Большая Якиманка, дом 50

       Доходный дом номер 50 на Большой Якиманке был построен в 1910 году в стиле модерн архитектором В. А. Мазырином рядом с церковью Ивана Воина (XVII век). Пятиэтажный, кирпичный дом имел форму большого квадрата с внутренним заасфальтированным двором, который в послевоенное время имел грустный вид – без единого зелёного кустика, только в трещинах старого асфальта кое-где пробивалась чахлая травка. В подъезды входили со двора, а во двор с улицы – через высокую арку с металлическими воротами и калиткой в них. Стены в доме были толстые, квартиры большие, парадные лестницы – широкие. В каждом подъезде имелась ещё и чёрная, довольно узкая лестница, на которую выходили через дверь на кухне. После революции дом стал коммунальным. Снесли дом в 1984 году при реконструкции и расширении улицы.
       Моя бабушка Ефросинья много лет жила и вырастила своих детей в доме 50 по улице Большая Якиманка в большой, шести комнатной угловой коммуналке на четвёртом этаже. Из окна небольшой (около 12 квадратных метров) бабушкиной комнатки была видна церковь Ивана Воина и весь большой церковный двор. Огромная прихожая квартиры была разделена на два квадратных холла. В первый холл выходили двери трёх комнат, во втором холле с левой его стороны располагались двери в другие три комнаты, с правой стороны находились туалет и ванная комната, прямо – вход в большую квадратную кухню.
        Летом 1945 года, мне было восемь лет, мы с мамой три месяца жили у бабушки, пока мама училась на курсах повышения квалификации врачей. У бабушки в это время жила ещё одна внучка – моя двоюродная сестра Галя, которой не было ещё и пяти лет. Её родители работали на севере (Отец был военный инженер-строитель.) и болезненную девочку на время бабушка взяла к себе. Входная дверь в бабушкиной комнате была в левом углу, сразу напротив неё стоял боком к стене платяной шкаф, за шкафом вдоль стены была металлическая, высокая, с шишечками и панцирной сеткой кровать. На этой кровати мы с мамой спали вдвоём. У противоположной стены, справа от окна стоял большой буфет. Ещё в комнате был кожаный диван, на котором спали бабушка и Галя и квадратный обеденный стол посредине комнаты. Подоконник у окна был большой, широкий, расстояние от внешней до внутренней рамы составляло не менее двадцати сантиметров. В холодную погоду между рамами бабушка хранила скоропортящиеся продукты.
       В кухне имелось, кажется, два окна, две газовые плиты, раковина с краном, из которого текла холодная вода, и вдоль стен пять кухонных столов – по число семей. Ванная комната была довольно большой, под высоким потолком – окно в кухню, в углу чугунная колонка, которую топили дровами, чтобы нагреть воду для мытья. Летом 1945 года ванную не топили – не было дров, все раз в неделю ходили в ближайшую общественную баню или грели на плите ведро воды и мылись в ванне.
       Рядом с бабушкой в десяти метровой комнате жила одинокая пожилая женщина, которую звали Ксюша. Бабушка и Ксюша дружили, они до пенсии работали вместе в трамвайном депо и получили свои комнаты от работы ещё в начале двадцатых годов. Семью, которая жила в третьей комнате второго холла я на помню. Знаменитостью в квартире были родители Алексея Стаханова, того самого передовика-шахтёра, с которого началось в стране стахановское движение. Они занимали две комнаты первого холла. Мать Стаханова была переполнена чувством собственного достоинства, считала себя главной в квартире. Отца Стаханова я плохо помню. Сам Алексей Стаханов с семьёй жил в доме на набережной рядом с кинотеатром Ударник. Иногда он навещал родителей, я его видела, но он не произвёл на меня никакого впечатления – человек как человек, ничего особенного. Ближайших   соседей Стахановых я совсем не помню.
