Сто лет детства

Сто лет детства. (не по правилам и только для друзей)

Многие рассказы из этого текста появились на этом сайте давным давно и отдельно. И только соовсем недавно я осознал, что не смотря на их непохожесть они имеют связь и эту связь я взялся проследить в этой совсем не короткой повести под названием "Сто лет детства".






Главное не по правилам.

Для кого написана эта книга?  Ну на самом деле вроде бы детская, но она взрослеет вместе с главным героем и проблемы становятся далеко не детские. Если первые страницы легки и непосредственны, много смешного, много красивого и подчас легкомысленного, то дальше проявляются грустные черты, разговор становится задумчив и неровен. Нет, это не погрешности стиля. Да я и вовсе не стремился выстроить речь, усреднить, обезопасить сюжет. Просто хочу говорить по-своему и о своем. Не думаю, что в книге я уйду от общечеловеческих проблем, скорее я всего подойду к ним с несколько неожиданной стороны. Не думаю, что читающий не найдет на этих страницах что-то общее, свое. Может этого будет больше или меньше, но все-таки будет. Это здорово, потому что найдется человек разделяющего мои мысли, мои восприятия. По сути, найдется друг, друг с которым можно говорить обо всем и по-всякому. Так что эта книга прежде всего для друзей, которых я знаю, а может с которыми предстоит еще познакомится.
Я уже написал эту книгу, оглядываюсь назад, конечно, она не обычная. Подчас переполнена откровениями, как там говорил Лев Толстой «Откровенность, — это золотой фонд человеческих отношений». А если не откровенность, так зачем вообще нужны книги. Книги без открытий и удивлений, без откровенности, чтоб до боли, вообще по моему бессмысленны.
Как написана эта книга? Это тоже вы спросите. Эта книга полна фантазий. Но это не книга фантазий, она скорее показывает как рождаются фантазии, постепенно заполняя собой книгу, а подчас преобладая над реальностью. Отвечу, - нет! На страницах этой книги фантазии тоже реальность. И это ответ на один разговор случившийся в моей жизни.  Однажды, когда я был уже взрослый или скажем умеренно взрослый, поскольку полностью взрослым по-настоящему не ощущал себя никогда, всегда что-то не понимал, в чем-то сомневался, ошибался и делал странные на взгляд настоящего взрослого поступки. Вот даже писателем размечтался стать. Хотя какой с меня писатель, они все очень умные и важные. А я так не умею, не получается. Впрочем, несколько книг все-таки написал и что и вовсе удивительно издал. И нужно сказать книги эти были странные или так немного отдавали странностью.
Так вот, однажды ко мне подошел, может правда не совсем ни с того ни с сего, подошел очень известный в Красноярске писатель и спрашивает, - Вы кроме фэнтези ничего не пишите? – Я растерялся, пробормотал - А? Фэнтези? Разве я пишу фэнтези или то, что у меня получается нужно так называть? – В общем, ерунду брякнул. - Подумал немного, - Нет, не фэнтези, ведь в этом жанре нужно постоянно что-то изобретать, подчас и целые миры строить. Может быть мне бы хотелось, но мне в полностью придуманном мире скучно, ведь загадочного и неузнанного всегда полно рядом. Во всяком случае я это так понимаю. И я не изобретаю, просто рассказываю, и просто так само собой получается, когда начинаешь о чем-то всерьез задумываться.; ;
Уж так случилось, что в детские годы я по большей степени оставался наедине с собой, где по болезни, где по обстоятельствам другим. Очень часто видел в предметах и явлениях вполне человеческие качества, подчас и разговаривал с ними и мучился от того, что неправильно с ними поступил, и они обиделись на меня.
Я только сейчас осознал, что у меня нет, по сути, реальных воспоминаний, они все или причудились, или пригрезились или приснились, подчас сны настолько захватили воображение, что стали вполне реальными или вполне реальные обстоятельства настолько обросли различными переживаниями и фантазиями что утратили видимые обстоятельства. Одним словом, куда бы я ни шел, чтобы не говорил, все превращается в истории, наполненные странными странностями и это совсем помимо моих желаний, помимо стараний говорить и делать все как все и все как взрослые. Так что взрослые и правильные фразы здесь не помощники, они силятся все объять и объяснить, но не могут, в формулы и правила привычные для взрослых я никак не вмещаюсь. 
И это я понял, едва написал первую фразу. Фразу, которую перенес сюда для особого разговора. Фразу, поставившую все с ног на голову. И она была такова «Первые сто лет детства – это замечательно!»; ; Я чуть не подпрыгнул от удивления, она и для меня была неожиданна.; ; И тут же начал ее объяснять в угоду взрослым конечно, хотя детям я думаю, она понятна уже с самого начала. Мне так эта фраза понравилась, что я решил так озаглавить все это сочинение. Название по началу случались разные "Записки пятилетнего", «Записки шестилетнего»,; «Записки детсадовца», «Записки детсадовца или Сто лет детства" и наконец просто "Сто лет детства". На этом думаю и остановиться.
 И так, - Первые сто лет детства – это замечательно!; ; Да, да, я не оговорился именно сто лет.; ; И это мое открытие, - один год детства равен десяти годам взрослого. Разве тут поспоришь.; ; Столько событий успевает пройти за этот коротенький отрезок времени ребенок, а взрослые не успевают почти ни чего, да и считают его незначительным. Но это не так. К своим десяти годам любой ребенок уже успел перелопатить в своем восприятии поистине бесконечное. Ого-го-го… даже всего не упомнишь. Поистине весь мир объять. «Нельзя объять необъятного» - говорил один известный мудрец. Но видно был он из взрослых. А ребенку так это запросто. Первые десять лет — это точно сто лет в пересчете на взрослую событийность. Те то и не помнят, что произошло за их собственные последние два года, все слилось в единую бесформенную массу, сплавилось как кусок олова, от старой оловянной ложки... 
Вот оттого я и задумался, вот от того и оттолкнулась моя мысль, как это невзначай, да и невзначай ли, фантазии за частую подменили мне реальность. Придуманные герои книг стали для меня роднее чем реальные люди и события. Как-то незаметно я переселился, я стал жить словно в другом измерении и об этом еще книга. Как это получилось, из чего сложились шаги и шажочки, об этом я тоже задумался, о многом другом.
И получилась книга у меня не совсем детская, так же, как и не совсем взрослая, скажем так для взрослых, которые наполовину остались в детстве и для детей, которые побыстрее стараются вырасти, и сделали в этом уже значительные успехи.
И вот что удивительно, мы всегда, во все возраста повторяем «когда я был маленьким», будь нам десять, шесть или пять лет, у нас всегда было прошлое и об этом мы говорим едва ли не с пеленок. Как забавно это слышать от малыша лет четырех, а то и трех. Но ведь это ж правда. Что-то было и раньше. Мы всегда вспоминаем ощущения тех прошлых лет, в три хочется чтобы тебя понесли на руках как в «детстве», в четыре чтобы на ноге покачали,; ; в пять чтобы; ; ; посадили на "горбушку" и несли так до самого дома, а в семь чтобы весь день были игры и на столе манная каша с желтой лужицей сливочного масла в самой середке, под час даже вздремнуть в середине дня, в восемь попросту чтобы тебе были рады и не бранили по мелочам. И все как в детстве.
Часто, ой как часто, хочется воротиться туда. Туда, где каждый день открытие, каждый день солнце и запахи, особенные незабываемые, и восторги необычайные, да и страхи и огорчения не шуточные, но все равно родные с твоей жизнью густо перемешанные, нерасторжимые, потому и дорогие.
И вот таинственная дверь времени потихоньку открывается, и мы полные радостных предчувствий, нетерпения проскальзываем туда - в уютный и чарующий мир детства. Такой родной, понятный, где все до боли, до песчинки, до малой занозинки знакомо.  Вот трещинка в бревне дедовского дома, в той самой деревушки у большого озера, где много труда, много солнечных дней, много различных приключений.; ; В эту трещинку мы вставляли щепочку, на них вешали портретики, внизу расставляли алюминиевую, а то сделанную своими руками из глины посуду. Ах, какие здесь были вальяжные дамы, и какие бравые кавалеры. У них были шпаги, у них были веера, у них был целый мир. Что - то замеченное, выхваченное из мира взрослых сразу становилось игрой, сюжетом новой истории.
Такое подвластно только ребенку. Святая вера, что все к чему прикоснется имеет жизнь и продолжение.
Бумажки-золотинки — это люки иллюминаторы, наряженная в пеструю обертку щепочка, - инопланетянин в роскошных одеяниях, выпавшая невесть от куда ржавая крышка от кастрюли — это летающий объект, космический корабль пришельцев. Можно насажать на нее «фантиковых» инопланетян, и они будут путешествовать. А еще, можно взять пластилин и слепить инопланетян, с рожками с драконьими гребнями. И пусть кто-то попробует сказать, что это неправда и подобные существа не встречаются в жизни.
Фантазия в каждом сучке, в каждой трещинке потолка, виньетке плетеной скатерти, любая зацепочка и это уже как вход в новый мир, в новую реальность, портал, в другое измерение если хотите. Но это потом, намного позже стали так говорить, вначале все фантазии только мы. Все исходит только от тебя, ни каких подсказок, ни каких купленных в магазине страшилок. Те купленные они не твои, они пришли из другого космоса, из других снов и фантазий. Они как костылики для фантазий, нет собственной, но не беда, подстраивайся и делай робкие шаги-шажочки вместе с нами.; ; И тем не мене, - только свои, они куда понятней и добрее, сердечней, что ли.
Какие правила? Да никаких. Ведь до поры времени ты можешь исключительно все. И правила, даже правила могут изменяться, они могут бежать, перетекать и меняться, возводя из чистейшей нелепицы, из ничего, - вершины чего-то значительного, потрясающего.
Хотя нет! Пожалуй, это одно из правил – ты можешь все и это «все» беспредельно. Пока ты свято уверен в этом, ты всесилен, и никакие условности не властны над тобой. Ты вспомнил о них, ты стал задумываться, - конец. Все уже распалось на составные части, все уже мертво и бездейственно, все уже окончилось детство, иссякло чудо и нет продолжения.
А еще подумалось, детство, помноженное на молодость страны, на юность и задор, это, пожалуй, еще более восхитительно, чем просто детство.; ;
Эх, ребята, в какое удивительное время мы жили. Мне хочется вернуться туда, высадится с десантом времени, на тот островок, что был ласков и так привлекателен.  Это очень скоро, - прыжок и время переместилось. Вот мы уже совсем малыши. Мы не боимся быть смешными, мы не боимся выглядеть нелепо и совершать неразумные поступки, главное умеем не верить в правила.
Эта веселая болтовня и соответствует, и не соответствует духу книги. Соответствует, потому что здесь много чего веселого. Не соответствует от того, что увлекшись видимым, вы можете невзначай встретить монстра или вещи не очень приятные, но все как в жизни. Я не хочу вас пугать, а потому честно предупреждаю.  Но, впрочем, все по порядку.

Дом по улице Урицкого.

Дом по Урицкого 40 был большой, деревянный и двухэтажный. Ну, или почти двухэтажный. Когда-то это был купеческий дом, с широким парадным входом, лестницей, через широкие двухстворчатые двери, сразу ведущей в барские покои, открытой верандой для пития чаев и пения под гитару, с этаким размеренным ощущением: «Что-с-с прикажете батюшка барин!- Прикажу–ка я гусиные потрошки с расстегайчиками, да еще паштетик; а'ля…; ; И журчит ручеек времени... Добрый, чуть наивный и трогательный "Очаровательные глазки, очаровали вы меня...». Впрочем, нужно остановится, иначе фантазия заведет нас совсем в другую сторону.
Были еще в том доме уличные двери, скорее всего для прислуги и общих нужд, но те двери в нашу бытность были забиты и позаброшены, мы ими не пользовались. Впрочем, и центральными дверьми мы тоже не пользовались, поскольку наше жилье находилось под теми самыми барскими комнатами, в которых в ту пору жили уже не баре, а разместилась швейная мастерская с десятком визжащих, рычащих, стучащих и дребезжащих швейных машин.
За парадным крыльцом, наверх, существовало другое крыльцо ведущее вниз, в полуподвальное помещение. Внизу на площадке покрытой палой листвой или снегом в зависимости от времени года дверь направо, за ней полная темнота, довольно жуткая и нужно было спешить, чтобы ее покинуть, иначе мерещились всякие страхи, бабайки; ; по углам, кикиморки, злыдни неразборчивые и прочая нечисть. И вот снова дверь и это уже наш «первый» этаж. А может и нулевой, поскольку я так и не разобрался в этом, возможно, что в купеческие времена его и можно было назвать первым без кавычек, потом врос, что не новость в Канске и вот уже кавычки просто необходимы.; ;
В длинном и унылом общем коридоре, существовало пять квартир, пять крашенных масляной коричневой краской дверей, почему-то эта краска преобладала во всех помещениях в те годы, по две двери с обеих сторон, посредине в конце коридора еще одна, она наша. Под потолком две желтые лампочки, напоминающие глаза не очень дружелюбного ягуара. Справа между квартирами наших соседей Роговых и Шевелевых пожарный, ярко красный ящик, набитый песком, под ним мы подчас прятали свои «сокровища», которые на языке взрослых назывались то щепками, то бумажками, а то просто мусором. И по всему коридору длинные скрипучие половицы, неокрашенные, потертые и вечно пыльные. Если бы вы дежурили по коридору и вздумали подмести пол, то непременно нужно было запастись водой, взять хотя бы металлический ковш лежавший поверх ведра с водой, наполнить его и; ; беспрестанно ходить то кругом, то по диагонали, набирая жидкость в рот,; ; раздувая щеки на подобие хомячковых,; ; швыркать прямо промеж зубов , иначе пыль становилась совсем не выносимой, все виделось едва ли ни как в парной общей бани №2, где перед тобой выступали то рука лишенная тела, то летающий березовый веник без какой либо поддержки, вот просто летал и кряхтел в пространстве.
Туман коридоре, был не столь ласков и доброжелателен, он скрипел на зубах, марал одежду, лица, жуть какой.
Случалось и мы ребятишки этого коридора, увлеченные игрой, брались за уборку, мели пол, поднимая столбы пыли. Почти всегда появлялся взрослый и не имея никакого желания помогать, тем не менее задерживался, чтобы нудно и бестолково повторять, - Не так надо. И ни так. Возьмите в другую руку! Не лейте столько воды!
Мы старались, ведь мы уважали взрослых, но после многократных повторений, этой унылой фразы наше желание содействовать чистоте ослабевало, сразу находились причины отлучиться, то в туалет, то в больницу, то поесть и вот я один. Я почему-то всегда оказывался один, не находя поддержки я крепился и продолжал уже надоевшую работу. Назойливый взрослый, видя, что его публика улетучилась, тут же исчезал. Мести пол и мне не хочется, но я креплюсь, креплюсь, подталкиваю веник в нужном направлении… но, впрочем, ненадолго. Из-за двери выглядывает мама, - Ужин простывает, ты скоро?

- Ура! У меня тоже появилась уважительная причина уйти. - веник и савок для мусора укладываются за ящик с песком, я мчусь в свою квартиру.
Здесь уютно: топится печурка, трещит поставленное на огонь варево, шипит чайник, тикают часы "ходики" с хитрым прищуром кошачьих глаз, отмеряя секунды и дни, радио заходится в частушечном ритме, самотканые дорожки привезенные с деревни, кровати украшенные горами подушек с кружевными накидашками, диван с полочками для украшений, разбросанные книги, игрушки, диафильмы - хорошо.
И даже хорошо, что полуподвальное, что-то есть в том таинственное и приятное, как обложка новой книги, новой еще не прочитанной истории. И каждый день все по-новому, по самому невероятному и волшебному.
Сейчас покушаем гречневой кашей, залитой молоком и будем сидеть у раскрытой печки, смотреть на огонь, фантазировать, читать Гринвуда «Маленький оборвыш» или «Хижину дяди Тома» Гарриет Бичер Стоу, Сказки Корнея Чуковского, что может быть лучше… Огоньки в печке пляшут и извиваются, вот сколько превосходных игр придумали они. То прыгают с полена на полено, то подпрыгивают делают кульбит, пугающе щелкают, искрятся, разбегаются вглубь.
Мне печально, в коридоре из-за пожарного ящика пропали запасенные мной в баночке желуди. Кто-то нашел и выкинул их с коридора.
 – А они были такие красивые! – жалуюсь я маме.
- Но у нас желуди не растут! – возражает мама.
- Как так не растут? Такие длинные красенькие, мы их собирали в банку, и я всем говорил, что это желуди. Ведь те деревья, что у на под окном, огромные, большие это дубы. Я видел на картинках.
-Да вовсе не дубы, а тополя, а собирал ты тополиные сережки.
- Нет все-таки думаю, что это желуди, все просто договорились их рисовать их на картинках как грибочки в шапочках, по-настоящему они такие красно-бордовые похожие на гусеничек.
- Да с чего ты взял?
- С кино, с картинок. Ведь должны же и у нас быть дубы, а на них растут желуди.
- Да нет же не растут у нас в Сибири дубы и желуди тоже, они в Москве, где теплее.
— Это ты точно знаешь или обманываешь, потому что я маленький?
- Точно…
- Жаль! – я горестно вздыхаю, - И почему у нас не растут дубы? Они волшебные, на них русалки живут, Кощеи золото собирают...
Извиваются тени и на стенах темной квартиры. Здесь и русалки, и Кощеи, крохотные гномы, бабка Ёжка - куриная ножка и рыцарь и вдобавок всякие страшилки, существующие на свете. В мире столько всего интересного.
 Это уже не Гринвуд, рассказ из маминого детства. Я ее замучил своими бесконечными: Расскажи, как была маленькой, - да - Расскажи?; ; Рассказывает она очень смешно и в лицах и потому хочется слушать не переставая.



Натка сочиняет.; ; (История из детства мамы).

Натка была страшная сочиняльщица и удержу этому не было, все знали, что приврет дорого не возьмет, но все равно просили – Но расскажи, расскажи, что ни будь интересное. У нее вообще все получалось интересно. Не по правилам, конечно, но интересно.
- Глядите! – кричал кто-то - Какой замечательный «секретик» получился у Натки. – И все бежали туда, где присев на корточки босоногая девчушка разравнивала грязный песок.  Слои земли уходили и оттуда выступало чудо – яркое и желанное. Маленькое стёклышко, накрывшее кусочек фольги, конфетного фанта, цветка, травинки – всякой всячинки.
– Здорово! Она умудрялась, лазить по крутой бревенчатой стене, и как она это делал вовсе непонятно, а как она съезжала с крутого глинистого бережка в озеро, кишащее стрекозами, жуткими коконами из которых они появились и даже пиявками. Да съезжала и то вовсе сказка. Даже на санках такого не получится. Вся перепачкается в грязи и фьють… Весело, озорно.
Ну лучше всего, это конечно эти ее истории.
 Вот послушайте говорила Натка – Завелся в нашей деревне, близ дороги, что на Воскресенку Бяка Заковыристый. Из леса выходил. Мохнатый весь, а в голове; ; рожки и хвост.
- На голове что ли хвост? Так-то черт был. – взметнулся Андрюшка и тут же утер рукавом сопливый нос.
- Да не перебивай ты.  Говорят, тебе Бяка Заковыристый, значит Бяка Заковыристый. Дай дослушать. Сам что ли не знаешь откуда хвост растет? – сердится его старшая сестра Нина
Натка нагнетала ужас. Все смотрели ей прямо в рот, где не хватало переднего зуба и глазенки искрились от нетерпения и страха.
- Так вот этот Бяка Заковыристый смердел до невозможного, хоть нос затыкай. Бывало, шагнет до деревни все в обморок падали. Дышать невозможно. Он тем пользовался, ребетенка ближнего схватит и бежать.
- И что он с ним делал? – не унимался Андрюшка
- Ведомо что – съедал. И косточки по полям раскидывал, воронов подкармливал, они ему помогали, крик подымали, когда мужики из деревни близко подходили с вилами и топорами. Милицию вызывали ни че не помогало. Чуть они в лес – вороны раскричаться, и Бяка Заковыристый исчезал, только еще запах стоял. Бее-е-е…
А отчего запах?
Говорили, что он сразу мертвечину не ел. Задушит, потом день два подождет. Да еще поваляется на тухлятине.
- Страшно то как! – взмолилась Анютка.
- Ничуть не страшно – Андрюшка подбоченился словно тот Фанфан-Тюльпан из фильма. – Да я его одним мизинцем.
- Да, да одним мизинцем. Сопли в начале утри. Видела я как ты от серого гуся улепетывал. – вскричала Нина
- Так он же бешенный!
- А бяка, по-твоему, не бешенный?
- Да дайте послушать. Что дальше то было.
Дальше он унес Андрюшку дяди Ганиного
 — Это тот, что на костыле?
-Да агронома
- Ему Бяка ногу оттяпал?
- Нет, увечный, он с войны пришел. Тогда еще никакого Бяки не было.
- Но слушайте, слушайте дальше. Он схватился за вилы и в лес. Мужики из школы абанской противогазы побрали и тоже пошли искать.  Не нашли дядю Ганю. Пришел он сам через неделю и Андрюшку привел. Оказывается, у него нос то, после войны запахов вовсе не слышит. Бяка на него дышит, а ему все равно. Идет за ним. Долго шел. Тот: «Хы» да «Хы». А он его под ребра вилами. И представляете лопнул. А смрад там и по сей день стоит. Никто туда не ходит.
- Я знаю, это за поскотиной у лесу, я туда ходил – выпучив глазенки кричит Андрюшка на самую верхушку маяка залазил – И видел там косточки лежат!
- Да ничего ты не видел. Ты на маяк и на середину не проползешь. Его строили еще до революции. Чтобы в лесу не терялись, так он трещит при каждом шаге. Андрюшка, мы с ним ходили – Ой страшно, ой сейчас развалится. Трусит, одним словом. – выступила Нина.
- Да я, я… - занялся пацаненок.
- А вот пошли сейчас на маяк, там и покажешь.
- Пошли.
Дорога шла кукурузным полем, тогда везде сеяли кукурузу. Говорили – царица полей, царица полей, а в Сибири она не созревала, пускали на силос. Хоть мало-мало завязавшиеся початки были редкостью. Но вкуснотищей казалось необыкновенной. Натка с Ниной очищали початки, а малыши, Анютка, Андрейка с удовольствием жевали. - Вкусно то, как- растирая сопли твердил Андрейка.
- Фу гадость – сопела Натка, подобрал бы.
- Они у него вроде подливки. Ему так вкуснее – замечала Нина
- Ага – морщился от летнего солнца Андрейка. И рот его расползался в улыбке. А старшая сестра, чтобы уж совсем не уронить фамильную честь утирала ему нос снятой с головы косынкой. – Сморкайся. – Андрюшка старательно дул, но через пять минут у него уже снова висели «макаронины» .
У маяка было полно черники. Ее собирали вначале в ладошку и просто ели. Потом Андрейка снял рубашку и предложил собирать туда. Рубашку положили на нижнюю ступеньку лесного маяка, чтобы не искать в траве и разбрелись по поляне. Девочки собирали в подол платья и носили к маяку, Андрейка по прежнему в рот, но вот он уже объелся до невозможности и собрав горсть тоже поплелся к маяку.
Подойдя к маяку и уже наклонившись к рубахе он вдруг застыл от ужаса – прямо поверх рубахи, поверх ягод лежала разноцветная змея, узор ее чешуек так и переливался на солнце. Головка ее была приподнята, а глаза вопросительно глядели на Андрейку.  Так они стояли и пересматривались, не шевелясь и издавая ни ползвука. Андрейка уже по-настоящему одеревенел, когда услышал за спиной вкрадчивый голос старшей сестры. – Медленно, очень медленно сделай шаг назад.
Андрюшка попятился, змея преспокойненько свернулась в клубок и закрыла глазки, блаженно зевнула. Андрюшка между тем – рванулся и побежал к направлению к деревне, заорал что было мочи – Змея! Змея!
Анютка и Натка тоже заорали. Но ничего не поняв из происходящего они уже кричали свое - Бяка Заковыристый! Бяка Заковыристый! И тоже понеслись следом за Андрейкой.
Прибежав в деревню они подняли еще ту бучу. У Андрейки все лицо в синяках, кто разберется что это черника. Сопли расползлись. Сам без рубахи. Орет что-то про змею. Двое других несут полную околесицу о каком-то Бяке Заковыристом. Старшей Нины и вовсе нет. – Куда запропала девчонка? – Решили, что на детей напал не иначе как медведь, хоть их и сроду там не было. Дело понятное нужно спасать Нинку Окладникову. Вся деревня за топоры. Бегут – впереди председатель сельсовета на гнедой кобыле, за ним вся рать кто с чем может.  Прибегают, а посреди поляны Нина, собирает преспокойно ягоду. Смеется. - Да змея уже давно как уползла. Погрелась на солнышке и уползла. А Бяки и вовсе никакого не было. Его Натка придумала. А Андрейка знамо трусишка. А у страха как говорится глаза велики. А вот. Натку не пойму.
У... Натки спросили она то, что кричала, ведь сама же сочинила – Кто его знает - ответила она – Может и на самом деле есть Бяка. Ведь все кричали к тому ж. 
Вот смеху то было.  Андрейка, к чести, сказать в то лето все-таки на вершину маяка залез и даже не ахнул ни разоньки и долго еще ту рубаху носил с синими отметинами от той черники, знамо, что крепкая была.



































Огородик.

Снова поскрипывают ставни. Вот оно щекочет, веки и заспанные глаза. - Солнышко! Солнышко! - восклицает мама. Какое замечательное утро!
; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; Рано утром на рассвете
; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; Умываются мышата,
; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; И котята, и утята,
; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; И жучки, и паучки.
Так она меня будит. Нет, я не хочу вставать, лениво потягиваюсь, - Мурлы, мурлы. – Вспоминаю продолжение стихотворения и вдруг вскакиваю, - Не хочу, чтобы меня называли лентяем и грязнулей, а уж свои вещи мне и подавно жалко, сбегут ведь, «и штаны и башмаки", жалко и будет ли небылицы сочинять такой знаменитый писатель как Корней Чуковский. Может от него самого уже сбегали?

В кухне у нас окна выходят на небольшой огородик, зажатый с двух сторон громоздкими бревенчатыми строениями. Эти окна уже выше, чем уличные, вровень с землей. Летом можно взобравшись на высокий подоконник, открыть окно и тут же выскочить в огородик, по сути, перенестись в мир природы, где все живое, растет, колышется, цветет, пахнет, летает или ползает, живет, одним словом.; ; Не волшебное ли это перемещение. Перешагнул подоконник и увидел яркий цветок, ощутил нежность утра, дыхание земли, вдохнул запах трав, цветущей клумбы. С бабочкой повстречался:
; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; Бабка-лепка лети на небко.
; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; Там твои дедки кушают котлетки
; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; Всем по одно по одной,
; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; А тебе ни одной.
Огородик хорош. Правда по мнению взрослых великолепием он не отличается из-за малого света и растет все не важно.; ;Грядки с морковью, луком, свеклой и еще помидоры... Выращивать их не всегда получалось, но, когда получалось родители в особенности, мама были очень горды.
Но однажды случилось так, что забулдыга сосед дядя Гриня озадачившись какой-то ничтожной обидой, в ночь обобрал поспевающие наши долгожданные плоды, но не для того, чтобы употребить их в пищу, но для того чтобы уничтожить, сбросив зловонную яму отхожего места. Как это было тяжко выходить из совершенно чудовищного состояния, когда твой труд, твоя радость в момент погребены от пьяной прихоти. Мы с мамой нерасторжимы. Я чувствую и живу тем, чем живет она. Нам плохо, плохо, но ненадолго.
И мы снова выходим из окошка в огород. Расстилаем «постилку», так называется покрывало или просто тканная дорожка, такие обычно кладут под матрас или пуховую перину. Мамина родная деревня Троицк Абанского района белорусская и там много странных слов, которые я и понимаю, и не понимаю одновременно. Но это когда задумываюсь, ведь рядом в городе так не говорят, а в деревне еще не то можно услышать, задумываешься - И что же это могло значить? А потом, - Ладно, ведь все понимают.
Я обычно обозначаю этот говор как деревенский, пока, еще не подозревая, что он национальный.; ;
В огороде на постилке разложены игрушки. Я играю, а мама поливает огородик. У нас из квартиры доносится голос радио. "Из далека долго течет река Волга..." - выводит Зыкина.
Над нашей головой слышен заливистый голос швейных машин. там мастерская. Женщины открыли окна, выглядывают, шипит тяжелый портновский утюг и клацает о подставку.; ; Слышится песня, иногда там и поют. "Вот кто-то с горочки спустился", всякое поют.
О чем-то переговариваются с мамой. Она тоже шьет, с кем-то она работала вместе, с кем-то дружна, с кем-то просто знакома. Она нет, нет рассказывает мне как приехала из деревни. Родственница тетка Дарья, недолго думая тогда, повела ее устраивать на работу в швейную мастерскую, - Шьет всей деревне! говорит она своей приятельнице и закройщику Лидии Семеновне. "Как там шью" - смеется мама - Скурдоячу как попало и нормально, в деревне спрос не большой, а тут по выкройкам по моде. И вот меня поставили в белошвейный цех мастером. Какой там мастер и подойти не знаю как. Бригадир Чурахина рвет сметанную мной вещь и приговаривает с издевкой — Вот смотрите какого нам мастера прислали! Ай да мастер! - Потом всякий раз меня донимала придирками. Начальница Лидия Семеновна, видя мои страдания, посоветовала перейти в артель инвалидов "Труженик", там на верхнюю одежду набирали. Тяжело, конечно, но зато никакой Чурахиной, да и с ученичества начинали по правилам шить учили. Все вновь пришли в этот цех, тоже деревенские, ровня. Учились, работали, да и выступали вместе в самодеятельности, в газете напечатали. Чурахина потом говорит, - Я не думала, что ты таким человеком станешь. А ведь до этого проходу мне не давала. -
Рассказы матери занимали меня, хотя было из другой взрослой жизни, но очень мне нравилось, мне даже казалось, что это происходит со мной, как после, казалось, читая книги.; ; ; Сидел, слушал, играл или перебирал свои игрушки. Цацки - говорили в деревне Троицк.; ;
Потом мы собирали шампиньоны. Да на нашем огороде какое-то время на одном и том же месте росли шампиньоны. Настоящие грибы, ни у кого тогда не было, а у нас были. Взрослые задумаются чтобы сочинить на обед. И идея в голову: Грибы у нас будут! Вон какие шапки наросли! Тазик или подол фартука уже полны. Угощайтесь! Суп или жареха с картофелем, - чем не деликатес. Кушайте на здоровье!
Грибы просуществовали у нас не долго, год или два, а потом кто-то пошел из заезжих родственников, да покосил все под корень. Нашего достояния и радости не стало. Жаль, я еще долго подходил к тому месту и смотрел не вылезли ли из-под земли и листьев их любопытные белые рожицы, нет больше шампиньоны не появились.
Страдания страданиями и все-таки несмотря ни на что нужно было поливать наш садик. - Садиком мы называем длинную клумбу перед самым окном. Впрочем, не совсем перед самым окном, а по порядку: небольшая полянка, где можно разложить постилку, там в дальнем углу мощный тополь, упирающийся в уличный забор. Цветник же, отступив от дерева и забора шел вдоль лежащих на земле окон. Сколь ж их было этих окон. Уже не помню, не отправиться ли вновь по адресу Урицкого 40, дом то еще существует.
На клумбе или в садике самые неприхотливые цветы - космея, бархатцы, алиссум, васильки настурция.
Я так восхищен всей этой красотой, планирую вырастить ее и на следующий год.
На аллеях детского сада "Белочка", где вначале маршируем, и орем во всю глотку - «С какого парень года, с какого парохода. И на скольких морях ты побывал моряк?», - потом там же я собираю семена отцветающих растений. Крохотные ежики космеи так и сыплют в руку свои колючки, затвердевшие кругляши ноготков, словно плотно сложенные головоломки, ни за что не получится так сложить обратно, разотрешь и на ладони ребристые запятые, гривастые буквы "с", чешуйки и загогулинки, семена настурции походили на наморщенные горошины, три такие толстые и важные горошины на конце травянистого ростка, бархатцы закованы в бутон, потянешь чернеют, значит созрели вполне можно запасать для будущего урожая.
В скором времени многие цветы детсадовской клумбы перекочевали в наш огород.
- Вовин садик! - говорил с улыбкой отец.
Я воодушевленный своими достижениями бегаю с маленькой красной леечкой, с той самой из которой в последствии мама долгие годы поливала комнатные растения, бегаю с леечкой от бочки стоявшей под резным купеческим сливом к своей клумбе, ублажая свое зеленое государство, разговаривая с его жителями, уговаривая не болеть и радовать наши взоры.
Однажды на нашей клумбе под окошком, появилось новое совсем не известное растение. Оно не походило на сорняк, листья, вытянутые с прожилками, стебель один и толстый, очень внушительный, такого мы еще не видели и решили оставить. Оно росло, росло, листьев становилось все больше, стебель вытягивался и вдруг бутон. С нетерпением мы ждали его раскрытия. Ах, что за неведомое чудо появиться на свет?; ; Он такой странный похожий на чешую змейки. – А вдруг оттуда и «вылупится» змейка? Приходим, а она сидит на цветке и смотрит на нас своими глазами бусинками. – Я волшебная змея. И хочу вам сказать спасибо, что поливали стебель, на котором я росла. А теперь я исполню три ваших заветных желания. - Во как! Растение не подвело наши ожидания плотный бутон раскрылся и нашим взорам предстала, нет вовсе не змейка, - "цветик-семицветик" или нет даже "стоцветик", поскольку лепестков у цветка было очень много, они шли рядами и все были разные, - О! сколько всевозможных чудес может совершить подобный цветок, я уже представлял себя на месте девочки Жени из сказки Катаева.; ; Увы - он был похож на цветок из известной сказки и не мог творить чудеса. Нет к сожалению! И тем не менее и это не отнять по красоте просто чудо. Есть, есть, на земле чудеса! - твердил я тогда, - И это красота.; ;
Потом я уже узнал называние цветка. Перед осенним приходом в детский сад мы его срезали и поместили в общий букет с нашими бархатцами и ноготками. Мы так хотели подарить его воспитательнице. Подарили. Но он никого не удивил, мой замечательный такой радужный цветок.
Кто-то скупо бросил - Цинния.
- Да что вы знаете! Что понимаете в чудесах - чуть не взорвался я. - Он же слетел с небес и расцвел без всяких на то подготовок. Он чудо, он счастье, он радужный цветок. Зачем же говорить глупые фразы, зачем не любить, ни чувствовать и сеять некрасивыми замечаниями.
Тогда я подумал, что знание все же ущербно и способно превратить в пепел даже самое замечательное и светлое. Нет, я не любил знания. Они были кичливы и холодны, даже высокомерны.
А цветы они добрые, настоящие и очень простые и за уход воздают сторицей, это ли не радость.
Я думал жалко, что мы не догадались снять с циннии семена. А мама меня успокаивала: да не получилось бы. Ведь заморозки у нас приходят очень скоро. - А вдруг, а вдруг?! - упорствовал я. А потом соглашался, видя, как скоро замерзла в широкой бочке дождевая вода, как почернели и подурнели только что радовавшие цветы.
Я встретился с этим цветком опять. В длинных рядах городского рынка по весне появлялись продавцы с семенами. расставляли семена обычно в белых тканевых мешочках, с рисованными картинками-заставками, - яркими и очень уж привлекательными, не хочешь, а здесь остановишься, поглядишь и купишь. Это как новогодние флажки, только еще ярче и притягательной, ведь за ними же жизнь, новые всходы и радость цветения.
 Я часами стоял у прилавка, восхищался, радовался уже знакомому изображению и конечно же старался запомнить новое, - астры, георгины, львиный зев.; ; - А это что неужели мой радужный цветок? Да, да это цинния. Я хотел уже вырастить все цветы. Необыкновенные цветы. И счастлив был что уже знаю, различаю эти маленькие заусенички, что звались семенами. Я знаю, я их все знаю.
Взрослые, видя мое восторженное отношение, говорили: вот как Вова любит цветы, наверное, цветоводом станет, когда вырастет. И я повторял - "Да, да цветоводом, я конечно стану цветоводом.
Впрочем, так не думал, это было удобнее при общении со взрослыми, это вошло в те шаблонные ответы, которые я им давал, взрослым постоянно хотелось определенности, которой у меня не было. Мне нравилось великое количество вещей, я даже думал - Ну как это можно заниматься, одним только делом всю жизнь, это же ужасно скучно. - Но об этом чуть позже.








































Двор

Двор был большой, наполовину вытоптанный, наполовину заросший высокой сорной травой. Там мы обычно прятались, когда играли в войнушку. Стреляем из самодельных ружей и автоматов. Денег у родителей на покупные игрушки нет, вот и воюем кто чем может.; ; Однажды я попал в квартиру Шевелевых. Дядя Гриня мастерил для своих сыновей Сереги и Генки ружья. Они были уже выточены и отшлифованы. Но это не удовлетворило мастера. Дядя Гриня задался целью сделать для оружия полые дула.  Он сидел в одной майке возле открытой печки, весь краснющий и калил на углях длинный болт. Накалив его докрасна, он вытаскивал пассатижами и постепенно прожигал отверстие. Шел дым, воздух наполнялся запахом горящего дерева. И как не странно, запах мне понравился. У меня он соединился с ощущением загадки и чуда, на которое способны только взрослые умелые руки.
Мой отец тоже умел творить чудеса. Он строил клетки из тоненьких прутиков и палочек, хитроумно натягивал резинку и – хоп! – едва залетала птичка-синичка, клетка захлопывалась. – Ура! – кричал я. – Мы поймали птицу! – восторг переполнял меня. Отец улыбался. Птица какое-то время жила у нас. Щебетала, поглощала пищу, радовала обитателей нашей квартиры. И я каждое утро бегал проведать ее. Потом подходило время чистить клетку. Кто-то из взрослых запускал руку в клетку в надежде на какое-то время удержать пернатое. Птица неизменно вылетала и обезумев носилась по всей квартире, садясь то на занавески, то на шкаф, то на лампочку, а то и вовсе разбивая что-нибудь, особенно если в квартире была наряженная елка, то это наверняка.
 Мы бегали, хохотали, орали, делали вид что сердимся, но больше смеялись, а потом обессилив открывали настежь двери или окна (в зависимости от сезона. На зиму вставляли дополнительные рамы) и позволяли синице упорхнуть. Потом появлялось желание вновь обзавестись крылатым питомцем и все повторялось, за исключением мелких, незначительных деталей.

