Степанида

Рассказ о том, как совхозный тракторист Фёдор приударил за красавицей-дояркой Степанидой... и о том, что из этого вышло.

* * *
Колокольчики и кашка покорно склоняли свои мокрые от росы головы под тяжёлыми сапожищами тракториста Фёдора. Тот застыл у плетня, заворожённо уставившись на выплывавшую из тумана Степаниду. Раскачивался в её руке полный молока подойник, раскачивались под распахнутой стёганой курткой и тёмным рабочим халатом её полные груди.

Фёдор сглотнул, обнаружив прилипшую к нижней губе цигарку, торопливо выплюнул её в примятую траву и, яростно жалея, что при нём нету мятного «Орбита», шагнул навстречу Степаниде. Та сурово взглянула на него из-под надвинутого на самые брови платка.

Степанида была разведёнкой, получившей этот статус на днях, наконец расставшись со сгинувшим где-то в столицах непутёвым мужем. Об этом факте Фёдору по секрету сообщила почтальонша Фрося, ближайшая Степанидина подруга. Фёдор тешил себя надеждой, что Фрося понимает, какой он справный мужик, и потому, сама будучи обременённой семьёй и детьми, желает подруге простого бабьего счастья.

У Степаниды же сын был только один — Гришка, оболтус лет семнадцати, сейчас обучавшийся в городском технаре и потому дома отсутствовавший. Впрочем, прикатывал он в родной село часто — на железяке, именуемой скутером, но сейчас его опять не было. Фёдор тихо надеялся на то, что осенью Гришку загребут в армию, и он перестанет мешать материной личной жизни. Каковую Фёдор был твёрдо намерен Степаниде обеспечить.

Он молодецки подтянул поясной ремень и чуть ли не строевым шагом приблизился к Степаниде, пробормотав про себя:

— Я телом в прахе истлеваю, умом громам повелеваю.

Эта строчка из стиха какого-то сильно дореволюционного поэта ему ужасно нравилась и немало помогала в трудные минуты.

— Чего? — оторопело спросила Степанида, остановившись.

Дальше Фёдор, как потом самокритично себе признавался, сглупил. Свалял большущего дурака. Кем, очевидно, и являлся. Потому что вместо того, чтобы важно и торжественно повторить для Степаниды произнесённую цитату или хотя бы поздороваться по-человечески, а не типа «Разрешите вам впендюрить», он молча и быстро просунул обе руки под распахнутую куртку доярки. И аж вспотел от удовольствия, ощутив, как наполнились его пригоршни тугим и упругим.

Но в следующую секунду он уже сидел на траве и ошалело отфыркивался: Степанида с размаху перевернула ему на голову свой подойник, пребольно стукнув по макушке жестяным краем. Теперь по его лицу струились настоящие молочные реки, заливаясь за ворот рубахи.

— Мля, — простонал Фёдор, с тоскою глядя, как Степанида широкими шагами удаляется обратно к коровнику, горделиво неся пустой подойник. — Надо было хоть цветочков ей, что ли, нарвать…

Залитые молоком колокольчики печально покивали в ответ.

* * *

При следующей встрече со Степанидой, которую он сызнова подкараулил возле коровника, но уже когда она возвращалась домой, Фёдор поступил как намеревался. То есть преподнёс доярке букет цветов.

Нет, он не стал обрывать полевые колокольчики или там ещё какое откровенное сено. Он ободрал клумбу с астрами возле поселкового совета. Ночью, чтобы не палиться. У соседки по правую руку, бабки Груни, тоже росли на грядках гладиолусы, но к ней соваться Фёдор и вовсе не рискнул — бабка Груня вполне была способна засунуть ему ворованный букет туда, куда солнце не заглядывает. Ну её.

Короче, Фёдор встретил Степаниду у забора галантно, как заправский мушкетёр: сдёрнул с головы кепку, торжественно вручил доярке букет розовых и белых астр и отступил на шаг, дабы Степанида не вообразила, что он сейчас снова накинется на неё как питекантроп.

Та строго взглянула на него из-под всегдашнего платка, и Фёдор слегка оробел: а вдруг доярка выхватит у него букет и отчехвостит им непрошеного ухажёра похуже бабки Груни? Но нет — Степанида букет приняла, правда, небрежно опустила его к земле, и зашагала к дому, не дожидаясь Фёдора.

Но тот сдаваться не собирался: догнав доярку парой широких шагов, он церемонно проговорил:

— В прошлый раз, Степанида Ивановна, между нами некое недоразумение произошло. Прошу прощения, более не повторится.