       Не могу сказать, что все жители квартиры очень дружили между собой. Бабушка дружила с Ксюшей, кто ещё с кем дружил я, наверное, не интересовалась. Однако, жили очень мирно, по крайней мере, за три месяца, которые я жила в этой квартире, никаких громких скандалов я не запомнила. Газовые плиты на кухне были четырёх конфорочные, за каждой семьёй была закреплена одна конфорка, которую другие никогда не занимали. Три свободные конфорки использовали при необходимости по договорённости. Бельё стирали и вешали на кухне по очереди, убирали места общего пользования тоже по очереди – был согласован специальный график. Электросчётчик, кажется, был один. Я бы, наверное, заметила, если бы в прихожей висело много счётчиков, как я видела, однажды, уже в начале 60-ых годов, в одной коммуналке в Питере (Тогда – Ленинграде.) Звонок на входной двери тоже был один – это я хорошо помню, так как гулять на церковный двор мы с Галей ходили одни.
      Двор церкви Ивана Воина до реконструкции Большой Якиманки был значительно больше, чем сейчас. С двух сторон – напротив входа в церковь и справа от входа (если стоять лицом к нему) – была высокая чугунная ограда на мощном кирпичном фундаменте. С двух других сторон стоял просто кирпичный забор, в котором в нескольких местах были проломы. Попасть на церковный двор из бабушкиной квартиры можно было двумя путями. Первый путь был цивилизованный – спуститься из квартиры по парадной лестнице, выйти на Большую Якиманку и, пройдя совсем немного в лево, войти в калитку в воротах церковного двора. Второй путь был очень коротким – спуститься по узкой чёрной лестнице и, пройдя метров десять-пятнадцать мимо помойки, по битым кирпичам выйти через пролом в заборе. Мы с Галей пользовались обеими дорогами.
        От ворот к входу в церковь шла довольно широкая асфальтированная дорожка. Всю территорию двора покрывала чахлая травка, только вдоль ограды, отгороженная низеньким заборчиком росла густая высокая трава. К середине лета там выросла и зацвела пижма. Мы рвали эти жёлтые цветочки-таблетки и играли с ними, в том числе, засовывали их в рот кукле, играя в доктора. После такого лечения моя кукла с закрывающимися глазами перестала закрывать глаза и маме пришлось вскрыть её голову и вытряхнуть оттуда всякую дрянь, которую мы напихали, что бы простенький механизм управляющий глазами мог работать.
        В церковном дворе гуляли, кроме нас, и другие дети. Я, кажется, в первый же день познакомилась с моей ровесницей Кирой и всё лето мы чаще всего играли втроём. Отец Киры был священником. Семья жила в одноэтажном деревянном, бревенчатом доме при церкви. Этот хорошенький дом был построен ещё в XVIII веке, сразу после возведения церкви. Его тоже снесли. Фасад домика выходил на улицу, вход был из маленького дворика, отгороженного от церковного дощатым забором. Войти в дворик можно было и с улицы и от церкви через массивные калитки, которые изнутри запирались. На территории дворика росли цветы и какие-то кусты. Иногда мы играли и в маленьком дворике, конечно, не в шумные игры – чаще всего читали по очереди с Кирой вслух сказки, а Галя слушала. В большом дворе мы играли часто в подвижные игры – в классики, в мяч, в салочки, в прятки, прыгали на прыгалках и через верёвочку.
     После нашего переезда с севера в Подмосковье, бабушка стала жить с нами, а в её комнатке поселился её сын (мой дядя Боря) с семьёй. Мы с мамой часто навещали её брата Борю. В те времена родственники  общались активнее, чем сейчас, частенько ездили, друг к другу в гости. К нам все приезжали  в конце октября на мой день рождения. Седьмого ноября обычно собирались на Якиманке, тем более, что в начале ноября был день рождения тёти Кати – Бориной жены. Собиралось там много народу – как уж умещались – не помню. Мы – дети, посидев немного за столом, шли играть в холл, часто в шумные игры, но бездетных соседей это очевидно не раздражало, они не делали нам замечаний.
      В самом конце сороковых годов тётя Катя (Она работала в ВИАМе и была уже кандидатом наук.) получила от работы комнату в Измайлове, в двухкомнатной квартире. Бабушку уговорили поменяться комнатами с их соседкой – всё равно, ведь, она в своей комнате жить не собиралась. У дяди Бори с семьёй появилась отдельная квартира, и я больше не бывала в старой коммуналке.