В «войнушку» мы играли беспрестанно, то с одним, то с другим составом. В нашем подвальчике по Урицкого 40, мальчишек четверо Сережка и Генка Щевелевы, Санька Рогов и я.; ; Но в наш отряд быстро вступают мальчишки чуть ли не со всей улицы. Знакомимся мы быстро.
- Ты откуда?
- Из 30 -го дома.
- В сад ходишь?
Не-не-нет все же. это больно по-взрослому. Мы даже имени не спрашивали. Скорее всего так:
- Ты за немцев будешь. Мы разведчики. Беги за ними!
Или нет, может просто не замечали, как к нашей группе добавлялся кто-то новенький.
- Держи мяч! Держи кеглю! Нет оружия, пока стреляй из палки! паф-паф ранили. Мы скрываемся, ползем по траве, прячемся за поленницами дров. Ура! Мы наступаем! Отступаем! русские не сдаются. Лезем через забор, бежим через чужую ограду. - Ага, Гитлера поймали!; ; Отвечай за что советских людей мучил? Ура! Ура!
С правой стороны сараи там небольшой проходик во двор наших хороших знакомых Киселевых слева от зарослей сорняков небольшая избушечка, там живет бабка Поля, впрочем, она живет и в нашем подвале, есть у нее комната или я запутался, но кажется как-то так. За ее домиком общественная уборная и ящик для мусора с вонью и мухами, иногда засыпанный хлоркой. И тут же рядом высокая деревянная стена котельной. В ней, в стене, а не в котельной почти всегда сломано несколько досок. Через этот лаз мы ходим в кинотеатр "Коммунальник" и еще подворовываем уголь. Впрочем, как подворовываем, знакомый кочегар за скромное вознаграждение отгрузит и не одно ведро, а то еще сам в квартиру доставит. Помню в дверях не раз появлялась некая темная, образина и канючила, - «Ну ты же меня знаешь, только займи до получки. А так сколько хочешь бери...».
И где только мы не побываем во время игры, по каким крышам не полазим, по поленницам, по дворам чужим. Общественных дворов нет в Канске, от силы с десяток многоэтажных домов в центре, немного больше в поселке Текстильщиков, про остальные я просто не знаю, да и не существует все остальное для меня. Большая деревня говорят в других местах. Деревянные дома, деревянные заборы, кое-где и тротуары досками выложены иначе по раскисшим улицам не пройти. Весной и осенью повсюду, в общественных зданиях, стоят корыта с водой и палкой обмотанной тряпкой, мыть заляпанную обувь. Вначале правда нужно отскрести слои грязи, облепившей обувь со всех сторон, а потом уже мыть, "Иначе воды не напасешься" - говорят нянечки в детском саду. 
Асфальта нет и в помине, есть только булыжник это в лучшем случае. Телега едет, тарахтит будь здоров, издали за кварталы слышно. А идешь по булыжнику ноги запинаются. Однажды я увлеченный разговором со взрослыми, чтобы получше видеть их лица, шел спиной и вдруг запнулся упал очень больно ударился головой об этот самый булыжник.; ; Встряска была что надо.
Вот по таким улицам мы и бегаем. Машины очень редки, так что не страшно, чаще пока еще скрепят телеги, запряженные лошадьми или зимой сани, мы за них иногда цепляемся и едем. Но вот посмотрел фильм "Снежная королева" и цепляться стало как-то жутковато. Не помню, что бы кто-то смеялся над моими страхами, мне кажется многие верили в разные выдумки. Как там в "Бежином лугу" Тургенева?
Вот сидим в нашем дворе под навесом, рядом со входом в наш подвальчик, жуем морковку только что из грядки. Вкуснюще! Хруст-хруст, размалываешь передними зубами в стружку, что кролики. Я на миг представляю себя кроликом, - быстрее, быстрее превращая морковку в стружку. Потом думаю, что передние зубы у меня будут как у кролика, задумываюсь, но продолжаю размалывать по кроличьи. Думаю, - Так вкуснее.
Сиреневый вечер наклоняется над нашей небольшой компанией. Присаживается кто-то из взрослых и для затравки:
- Глядите! Вон бабай сидит под крышей теть Полиной избушки…
- Бабаев нет! – важно восклицает кто-то из нашей братии. – Их выдумали, чтобы детей пугать!
- А ты погляди, погляди. Вон на чердаке, видишь черное, и шевелится, а сейчас белое сверкнуло. Это глаза.
Знаток молчит. Потом как-то нерешительно добавляет: Бабай, это по-татарски дед. Просто-напросто дед. – Объяснение никого не трогает.
Мы пугливо вглядываемся в надвигающуюся тьму. Бегать уже не хочется. И совсем уже забылось, что минутой назад мы как оглашенные пробегали мимо этого дома, и весь день, чуть ли не сотню раз.
-Хрусть-хрусть -раздается со стороны дома, это уже не наша морковка.
- Страшно!!!
Ух как страшно сидеть под открытым небом на улице, в родном дворе. Невольно прижимаемся друг к другу.
— Это, он косточки непослушных детей грызет.
- Подкрадется и еще нас схватит.
- Нет, я домой не пойду! Не пойду, ни за что, ведь мне дальше всех. «Выследит и - Ах!» — постанывает Сережа Киселев
Темная тень на чердаке соседнего дома неподвижна, но вот резко вспыхнула белизной и потухла. И хрусть-хрусть снова.
Мы дрожим, но храбримся. - Мы проводим тебя Сережа.
- Не а, я домой! – хочет уйти Вася с соседней улицы
— Вот как! Сережу бабай сожрет, а он домой. Ведь он и за тобой может побежать.
- Бр-р... А что, если нас будет много не сожрет? Да мне тоже не близко
- Не-е-е, когда много он не любит, побаивается.
- А хотите я вам историю расскажу? То в Канске на самом деле было. - вворачивает до селе молчавший мальчик Петя, мы с ним только, что подружились.
- Страшная?
Петя вскидывает свой белобрысый чуб, таким ловким непринужденным жестом - Ну еще бы.
- Тогда рассказывай. - заключает Киселев
- А может не нужно? - робко звучит со стороны.
Но на него бросают сердитые взгляды и рассказ начинается.





































Мертвяк
(страшная история незнакомого мальчика)

Давным-давно это было, пожалуй, еще в то времечко, в которое Канск еще городом не числился, острогом или острожком называли.
Прошло не так уже много времени с тех пор, как в канскую деревеньку перебрались первые жители. Было их не так что уж много, разные они были характером, но в большинстве очень уж суровые, угрюмые и недоверчивые. Да и кому им было доверять, - добра вокруг было немного, то звери одолевали, то инородцы разорить грозились, то люди захожие козни строили, вот и возводили вокруг своих жилищ высокие заплоты, скотину держали при доме, а двери на ночь закрывали на тугие запоры. Что крепость твоя, подступиться попробуй, дом такой сразу нарочитыми пищалями ощетинится. И днем и ночью покоя людям не было. Оттого и спали в полглаза и на пашню с ружьем ходили, а уж ночью уж кто придет палили без разбору.
Вот так случилось той зимой, когда к канскому острожку забрел чужеземец. Как он за острожный заплот попал вовсе не понятно, но постучался в одну хату, в другую – не пущают. Просил жалостливо, - Мол, совсем продрог, пустите согреться, - но не пустили. К Ведерниковым пошел из ружей пуляют, Ефимов собак грозится выпустить, Рукавишников тот медведя клетку открыл. Помыкался так пришелец и замерз к утру.
Казаки утром собрались, посудили, мол может и негоже поступили. Но кто его знает после набега инородцев, откроешь хату, допустишь по-божески, а он, ночью сотоварищей кликнет и порежет семейство. Пришлый он и есть пришлый, кто его хватиться. Да к тому же одет не по нашенски, все шкуры, да ткани знаками расшитые. Может в тех знаках и вовсе что-то страшное казакам померещилось. В общем закопать быстрее решили, Могилу скоро выдолбили, тело бросили, засыпали, выпили с устатку и по домам разошлись, позабыть поспешили.
Но не тут-то было. Ночью к Ведерниковым опять стучался тот человек. Выглянул Егорий Потапович да крестом себя осенил, - Да как же это можно, чтобы мертвяк живым людям покою не давал, - выпростал в оконную брешь пищаль да пальнул для острастки. – Врешь нечисть, не возьмешь казака испугом, - и другой заряд закладывает. Домочадцы проснулись, - Как мол, что Егорий Потапович? Разузнали – закричали, заголосили, но Егорий Потапович на них сурово посмотрел, - смолкли стали ружья, что в доме имелись заряжать. Но напрасно все, не брали мертвяка ружья, он лишь сильнее стучал и голос его был более жалостлив, все просил открыть и дать руки к печке приложить. - Но кричал Егорий Потапович, - Врешь шельма, не войти тебе в мой дом, не взять меня испугом, перед царем грозным шапки не ломал, так нежись тебя убоюсь лиходея. Крикнет так и вновь стрельбу открывает. Утром все пропало, как и небывало.
Егорий Потапович икону святую поцеловал, крестом животворящим перекрестился и к селянам подался, - Что же вы други любезны на подмогу ко мне не поспешили, али неслышно было грохот над Канском.
- Неслышно говорят, сон такой одолел, словно вчера не по чарке выпили, а бадью особливую. Подивился тому Егорий Потапович и просил до могилы инородца сходить разведать. Пошли, но едва ступили полшага, как метель взыграла, а кому надобно морозится попусту, решили, что и в другие дни можно будет.
 И напрасно, в самую полночь вновь стучался мертвец, вновь умолял слезливым голоском и вновь разряжал понапрасну свои ружья Егорий Потапович и вновь на выручку ни кто не  шел.
Гневно шагнул в светелку к Игнатию Ефимову темный как туча Ведерников, Что ж ты говорит соседушка в трудный час на выручку не вышел. – А тот богом Христом божится что не слышал, - пищали и копья держал всю ночь, но одолела дрема и уснул сном глубоким. Покачал головой Ведерников и пошел к другому соседу Пантелеймону Руковишникову, но и там тоже слово.
Решили засаду сделать, но в урочный час опять все заснули. А проснулись – глядь в доме Егория Потаповича все двери нараспашку, кинулись в горницу и обомлели – все большое семейство Ведерникова заморожено, да так словно в один миг то свершилось, как стояли или сидели, так и остались – замороженный младенец из колыбельки синие ручки протягивал, хозяйка хлеб резала, а сам хозяин дома замерз вместе с пищалью и его остекленевшие глаза глядели в черную узкую бойницу.
Ужас тогда объял селян, кинулись они  к той могиле, но не нашли ее, ветер и снег так укутали землю над Каном-рекой, что и близко не понять где того ирода закопали. Помялись на пустоши да вернулись ни с чем. А ночью пришел покойник уже к дому Игнатия Ефимова. Вздрогнул Игнатий Аверьянович, да выстрелил себе в голову – все равно помирать. Закричал тут народ, что в доме был, а мертвец пропал словно ветром сдуло и три ночи не появлялся в канском острожке.
А когда пришел, то уже стучался к Пантелеймону Рукавишникову. Грозен был атаман    Рукавишников вылил на голову замороженной нечестии котел раскаленной смолы, - вот тебе говорит для сугрева желанного. Да еще плюнул с высоты – Страшным криком огласилась округа, - бежал прочь от атаманского дома мертвец, оставляя на белом снеге черные следы, по тем следам и нашли его могилу. Раскопали и ужаснулись   до того страшен был его облик, тот кто видел тут же ум потерял, а кто не видел, тут же завязал глаза и так ходил долго еще после того. Проткнули сердце мертвеца осиновым колом, а тело сожгли на костре. Только тогда решились открыть глаза.
Но говорят, что в полной тьме мертвеца перепутали с другим человеком, тот ушел восвояси, чтобы пугать своим видом прохожих и темной холодной ночью стучатся в окна селян и леденить христианские души.

 





















Двор.(продолжение)

- Б-р-р - говорят мальчишки - жуть до чего страшно.
 - А вот если на самом деле такого мертвяка встретить! - восклицает кто-то.
Меня передергивает. Не знаю как у других бледное лицо нежити, так и маячит в моем сознании, даже холод в спине и в животе комок, хотя на улице лето и духота.
Уже темно, на небо проскальзывают звезды. Тонкий серп луны повисает над баб Полиной избушкой и тучи косматые злые тянут свои щупальца к ней... У-у-у – доносится с соседней улицы.
- Вся уже нечистая собралась!
— Это всего лишь собака.
- Во, во, а они-то собаки, хорошо всякую нечисть чуют.
- Чуйка у них особая -вворачивает кто-то из авторитетных.
- Они сами от недоброго происходят. вы не слышали историю о черном пуделе, он пришел к одному мужику и говорит человеческим языком: "Хочешь мир повидать? - Мужик согласился. А пудель в черта превратился, и они полетели, даже на тот свет слетали.
- А потом что было?
- До смерти он того мужика замучил.
- А я бы, А я бы... - восклицает Вася.
- Ну не чего бы ты ему не сделал, ведь он же черт.
- Ну и что я бы ему в ухо, под дых и за рога... - ребята смеются, но снова вой и уже не до смеха.
- Ой, мамочки!
- Да тихо ты!
- Страшно же!
Я думаю, что так мы будем долго пререкаться, и вдруг неожиданно для себя говорю. – Хватит пошли Серегу провожать!
Молчание, делаю ни слова, не говоря первый шаг по направлению к Сережкиному дому. - Идем! – все гуськом устремляются за мной и смелые и авторитетные не могут поладить со страхом и потому не спешат покинуть компанию. Невольно чувствую себя предводителем, но далеко не отважным, смелости мне тоже не хватает, останавливаюсь жду ребят, окликаю. - А это кто маленький и косматый со святящимися в темноте глазами за нами увязался. - Смотрите! - Все вздрагивают и тут же смеются. - Да это же Каквасик пес с соседней улицы. Чудное у него имя Каквас. Спросят: "А как песика зовут?", а ему в ответ "Каквас"
Ребята засмеялись "Каквасик!", "Каквасик!" Пес завелял хвастом и забегал вокруг нас. Ой какой хороший пес. Лапу, то лапу дай. А ты что подумал, когда его увидел? Поди за бабая или черного пуделя счел?
Я молчу, мне не хочется признаваться в собственной трусости, ребята тоже об этом не говорят, похоже они и сами чуток сдрейфили.
Узкие проходы между заборов накренившихся домишек, свесившихся листьев подсолнухов, хмеля приводят нас наконец к дому Сергея. Дальше мы идем провожать Юрку, Витьку и так далее…; ; Пока я не остаюсь один. Каквасик куда-то запропастился. Малознакомый мальчик Петя исчез незаметно, так же как возник в нашем небольшом сообществе. Думаю, не иначе как он имеет отношение ко всем страхам и чудесам происходящих вокруг этой ночи. Таинственный мальчик.; ; Иду. Мне тоже нужно пройти мимо дома с бабаем. Ступаю тихо, то и дело натыкаясь на прутья, банки, непонятно откуда-то взявшиеся под ногами. – Ах, батюшки! То и дело повторяю я! Шаг, еще шажочек. И бегу, бегу, что есть моченьки бегу. - Помогите!; ; Страх за моей спиной кровожадно разинул свою пасть, лязгнул зубами и прыжки его и дыхание сделались ближе. Ступеньки, ступеньки, коридор черный, коридор белый.
- Да откройте же откройте, за мной бабай гонится! Откройте!
- Садись, - говорит отец и наливает большой бокал душистого какао.
Меня не утешают, утром мы идем к тому дому и видим, что на крыше живет кошка, а с нею маленькие котята. Они уже бегают лазят по повешенной кем-то телогрейке, та раскачивается, задевая металлическую проволоку и слышится хрусть-хрусть… Вот это нас испугало нас прошлым вечером, вот от этого мы провожали друг друга целую вечность, не говоря уже о порванных штанах и ободранных коленках.; ; Было бы отчего пугаться!






































Киоск на городском рынке. Рынок.

- Здравствуй! Новый день уже наступил! - восклицает солнце. И сразу дружный клекот беззаботных воробьят, и приветливый шелест тополиных листьев, что сразу за окошком. Ах, до чего это приятно! Пушистый как котенок восторг трется о твою щеку и уже срочно нужно бежать, торопится, чтобы успеть решительно ко всем новшествам наступившего утра.
А можно не бежать?; ; Сегодня выходной у родителей и мне не нужно идти в сад. Устроить прямо на кровати магазин книг и игрушек. Вот оно как уютненько. На плечах одеяло, перед тобой «прилавок» Книги, игрушки, открытки, канцелярия…; ; Прямо как в том киоске Союзпечати, что на городском рынке.
Вот он городской рынок, большой и чаще всего пустующий. Прямо на входе с улицы Московской, по левую руку фотомастерская, мы туда ходили с родителями. Забавно было видеть выпиленные изображения, то на море, то в горах, на коне, да и разные подставочки для детей. Нас долго рассаживали, усаживали и все было ни так и ни этак. Потом вдруг фотограф набросил себе на голову темную накидку, ощущения невероятного фокуса. - Сейчас вылетит птичка! –; ; щелкало, что-то вспыхивало, летала закрывашка в руках фотографа. А потом, ожидание, ожидание, ожидание. – Зайдите через неделю! Ну вот как-то так. Уже не интересно.
Но идем по рынку дальше: по правую руку от главного входа перекошенный старенький бревенчатый магазин мебели, там или пустота или пройти невозможно. Следом парикмахерская, тоже старенькая, заволюшенская, магазин спорттоваров, тканей напротив наискосок, вдоль забора хозяйственный и длинные деревянные ряды торговли мясом, здание длинное гулкое и какое-то зарешеченное и тут же выход на Бородинскую улицу. До революции как рассказывает бабушка Валя это был Больничный переулок, там больничные бараки стояли в Первую мировую войну. Когда расчищали площадку под новые постройки кости ампутированных конечностей находили, их зарывали прямо здесь. Но это так, к слову.
В право на улицу Коростелева, где военкомат, существует выход с рынка, он как-то проходил через большой деревянный барак-столовую, темный сквозной коридор, один на рынок другой на улицу. С темного коридора вход в общую столовскую залу.
Тогда все ходил анекдот, когда посетитель приходит в столовую и видит в своей тарелке таракана. Вызывает повара. Подходит повар-китаец. Визивали? – Это, что такое? – посетитель показывает на таракана. –Люк- без запинки и ничуть не смущаясь отвечает повар. Тут же вылавливает насекомое из тарелки и похрустывая и причмокивая, разжевывает и съедает. – Люк, кушайте на здоровье!
Я почему-то был уверен, что события расхожего анекдота произошли именно в этой столовой и старался увести родителей от мысли пообедать здесь. Когда в семидесятые, здесь же на этом самом месте построили столовую по имени «Вечерний ресторан» я уже ходил без всякой брезгливости.
Крытые деревянные ряды для приезжающих магазинов, тогда многие магазины имели свой прилавок на рынке. Выезжали они не всегда, и частники норовили захватить удобное и закрытое место. Было так-же место, отведенное под торговлю живностью и картофелем, похожее на приемный пункт какой ни будь заготконторы. С бревенчатой коновязью рассыпанным зерном и напольными весами с гирями-кругляшами с выемкой на одной стороне, для вставки на планку самих весов.; ; В самом центре рынка прилавки для продавцов с приусадебного хозяйства.; ; Длинные такие ряды, в одну и другую сторону. Бабушка иногда торгует тем, что созрело на огороде. Однажды меня с собой взяла. Но подошла чужая тетя и говорит: «К чему это вы ребенка приучаете, куплей продажей заниматься, хотите, чтобы барыгой вырос. Немедленно уводите с рынка».
- Так дома его не с кем оставить!? - недоумевает бабушка. - да и товар у меня свой, пенсия невелика.
- Нет, нет свои проблемы решайте сами, без ребенка, оставляйте с кем либо, няньку наймите, а не растите спекулянта-захребетника. Вырастит ведь больше ничего другого знать не будет.; ; Для чего наши отцы революцию делали, чтобы избавиться от ненавистного спекулянта, наживающегося на поту и крови рабочего класса. Когда рабочий часами трудится у своего станка, крестьянин не разгибает спины вы тут...
- Уж извините! - восклицает моя бабушка, - Я свое отработала, всю войну в холод, голод почту по всему городу разносила. Морозы под пятьдесят и боле, валеночки не подшиты, снег забивается, зайдешь к людям к печке прижмешься, снег вытряхнешь, хорошо если кипятку нальют, а так все равно идти нужно, письма люди ох как с фронта ждали. А ведь похоронок больше приходило. Сколько слез то я видела. Вы на своем веку уважаемая столько не видели. Поди в войну в теплом месте сидели.
- Да как вы смели!
- Что с.... с.... да нечем. Иди от сюда, а то все космы повыдергаю.
Ох, не на ту напала доблестная блюстительница нравов, кто-кто, а моя бабушка Валя могла постоять за себя, да еще так отбрить, что потом век без повадно будет.
Между прочим, сидеть на рынке не так уж весело, особенно когда никто ничего не берет. По началу вроде так себе, а потом уж тоска зеленая, только воображение и выручает. Что же забавное изобрести. Взгляд останавливается на ведре с ягодами.




 
























Как погибла экспедиция Ахнр
 (Из рассказов сложившихся сам собой во время стояния на рынке)
 
Экспедиция старейшей в галактике цивилизации с планеты Ахнр погибла в Канске 24 июля 1966 года, пополудни.
И было это так.; ; На, городском рынке, стояли на самом солнцепеке старушки, видно мест под навесом уже не было и продавали, бесконечно продавали, кто что мог. Одна малину, другая свеклу, третья клубнику и горох, да мало ли, что взбредет в голову старушкам продавать. Продавали они, пересуживали проходящих мимо покупателей, считали выручку, ворчали, ели купленные с разноса пирожки с капустой и глядели во все глаза. Глядели, но все равно не увидели, как среди них оказалась пышнотелая матрона с прической; ; ; цвета спелой оливы, в просторном цветастом платье свободного кроя и ведром клубники. И еще какой клубники. На эти ягоды стоило бы посмотреть, каждая величиной с доброго размера яблоко, ярко-красные, с золотистыми крапинками-чешуйками и ароматом нежнейшим, от которого и голова начинала кружиться, и мысли лезли в голову самые необыкновенные. Вот казалось, откусишь ты его, брызнет сладчайший сок и ты так, и замрешь от наслаждения, весь в истоме невыразимой, не решаясь проглотить, а так и будешь стоять, наслаждаться, ждать пока кусочек сам растает; ; на языке и просочится в самые недра любимой плоти, омоет каждую клеточку. В общем, это были не ягоды, а праздник для глаз и желудка.; ; И даже больше, - от одного их вида сам желудок был способен выпрыгнуть наружу и самостоятельно проглотив изрядную долю ягод, убраться прочь и еще долго блаженствовать, пировать в своих скрытых апартаментах.
Но ягоды ягодами, но стояло посмотреть и на владелицу. В ней было что-то странно-ненастоящее, хотя с первого взгляда и ничего особенного, многие дамы так злоупотребляют косметикой, что и понять сложно есть ли у них лицо вообще, разве по каким-то не очень, то существенным деталям. Но не в данном случае, у стоящей с ведром женщины несущественные детали так же не проявлялись, ощущение было такое, что на розовый воздушный шар надели парик, нарисовали рот, подвели брови и не очень-то выразительные глаза, которые глядели на мир в узком прищуре и с невыразимой скукой. И вот еще, дама явно изнывала от жары, жирные капли пота текли у нее по всему лицу, угрожая размыть его контуры окончательно и притом запачкать красивое цветастое платье. Дама видимо сама опасалась этого и часто подносила ко лбу большой белый платок, от чего тот заметно темнел. А иногда, - О, ужас! – изо рта дамы высовывался огромный, с фут или чуть меньше, зеленоватый язык с раздвоением на конце и слизывал ползущие по щекам мутные капельки.; ; Это было чудовищно. И если бы кто увидел, какой бы поднялся крик, но крика не было, поскольку все продолжали пялиться на ягоды. Пялится до исступления, до боли, до потери всяческой мысли. И если бы сейчас какому-то жуликоватому прощелыге, забежавшему на базарчик, пришло бы на ум оставить незадачливых старушек без их товара, момент был бы самый подходящий. Но таковых не нашлось и возбужденные и завистливые глаза канских торговок по-прежнему сверлили темное пластмассовое ведро, полное ягод, без всякого убытка себе. Наконец кто-то из наименее впечатлительных особ, решился спросить цену этого желудочного рая.; ; – Пятьдесят – коротко рыкнуло практически ниоткуда. Потом каждая из торговок готова была, побожится, дама не раскрыла рта и все же ответила, голос ее был похож на урчание в животе, да может, оно так и было.
Старушки всплеснули руками и загалдели, - Нет, нет, это дорого, даже такие красивые ягоды никто не возьмет за такую баснословную цену, лучше сбавить или продавать банками. Дама с оливковыми волосами молчала и лишь учащено прикладывала к щекам и лбу свой и без того мокрый платок. Старушки продолжали учащенно кудахтать, словно разбуженный в ночною пору курятник, разговоры их ширились, приобретали свойства нарастающего шквала. И вдруг, когда беспокойство торговок достигло наивысшего бала, к даме с гигантскими ягодами подошел импозантного вида мужчина приподнял шляпу, притом сидящим рядом продавцам показалось, что на голове у него вместо волос растут пружинки и проволочки, и молча, протянул даме  зеленую бумажку с портретом вождя, взял ведро и удалился восвояси.
- Как? Что? – поднялся вокруг, еще более ужасающий клекот. - У нее взяли и за такую немыслимую цену? Должно быть, покупатель сошел с ума. Как это объяснить? - и тут же; ; ; с вопросом уставились на удачливую конкурентку. В той не отразилось не малейшего недоумения или скажем удивления, что ягода так быстро продана, а невиданная цена была без особых затрат получена. Легко словно невесомое облачко дама выплыла из базарной толпы и тут же растаяла, хоть росту была значительного и прическу имела заметную, нет, ее даже не сумели рассмотреть в пестром водовороте улицы хоть, и выгибали шеи и даже вслед выбегали на проезжую часть.; ; Торговки были обескуражены и не знали, что думать по такому случаю.
Происшествие это не оставило бы особого следа и наверняка забылось бы. Но день спустя странная дама опять стояла на своем месте и продавала клубнику, один вид которой сводил покупателей с ума, а торговки лучились завистью и неким скрытым уважением. Собственно покупатели, поглазев на чудесную ягоду и узнав цену, отходили к другим обычным и менее несговорчивым продавцам. А вот сами торговки, которым ягода все время мозолила глаза, думать ничего не могли, мечтали обзавестись тем же сортом ягод и исподволь бросали красноречивые взгляды на женщину с оливковыми волосами, впрочем, не решаясь завести разговор. Сама продавщица огромных ягод, не обращала на окружающих ни малейшего внимания, казалось бы, не видела никого кроме подходивших покупателей, впрочем, и то навряд ли. Продавцы-старушки, наконец, то решились спросить, нельзя ли приобрести кусты столь замечательного сорта, и тут же услышали короткое и обескураживающее – Не торгую, - чем старушки были; ; ; обескуражены, даже обижены.
Это были веселые старушки, обиду лелеять не стали, ну разве, что придумали нелюдимой товарке забористую кличку - Пузыриха. Пузыриха, - так с этого момента стали называть владелицу ягоды, столь поразившей весь рынок.
Пузыриха меж тем стояла не долго, вновь подошел интересного вида мужчина, приподнял шляпу, вручил деньги и удалился. Такие деньги могла заработать за день не всякая сидящая здесь женщина, это было настолько непонятно и неправильно, что вызвало легкую неприязнь. Неприязнь эта росла по мере того, как Пузыриха в очередной раз приходила; ; ; на рынок и приносила ягоду, отмалчиваясь на приторно-любезные вопросы товарок и выручала раз и на всегда установленную цену. Так продолжалось довольно долго, за это время предприимчивые старушки окончательно невзлюбили Пузыриху и занялись изобретением действенных методов избавления от врагини. Они выносили из ближайшего магазина табличку «Проезд не загораживать» и ставили на место торговли странной дамы, выдвигали коробки с надписью «Место занято», а однажды даже разбили на том месте банку с прокисшей капусты весьма специфического аромата. Но странное дело женщина возникала в том самом месте под тополем всегда внезапно, стоило им только отвлечься и куда-то напрочь исчезали все препоны так тщательно возводимые всей заговорщицкой командой. Старушки, конечно пробовали воздействовать словесно, но результата это не имело, поскольку Пузыриха по сути не видела и не слышала их, а только отдувалась и стирала пот с лица, да и нужно иметь ввиду, что торговки еще робели перед этой в высшей мере загадочной дамой. Они долго решали, что же изобрести посущественней и вконец нашли. Шурочка Пипеткина, которая слыла по всему рынку дамочкой изворотливой предложила, - взамен того, чтобы изводить Пузыриху постараться не пустить к ней покупателя в соломенной шляпе, - Понятно, не купит у Пузырихи, у них возьмет, никуда не денется, рынок не столь велик. А план был таков, появится покупатель, - Шурочка ему наперерез своей мощной грудью, а далее всей бабьей оравой, как в фильмах нерусских показывают, - Купите! Купите! Почти задаром! – Не удержится, что ни будь, возьмет. А не возьмет, вы его бабаньки оттесняйте от Пузырихи. А там посмотрим чья будет.
И вот под предводительством Шурочки Пипеткиной старушки заняли круговую оборону на местном рынке. Момент напряженный, - Ша Маша, я Дубровский! Раньше батяни не суйсь! Время тревожно щелкает своим метрономом. Все должно быть как в кино, тютелька в тютельку. Ни-ни-ни… еще секунду. Объект должен ничего не заметить. А вот сейчас девчата – За Родину! За Сталина! Пли!
Ничего не подозревающий мужчина в соломенной шляпе пробирался через толпу. Он был сморщен, не очень выразителен видом, но повадки имел породистые, такого сразу отличишь среди прочего люда. Шел прямо, высоко приподняв голову, выглядывая в толпе оливковый причесон. Пипеткина, сделав безучастную физиономию, между тем со свойственным ей аппетитом глодала арбузную корочку. – Девчата! Готовность номер раз! Клиент на подходе! – шепнула она как бы, между прочим, в сторону. – И тут ее осенила новая идея, которая в тот момент показалась ей архигениальной, - Она как бы невзначай уронила прямо под ноги глядевшему по верх голов покупателю арбузную корочку, и тут же заголосила, - Ах мужчина;упал! Ах, какая же я нерасторопная! - притом было абсолютно не понятно, то ли она извиняется, то ли взывает к помощи. Но, так или иначе начало суматохи было положено. Увы, самый гениальнейший, но не отработанный план может проиграть плану не гениальному, но хорошо продуманному. Тут случилось тоже самое, часть старушек успевших проникнуться новой идеей предводительницы, вопило: Мужчине стало дурно!; ; А часть согласно старой веси голосила «Купите неслежалые ягоды, за полцены уступлю», что еще странно о «неслежалых ягодах» говорили и те старушки, которые продавали огурцы. Мужчина раздосадованный всей этой, непонятной для него неразберихой, взмахнул руками, отступил и впрямь поскользнувшись на арбузной корочке шлепнулся наземь. Не ожидавшие такого поворота событий торговки по инерции все еще двигались вперед и тоже падали, орошая поверженного покупателя, кто ягодами, кто свежими грибами, кто малосольными огурцами. Со стороны все воспринималось, как избиение не угодного покупателя, группой разгневанных торговок. Шура Пипеткина сообразив, что все пошло не по плану, начала разбрасывать товарок в сторону и помогая тем самым затерянному в самых недрах шевелящейся кучи покупателю. В сущности, торговки и сами вскоре остановились, недоумевая, что это за оказия, заставила их втянуться в этот сыр-бор. Вот они остепенились, кинулись к покупателю, но с тем было далеко не все в порядке. Неизвестный гражданин вдруг посинел как слива, дернулся из стороны в сторону, да и сдулся словно обычный воздушный шар, так, что на асфальте остался лежать его светлый костюм, соломенная шляпа и штиблеты неопределенного цвета. Старушки ахнули. Шура Пипеткина от такого оборота событий, даже на время потеряла дар речи.
И тут все увидели, что Пузыриха, та тоже вела себя странно. Пот, из-под оливковой прически, катил уже ручьем, ни помогал уже ни платок, ни даже выглядывавший из-под него, длинный, раздвоенный язык зеленоватого оттенка. Черты лица вначале поблекли, а потом потекли грязными струйками прямо на нарядное украшенное цветами платье. А потом случилось следующее, хлопок и Пузырихи не стало.; ; ; Лишь на земле лежала нарядная ткань, а поверх ее оливкового цвета парик. В толпе даже взвизгнули. – Покурдоячили, называется. - Но странное что-то творилось и со стоявшими на сам солнце румяными ягодами, они словно увеличились в размерах и начали прямо на глазах обомлевшей публики с шумом лопаться, из них вылезали чешуйчатые, хвостатые существа и ползли во все стороны, оглашая улицу резкими, чужеродными взвизгиваниями. Кто-то крикнул, - Дави их! Это иностранная диверсия, происки НАТО!; ; Так им и надо проклятым буржуинам! СССР не подведем!
 И толпа с криком и воодушевлением начала топтать маленькие беззащитные тельца, которые как бы просили защиты и протягивали вперед лапки с перепонками. Но зова их не дано было услышать. На последнее существо наступила Шура Пипеткина. И со словами – Подыхай мерзкая гадина! - растерла тонкие чешуйки по грязному с выбоинами асфальту.
Так бесславно погибла на канской земле межгалактическая экспедиция, древней цивилизации планеты Ахнр. И тонкий сигнал просочился за плотные слои атмосферы, Мы погибли!




































Киоск на городском рынке. Рынок. (продолжение)

Сегодня мы с бабушкой идем за покупками на рынок. Бабушкина семья всегда жила в городе, рынок был под боком и продукты всегда можно было взять наисвежайшие.; ; Еще прабабушка Прасковья Васильевна Теряева, мама бабушки Вали покупала здесь, выбирая с особой придирчивостью мясо и продукты с огорода. В те давние, давние времена у них и огорода не было. Все купленное. На небольшом участке прадед Харитон Аксентьевич Хир (Цветков) выращивал лишь табак. Только вот сейчас и обзавелись огородом. Особого огороднического успеха нет, но редиска и лук-батун растут вроде сами по себе исключительные.
Маме кажется странным весь уклад отцовской семьи. Она думает, что там есть еврейская кровь. Больно уж странно не похоже на деревенское, на их исконно белорусское в их "родове" ( как она говорила).
 А по мне так в семье моего отца много интересного. Столько рассказов, столько событий, многое погружено в прошлое, да и говорят они как-то чудно. Скажут и как будто задумаются, оглянутся и фраза обрывается. Особенно она часто обрывается на фамилии Теряевы, да и про дедушку Ивана Петровича Колпакова, первого редактора газеты "Иланский рабочий" также не договаривают. Попробуй сообрази почему он даже до войны не дожил. Бабушка то скажет, что был в Испании, то разбойники напали, когда он возвращался с какой-то литературной конференции. По-моему, тут какая-то тайна, не иначе.

