Глава VII. Фамилия

Через пару дней беседовал с Анастасией в этом же кабинете, который не выглядел уже для него таким огромным. То ли привык к нему, то ли к своему новому положению, не требующему от него прежней тщательности работы с населением, как раньше. Этим было кому заняться и без него. Он же всего лишь контролировал процесс. В редких случаях вмешиваясь в него.
- Каким образом вы остались в городе?
- Я вернулась из Кякиса… извините, из Кексгольма.
- Причины вашего решения?
- Я похоронила родителей в Кексгольме. Погибли во время авианалёта на станции в Элисанваара.
- У вас было время, чтоб похоронить и благополучно эвакуироваться.
- Я с сыном хочу жить в России.
- Вы понимаете, что ради этого придётся отказаться от финского паспорта?
- Нет, - испугалась. Знала; ещё есть возможность попасть в ряды тех, кто в специально созданных для этой цели лагерях, ждал своего часа отправки в Финляндию. Не было теперь у неё ни отца, ни матери, ни мужа. Один сын. Банки, в которых находились их семейные счета, если не прекратили своё существование, то, из-за стремительно наступающей Красной армии в ближайшее время должны были закрыть большую часть своих филиалов в Европе. Никто уже не сомневался в том, что войдя на территорию Германии, легко добьёт там последний оплот фашистов.
Справившись с собой, сказала:
- Если это требуется, я готова.
- Ваше социальное положение?
- Служащая.
- Место последней работы?
- Архитектурное бюро.
- Вы архитектор?
- Да.
- Городу требуются специалисты, - пытался понять эту женщину. Многое знал про неё. Не из-за того, что располагал доступной информацией, а потому, что ничего, кроме главного не скрывала.  Что же было для неё главным? Фамилия. Интуитивно боялась её. Нет, не той, что досталась от мужа. Слава Богу была хоть и русской, но ничем непримечательной. Что называется, у всех на слуху. А той, доставшейся от предков её отцу, которую был вынужден поменять в смутные, послереволюционные годы, взяв у тестя немецкую. Прежняя являлась слишком яркой для русской истории и могла сыграть роль красной тряпки для «быка», которым был для Анастасии этот человек, ведущий её дело. Сейчас, когда шла война, дедушкину родословную, берущую начало в ставшей агрессором стране, всё же считала менее опасной.
Но какое-то недоверие имелось у капитана, что передал для окончательного решения её дело Савелию Игнатьевичу. Хоть и узнавал в служебном рвении молодого офицера себя, не мог принять его сомнений. Первый раз в жизни было жалко эту женщину.
То, что раздражало и отталкивало его в других, почему-то вызывало некий интерес в нём. Врождённая интеллигентность, что тяжело скрыть, ибо пропитана ей насквозь благодаря воспитанию, образованию, кругу общения и общественному положению, исходила от Анастасии. Прежде не принимал этого в людях, считая надменностью и презрением к нему, как примитивному механизму. Сам же не считал себя таковым. В этом и крылась неприязнь.
Анастасию же, как не советского человека сперва старался понять, как врага. Но, не находя зацепок отвлекался от главного, уходя в область догадок. Они разрушали его прежде хорошо наработанные приёмы. Пусть и казалась русской, говоря без акцента всё же никоим образом не напоминала тех, кто изменился вместе со страной. Родившиеся в ней в один год с Анастасией уже были иными, даже если и получали высшее образование, становясь руководящими работниками. Те же, кто благодаря переданному от родителей мировоззрению так и не изменили отношения к молодой стране были либо репрессированы, либо молчаливо согласны. Что наводило на мысли о готовящемся заговоре. Таких хотелось «расколоть».
В Анастасии же видел некую наивность, что наряду со стремлением остаться, сделав свой выбор казалась ему искренней. Но не эта правдивость заинтересовала его, а прежде всего возможность соучастия, нахождения рядом с человеком сейчас, в данный момент постигающим новый для него мир, такой знакомый ему, но необычный для иностранца.