Та чуть скосила в его сторону яркие синие глаза, но снова промолчала, продолжая вышагивать по улице.

Чуток приободрившийся Фёдор закончил свою заранее заготовленную речь следующим пассажем:

— Хочу надеяться, что наше общение впредь продолжится без недоразумений.

Степанида вновь покосилась на него и насмешливо спросила:

— А что ж, Дарью уже не обхаживаешь?

Дарья была товаркой Степаниды, тоже дояркой и, конечно, не могла не рассказать той о притязаниях Фёдора. Он жил бобылём уже с год после того, как жена укатила от него в город с завклубом. А что же, Фёдор не живой мужик, что ли, один куковать должен?

— Не сошлись характерами, — честно ответствовал он.

— И с женой не сошлись? — лукаво прищурилась Степанида.

Фёдор набычился и замолчал. Обида на неверную супругу ещё глодала его раненое сердце.

— А если Марья вернётся? — не унималась Степанида, попадая в самое больное.

— Не приму вертихвостку, — сурово отрезал Фёдор.

Доярка чуть сбавила шаг и сменила тему:

— Почём ты знаешь, что я с тобой характером сойдусь? Может, у нас, как у тебя с Дашкой, ничего не получится?

Фёдор мог бы по чесноку ответить, что до этого момента он успеет хоть ещё раз помять полные Степанидины груди… и, если повезёт, прямо сегодня вечером, ведь то, что она его не гнала, о чём-то да говорило?! Может, и Степанида истосковалась по ласке? Он даже взмок от этой шальной мысли.

Но нет. Ему не повезло, причём дважды.

Едва они дошагали до Степанидиной калитки, та распахнулась, и из неё навстречу им вышел здоровенный парень в кожаных штанах и такой же жилетке на голое тело. Обалдевший Фёдор узнал сына Степаниды Гришку, только внимательно присмотревшись. Виски у парня были выбриты, остатки чёрных волос стояли дыбом, словно у какого-то дикаря, а на мускулистой груди болталась толстенная цепь с крестом, как у попа в местной церкви.

Смерив Фёдора неприязненным взглядом и не удостоив его приветствием, Гришка проговорил гулким басом:

— Мамань, я там печку растопил, блинов твоих хочу на ужин. Соскучился.

— Сейчас, сыночка, — ласково пропела в ответ та, снова лукаво стрельнув в сторону Фёдора своим синим взглядом.

«Когда ж ты прикатить-то успел, ведь не было тебя тут, долбоёба», — сокрушённо подумал Фёдор и откланялся. То бишь мужественно кивнул матери с сыном на прощание и попятился на тропку, по которой они пришли, а оттуда — на центральную улицу.

Там его ждал второй облом. То есть глава поселковой администрации Петрович, который при виде тракториста упёр руки в могучие бока (ещё один бугаина) и взревел надсадно:

— Тебя-то мне и надо, Федька! Это ты клумбу возле администрации ободрал?! Не отпирайся, тебя Матвеевна видела!

У вездесущей бабки Матвеевны нюх был как у собаки, а глаз — как у орла, хоть и исполнилось ей сто лет в обед.

— Я, — честно повинился Фёдор и, видя, что глава наливается краской, словно переспелый помидор, торопливо добавил: — За Степанидой ухаживаю, Иван Петрович… с самыми серьёзными намерениями!

Петрович выпустил воздух из могучей груди, почесал в затылке и хмыкнул, глядя на потупившегося тракториста:

— Ладно, прощаю, всё равно астры эти уже отцвели. Но чтоб больше!.. — он повертел перед носом Фёдора внушительных размеров мозолистым кулаком.

Фёдор собрался было ляпнуть: «Так отцвели же», но вовремя прикусил язык и только кивнул.

Следовало выработать другой план действий в отношении Степаниды, да побыстрее.

* * *

Что делать с неприступной дояркой, Фёдор знал и почти не сомневался: как только Степанида окажется в его жадных руках, она тут же растает, как топлёное масло на раскалённой сковороде. Фёдор чуял, что Степанида действительно истосковалась по ласке не меньше него и с готовностью отзовётся. Вспомнить только, с какой страстью она нахлобучила ему на голову подойник — сразу видно, горячая женщина!

Готовясь к новому свиданию, которое, чем чёрт не шутит, могло закончиться полной капитуляцией доярки и его, Фёдора, триумфом, тот даже оскоромился. Краснея, пыхтя, очарованно матерясь и даже пару раз передёрнув, он просмотрел в Интернете несколько порнороликов и досконально изучил механику актов, которые доселе считал простейшими. Ан нет! Просто только кошки родятся, как оказалось.

