Современники о Евгении Евтушенко

Из повести "Как стать кинозвездой"

     «Евгений Евтушенко – своего рода стихийное бедствие. Явление его похоже на извержение солидного вулкана или небольшое землетрясение. Или на тропический ураган с ласковым именем «Женя», – так, или примерно так, я думаю всякий раз, когда он возникает и моей жизни.
      Веселая первомайская демонстрация, на которой мы познакомились и я с присущей юности легкостью пригласил знаменитого поэта к нам домой почитать стихи моей жены, давно отшумела.
      Не однажды мы встречались и потом – в Москве и у нас в Казани. Но с тех самых пор у меня осталось ощущение, что, когда мы расстаёмся, уходит некий волшебный поезд и еще не поздно побежать за ним – тогда, быть может, удастся вскочить на последнюю ступеньку. В чем-то это чувство сродни надежде, что в нашей судьбе непременно случатся события прекрасные и удивительные. Этой надеждой меня – да и не только меня – наполняла его поэзия.
     В первый же вечер он произнес свою сакраментальную фразу: «Зовите меня просто Женя». С тех пор мы с женой так и называем его, но, разумеется, за глаза.
     Бывает, что и я нарушаю его спокойствие, когда, пользуясь давним знакомством, обращаюсь с какой-нибудь просьбой. Чаще всего это вымогательство нового сборника его стихов, достать который потруднее, чем контрамарку в наш оперный театр, где я работаю баритоном.
     Когда эпицентр землетрясения Евгений Александрович перенес в сферу кинематографа, толчки дошли и до меня. Снова мелькнула привычная подножка уходящего поезда, но в этот раз я успел на нее вскочить и удержаться, ухватившись за милиционера – маленькую роль, которую Женя сгоряча пообещал мне в своем фильме.
     Оказалось, не один я вскочил на подножку – поезд набирал ход, с трудом неся тяжесть многочисленных Жениных друзей, знакомых и родственников, облепивших его со всех сторон...
      
     ...На площадке был перерыв – дети обедали. Собственно, это был не обед: из буфета привезли слойки, бутерброды, пирожки. Они стояли – каждый возле своей киномамы или кинобабушки – и ели так, как едят все дети, будто по обязанности, выполняя скучный ритуал, навязанный взрослыми.
     Детские глаза радостно и выжидательно обращались ко всем, кто был рядом. Ребята были чрезвычайно любознательны, вежливы, общительны и внимательны. Они задавали интересные вопросы и с интересом выслушивали даже неинтересные ответы, они всё понимали и ко всему были готовы. Но, перекрывая вокзальный шум, кричали маленькие одинокие души: «Возьмите нас, мы – хорошие!»
      - Расстреливать надо!
      Я вздрогнул.
      - Расстреливать, говорю, надо, - сказал ковбой, стоявший у арки дебаркадера.
      - Кого? – изумился я.
      - А всех, кто детей бросает.
      В мегафон объявили построение. Я не был занят в этом эпизоде и, находясь недалеко от Жени, мог наблюдать, как толпа побежит за поездом, как юный скрипач высунется из вагонного окошка и закричит: «Мама!», а мама отстанет от поезда вместе с толпой и будет смотреть ему вслед в тоске и глицериновых слезах.
      Женя сидел на складном стуле. Вид у него был усталый, даже изможденный. Он, казалось, сам не понимал, что происходит. Когда его о чем-то спрашивали, говорил: «А-а?!», мял лицо, колесил глазами по одному ему ведомому маршруту и ничего не отвечал – как главнокомандующий – ждал какого-то важного донесения. И такой момент настал.
      - Внимание, приготовились, мотор! Пошли, пошли, пошли!
      Толпа двинулась вперед.
      - Пошел поезд! – скомандовал Женя по рации.
      Вагоны были неподвижны. Топот ног участился, догоняющие входили в раж. Застыли вагоны, точно их приварили к рельсам.
      - По-о-езд! – заорал Женя отчаянно-катаральным баритоном. – А-а-а! – он схватился за голову, потому что толпа безнадежно догнала поезд, хотя по сценарию должна была безнадежно отстать.
      И в это время с грохотом и лязгом состав сорвался с места. С крыш едва и взаправду не посыпались каскадеры, не ожидавшие от старых вагонов такой прыти.
      Вдобавок ко всему один старикан из массовки, в азарте вообразивший себя каскадером, прыгнул на подножку, но сорвался и теперь бежал между двумя вагонами боком, словно краб, одной рукой ухватившись за поручень, а другой беспомощно размахивая в воздухе. К счастью, поезд замедлил ход, остановился, и горе-каскадер вылез на платформу. Испуг на его лице перемешался со смущением, и он отчасти напоминал чеховского чиновника, обчихавшего ответработника.
      Состав отогнали назад, народ вернулся на исходный рубеж, а самодеятельного укротителя паровозов объявили персоной нон грата на съемочной площадке...

           ...В ЦДЛ приехали вчетвером: Женя, мы со свояком и каскадер Лена, стройная, узкобедрая, с гладким полудетским лицом и потаенным блеском темных, припухших глаз.
      Пока ехали в машине, Женя разглядывал фотоработы Сергея, профессионально-сдержанно одобрял или не одобрял и говорил о том, что художником-фотографом может быть лишь обеспеченный человек, который не этим занятием зарабатывает на жизнь, ну вот как он сам, к примеру. Время от времени он интригующе-задорно взглядывал на каскадера, а та расположилась тихо в уголке в своей белоснежной японской курточке, молчала, не вмешиваясь в разговор, и лишь отвечала джокондовой улыбкой.
       В машине было тепло, пахло новой кожей сидений, Лениными духами «Клима» и райским дымом Жениных сигарет.
       Москва за окошком казалась уютной, близкой и желанной. Конечно, так было потому, что впереди сидел Женя и сейчас это была его Москва, его Сретенки и Моховые, где ему – и всем – грезилось, что «молод не был я пока еще, а только буду молодым», это здесь на Стромынке «сквозь тихие снежинки» он шептал «люблю», в этой Марьиной-шмарьиной роще учился целоваться, а на Четвертой Мещанской – писать стихи, и вечно ждал свою любовь в Серебряном бору, и его ждали там, за Соколом, и туманны были Патриаршие пруды, и в бултыхающихся заспанных трамваишках ехали все, кого оставил он, ну, а ту, которая оставила его, восторгаясь, несли пароходы и самолеты, и скверы величаво осыпали листья, а в ЦПКО, в ЦПКО многие давно слетели с заколдованного круга, но только не он – пронзивший себя его осью.