А вот наконец-то на углу и киоск Союзпечати. Как-то мы с бабушкой заходили туда, она сама работала на почте и большинство из тех, что трудился с ней вместе, знала.
 Вот мы едем с ней по городскому рынку, и она подводит меня к киоску: Здравствуй Клава! Что-то тебя не было видно?
- Ах, Валентина Харитоновна! Разве все перескажешь…
И вот мы уже внутри киоска. Взрослые говорят, но я не вслушиваюсь в их речи, там какие-то общие дела и фамилии неизвестных мне людей, здесь в киоске; ; столько всего интересного, цветного, неожиданного так что и слушать не хочется. Так и рябит в глазах: марки, открытки к праздникам, открытки наборы на самые разные темы, даже сказки. Изображения актеров, значки, карандаши и какие карандаши, пятьдесят цветов не иначе, переводные картинки, вырезные картинки, книжки раскраски, просто книжки. Книжки для меня такая притягательная и волшебная вещь, вначале картинки, яркие, волнующие от которых глаз не оторвать, а потом и рассказы, возникающие из крохотных непонятных значков, - букв. Не чудо ли? Я многие из этих значков-букв уже знаю, но слова складывать не получается. Просил папу помочь. Он подсказывает, но кажется обманывает, смеется.
Были здесь и не большенькие коробочки диафильмов. В ту пору невероятная редкость, впрочем, по самое их исчезновение. А сейчас вот они стояли: «Приключения Пифа»,; ; «Красная Шапочка», «Крошечка-Ховрошечка», «Конек-горбунок», «Семь Агафонов»… И даже несколько серийный «Тимур и его команда». Дальше мне не читают названия, у взрослых разговоры. Приходится только с нежностью перебирать и поглаживать то металлические, то пластмассовые баночки. Нет-нет и зужу - «Баб, а здесь, что написано?, А здесь?». – та не всегда отвечает. И все равно здорово, ведь я не видел эти диафильмы и думаю в непрочитанных и не смотренных осталось самое интересное. Всего здесь в избытке. Воображение просто поет песни! Полно всяких запахов. Пахнут свежие краски, пахнут карандаши, а сколько радостных запахов в новеньких диафильмах. В журналах, в свеженьких журналах, необычайный запах восторгов и тайн. Краски сказали бы взрослые. А вот и нет, -тайн.; ; Вы не держали никогда в руках, не ощущали по-настоящему если не помните этот запах. Даже таких слов нет чтобы это все высказать. Ой до чего же хорошо! И радость переполняет.
Так уютненько, закрыто от ветра и бурь, ты словно в своем родном приветливом домике и в тоже время среди людей. Как здорово дотрагиваться до лежащих здесь предметов, раскладывать и в тоже время отвечать на вопросы покупателей, подчас и отпускать товар.; ; И почему моя бабушка не работает в этом киоске!
Это стоит столько-то, это столько, ах вам нужен журнал «Огонек» - зайдите завтра, газета «Советский спорт» свежей еще не завозили, "Крокодил" - раз в неделю, нужно брать сразу, к вечеру уже нет! А марки! Да есть, разных серий, выбирайте. Гашенные, не гашеные.; ; Хороший набор коллекционных спичечных этикеток!
Как музыка звучали эти слова. О, здорово! Не жизнь, - сказка. Уж если работать, то только в таком ларьке, пространстве, - маленьком, дружелюбном, закрытом. А что значит развернуть свеженький номер Веселых картинок, пробежаться по рисункам, разгадать новый ребус, пройти запутанный лабиринт. Аж жжётся как интересно. Решено, буду торговать в киоске.
Кровать с разложенными на ней предметами тоже уютна и служит прилавком, жаль нет покупателей, родители уже устали покупать одно и тоже, рисовать бумажные деньги. Ах, зайдите! Зайдите! Зайдите! Но уже не заходят, хотя выложены все мои замечательные (порой сломанные) игрушки, книжки (с надрывами), погремушки, оставшиеся с раннего детства. И то и дело вспоминаю, что можно еще пустить в продажу, ах дайте то, а где у нас это, да, конечно, нужны деньги, будем рисовать. Так мы рисуем в детском саду. Там у нас целый уголок с разными упаковками и нарошничными шоколадками и конфетами. Жаль, что по-настоящему там никто не играет в магазин, все под вечер, а если вдруг разыграешься, тут же бегут: "За тобой пришли. За тобой пришли.; ; И так всегда наиграться невозможно! Даже сейчас. Игра закончена и кровать должна быть убрана. отчего же так, только пойдет самое интересное, а тут.
 Все нужно впрягаться в наступивший день, вступать на унылую территорию взрослых, впрочем, что мне там делать, обязательно найду лазейку выскользнуть.; ;



 



















Левик, Клоунок и другие жители галактики.

И все-таки заунывье. Выскальзывать из взрослого заунывья приходится часто. Вот завели тебя к какой-то малознакомой бабушке. Тут все по полочкам, фарфоровые и пластмассовые игрушки к которым прикасаться нельзя, цветы с лепестками из ниток, старинные зеркала, часы с долгим и печальным боем, альбомы с пожелтевшими фотографиями, портреты давно умерших родственников, пышная постель с кружевами и складом подушек, навязчиво пахнет лекарствами и укропом. Уж не знаю отчего укропом, но именно им были пропитаны все углы старушечьей квартиры. Таких старушек я побаиваюсь. Однажды одна такая старушка превратила мальчика в уродца и ни мама, ни папа не узнавали его. На всякий случай стараюсь не есть у неё, а уж если мама вдруг задумает оставить меня в той квартире скандала не миновать. Мама сердится, но как объяснить ей, что такая тишина и такие запахи могут быть только в квартире старой колдовки, которая любит превращать мальчиков то в уродцев, то в белок, а то в мышей, мерзких склизких жаб, а может быть в фарфоровую фигурку на полку. Как же она будет радоваться, пополнив коллекцию фарфоровых фигурок, пожалуй, плясать и размахивать в воздухе половой тряпкой. Вон какие они печальные зайчики, собачки, похоже они точно еще совсем недавно были детьми, мальчиками и девочками. Старуха шуршит платьями, она достает коробочки из тайных уголков. В коробочках снадобья, в коробочках зловещая страшная тайна способная погубить нас. Мама не догадывается о ее проделках и замыслах, а я строго смотрю как-бы старушка чего не учинила.
Мама начинала с ней вместе свою работу в ателье, нужно же колдовкам пускать пыль в глаза, заставлять думать, что они как все. Что-то у старушки осталось из атрибутов бывшей профессии, как швейная машинка фирмы «Зингер» с причудливыми литыми виньетками станины, пиленные фанерные лекала, висящие на стене, шкатулки с нитками и наперстками, и складом доисторических открыток (это уже не из работы). ; Я полагаю, что все это волшебное и нужно произнести только правильное слово чтобы ими воспользоваться. Может они превращаются в змей, может в червяков, может просто оживут и будут летать по комнате или топать. В конце концов ходит же по комнате умывальник, знаменитый Мойдодыр, а в других сказках летают простыни, убегают стулья... Но старушка почему-то этими заклинаньями пренебрегает, вот какая хитрая.
Увы никакого колдовства нет и в помине, здесь просто уютно и скучно, можно только спать, ни книжек с картинками, ни карандашей, ни ножниц с помощью которых можно расправиться с цветастыми открытками, ах сколько я перевел их в доме своей бабушки Валентины Харитоновны. Попадались там и очень старые с письмами родственников из Днепропетровска, Луги, Петербурга, подписанные именами Цветковых, Теряевых откуда я мог знать тогда, что они имеют отношения к сибирскому писателю Зазубрину. Да и вообще такого не знал. Открытки были красивые и я с удовольствием их уничтожал.; ; У старушки такое варварство было непозволительно. Но разложить, обозначить их как персонажей некой сказочной истории все же было дозволено. Открытки тут же разобраны на пять неравных стопок. Это пять государств. – Новый год. Седьмое октября, Женский день и Первое мая, День победы. Пять основных праздников Советской страны. Не хватало только 23 ноября, но что делать мужчины в этой квартире не жили.; ;
Но пять заглавных героев тоже неплохо.; ; Государство Новый год владеет севером. Леденит все, замораживает и строит ледяные дворцы, долой привычные представления о добром дедушке Морозе. Может быть так, но не получится игры, не получится противодействий, скучно будет и все тут. Революционный праздник стал повелителем бурь, не шутите с ним, он направит ветры, сдувающие все на своем пути. 9 мая конечно – огонь. Ну а весенние праздники ближе к земле, цветам и радостным трелям птиц. Вот и готовы персонажи игры, вот и заложены условия действа. Постепенно игра наполняется всевозможными интригами, в них уже запутаться можно, они сложны, они хитроумны, они бесконечны. Может они даже напомнят сериалы, которые появились в России лишь тридцать лет спустя. Главное в тех играх было их немыслимое и порой невозможное продолжение. Заморозил Дед Мороз летнее государство вот и отправляется герой чтобы победить холод, расколдовать, помочь. Не думаю, что сюжеты были столь замысловаты, но то, что они завораживали, погружали мое воображение в некий невероятный фантастический мир на долгие часы это точно. И тогда было уж не оторвать, не отвлечь. Играть с другими детьми было, конечно, интересно, но они совершенно не соблюдали моих правил, а они у меня менялись каждое мгновение, да и примитивны были все их потуги что-то править в этой игре, играть одному было куда увлекательней.
И трудно меня уже увести, от незнакомой бабушки, игра уже зародилась и необычайный сюжет разворачивался во всей красе. – Ну пойдем, уже говорила мама. – Нет, нет, что ты! Ведь не отвоевана еще фея весны. Ее похитили злые волшебники морозы. Но игра не отпускала и нужно было огромное усилие чтобы меня оторвать от увлеченного действа.
Увлеченное действо продолжалось и в нашей квартирке по Урицкого 40. Возле печной стенки разворачивался полушубок мехом наружу, раскладывались игрушки и оставленное в чужом доме тут же переносилось на иных персонажей, которые у меня имелись.
Их было немного. Ах как тогда горели мои глазенки, когда мы останавливались возле витрины игрушек в Детском мире, что на углу улицы Ленина и Максима Горькова. Как ликовало все внутри меня, когда я по какой-то надобности заходил в кабинет заведующей Детского садика «Белочка» Софьи Семеновны и видел целые штабеля всевозможных игр в цветных коробочках, бесконечные ряды разнообразных ярких игрушек. Нет меня увлекало не только оружие и машинки, а наверное, все. Девчачьи ухоженные куклы, конечно, меньше, но и их исключать из игр я не хотел. Если бы их мне покупали я бы их тоже включал в бесконечные игры на разложенной возле печки шубейки. Во всяком случае играя с девочками, я ничуть не тяготился, тем что румянощеких кукл нужно было наряжать, садить за стол и улаживать спать. Единственно, что эта игра мне скоро прискучивала. Кукл нельзя было отправлять в путешествия, нельзя было заставлять сражаться с врагами и чародеями, да и вообще нельзя было свободно распоряжаться их занятиями. Другое дело мои игрушки: пластмассовый клоун, у которого были подвижные руки и ноги, пластмассовый же лев, исполненный с большой натуральностью, резиновый крокодил, тоже полная копия настоящего.
 Попал он в мою коллекцию весьма примечательным способом. Мама отыскала его среди грядок с капустой. Вернее, она вначале закричала, начала тыкать в него палкой. Нет он никуда не хотел ползти, да и не было возможностей. Тогда она позвала меня, - Поди посмотри, что за чудо поселилось у нас на грядке. Я выглянул весь преисполнный мужества, - Показывай-. Грядка с морковкой, грядка со свеклой, капуста.; ; А-а-а! Да это же игрушка! – Видно кто-то перебросил через забор в наш огородик. Ура! У меня игрушек стало больше!
Вот с этой троицей я и играл.
Нет мне покупали игрушки, были и другие. Например, мне подарили в четыре года юлу. И она отменно жужжала на первых порах. Потом что-то нарушилось, и она перестала жужжать. Отец решил починить и разобрав увидел, что повредилась картонная деталь. Я вспомнил, что в детском садике № 11 в поленнице мы с ребятишками устроили штаб выбрав дрова в самой середине и нанесли туда необыкновенно много упаковочного картона.
- Я принесу, - сказал я отцу. - Там его много в штабе.
Но вот приходит вечер, завершается детсадовский день. Отец забирает меня. А в штабе ни одной картонки. То-ли нянечки выбрали, толи дети растащили.
- Да как же так, ведь я сам разобрал несколько коробок и сложил в штаб в поленнице. Ты погоди я чего ни будь соображу. - сообщаю отцу.
Он соглашается. А я вдруг замечаю, что мой картон в руках мальчонки из младшей группы Ваньки Курочкина.
 - Отдай, - говорю.
Ванька насупился, - Нет не отдам!
- Да что-ж ты не понимаешь мне для дела нужно. Юлу починить. Отдай.
Ванька сопит, - Не отдам!
- Да ты что не слышишь? Для дела!
- Не отдам! - орет на весь детсадовский двор Ванька и нет тому удержу. Ничего не слышит. Я тяну картон в одну сторону, Ванька в другую. Ванька заходится в крике. К нам уже бежит воспитательница.
-Вова, Вова, - что ты делаешь? - отрывает меня от Ваньки отец. Найдем мы картон.
Я не доверчив, - Правда?
- Да, да я с работы принесу.
Я обижен, упрям и все-таки позволяю себя увести.
Увы, увы юла так и осталась не налажена и вскоре ее детали исчезли из дома. уж больно они не привлекательны были.
Подобная история приключилась с трубочкой калейдоскопа, была такая картонная вещица, смотришь внутрь, а там меняются всякие прихотливые узоры-солнышки. Яркие неожиданные, дух захватывает до чего красиво. Я ходил по всему подвальчику очень гордый и довольный. - Ват посмотрите мне калейдоскоп купили протягивал я тете Гале Роговой, дядь Гриня Шевелев тоже посмотрел, баб Поль просто руками всплеснула, - Красота не виданна!
А Генка Шевелев посмотрел и мне отдал.
- Что разве не красиво?
- Да ничего там нет!
- Как так, ты получше посмотри!
- Да как же так? - и тут сам вижу не работает мой калейдоскоп. Отвалилась задняя крышка и стал он просто картонной трубочкой с зеркальцем и стеколками внутри. Жалко то как. Отец пробовал меня утешить, говорил что-то о починке, но я ему уже не верил.
Вспомнил! Были у меня замечательные пластмассовые кегли с двумя шарами тоже пластмассовыми. Их трудно было приспособить к всегдашней моей игре, и я их выносил на улицу, там состязались кто больше выбьет, дома отец обычно пускался в воспоминания, что было в его детстве, - городки, лапта, и заранее можно было быть уверенным, что в конце он скажет, что у них было лучше. Слушать было, конечно, интересно, но до поры до времени. Игра от этого прекращалась, на улице, когда не один играешь проще. А то начнут и словно соревнуются между собой мать и отец. Скажут лапта, - второй «круг выжигала», скажут «городки», второй – «цепи кованы». Ну какая же это игра, это состязание кто игр больше знает. Они и про меня и кегли забудут. А одному выбивать не интересно.
Подумал, подумал, нет другие игрушки у меня не приживались. Почти всегда оставались Левик, Клоунок и резиновый крокодил.
Быть может какие-то детали менялись. Допустим петушок с поблекшим от времени хвостом и раскрашенный цветными карандашами, черная пластмассовая машина с пуговицей вместо колеса, мячик от пинг-понга, да всякая безделица, вплоть до цветных пуговиц из маминой коробки или игральных карт, шахматных фигур, все тут же включалось в игру и тогда прощай время. Меня можно было оставлять одного, на долгие, долгие часы и время летело молниеносно.
Все начиналось с мира и процветания. Жили были Левик и Клоунок (это доподлинные их имена) Мои персонажи до поры до времени вели размеренную жизнь, строили дом, сажали огород. И вдруг однажды Клоунок вышел морковку сорвать, а на огороде лежит чудовище Резиновый крокодил и не пускает. Пошел тогда Клоунок домой Левику жалуется "Не дает морковки Резиновый крокодил". Тот услышал и "Как так? Мы сажали, а он не дает. Ща ему бока намну" Пошел и намял бока. Убежал крокодил. Но был он крокодил не сам по себе, а разведчик короля-завоевателя по имени Пик. Рассвирепел король-завоеватель Пик и пошел войной на мирных Левика и Клоунка. Закричал, затопал ногами: как вы смеете, моему слуге не подчиниться, захочу весь ваш огород захвачу и растопчу. Мне эти земли давно приглянулись. Дрался отважный Левик с солдатами картами, да их больше одолели. Схватили его заключили в темницу (рукав шубы). Стоят охраняют. Не знают, что проведал о сей несправедливости сам Обесцвеченный петушок, известный герой. Пришел он к Клоунку (а тот расхлюндился) и говорит - Ну вот мокроту развел, расхлюндился, пойдем Левика вытаскивать, от коварного Пика освобождать. Клоунок не унимается. Да что же я смогу?
- А я что тебе не помощник! - кричит Обесцвеченный петушок. Да ты же маленький.
- Да и что зато душа у меня геройская и голова смекалистая.
-Так ты что-то придумал.
-Хм, Хм пока не чего, но придумаю. А!!! Уже придумал, давай я претворюсь, что раненый и солдаты Пика будут меня ловить и пусть ловят пока я их далеко от лагеря не уведу. А ты тем временем раз-раз и Левика освободишь.
Пошли выручать, все удавалось, только вот забыли, что крокодил хитрый, он «Ам!» и проглотил на лету петушка. Солдаты-карты окружили Резинового крокодила. И ну хныкать,- Отдавай да отдавай а он лишь улыбается и облизывается. Потом как закричит растяпы пусторукие вы же Левика не охраняете!
Солдаты карты переполошились, бросились к темнице, а Левика Клоунок освободил. Пустая темница.; ;
-А-а-а! кричит король Пик.
-А-а-а! кричит Резиновый крокодил!
- Сейчас крокодилу вас скормлю - злой король Пик топает ногами.
Крокодил открывает пасть - Эт я всегда пожалте вашвелие. Толь ко они тьфу невкусные.
- Это как это невкусные Мои солдаты да не вкусные, заегозил король-завоеватель Пик. А потом рявкнул, - Валет треф выйти из строя!
- Я - отвечает валет Треф
- Отвечайте не раздумывая Вкусные мои солдаты?
- Так точно вкусные и питательные вашвелие.
- Встать в строй.
- Есть стать встрой.
- Так что скажешь Резиновый крокодил.
- Так я что я ничего... Эт шуточка такая.
Эта абсурдистская игра продолжается, продолжается она до бесконечности. Герои могут отправиться путешествовать по кишечнику крокодила, герой могу попасть с помощью подкидной доски в космос. Это главное, чтобы в невесомость попасть, там ничего не падает, повиснет в невесомости и веревку привязывай и лезь. А там плавай туда-сюда по разным планетам и галактикам.
Ну что вы хотите игра есть игра и приходится выкручиваться самым рисковым способом. О-го-го!
А потом вдруг мне приходила охота наряжаться и представлять из себя какие, то образы, то можно было ожидать, что квартиру заполонит весь семейный гардероб. Тут уж шли в дело и скатерти и армейская фуражка моего дядюшки, и предметы хоть отдаленно напоминающие выбранного персонажа будь то Кащей Бессмертный, баба Яга, человек амфибия, Иван Царевич и прочие герои книг и фильмов, услышанных радиопередач, а и только сочиненные герои игры. Притом я успевал отыграть и за короля-завоевателя Пик и за Резинового крокодила, и за Клоунка с Левиком. Да еще и поскакать на лошади-качалке, героически размахивая саблей (читайте вешалкой, вытащенной из шкафа). – Эх, отомстим белой контре за Чапая!








































Сны и фантазии заблудившихся улиц.

Первые мои воспоминания не очень отчетливы, они похожи на сны, а может они сны и есть. Во всяком случае, в моем сознании постоянно путается, где сон, а где вполне осознанная явь. Иногда сны повторяются, и я даже знаю события, предшествующие вновь увиденному. Я часто вижу наводнение 1960 года за несколько месяцев до моего рождения, волны перехлестываются через мост и нужно скорее перейти на другой берег нашей реки Кан.; ; Спешу лечу по мосту, это вообще может каждый в этом возрасте привскочить и перелететь пусть и на незначительное расстояние. Когда я просыпаюсь, думаю, что летать, почти реальность, подскакиваю, взмахиваю руками, - не получается. Я не разделяю сон и явь, думаю, что просто возможно делаю что-либо не так, или во время пробуждения; ; ; забываю необходимые детали, навыки. Силюсь их вспомнить, - не вспоминаю. Наше сознание не совершенно, мы точно можем летать и летали в прошлом, а вот потом от чего-то начисто забываем.
Но пока что я лечу над волнами вспенившейся реки. А они перекатывают через мост, люди спешат, голосят, как в последний день в Помпеях. Вдруг дыхания не хватает, - точно это получается толь тогда, когда задерживаешь дыхание, тогда можно лететь. Дыхания не хватает, и ты упал, не хватило самой малости.; ; Страх настигает меня, прыгаю, - не получается, прыгаю, - не получается и третья попытка, - ура я парю над оставшимся внизу Канском. Страшно и захватывает дух. Но все уже позади, я поднимаюсь выше и выше. Я помню, я знаю, как нужно летать!
Но нет, как это могло быть, наводнение того года происходило в августе и до моего рождения оставалось еще около двух месяцев или все-таки может, не могу понять.
Вижу конечную остановку автобуса №1, места знакомые, железнодорожные пути, базарчик-барахолка с прилавками меж сосен, а вот строения отличаются от существующего на самом деле.; ; Может так оно было в раннем детстве, а потом все изменилось?
У маминой тетки Дарьи на даче.; ; Крохотная спаленка из двух кроватей и стоящий между них в проходе столик. Мы с мамой засиделись и в окно начинает стучаться бабай, он сердится, вначале только постукивает, но сердится, сердится и вот уже и осколки стекол летят, на стоящую внизу постель.
- Он всегда сердится. -; ; объясняет бабушка Даша.; ;
Дедушка Павел качает головой, - Он страшно не любит засидевшихся гостей. Что тут поделаешь. - мы с мамой пятимся к двери.
Просыпаюсь и думаю, - а как же мы пойдем на темную улицу если там бабай.; ; И может было бы лучше если мы остались с ночевкой. И кто он такой этот бабайкин? Что ему от нас нужно? Уходи бабайка, я хороший.
Этот сон приснился мне после того, как мы побывали на даче бабушки Даши и деда Павла. Был ясный солнечный день, было много народу, приехавшие гости из Свердловска, много детей. Я впервые увидел заводной поезд с железной дорогой и еще много-много самых странных и разнообразных игрушек, как пластмассовый конструктор. Это было так увлекательно, что я не успокоился до тех самых пор пока не собрал все предложенные варианты сборок. Потом схватился придумывать сам. И до тех пор пока взрослые не развели костер и; ; начали на угольях печь яблоки. Ничего не пробовал вкуснее. А потом похоже я спал и понять, что было на самом деле стало еще сложнее. Там внутри что-то спорит, говорит, что есть доля правды, и я на распутье, - А может быть? Нет не могу ответить, приходил бабайка или вовсе нет, так убедительны сны и так непрочны знания действительности.
Ощущения ощущениями, но я на самом деле помню, что со мной происходило, где-то в двухлетнем возрасте, может и до того помню, но небольшими частичками. А вот тут прямо все убедительно, ярко, как во вчерашнем дне.
Сижу в своей кроватке завешенной сеткой, вольерчик такой зарешеченный, перебираю, вытаскиваю из чемоданчика-балетки свои немудренные игрушки. Верно, был тогда уже и петушок и Левик, может погремушки какие. Мама на кухне с кем-то общается.; ; Скучно мне.
 — Это что, - думаю за безобразие, за решетку посадили, а сами развлекаются. По моим пониманиям, мне нужно быть среди народа. Кричать, так что с того какую-нибудь игрушку сунут и «Адью!»; ; Да и разговаривать то толком не умею. И как привлечь их внимание? Не соображу. Гадкая сетка мешает выбраться из вольерчика. Если перелезу, то ноги сразу до пола не достанут. Мыслю!
И додумался, - сброшу ка я балеточку на пол, потом сигану через сетку, встану на балеточку и пожал те, я уже на свободе.; ; Придумано не плохо, но попробуй исполни, когда тебе то два года отроду, а то и меньше.; ; Балеточка проблем не составила, перелетела за борт, перелезть ползунки мешают, но ничего справился, растянулся как червяк на перекладине. Вот тут-то проблема, ноги до балетки не дотягиваются. Висел и размышлял, что делать, падать не хотелось, обратно подняться сил не хватает. Но нужно на что-то решаться. Упал. Вот то было крику. Тут все внимание точно ко мне.
- Вова упал! Вове больно! – и я опять в центре внимания
Представляете! Я долгое время был убежден, что дороги в городе постоянно меняют свое направление. Вот сегодня она смирная и правильная ведет точно к тому месту куда нужно, а завтра нет может вывести, например к реке или деревню Чечеул, а то и вовсе в Москву. И ведь взрослым не объяснить на счет заколдованных дорог. Спрашивают, - от чего ты здесь оказался? – Дорога заколдованная. – А почему у нас не заколдованная? – Потому что взрослые вы и вас они слушаются, а маленького им нравится обманывать. Не слушаются они малышей. Как хотят, так и ведут себя. Что им, заколдованным дорогам, прописанные правила. Тысяча километров превратиться всего лишь в десяток метров. Ведь как оно случалось выйдешь погулять, сделаешь пять шагов и дальше понять не можешь в каком царстве государстве ты живешь, все чужое непредсказуемое и над тобой куранты бьют.; ; – Ох, если бы я выпалил взрослым все свои догадки, каких бы я глупостей наслушался. Но я молчал, хотя убеждение мое крепло, особенно после одного случая. Пришла к нам в гости моя двоюродная сестра Люда. Она взрослая, убирается по хозяйству, справляется, готовит, мной руководит. Много всего успела, а мамы моей все нет. – Может, пойдем встречать?; ; Я вот только дороги не знаю.; ; ;
- Но что пойдем, я как-то с мамой ходил до ее работы, найду. – с этаким павлиньим видом отвечаю я. Да ведь и нет ничего сложного, прямо, прямо, а потом налево. Пожалуйте пришли.
 – Идем! – говорю.
Идем вначале по нашей улице, она нормальная. Она еще подчиняется мне, дома узнаю и, наверное, они узнают меня. - Здравствуйте! Здравствуйте! Все в порядке! Но вот чуть дальше и все вкривь и вкось. – Где мы? – спрашивает сестра. Я убежден, что в неведомом мне Чечеуле (отец всегда упоминает эту деревню близ Канска). Убежден, то убежден, но думаю если проявить волю, то своевольная улица все же приведет куда нужно, стоит лишь зайти за угол все станет на свои места. Но не тут-то было. За углом оказывается что-то похожее на Красноярск.; ; Понимаю, что такого просто не может быть, но у заколдованной улицы свои правила, что ей мои «не может быть». Вот привела в чужой город и все тут, сделаем еще шаг в Китае очутимся. Как объяснить взрослому, ну почти взрослому человеку, что эти заколдованные улицы ополчились против меня и творят совсем уже форменные безобразия. Ничего не получается. И беспомощные слезы расползаются по моему лицу. – Вредные, обманчивые лгунишки!
Но делать нечего. Люда берет меня за руку и ведет обратно домой, на Урицкого 40.; ; Заколдованные улицы ее слушаются. Вот что значит быть взрослым. Мы приходим точно по назначению. Там нас уже ждет вернувшаяся с работы мама. Я думаю, больше не выходить на улицу, заколдованные дороги могут меня привести неизвестно куда и одного меня тогда точно не найдут.











































Страхи.

Время, что мы жили весело и благополучно было не долгим, или правильнее сказать это были все время перемежающиеся периоды. 
Тогда-то меня начали одолевать страхи. Страхов было множество, перво-наперво это пьяный отец. Он, конечно, изрядно попивал, и все же не больше, чем мужья материных сестер. Пьянство, как ни странно, было в норме и на непьющего смотрели с недоумением, как на диковинку. Кстати, естественным было и воровство с предприятий.  Если человек работал на мясокомбинате по соображениям ближних, он был непременно снабжать семью и родственников, мясом и колбасой.; ; Если на текстильном, то нитками, тканью. Нет на словах было все чинно и благородно, а вот на деле все оказывалось все же по-другому. Я недоумевал перед этой двойственностью жизни, старался обо всем говорить правильно и правдиво. И что чудовищно меня еще за это наказывали. И я вообще старался не говорить, хотя был страшно болтлив, язык так чесался, а вот определиться в правильности ни мог никогда.
Отец мой на нормальных предприятиях не работал или очень уж кратко работал, приносил домой вещи не существенные, такие как обрыв бумаги с табачной фабрики, может пачки махорки для моего деда или пилотки и офицерские фуражки с городского утиля и все это на мои игры.  Что до игр то он больше покупал краски, карандаши и всякие диковинные вещи, как фильмоскоп, например и сами диафильмы.  И до чего волнующими казались эти подарки. Я их воспринимал именно как проявление чего-то небывалого, восторженно и влюблено. Просто было   приятно вдыхать запах новеньких карандашиков, прикасаться к тоненькой картонке в виде округлой палитры с нарисованной в центре картинкой рыбака и рыбки, где по краям сверкали приклеенные сухие кругляши красок.
Когда отец работал на мясокомбинате он, конечно, был в чести у всех материных родственников, но вот выходила другая работа и на него смотрели уже с пренебрежением. Воровать он «по правильному» не мог и мне кажется, что и мать воспринимала его через эту призму, и, наверное, еще и поэтому они скоро расстались.
Впрочем по Урицкого 40 мы все-таки жили вместе. Что нужно сказать при трезвом отце, мне жилось   вольготно, мать подчас была несдержанна и на слово, и на руку, но при отце как следует «разойтись» у нее возможностей не было. Как я сейчас понимаю, отец просто во мне души не чаял и если от матери я мог ожидать чего угодно, то тут даже в пьяном состоянии он меня пальцем не тронул, не сказал грубого слова.
И все же пьяные разборки были невыносимы – с криками, бранью, нелепым кривляньем. Я метался в слезах и соплях от одного к другому, - Ну прекратите! Прекратите! Сколько же можно! – Но они не слушали, кричали каждый свое. Меня по-настоящему трясло, по-настоящему пугало это жуткое противостояние. Однажды отец повесился на дверной ручке.
Мы приходим домой с матерью, а он обвязал себя веревкой, тянет и кричит – Жить не хочу!
Ломал ставни и бил стекла окон, а мы с матерью лежали в углу постели и дрожали. Я причитал – Зачем ты нам бьешь окна, зачем нам бьешь, иди бей бабке Полине! – и мать рассмеялась, а потом долго рассказывала всю эту историю знакомым.
Побив стекла, он выбрал болты, не закрепленные изнутри и побросал в заросли сорных трав.; ; Искать было даже забавно. Такой квест без подсказок.
Однажды он построил вполне приличный дровяник из горбыля, следом случился приступ запоя, и за ночь разобрал то, что возвел накануне. Тоже самое было с новенькой плитой, построил новенькую хорошенькую и топилась отменно, грела, а рассердился и нет плиты. Приходим с мамой и только кирпичи и вывороченная духовка. Экие страсти.
Имея бесконечную свободу в общении с отцом, я как-то пытался бороться с его пьянством. Однажды мы остались на долгое время с ним вдвоем. Он не нашел ничего лучшего как повести ребенка в ресторан. Родственница на раздевалке или правильно гардеробе ресторана пыталась не пустить мужчину с ребенком, но мы прошли, не помню уж как.; ; Но вот мы сидим за столом, на столе бутылка белого, распечатана. Отцу понадобилось куда-то отлучиться. – Напьется же думаю я, непременно напьется. Недолго думая, выливаю только что распечатанную бутылку в огромный цветок фикус, растущий в кадке возле нашего столика.
 – Куда водка делась? – спрашивает отец.; ;
- Ия, я выпил. – Как могу изображаю пьяного. Ия-я выпив усю водку! Вкусная была водка! – У отца глаза на лоб.; ; ; А я начинаю пьяный дебош, подражая отцу или кому-то из взрослых. Бешено вспоминаю, как там ведут взрослые в таком состоянии. Шатаются, - есть. Говорят невнятно, - пытаюсь имитировать. Можно даже петь, - пою: «Расцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой», именно эту песню поет мой дед Виктор, когда подвыпит. «Выходила на берег Катюша, на высокий берег на крутой».
Притворятся приходится долго, отцу приходится тащить меня на руках и так до самой постели. Время от времени я вспоминаю что я «пьяный» и начинаю дебоширить снова. Ошибиться тут нельзя, нужно довести роль до конца. Кто его знает может он и раскрыл мой "хитроумный" замысел, но к его чести подыгрывал мне до конца и не полслова упрека я от него не услышал.
 Страхов было множество, следующее — это постоянные въедливые рассказы матери о бесконечных преступлениях, происходящих в городе. Еще страшнее был наш поход в здание городского суда, рядом с городской аптекой (сейчас его не существует), там был установлен гроб с женщиной и маленькой девочкой,; ; ; отец-милиционер застрелил их в пьяном угаре. Мать хорошо знала эту семью, женщина была судебным исполнителем, а этот самый милиционер бывало хвастался перед моей матерью какие у него красивые дети, у них был еще сын, единственный уцелевший из всей семьи, глава семьи покончил с собой и его хоронили из милиции.; ; И вот свод моих детских впечатлений пополнился этим неиссякаемым ужасом.
Бесконечно – вот напьется и… Как напьется и… Как напьется и…
Я переносил эти ужасы на себя и мой мозг почти на автомате воспроизводил все подробности. Ведь за некоторое время до того люди жили совсем обычной жизнью и не помышляли что вскоре окажутся за чертой. Самым страшным представлялось их дела, приготовленная пища, надетое платье. Надетое собственной рукой для того, чтоб снимали его уже чужие люди.
После таких историй я ломался, чувствовал себя какое-то время сломанной заводной игрушкой, где все функции отключились. Делать я ничего не мог и лишь, страшные. причудливые фантазии помогали выйти из полного ступора.

Был еще рассказ, как умер прежний жилец нашей квартиры, красивый молодой человек по имени Женя. Он был разговорчив и обаятелен, любим всеми обитателями дома. Готовил он замечательно и иногда угощал своей стряпней своих соседей. Но случилось так, что, идя по улице он защитился за какую-то девицу. Отморозков в городе было много и один из них немало не задумываясь всадил Жене нож и Жени не стало. 
А уж как я боялся подходить к табачной фабрике. Тогда она находилась в бывших торговых рядах купца Ксенофонта Чевелева. Не помню этажность, но интерес главным образом для нас детей представляли полуподвальные окна в глубоких ямах, но прикрытые решетками, через которые были видны работающие станки. Дети часами могли стоять, любуясь зрелищем, как переворачивались листы бумаги, как по ним печатались картинки известных канских марок папирос "Беломор-канал", "Прима"; табака "Канская махорка".
- Не смотри в эти окна. - Строго наказывала мама. - Однажды одна из работниц так рассердилась на ребятишек, что схватила стоящий на окне стакан якобы с водой и открыв форточку плеснула в лицо одному из юных зевак. В стакане оказалась вода и мальчик ослеп. - Помнится мама даже показывала на улице мне того мальчика. Жуть была необыкновенная. Но к окнам все же тянуло. Так интересно, так ловко. И я еще раз подумал, - взрослые на самом деле умеют творить чудеса.; ; И еще подумал, что скорее нужно выучиться на взрослого.
А потом опять испугался, когда тетенька за окошком вдруг повернулась ко мне, а следом подняла руку к форточке. Я невольно отскочил, закричал, - Ох не надо, не надо тетенька я больше никогда не буду заглядывать в окошко. – и тут же понял, что обещания своего не сдержу, уж больно интересно было.
Но выполнить обещание помогло несчастье, где-то в начале 70-х годов случился пожар, и этих подвалов не стало, заглядывать больше было некуда.
В детском саду тоже немало было посвящено рассказам про преступления. Помню нас уже разобрали по домам, но так как мы практически все жили в одном околотке, то тут же встретились на соседей лавочке и пока наши матери обсуждали какие то свои дела, мы сидели на скамейке и рассказывали примерно то же самое, что слышали недавно от взрослых: Дядька был ужасно злой и он убил свою жену, а потом и маленького ребенка… Девушка стояла в очереди и к ней все подходил мужчина и спрашивал «Кто крайний?». За ней никто не занимал. И когда мужчина подошел к ней в третий раз он ее зарезал. Оказалось, - он проиграл в карты, и ему нужно было убить последнего стоящего в очереди. Но девушка ему понравилась…
Уснуть после таких рассказов не получалось мне все мерещились убийцы и монстры и каждый резкий звук заключал угрозу. Я дрожал и плакал и постепенно обессилив наконец засыпал, чтобы сон наполнил мое сознание новыми кошмарами.
Наступало перемирие, и какой-то период мы жили почти счастливо.
Но все это мог оборвать пришедший неведомо откуда страх. Дома очень часто никого не было. Я сидел на своей шубейке возле печки перекладывал то шишки, то игрушки, пока еще день все ничего, а вот едва сумерки завладевали большей частью нашей квартиры страх закрадывался в каждую щель. Он был черен, космат, с рогами и копытами и шея его была как у змеи. Нет, он не показывался, ему куда как больше доставляло удовольствие мучить меня, донимать какими-то странными стуками, вздохами и скачками, а то и голосом, раздававшимся не то из-за стены, ни то с улицы, ни то из-под широкой родительской кровати. Вот он, вот, тяжело дышит за моими плечами, вот уже перепрыгнул, вот поскребся в дверь.
- Да кто там?
Но никто не отвечает. А сил заорать снова уже нет. Сижу, дрожу, доводя себя до полного изнеможения.
И все время говорю: что-то нужно делать! Что-то нужно делать!
Сил нет, но подскакиваю, прыгаю к выключателю в темной комнате. Лампочка чиркает и освещает комнату тусклым желтым светом, но там уже никого нет. Да наверное и не было.; ;
Позже, чтобы как-то обезопасить себя от страхов, загонявших меня в угол, сочинил рассказ "Бэтик для Айли".; ; Рассказ складывался из многих страшных, подчас кошмарных событий, погасить которые было возможно только благодаря фантазии. И жить становилось легче, и дышать...


