарок царю, почти все позабыли, только маленькая царевна Прасковия не переставала о ней думать.
Внутренние отделения царского дворца, «верх», хоромы государевых детей были недоступны для всех дворцовых служащих, только няни, мамки да боярыни, приставленные к царевнам, могли проникать туда.
Дети жили здесь, отделённые от шумной жизни большого дворца, царицына опочивальня находилась в том «верху», но отделялась от боярской палаты переходами. Это давало возможность ей посещать царевен, когда ей вздумается, чем Наталья Кириловна и пользовалась, почти целые дни проводя с детьми.
Сам государь тоже уделял время и, чуть не ежедневно, приходил в детскую.
Дворовым людям разрешалось входить «в верх» только со столовым и вечерним кушаньем, а затем ни на лестницу, ни за преграду не пропускали.
Явившихся докладывать поутру о денных кушаньях дворовых людей каждый раз останавливала стоявшая у лестницы стража, допрашивала подробно о цели их прихода в «верх» и только тогда пропускала.
Бывали случаи, что некоторые из них новичков не только гнали обратно, но даже хватали и сажали в тюрьму.
Старшие царевны и царевичи должны были также присутствовать на утомительно долгих церковных службах, в особенности на страстной неделе. Для них они служились в крестовой палате, маленькие же дети были избавлены от этого по их малолетству.
В последние дни перед праздниками, когда «верх» чистился, приукрашался, и приходилось впускать для этого много дворовых людей, почти никогда здесь не являвшихся, надзор становился не таким строгим, благодаря чему в «верх» проникали даже посторонние люди, не имевшие ничего общего с дворовыми.

VI.

В страстную пятницу в «верх» были загнаны бабы – мойщицы полов.
Царевичи и царевны отправились на молитву в крестовую палату, мамки и няни, пользуясь этим случаем, все разбрелись, кто куда.
При царевне Прасковии, оставшейся в детской, находилась старая мамка, настолько древняя старуха, что только ей удалось сесть на лавку, как сейчас же ее сморило, и она крепко заснула.
Любознательному, бойкому ребёнку не терпится, хочется узнать, что делается там, вне их детской.
Царевна, крадучись, чтобы не разбудить старуху, выбралась из хором  в один из переходов.
Поломойки, занятые спешной работой, не обратили на неё внимания, только одна молодая девушка улыбнулась царевне и спросила:
- Почто сюда вышла, ножки промочишь?
Бойкая девочка смутилась, но сейчас же ответила:
- Не промочу, у меня башмаки новые, царь-батюшка подарил.
- Ишь, как тебя он балует, всё по твоему желанию делает, царевна! – усмехнулась девушка.
Ребёнок, довольный, что с ним говорит посторонний человек, ещё веселее защебетала:
- Батюшка для меня всё делает, о Свят праздник ему диковинную птицу привезут, упрошу я его, чтобы он мне её подарил!
- Коли любишь ты, царевна, птичек, дозволь мне тебе одну певунью принести, такой, поди, по всей Москве и не найдёшь. Тятенька мой в лесу ещё по весне изымал её, с тех пор в моей горенке в клетке висит, меня по вечерам тешит.
Глаза ребёнка загорелись желанием получить скорее такую редкую птичку.
- Принеси её мне, принеси! – стала просить она поломойку.
- Сказала, что принесу, значит так и будет, - согласилась девушка, отжимая сильными руками мокрую тряпку.
- Ишь ты куда, царевна, убежала, - раздался скрипучий голос старой мамки, проснувшейся и не нашедшей ребёнка в детской. – А я-то тебя искала, искала, думала, спряталась куда от меня в угол! Ступай в горницу, негоже тебе здесь с поломойками быть!
- Так не забудешь, принесёшь? – звонко спрашивала она девушку уже на пороге детской.
Поломойка только кивнула ей в подтверждение головой. Они обе не подозревали, как трудно пробраться постороннему в «верх».

VII.