Будто учился у неё чему-то ранее никогда не веданному. Не раз ловил себя на том, что пытался своими расспросами создать в себе картину того мира, в котором никогда не был. И уже не понимал нужно это ему для работы, или чувствует в себе некую тягу к иной жизни. Впервые испугался этих мыслей, так, как никогда не посещали его прежде. Но было интересно в эти дни, когда работа практически превращалась в беседу.
К тому же то совпадение, что жил прежде в квартире, в которой теперь поселилась она. По опыту работы знал - не бывает в жизни случайностей. Всё взаимосвязано и истекает одно из другого. Теперь же, когда сам обладал целым домом, понимал эту женщину, оставшуюся с сыном в одной комнате. Но эта жалость была не из милосердия, скорее от величия победителя, коим сейчас являлся.
Тем ни менее проявил профессионализм, решив проверить по городской картотеке прежних жителей. К тому же помнил; на двери имелась позеленевшая от долгого невнимания к себе табличка с фамилией предыдущего хозяина. Но, не мог её вспомнить, как не напрягал память. Что-то Шведское прослеживалось в её звучании, которому не придал прежде значения, ибо понимал; всё равно не сможет никоим образом использовать этот нюанс.
Несмотря на большую загрузку, так и не решившись никому поручить простую, но требующую время задачу, отправился сам по знакомому ему адресу лишь для того, чтоб своими глазами увидеть фамилию на табличке. Но, зачем это ему нужно? Что сможет раздуть из того?
По опыту работы знал; из любого, пусть и микроскопического фрагмента можно создать целую вселенную, состоящую из сложнейших взаимоотношений, судеб, историй, поступков, а значит и преступлений. Видел, удастся и в данном случае. Не хотел этого, но, ничего не мог с собой поделать. Ноги сами вели его в этот дом. К тому же тот, в котором поселился теперь, находился на соседней улице, и даже соединялся своими дворами через арочный проход, что, находясь в глубине их был еле заметен из-за постоянной тени от тесно расположенных зданий.
"Baron und Baronin Kurstein". Барон и баронесса Курштайн, прочитал вслух. Испугался своих слов. Оглянулся по сторонам. Слишком поздно уже было для того, чтоб кто-то, помимо него оказался на лестнице.
Курштайн! Ну, конечно же! Та самая фамилия, что знакома ему с детства. Богатые помещики, от которых зависели его родители, а бабушка с дедушкой вообще были их крепостными. Неужели та самая фамилия? Рука потянулась за пачкой «Беломора». Этажом выше скрипнула дверь. Кто-то вызвал лифт. Интуитивно прижался к стене. Хорошо был виден сквозь оборудованные окнами двери кабины лифта, двигавшейся в обтянутой сеткой шахте.
Нужно было уходить. Да, и, что мог ещё обнаружить здесь, кроме забытого, но настолько значимого в его жизни, что невольно заставило пуститься в воспоминания.
Подождав в сторонке, спустившись на несколько ступенек вниз, пока мимо него проедет лифт, подкурил размятую в руках папиросу. Как же раньше не обратил внимания на эту фамилию? 
Здесь, в далёком северном городе вспоминалось ему детство. Невольно сравнивал себя нынешнего и того, что был ещё мальчиком. Был ли беззаботным тогда? И, каково ему сейчас, когда за плечами столько испытаний. Побросала его жизнь. Но, разве не сам он виноват в том, что выбрал именно этот путь? Но, останься в родных местах, выжил бы в огне революции, выжигающем всех, кто не с ней? Да и тот факт, что голод на Украине, унесший жизни его родителей и брата удалось избежать благодаря тому, что не только поддержал революцию, но и вовремя понял, где может спастись, подавшись в город устроился на завод. Затем по призыву партии вступив в НКВД надел с небесным околышем фуражку.