БЭТик для Айли
Девчонка была маленькая, смуглая, какая-то вся угловатая, словно сделанная на шарнирах деревянная кукла. Она сидела на ступенях огромного здания областного театра им. А.В. Луначарского и держала на коленях пушистого кролика. У кролика, в двух передних лапах была зажата травинка и он усиленно грыз ее, не обращая ни малейшего внимания на суету большого города.
Алиса ойкнула, уж больно страной показалась ей картинка – маленькая девочка, крохотный, такой домашний кролик и ревущий поток озверелых пучеглазых автокаров, бесконечные прохожие, отстраненные от внешнего, не желающие ничего видеть, словно запрограммированные роботы-андроиды, выполняющие одну только им ведомую функцию. Мрачно стучат тяжелые каблуки, а они все идут и идут, напирают, лязгают металлическими зубами, посверкивают стеклами линз. Алисе всегда было отчего-то жутко в этой равнодушной толпе, казалось, вот упади ты здесь невзначай, и никто не заметит, не поднимет, все пойдут молча прямо по тебе, не обращая внимания на стенания и хрипы. Всегда хотелось убежать и скрыться в каком-то маленьком, но душевном пространстве, где эта суета вдруг прекратится и все обретет цвет, запах и понимание.
Странно это - все ревет, клокочет, мельтешит и тут эта девчонка со своим кроликом, настолько хрупкая, уязвимая пред всем этим железобетонным шквалом, как тонкий цветочек-былиночка, пробившийся сквозь толщу бетона, среди металлических громоздких конструкций.
- Какая; ; ; удивительная нежность – подумала Алиса, а возможно сказала в слух.-; ; Просто невообразимо какая.- Ей вдруг захотелось заговорить с девчушкой, освятить их встречу каким-то трогательным участием
– Какой замечательный кролик! - вырвалось у нее, и она подумала, что фраза эта нелепа и через чур слащава и даже выругала себя.
 Девочка посмотрела как-то отстранено, ни то с испугом, ни то с вопросом. Ее азиатские, чуть с раскосинкой глаза ничего не выражали. -; ; Нет, это не кролик, он только похож на кролика – услышала Алиса на удивление низкий и с хрипотцой голос девочки.
- Как это не кролик? – удивилась Алиса Девочка пожала плечами – Разве ты не слышала о бэтике. Его изобрели в Японии, сейчас там все дети имеют своего бэтика. У нас пока нет, но мне родители привезли. Я просила их.
-Бэтик? – в мыслях Алисы зашевелилось какое-то смутное воспоминание, ни то прочитанное, не то увиденное на телевизионном портале. Бэтик, бэтик? - Биоэлектронный трансформер – подсказала девочка.
- Ты хочешь сказать, что этот замечательный зверек не настоящий?
- Ну не совсем. Все биологический функции его организма соответствуют норме.; ; Какой именно норме девочка не пояснила. А Алисе не захотелось бытьнавязчивой и выглядеть полной дурой.
- Я бы никогда не подумала, что это робот.
Девочка как то холодно почти по-взрослому посмотрела на Алису, той стало совсем не по себе, - Ну нет, в привычном понимании это не робот, это вполне живое, вполне обособленное существо, просто его клетки, в общем на молекулярном уровне, устроены так, что они могут и очень быстро перестраиваться и одно существо может превращаться в другое. Ну в общем быть бэтиком.
Глаза Алисы загорелись удивлением – Ты хочешь сказать, что это существо, оно это, как бы… Может превращаться?
- Ну да. Но это все знают. Это-же бэтик
- Я не слышала. - Как бы извиняясь пролепетала Алиса. - Ну как бы слышала, но не верила. А это сложно превращаться?
- Да нет. – девочка словно бы играючи вытащила из кармана брелок похожий на автомобильный и направила на продолжающего щипать травинку кролика, и кролик исчез, какая-то полупрозрачная, похожая на сгусток тумана субстанция затрепетала на коленях девочки и тут же выскользнула с колен веселым полосатым котенком, который начал играть с болтающимся шнурком на туфлях Алисы. Алиса вскрикнула от неожиданности, но тут же расхохоталась – Ой какая прелесть! Я совсем не ожидала, что это так здорово.
 Девочка как-то криво улыбнулась, похоже ее все-таки не оставила равнодушной Алисина открытость. – Это еще что, можно сделать другое, - девочка нажала кнопку на брелке и тут же котенок превратился в стайку перепуганных цыплят.
- Ой – закричала Алиса – Это замечательно, замечательно. А разве в бэтике можно сделать не одно существо?
Девочка хмыкнула. – Ну как видишь. Но только это очень хлопотно, они могут разбежаться и тогда уже ничего не получится. Бежим быстрей собирать. Ты не помнишь сколько их было?
- Кажется шесть.
- Но тогда лови.
Девочки вовремя спохватились, так как веселое цыплячье братство уже прямиком спешило к цветущей клумбе левкой. Веселая беготня и поимка цыплят немного раскрепостила странную девочку, когда раскрасневшаяся и смешливая Алиса поднесла ей последнего из шести маленьких озорников, та протянула руку – Айли, меня так зовут Айли.
Алиса смутилась и сказала, что никогда не слышала такого чудного имени и назвала себя. Потом рассмеялась и сказала, что это очень похоже. Алиса и Айли по сути одни и тоже буквы.
Айли не смеялась, она сказала, что и сама такого имени как у нее никогда не слышала. Ей кажется, что среди ее предков были китайцы и ее назвали как бы вчесть кого-то из них, хотя возможно просто из желания быть непохожими.
Алиса спросила -А ты не спрашивала об этом у родителей?
Нет! – был лаконичный ответ. – Не спрашивала. Мне моё имя нравится, до всего остального мне нет дела.
– Алиса пожала плечами и подумала, что удовлетворить ее любопытство было бы не так просто.
И вот еще раз щелкнул брелок и вместо пищащих желтых пушистых комочков перед девочками ужи вилял хвостиком кудлатый щенок. Он доверчиво глядел в глаза и силился лизнуть за руку. Его уже ненужно было ловить, он сам с восторженным лаем бежал то к одной, то к другой девочке. Они только успевали кричать Бэтик ко мне! Нет, Бэтик ко мне! Ко мне Бэтик!
Щенок восторженно тявкал, и Алиса уже думала, что это самый обыкновенный щенок, похожих на тысячи других радостный и бесконечно преданный своей хозяйке. Его щенячья восторженная мордочка светилась от восхищения, глазки сверкали, а хвостик словно флюгер трепетал в воздухе. Бэтик, бэтик!; ; кричала Алиса и беззаботно мчалась вдоль огромного фонтана с шумом, выбрасывающего воду на более чем десятиметровую высоту. Айли смеялась. Но потом вдруг что-то произошло, резко словно от щелчка, сияние померкло в ее взгляде, она выбросила вперед руку, брелок задрожал на ее ладони – Нет, не могу! – по красной плитке уложенной вкруг фонтана ползла большая неуклюжая черепаха. – Не могу!
- Айли!? Ну зачем ты это сделала, ведь было так весело… – вскрикнула удивленно Алиса и осеклась – в глазах новой подруги заволокла темнота, а черты лица словно окаменели, навязчиво стало отдавать чем то жутковатым.
 - Айли! – закричала Алиса.
А девочка устало словно из нее в момент выдавили все силы опустилась на мрамор фонтана и мрачно выдавила – Нет, не могу! Понимаешь, у меня был добрый, веселый песик Тотошка, как у Эли из Изумрудного города, мне подарили его родители на одиннадцатилетние. Мы гуляли с ним, и он был очень горд, что вместе с хозяйкой. А потом этот человек в желтой кепке и темных очках…
- Что? – присела на корточки перед фонтаном Алиса. У нее все затрепетало внутри от предчувствия чего-то ужасного, - Что? Что было дальше? – И тут же подумала, что ей уже совсем не хочется слышать то, что было дальше.
- Дальше, что было дальше? - какой-то невидящий взгляд Айли, прошел сквозь Алису. – Дальше он подошел и убил моего Тотошку. Просто не почему. Только от того, что щенок посмел на него тявкнуть пару раз. Просто тявкнуть. На нем была тяжелая зашнурованная обувь. Такая солдатская, прочная с пряжками. И он бил моего щенка. Все бил. Тотошка уже даже не визжал, но он не прекращал пинать, мокрое от крови бездвижное тельце.
- И ты?
- Я кричала, просила его пощадить, тянула за руки, но он отбросил меня как тряпичную куклу и мне показалось, что еще мгновение и он сделает со мной то же самое что с моим щенком. Я не плакала. С тех пор я совсем не плачу…
- Бедная Айли! – Алиса присела рядом со смуглой девочкой и обняла ее за плечи.
Айли резко сбросила ее руку. – Жалеть меня не нужно. Я железная, как гантелька. – она сбилась, - Ну не совсем, но жалость меня злит. Алиса глядела с нескрываемым изумлением. Айли как-то колюче усмехнулась – Ты что же полагаешь, что бэтик у меня появился из-за слезливых девчачьих ощущений. Нет, я давно уже перестала быть слащавой дурой. Я просто его немного усовершенствовала. Это последнее «усовершенствовала» показалось Алисе отчего-то еще более страшным и даже более чудовищным, чем предыдущий рассказ о смерти щенка. Словно какая-то совсем уж невозможная громада страха нависла над ней и угрожая обрушиться внезапно и неотвратимо. В голосе Алисы явно проступила дрожь, когда она произнесла – Айли, неужели ты… и запнулась. Улыбка, вдруг выступившая на тонких губах смугло кожей девочки, показалась ей и вовсе невозможной.
- Я просто сняла ограничитель.
- И…
- И думаю сегодня вечером развлечься – Она посмотрела на большие наручные часы у себя на запястье. – О! время подходит. – а потом оглянулась к шебаршащей в кустах черепахе. – Бэтик, как это мне не сложно, но тебе нужно сегодня быть щенком. Еще миг и - Ав-ав, - из кустов выскочил весь усеянный мелкими колючками песик. Айли, резко обернулась к Алисе – Уходи! Тебе сейчас не нужно быть со мной.
- Что ты хочешь делать? – несколько раз подряд произнесла Алиса. Было обидно и страшно, но какое-то еще небывалое чувство не отпускало ее от этой странной девочки. Та уже уходила прочь от озадаченной Алисы. Быстро обогнула театр, перешла улицу и юркнула в подворотню ближайшего жилого квартала. Алиса кинулась за ней.; ; Ей отчего-то показалась, что к тому времени как она войдет в темный проем там уже никого ни будет, но ошиблась в тени между отворенными воротами явственно читалась хрупкая фигура Айли, у ног ее примостился пятнистый щенок. Глаза Айли были широко раскрыты она в упор глядела на Алису.
- Ты зря пошла за мной. Тебе точно будет не так весело.
- Но…
- Раз пришла просто молчи. Он скоро появится.
 - Кто он… - Алиса не успела договорить, редкий свет обратился в кромешную тьму, все стало ломаться на маленькие кристаллики ночи, ночи, вдруг наступившей в самый разгар летнего дня. На них со стороны двора шел человек в желтой кепке и темных солнцезащитных очках, на ногах; ; ; красовались зашнурованные сапоги плотной кожи, такие как носят морские десантники. Это было жутко так словно с картины Иеронима Босха сошел один из его омерзительных персонажей, вдруг извлеченный кем-то из бездны. Робко тявкнул Бэтик. Человек словно что-то почувствовал и обернулся в темноту, где стояли дети. Айли закрыла рукой рот Алисе и увлекла еще дальше в тень. Приложила палец к губам – молчи. Впрочем, это было излишнее, Алиса и так была смертельно напугана. Айли же была спокойна, ее движения размеренны, все словно на весах, до микроскопической пылинки в аптечном магазине. Алиса увидела, что в руке девочки возник пульт похожий на телевизионный, нет, не брелок, а именно пульт.
– Вот сейчас будет потеха, - Айли высвободила руку и тихо скомандовала: Бэтик - фас! Щенок, воплощение бесконечной смелости, не раздумывая с лаем бросился вперед. Незнакомец засмеялся и его раскатистый бас прокатился в темном переходе.
- Ха-ха-ха.
- Скоро тебе не будет так смешно – громко сказала Айли и сделала шаг навстречу незнакомцу, ее тонкая фигурка четко обозначилась в просвете ворот. – Не будет так смешно.
– А незнакомец заходился в смехе. Подворотня дрожала от его раскатов О! Ха-ха-ха, Ха-ха-ха. О! Ха-ха-ха, Ха-ха-ха.
 И вдруг вопль, - страшный, непостижимый, смертельный. Что-то огромное, жуткое, совершенно невероятных размеров, невероятной силы, невероятного облика поднялось в воздух и мгновенно опустилось на человека. Оно было немыслимо, оно было не называемо и оттого еще более страшно и непостижимо опасно. Это совершенно была не человеческая и даже не животная сила. Это было воплощение смертельного ужаса, фантазий сумасшедшего, человека, измученного долгой неизлечимой болезнью, где все скомкано, все силы земного притяжения отвергнуты, напитаны хаосом и гниением.; ; ; Миг и ничего не стало лишь едва слышные предсмертные хрипы. Краски смешались в глазах у Алисы, она начала падать.
Потом она увидела себя в окружении каких-то незнакомых людей со смешными, такими обеспокоенными и бесконечно милыми физиономиями. Все ей сейчас казалось смешным и таким простоватым. Люди спрашивали, что случилось, кто издавал кошмарные звуки, неужели на нее напали. Алиса ничего не могла ответить, она оглянулась, в мглистом переходе не было ни обезображенного тела, ни смугло кожей девочки Айли, ни маленького песика Бэтика, который, собственно, вовсе не был собакой.
Она улыбнулась и сказала, - Здравствуйте люди! Вы не представляете какие вы милые и как я вас люблю! Мы будем жить дружно!
 














































Мой другой дом.

В городе Канске у меня был еще один родной дом. Дом моей бабушки Валентины Харитоновны Цветковой по адресу Горькова 65.; ; Здесь я проводил не меньше времени чем по Урицкого 40. Это был удивительный дом, нет конечно не внешне, внешне он не отличался от большинства Канских деревянных домов. Удивительный он был по своему содержанию, и я всегда узнавал что-то про него и про его жильцов новое у него была пусть даже туманно рассказанная история. А прошлое всегда для меня было сладким блюдом. Изначально было много интересных документов, но увы, тот малыш каким ранее был я, пользуясь полной свободой и безнаказанностью уничтожил с помощью ножниц и клея большинство из них. Были здесь документы, связанные с семьей Теряевых и писателем Зубриным, с проектом дома, построенного моим прадедом Харитоном Аксентьевичем Хир* в году так в 1912, документы от императорского дома Романовых с позволением сменить неблагозвучную Хир (в документе Хиръ) фамилию, на новую Цветков. Ах, до чего же это был роскошный документ, с печатями и орлами в советские шестидесятые годы, мы такого и не видели, и не подозревали, что вообще есть.; ;Сохранился один лишь документ о награждении прадеда памятным знаком к 300-летию дома Романовых в 1913 году. «На основании Высочайшего повеления последовавшего в 21-й день Февраля 1913 года главному кондуктору ст. «Канск» Томской же. Дор.  Харитону Аксеновичу Хир, в том, что ему, Хир, предоставляется право на ношение на груди  Высочайше утвержденной, в память 300-летия Царствованья Дома Романовых светло-бронзовой медали. Вице-губернатор Енисейской губернии, № 4911, 20 марта 1915 года». Харитон Аксенович (по другим документам Аксентьевич, Авксентьевич)  работал на железной дороге кондуктором Иланского резерва с 24 июня 1900 года по 26 октября 1918 года. Прадед после того как получил пенсионное пособие отработав на железной дороге хотел открыть торговлю с тем чтобы одна половина дома оставалась под жилье вторая под торговлю, но пришедшая в 1917 году новая власть сделала его планы несбыточными. Профессиональных кадров после гражданской войны не хватало, и он был «мобилизован» на службу с 10 октября 1920 года по 1 ноября 1924 года.  И опять нужно выживать и поддерживать семью: сын Михаил и дочери Валентина и Таисия. 28 ноября 1924 принят на службу поденным кондуктором и проработал до 10 марта 1925 года. ( документ 1935 года) Был он родом из Белоруссии Минской губернии, Борисовского уезда, Лошницкой волости деревни Большие Негновичи. Поженились они прабабушкой Прасковьей Васильевной Теряевой в 1904 году перехав в Канск из Решет. Он умер в 1941 году от голода.
Можно говорить, что с прадедушкой я в жизни не встречался, но можно говорить, что встречался и с ним, и с бабушкой Прасковьей Васильевной приходилось. Когда я засыпал и видел сны. Тогда вдруг ни с того ни с сего открывалась крышка подполья и дедушка с бабушкой поднимались наверх. Приглашали меня погостить в их уютном жилище, рассказывали о себе. Они были очень милы и благожелательны, но я с ними не ходил, хотя обещал навестить. Спускаясь в подпол наяву, я всегда знал, что смогу встретиться с прадедушкой и прабабушкой. Однажды в дальнем углу подполья отыскал самодельный деревянный фонарь с дверкой и закрытый стеклом. Бабушка Валя сказала, — Это делал папа, еще до революции.
Я очень обрадовался тому и подумал, что это подарок ко дню рождения. Мой папа всегда говорил, когда мы приходили на городское кладбище, что бабушка видит нас и говорит дедушке, - Смотри Харитон какой большой уже Вова вырос, а я его совсем крошкой помню.- Харитон Аксентьевич сокрушается, - А я так и не познакомился с правнучком. Думаю во снах поднимаясь из подполья они знакомились со мной.
*Фамилия Хир является самобытным памятником немецкой культуры. Фамилия Хир происходит от аналогичного прозвища. Оно восходит к германскому herre, что означает «владелец», «господин». Возможно, прозвище Хир отмечало особенности характера и поведения его обладателя. Так могли того, кто важничал и вел себя в барственной манере. Вероятно также, что именование Хир относится к профессиональным и указывает на род деятельности человека. Прозвище Хир могли использовать для обозначения того, кто служил в доме помещика. Не исключено, что фамилия Хир является еврейской искусственной фамилией и происходит от немецкого существительного Herr со значением «господин». В отличие от большинства фамилий, искусственные именования не указывают ни на место жительства предка, ни на особенности внешности, ни на профессию. Еврейские искусственные фамилии создавались намеренно немецкими чиновниками, на которых была возложена обязанность обеспечить евреев фамилиями (такая практика существовала некогда в Австрийской и Российской империях, а также в Пруссии). В основу подобных фамилий ложились произвольно выбранные слова, как правило, из немецкого или из идиша.; ; ; Источник: https://names.neolove.ru/last_names/21/kh/khir.html © NeoLove.ru

И еще это был дом отца, он исчезал сюда во время размолвок с матерью и загулов. С отцом мне всегда было интересно. Конечно, я понимаю, что я страшно мало проводил время с ним. Что он пил, что он дебоширил, отнимая у нас мамой много сил и энергии. Но также понимаю, что именно он приносил в мою жизнь радость и удивление, наполнял всяким необычными занятиями, фантазиями и увлеченностями. Он старался приучить меня к футболу, но я зевал на стадионе. Он старался привить у меня страсть к рыбной ловле, но мне ее хватало только на запал. С ним появились лыжи, коньки, но все это не задержало мои интересы. Только вот разве велосипед, вначале трехколесный, купленный им где-то по случаю, потом уже взрослый, на котором я сразу же врезался в бредущую на встречу тихую лошадь. И еще непонятно кто больше испугался.
Отец в отличии от мамы никогда не рассказывал мне о себе. Но увлечения говорили сами за себя. Все мальчишеские увлечения сороковых годов были на лицо. Всегда в кругу друзей, в кругу завязанном на интересах улицы. Его отец Иван Петрович Колпаков, 1907 года рождения рано умер, всего-то тридцати четырех лет отроду, погиб при невыясненных обстоятельствах незадолго от начала войны. Очень яркий, увлеченный литературным трудом, в поисках сюжетов он не раз выезжал в другие города и регионы. Ездил и на различные литературные конференции. Писал во многие газеты страны, высылал художественные очерки. Состоял в ВКП(б) с 1926 года. По семейным легендам в составе сибирской делегации журналистов, встречался с Алексеем Максимовичем Горьким. По бабушкиным рассказам фотография с той встречи была у родственников из Луги. Я с теми родственниками знаком не был и связи с ними не поддерживал, а потому все бабушкины рассказы так и остались легендами. Очень неясными и фрагментальными. Единственное подтверждение бабушкиных слов я нашел в записях Иланского краеведа  Алексея Буйских. Он сообщал, что инвалид Гражданской войны Иван Петрович Колпаков являлся главным редактором, руководил газетой «Иланский рабочий» в первые годы ее создания 1932-1934 годы.  До этого работал редактором  газеты филимоновского животноводческого  совхоза «За большевистские темпы».  После Ивана Петровича оставалось много книг, но к моему появлению они все исчезли, с дедом мы не встретились, между нами была война. Оставались только фотографии, попорченные за годы, но все еще хранящие ощущения давних лет. И еще бесконечные сетования бабушки Вали, - Никто в нашей семье ни стал писателем. Никто не пошел в Ваню.
С 1941 года мой отец остался, по сути, беспризорником.; ; Его дед Харитон Аксентьевич Цветков умер во время войны, мать отца, моя бабушка Валентина Харитоновна работала на почте с раннего утра до поздней ночи и приходя прямо валилась с ног засыпая почти на ходу, чтобы утром снова нести в дома канских жителей свежую прессу, весточки с фронтов и увы многочисленные похоронки. Прабабушка Прасковья Васильевна всем заправляла в доме готовила, варила, парила, пирогами обеспечивала, шила стирала убиралась. Все на ней, все ее отпрыски просто не знали своих матерей. В то время они жили большой семьей в одном и том же доме бабушка Валя и ее два сына Борис (мой отец) и Юрий. Жила там и сестра моей бабушки Тася и двое ее детей Александр и Людмила. И все они на прабабушке, за все она отвечала – Бабушка, что у нас есть? Бабушка что мне надеть? Что у тебя сготовлено бабушка? Что у тебя постирано? Зашила ли дыру в одежде?
Держала она в руках весь дом. Мне тоже пришлось побывать в ее руках, хотя на руках, конечно. Но я этого совершенно не помню, все взрослые для меня в первые годы на одно лицо. Папа рассказывал, как бабушка пришла с рынка принесла ягод клубники. Вова увидел и протянул руку, защебетал: Вове в учку, Вове в учку… А кто его поймет, что предполагает ребенок под этим непонятным словом. Скорее всего «лучку» подумала бабушка Прасковья Васильевна и подала Вове головку репчатого лука. Но Вова не оценил сей затеи. Запустил луковицу куда подальше. Да не «лучку» а в "ручку" пояснили родственники и Вова наконец-то получил заветную клубничку. Причмокнул и размазал всю ягоду по мордашке.
Умерла она в 1963 году, незадолго от моего сознательного возраста. Его я исчисляю с трех лет. Свою прабабушку, по маме Анну Демьяновну Казачкову (Казачиху) я смутно, но помню. Мне было уже четыре, когда мама поехала на похороны в Абан.
Прасковья Васильевна скорее всего не уделяла воспитанию внуков особого внимания, и выросли они все по сути дела городской шпаной.
Их увлечения, похожи на увлечения мальчишек всей страны в те послевоенные годы: футбол, голуби, рыбалка и купание на речке, бесконечное общение со своими сверстниками, немудренные курсы для будущей работы( мой папа учился сапожному делу и кажется еще прошел шахтерскую выучку), после учебы (работы) снова друзья, рюмочка вина и веселое препровождение времени, - хорошо, легко и беспечно. Он был легок в общении. И мои внезапные порывы находили в нем поддержку.
- Хорошо.
- Ну идем
- Куда же?
- На железнодорожную станцию! Будем смотреть на проезжающие поезда и думать, что мы на них едем.
- А потом ты меня поведешь от киоска к киоску и будешь выпрашивать купить, то там, то там стаканчик газировки. Ну и хитрец, ты Вова!
- Как же ты меня разгадал?
- .................................
- А знаешь тогда давай сходим в музей.
- Давай. ты будешь стоять у витрины с волком и дрожать от страха
- Поче же?
- Ты всегда так делаешь, пробежишь все витрины и стоишь. Нам в детстве нравилось стоять возле доисторических людей. Их делали еще когда бабушка Валя была девочкой.
- Что правда?
- А ты о ней поспрашивай.
- Она всегда говорит, - Ты Тасю спроси, она если и не помнит, то приврет.
- Спрашивал?
- Она рассказывала, как поехала погулять с подругами на ту сторону Кана. Все было хорошо. Утро солнечное, небо чистое, в воздухе медом пахнет. Моста тогда не было, переправлялись на пароме. Паром был огромный. лошади стояли с гружеными подводами, возницы. Много молодежи, на праздник ехало, как баба Тася, тогда ее просто Таиской звали. Хорошо им было. Но на середине Кана трос, черный масленый трос взмылся в небо. - Поберегись! - паром изогнулся, люди бывшие на нем ахнули, а потом паром закрутился в водовороте. Таиска прижалась к поручням. В испуге заржали кони, рвались спрыгнуть в воду. Бородаты возницы, держали их со всей моченьки. Таиске было необычайно страшно, она все больше прижималась к поручням, она даже встала на цыпочки, чтобы сделаться еще меньше и не быть раздавленной стронувшейся телегой. Визжали испуганные девчата, парни их успокаивали, а лица были белые, меловые словно и не живые.
- Помогите! - кричали бывшие на плоту. На берегу были растерянны и стояли почти не шевелясь. наконец две крохотные лодчонки отчалили от берега. Но чем они могли помочь?
Огромный паром меж тем развернуло и прямиком погнало к железнодорожному мосту. Не дойдя до моста паром, начало кренить, течение тянуло в другую сторону, запутавшийся обрывок каната не давал свободы. Паром кренит все больше, люди и лошади вместе с подводами начали переворачиваться и падать. Таиска обезумев, перемахнула через перила и повисла в воздухе. И вот она в воде, плывет. И ничего не видит ни перед собой, ни вокруг себя. Одна задача быстрее выбраться из этого кошмара. Она плывет и плывет, плывет вперед, а ее что-то оттягивает назад, все время тянет назад.
Она не оглядывается.; ; Делает новые попытки и наконец ныряет. А паром тем временем становится на дыбы. наклоняется и могильной плитой накрывает всех копошащихся людей и животных. Ничего этого Таиска не помнит, не видит и только крики, крики и страх. Ее единственную из всех выловила одна из подоспевших лодок. Таиска в забытьи еще долго перечисляла имена своих друзей погибших в катастрофе и видела их счастливые, улыбающиеся лица, еще там на берегу, на посадке. Тоня прихватила картошки, Игнат огурчики со своего огорода. Леночка несла здоровую рыбину хариуса...
- Ты это все запомнил? - спрашивает отец
- Ну запомнил или насочинял, не все ли равно, ты же слушал, я прожил это, писателю или рассказчику всегда нужно проживать.
- Да, все было не совсем так, но почему-то было ощущение жизни, даже больше, чем от рассказов Таси. Твой дедушка-писатель наверняка бы гордился тобой.
- Да мне тоже очень стать писателем. Я уже подумал. что если занимаешься одной профессией то это не так интересно. Только одни писатели должны все профессии знать или что-то про них. Должны знать очень многое.
Ничего этого я, конечно, толком не знал и не говорил толком, все было смутным не всегда имеющим начало или конец рассказы. Рассказчицей моя бабушка не была, повествования ее; ; обрывочны недолги. — Вот Таиска - говорила она — Вот та умеет приврать и приукрасить, а у меня только то, что помню. Она вроде и не помнила вовсе, а потом такое расскажет, что я аж дух захватит. Вот например:











Дом на базарной площади.
(рассказ бабушки Вали)

Вся жизнь в Канске сосредоточена была на базарной площади, что рядом с известным Спасским собором, чудно как украшавшим небольшое селение. Базар изобиловал продуктами, сельскими в основном, с огородов, да полей. Но продавали галантерею, была самоварная лавка. Была там лавка со сладостями, леденцы, шоколадные плитки, можно было купить шоколадную «бомбу», внутри которой обязательно спрятана была какая-либо диковинка: либо всадник на коне, пашущий крестьянин, сережки, колечко с камушком.
; ; ; Здесь, на Базарной площади, можно было узнать и все канские новости.
Когда например купец Гадалов в церковь всем семейством снарядится, какие товары будут в достатке, какие в убытке, будет ли службу вести настоятель, узнать когда клубнику сплавляют, откуда-то с верховьев, местной реки Кан, какие замысловатые предметы можно было найти на курганах Долгого озера, что недалеко от города, .; ;
Все случилось тогда с троицей канских парнишек Ванюшей, Готей и Савой. Однажды за ними погнался пьяный сапожник. Савва хулиганистый был и что-то там «отмочил» . Иван с Готей рыбалят, червей насаживают а Савва несется вдруг красный весь – «Тикай! Тикай! Кондрат сбесился!» - орет во все горло. Глянули, а за Саввой впрямь, словно взбесившийся бык со стеклянными глазами несется лохматый сапожник, огромный детина в рваном сюртучке, да к тому же на размера два меньшим чем нужно и коряжиной над головой вертит. Что тут раздумывать, быстрей ноги уноси. Эх, досталось бы им, если это было на другой какой улице. А на Александровской всего одна сторона - на другой озеро с мостками, где ребята сидят. Запнулся бугай о мостки, опрокинулся в воду, едва не утоп. Помню, карася у него в кармане нашли, когда вытаскивали. Вот какая история.
Но самым не забывающимся, было приключение трех друзей с домом на краю Базарной площади.
В самом центре Канска на краю Базарной площади, базар то тогда был напротив церкви, где нынче там сенной и дровяной рынок, стоял этакий мрачный, кряжистый дом из таких могучих бревен, каких я позже и видом не видывала - все как одно к одному подобраны, черные с коричневатым отливом. Богатые, вечно наглухо закрытые высоченные ставни. Взрослый человек еле до них дотягивался, стоя на цыпочках. Ворота тоже были в своем роде. Было такое ощущение, что вырезаны они из куска цельного дерева. Сколько мы с ребятами не искали - не могли найти ни малейшего зазора. Отменно сделано все было, мастерски. Можно было бы и залюбоваться, если бы не одно обстоятельство….; ; В доме водилась нечистая сила!
Об этом все в городе знали и старались обходить дом, особенно в ночную пору стороной. Странные звуки слышались затемно из недр этого мрачного особняка – музыка, песни, да брань какую еще свет не видывал…
А дом-то был заколочен и в нем никто не жил. В сути это было такое мрачное строение, что я теряюсь в догадках, кто бы вообще мог в нем жить. Уже при приближении к нему начинался некий мандраж, иных начинало трясти, появлялся беспричинный страх, подгибались колени. При том это никак нельзя было объяснить внушением. Однажды через Канск следовал некий чиновник из Иркутска, так он настолько обезумел проезжая возле этого дома, что столкнул возницу, выхватил плеть, и начал избивать ею всех встречных - еле утихомирили. Его отнесли в церковь, окропили святой водой, и он очнулся, но вспомнить ничего не мог. Были и другие случаи. Но все как-то помалу, вроде как случайности. Идет человек мимо и тут вроде как кто-то невидимый подножку ему поставит. Упадет прохожий, а из-за забора смех такой утробно-омерзительный, - так и заходится. Или вот еще: камень прилетит, в кровь расшибет, кинутся к забору, перепрыгнут, а там - никого. Говорили, что нечистую сдерживает близость церкви. И все же были в году дни, когда ничего не сдерживало живущее в страшном доме зло, и тогда не было покоя буквально всему городу. Страшные вечера называют в народе вечера накануне Крещения. И для уездного города Канска той поры это было поистине так. Обычно, вроде как в подражание разыгравшейся нечисти, парни, да молодухи от Нового года до кануна Крещения чудят напропалую повсеместно: опрокидывают поленницы дров, закладывают чем попало ворота, так что хозяевам не было никакой возможности выйти на улицу, то заберутся на крышу и закроют тем, что попадется под руку трубы. Хозяева проснутся, затопят печь, а дым весь в светелку. Было такое и в Канске, ведь съезжались в Сибирь со многих мест: совсем недавно отменили крепостное право, и люди искали вольных земель и, естественно, везли свои обычаи. Рязанские одно, тамбовские другое, немцы, украинцы это уж совсем другая статья. Во время колядок такое разноголосое стояло, хоть бери блокнот да следом весь российский эпос.

; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; Коляда, коляда!
; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; А бывает коляда
; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; Накануне Рождества.
; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; Коляда пришла.
; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; Рождество принесла

пели владимирцы. А у уроженцев Архангельской губернии была своя присказка:
; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ;
; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; Дай тебе, Господи,
; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; На поле природ,
; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; На гумне примолот,
; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; Квашни гущина,
; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; На столе спорина,
; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; Сметаны-ти толсты,
; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; Коровы -ти дойны!

Но это на святые вечера, а вот на «страшные» все было так, да и не так вовсе. Савин дедушка Николай тогда еще припомнил такой случай. Пустили как-то в один дом ряженых колядовщиков. Веселые вроде люди, заводные. А вошли те в горницу, хозяева-то и рассмотрели – рога-то у них и хвосты настоящие и не люди вовсе это. Резвятся гости, а хозяин-то задками все семейство вывел да в баньке так до первых петухов просидели с молитвами. Поседевшие да постаревшие вышли. А в доме нечисть ой как бесчинствовала. Утро зачалось, глянули хозяева, а на месте, где хата стояла лишь головешки. А ведь ни дыма, ни огня не было. Дед Николай ручался, что все было то правдой, самому пришлось на ту гарь посмотреть. «Тлеет все, похрустывает, а тепла то нет» - говорит. После этого события всем вроде, как и страшновато было выходить затемно на улицу. Запоют, бывало, по вечеру ребята и девчата:
; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; По деревеньке пройдем,
; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; Что-нибудь да сделаём:
; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; Дров поленницу рассыплем
; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; Или двери закладём.
Да все как-то недолго - не то, что в других селеньях. Пошалят, но так для острастки. И уже чуть за полночь - все по домам, редкий возок проедет, или путник бежком к дому заспешит - не так лихих людей боялись, как тех, что в пустом доме обитают.
Жутко, подвывают собаки, вторя ветру, скрипят от порывов двухметровые ворота. И уже только от одного страха, какие-то невнятные голоса начинают мерещиться. Чур, меня! Но нет, не только от ветра мерещилось. В этом мне удалось убедиться уже вскоре.
Однажды, не помню уж по какому случаю, засиделся доме Родителей Ивана знакомый чиновник почтового ведомства Лазовский. Слова за слово, а час поздний, тому идти надо, а как на грех на грудь принял - не ровен час упадет в сугроб, да замерзнет. Мать, мужу с сыном пеняет: «Что ж вы бесчувственные. Да уж проводите Митрофановича, где ему болезному добраться».
И вот что, пожалуй, и о этом стоит рассказать?; ; У этого чиновника умерла жена. Это горе надломило его. Но самое плохое было, что занедужила его дочь, шестилетняя Машенька. Очаровательное создание с большими миндалевидными глазами, в которых всегда стоял вроде как вопрос «Да неужели? Разве может такое быть?» И хоть Ванюша был несколькими годами старше Машеньки, ему всегда казалось, что она всегда знает все наперед и понимает гораздо больше его. Она так удивительно умела слушать, и каждая сказанная фраза была к месту и настолько точно, что просто диву можно было даваться. Нужно ли говорить, что все любили этого ребенка и от души сочувствовали ее отцу. Мать Ивана Варвара Ивановна любившая, а главное умевшая; ; ; изрядно постряпать посылала вдовцу свои ароматные шанежки. Отец Ивана Тимофей Васильевич, отправляясь по торговым делам, никогда не забывал запастись подаркам и для дочери Иннокентия Митрофановича, позже, когда ее подломила нежданно-негаданно нагрянувшая болезнь, он привозил лекарства, даже как-то уговорил известного лекаря из Иркутска посетить наш богом забытый городок. Но, увы, даже после визита этого медицинского светила, здоровье девочки улучшилось не долго. Она продолжала таять на глазах. Бледной почти прозрачной становилась ее кожа, просвечивались голубоватые прожилки на ее тонких запястьях, темные разводы появились под глазами. Но взгляд ее оставался все тем же все понимающим, проницательным и доверчивым. Однажды, рассказывал Ваня - Когда мы остались одни в ее комнате, она тихонько дотронулась до моей руки и произнесла фразу поразившую меня в самое сердце: «Голубчик, Ванюша, когда я умру не оставляйте пожалуйста папеньку - он так много страдал в своей жизни... -
Он было пробовал было воспротивиться, но она сделала знак, чтобы молчал – Нет, пожалуйста, ничего не говори. Меня не стоит обманывать, я знаю, что умру, конечно… - она, ненадолго, запнулась - нам бы мог помочь столичный доктор, но у нас нет денег, чтобы добраться до Петербурга, а тем более заплатить за лечение. Так ты даешь слово, неправда ли»?
«Да! Да!»,¬¬ Почти выкрикнул потрясённый юнец и опрометью бросился за дверь. Он почти ничего не видел, слезы заволакивали; ; ; зрение, и неестественно-чудовищная боль пронизывала все его трепещущее существо. Он не помнил, как прибежал домой и зарылся с головою в подушку.
- Ах, Машенька! Милая Машенька как горестно, невыносимо горестно терять тебя. Как страшно понимать, что ничего решительно ничего ты не можешь сделать! Ничего! Немыслимо! Чудовищно! Какая великая несправедливость, что уходит из жизни; ; доброе, милое, светлое существо, никому решительно никому не сделавшее ничего дурного.; ; Он вспоминал, как еще прошлым летом ездили на пикник вместе с Иннокентием Митрофановичем и его дочерью. Машенька в воздушном белом платьице бегала с сачком по лугу, ловя бабочек, и беспечно смеялась. Ах, что это была за чудесная картинка. Когда в сачок ребенка попадалась пестрое насекомое, она бережно вынимала его, притом поясняя мне, что ни в коем случае нельзя потревожить пыльцу на крыльях бабочки, иначе она разучится летать и не сможет вернуться к своим деткам, которых по рассказам Машеньки у той великое множество. Извлеченная бабочка высоко поднималась над головой и отпускалась со словами Благослови тебя бог! И не забывай своих детей! Вспоминались и другие случаи. Но их было не так много. Как он жалел тогда, что так мало времени проводил с Машенькой, предпочитая носиться, сломя голову, по улицам с Саввой и Готей. Потом забылся сном. Неясные образы проносились пред глазами, из которых он почти ничего не запомнил, кроме огромных и гнилых зубов ржущей лошади, ее копыт угрожающих, беспощадных и только то.
Но вернемся к тому вечеру, когда они вдвоем с отцом отправились провожать Иннокентия Ивановича Лазовского. Жил он далече от их на 1-й Кузнечной улице. Предстояло пройти Александровскую, Гоголевский проспект, Московскую, пересечь Соборную площадь и немного Базарную, а оттуда было уже и рукой подать. Но нужно помнить, что на Базарной площади стоял как раз тот «нехороший» дом и нужно пройти почти рядом с ним. Мать, отправляя, советовала сделать небольшой крюк, обогнуть страшное место, пройдя двумя кварталами дальше. Но как говорится пьяному море по колено, а Иннокентий Иванович, да и сам Тимофей Васильевич к этому времени изрядно набрались, впрочем, отец держался куда лучше своего приятеля, возможно, он помнил, что на завтра ему предстоит оформление крупной сделки, и не очень налегал на рябиновую наливку. Скорее всего, он был в том самом состоянии, когда винные пары только бодрят и веселят душу, а голова не утрачивает ясности и; ; мысли; ; лишь оживляются, становятся раскованней и вольней.; ;
В компании двух взрослых людей Ивану все казалось делом плевым. Впрочем, они клятвенно заверили матушку, что пойдут именно той дорогой, о которой говорила она. Но едва за порог, как Иннокентий Митрофанович предложил:
- А что братцы рванем по Базарной!
- Непременно по Базарной! – поддержал отец.
Тут они видимо вспомнили об Иване:
 Тимофеевич ты что молчишь? Али труса празднуешь?
 Тот был возмущен таким предположением. И резко ответил:
-Никого я не праздную. А уж если пойдем, то непременно по Базарной.
— Вот это ответ не мальчика, а мужа, - завелся было Иннокентий Митрофанович, но Тимофей Васильевич оборвал того возгласом:
- Ну так вперед, друзья, навстречу великим свершениям!