Фёдор с огромным интересом изучил найденную матчасть, и его в ней ничто не покоробило. Надо было только сгонять в райцентр и купить побольше резины да какого-нибудь вазелина, вот и всё.

Короче, он твёрдо намеревался показать Степаниде чудеса Большого Секса и произвести тем самым неизгладимое впечатление.

Вопрос состоял только в том, как к этому Большому Сексу Степаниду подвести. Учитывая, что пакостник Гришка, её сыночек, прочно засел дома и в городской технарь, по сведениям почтальонши Фроси, Степанидиной подруги, пока возвращаться не собирался. Вроде как практику в родном совхозе проходить приехал. А какая там практика? Гонял по дискачам на своём тарахтящем мопеде, скутере то есть, по-новомодному говоря. И понять, когда он вернётся с гулек, чтобы с чувством, толком, расстановкой обхаживать Степаниду, не было никакой возможности.

«Я телом в прахе истлеваю», в общем, как хорошо сказал дореволюционный поэт Державин. Кстати, Фёдор не поленился слазить в Яндекс и за этим вопросом.

Тем не менее надежды он не терял, будучи по жизни оптимистом, и потому оборудовал себе лёжку в кустах напротив Степанидиного дома, с биноклем в руках и термосом с чаем под боком, чтобы выявить закономерности Гришкиных отлучек. Естественно, по выходным, когда сам не работал.

Он с удовольствием наблюдал, как скользит по белым занавескам Степанидина тень, как, выходя на крыльцо, женщина вытряхивает половики или широкими шагами направляется к курятнику, где тут же поднималось заполошное кудахтанье в ожидании кормёжки. Возилась Степанида и на огороде, предоставляя Фёдору полную возможность любоваться своим крепким, ладным телом. Всё, что бы она ни делала, так и кипело у неё в руках. Фёдор едва слюни не ронял, представляя себе доярку в позах и ситуациях, которые давеча подсмотрел в срамных роликах.

И вот в один из таких тайных визитов к дому Степаниды он вдруг увидел, как хозяйка вышла за калитку и неприметной в полумраке тропкой направилась к опушке леса. Гришка с ней не пошёл.

Сердце у Фёдора ёкнуло. А потом гулко заколотилось. За грибами, что ли, Степанида собралась? Так вечер уже наступал, какие грибы? И корзинки при ней не было.

Тем не менее это был его шанс ещё раз без помех поговорить с дояркой, попробовать как-то расположить её к себе, улестить, короче. Пригибаясь к земле, будто партизанский разведчик, Фёдор заскользил по следам Степаниды, то и дело прячась в кустах, когда ему казалось, что она вот-вот обернётся. Но она не оборачивалась, шла себе и шла — лёгкой быстрой поступью. Фёдор даже залюбовался, хотя был очень занят: изо всех сил сдерживал дыхание, стараясь поспеть за Степанидой и не выдать себя.

Наконец женщина достигла лесной опушки и вот тут действительно внимательно оглянулась по сторонам. Фёдор рухнул в траву, как подкошенный, но, к счастью, остался незамеченным. Хотя почему «к счастью»? Ему бы точно следовало уже подняться во весь рост и начать охмурять Степаниду. В лесу, кроме них, никого не было: ходившие за грибами и ягодами вездесущие бабки приникли к экранам телевизоров, просматривая очередную серию «Никогда не говори никогда», а их пронырливые внуки — к экранам своих компов, ноутов или смартфонов.

Однако Фёдор почему-то робел. Когда Степанида вступила на протоптанную тропку и углубилась в чащу, он просто последовал за ней, стараясь полегче ступать, не сопеть и готовясь прикинуться коряжкой, если женщина опять обернётся.

Но она шла и шла, пока тропинка не закончилась на усыпанном галькой берегу небольшого озера, куда впадала пролегавшая близ посёлка речушка и куда все местные ребятишки обычно ходили купаться в жару. Лужа-лужей, но и сам Фёдор иногда был не прочь освежиться. Но сейчас! Будто пригвождённый к месту, он застыл, наблюдая за тем, как Степанида начинает медленно расстёгивать свою куртку. «Неужто совсем растелешится?! Неужто купаться пойдёт?» Только эти две мысли толклись в готовом лопнуть от напряжения мозгу тракториста.