Побежал по лестнице вниз. Быстро перебирал ногами, сначала касаясь каждой ступени. Затем через одну, …   две.
Остановился.
Затянулся. Выпустил дым. А верит ли он в справедливость своего дела, пронзила догадка. Нет, тут, пожалуй, следует вспоминать с самого первого дня. Как это было. Заявление с просьбой принять в ряды НКВД. Писал сам, вот этой рукой. Зачем-то посмотрел на неё. Дымилась папироса. Дым разъедал глаза. Никогда прежде не обращал на это внимания. Нравилось, как тонкая струйка поднимается вверх. Иногда это несколько отвлекало, давало отдых мозгу, уставшему от монотонности проводимого словно по методическому пособию допроса.
Когда наступил тот момент, что поверил в справедливость своих действий? Нет, надев форму, ещё ничего не понимал, будучи ослеплён ощущением своей значимости. Оно взращивало в нём веру в справедливость. Но, была ли она истинной. Нет, не участвовал в расстрелах. Но, один раз стрелял в человека. Впрочем, это не сразу. Постепенно. Сначала было слово, точнее словосочетание: «Не возражаю», произнесённое им на партийном собрании, той партии, членом которой стал так стремительно, что сам даже и не заметил, как в кармане слева, где сердце, рядом с удостоверением НКВДешника появилась алая корочка партбилета. Грели его сердце. Но, так и не смогли согреть душу. Есть ли она у него?
Когда же произошёл тот миг, определивший его в жизни? Стал началом отсчёта перерождения, как человека. Давно делил людей на тех, кто способен, и кто никогда не сможет. Причислял себя к первым. Вторых же считал обязанными ему. Сразу же, словно имея собачий нюх мог определить данную принадлежность. Но, нужно ли было это ему, если бы мир не перевернулся вверх тормашками. Не будь революции, так и сидел бы в своей деревни, что в итоге, путём неимоверных разрушений и перестроек превратилась в колгосп (колхоз по-украински).
Но, сейчас, когда можно сказать, приобрёл своё счастье, впервые усомнился в том, что оно ему нужно в таком виде. Справится ли он с ним?
Курштайн. Карл…. Не помнил, не мог вспомнить отчества старого помещика, что в детстве казался ему верхом любой возможной власти. Вершителем судеб. Понимал; там, где-то далеко, в столице, конечно же есть царь, и что только он вправе считать себя самым главным в России. Но, как далёк тот от его мира, дома, жизни.
Бесплатно учился в школе, построенной на деньги своего помещика. Подавал надежды. Увлекался географией. Мечтал, может стать путешественником и первооткрывателем. Но теперь, когда покидало его по стране и без учебника географии имел в голове представление о мире, будь он даже и втянут в войну.
Нет, всё же стоит допросить её о родственниках. Ведь умолчала, что имеет немецкие корни. Должна понимать, как непросто теперь сделать так, чтоб нить, уходящая в прошлое потерялась. В любом случае станет причастен к этому. Интуитивно, имея некое чутьё, подобное дикому зверю, догадывался; если поможет ей, то и сам обретёт некую поддержку в этом городе, с которым дважды свело его провидение. Будто не сумевший совершить кровную месть корсиканец, опять вернулся в него. Но, уже был не способен на это.
Потерявшая мужа и родителей, худая, с нервно бегающими глазами, впервые столкнувшаяся с изменившейся страной, могла ли застать Россию прежней, если, судя по её делу, родилась в 17-ом, имея всего 27 лет от роду? Не видел уже в ней той опасности, что замечал во всех остальных. И, что самое удивительное, непостижимое для него – верил ей. И эта вера была не от того, что прежде не сталкивался с подобными случаями. Просто теперь был женат.