 Они побрели по темной, неуютно-пасмурной улице. Не встретилось ни одной живой души, не считая облезлого пса, который стремглав бросился в подворотню. Где-то позвякивал ямщицкий колокольчик. На Гоголевском проспекте, где летом любили гулять парочки, и офицеры, лихо закручивая усы и строя глазки проезжавшим в экипажах дамочкам, так же никого не было.; ; Одиноко горел газовый фонарь, установленный каким-то чудаком из канского купечества. Пространства он не освещал, но служил запоздалым путникам как-бы маячком, по которому можно было бы выбраться из непроходимой тьмы. Кажется, где-то у фонаря Тимофей Васильевич резко остановился и поднял руку: «Тише!» Иннокентий Митрофанович всю дорогу, канючивший по поводу своих несчастий, слушать о которых мне было уже невмоготу, замолк. Я, шедший чуть поодаль, так же остановился.
- Что это? Не иначе как скрипка?» - произнес отец.
- Она. - Подтвердил Иннокентий Митрофанович.
Что-то сжалось, подкатило к сердцу Ивана, и начало сжимать его почти как сжимает прачка выстиранное белье силясь удалить воду.
Какое-то неестественное, мучительное, гадкое волнение, завладело путниками избежать которого не было решительно ни каких сил. Похоже, у кого-то, как от озноба начали стучать зубы. Тимофей Васильевич оглянулся, возможно, услышав этот звук:; ; ; ;
- Обойдем, может?
- Н-н-нет, с трудом выдавил Ванюша.
Иннокентий Иванович не говорил. Он нахлобучил ондатровую шапку до самых бровей и мрачно смотрел в ту сторону, где уже виднелись темные очертания дома на краю базарной площади. Что-то произошло с ним за эти мгновения. Никто бы не сказал сейчас что несколько минут назад он совершенно не вязал лыка, сейчас он был мрачен и решителен. «Идем» - глухо прозвучал его голос. От этого странного преображения Иннокентия Митрофанович легче не стало.; ; Иван почти воочию слышал, как билось о грудную клетку; ; ; испуганное сердце. Понимал, что примерно то же самое происходит сейчас с отцом. Он утратил инициативу. Впереди, перед ними, в свете вышедшей из-за туч луны, размашисто шагал Иннокентий Митрофанович.; ; В развевающейся форменной шинели он напоминал, какой-то гоголевский персонаж. Не знаю, какие силы смогли его поставить на ноги, но он ничуть не походил на того слюнтяя и мямлю каким представлялся до сих пор. И самое странное, что они с отцом словно приклеенные, или под каким-то гипнозом, шли за ним и не в силах, решительно не в силах были сделать ничего другого. Их, пожалуй можно было бы назвать в этот момент сомнамбулами лишь с тем отличием, что они прекрасно понимали, видели и слышали, что происходит вокруг. С каждым шагом все четче читались мрачные очертания дома на краю Базарной площади. Казалось его кошмарная тень, отброшенная луной, захватила нас в свой плен, и сейчас влечет нас все ближе и ближе, заманивает вовнутрь. Музыка уже не была невнятным чуть различимым звуком, навязчиво и призывно играла плохо настроенная скрипка. Никогда не приходилось слышать чего-то подобного. Что это был за танец: полька, гопак, канкан, джига, сколько он не силился разобрать не услышал ни одной знакомой ноты. Вслед за музыкой стали слышны женские повизгивания, следом басовые мужские нотки, хлопки рук, позвякивание посуды, топанье каблуков, а вот уже нестройное застольное пение. О Боже! Что это было за пение! Какофония настраиваемого оркестра и то звучит напевней его. Иннокентий Митрофанович пересекал пространство, отделяющее Спасский собор от черного дома. Они ничего не видели, их взгляды были прикованы к его одинокой фигурке. И тут прямо на пути обезумевшего чиновника возникла тройка лошадей, погоняемая ямщиком. Один господь ведает, откуда они взялись. Кони поднялись на дыбы, «С дороги!» истошно завопил ямщик - Эх, зальют зенки!; ; Взвизгнул кнут, описав дугу в воздухе.
Иннокентий Митрофанович попятился и оступился, упал навзничь. Его шапка отлетела на несколько аршин в сторону. Ямщицкий голос недолго рокотал в морозном воздух и стих, тройка удалялась в снежную пелену Московского тракта, и, наконец, все замерло. Лишь только тогда увидели, что Иннокентий Митрофанович по-прежнему сидит на снегу и взирает на все происходящее ничего не понимающим взглядом. «Что со мной?» - наконец-то произнес он. Его спутники словно проснулись, смогли сдвинуться с места подошли и помогли подняться. Странное дело, после падения Лазовский вновь стал самим собой, а движения его товарищей больше ничем не сковывались. «Слава те, Господи!» Тимофей Васильевич перекрестился на купола собора и отвесил земной поклон.
 «И это то он никогда не отличавшийся набожностью и всегда ратовавший за просвещение и науки» - пронеслось Ивана в голове. И тут он увидел странное и не поверил своим глазам, - Иннокентий Митрофанович стоял как раз на тени, отбрасываемой крестом.
В замешательстве они не заметили, когда пропала музыка, заворожившая их. В полном молчании мы добрались до дома чиновника. В прихожей паренек положил два большущих яблока припасенных для Машеньки. Так же безмолвно отправились они в обратный путь. Прежней дорогой с молчаливого согласия они не пошли.
Ивану не спалось. Утром подскочил самым первым в доме, наскоро перекусив, понесся по все еще темной улице в дом Саввы. Савины родители работали на золотом прииске и в Канск наведывались очень редко, все домашние заботы были возложены на престарелого деда Николая, и нужно сказать он с ними неплохо справлялся. В доме было всегда чисто прибрано, вкусно пахло борщом и немного махоркой, к которой был так охоч Саввин дедушка. Застал деда Николая уже на ногах в больших по колено валенках и видавшем виды стареньком потертом азяме он строгал лучину для печи.
- Раненько вы сегодня, - поприветствовал он приятеля внука и заглянул за пеструю занавеску, где находился сундук, на котором обычно спал Савва. «Полно дрыхнуть. Гость уже в доме» - добродушно бросил старик. Из-за занавески раздалось недовольное сопение, и вскоре появилась заспанная Саввина рожица. – Ты че?
Гость затараторил, довольно бессвязно, что есть срочное дело, рассказать о котором нужно непременно сейчас иначе все будет, конечно же поздно. Говорить долго не пришлось. Савва всегда отличался редкой понятливостью. После недолгих сборов ребята вышли на крыльцо их небольшого домишки, и Ваня дословно рассказал обо всем произошедшем прошлой ночью.; ; Видел, как от волнения раздуваются ноздри Саввы, блеск азарта заполняет зрачки его глаз, это подогревало его воодушевление, и он наполнял свой рассказ все новыми и новыми подробностями. Может было бы лучше, если бы он сдержал тогда свой порыв и рассказ не был настолько ярким и убедительным. Но, увы, его несло, как несет в бурю сорвавшийся с якоря корабль. А ведь знал Савину несдержанность Часто, ой; ; как; ; часто, приходилось; ; отговаривать Савву от многих необдуманных поступков.; ; Наконец рассказ был закончен. «Потрясающе!» - выдохнул приятель. Они наперебой начали, крича и волнуясь, смаковать; ; все известные истории, связанные; ; с домом на Базарной площади. За этим занятием их застал Готя. Он выполнял какие то несложные обязанности на дровяном рынке, где торговали его родители и не всегда мог составлять друзьям компанию, но тем не менее живо интересовался всеми предприятиями и конечно никак не мог быть равнодушным к тому что касалось известного дома. Он так же очень внимательно выслушал историю и почесав в затылке изрек не двусмысленную фразу «Да, это вам не хухры-махры» что в его понимании означало; ; высшую похвалу. Так прошептались до самого вечера, а на утро Савва явился в дом к Ивану вместе с Готей и грандиозным проектом - «Нам нужно непременно всем вместе сделать еще одну вылазку к дому на краю Базарной площади». Вот когда; ; ; ; пришлось пожалеть о своей неумеренной болтливости. Ему уже не хотелось приближаться к этому дому, и он уговаривал своих приятелей. С Готей почти удалось договориться, но Савва был непреклонен «Если ты не пойдешь с нами, то мы пойдем одни».; ; Пришлось сдаться. Начались срочные приготовления: Заготовлена была святая вода, нательные крестики, икона Богоматери, Готя притащил откуда-то; ; ; серебряную вилку, и привязал ее на жердь, уверял, что это ни чуть не хуже серебряной пули и при возможности можно будет пустить ее в ход. Самое сложное было отпроситься у родителей ночевать вне дома. Готе пришлось изрядно попотеть, сочиняя надлежащую историю, Иван же весь день ломал голову, что бы предпринять для того, что бы вечером оказаться в доме Саввы, где мы уговорились сделать место сбора, (дедушка Николай очень рано ложился спать и с этой стороны ни каких препятствий не намечалось). К вечеру Ванина проблема рассосалась как бы сама собой. Отец срочно отбыл с санным караваном в Красноярск, с ним же должен был ехать Лазовский, матушка, вызвалась посидеть с Машенькой, полагаясь на Ивана как старшего в доме. Домашние проблемы его не очень волновали, быстро уложив брата и сестру, управившись с печью, Иван заспешил туда, где; ; ; ждали Савва с Готей. Застал их полностью погруженных в рассказ начатых дедом Николаем. Речь как шла о известном доме.
- Было это еще до указа государя Императора Александра II освободителя, признавшего канскую деревеньку городом. Откуда-то с приисков прибыл тогда здоровенный мужичина, взлохмаченный весь темная русая борода в пол-лица, весь из себя разбитной такой, как сейчас вижу в красной косоворотке в горошек да в аларчиках праздных по мосткам похаживает семечки полузгивает, что петух твой. Приехал и ну шуровать деньгами направо и налево. Видать у него было немерено, шла даже такая молва, что грабежом и разбоем разжился он. Соберут, мол, старатели золотишко трудом, да стенаниями сработанное, поедут в город, а на дороге этот как его кличка такая короткая Фига или Стрига ну что-то в том роде, переймет горемычных и топориком хрясть, и улетает душенька на небушко. А злодей богатство в мошну и поди слови! Не пойман, как говорят не вор. Впрочем, находились те, что бесовщине всякой его деньги великие приписывали. А по мне та все одно и по тому случаю и по другому, а без лукавого тут не обошлось. Ой, как разошелся он тогда Стрига в городишке нашем и там смотришь, заправляет и тут власть в свои руки берет. Казалось, нет ему преград ни в чем. Дом себе добротный отгрохал, мастеров откуда-то издалека вызвал. Голова одно слово. А ведь дом то не простой на крови его основа замешена. Поверье есть такое, что в день закладки нужно бросить в яму живого человека и закопать. Будет дом стоять тогда вечно.
Ребята переглянулись.
- А его гулянье каждый день чего стоили, вина лились реками, цыгане с песнями да танцами. Компанию себе подобрал такую же лихую из последнего отребья. Не любили его в городе, но нужда есть нужда, хочешь, не хочешь иногда в ноженьки поклонишься. Шли и к Стриге. «Уважь батюшка нужду, мол, нашу». Иногда помогал, но больше куражился, всякие непотребности делать заставлял. Кто гордый уходил, в сердцах хлопнув дверью, но иные терпели унижения до конца и тогда, уж не знаю; ; по каким законам все менялось в их судьбе -приходили богатства. почести, здоровье.; ; Дед Николай помолчал немного и добавил – « А вот счастье то от людей уходило».
- Как это? - удивился Савва.
Дед Николай не ответил, может быть не расслышал по старости, а то что-то другое помешало. – Да, не долго Стрига царствовал. Все кончилось так же внезапно, как и началось, - нагрянула в Канск жандармерия. Целое войско понагнали. Всплыли, видно, какие-то Стригины проделки. Кинулись к дому, а там пустые комнаты и ни слуху ни духу. Так и уехали ни с чем.; ; Дом забили. Так и стоит с тех пор. А года через три после того случая начались странные застолья с музыкой и танцами. Вызвали полицию, отворили двери, но никого в доме не оказалась, кроме застарелой паутины. Вот такая оказия. Сгинул Стрига. Только в народе толкуют, что все же несколько дней можно войти в дом и увидеть Стригиных гостей, да и самого хозяина и тогда проси что хочешь, покуражится, покуролесит малость, но просьбу выполнит. Правда, как всегда на свой лад.
- И ходили к дому люди то?
- Ходили, как без того.
- Ну и что, помогало?
- Случалось, помогало. А подробностей не знаю не сказывали . Да кому нужно свою боль и унижение напоказ выставлять.
Скоро Савин дедушка, сказавшись уставшим, удалился за матерчатую перегородку, а мы еще долго сидели у тусклой мерцающей коптилки. Изредка переговаривались, но больше молчали, погруженные в свои не веселые думы. Но вот, наконец назначенный час. Не говоря ни слова, ребята оделись. Готя тщательно проверяет; ; ; оснащение, он самый внимательный среди товарищей. И вот на улице. Летит неторопливо редкий снежок. Шагают деловито и молча. Столько представляется их разгоряченному воображению.; ; Но на Базарной площади; ; их ожидает разочарование. Тишина и покой царят во всем городе. Даже страшный Стригин дом кажется не таким угрожающим..
- Но вот; ; тебе бабушка и; ; Юрьев день.- Начинает возмущаться Савва.
У Ивана такое ощущение, что в чем-то обманул рябят. Не очень убедительно пытается подождать еще. Проходит час, может быть больше, ничего не происходит. Уверенность Ванюшина с каждой минутой тает. По истечении следующего часа, изрядно замерзший Савва заявляет:
- Что по домам? Ждать больше нечего.
Иван соглашается, но тут взыграло Готькино упрямство – Нет, ждем еще полчаса! - сурово внушает он.
И тут буквально, как только замер Готькин голос, до из недр старого дома донеслось резкое скрипение. Ребята переглянулись между собой и попятились поближе к собору за спиной. В воздухе повис Савин вопрос: «Что это?». Отвечать ему было некому, с удивлением, ужасом и еще с целой массой каких-то необычных ощущений смотрели друзья на ужасный дом. Он сверкал огнями. Все высоченные ставни были распахнуты, гремела музыка, за задернутыми занавесками сновали то взад то вперед силуэты гостей. Похоже там шли лихие пляски. Кавалер подбрасывал даму, та взвизгивала, оседала трясла вспенившимися юбками и вновь уже кружилась в каком то неистовом хороводе. «Святый Боже!» раздался Готькин голос. «Невероятно!» - ввернул Савва, но; ; больше они не произнесли не слова, предпочитая с жадностью впитывать то невероятное зрелище, которое предстало перед ними. Неизвестно, как долго; ; простояли ,; ; пялясь в сверкающие огнями окна дома. Иван очнулся от толчка в бок.
 – Смотри! Готька показывал куда-то в сторону.
Вначале он ничего не увидел, но присмотревшись внимательней различил человеческую фигуру, неуклонно приближающуюся к веселому дому. Что-то знакомое померещилось в неясном силуэте. Напряг зрение. Сомнений быть не могло: на фоне бледных снежных сугробов шагал человек в форменной шинели чиновника почтового ведомства. «Лазовский!" - ахнул Иван.
 - Он, - мрачно подтвердил Готя.
– Но что ему здесь нужно в такую пору?
 - А это понять несложно, если вы внимательно слушали рассказ моего дедушки - услышали мы голос Саввы.
 – Что? - выпалил Ваня, пораженный ужасной догадкой, и голос сорвался. - Что?
Он почувствовал, как на плечо легла Готина рука.
 - Возьми себя в руки. Я думаю, Савва прав, Лазовский хочет попросить у Стриги здоровье для дочери».
- Господи! - взорвался подросток - да разве возможно, разве допустимо просить хоть что-то у глумящейся нечестии. Разве возможно соотнести образ милой доброй ласковой Машеньки и садиста и изувера Стриги! – он задыхался от боли и неприятия избранного Лазовским.
- Он отец. – резко отрезал Готя.
- Не-е-е-т! Что силы закричал Тимоха, пытаясь остановить Лазовского, и его голос потонул в звуках скрипки.  Она заливалась неистовым, бредовым хохотом.; ; - Нет, не делайте этого! Не-де-лай-те!
А Савва между тем уже бежал; ; через дорогу, отделяющую нас от заколдованного дома – «Я знаю как поступить!»; ; нам невольно пришлось последовать за ним. Мы опоздали, Иннокентий Митрофанович уже стучался в ворота. Они как то очень быстро распахнулись, впустили пришедшего и вновь наглухо захлопнулись. Когда ребята оказались перед их нависающей громадиной уже ничто, не могло подтвердить, что здесь хоть когда-то что-то могло открываться. Створки даже не шелохнулись под нашими ударами. С каким содроганием вспоминались те мгновения, но тогда они решительно ни о чем не думали, кроме как уберечь Лазовского от больших бед, которые могли произойти с ним. Не было страха сковывающего разум и движения, словно в горячке, повинуясь каким-то внутренним импульсам, перемахнули через не такой уж маленький забор, оказались на просторном дворе и, не особо осторожничая, кинулись к распахнутым настежь сеням. У них не было ни какого определенного плана, не было осмотрительности свойственной зрелому возрасту, но было благородное намерение уберечь, спасти, остановить от необдуманного шага знакомого нам человека, были горячие и отважные сердца, была вера в справедливость и мне хочется верить, что они-то в  конечном итоге уберегли нас от большой беды. Но вот наконец то дверь на жилую половину. Готя как опытный разведчик делает нам знак замереть. Немного приоткрыта дверь. Хохот, гомон и не прекращаемый визг одуревшей скрипки. Готя машет можно пробраться во внутрь. Прихожая напоминает склад. Здесь в невозможном беспорядке свалены сундуки и разный хлам. Спрятаться не так уж сложно. Затаив дыхание, мы направляем взгляд в ярко освещенный проем двери соседней комнаты, там, по всей видимости, и идет вся кутерьма. Зрение вскоре привыкает к яркому свету, их ждет опять-таки разочарование, в соседней комнате веселятся, в общем-то, обычные люди, может быть несколько разгоряченные крепкими напитками, да и только то. Им даже показалось, что они узнают некоторых из танцующих. И тут Саввин шепот «Смотрите!» Ивану пришлось немного передвинуться, что бы разглядеть то на что показывал Савва. Мешали пляшущие пары. Лысый и неестественно тощий человек похожий на болотную цаплю в форменной одежде не знаю уж какого ведомства выделывал невиданные антраша, высоко вскидывая ноги, и одновременно; ; ; вел в танце очень полную и размалеванную даму в лиловом платье. Другая пара производила впечатление изваяния. Дама была еще большего размера, чем предыдущая, а кавалер мал и тщедушен. Он вжался всей своей головой в безразмерную грудь партнерши и не делал решительно никаких движений, или почти никаких. Немного присмотревшись, Иван понял, что здесь под одну и ту же музыку каждый танцует все, что ему взбредет в голову.; ; Но вот наконец-то танцующие отступили. И Иван увидел то, на что показывал Савва и чуть не ахнул. За столом, уставленным разной снедью и бутылями, сидел темнобородый человек в красной косоворотке. Его взгляд был тяжел и язвителен, а на губах играла самая неприятная из всех улыбок, которые мне приходилось видеть. «Стрига!» подсказал Савва. «Собственной персоной». - отозвался Готя.
Да это был он. «Хозяин» как к нему предпочитали обращаться гости.; ; Какое-то время играла музыка и длились пляски. Но вот все резко оборвалось и кто-то невидимый выкрикнул: «Суд!» Толпа танцующих загомонила и как-то разом стихла, расступилась. В центре залы, прямо перед сидящим Стригой, оказалась поникшая фигура чиновника почтового ведомства Иннокентия Митрофановича Лазовского. Хозяин хитро улыбнулся и тряхнул огромной темной шевелюрой: «С чем пожаловал болезный?» Как подкошенный рухнул Иннокентий Митрофанович на колена «Спаси, уважь батюшка, на одного тебя надежда осталась. Больше никто не поможет».
-; ; В чем просьба-то?
 – Дочь моя малолетняя совсем отходит. Помоги, батюшка. Хвороба ее совсем одолела кровиночку-то мою, зореньку ясную. Совсем одна осталась у меня на всем белом свете. Помоги, не откажи, батюшка.
Заплясали в глазах. Стриги зеленые огоньки.
- Помочь то можно. Да только не помогаю я даром. Залог нужен. Что чиновник ты можешь предложить мне в обмен за здоровье дочери?
- Все, все бери, - Лазовский, начал расстегивать форменную шинель.
 Хмыкнул Стрига - не нужна мне твоя одежонка, вижу и так что все отдашь. Исполни ка для начала не большенькую просьбицу, а после уж серьезно поговорим. Согласен?
- Изволь хозяин. А в чем просьба та будет?
- Да так безделица. Видишь, гости мои засиделись, развлечь бы их, а коня как на грех нет. Впрягись-ка ты в сани да покатай.
– Да разве я смогу. Силы то у меня лишь человеческие – я видел как затряслись плечи Лазовского от слез и унижения.
- А ведь тю, и правда куда уж тебе квелому. – И тут же ударил ребром руки по столу, в его голосе проступили звериные нотки. Полно в цацки гулять, не дите малое. То уж моя забота, о силах твоих позаботиться! Так согласен? Если нет иди на все четыре стороны я тебя к себе насильно не тащил, сам пришел. Лечи свою дочь, ищи правды. Сам знаешь, не найдешь, а дочь потеряешь.
Упал чиновник на пол, зашелся в рыданиях. – Твоя, правда, батюшка. Делай, как знаешь. Сколько горя, сколько отчаянье было во мне в этот момент. Иван рвался вступиться за бедного Иннокентия Митрофановича, но Савва зажал ему рот, Готька обхватил товарища сзади и не давал двигаться. О, как Ванюша ненавидел их в этот момент!
Разношерстная толпа Стригиных гостей с хохотом тащила во двор на все согласного; ; Лазовского.
Выждав, когда выйдет последний из присутствующих, ребята осторожно прокрались в сени. От туда было прекрасно видно, как несчастного Лазовского поставили на четвереньки, набросили хомут, стали застегивать упряжь. Потом, вся эта орава, человек пятнадцать вместе с хозяином, взгромоздилась в сани; ; и стала требовать везти их. Обезумевший чиновник рвался из всех сил, но все было напрасно. И тут раздался посвист бича. После этого последовало то, что уже никак не имело разумных объяснений. Голова Иннокентия Митрофановича резко вытянулась, одновременно удлинились руки и ноги, появились копыта. Второй посвист бича и пред нами стоял уже огромный жеребец темной масти и яростно бил о землю копытом, пена шла у него изо рта. «Хей!» взвизгнул хлыст в третий раз и, рассекая воздух, обрушился на спину коня. «Хей!» и вот уже несутся вперед перегруженные подвыпившей компанией сани. «Хей!» но куда же они несутся, разве хватит им разбега в этом пусть и не малом дворе. Хохочет шальная братия. Скачет взбешенный конь. Куда же? Куда же? Впереди только затворенные наглухо ворота. Неужели он хочет уничтожить их всех. Вот, вот ударится. Еще совсем немного. «Хей!» Но что это? Не доезжая несколько саженей до ворот, сани резко взмываю в небо, кружатся над двором, пролетают над собором.; ; Что-то странное происходит в это время и с седоками: в большую жирную свинью превращаться дама в лиловом, ее партнер становиться цаплей, а вот волк с горящими от бешенства глазами, петух летящий следом за санями, важно восседающий кот… Больше ничего уже не видно. Сани поднимаются все выше и выше. Вот и вовсе скрылись из глаз.
Потрясенные и удивленные, ребята выбираются из страшного дома. Готя читает молитвы, Савва молчит, нечего сказать и Ивану.
- Но вот, пожалуй, и вся история. Что нужно еще добавить. Через несколько дней Ваня с отцом уехал в Иркутск, где поступил в гимназию. Уже в Иркутске узнал, что Машенька выздоровела. Но ее выздоровление ненадолго принесло радость окружающим. С момента выздоровления резко изменился характер ребенка. Мягкая и добрая она сделалась вдруг язвительной и надменной, часто изводила отца своими колкими замечаниями. Когда повзрослела, то и вовсе перестала с ним считаться. А однажды, вдруг, ни слова не сказавши, уехала из города с проезжим офицером, которого вскорости променяла на богатого купца. Но и от того ушла, выйдя замуж за генерала из Петербурга. Наконец ее отыскал отец, но она велела бедного старика вытолкать прямо на мороз. Вернувшись в город, Иннокентий Митрофанович нещадно запил и с горя опять решил сходить в дом на Базарной площади. Но оттуда он не вернулся. Его хватились не скоро, нашли мертвым на покрытом пылью полу стригиного дома. Дом вскоре разобрали, бревна отвезли далеко в лес, но и там, как говаривали очевидцы, в самую глухую пору нет, нет да раздастся звук плохо настроенной скрипки. А уж перед Крещением хоть и вовсе не подходи.












































Радио и всякие разности.

Телевизора тогда еще не было, или появился еще не у всех. Отважилась купить моя тетка Татьяна, небольшой, черно белый и завешенный цветной пленкой наподобие рентгеновской, только с горизонтальными цветными полосами. Когда бы мы не приходили к ней всегда смотрели только цирковые представления. У наших соседей по подвальчику Роговых тоже появился телевизор, там мы смотрели восходящих звезд эстрады Эдиту Пьеху и Льва Лещенко. И тем не менее телевидения у нас было совсем мало, другое дело радио. Радио это был целый мир. А все остальное как бы накладывалось сверху. На фоне этих передач разворачиваются многие картинки, тогдашней жизни. Мы с ним вставали, когда раздавались в 6 00  аккорды Интернационала, с ни же ложились, тоже под эти аккорды в 12 00. Это был общий фон всей нашей   жизни. Утренняя зарядка, Производственная зарядка, Пионерская зорька, Спортивные репортажи Николая Озерова. Радио проводка шла во всякую квартиру, ничего не требовалось, ни настройки, ни электричества, только включи в специальную радио розетку и слушай весь день напролет.
Когда я оставался в квартире один я часто так и поступал, выверну ручку до упора и слушаю и концерты, и сказки, разные поучительные передачи и вместе с тем занимаюсь то рисованием, то лепкой, то еще чем.
Передачу «Магистр рассеянных наук" где с помощью арифметики, алгебры и девочки Единички Рассеянный Магистр пытается раскрыть очередную загадку, но постоянно попадает впросак.
Я слушал в доме отца, в доме дедушки и бабушки, но тут мне не всегда позволяют. Вот меня одевают, натягивают чулки, штанишки, а я кричу – Не отключайте радио. Путь будет погромче.
 Магистр постоянно делает ошибки, исправляет их математический кружок — Клуб Рассеянного Магистра — заседания которого состоят из поедания пирожных и решения нерешенных Магистром задач.
Потом уже один сижу, часами развесив уши, но пока еще не понимаю, не нахожу ответов в предложенных веселых математических загадках. 
Собственно любимых передач было множество. Помню позывные еще одной передачи-загадки, в которой я тоже мало что понимал «Путешествие по любимой Родине».  Веселый бодрый голос: "У микрофона Захар Загадкин!"
Она началась еще за полтора года моего появления на свет 1 апреля 1958 года.  — соревнование школьников на лучшее знание географии СССР. Её ведущими были юнга Захар Загадкин и кок Антон Камбузов. Передача выходила по четвергам два раза в месяц в 16.00 по Первой программе и продолжалась 20 минут. В конце передачи обычно шел географический диктант. Диктант, который выглядел как обычный, но за каждым словом стояли географические названия, которые предлагалось определить, да и дать хоть приблизительные координаты. Названия были чудны'е, приходилось только их многообразию дивиться.
Я опять же ни чего отгадать не мог, но сама передача мне казалась волнующей и увлекательной и даже не разрешив ни одной загадки оторваться я от нее не мог.
Больше я понимал в литературных передачах "Клуб знаменитых капитанов", позднее "В стране литературных героев". Здесь я наверное и познакомился с названиями произведений их авторами и героями. Дик Сэнд, Тартарен, Робинзон Крузо, Гулливер, капитан Немо, Том Сойер, Шерлок Холмс, мушкетеры и многие, многие другие. Когда в магазинах не было первоисточников, а в библиотеках было не дождаться в очереди за заветной книгой, литературу можно было познавать из этих радиопередач.
А сколько было других передач, и сколько их только проходило за один только день «Пионерская зорька", Радионяня, КОАПП.
Здесь, ведущими были не люди, а животные. Председатель КОАППа – Кашалот – собирал вокруг себя помощников: Рака, Птицу- Секретаря, Гепарда, Сову. Вместе они садились на Большой Поляне на берегу Лесного Озера и обсуждали все, что происходит в их лесу – для детей это были забавные факты их мира животных. 
Утром можно было выслушивать сказки. Наиболее запомнилась сказка о том, как главный герой зайцев нанимался пасти. Он там все кашлял. Мой папа как закашляешься всегда говорил, - Что зайцев нанимаешься пасти? Были и сказки Бажова: «Медной горы хозяйка», «Приказчиковы подошвы», «Каменный цветок» и «Горный мастер», спектакли по сказкам А. Н. Толстого, Андерсена, Шарля Перро, братьев Гримм, Пушкина, русские народные,  по рассказам Гоголя, Чехова, Стендаля. Да разве вообще мыслимо перечислить все что тогда мы могли услышать. Даже сказку про Мэри Поппинс я услышал из небольшой радио коробочки на стене в нашей квартире. И вы представить не можете, что и "Служебный роман" который позднее снял Эльдар Рязанов тоже впервые услышал по радио. И радиоспектакль мне показался интереснее.
А позывные многих взрослых передач "С добрым утром, с добрым утром и с хорошим днем!" "Здравствуй товарищ!», - сколько задора, азарта и на весь день словно зарядка для хорошего настроения
Многие программы составляли песни тех лет. Имена исполнителей я запоминал не всегда, а вот слова знал. И горланил вместе с репродуктором " А дорога пестрою лентою вьется", " А снег идет" , "А у нас во дворе" , Марш монтажников" "Женька" "Голубые города", "Едут новоселы" "Черный кот" "Как хорошо быть генералом" . Исполнителей я уж потом запоминал: Эдуард Хиль, Майя Кристалинская,  Эдита Пьеха, Людмила Зыкина, Иосиф Кабзон,  Николай Рыбников, "Стоит туман над Енисеем" поет например ВИА Искатели. Мы часто вместе с мамой подпевали этим песням или заводили потом дуэтом, самое запомнившееся и полюбившееся.
Стоит туман над Енисеем
Пути дороги не найти.
За два часа до Красноярска,
Остановился теплоход.

Песни мы, конечно, любили петь. Мама немного играла на гитаре, знала несколько аккордов, в санатории научилась. Пела она и что обычно поют в застолье, а вот под гитару уже другое. Что позднее назвали городским фольклором. Очень мы любили петь "У девушки острова Пасхи" Александра Городницкого. Автора правда я потом открыл. Пока что просто с удовольствием напевали под гитару забавный экзотический текст.
У девушки с острова Пасхи
Украли любовника тигры,
Украли любовника в форме полковника
И съели в саду под бананом.
Украли любовника в форме полковника
И съели в саду под бананом.
А тут огромный мешок орехов и шишек. 
Может кто помнит эти строки?
Или вот еще песенка «Не о чем.» Олега Анофриева, мама привезла ее из санатория, где много было интересных людей, много знающих, да и имеющих серьезное образование, студенческой жизни отведавших, у туристических костров поседевших. С какой радостью мы пели:
Мне в пути груз большой ни к чему,
Лучше я Шар Земной обниму -
Я беру с собой в дорогу лишь всего:
На день хлеба и немного H2O,
А нависнет если туча над плечом,
Я спою ей эту песню ни о чём,
Ни о чём, ни о чём, ни о чём,
Ни о чём!
 С каким-то священным трепетом мы повторяли странное «ашдвао», совсем не понимая их смысл. Но нам это и не требовалось, просто песня была заводная. Были в нашем репертуаре и грустные, плакальные песни, как "Васильки" на слова Апухтина
Ох, васильки, васильки…
Сколько мелькает вас в поле…
Помню, у самой реки
Вас собирали для Оли.

Оля цветочек сорвет,
Низко головку наклонит…
«Милый, смотри, василек
Вот поплывет и утонет».
Бедная Оля бесславно погибла от руки обидчивого возлюбленного, как же неудачно была ее шутка. Я рыдал без умолку и просил больше не петь таких плакальных песен.
Песня на слова Лермонтова "Тамара", была тоже плакальной, но в тоже время была какой-то таинственно-мрачной. Но много в ней было и невыразимо прекрасного, и ради этой красоты я соглашался ее слушать и даже подпевать.
 