На негнущихся ногах он сделал несколько неверных шагов, уже не заботясь о том, что Степанида увидит его. Увидит, ну и что?

Она действительно обернулась — озорно, а вовсе не сердито сверкнули её синие глаза. Русые волосы падали ей на круглые плечи — впервые Фёдор встретил её без обычного полувдовьего платка. Вместо какой-нибудь прозрачной исподней рубашонки или лифчика на бретельках на ней была белая мужская футболка, сильно оттопыривавшаяся на высокой груди. И резиновые сапоги. И ничего боле.

Фёдор, кажется, даже зарычал. Или застонал. Он вытянул вперёд дрожавшую пятерню, даже не для того, чтобы сгрести Степаниду или жадно облапать — просто чуть коснуться этакой неописуемой красотищи.

Но Степанида с лёгким, как звон колокольчика, смешком повернулась и снова побежала в лес, под сень деревьев, будто забыв о сброшенной на озёрную гальку одежде — куртке и халатике. Задыхаясь, Фёдор ринулся следом, не думая о том, что сопит как медведь. Пот заливал ему глаза, поэтому он не сразу понял, что прямо перед ним по тропке, стремительно перебирая длинными ногами, бежит уже не Степанида, а… лосиха! Да, самая настоящая лосиха, с рыжевато-бурой шерстью, крепконогая, комолая. Мелькал её короткий хвост. На бегу она обернулась и лукаво покосилась на Фёдора одним блестящим большим глазом.

— Стой! — выдохнул тот хрипло и потрясённо… и со всей прыти врезался башкой в корявый дубовый ствол. В голову будто пчелиный рой ворвался, и Фёдор, как подрубленный, осел на жухлую траву.

Когда он пришёл в себя, стояла почти что непроглядная ночь. Глухо ухал на дубовом суку филин, в кустах неподалёку кто-то возился, наверное, ёж или барсук. Когда Фёдор пошевелился и со стоном сел, держась за разбитый лоб, всё настороженно притихло.

Кряхтя, он поднялся на ноги, включил фонарь на мобильнике и направился обратно к озеру, ни на что особо не надеясь.

Как он и ожидал, Степанидиной справы там не оказалось, как и самой доярки. Будто бы примстилось ему всё. Может, в самом деле примстилось?

Но всем своим нутром Фёдор чуял, что нет. Степанида и вправду обернулась лосихой, лесной царицей, владеющей этим бором так же безраздельно, как своим коровником. Балакали же в посёлке, что, мол, видели огроменную величавую зверюгу то там, то сям.

«Ещё подстрелит кто!» — озаботился вдруг Фёдор и аж холодной испариной покрылся.

Нет, Степаниды он вовсе не испугался. Наоборот, понял, что теперь пуще прежнего будет за нею смотреть.

Мало ли что.

* * *

С той самой волшебной, клятой, дикой ночи, когда тракторист Фёдор за дояркой Степанидой на берег озерца отправился и подглядел, как снимает она немудрящую свою одежонку и бежит в лес, на него через плечо своё белое лукаво оборачиваясь, — так вот, с той ночи окончательно лишился Фёдор покоя. Мерещилось ему это даже наяву.

Снова и снова видел он, как летит Степанида через редколесье, а овражки да прогалины будто сами под её длинные ноги стелются. И как неутомимо эти стройные ноги в резиновых сапогах каждую полянку меряют. И как опять оглядывается она, а на скуластом лице яркие синие глаза насмешливо блестят. И филин где-то в шумливых кронах ухает, ухает так, что мороз Фёдора вдоль спины продирает. Но только знает он, что должен Степаниду догнать.

И тут — р-раз! — и исчезла Степанида, а вместо неё помчалась по лесу молодая лосиха, стройными ногами перебирая, высоко крепкий свой зад на бегу подбрасывая.

Просыпался после таких снов Фёдор с очугуневшей головой, только и мог, что идти на кухню, шлёпая босыми пятками по выщербленным половицам, хватать чайник да глотать прямо из носика пахнущую хлоркой тёплую воду.

К самой же Степаниде Фёдор теперь соваться не смел. Даже лёжку свою заветную, что напротив её дома в кустах обустроил, и ту покинул. Потому как понимал он: дано ему было лишь однажды за дивом дивным, чудом чудным подсмотреть, и никакие его пошлые да срамные мысли эдакого дива даже краем касаться не должны.