Настала Пасха.
Отошла Светлая заутреня, началось «христосование» с государем в Успенском соборе.
Прославивши Христа, явились в золотую палату патриарх и митрополит с прочими духовными чинами.
Отстоял Алексей Михайлович позднюю обедню, вернувшись из церкви, прошёл в покой царицы и начал «жаловать к руке» и раздавать писанки мамкам, нянькам, верховым боярыням, казначеям, постельницким и прочей женской челяди на верху.
За ними потянулись наплечные мастера (портные), дворовые «у крюка», - мовники, иконники, постельные, сторожа, истопники.
Всех одарил раскрашенными яйцами царь, всех к руке  допустил.
- Просится, кучится, государь, увидеть твои пресветлые очи и челом тебе бить парсунный мейстер, тальянец Рудерик Мартын, - сказал окольничий, низко кланяясь царю, когда он отпустил последнего поздравителя.
- Впусти его, - весёлым голосом отозвался Алексей Михайлович, - мне допрежь оного сказывали, что ладит диковинной птицей челом мне бить! Посмотрим, что это за диво!
По знаку боярина, в покои царицы был введён Итальянец-портретист; в руках его была большая, закрытая лоскутом материи клетка.
Он стал на одно колено перед государем, плохо выговаривая по-русски, и указав на клетку, напыщенно сказал:
- Всесильный властитель русской земли, царь, приношу тебе в дар птицу, какую очень трудно найти наверно в целом мире.
С этими словами он поцеловал руку царя.
- Спасибо тебе, мейстер Рудерик, - ласково промолвил Алексей Михайлович, - а ну, покажи-ка твою диковинную птицу.
Итальянец поспешил снять покрывало с клетки…
Странная птица, пёстро оперённая, вытянула шею и закурлыкала. Перья на её шее в виде блестящего ожерелья красиво топорщились.
Птицей залюбовались все; действительно, она была очень красива.
- Ещё раз спасибо тебе, мейстер Рудерик, за подарок, а после получишь мой отдар. Скажи, как её зовут?
- По-русски её называют: Гамаюн, и здесь в России такой птицы ещё никогда не было, - ответил с гордостью портретист.
- А петь она может? – допытывался царь.
- Нет, она не поёт…
- А жаль, право, жаль, - с сожалением заметил Алексей Михайлович, - сколь премудр Творец Небесный: одной дал красивые перья, а другую научил хорошо петь!
Отпустив благосклонным движением головы Итальянца, царь удалился в детскую и велел принести туда и птицу.

VIII.

С самого раннего утра томилась маленькая царевна, ожидавшая с нетерпением прихода поломойки, обещавшей принести ей певунью.
«Обманула, не принесёт она птичку!» - печально думал ребёнок. Ей не представлялось, как трудно, почти невозможно пробраться постороннему человеку в царский «верх».
Но желание простой, бедной девушки порадовать «царское дитё» помогло ей преодолеть все препятствия.
По случаю великого дня стража плохо охраняла входы, и девушке, спрятавшей маленькую клетку с птицей под платок, накинутый на голову, удалось пробраться в верховые переходы, а оттуда до детских хором было недалеко.
И здесь посчастливилось поломойке: все обитатели детской палаты отправились в церковь.
Окинув глазами пустую детскую, девушка поставила на оконце клетку.
Маленькая серая птичка, сидевшая до сих пор нахохлившись, согретая лучами солнца, подав шею в окно, весело встрепенулась, припрыгнула на жёрдочке и звонко запела.
Хозяйка её испуганно вздрогнула, печально на прощанье кивнула своей любимице-пташке и выбежала поскорей из детской.
Ей стало жаль маленькой певуньи, с которой она сжилась за долгую зиму.
Выйти с «верха» было легче, чем войти, стража не остановила поломойку, и она благополучно выскользнула на двор.
Государь пришёл в детскую, чтобы подарить царевнам диковинную птицу.
При входе его встретил весёлый гомон, и едва переступил он порог, как вся детская обратилась к нему.
- Спасибо, батюшка, за подарок, - заговорили дети, - обрадовал ты им нас!
Алексей Михайлович озабоченно пожал плечами, он недоумевал, где же могли дети видеть и узнать о только что полученном им Гамаюне?
- Поёт она уж больно затейно, всё бы её только слушать, - заметил кто-то из царевен.
- Ты вот пришёл, батюшка, она испугалась и петь перестала! – надув губки, проговорила младшая царевна, не отходя от маленькой клетки и не спуская глаз с серенькой птички.
Дьяки, пыхтя и отдуваясь, втащили в эту минуту в хоромы тяжёлую клетку.
При виде нарядной птицы дети от радости запрыгали.
- Вот мой подарок, - проговорил всё ещё изумлённый царь и, подойдя к царевне Прасковье, спросил:
- А соловка-то у вас откуда?
Все мамки, няни, служилые боярыни наклонили повинно головы, не знали и сами дети, откуда появилась голосистая певунья.
Одна только маленькая царевна, широко раскрыв глазки, наивно сказала:
- Если не ты, батюшка, её мне подарил, значит она принесла, как сказала.
- Кто такая «она»? – нахмурив брови, спросил царь и строго посмотрел на служащих.
- Да ведь та, что полы здесь мыла, - смело ответила девочка, - она мне обещала принести птичку, и принесла. Не брани её, батюшка!
Алексей Михайлович улыбнулся. Он был доволен радостью любимой дочери, простил виновных в пропуске чужого стражников, велел отыскать бедную поломойку и определил её в «верх» в няни.

(«Новое Время»)
(Подготовка текста и публикация М.А. Бирюковой).