В глубокой теснине Дарьяла,
Где роется Терек во мгле,
Старинная башня стояла,
Чернея на черной скале.
В той башне высокой и тесной
Царица Тамара жила:
Прекрасна, как ангел небесный,
Как демон, коварна и зла.
И там сквозь туман полуночи
Блистал огонек золотой,
Кидался он путнику в очи,
Манил он на отдых ночной.
Песни мы обычно пели, когда оставались одни без отца. Пели и играли в шахматы. В шахматы мама играла прилично.
Отец похоже не пел, во всяком случае от него я не слышал ни песен, ни названий книг, ни даже названий фильмов. Впрочем, всего лишь два: «Подвиг разведчика» и «Операция "Ы"». Он об этом говорил бесконечно и сам же смеялся. Тут же добавлял реплику из фильма: "Почему "Ы"? А чтобы никто не понял! - Идиот!" Да и в шахматах был не очень силен.
Впрочем, удивлять он мог чем-то другим.
Однажды в разгар семейных сор отец отправился в тайгу и привез шишек и пол мешка, обшелушенных уже орехов. Все былые прегрешения были забыты, а их у отца было много. Шишки были большие смолистые, пахнущие лесом и еще чем-то необыкновенным. Странны были рассказы о том, что орехи нужно бить.
- И как это бить, - колотить по стволу дубинкой – рассуждал я – и как это колотить, если дерево толстенное, ведь все равно ничего не стронется. Наверное, они все-таки залазят на кедр и бьют шишки большой палкой. Как это трудно, должно быть залазить. Мне снился сон. что я лезу на дерево с такой вот палкой, а меня преследует медведь. И только в последнюю минуту я успеваю перескочить на соседнее дерево увернуться от его когтистых лап. И почему же во сне спасительное дерево всегда оказывалось рядом?
Шишки приходилось отваривать в каком-то странном почернелом сосуде похожем на путевой котелок, для того  чтобы «ушла» смола, ушли смоляные вкусы, а осталась лишь одна молочная сладость размягченного кедрового ядра.
И все же больший интерес внушали мне не орешки и их приятный сладковатый вкус, экзотические плоды, много плодов, они внушали мне чувство какого-то диковатого восторга и будили самые «ароматные» фантазии. Я смотрел на них. Долго смотрел. Потом начинал перелаживать то в одном, то в другом, все более замысловатом порядке. Потом говорить за них. Сочинять самые сногсшибательные истории, воображать, например, что это город шишек и шишка допустим с темным боком это наиболее одаренная шишка и царь, а шишка со смещенной верхушкой злой министр, который плетет строит козни против царя. Ему прислуживает зеленоватая шишка. И постепенно я уходил в такие дебри, что ровным счетом ничего не помнил о том, что происходит рядом, происходит за пределами придуманной игры. Час уходил за часом, потухал день, но мне не наскучивало общаться с героями, начертанными воображением, с рассказами подсказанными фильмами и прочитанными книгами. Наверное, это был странный ребенок. Ребенок которого можно было спокойно оставить, на час на два, а то и вовсе на день, прийти и застать его за той же игрой устроившимся спокойно возле печки на вывернутой мехом наружу овчиной шубке.
В другой раз папа принес в дом какой-то удивительный черный футляр, похожий на маленькую швейную машинку. Он сразу заинтересовал меня. «Что же это такое?» —спросил я. Больно уж таинственный предмет появился у нас в комнате. - Эх эта такая странная штука, которая умеет показывать кино.
- Всамделишное?
- Ну почти всамделишное. И называется он...
- Знаю, знаю! - закричал я. — Это фильмоскоп! Ура папа принес фильмоскоп!
— Это еще не все, - добавил папа и вытащил из карманов с десяток маленьких алюминиевых баночек, — Это пленочки с разными сказками, точно не скажу, по случаю досталось.
- Все прочь, давайте смотреть, - суетился я.
Но мама все-таки настояла на том, чтобы вначале отужинали, потом уж садились за долгий просмотр. Было это не в нашей квартире по Урицкого, а в баб Валиной по Горькова и потому к просмотру прибавилась и бабушка Валя и пришедшая погостить бабушка Тася (та самая что спаслась в 1934 году с затонувшего парома). С каким торжеством мы открывали футляр. С восхищением смотрели на эту диковинную вещь похожую, на маленького робота с головой, животиком и задними лапками, да еще впереди длинный объектив-нос, его можно было вращать туда-сюда, настраивать резкость.; ; ; Больше я таких аппаратов не видел ни у кого и очень им гордился, очень уж он был не прост, походил ни то на кинокамеру, ни то на фотоаппарат. ну в общем внушал уважение. Пленок конечно маловато и не купить их, разве что снова зайти в киоск на городском рынке и выпросить из под прилавка у баб Валиной знакомой( на прилавке их не было).
Ну вот все убрали, установили фильмоскоп на стол, на только что возведенную стенку отделившую вторую часть дома от соседей. совсем недавно, там была комната Бабушки Таси, но та продала ее по какой то необходимости, перебралась в небольшую комнату полученною от исполкома, где проработала большую половину жизни техничкой.
Дом был выстроен прадедом Харитоном Аксентьевичем Цветковым в году 1912 с прицелом торговли в одной из половин, после того как он получит пенсионное пособие проработав на железной дороге аж с самого ее открытия с года 1897, нет все же с 1900 , но жизнь распорядилась по своему и лавку он не открыл, жить было не на что и ему после пришлось проработать чуть ли до самой смерти.
И вот на месте входа в ту предполагаемую лавку возникла стена, а на ней экран, то есть обычная простынь. Первые диафильмы: «Кто сказал мяу", "Доктор Айболит", "Приключения Пифа", "Семь Агофонов", "Три медведя, "Про мишку", Волк и лиса"; ; пленка "Дикая природа"; ; фотографиями животных без титров, что-то еще, но я напомню, как придет в голову. А диафильмы появившиеся после, не помню совсем. Читали, смотрели и; ; пересматривали, перечитывали. А я просил все снова и снова. На это не хватало никакого запала, и все начали упрашивать меня прекратить сеанс, больно он уж затянулся. Я сдавался,;за полночь это многовато для пятилетнего.
А утром не мог оторвать голову от подушки и все ныл: " И что за люди такие, такого несчастного и больного ребенка хотят вести в детский сад! Вы посмотрите я весь расклеился. - притворно кашлял, изображал страдания и видя улыбки на губах взрослых повторял. - Меня же лечить нужно, грелку класть и горчичники. Совсем нездоровый ребенок Я же всех в детсаде перезаражаю.
- Ай точно сказал отец, - Зачем детский сад. Работа не волк и подождать может. лучше диафильмы смотреть будем.
- А где? Что? - одеяло тут же взвилось в воздух и через минуту я уже одет. - Включай фильмоскоп!
; ; Все принесенные отцом диафильмы я смотрел по нескольку десятку раз и знал уже наизусть. Когда к нам в дом приходили маленькие гости, я обычно усаживал их перед экраном, крутил пленку и пересказывал содержание диафильма наизусть, бывало и перевирал, но исключительно в тех случаях, когда мне уже становилось тошно воспроизводить давно уж известную фразу. Но взрослым я такого делать не позволял, кричал, - Да ни так там написано! Не летал доктор Айболит на аэроплане. Читай правильно: "Вдруг к Айболиту с высокой скалы..."
Я так гордился своим фильмоскопом, своими пленками, что приглашал на сеансы всю свою улицу и от ребятни не было отбоя. Случалось, они приносили свои диафильмы и тогда сеанс мог затянуться надолго. Однажды, к нам даже пришла встревоженная одна из родительниц и раздражена что-то стала выговаривать моей маме. Та пробовала что-то объяснить, но не сумела и махнула рукой. Зрителей набралось и так под завязку. Я был счастлив. Сеанс удался, раздраженной тете объяснять было бесполезно.
В детском саду мы тоже смотрели диафильмы и радовались, когда кто-то приносил новые, которые никто кроме их владельцев не видел и сокрушались что смотреть что-то новое не удавалось, поскольку диафильмы смотрели в конце дня, когда за окном было темно, а в это время начинали приходить родители.
- Юра за тобой пришли! - Ира за тобой пришли! Саша за тобой бабушка! И вот в открытые двери заглядывает мой папа. -Вова!
Что делать, нужно идти, за мной тоже пришли, так хочется досмотреть до конца незнакомый диафильм.
Незаметно подкрались праздники. На площади имени Коростелева демонстрация. Обычно в эти дни все подступы к площади перекрыты пригнанными грузовиками, со стороны Урицкого и Московской не пройти. Лезем под машины, лезем в кузова. Папа подсаживает нас с мамой. Люди повсюду, даже на крышах ближних домов. Вот кому должно хорошо видно, так тем, кто на крыше, а нам приходится вечно выгибаться чтобы как-то ухитриться шествие разглядеть. Что-то кричим, прыгаем, радость необыкновенная.; ; Красные кумачовые полотна повсюду куда ни кинь взор, цветы чаще всего бумажные, точно такие изготавливают наши воспитатели во время тихого часа, а иногда поступают проще приносят наломанных прутиков откуда-то из лесу проращивают и вот на майские или день Победы, выносят на улицу или приспосабливают к нашим утренникам. Мы маршируем, мы поем песни, нас просят в эти дни иметь парадные костюмы, белые чешки. мы кружимся на носочках, мы играем разноцветными шариками привязанных к тем самым пророщенным прутикам. Чуда, конечно, как в новый год не ожидается, но тоже радостно, хотя и не совсем понятно отчего. Наверное, что праздник и все бесконечно говорят об этом. О дедушке Ленине, чей портрет висит в игровой комнате, о победившей революции, о победе в войне с немцами, о героях войны и революции, о многом другом. Утренник, конечно, в день;предпраздничный, но бывают и исключения, советское правительство не баловало наших родителей выходными. Сегодня праздник в детсаду, а завтра вы должны еще день отработать, тогда уж будете отдыхать целых два дня. День на кануне этих праздников был сокращенный.
Мероприятий или занятий не было. Играли и даже случалось не спали. Это уже было и вовсе круто. Кушаешь, играешь, гуляешь на улице в совершенно расслабленном режиме иногда даже вместе с другими группами (детей не много) и все ждешь, когда же за тобой придут, ведь обещали пораньше.
Девчонки дразнятся: Суббота, Суббота девочкам работа!
                А мальчишкам дуракам толстой палкой по бокам!
Я расстраиваюсь, но девчонки успокаивают, это про Юрку или Витьку. Но это тоже не хорошо, вроде, как и не мальчишка. А вроде как еще одна подружка. Даже если скажут:
Среди девчонок, - один поросенок; - на нее цыкают, мол думай, что ляпаешь и меня снова тянут в свой круг, хотя, конечно, мне уже не так весело и беззаботно.
Но это было вчера, сегодня нечаянно встречаюсь с теми же самыми девчонками на грузовике на площади. — Это Оля, а это Ира.
- Здравствуйте девочки! Вместе точно веселее стоять и смотреть на площадь. Где на трибуну уже поднимаются руководители города и гости.
- Сейчас начнут, сейчас начнут, - переговариваюсь я с девчонками.
- Ага - говорят они. - Сейчас музыканты пройдут и тогда солдаты.
 - Солдаты самое интересное, - весомо вворачиваю я. Девочки поддакивают.
 - Да, а потом моряки.
- Конечно!
Все у нас так и происходит. Вначале военный оркестр играет марш.; ; Выносится знамя. Останавливаются рядом с памятником Коростелеву. — Вот как чеканят.
А следом идут офицерские роты, с золотыми пагонами и ремнями, равнение на трибуну, вступают солдаты, их много, не один гарнизон стоит в Канске. Самый старый это первый городок. Потом четвертый, пятый, арсенал. В городе шутят называют городское кладбище между Четвертым и Пятым городками Шестым городком.; ; И еще один городок, его называют Арсеналом. Там служащие в морской форме.
Бескозырки белые в полоску воротник
Пионеры смелые спросили напрямик
С какого парень года, с какого парохода
И на каких морях ты побывал моряк.
Так поем мы, маршируя по аллеям детского сада. Так напевает наша троица, стоя на грузовике-трибуне посреди главной площади нашего городка, глядя на марш доблестных моряков арсенальцев.
Ура! кричим мы, поднимаем вверх крохотные красные флажочки с привязанными к ним разноцветными шариками. На площадь вступают школы и учебные заведения города. Идут они, конечно, не то, что солдаты, но среди их есть знакомые и это главное, что притягивает в идущей колонне. Флаги, портреты правительства, лозунги и шары цветы, а иногда и танцы под гармошку. Весело, весело, весело.
И все это благодаря отцу, нам бы век с мамой не вскарабкаться на грузовик, а тут я даже могу усесться ему на плечи, отсюда я точно смогу видеть всю площадь.
Самое приятное это когда мы все вместе идем в парк. Не только семья, но и наши соседи из подвальчика Тетя Галя и дядя Володя Роговы, с ними сынишка Саша. Иногда к нам присоединяются мамина подруга тетя Валя Долгополова со своим сыном Юрой. Парк не большой, старинный, полностью закрытый огромными деревьями – тополями. Внизу листья у деревьев не очень большие, а верхние могут соревноваться с самими лопухами. Как-то во время тихого часа в саду я увидел это, там тоже за окном были тополя с большими листьями, - страшно удивился, а в парке деревья были и того больше. Чудесные, делающие парк совершенно непроницаемым для лучей полуденного солнца, упирающиеся ветками в небо. Брести его тропинками было на удивленье интересно. Ничего нет кроме зеленой завесы, и вдруг как по волшебству: качели, круг обозрения, фонтан, скульптуры пришедшие сюда аж с 30-х годов, карусели и даже позаброшенный бассейн. Изучать уголки старого парка было не менее удивительно, чем производить троянские раскопки. И отправляясь блуждать с отцом, чувствуя его защиту и заинтересованность я чувствовал себя первооткрывателем, почти Генрихом Шлиманом. Ну почему я тогда не знал подробностей знаменитого открытия! Мои игры были бы в, например интересней. Впрочем, знай, я, мне может все было не так интересно. Я гонял отца от одного аттракциона к другому.
Установка была такая, - непременно побывать везде. В комнате смеха, на карусели, на колесе, качелях-лодочках. Обежал все немногочисленные развлечения и снова к отцу, давай снова на карусель, хочу прокатиться над всем Канском. И правда поднимаясь на колесе обозрения я почему-то не думал, что могу видеть все, жуть большой высоты все скрадывала, больше думал о том что, а вдруг колесо остановится, как мы полезем по металлическим конструкциям вниз, а вот цепочная карусель, которая поднимала тебя лишь на небольшую высоту меня не пугала, а позволяла сосредоточиться на окружающем пейзаже. Вот контролер застегнул и проверил цепочки на наших поясах, усадил опаздывающих. Медленно пошел первый круг, из проказ мы семеним по деревянному настилу ногами. Батюшки! ноги уже летят над пропастью, карусель набирает обороты, пропасть увеличивается, девчата пищат, а ноги в свободном полете, проносятся мимо дома, дороги, заводы и заводишки и много людей остаются внизу. Вон они какие маленькие, крохотулички, даже мои папа и мама. И как нам должно быть завидуют, те кто сейчас внизу за цепочкой, размахивает купленными билетиками. - Первая ступень отошла, вторая ступень отошла... Поехали! Полет продолжается! Я лечу!
Внизу папа сообщает, что недавно открылись еще два аттракциона, мы идем туда, но мне не нравится "лошадки", "Ракеты", - да это же все для маленьких детей, вот бы еще раз на карусели.
- Э нет, - говорит отец, - Хорошего помаленьку, да отдохнуть нужно. Мы отдыхаем на скамейках возле летней эстрады. Народу сначала немного, потом "подуставших" становится больше, вначале концерт из местной самодеятельности, потом, когда уже подступают сумерки смотрим мультики. "Шайбу, Шайбу!" и "Матч реванш" я увидел впервые там.
Чуть позже крутят даже фильмы. Не сложные, чаще всего комедийного содержания. Начинают назойливо жужжать комары. Ах сколько их в вечерние сумерки в нашем парке. С танцплощадки доносятся звуки оркестра, должно быть чуть раньше мои родители ходили туда.
Но сейчас туда не тянет. Хочется есть, в парке ни одного магазинчика, да и спать тянет. Отец вначале тянет меня за руку, потом берет на руки, садит на загривок, я еду, клюя носом, наконец засыпаю у него на руках. Хорошо! День проходит не зря. И мы были все вместе
Ну на рыбалке, мы чаще всего только вдвоем с отцом. Он от всей души хочет привить мне страсть к этому занятию. Наверное, в своем детстве он много проводил времени на берегу реки Кан. Плавает он то отменно, просто шутя переплывает нашу реку, а это не хухры-мухры, с полкилометра точно будет. Вот прыгнул в воду, плывет, вроде бы лениво, вперевалочку.
Если с нами мама она кричит, - Боря смерь дно! - он вроде бы подпрыгивает, делает вид что по грудь. - Так неглубоко? - он смеется и опускается на дно, на поверхности только ладонь. Мама вроде и плавает, но только до тех пор, пока чувствует, что дно под ногами, нет, она уже в полной растерянности и начинает тонуть, позабыв все навыки плаванья что приобрела за свою жизнь.
А папа, между прочим, плывет дальше, где-то на середине он ныряет и исчезает на неопределенное время. На берегу совсем паника. Как-то с нами была моя тетка Татьяна, она бегала по берегу и кричала, - Борька утоп! Борька утоп! Кто может помогите. - И уже наладила бригаду спасателей. А отец между стоял на противоположном берегу и махал рукой.
- Зинка смотри, вон на том берегу, какой-то мужик машет в синих трусах, глянь не Борька ли?
- Да где? - недоумевает мама.
- Да куда ты смотришь, влево смотри.
- Не вижу.
- Да куда ты, труба видишь?
- Ну?
- Так под ней.
- А-а-а теперь вижу. Точно машет. Эй! - она взмахивает рукой, - Плыви обратно! Плыви обратно говорю.
С противоположного берега доносятся плохо различимые слова вопроса, -Что?...
- Плыви говорю обратно!
- Не слышит он, глотку не рви.
- Ох и спущу я на него Полкана, вся перетряслась, думала на самом деле утоп.
Ох и трудно с женщинами, то психи, то выговоры.
На рыбалку все же идем вдвоем, Полканов на нас никто не спускал, все было чинно, благопристойно. На огороде по Горькова копали в банку червей, там их всегда в избытке. брали банку под рыбу, что-то перекусить, конечно же леску с крючками и поплавками, постоянного удилища не было, покупали небольшой набор, а уж там на берегу из тальника вырезали удилище, да и то не всегда, подобных горе-Рыбаков видно было немало, поскольку в зарослях тальника мы частенько находили уже обструганные удилища, со снятой корой, а подчас и с оборванной леской.
- Ну вот смотри говорил отец, - здесь должен быть крючок, для верности можно еще один привязать, раньше мы так и делали. Он говорил и показывал на собственном примере. - Грузило, раньше мы просто гайку вешали. Грузило опускает леску на дно, не дает далеко уплыть, а поплавок, по нему можно определить клюет ли рыба. Показывал, как надеть на крючок червя, я переживал, что червя приходится, по сути, убивать. Пытался приделать его поперек, но отец говорил, что червя непременно нужно одевать на крючок, а остаток убирать. В таких случаях я обычно впадаю в жалость и начинаю "проживать" состояние живого или даже не живого предмета.; ; Состояние болезненное, стараюсь не пускать, иначе слезы неизбежны, как и рассказ о замечательном червячке, беззаботно ковырявшим землю и злых великанах. Б-р-р это ужас что. Нужно непременно остановиться. А то...
Мы сидели долго и упорно на берегу, но ничего не ловилось. Солнце уже клонилось к закату, а клева все не было.
- Эх говорил отец, - нужно было на рассвете, тогда рыба идет или к вечеру. Увы, не тот ни другой вариант не подходил нам, утром меня было не поднять, а высидеть до вечера или прийти к начинающимся сумеркам нахватало запала. Рано утром, мы ходили, в то время, когда тетя Таня завела дачу рядом с рекой, но это время наступило нескоро, наверное, в следующие сто лет детства. А пока мы возвратились ни с чем, по дороге купив несколько рыбок камбалы. Этим и были счастливы.
Эх вы горе-рыбаки, - сказала мама и принялась готовить "наш улов". Его хватило на всех.
































Заправлены в планшеты космические карты

Вот мы малышня детского сада № 4 под названием «Белочка» шлепаем в своих потрепанных сандалетах по аллеям сада усаженных васильками, настурцией, космеей, акациями, ранетками и тополями маршируем и поем или просто орем во весь голос:
Я верю друзья караваны
Помчат нас вперед от звезды до звезды.
На пыльных тропинках далеких планет
Останутся наши следы.
Нас никто не заставляет, просто настроение хорошее, просто мы хотим быть космонавтами, просто мы только, что выучили слова новой песни, ее постоянно транслируют по радио в исполнении Владимира Трошина, и просто нам здорово.  Ах, до чего замечательная песня.
Да как же иначе, ведь совсем недавно полетел Гагарин, полетели Белка и Стрелка и мы живем в самой лучшей, в самой светлой и радостной стране, имя которой Советский Союз. СССР – выводим мы на своих рисунках.  Старательно выписываем на корявых, нарисованных на бумаге ракетах в виде заточенного карандаша с крылышками-треугольниками эти загадочные четыре буквы. Надпись непременно должна быть красного цвета, а все красные карандаши, засунутые в стакан из-под салфеток, почему-то стерлись или сломались. Антон Карасев рисует только своими карандашами, принесенными из дому, и никому их не дает, кроме как своему приятелю Юрке Шеину.  Единственный красный, детсадовский карандаш сейчас в руках сердитого, насупленного тоже Юрки, но Богомолова. Вот он как деловито сует в рот исписанный кончик. Рот у него испачкан всеми цветами, в глазах упорство и решительность. Скоро же он нарисует это бесконечное СССР? Нет, он никогда не нарисует. Юрка на всех смотрит сердито, написав СССР и подрисовав вверху красную звезду, он почему-то задумывается. Красный, неуверенно дергает у него из руки, сидящая рядом Нинка Иванова, у нее тоже ракета, а в иллюминатор выглядывает собачья морда. Это Стрелка, по вечерам мы крутим фильмоскоп и самый популярный из диафильмов о Белке и Стрелке, вот они стоят в маленьких пластмассовых и жестяных баночках на полке игрового уголка. Диафильмов не так много и все мы их знаем наизусть, самое интересное когда диафильмы приносят ребята из дома, тогда у нас праздник.
 За столом хнычет Нина – Юр, ну дай карандаш?
–   М-м-м-м… - сердито тянет Юрка, но карандаш не дает. Облизывает его уже в десятый раз и начинает повторно обводить и так жирные буквы.  Рисунок у него из-за этих облизываний грязный, неряшливый, весь в пятнах, смотреть на него противно. Но Юрка видно этого не замечает, а может быть так из вредности (знает же, что все карандаши сломаны) опять слюнит карандаш и обводит рисунок. Нина заскучала, начинает вместе со своей подружкой Галкой Прокудиной тараторить: «Летит, летит ракета, голубенького цвета, а в ней сидит Гагарин простой советский парень».
Не знаю может быть тоже из вредности, они повторяют это нескончаемо. У меня уже в голове   рябь пошла от этих – цвета-ракета; парень- Гагарин. – Да дай же ты им карандаш, - не выдержав, говорю я. – Ты уже все нарисовал. – Юрка молчит и  делает вид, что не слышит. Я ору – Дай карандаш! – Юрка поднимает голову, и сурово так – Не дам!
Ну, это уже выше моих сил, резко выхватываю карандаш из рук этого вредины и бросаю Нине – рисуйте. Юрка начинает орать на всю группу, его утешают, а меня запихивают в угол между шкафом с карандашами и умывальней, с распахнутой дверью, закрывающей меня от всех любопытных глаз. Нина с Галкой вступаются было за меня, но я им машу рукой, что не надо. Они недоумевающее смотрят. Ну как им  объяснить, что за шкафом у меня есть лазейка, и я легко могу достать оттуда и карандаши и листок бумаги и нарисовать все, что захочу, не связываясь  ни с Юркой, ни с Антоном. Но что-то видно они сообразили, потому что враз замолчали и повернули головы к рисункам. Красные карандаши им наконец-то подчинили.
Я с вниманием рассматриваю место своего заключения – шкаф, батарея с затолкнутой за трубу картонной ракетой, в таких нам на новый год вручали подарки. Воспитатели их делали прямо в группе во время тихого часа, раскраивали, клеили блестки. Это было так загадочно, нас укладывали спать, а мы накрывались с головой и глядели в щелочку, не упуская не малейших деталей. Антон тогда сказал, что эти ракеты, на площади на ёлку будут вешать. Ёлка большая под самое небо, вот и будут украшать игрушками сделанными в детском саду. Но Антон ошибся, ракеты обернули подарочной блестящей бумагой и вручили нам на утреннике. И вручал их нам не дед Мороз, а мальчик, наряженный в костюм космонавта. Это был Новый Год. И на груди у него было написано 1967, а на спине золотыми буквами СССР. Ах, какой это был замечательный костюм, мы все тогда страшно завидовали ему, точно такой костюм был у космонавта нарисованного на елочных флажках. Мне тогда этот мальчик-космонавт-Новый год подарил игрушечный спутник, за лучшее стихотворение. Просто снял с елки и подарил. Ужасно весело все было, ах как тогда посмотрели на меня Нина с Галкой.  Этот спутник повесили на самую верхотуру нашей домашней елки. Отец поднял меня, и я водрузил очень высоко, почти вровень с красной звездой, такой же красной как на кремлевских башнях.
Карандаши, которые я извлекаю из-за оторванной задней стенки шкафа, острые и хорошо заточенные, и что самое важное есть все цвета. С таким набором нарисовать можно все что угодно. Листочки бумаги лежащие в шкафу нарезаны из обрыва взятого с Табачной фабрики. Они плотные и желтые, но это ничего, главное, что есть чем рисовать. Рисуя, я вспоминаю киножурналы перед сеансом в кинотеатре: Машущий рукой Гагарин, это разудалое «Поехали!», огромные железные конструкции, огонь, дым и вслед за ним движение: Первая ступень отошла. Пять минут полета. Полет Нормальный. Десять минут полета. Полет нормальный. И вот Гагарин идет по ковровой дорожке.   Гагарин поднимает руку к козырьку – Товарищ Первый секретарь…
Кинотеатр Космос открыли 5 ноября 1965 года. Это было страшно интересно, собралась толпа, все мечтали туда попасть. Странно, но мне казалось, что первый показанный фильм так и назывался «Космос», просто с афиши он так плавно перетек в название кинотеатра. А может вовсе и не назывался так, во всяком случае мы в первый раз в кинотеатре смотрели совершенно другой фильм. Сидеть было удобней на самом дальнем двадцать первом ряду, он был на самой верхотуре, и ни что не мешало видеть экран.
И все-таки рисунок. Нужно успеть, непременно успеть, за тот крохотный срок, что остался  до завтрака. Я рисую, и время убегает куда-то за пределы вселенной. Вот ракета, вот крылья, даже железные конструкции появляются по обеим сторонам. Дым, огонь, - это уже непременно. Там в вышине должны быть планеты. На планетах сидят разные лунатики и лупают огромными глазами от удивления. – Смотрите, смотрите - кричат они друг другу, - какие умные эти земляне, выдумали ракету. Скоро к нам прилетят и будут турнепс садить на Луне и кукурузу выращивать. – А что такое кукуруза - спрашивает сидящий рядом инопланетянин. – Это самое вкусное, что знают земляне. – Эх, видно и впрямь очень вкусно. - Это у них, вроде нашей лунной повидлы. Больше они ни чего не едят, там на Земле. Как думаешь, если они прилетят сюда, нас тоже заставят, есть кукурузу?- Как пить дать заставят. Бррр… я вовсе не хочу всегда только повидлу есть. – А кто хочет,? Кто хочет то? Но с землянами по-другому нельзя, так что готовься.
Тут смех разбирает меня, какие потешные эти инопланетяне, вся детсадовская группа оборачивается ко мне. – Подумайте только – взмахивает руками воспитательница, - он наказан и смеется. Как не стыдно!
Мне ничевошечки не стыдно, и я пожимаю плечами. Но наказание видно уже окончено, нянечка баба Груша принесла в группу большую кастрюлю манной каши. Я  и Галка нынче дежурные, сейчас нарядимся в фартучки и нарукавники и будем расставлять тарелочки по столам, а потом подкладывать к ним ложки и расставлять стаканы и вполне возможно нам доверят разливать из большого белого чайника  сладкое какао, и уж во всяком случае поручат выставлять на самую середину стола блюдо с хлебом и аккуратно разложенными на них кусочками масла. При деле быть здорово, чувствуешь себя самым главным. – Юра ты помыл руки? Да нет же ты очень грязный. Антошка видно мылом не пользовался? Иди перемывай. Вот посмотри, как нужно мыть.
После завтрака идем на площадь Коростелева. В центре сам памятник, по бокам большие черные шары, нам кажется это ядра старинных пушек, а вокруг массивные, тоже черные цепи. – Это якорные цепи снятые с кораблей – Подсказывает Сережа Петухов и мы смотрим на него с уважением. На дорожке ведущей к памятнику портреты  космонавтов. Самая захватывающая игра – нужно назвать имена космонавтов и желательно последовательно, по возможности даты полетов и летательные аппараты
Юрий Гагарин  - 12 апреля 1961 года, Восток-1, Герман Титов  -  6 августа  1961 года, Восток-2, Андриян Николаев  -  11 августа 1962 года, Восток-3;  Павел Попович 12 августа  1962 года, Восток-4; Валерий Быковский   14 июня  1963 года, Восток-5;  Валентина Терешкова 16 июня 1963 года, Восток -6; Владимир Комаров   12 октября 1964 года, Восход-1;  . Павел Беляев  18 марта  1965 года, Восход-2 ; Алексей Леонов  18 марта 1965 года, Восход-2…
Нужно говорить быстрее, одним рядом и не спутаться. Этого из нас никто не может, преуспевает только; ; Володя Снегирь. «Он точно будет космонавтом»,-  утверждает наша воспитательница.
Вечером в группе после сон часа и ужина мы сооружаем из стульев ракету, нет, мы не строим вверх. Укладываем все на полу и рассаживаем всех наших космонавтов по отдельным отсекам. За командира Володя Снегирь, потом Юрка Богомолов, имя же к чему-то обязывает, я третий, но это же неважно, я бортинженер, а значит, буду выходить в открытый космос, и налаживать корабль   в невесомости  прямо как Алексей Леонов в марте 1965 года с борта космического корабля «Восход-2»
- Бортинженер, бортинженер…  - вопрошает рацию Володя. У нас что-то непонятное с левым двигателем, я приказываю вам выйти в открытый космос определить; ; неисправность. – Есть – четко по военному отвечаю я и с использованием гибкой шлюзовой камеры покидаю корабль(то есть раздвигаю и задвигаю вновь стоящие рядом стулья. Скафандр «Беркут» вентиляционного типа  состоит из; ; мотоциклетной каски, неведомо как оказавшейся в игровом уголке и наброшенного на плечи белого фартука дежурных.
Командир Володя твердит в рацию: Бортинженер помните, что  расход кислорода  30 литров; ; в минуту при общем запасе в 1666 литров, рассчитанном на 30 минут пребывания космонавта в открытом космосе. Помните это. – Понятно - козыряю я. А сам думаю, - Откуда он нахватался таких мудреных слов. - Из-за невесомости мои действия не очень отчетливы. Я изо всех сил стараюсь преодолеть невесомость, плавно взмахивая руками и кружа по комнате. Преодолеть невесомость удается не сразу, меня так и норовит унести в открытый космос. На помощь мне командир отправляет своего старшего помощника Юрку. Кислород на исходе. Юрка успевает в самую последнюю минуту. - Двигатель работает исправно. – только успевает доложить теряющий сознание бортинженер. Его общими усилиями водворяют на корабль. Восток – 19 набирает обороты и уходит в другие галактики. Собственно, одновременно корабль покидают и его космонавты, их одного за другим вызывают в раздевалку. «За тобой пришли, за тобой пришли» - верещат забежавшие девчонки средней группы. Стулья расставлены. «Заправлены в планшеты космические карты».  За мной пришел отец, это хорошо, с ним весело. Да еще на доске «Лучшие рисунки нашей группы висит мой рисунок, нарисованный за дверями умывальни, с инопланетянами. Что значит работать, когда никто не мешает!
И вот я иду домой, держа за руку ведущего меня отца. Ноги мои от усталости подкашиваются, ведь столько событий произошло за этот день. Отец берет меня за руки и я засыпаю у него на плече. Мне снятся неведомые планеты. На них сидят розовые инопланетяне и кушают кукурузу. Ее раздает Никита Сергеевич Хрущев, такой же важный и бренчащий медалями как в первом киножурнале, который я увидел в кинотеатре «Космос», а мимо летят спутники и ракеты, и собаки всех мастей меня радостно приветствуют.  Космос все ширится, и я лечу ему на встречу, а грязные улицы и маленький город Канск остается там внизу. Я поднимаюсь все выше и выше. Восток-19 шлет сигнал на Землю.



































С гостями хорошо, а в гостях лучше.

 «Первый» этаж нашего дома по большей части пребывал в земле, и окна его в треть всей высоты находились как бы в специальном углублении. Если туда невзначай попадал какой, либо предмет или скажем, ветер заносил немного больше листвы, или снега - приходилось   поработать, иначе ползающие по земле ставни не закрывались, а мир за окошком укорачивался на ладошку, а то на две.
Так что мир в моих ранних воспоминаниях пребывал как бы в урезанном состоянии, на уровне ног, или скажем по щиколотку. И если кому-то из гостей вдруг приходило в голову заглянуть к нам в оконце, им нужно было садится на корточки, и еще склонять на бок голову.; ; Это был такой фантастический подчас пугающий миг. Сидишь, спокойно играешь, и вдруг трах бах - голова в окошке, в стекло барабанят, гость пришел.
Гостей, бывало, в доме много, прежде всего родственники, приехавшие в город по; ; ; случаю ярмарки на городском рынке, из деревни Троицк Абанского района, самого Абана, родственники из отдаленных уголков города, просто знакомые матери. Они ехали на городской рынок, неподалеку которого мы жили, и ощущение было такое, что они считают, нашу канскую, незавидную квартирку, вроде как постоялый двор, заезжее, как звалось в Абане. Подчас в выходные дни собиралось столько народу, что квартирка и впрямь переставала быть чем-то частным, неприкосновенным, уютным и миролюбивым.  Все было против меня.
Мама вся на нервах и какая-то чужая, отстраненная, почти не замечающая меня. Она превращалась в едва ли не в другого человека, не знающего ни веселых историй, не помнящего тех задушевных разговоров, что мы вели накануне, ничего. Это было неприятно, а квартира становилась неуютной и злой. Я почти воочию ощущал, что даже предметы кусаются, передразнивают и мучают меня. – Чужой!- бубнил комод, «Чужой!» - твердили дрова возле печки, «Чужой!» - ворчал чайник.
Ни с кем и ни с чем не стояло мне общаться в это время. Печка могла меня обжечь, дрова посадить здоровенную занозищу, конь качалка опрокинуть наряженную елку, нож которым я силился отрезать ломоть колбасы безжалостно располосовать мою ладошку. Забытым и позаброшенным, я чувствовал себя в это время.; ;
Деревенские родственники были громогласны, болтливы, не сдержаны в проявлении чувств. И я находился, в постоянном беспокойстве предполагая, - что они могут позволить в отношении моей персоны. Побуждения их были загадочны, непредсказуемы, вздорны. Они, например, могли схватить и трясти тебя, притом из самых дружеских побуждений, и трясти что есть мочи. При этом я еще должен был делать вид, что мне это ужасно нравиться и громогласно хохотать иначе мама заявляла, что я веду себя невежливо так как, дядя Вася или тетя Маша хотят со мной поиграть. На это всегда хотелось ответить, - А кто ни будь, спрашивал, хочу ли я с ними играть и вообще общаться! Да и погремушка я им что ли в конце концов?
Лицо мамы от этих простодушных и прямых фраз перекашивалось и взгляд холоднел, не предвещая ни чего хорошего.
И я терпел и изображал невероятную радость, хотя единственно, что я хотел в эту минуту чтобы, они просто отстали от меня, но мать бросала и очень недоброжелательные взгляды и было понятно, что она будет недовольна если поведу себя не так, угодить ей было моим единственным желанием. Впрочем, вести себя «так как надо» у меня все же не получалось, да и я не представлял, что это толком могло значить, сидеть спокойно сложив на колени ручки и изображать того, кем я не был, точно не мог. Я, не соизмеряя свои эмоции мог, например крикнуть, - Да пошли вы!; ; Или еще что...
Так; ; было, уже не однажды, как в том случае, когда за мной однажды гроб на колесиках (знаете же о таких еще рассказывали во время тихого часа, когда не было воспитателей) и я от страха повредил ногу. А все было когда я зашел в подъезд, где жил мой друг Вася Кононов. Его дома нет. Спускаюсь обратно, ступеней много... И вдруг: Та-та-та, та-та-та. Я понял это гроб следом катится, сейчас вылезет длинная рука и схватит меня. Нужно спасаться. Шаг, другой, третий и... стоп не могу ступить, еле допрыгал до двери. От гроба на колесиках я спасся, а потом меня повезли в больницу. Хирург достает пачку сигарет, - Давай брат закурим. - Я в ответ - Сам кури!
В результате лежу на диване с компрессом на ноге и слушаю долгие нарекания мамы. А они могли длиться часами. - Ну как же я ему мог ответить, других то у меня слов не было.
И вот с гостями так-же. Тут главное было, чтобы гости как можно дольше не уходили, перед ними матушка изображала само радушие, иногда она увлекалась этой ролью и вконец забывала мою провинность. И тут лучшее было, если гости оставались с ночевкой, тут точно мне ничего не светило, хотя может быть, они и были мне неприятны, но личная безопасность была дороже, и приходилось «работать на публику» чтобы загладить провинность, но это в итоге редко проходило.
Мама в этих случаях была непредсказуема, да и была ли она тогда моей мамой, похоже демон вселялся в нее, она совершенно менялась при посторонних и непонятно, что могла высказать потом, когда мы оставались одни. А то и отлупить, пожалуй.; ; Сориентироваться в таких перепадах я не мог, не мог приспособиться, это была лотерея, или милость или нахлобучка тебе грозила. Что именно?
Эта двойственность напрягала меня, становясь под час вовсе не выносимой. Что же ждать? Какое сказать слово, как посмотреть? Было ощущение, что она постоянно сравнивала своего ребенка с каким-то идеальным, выдуманным, почти ангелочком и не находила удовлетворения, результаты ее раздражали. И это только когда в квартире были посторонние. Так что гостей я не очень жаловал
Была среди материных родственников одна сварливая и несдержанная особа, она приходила и бурчала, и бурчала, бесконечно бурчала, по ее понятиям всюду были лишь негодные люди. Однажды она заявила матушке, – И что ты стараешься для этого пацаненка, все равно будет алкашом вровень своему папаше. Бить нужно, когда поперек лавки лежит, а когда вдоль ляжет, поздно будет… - Тут, к чести матери, она все же взяла мою сторону.  И в следующий приход зловредной старухи она не придумала больше нечего более лучшего как скомандовать нам с двоюродной сестрой – «Ложись!». – И лишь потом нам объяснила, что заметила из окна; ;  приближение старухи; ; ; и решила не пускать в квартиру и не выслушивать нравоучений. И после этого нам нечего не оставалось как в течении десяти минут лежать на полу и вслушиваться в трель дверного звонка. Слово «Ложись!» стало нарицательным. Мама потом просто говорила сделали «ложись» и все уже знали не пустили хотя были дома. Это не хорошо, но нужно ж как-то было избавляться от нежеланных гостей.
Взрослые всегда любили задавать всякие глупые вопросы, притом было понятно, что это ничуть не интересно им, нисколько не занимает. Ощущение было такое что им накануне раздали совершенно дурашливый вопросник и вот они стараются отработать его по полной. Нелепая упертость!
Это что-то вроде: На кого ты похож? - Ха-ха-ха! Сколько тебе лет? - Ха-ха-ха- Ну наконец и кем ты будешь? - О-хо-хо-хо! - Как будто то, что силится сказать маленький человек смешно необыкновенно. - Вы видите такая кроха, а слова по смыслу подбирает! Ха-ха-ха!
Я в начале маялся, полагая настоящую заинтересованность и старался давать развернутые последовательные ответы, но меня никто не слушал. И тут я наконец -то сообразил, что отвечать то можно тоже шаблонами. Вот и придумал, может где-то с помощью отца ответы-отмазки, порой кинофильмов, из радиопередач, песен:
Как-то: похож - На самого себя. сколько тебе лет - Столько сколько и зим. Ну и конечно: Кем хочешь стать - Цветоводом.
Неожиданность и четкость ответов порой умиляла - О-хо-хо! - Порой возмущала - Да что ты! Почему отца называешь Борис Иванович? - Называю по-разному
 Очень немного было приходящих к нам, кем я бы от души радовался, но все-таки такие были. Была моя двоюродная сестра Люда Гаврилович, материн двоюродный брат Виктор Климонтович, материна подруга тетя Валя Долгополова и даже моя тетка Татьяна фамилию которой я так и не смог запомнить, да и не прирастали к ней фамилии, как и мужья которые с ней не уживались. Много в ней конечно было наворочено вздорного, но была какая-то непосредственность, жизненная увлеченность, которая располагала, делая общение с ней приятным и нескучным. Как скажет и хоть стой, хоть падай, а то и хохочи, - Надо же как брякнула. Жила она на в коммунальной квартире в сталинке, что в районе Ремзавода Канска. Бывало, там со всеми переругается, а потом костерит почем зря, называя потешными именами. То Ботало, то Суконный язык, Шурочка – это в лучшем случае. А так с веселыми матерками в хвост и гриву. – Тая язва нахохлилась, языком чешет, помелом своим и ко мне прет. А я, - Пошла отседа лахудра гундосая, а сунешси, утюгом так обработаю, что морду не подымешь.
Бывала увлечется теть Тань и без остановок, а мы с матерью закатываемся, больно уж ладно да весело все, жаль только непечатное.
Мы «Текстиля» говорит она гордо, намекая на место свой работы, знаменитый на весь СССР Канский хлопчатобумажный комбинат и сразу перед глазами ряды ткацких станков, летящие шпули и грохот необыкновенный. Трудится она там уже долгие годы, впрочем, и попутешествовать успела, была и на севере, и на юге в городе Армавир.
С этой свой сестрой мама похоже лучше всего ладила чем с остальными, мы часто к ней наезжали, когда назревал скандал с пьяным отцом, просто чтобы отметить выходной день. Мы садились на автобус и;на Ремзавод к тете Тане. Если ее не оказывалось бродили по роще собирали то цветы подснежники, то грибы маслята, потом приходили в ее маленькую, но все-же уютную комнату в коммуналке, с тремя столами на кухне, с большой печью на троих хозяев, топящемся титаном в ванной комнате. Титан и ванная предел тогда наших мечтаний. Ах как это было уютно, как здорово, «зыкански» тогда говорили мы. Топится печурка, сколько маленьких поленьев войдет туда, Я мурлыкою от блаженства, плещусь расталкивая пластмассовых уточек, фыркаю, когда мыло забивается в нос и не представляю, что может быть лучше хорошей теплой ванны, за стеной которой уже квартира и кружка вкусного чая с вареньем.
Замечательно быть гостем.