Измаялся Фёдор, извёлся весь, схуднул даже, так что соседка его, бабка Груня, то в калитку в заборе к нему назойливо пролезала, то на дороге перестревала, чтобы всучить блюдо с блинами ли, оладушками румяными, заботливо прикрытое чистым рушником. И всё качала головой да приговаривала:

— Жениться тебе, Федя, надоть. А то знаешь что намеднись Елена Малышева по телевизору-то говорила? Что чахнет мужик без бабьей-то ласки, скукоживается. Болеть начинает!

Фёдор только вяло отмахивался, но оладушки брал. А толку-то с них?

Так прошло недели три, и за это время Фёдор троих городских охотничков, ухарей несчастных понаехавших, на опушке заповедного леса встретил, чтобы зубы им пересчитать да участковым Михалычем пригрозить. Улепётывали как миленькие, невнятную брань да угрозы выкрикивая. Фёдор только усмехался. Пущай орут, дурни. Лицензии нету, а охотиться лезут. А ну как пульнёт такой дурак в Степаниду, лосихой её приметив? От мысли такой Фёдор немедля весь горячим потом покрывался и готов был в лесу каждую ночь торчать, чтобы Степаниду от беды злой оборонить, а представится снова случай — и увидеть.

Только не приходила она боле в лес.

И вот во время одного из своих дежурств задремал Фёдор на расстеленной куртке. Задремал, и примстилось ему, что снова гонится он по редколесью за лосихой — Степанидой, только уже не Фёдор он Ткачёв, мужик почти сорока лет от роду, в армии отслуживший, сельхозучилище закончивший бобыль, без малого двадцать лет в совхозе отработавший. А… лось. Самый настоящий лось. Корона тяжеленная рогов его голову украшает, в груди мохнатой, тёмно-бурой, сердце гулко и восторженно бухает. Потому как нагоняет он свою лосиху, а та будто нарочно — и ведь в самом деле нарочно! — замедляет свой яростный бег да мычит призывно. Затрубил тогда Фёдор от радости на весь лес, сообразив, что вот же она, его суженая Степанида! И что хочет она его с равной его собственному желанию силой.

Протрубил он ещё раз и подлетел к Степаниде, тяжело боками поводившей, а бока те крутые аж взмокли от бега.

«И чего, спрашивается, убегала, дурочка?» — хотел он сказать ласково, рысцой неловкой к ней подскакав. Но вместо человеческих слов снова негромкий мык из его горла вырвался. А Степанида повернулась к нему и положила длинную свою комолую голову ему на спину. Фёдор растаял весь, даже ноги у него задрожали от такой доверчивости. Всё, всё он Степаниде отдать был готов. Вот только взбрыкнула она вдруг задними ногами, будто оленуха какая, и игриво так к Фёдору задом повернулась. Взопрел тут он совсем, робко морду опустил, губами зашлёпал, принюхиваясь к запаху её острому, призывному.

А потом обнял и наземь повалил.

Что такое?! Не лосиха это уже была! Раскинувшись на влажной от росы траве, перед ним лежала красавица-доярка, столько времени голову ему морочившая, лежала во всей своей бабьей красе да силе. Груди полные круглятся, соски-ягоды вверх задорно торчат, ноги длинные в стороны разведены, а между ними ждёт его заветное место, темнеет влажно, ничем не скрытое.

Взревел тут Фёдор не хуже лося-одинца и грохнулся на траву между длинных этих ног так, что коленки себе отшиб. Да ладно коленки — крыша у него и вовсе поехала. Забыл он всю любовную науку, какую прилежно по Интернетам изучал которую неделю, подхватил Степаниду под упругие прохладные ягодицы и насадил на себя, на торчавшую свою дубину — как по маслу вошёл. До того она была скользкой да горячей, страсть. Так что Фёдор напрочь обеспамятел, то вскидываясь, то снова приникая к Степаниде, к её крепким грудям, белой шее, назад истомно откинувшейся, да тёплым, как хлеб, плечам.

Так скакали они до самого рассвета, пока солнышко лучами розовыми лесок не озарило.

Глянул тогда Фёдор ошалело в счастливое Степанидино лицо с сияющими синими глазами да губами искусанными и едва не заплакал. Понял он наконец, что совсем его она, ему одному досталась.

И что таких хмельных, диких, отчаянных ночей у них будет превеликое множество. Найдут они где встретиться, даже если Степанида откажется к нему в дом переехать: у озерца ли на опушке, на сеновале за плетнём или хоть в том же коровнике.

И ещё втайне возмечтал Фёдор хоть на одну из таких ночей остаться всё-таки лосем.

КОНЕЦ