Неужели всё дело в том, что думал сейчас о своём продолжении о сыне. Почувствовав другой настрой со стороны руководства, не получая никаких директив, машинально, без инициатив делал свою работу. И, сейчас видя в Анастасии те качества, не достающие его молодой жене, хотел помочь. Скорее играя, наблюдал за тем, как поведёт себя дальше. Именно с ней не хотелось проявлять инициативу. Нет, не как женщина заинтересовала его она. Да и не смог бы сейчас, когда пусть и поздно, но был сделан его выбор, найти возможность изменить его, попытавшись сойтись с Анастасией. Не приняла бы его, да и не смог бы с ней долго. Нужна была ему не как женщина, скорее, некий символ свободы, обретая которую должен был уволиться со службы. Но война не давала таковой возможности. Именно Рая, грубая, своевластная, иногда крикливая, но в то же время и не менее горячая в постели не только устраивала его, но и давала уверенности в завтрашнем дне. С ней рядом, несмотря на её гнёт, ощущал себя спокойно.

Устав от долгих бесед, но, пока ещё не арестованная, не теряла надежды, что поверит ей, дав возможность жить в своём городе. Видел эту веру в её глазах.
И подумать только; ещё четыре года назад был совершенно иного мнения, удивляясь нежеланию остаться на территории СССР финских граждан. Сейчас же считал - большей глупости, что совершила эта женщина, ещё никогда не видел.  Имея финский паспорт, поменять его добровольно на Русский, способен был только человек решительный, или недалёкий. Глупой её не считал. Возможно ещё и поэтому старался понять для себя, что именно двигает её в принятии решения. Наличие же в ней желания осуществлять шпионскую деятельность в СССР не мог и представить. Но был вынужден соблюсти ряд формальностей, связанных с проверкой её и по этим позициям.
Считая своё окружение недалёким, видел в ней решительность. Невольно сравнивал с женой. Первый раз в жизни почувствовал бездну между такими разными женщинами. Именно теперь, когда у него был свой дом, и жена собиралась демобилизовавшись стать домохозяйкой, понял, как же нужна ему эта спокойная жизнь, когда кто-то ждёт дома.

Не понимала, почему подвергается таким подробным беседам. Порой казалось; обвиняют в каком-то преступлении. Но, что могла совершить против СССР? Неужели попытка попросить Советский паспорт влечёт за собой для каждого такие неимоверные испытания? Может действительно те качества, которыми обладает поколение людей, выросшее вместе с ней, но по другую сторону границы, настолько морально высоки по сравнению с теми, кои имеет она, и её сын, который так мал, что не видит разницы между Выборгом прежним и нынешним?
Что же такого волшебного имеется в этих людях? Никогда не думала о тех репрессиях, прошедших в СССР до войны. Писали о них газеты, но не читала, не интересовалась этими темами. Жила своей жизнью, училась, работала, растила сына. Если бы не эта война, смерть мужа, матери, отца, никогда и не подумала, что недостойна жить в России современной.
Мучительно тяжело было осмыслить происходящее. Будто одна с сыном была теперь в городе. Да и все окружающие люди не понимали её поступка. Соседи, узнав, что она с сыном из бывших, побаивались, не разговаривая с ними. Уходили с кухни, если кто-то из них приходил туда. Лишь очередь в туалет и ванную всегда оставалась незыблемой. Тут никто не отступался.
 Не хотела оказаться под Выборгом, в лагере для интернированных. Ведь там находилось 2500 человек, именно тех, кто, как считала, не успели эвакуироваться со своих земель, но желали вернуться. И теперь их, так же, как и её проверяли НКВДешники на наличие вреда по отношению к Красной армии, прежде чем отправить в отступившую своими границами Финляндию. Не хотела попасть туда с сыном. Когда потеряла близких людей боялась мыслей о стремительно уходящей в прошлое, ставшей ей второй Родиной стране. Оставаясь на её землях, положившись на судьбу разделила свою жизнь на две части.
Теперь начиналась вторая.
Хотя, в случае, если бы ей не выдали Советского паспорта, могла бы оказаться среди отправляемых в Финляндию желающих в отличие от неё вернуться на Родину финнов.