Банный день.

Дома меня купали обычно в жестяной ванне. Вначале чайник и несколько кастрюль на печке, ведра, наполненные водой на скамеечке возле дверей. За водой приходилось ходить и не так близко. Стояла такая замороженная избушечка вся в опилках, окошечко и за этим окошечком недобрые; ; глаза тети, раздающей воду, она там что-то нажимала. Потом все изменилось, и тетя в окошечке уже не сидела. Но воды все равно не хватало бы, фляги у нас не было, да и не смогла бы мама утащить флягу. Одно, женские силы не безграничны, другое нога у нее болела. Но это особая история. С ведрами мы все-таки справлялись.
И вот печка, и вот дрова, кипящие кастрюли на плите, ведра с холодной водой. А тут я еще канючу, - Мам я дышать не могу.
- Да от чего же?
- Мозаику в нос засунул.
- Как так?
- Ну так получилось. Нам дали такую большую коробку, Мы собирали, собирали. Звездочки там всякие, цветы. Надоело уже, долго собирать нужно.; ; Потом Сережа Скворцов говорит, - А слабо в нос засунуть.
Я говорю: - нет не слабо - и засунул.
- Ну вот видишь горе ты мое луковое, тебя подначили, а сами не стали засовывать.
- Нет же стали. Просто у них там не держалось.
- Что и девочки.
- Конечно. Они в первую очередь согласились, Ты б видела, как Лида Иванова пыталась две мозаины засунуть.
- И что?
- Все вытащили мозаину, а у меня никак не получилось. Больно крупную засунул.
- И ты этим гордишься?
- Ну не знаю. Просто сейчас дышать трудно.
Мама схватилась за голову, - Нужно к врачу, возможно операция… Кто, кто, а она умела наводить панику. Так что же ты молчал столько долго. И ничего не сказал воспитательнице.
- Нет она бы поругала.
- Поругала бы да за дело. А то сейчас, поздно, к врачу не попасть. К хирургу нужно вести.
- Нет, нет, - закричал я в испуге, зная, что мамина нога после операции болела еще долго, и что операцию делал хирург, - Он мне нос отрежет.
- Так тебе и нужно. Не будешь что попало в но совать. А сейчас; ; мыться, не идти же грязным к врачу, да и вода приспела.
Я было засомневался, и даже всплакнул для порядка, но меня всунули с головой прямо в пенную воду:
Моем-моем трубочиста,
Чисто, чисто, чисто, чисто,
Говорила мама и намыливала голову еще сильнее
Будет, будет трубочист
Чист, чист, чист, чист.
Мыло лезло в уши в глаза и даже в мой несчастный нос. Ох как неприятно было присутствие пены, может быть даже более чем злосчастной мозаины внутри. Мыло ужасно свербело в носу и делала все возможное, чтобы дышать было еще и еще труднее.
- Я задыхаюсь! – кричал я маме. – Дай хоть маленечко вздохнуть. Ты же не хочешь, чтобы твой любимый сыночек задохнулся.
-Нет, нет- говорила она, - но я хочу, чтобы мой любимый сыночек был чист, и чтобы никто на него не показывал пальцем, не называл трубочистом и опять принималась тереть.
Мыло же в носу вело себя совсем не смиренно, оно так щекотало ноздри, оно полностью запечатало дыхание, да так что мне ничего больше, как громко, наверное, на весь подвальчик чихнуть. А-а-а-пчи! И мозаина вылетела со скоростью пули. Голубая, шестиугольная мозаина, шлепнулась на дно ванны и сделала меня на несколько мгновений самым счастливым ребенком на свете. Я снова мог дышать и ни какая больше мозаина мне не угрожала.
Конечно, мыться прямо в квартире было не всегда удобно, к этому мы прибегали довольно редко, чаще ходили, находящуюся в центре Канска баню № 2.
Больше всего мне нравилось, когда мы мылись в отдельном номере с ванной всей семьей. Ждать в огромной очереди, растянувшейся по всему коридору, было необычайно долго и утомительно. Вот открывалась дверь освобождающегося номера, туда отправлялась банщица со шваброй. Несколько минут и она объявляла очередность. - Опять не мы, - удрученно вздыхал я,- Опять не мы. - И устремлялся по длинному коридору то к аптечному киоску, где были витаминки или к установленному в самом конце аппарату газированной воды. Продавщица лила прозрачную газировку, подливала сироп и потом уж завершающим жестом добавляла еще одну шипящую струйку. Вкуснотище! Я облизывался. Но газировку лучше пить после мытья, а до него еще далеко. Может быть изначально обновить свою прическу. Это тоже возможно, и мы отцом по очереди подставляем свою голову под быстро бегающие ножницы банного парикмахера.
Чик-чик-чик только звенят ножницы.
Но вот уже взмахивают белым полотенцем. – вас освежить?
- Нет мы лучше зайдем после мытья.
В коридоре нас поджидает мама. - Уже двенадцатую очередь объявили.
— Вот и прекрасно - говорит отец. - Но мы же пятнадцатые у на есть время. Но тут как-то мгновенно освобождаются два номера. Заходит тринадцатая очередь, а четырнадцатая где-то потерялась, так что приглашают нас. Номера во второй бане это две практически одинаковые комнаты. с бетонными отшлифованными за годы лавками (они еще дореволюционной постройки). Лавка в одной комнате для раздевания, в другой для мытья. Что меня пугает в этих "мыльнях" это мутные ручьи, бесконечно бегущие в специальных желобах вдоль всей внешней стены под окнами. Они не закрыты и попробуй тута ненароком что-то упади, никогда не догонишь. Вот она какая быстрая эта река, гляжу на нее с опаской, без носков или варежки остаться проще простого.
Но ванна — это отдохновение. Мощные, жутковатого вида краны, словно снятые с каких-то производственных мощностей плюются то кипятком, то холодом. Отец наполняет мне ванну, и я блаженствую то погрузившись с головой, гоняю по ванне какие-то незатейливые игрушки. А то начинаю размахивать руками и кричать - Я плаваю! Плаваю!
Да с плаванием у меня не особо, однажды мы вдвоем с мамой чуть не утонули на Троицком озере. Она поласкала белье стоя на каких-то утлых дощечках, непонятно как уставленных. я сидел на берегу. И вдруг мне страшно захотелось приблизится к маме и к воде заодно. Смело шагнул на доски... И бух... пошли ко дну. Страху то ведь дна под нами не оказалось. Орем, бултыхаемся. Чувствуем, что конец приходит. Но вот уже нас тянут деревенские девчата. И мы живы. Обалделые сидим сохнем на берегу. Ух ты!; ; Вот что значат деревенские жители, а мы городские, что камни, бултых и на дно.
В нашем огородике на Урикого я изобрел такую игру, бросаю в бочку щепку плывет, значит деревенская. Бросаю на дно, — значит наш из города, городской.
А потом у меня мысль, я спрашиваю, - Мам, а ты же деревенская, почему же ты не умеешь плавать.
- Не умею. - вздыхает она.
- Но у вас же озеро за огородами?
- Да как-то не получалось, все какие-то занятия по дому.
- Что всегда?
- Ну почти, а потом война была, я уже старшая, зерно принимала на сушилке.
- И на озеро не ходила.
- Как же ходила, но одна в воду не полезешь, не умея плавать, да и мальчишки почти все время там. Купаются голышом, нижней одежды нет, нас девчонок далеко гонят. Так мы что придумали, разденемся и барахтаемся в траве словно в воду попали.
- Так там же крапива?
- Ну и что крапива, пожалит, да и пройдет, вот так купались.
А отец, между прочим, Кан переплывал, вот тебе и городской. Нет моя теория не верна. Не верна, но все-таки что-то в ней есть.
Я тебя научу - говорит отец, — вот летом пойдем на Кан и научу.
После бани мы непременно идем к аппарату с газированной водой. Тихо спускается в стеклянной колбе сироп, дерзко выдувается газ. Смотришь на это чудодейство и слюнки глотаешь, а сам такой свеженький пахнущий мылом и чистотой. Жар просачивается за шиворот, шапка зажата в руке. И все равно хорошо. Вот-вот сверкнут прямо в до блеска отмытый нос брызги пузырящейся влаги, выскочат из стакана. Хорошо! И хорошо еще то, что мы вместе!
Но вместе ходили мы не часто, хоть не дорого, но больно долго ждать. Мне эти ожидания в номер с ванной казались вечностью. Измотаюсь по всем коридорам, выпрошу и витамином и еще чего ни будь и еще с десятка два три кругов.
- Родители! Кто родители этого мальчика? Да успокойте вы его.
Ага разбежались! Если я прихожу в поликлинику по улице Парижской коммуны, там все от меня стонут, и говорят, - Да проходите вы без очереди, а то он всю больницу на уши поставит. - Конечно поставлю. Может и тут в бане если очень постараться тоже пропустят без очереди. Ношусь бесконечно и подбиваю к тому других ребятишек.
В общую баню тоже были длиннющие очереди, но все так это было как-то полегче, ведь точно знаешь сколько там впереди.
Водили меня то в мужское, то в женское отделение. Отличий я в том больших не видел. Развлечение одно, - мытье, да парилка. парилка мне нравилась. К ней приучал папа. Пройдется по бокам, по ножкам, погладит веничком по спине.; ; Хорошо! А как загадочно подниматься в парной на верх, где ничего не видно. Нигде ни в каких банях не видал такого густого пара как в Канске. Всегда загадка встретишь ли ты кого там наверху в непроглядном тумане. Нет никого. Нет есть. А все же? Нет. ничего не слышу. И вот добрался. Красное, разморенное тело расположилось на пропитанной влагой скамейке. Отдыхает.
В женской бане тоже самое. Только детишек побольше. Девочки, мальчики, - а не все равно ли.; ; Можно команду составить, повести в парную. - Здесь живет бабай! Вот видите тишина, а он там притаился, так и ждет нас.
Слышу девчонки поскуливают. Но медленно поднимаемся вверх. Держат меня за руку. Пар густой как молочный кисель и него жутковато погружаться. Идешь, идешь и вдруг как из норы смешливая, лоснящаяся от пота рожица, - Что ребята попарится хотите? - И резкий обрывающий барабанные перепонки визг, - А-а-а! спасайся кто может! Бабай! Бабай! Бабай! - шумная ватага розовых голышей несется к недоумевающим родительницам. - Да тише вы!
Но отважные сердца бывают не только у мальчишек. Подговариваемся и снова крадемся в серую мглу. Еще раза два порываемся огласить моечную своим воплем, но потом сидим подставляем плечи, под веник тети Аси, которую мы изначально приняли за бабая или во всяком случае представили себе в таком свете. Нет, на бабая она не похожа, веселая, румяная, с прибаутками разными.
В женскую баню я перестал ходить после того случая как встретил там одногруппницу из детского сада. Встретил я ее на выходе из моечного помещения, мы выходили, а они шли нам навстречу. Я заверещал от радости, ой как здорово еще с одним человеком можно поносится по бане. Но с девчонкой что-то не так, странно всегда была такая общительная. А тут встала за спину своей матери и прикрывается. А я тяну ее за руку, пойдем, пойдем, я тебе такое покажу. Упирается. Да что в самом деле не так? Заболела что ли?
Ее мама улыбается, - Стесняется она.
- Как это, так и что тут можно стесняться. Все мы голые и все знаем, что она девочка, я мальчик. Разве этого нужно стесняться? Тогда и косичек нужно стеснятся и платьица, а нам мальчишкам штанишек.
Мои аргументы не возымели действия, и девчонка еще больше забилась за спину матери. - Да пойдем же наконец, - чему-то улыбается моя мама.
Я ничего не могу понять, кроме того, что игры не получилось. И почему она такая? Почему она такая? Мы всегда с ней вместе в саду играли? Всегда все у нас получалось? - повторяю все время. На вопросы мои никто не отвечает. Ответ приходит сам собой. Я вспоминаю своих одногруппников, которые смеялись над отличьями девочек от мальчиков и наоборот. А как они смеялись, когда я сказал. что хожу в баню с мамой.
И что тут смешного. Но тоже смеялся, хотя никак не соединял эти глупые разговоры с жизнью. И только тут подумал, ах вот почему. Все от этих разговоров. Значит я должен этого стеснятся и еще над девочками смеяться что они девочки. Но ведь с девчонками даже играть веселей и игры никогда не заканчиваются драками. Можно поговорить не странными звуками «на», «дай», "а сейчас врежу" а долго и искренне. Не глупо ли это? По-моему, ужасно глупо. С этого момента я тоже начал стеснятся и отказался ходить в баню вместе с мамой. Я ведь мальчик.























Ура! Мы идем в кино!

Если вспомнить шестидесятые и наиболее популярный кинотеатр того времени, то наверняка каждый вспомнит кинотеатр своего околотка, то бишь того места, где жил в Канске, а может и не в Канске вовсе. Для жителей окрестностей Нефтебазы, это кинотеатр «Заря», для района Текстильного – ДК ХБК, кварталы вокруг 1-го Военного городка посещали кинотеатр «Север»,  мы те кто был прописан рядом с рынком, ходили, нет, не в «Кайтым», а в небольшой бревенчатый клуб в Школьном переулке, под названием «Коммунальник». Название для сегодняшнего времени какое-то непонятное, пробовал с ним разобраться, получилось что-то несуразное.  Судя по справочникам, коммунальщик, коммунальник, — это человек, работающий в коммунальном хозяйстве или по-современному в ЖКХ. Представляете сейчас кинотеатр с названием «Жекэхэшник»? Вот и я тоже не очень.  Но тогда видно все понималось несколько по-другому.  И в этот «Жекэхэшник», то бишь Коммунальник ходила вся округа и не задавала ни каких неудобоваримых вопросов по поводу странного названия. Вообще насколько помню, странные названия были сплошь, например в нашем полутораэтажном деревянном доме по адресу Урицкого 40, работала швейная артель «Труженик». Тоже странное для уха сочетание. Но было. И если еще поднапрячься таких названий не одна дюжина наберется. Но те названия, как-то ушли, затерялись в лабиринтах времени, а вот Коммунальник, кажется, и забыть невозможно. Клуб находился в самом центре Школьного переулка. С одной стороны детсад №4 «Белочка» с другой стороны начальная школа, четырехлетка. Бабушка рассказывала что до революции эту школу называли «на озерках», по всей видимости в связи огромным количеством воды вокруг, ну то и вовсе давняя история и воды нынче значительно поубавилось.
Наш дом, был слева от кинотеатра, нужно только было пройти мимо кочегарки с залежами угля и шлака, про щемится сквозь выломанный забор и вот мы  уже в родном дворе. Таким образом проходили мы мимо кинотеатра два раза в день, за тем исключением если знали, что некто заколотил забор и ближний путь нам заказан.  Но «некто» не злоупотреблял частым налаживанием забора, и мы ходили напрямик, т.е.  сквозь дыру в заборе и успевали основательно изучить афиши Коммунальника. Как мне кажется, мы едва ли не жили в нем. Это как потом всем подъездом собирались и смотрели телевизор у единственного соседа, у кого телевизор имелся, так и тут всем околотком шли в кинотеатр на тот или другой вечерний сеанс. Сеансов   всего было три: детский на 15 часов и два взрослых на 19 и 21 час.  С детским садом на детские сеансы, мы в этот клуб не ходили, хоть было дальше, но маршировали в центральный «Кайтым», так что детские сеансы я там не видел, смотрел взрослые, даром фильмов до 16 было не так уж много.
Днем когда в Коммунальнике не было киносеансов   там проходили какие-то мероприятия, собрания и вечера различных канских учреждений. Подчас кто-то из нашей семьи попадал на них, но  это было не столь часто.  Каждый вечер или почти каждый, строго по расписанию, всей семьей ходили в кинотеатр на вечерний, семичасовой сеанс.   Меня забирали из детсада, брали за руку и вели в этот длинный бревенчатый дом, барачного типа, благо в детском саду только завершился ужин. Правда подчас из-за близости ужина возникали некие трудности естественного порядка, но они быстро решались, лишь стоило в полной темноте прокрасться к двери, откинуть длинный, туго натянутый дверной крюк и выбежать на плоское умытое ночной свежестью крылечко.  Темно, жутко, - представлялось, если в следующий момент не нырнуть в зал, не захлопнуть плотнее дверь, тебя кто-то непременно схватит и утащит туда в темную, беспощадную бездну ночи. Но все обходилось благополучно, никто не схватывал, дверь успевала захлопнуться, а крюк столь же благополучно лечь в свое металлическое гнездо. Потом сложнее было, в столь же беспроглядной тьме вернуться в зал. Не обходилось без сложностей.  Вот кому-то наступил на ногу, вот кому-то присел на колени, — Это же мое место! –   голос отца раздается, с другой стороны, - Иди сюда, ты сел на колени к чужой тете. - И снова темнота и снова наступаю кому-то на ноги, кто-то возмущается, кто-то шутит, но слава Богу, наконец -то родное место. Погружаюсь в кресло, деревянное, скрипящее. Впереди естественно сидит, какой ни будь детина, кручу голову то в одну, то в другую сторону, постепенно переползаю на колени кому ни будь из родителей, смотрю, раскрыв рот на экран и пробую вжиться в совершенно не детский сюжет картины «Верьте мне люди». Картина мне нравится, уже от того, что мне о ней рассказывала мама. Ах, как жалостливо она представила главного героя. – Это был честный, неиспорченный человек, но волей случая, с ним случилось несчастье. Ему после того случая никто не хотел верить. Но …
Как часто в те годы пересказывали фильмы. Может быть даже те фильмы и продолжались, и жили гораздо дольше от того, что начинались рассказами и продолжались тоже ими, ведь услышав первоначально ты сам уже в следующий раз рассказывал, словно передавая по цепочке. Особенно эффектно это можно было рассказать индийский фильм. – Нет, нет – закричала она, - и бросилась к окну. Он размахнулся и ударил ее кинжалом. Она поднесла руки к груди. – Так знай же это твой ребенок. И тут только он понял свою ошибку и упал к ее ногам. О, как я был слеп! Но она не ответила, лишь красная яркая кровь расплылась по платью… - Слушатели сидят, выпучив глаза и открыв рты, они в самой гуще рассказа, с напряжением ждут продолжения. И все же обязательно кто-то находился, чтобы спросить: «А фильм то цветной был?» – Нет черно-белый. – Ха! Так отчего красная? Но ему не отвечают, возмущаются - Да не мешай ты. – дай послушать чем закончилось.  Большинство фильмов были черно-белые и небольшая приписка «цветной», была значимой рекламой!». Но черно-белое кино тоже никого не удручало, фильм невольно раскрашивало воображение, подчас это было настоль ярко, настолько впечатляюще, что выходя из кинотеатра мы точно были уверенны, что смотрели фильм в цвете.
- И вот эти мальчики несут этот тяжелющий чемодан, а однорукий говорит, - Можно, я мол на минутку в кустики сбегаю, ребятки? – только отошел, как на небе зеленые яркие ракеты - Вжик, Вжик.. – и сразу бомбить и стрелять начали. Тот дядька шпион был. Они когда его чемодан принесли в милицию, там не камни, а заряды ракетницы были, Зеленые цепочки называются. А зелени то в фильме было не на грош.
Одна из самых популярных игр, связанных с кино, была угадайка, нужно было по первым буквам угадать полное название фильма. Например ЗП – Зеленые цепочки; ВМЛ – Верьте мне люди; ВР – Веселые ребята; ЮМ – Юность Максима; ПОНЧ – повесть о настоящем человеке;  ЧА – Человек амфибия… и так далее. Набор просмотренных кинофильмов был не велик, их старались не пропускать и смотрели подчас не по разу и даже не по два, значительно больше, ну и даже если не смотрели, то уж слышали непременно, так что отгадать было не столь   сложно. Тот же «Человек амфибия» запечатлелся в моей памяти, первоначально ни как фильм, а именно рассказ. «…Профессор, зная о болезни сына, поставил ему вместо легких, жабры молодой акулы, с тех пор Ихтиандр, должен был проводить половину времени на земле, половину в море. Его видели моряки и прозвали морским дьяволом…»
Нужно сказать, что посмотреть «Человека амфибию» мне сразу не удалось. Мы прочли афишу, мы договорились… А вечером сижу в садике жду родителей, жую ставшую безвкусной манную кашу, весь на нервах, в слезах, - всех уже разобрали и понять ничего невозможно… Меня ведут в группу круглосуточников, была такая в те времена. Поиграли, походили, по какаву с коржиком выпили. Нет ничего. – Должны прийти! – повторяю упрямо. Сижу насупившись, когда вся группа, спуская чулочки ложится спать. Делаю все крайне медленно. Нянечка баба Груша даже не трогает меня, знает, что вот раскричусь или даже расплачусь. – Ну сиди если хочешь - машет она рукой и начинает бесконечный рассказ о медведе шатуне, пришедшем в деревню Шеломки.  Страх какая страшная оказалась эта история и деревня тоже. - Медведь шатун, это который на зиму не лег спать, все время ходил вокруг деревни. Если какая собака попадется он ее съедал. Вот колхозница тетя Фрося, что жила на краю деревни, пошла доить корову, а корову разодрал медведь, весь хлев разорил. Тетя Фрося сама полруки лишилась. Пошла к председателю, а тот не знает, что делать, охотники и те зверя боятся, отправил было тетю Фросю в Канск в больницу, а лошади вышли за околицу, да обратно развернулись, испугались, стало быть. Что делать?    Председатель собрал мужиков, спрашивает – Молчат мужики. Отозвался лишь старый дед Лифантий, ружьецо у него плевое, еще до революции охотничал .  Его отговаривают.  А он все равно «Поеду, да поеду, а то Фрося жизни лишится». Ну что делать, взял ружьецо свое, топор, идет, коней за уздцы ведет, а те упираются фыркают, по всему видно медведя чувствуют.  Думает – не сдержать мне коней, вырвутся, да еще меня потопчут, а на телеге и соломе еще Фрося стонами исходится. Смекает мужик. Думает, дайка я тех лошадей к дереву привяжу, а сам в засаду сяду. Привязал, а перед ним уже медведь стоит, матерейший, на изготовку встал, вот-вот бросится. Лифантий бегом, чтобы от телеги отвести, уже было за плечо хватанул. Но Лифантий отскочил и в медведя из одного ствола, из другого, все напрасно, лишь злее зверь становится. Туда Лифантий, сюда, что делать. А тут чувствует под рукой что-то холодное – топор стало быть выпал. Схватил он его и сколько было мочи по башке ревущего медведя. И столько в нем видно страха было и злости на зверя, что прорубил башку полностью. А потом отдышался в Канск поехал. Тетю Фросю там подлатали и вроде только одного пальца лишилась. А в Шеломках Лифантия уже как и не ждут, все слышали какой рев стоял за деревней. День ждали, а потом пошли искать, ничего не нашли, видно кто то раньше деревенских позаботился, так и решили. А Лифантий на следующий день вернулся, оказывается он и медведя вывез, мясо его на городском рынке продал, и шкуру пристроил. И как это у него получилось?
Продолжения этой ужасно-неправдоподобной истории я уже не слышу, засыпаю, так и не стащив упрямого чулка, после слез спится удивительно крепко. Но бедные мои одногруппники, они, кажется, так и не смогли заснуть в эту ночь, вначале им мерещился медведь шатун из деревни Шеломки, а потом на самом деле кто-то ходил и стучал   в окно и кажется звал меня, видели бы вы с каким ужасом они это повторяли утром.  Отчего все, так они и не смогли объяснить, но подумали, что медведь был заколдованный.
Правду я узнал только вечером, вернувшись домой. Все объяснилось просто, часов до девяти в Коммунальнике проходил вечер посвященный восьмому марта, и лишь только потом шел фильм. Мама моя была вначале на вечере, а потом узнав что я все еще в саду (отец тогда по каким то причинам не смог зайти) поспешила туда. Стучала, звала, переполошила детей, а меня так и не смогла разбудить. Вот так я и не посмотрел фильм «Человек амфибия». Зато услышал рассказ, а сам в свою очередь пересказал дома историю про деревню Шеломки. Притом страшно переврав ее, ведь я половину   проспал. После еще года два я рассказывал о Шеломках, каждый раз вставляя новые подробности. Мои рассказы пользовались бешенной популярностью.
Посмотрев «Верных друзей», с участием   Меркурьева и Чиркова задался во чтобы ни стало построить плот и отправится на нем в плавание по реке. Рисовал бесконечные плавучие сооружения, их проекты и чертежи. И если в фильме на плоту стояла палатка, то у меня была вполне комфортная каюта, были и всяческие лесенки и даже паруса, потом исхитрился и придумал красивую форму. Пока выдумывал, по сути, совершил, это путешествие мысленно и даже если бы спросили сказал бы что плавал. Но того, конечно, не было, разве, что знаний прибавилось, да еще одной песенкой в моем репертуаре стало больше. Помните: «Березы подмосковные шумели в стороне, плыла качалась лодочка по Яузе реке…». А еще раньше пел «Крутится, вертится шар голубой», тоже в исполнении Бориса Чиркова, тогда моего любимого артиста.
На самые чудесные и удивительные фильмы мы ходили всем садом, длинным разноцветным и говорливым строем в кинотеатр "Кайтым", что в Канске на главной площади Коростелева. Иногда перед сеансом нас оставляли поиграть на этой площади и мы бегали вокруг круглого фонтана который стоял в 60-е рядом; ; с остановкой, прятались под трибуной с установленными портретами космонавтов, хвастались знаниями их имен.
Сидел до упора в зале, смотрел как разворачивается экран, расползались в стороны кулисы, смаковал все детали и грыз спинку стоящего передо мной кресла, пока не оживали громкоговорители и бойко начинала звучать музыка киножурнала. Особо радовал киножурнал «Хочу все знать!» с его бравой текстовкой - Орешек знаний твёрд, но всё же мы не привыкли отступать! Нам расколоть его поможет киножурнал "Хочу всё знать!". Хотя были несколько вариантов киножурналов кроме «Хочу все знать!»: Сборник мультфильмов (детский сеанс), киножурнал "Фитиль" и самый неприятный киножурнал "Новости Дня" с новостями политики и экономики.   Небольшой перерыв, впускают опоздавших в зал и экран снова оживает.  Самое главное конечно фильм. С восторгом смотрели "Неуловимых", а потом играли в них и опять щеголяли знанием запомнившихся фраз. Наши пересказы были невероятны и перевирательны до полного бреда. Рассказчик вдохновенно врал, а остальные видавшие фильм сидели и корректировали услышанное. - Да нет же говорили мы это было в другом фильме. Баба Яга там не летала в ступе. В ступпе она летала в "Огонь вода и медные трубы" в "Морозко" ее в печи парили. Нет, нет Яшка Цыган не дрался с Кащеем Бессмертным. Нет не было царевны Лягушки в фильме "Морозко"
Фильмы Александра Роу, Александра Птушко, Леонида Гайдая они, кажется, снимались именно для нашего поколения. И это было самое чудесное видение моего детсва. Ах с какой радостью мы погружались туда "Маманя, а ты брови то ей замажь". "Нет не царевна, королевна". А почему дубинки то обратно не падают? А вы не спешите разбойнички к зиме глядишь и упадут. Упитанный, но не воспитанный, Операция "Ы"! А почему; ; "Ы"? Чтобы никто не догадался!
Притягательность этих фильмов была необыкновенная.   Ура! Мы смотрим кино! Восторг бесконечный идем кричим спорим, пересказываем кто что запомнил. И на детсадовсвком обеде мы не унимаемся и на тихом часу. В тартарары летит дисциплина, в тартарары все правила взрослой реальности. Давайте я буду бабой ягой.; ; А я царевичем. Избушка ко мне. нет ко мне, Ты чего хулиганишь. Никто меня на лопату не насаживал в печь не саживал. Ох молодежь всему вас учить нужно. Вот стул превращается в ступпу большая коробка в избушку на курьих ножках. Продолжалось действо и на площадке перед детским садом, там то избушка была настоящая
 Особый интерес у меня вызывало превращение клуба Коммунальник, из кинотеатра в концертный новогодний зал, с непременным установлением елки.
Впрочем, здесь пора остановиться это тема другой главы. Которую мы назовем «Новогодние хлопоты"




Новогодние хлопоты.

Превращать зал заурядного кинотеатра в праздничный зал было очень интересно.
Это было сногсшибательно интересно, я один за другим рисовал картинки-комиксы, примерно такие, какие печатались в журнале «Веселые картинки». Кстати, персонажами этих моих самодельных комиксов были - семь веселых, волшебных человечков из журнала.
 Попробуйте их перечислить. Скорее всего не получится: Гурвинек, Незнайка, Буратино, Дюймовочка, Карандаш, Самоделкин, Чиполлино. Я их рисовал бесконечно. Рисовал. Разговаривал за них, придумывал всякие ситуации. 
Вот веселая команда приезжает в наш Коммунальник – висит экран, колонки-громкоговорители, по бокам створки занавеса, кулисы, а в центре чемоданы и упаковки, привезенные веселыми человечками. Чиполино и Незнайка несут Елку, Дюймовочка наклеивает снежинки. Самоделкин готовит цветные фонарики, Карандаш рисует плакаты. Дальше и очень подробненько, оголенная сцена вплоть до брошенный в закулисье плакатиков: «Мир! Труд! Май!», «Вперед к победе коммунизма! И т.д. Следующий рисунок установление декораций в стиле «Карнавальной ночи», - помните, где зима, где лес, домик, а из него выходит Огурцов и «коротенько так минут на сорок …». Веселые человечки сновали по моим рисункам во всех направлениях. Больше всего мне нравилось отправлять их на самую верхотуру на огромных лестницах или стремянках – вешали флажки, гирлянды, устанавливали звезды. Затем пробовали включить, что-то не получалось и механик Самоделкин, чинил, связывал, укреплял. Это уже новый по счету четвертый рисунок. Все готово, вот-вот начнется праздник. и опять мне хочется его отсрочить изобретаю шестой рисунок где опять возникают какие либо осложнения. Пропал дед мороз, Снегурочка, — это, пожалуй, похоже на обычный сценарий детсадовского утренника.; ; Одно изменение. что это нужно нарисовать, да и додумать посложнее. И наконец само торжество - Дед мороз, Снегурочка, наряженная детвора. И это еще не конец, потом все делалось в обратном порядке, и веселые человечки уезжали.  И тоже поэтапно, вот сняли, вот сложили. И что мне   так нравилось? 
Первый свой новогодний утренник я провел в детском саде № 11 на углу Урицкого и Коростелева. Был такой в Канске в начале 60-х. Деревянное здание, поставленное буквой "Г", с воротами и деревянными выложенными тротуарами, там было две группы и огромное количество колотых дров во дворе, деревянный амбар для продуктов. Когда в 63-м или 64-м наводнение дошло до улицы Урицкого, во дворе детского сада плавала лодка и перевозила продукты из амбара в помещение детского сада. Мы стояли на крыльце чтобы значит туда не лазить. Для трех лет это было настоящее приключение. Приключением было и наблюдение за работой городских ассенизаторов в нашем простецком детсадовском лексиконе г-чистов. Сновали в те годы этакие лошадки с бочками на телеге. Бочки большие, плывущие нечистотами, а рядом ковш-черпак,
  И не находили ничего лучшего как дразнится, - Вырастишь ...чистом будешь! А ты! А ты!...
Смех, смехом, а байка про канского ассенизатора Акима попала в одну из книг знаменитых Стругацких. Это первые страницы "Града обреченного" В те годы в Канске почти не было туалетов со смывом. Все удобства на улице. Общественные или частные уборные, все равно. Копалась глубоченная яма, а на ней деревянный, крашенный в белое домик на две половинки. Позади домика выгребная яма, накрытая откидной крышкой. Приедут ассенизаторы откроют эту крышку и черпают ковшом на длинной ручке. Более опытный внизу на лестнице чтобы до дна дойти и все вычерпать, а помощник уже подхватывает и в бочку сливает, что на телеге установлена. Тут главное ловкость. чтобы ковш на стоящего внизу не перевернулся. Помощник Акима видно еще новичком был, пару раз плеснул из ковша содержимым. И тут Аким снизу тогда изрек крылатую фразу. ныне с некоторыми изменении вошедшие во все издания "Града обреченного»: Не быть тебе черпалем, так и сдохнешь на подхвате!"
Мой первый новогодний утренник в этом детском саду конца 1963 года мне заполнился огромными ожиданиями, подготовкой, учением стихов и шитьём костюма мишки. Ах какой замечательный костюм, какой длинный стих. И вдруг полный провал. К началу утренника не пришел никто из взрослых, и даже костюм не появились в садике. Мне так хотелось. Я так мечтал, стремился. Но жду и никого. Ужас!
- Одевай маску и идем под елочку. - говорят.
- Нет, буду ждать, ждать пока не придут. И ничего мне не нужно без мамы и папы.
- Но уже время начинать!
- Нет, нет не буду! - на глазах слезы.
- Нет, не буду! Ни хочу! Ни стану! - Ужас, а не ребенок!
Праздник полностью испорчен. На меня напяливают клеёную из папье-маше маску медведя. Маска, видавшая виды, пахнет внутри клеем, не единожды смочена чужими слюнями, Бе-е-е. Я бунтую и пытаюсь сбросить ненавистную картонку.; ; Но напрасно, уже нужно выступать.
И вот праздник своим чередом, на какое-то время нет несчастий и расстройств, на картонный нос мне садятся снежинки радости, смеха и будораживших сказочных видений, которые тут же подступают лишь стоило мне увлечься.
В конце все-таки грустно, море ожидания еще оказывается не совсем прояснилось.
К вечеру в детском садике на ужин дают вкуснющие пончики, начиненные повидлом, до сих пор надо мной витает их неподражаемый аромат. И у меня уже текли слюнки от предвкушения вкуса. Но вкуса я не дождался, наконец-то и совершенно не вовремя пришла мама. О ужас! К утреннику не пришла. А когда я немного успокоился, предполагая насладиться ужином она тут как тут. - Ты уходи, уходи... Нет подожди... Сейчас будут пончики.
Нет у нее не было времени ждать. И я разрыдался, залез под стол и облажил собственную, любимую маму такими отборными ругательствами, которым бы позавидовал наш сосед по подвальчику (так мы называли наш дом по Урицкого 40) дядя Гриня.; ; Он бы оценил эти "перлы". Но нет он этого не слышал и в награду явилось отнюдь не восхищение. Нянечки и воспитатели всполошились, - Так нельзя говорить! Это не хорошие слова! - но попробуйте убедить ребенка отроду трех лет, наслушался он на своем не великом жизненном пути предостаточно, взрослые мужчины так любят произносить эти слова. А ведь я был мужчиной, нужно было осваивать опыт.
Но видно что-то всё-таки я уразумел, слишком велик был перепад настроений; ; взрослых. Я с тревогой смотрел на мать, она изменилась в лице, но молчала. По своему опыту я знал. что она никогда не проявляет свои настроения при посторонних и знал что это молчание не предвещает ни чего хорошего. Тучи сгустились, горизонт затемнел и вот-вот грянет буря. О ужас! О ужас! Все несчастия мне на голову.
Я позволил себя одеть. Мама молчала.; ; Я позволил себя обуть, - мама молчала. Завязать шарфом, напялить меховую шапку, - с тем же результатом.; ; Мы вышли на улицу - мама снова молчала, мы уже шли по улице Коростелева и снова не звука.
Что-же это куда же мы идем, куда заворачиваем как звереныш в клетке метался внутри меня страх, неужели мы идем к деревянному зданию, что наискосок от детсада. Я догадываюсь, я догадался, - Мамочка не надо! Я знал уже это здание мы уже ходили туда после пьяного разноса. что устроил нам отец. - Мамочка, я умоляю, я заклинаю не сдавай меня в милицию! Но напрасно мы уже стоим у подъезда двухэтажного деревянного здания с табличкой Канская милиция. Все я пропал! Слезы и сопли самые невероятные задобрительные слова, которые совершенно непонятно откуда взялись в моем языке. Я повторял с совершенной легкостью те дореволюционные книжные обороты, которые усвоил из книг и кинофильмов, я даже не предполагал, что они засели в голове. Но все видно познается в критические минуты. - Мамочка, голубушка, солнышко мое, не сдавай меня! Но было уже поздно.
На крылечке бравый милицейский офицер. Мама подходит к нему, - Не буду! Но мама не реагирует на мои восклицания. Она говорит милиционеру и сердце мое замирает: Я хочу сдать этого мальчика в милицию! - О-О-О-о! - что я еще могу сказать, молчу прячусь за мамину спину, но она меня отстраняет.
- Что с ним? «Потерялся?» —спрашивает милиционер
- Нет он ругается. Ругается страшно как сапожник! Мне больше такого сына не нужно. - я потрясён.
Милиционер ласково нагибается ко мне, — Это правда? Но ты же больше никогда не будешь так делать?
Нет-нет дяденька милиционер, - лепечу я, - я больше никогда не буду. Я больше никогда не буду ругаться.
- Ну вот и добро. А раз дал слово то нужно его держать.
- Да, да я буду держать!
Благородный и мудрый милиционер пожал мне на прощанье руку, - Держи!
Я больше не ругался, но самое забавное встречая на улице человека в милицейской форме всегда бежал за ним и бесконечно тараторил словно боялся не успеть, - Дяденька, милиционер я больше не ругаюсь. Я уже совсем хороший.
Ох уж эти утренники, подарки, елки. Наконец-то, наконец-то нашу маленькую квартирку по Урицкого 40 заполонили душистые запахи еловой смолы и хвои. Новый год это же самый пахучий праздник. Как радует запах только что выпавшего снега, морозных облаков, ввергающихся в комнату, запах внесенного с мороза ломкого еще полу просохшего белья, конечно же елки и наконец новогодних мандарин, бумажных расписных пакетиков со множеством всяческих сладостей. С каким восторгом я разлаживал их на столе или постели, вбирал аромат, запоминал названия. Все эти Пилоты, Ромашки, Буревестники, Мишки на севере, потрясали и переливом цвета и непомерным (как мне тогда казалось количеством) и ощущением необычного пришедшего как бы из; ; сладкого волшебного пространства, где каждый день праздник и сладости созревают на деревьях, словно яблоки или груши
 Вспомнил! Вспомнил как мы развешивали игрушки, а потом сидели в сторонке и загадывали найти на елке Космонавта, шар с цветком, снегурочку, грибок, земляничку... - Кто? Кто первый найдет Бабу ягу в ступе; ; и на прищепке тому мандаринка, а кто спутник получит конфету Белочка. А-а-а... Сдаетесь!
Кто же умудрился спрятать моего коня-качалку за наряженную елку? Это понятно, для взрослых украшенная новогодняя елка мгновение, они ни чего ничего не успеют за это время, а для меня ощущение нескольких месяцев. И подумайте! несколько месяцев и без интересной игрушки. Давай вытаскивать, может елку подвинуть, может приподнять. Нет как вы не понимаете! Что значит через неделю. Через неделю я может уже выросту и мне все на свете будет безразлично, как вам. С каким упрямством я повторяю это. Объяснить взрослым трудно иногда и невозможно.; ; Ну тогда сам...; ; Пробуем развернуть, пробуем обойти ветки, поднять дорожку, ну а сейчас можно потянуть, немножечко и раз... И праздник гаснет, уступая место несчастью и слезам. Елка моя на полу, разбитые игрушки, такие родные и любимые, которые вот только что любовно развешенные... А-а-а как обидно.
Запомнился мне утренник на маминой работе в "Труженике" или уж не знаю какое название носило ателье на улице Красно партизанской. Было кирпичное здание и деревянное. Кирпичном все мелко и занято швейными машинами, в деревянном большой актовый зал, там елка. Детишки кто костюмах, кто без, все жмутся к родителям, в детском саду все как бы при деле, у них нужные слова, роли. Все на своих местах. А тут, походили вокруг елки, спели «В лесу родилась елочка» и опять к родителям и даже стихи и песни не исполняют. У меня то репертуар уже внушительный к пяти годам. Ох сколько мы научили сидя у открытой печурки с мамой. И тут такая возможность блеснуть своими талантами. Рассказываю, стихотворения Пушкина, рассказываю Никитина, Фета... Ой сколько ж я знаю. И опять тишина мне даже жалко Дед Мороза он никак не может привлечь необщительных и капризных малышей. Я-то уже не малыш, мне целых пять, как же мне хочется помочь этому душевному старичку. Я в очередной раз поднимаю руку. Снегурочка сварлива как баба Яга. Этот мальчик уже раз пять читал стихи. Пусть другие!
- До чего же обидно! Разве так должна вести Снегурочка! Да это не Снегурочка вовсе, а на самом деле переодетая злая Варвара из книги о докторе Айболите. О Айболите я узнал их граммофонной пластинки в деревне у дедушки и бабушки. Там было много героев. Заведешь ручкой проигрыватель и слушай. Вот она Варвара кричит.
Я ее узнал даже спустя время! Один и тот же голос. Надулся. Но дед Мороз поглаживает меня по голове бархатной варежкой. - Молодец! Если он знает пусть рассказывает! Я сияю, - Бе-е-е! злая Снегурочка Варвара! Читаю отрывок из сказки Ершова "Конек-Горбунок" - Не на небе на земле жил старик в одном селе..." Дед Мороз долго капается в мешке, - Нет где-то она была! И наконец извлекает из мешка именно эту книжку. И я сияю еще ярче, — Вот это подарок! Книги у меня не было, мы нашли отрывок в календаре что висел в квартире. И вот у меня книга самая настоящая!
И она в моих руках. Как это восхитительно. Я перебираю свои трофеи, - пять книг и игрушка. Ясно я самый крутой на этой елке. - Бе-е-е! злая Снегурочка Варвара!






В деревне.




Подходила летняя пора и мы уезжали в деревню Троицк Абанского района. Дорога была дальняя или мне так, казалось, поскольку время в юные годы совсем другое время. Двадцать минут это воспринимается как час, а час уже превращается в четыре, а то и пять. Сидишь в автобусе глазеешь на пролетающие за окном поля и перелески, сложенные домиком заборчики-штакетники, гадаешь для чего они, а потом уже не видишь, устал, сонно, только мельтешат надоедливые вороны. Ах скучно! Ну когда приедем? Ну, когда мы приедем? -; ; и то и дело спрашиваю у мамы, но та не отвечает, устала от бесконечного нытья. Да уж, смотреть за окошко стало совсем неинтересно. Возможно, это одно и тоже место, водитель сбился с пути вот и ездит по кругу, ездит и ездит до полного умопомрачения. Видел я это все видел, уже несколько раз было. Может он и вовсе бандит, шармач какой, вот собрал весь народ и сейчас везет чтобы сдать в рабство. Ехать становится страшно.; ; Да, да и не водитель никакой, вон он как подозрительно подмигивает.
Вспомнил я и тот случай с разбойником со стенной газеты, вывешенной по какому-то случаю в витрине бакалейного магазина на улице Ленина. Там всякие разбойники, хулиганы, шармачи нарисованы, а лица из настоящих фотографий поприклены. Ужас какой с ножами и топорами, бутылками. Смотреть и то оторопь берет. А тут качусь я на своем трёхколёсном велосипедике по родной улице Урицкого и этакая образина навстречу. Я его сразу узнал, он там в рисованной газете ножом размахивал и смеялся уродливо. Я аж застыл. Навстречу…Ух ты шельма! Идет и так противненько улыбается. Не иначе как набросится! Я не ошибся, - схватил; ; поволок. Куда и зачем волокут, не знаю. Может он и есть тот серенький волчок что " ...под кустик и домой не пустит..." Ору благим матом, отбиваюсь. А он не отпускает. Вся улица собралась, - Отпусти мальчишку! – а он не отпускает. Во страху то натерпелся! Наконец встал, отобрали меня. Реву, а тот дальше как ни в чем небывало.; ; Вот такие шуточки у взрослых.; ; И что это было до сих пор не знаю.
Наконец автобус остановился, приехали. Устал, глаза смежаются.; ; Но еще нужно добраться до родственников живущих в Абане где то на улице Красной. Там большой дом, разделенный на две половины. В одной мамина тетка Ховря, и ее мать, старенькая бабушка со странным именем Казачиха. Взрослые так и говорят бабка Казачиха. Мама часто вспоминает как она жила у нее в доме, кажется, тогда еще в деревне Заозерка или Средние Мангареки, а может и Воскресенка. В общем я основательно забыл название той деревни. Да все то неважно. Бабушка укладывала внуков спать на теплую печь, на которой водились клопы. Внуки жаловались, что не могут уснуть, а бабка Казачиха возмущалась – А якие там клопы, бодай вас пранцы! Спите!- И что значило это таинственное восклицание ни кто не знал. Для меня это походило на таинственный заговор. После таких таинственных слов все вопросы отпадали. В Абане жили; ; еще сын бабушки Ховри Алексей, его жена Феня и трое их ребятишек, пообщаться в этом доме у меня было с кем. После дороги я правда был квелый и меня укладывали спать на половине бабушки Ховри. Вот возле окна высокая кровать бабки Казачихи. Женщина высокая широкостная, вокруг нее основательный запах лечебных мазей. Одна называется особо страшно – змеиная; ; мазь. Жутко так и кажется, что где-то тут под кроватью извивается жуткое, раздраженное существо с блескучей и холодной кожей, бр-р-р. Меня передергивает.
В жаркой комнате монотонно жужжат вездесущие мухи. Меня провожают за печь, где за цветастой занавеской стоит железная кровать бабушки Ховри. Здесь хорошо и уютно и даже мухи здесь донимают не особенно. Мысли кружиться вокруг цветов на занавеске, иногда я вижу в них лица гномов, иногда рожицы клоунов, неведомых животных. Засыпаю быстро и без всяких снов.
Но день еще долгий. Как интересны эти сельские ограды поднавесы, хлева, дровяники, сеновалы, баня. Как интересно заглянуть во все эти неуклюжие строения. Интересно, но иногда и опасно, а вдруг там прячется кто-то большой и сердитый. А почему же нет, тут и корова, и свиньи, возможно какая-то другая; ; ; живность и пахнет как-то особенно. Огород у здешних родственников Климантовичей странный, вместо грядок полопавшаяся как от засухи земля, камыши кое где. У здешней детворы особые игры, я не очень-то их разделяю, вспоминаю только фильмоскоп, который нужно смотреть, направляя на свет, это ни очень интересно, мой;фильмоскоп, оставленный в городе лучше.
Вечером нас зовут на концерт цыганского ансамбля. Он проходит в абанском парке, на высокой горке, мы идем к нему по пыльной красной дороге, постепенно поднимаемся. Все места на открытой площадке парка уже заняты, я оглядываюсь, где-то здесь должны быть качели, карусели, может быть даже колесо обозрения, но ничего не вижу. Бьет цыганский бубен, взлетают разноцветные, похожие на лепестки цинния юбки. Все летит в тартарары. Эх вот за что купцы в прежние времена в разнос шли, деньгами как мусором разбрасывались. Эх гори оно все синим пламенем. Ничего не надо. Только песню долгую, танец огневой. Эх, летит песня, одна вторая. И душа вольная, цыганская заходится в стенаниях.
Я все еще бурчу, карусели качели, ну что хорошего в концерте... Я то думал, раз парк, то хоть по разочку прокачусь. Но вот нытье отступает, и я уже гляжу с интересом если не с восторгом, пройдет немного времени и захочу с тем же размахом станцевать цыганочку и с цыганскими интонациями затянуть «Очи чёрные», но ничего не получится, не вышел ни статью, ни голосом. Но живу, но чувствую по-особому, разухабистому И еще раз. и еще. Еще много, много раз. Живу!
Отправления в Троицк мы ждем на постоялом дворе. Это обычный деревенский двор только очень большой, куда съезжаются со всех деревень на лошадях, машин я не помню, разве только мотоциклы. Но в основном телеги, лошади. Всюду сено, коновязи, колоды для питья лошадей.  Кто своих ждет, встречает, провожает, просто останавливается, за всякой надобностью приехав в Абан.; ; На постоялом дворе мы несколько раз, в основном, конечно, летом, но были как-то и зимой, когда у меня обнаружился лишай тогда всего обритого, в какой-то шитой шапочке как у младенцев меня везли на санях завернутого и в шубу, и в тулуп одновременно. Езда по зимнему лесу, езда совершенно потрясающая, стихи и сказки вторгаются в ваше сознание. От Троицка до Абана езда не долгая устать не успеваешь, а на сочиняться можно вдоволь. Эх, сколько разных фантазий приходит в голову, строки, строки разных поэтов так и роятся. Попробуй сочини сидя в машине что-то путное, не получится и силиться не стоит, а тут и Мороз воевода, «Мороз и солнце» и просто фантазии самые невероятные, а то может, и возница расскажет. Про волков, например, как лет сто назад возил поклажу и гналась за ним стая. В деревню въезжают, а волки не отстают, собаки к воротам жмутся. И лишь когда мужики пулять из ружей стали, тогда только отошли…
Наконец родная деревня, длинная спускается с горки и убегает куда-то вдаль теряется летом в пыли, зимой в рябоватом тумане. Все тихо и не ходко, а тут как по мановению волшебной палочки  - как всполошилось, загоготало, заблеяло, замычало, горланило, залилось лаем. Значит обрадовались сельские жители, сон отряхнули, меня заметили. Дождались значит!
Второй или третий дом от околицы дом, моих; ; деда Виктора Федоровича и бабушки Устиньи Николаевны Устиных.
 Дом большой ладный, разделенный на две внушительные половины, в первой справа большая русская печь, отделяющая небольшой закуток кухоньки, слева вешалка и деревянный скрипучий диванчик, за ним дверь в большую залу, зимой то туда не очень-то ходят и дверь закрыта.; ; Далее; ; большой стол, скамейки, два окна, над всем этим икона Исуса Христа, рядом;«Девочка у окна» Джошуа Рейнольдса, репродукция такая мрачная, что мы все полагаем; ;ее тоже иконой, лишь позже я разобрался, но изменений то не внесло. Висят и фотографии, в одной раме по штук тридцать большие маленькие, разных лет, интересно рассматривать…; ; ; В правом углу по другую от печи и кухни сторону, под окном выходящим во двор дедовская кровать, хоть спит он чаще на печи. Но вот приезжаем мы внуки и он уступает теплое место нам. На печи застелены выделанные шкуры, тканные и вышитые постилки. Хорошо, тепло мягко, пахуче. Здесь же мешочки с с чемардушкой(так здесь зовут душицу) сушенной лесной земляникой. Суницы - говорит бабушка. Суницы она добавляет в стряпню. В стряпню идут;и перемолотая черемуха и всякие разности: капуста, морковка, картошка ( бульба – на деревенском наречии). Вот бабушка заводит опару, ставит тесто в тепло, а поутру чуть свет топит русскую печь, тем временем готовит шанежки и пироги, они тоже должны подойти, закладывает в несколько форм хлеба, много всего получается. Но это ведь не на один день, нужно запастись для большой семьи.; ; Вот вытащила из печи. Какие красивые. Вначале она их мажет то сметаной, то маслом и обязательно гусиным крылом. Ну а потом толи в ларь на мороз, толи на большой обеденный стол под иконами. На кухне никто не ест все за этим столом. Чай с молоком и чемардушкой. Ох вкусности то какие!
Утром дед обычно приносит с озера жирных карасей. У него это постоянная работа. Утром чуть свет садится на лодку и (по моим ощущениям) отправляется в дальнее странствие, расчищает озерные ключи-источники от мха. На берегу много зелено-коричневых стожков собралось. Мох, потом при строительстве домов используют, между бревен кладут.
И вот когда уже все встали дедушка приходит домой вместе с двумя ведрами сверкающей чешуёй рыбы. Одно ведро обычно забирает кто-нибудь из деревенских, остальное нам.; ; Караси плещутся в ведре, бьют хвостами, распускают жабры, мне их жалко, нескольких отпускаю в бочку во дворе.
Во дворе воды немного, приходится привозить то с озера, то ходить под гору к колодцу, так что караси долго не обитают в бочке, какая надобность и бочка пуста, хочешь не хочешь хватайся за ведра или жди, когда колхозная подвода подъедет.
У колодца, внизу под горкой, такой огромный;«журавль», то опускает, то поднимает свой клюв. Скрипит тонко и протяжно, может от этого и назвали журавлем, да нет, тонкая и длинная жердь, упирается в небо, а потом наклоняет голову и клюет, стоит на одной ножке, точно журавль.
Про деревню рассказов много вот с местными мальчишками на пасху, иду собираю крашенные яички и всякую всячину что дают. Вначале идем вдоль по деревенской улице от дома к дому. Сельчане нас ждут, не впервой здесь такое. Вот вам хлопчики крашенки, стряпня;и конфетки лампасейки.; ; Народ в деревне имеет все со своего хозяйства, денег немного и покупные товары редки, так что и лампасейки в охотку. Получил можно хвастаться, мне купленки дали. – Во здорово!
Меня всегда замечают среди деревенских мальчишек, что и говорить подшитый и наутюженный ребенок здесь новость, ребята носят одежду старших, а то и отцовскую.
- А это кто такой белобрысый? Из чьих будешь?
Я отмалчиваюсь, почему-то мне сложно раскрывать рот среди незнакомых. Обычно за меня отвечают деревенские мальчишки.
- Это Устиных внук, из города приехал.
Фамилия Устин здесь известная, меня принимают уважительно. В далекую пору Отечественной войны мой дед Устин Виктор Федорович был председателем колхоза. Из-за увечья, полученного еще в подростковом возрасте, лошадь копытом глаз выбила он не попал на фронт, хотя нрав имел не простой - военный, вот и руководил на время, когда мужиков не было. О нем ходили легенды. Многие голодовали в округе, даже мерли от бескормицы. У него в селе такого не было, прежде всего на детей было все обращено. – Троицк это один из колхозов который избежал голода и на фронт поставлял все вовремя. Никто не умер в Троицке от голода. Сколько таких рассказов я наслушался, бродя от дома к дому с деревенскими ребятами. У нас уже были полны котомки, я даже начал складывать в снятую и завязанную со всех сторон рубаху, а крашенки становились все становились привлекательней словно состязаясь то цветом, то и вовсе росписью. Наконец мы зашли в какое-то странное местечко, которое назвали как-то странно, по-моему это был хутор. Здесь нас тоже поприветствовали расписными подарками, но здешние мальчишки показались мне словно сбежавшими из фильма «Республика ШКИД». Одеты они были в такую рванину, что у меня с языка даже незнакомое слово сорвалось. – Это что беспризорники? – Мои приятели посмотрели на меня удивленно. – Нет обычные деревенские мальчишки.
Какие там «обычные», такими лохмотьями мы укрывали огуречные парники.; ; Мне даже стало как-то не по себе от такой обычности, и я запросился домой, благо все на мне и в моих руках было забито до отказов праздничными пасхальными подношениями. Обращаться в дедовский дом через весь Троицк было тяжеловато, увлечённости сборщика уже не было, но была радость, что я совсем не взрослый по годам принесу такое множество продуктов. И правда вначале я выкладывал в кухонную миску, затем в тазик принесенный из бани, в ведро, а подарки все не кончались. Вот они из сумки вот из связанной и застегнутой рубахи, шапки, штанишек, карманов. Их много, но какая это все же радуга, расписная, разноцветная.; ;
Это был самый главный восторг того дня, а есть те подарки было не так уж интересно…
А до чего же было здорово сидеть у большого костра в июльскую ночь, многие тогда собрались здесь. Это мне запомнилось я не преминул придумать, сказку или историю которую я назвал.















Русалка.

Дело было на купальскую ночь.; ; Деревня Троицк была большая. многолюдная и у костра. что разложили прямо посреди улицы людей собралось в избытке от мала до велика. Были здесь совсем юные, а были и убеленные сединой старцы. Сидели в небо смотрели; ; нетопырей считали, а внизу комары, жужжат так протяжно. Кинешь сырые ветки, дым пойдет, отпадет немножко комаринная рать. Затем опять подступают. А там уж не замечают, то игры затеют всякие, то рассказы ночные. Мало кто что соврет.
Один дед рассказывал про хлопца, Енакий звался, так ему русалка повстречалась, да считай в Заозерке, деревне, что не так далеко от Троицка, ребята туда подчас на вечерки ходили. А тут Иванова ночь, что не потешится. Деревень там много Среднии Мангареки, Матвеевка, Самойловка, Долженовка. Но вот Заозерка и Среднее, пожалуй, ближе будет, и ходят туда парни и девчата на праздники большие. Толпой, бывало, идут, не страшно, частушки поют, или так судачат промеж себя о разном. А тут Енакий значит, чтот не поделил со своей зазнобой Варушкой, знамо хохотнула девка с другим пошла и такое может быть. Енакий в сердцах,- шапку оземь, - Не че мне с вами цацкаться, завтра на покос с петухами, - эт чтоб не так обидно было. И пошел дорогой темной в аккурат мимо озера, разделяющего две деревни. Идет, идет, всех бесов вспомнил, по чем зря бранится.
 И вдруг голосок неведомый: Енакий, а Енакий! Глянул, а на него русалка из воды так пялится, да рукой так ворожительно манит. - Ой чур меня! Закричал Енакий, да побег в прискочку. А русалка вслед смеется так весело: Я что не мила тебе? и следом гонится.
- Так как же она гонится, хвостом то?
- Да какой там хвост? Про хвост не скажу, может в сказках и с хвостом, а тут ничего вроде девка просто, только голая, да с зелеными волосьями.
- Тьфу пакость какая! - заворчал кто-то из старших.
На него сразу цыкнули, - Да тише ты! А что дальше то?
- Да ничего. Вразумил Бог детину крестное знамение на себя наложил, Отче наш читать начал.
А русалка?
-Заплакала горько. Говорит: " Ох Енакий, Енакий, не обиды мне тебе чинить хотелось, не смерти твоей желала, а любви горячей, объятий нежных. Ведь была я раньше девкой доброй и ласковой. Пелагеей звали, да обидел меня злой человек утопил в широких водах Троицкого озера, позарился на серьги и кольца мои, чем одарил меня тетенька вернувшись с войны.
Не этой, - пояснил мужик, - а еще империалистической, во как!
- Тятенька думал обрадовать, но случилось то, что жизнь мою те окаянные цацки унесли. Вот и плачу уже который год без любви и суженного. Пожалел бы ты меня, приласкал, наградила бы я тебя. Много сокровищ в тине, мху Троицкого озера потоплено, от корыстного взгляда сокрыто. Было то давно. Вышел из большого города; ; на Енисее реке обоз в пятьсот лошадей,;золотом и богатствами груженный. Много их в тайге сибирской. Но знать не в добрый час снарядил тот обоз купец именитый. Думали до Иркутска города дойти, но стали часто их донимать возникающие как призраки из ниоткуда вороватые люди. Выскакивали из сугробов во всем белом. Цветочным именем еще прозвали. Из снега значит выпрыгивали. И настолько много их на той дороге было, вестимо поджидали, что крепко задумались бородатые мужики, решили крюк сделать, в обход воровских лежбищ. Все бы хорошо, да постоялых дворов не сыскать, а на их беду хмарь еще накатила и каким путем не ведаю, но пошли они льду нашего озера. Не удержался лед, весна уже наступала и все богатства вместе с людьми и лошадьми пропали, под лед ушли никто не спасся. А кто спасся замерз тут же или волками был растерзан.
Не слыхал о том Енакий, а тут задумался: "А толь если не врет русалка? Мож и правда приласкать" - засомневался, в башке чешет. А потом, - С меня не убудет. А была не была, пусть изменница Варушка слезми изойдет. Шагнул на встречу значит. - Давай, -говорит свои побрякушки. - А русалка от него. - Нет мне продажная любовь не нужна, вот если бы чувства ко мне имел, я б тебя одарила, а так прощай коль брезгуешь и лишь деньги считаешь. А чтоб не забыл меня вот тебе мой поцелуй. – И вмиг из воды пред ним очутилась, холодом обдала. Тольько и успел Енакий взгляд ее бездонный увидеть.
- Не судьба знать! – прошелестело в воздухе, словно травы озерные заговорили. И пропала, нет ее. А Енакий смотрит вдаль, ничего не видит лишь лицо зеленовласой перед глазами. И что-то впрямь в сердце у него отзывается. Вроде как цыкает на себя самого, ведь и посуленное богатство припекает, кровушку кипятит, а нет же. Ну да ладно пропала русалка, и пропала. Стоит один. Час простоял, другой, но все одно. Вот уж и ребята от соседей возвращаются.
С той поры загорелся Енакий, уж и так и так думает, богатство с пятисот подвод дело не шуточное. Эко хозяйство можно двинуть. Каждую ночь начал; ; к тем мосткам, что у Зазерки хаживать, да все напрасно. Не показывается Пелагея. Словно и нет ее и не было вовсе, а Енакий все ходит, кличет с бережка, Пелагеюшкой зовет. Не выходит. Весь с лица сошел, а все не унимается, и что такое с ним Родители евоные так и те в расспросы пустились. А он молчит. Да что тут ответишь. Уже к Варушки сходили. Нешто по ней так убивается, а та: "Да ну вашего блаженного, не ровен час чего сотворит. Мне и подходить к нему боязно".; ; А тут вновь Иванова ночь подоспела. Бежит Енакий к бережку у соседней деревни. А в башке то не только золотишко, купеческое, приисковое, но чтот другое, задрожало.
 Луна в озере заплескалася, издаля леший голос подал, знать к себе заманивает. У озера камыши, осот, другие каки травы и все высокое в рост будет. И вот Енакий миновал эту растительность, к воде вышел. Глянул и чуть не плохо ему стало, везде, где видит глаз девки с зелеными волосами, пляшут, песни поют, через коряжки перескакивают. И весело им. Невдомек, что он в кустах сидит
Енакий до чего приучился, что не подумал на себя крест наложить, напротив, свой с груди нательный сорвал на лесину бросил. Ох как танцевали русалки-утопленницы, хороводы водили. Енакий к ним и потянулся. Они его без удивленья в круг пустили. - Пляши говорят. - он и пляшет. Всю ночь пляшет. И дюже не устает вроде. А утро подошло, русалки, говорят, - Приходи через год и тут же пропало все, только березки вдоль озера отчего то посохли.; ; Упал Енакий без чувств и три дня проспал, только под утро то усталость почувствовал, вот в те три денька силы то и возвертывал.
В год этот Енакий еще боле посох, боле молчаливым стал уже не до расспросов старикам его. Спросили бы, да уже не подходят. К колдуну быть может наведаться, что не так, мол. Так тот не близко живет. Думали, думали, да и второй год прошел, все не надумали.
И вот только в селе все стихло, ребята тогда в Среднее подались, побег Енакий к заветному бережку. - Выплынь, выплынь Пелагеюшка, Выплынь, выплынь любая.
У костра заговорили, - Эт от жадности так загорелся?
- От нее окаянной. А может не от нее вовсе, кто ж те пути ведает.
- И пошел он в следующий год?
- А как же. И вновь его приветили озерные русалки. Вновь провел в их хороводе всю ночь. И вновь его позвали посетить здешние места через год. И вновь засохла часть приозерного леса.
Через год он пришел едва живой, ноги едва держали его. Какие там пляски, осунулся совсем.
Отступились озерные девы. Путь показали.; ; И легкий ветерок донес странную песню.
 
Безмолвны вы уже который год,
Порой струны коснется ветра вздох,
Но скоро в роще у журчащих вод
И струны повилика обовьет.
Едва ли, гуслей, ныне кто ни будь
Дремоту тихую прервет...; ;  (Вальтер Скотт "Дева озера" передел.)
 
 Странные это были звуки и слова, но они повели Енакия вдоль заросшего лесом берега и наконец вывели на широкую поляну, где он увидел прекрасную деву, она сидела на обросшем мхом дереве и напевала те странные строки. Прекрасные зеленые волосы застилали ее плечи, напоминающие водоросли, закрывали лицо.; ; Но вот она окончила песню, убрала волосы. Глянула в очи Енакию.
 - Ну что любезный Енакий, решил, что больше тебя манит моя любовь или посуленное золото. - тихо произнесла она.
Он узнал Пелагею, бухнулся в ноги, припал к стопам девы, - Верно говоришь, грешен я перед тобой. И хочешь накажи. Только о золоте думал я тот год и все готов был продать за него. А потом круглый год мне лицо твое снилось, как луна, отраженная в воде. Говорил с тобой, но ты не отвечала.
- Не отвечала? - Пелагея задумалась, - Потому и не отвечала, что не верила в тебя, да и чувства твои были смутны, приходили ко мне лишь изредка. только сегодня я услышала настоящую мольбу. И слова были искренни.
- Ты простишь меня?
— Это зависит от тебя. И порука будет только твой выбор. - она уже шла по тропинке ведущей к озеру.
- Пелагея! - окликнул Енакий - но она уже скрылась из виду. - Пелагея! - болотные травы расступились перед ним. Он увидел воду с отраженным в ней месяцем. - Пелагея! - зеленовласая дева погружалась в пучину. И вот и вовсе скрылась из глаз. Надсадно запричитали лягушки, смешливые русалки прыснули словно простые девки со стороны. - Пелагея! - закричал что было силы Енакий и словно обезумев кинулся в воду, мечтая умереть, но быть рядом с той, что запала ему в душу.
Вода захватила его сразу и понесла в бешенной круговерти, все скорее и скорее. И он ничего не думал только бесконечно повторял имя Пелагея. Словно молитву, словно заговор, словно самое дорогое что мог припомнить его ум в момент смерти.; ; Но вот его ноги наконец то уперлись в твердое дно. Он удивился, здесь вовсе не было, ни сыро ни темно.; ; Пелагея тихо шла впереди, обходя побеги подводных трав, манила его. Девичья нагота прикрылась листвой и Енакий уже видел, как тонкий нежный стан покрывал нежнейший шелк с затейливым рисунком.
Наконец тонкие змееобразные водоросли расступились Енакий; ; увидел, равнину и ряды; ; полу разрушенных телег. В истлевших мешках и попорченных коробах он видел, то золото, то серебро, разбросанные самоцветы, драгоценную посуду и оружие. Он видел почти истлевшие скелеты давнишних возниц и лошадей в полной оснастке. Ах, как мало от них осталось!; ; Он не думал о давней беде, да и удивления в нем не находилось. Быть может виной тому долгие раздумья и терзания, быть может волшебство испробованное русалкой, а может и чувства, что наконец то заглянули в его грешную душу. И он не прикоснулся ни к золоту, ни к самоцветам, ни к другим прекрасностям лежащим у его ног. Шел следом за Пелагеей. Наконец они поднялись на берег.
Девушка обернулась. О как она была прекрасна в этот момент! И солнце затопило берег. И ничего, вне земного и странного в девушке больше не было.
Обернулась и светлая улыбка озарила ее лицо, - Ты вышел из воды? Я думала, что у тебя не найдется сил чтобы не припрятать хотя бы камешек.
- Но не припрятал.
- Не припрятал и даже не притронулся. А притронулся бы остался лежать там на всегда.
- Что мне до того, за эти года избавился я от окаянной болезни.
Они обнялись возрадованые светлым чувством и тут же превратились в стройные прекрасные деревья сосны. Да так и стоят с тех пор.
У костра вздрогнули, где -то в лесу прокричал приглушенно филин.
- А что крестик его так не нашли?
- Что? Крестик? Про то особая история, говорят, что если человек найдет да на те деревья опоясает, снова они в людей превратятся.
- А сокровища? Они на дне?
- Да кто ж его знает... - рассказчик не успел ответить, все зашумело, затрещало, засуетилось. Вырвался истошный крик - Ведьма! Ведьма! - большая черная свинья вдруг на миг вырвалась из темноты. За ней еще больше крики. - Держи ведьму! -; ;
Я съежился весь у костра. О чем это они? Я остался один, все убежали ловить ведьму. Но это уже другая история. А пока дед Виктор отыскал меня у догорающего костра, - Пора домой, полуночник!
Возле дома под рябинками сидят женщины, они о чем-то оживленно судачат, и лузгают семечки из шапок подсолнухов.
- Ну что нашел пропажу? - спрашивают деда.
- Насилу, еще маленько побежал бы ведьму ловить, не угнались бы.
- Да он у тебя уже на ходу спит.
Действительно сплю, плохо соображаю, куда меня ведут, что со мной делают и снов никаких...; ; ;
 























В Деревне; ; (продолжение)

Барашек был очень симпатичный. Весь кудрявенький, серенький, с коротеньким таким хвостиком. И глаза его были такие трогательные и умные как будто все понимал. Я решил подружиться с барашком, он ведь тоже был малышом. Носил ему травку с огорода, даже горох вырвал, пока он свежий, он такой ароматный. Наливал воды самой наисвежайшей, и даже имя придумал, вернее фамилию, - Мотыльков.
Мотыльков мои подношения, как-то игнорировал. Стащил с кухни краюшку хлеба, тоже протянул, -Ешь Мотыльков, это вкусно. - и даже показал, как нужно жевать. Мотыльков не обратил на меня никакого внимания, он отодвинулся и начал жевать какую-то соломинку. Во дворе была голая земля, почти все выклевали куры, подобрали свиньи, а в загоне куда сгоняли после пастьбы скотину и вовсе все было перемешано, перепахано вместе с навозом. Но все равно было интересно. Я туда частенько отправлялся и сидел на одной из перекладин лестницы, поставленной к сеновалу. Так был виден весь скотный двор. Вот оно все как на ладони. Жует длинную соломину уже целый час корова Марта, овцы сгрудились у корыта. - Вы моего Мотылькова чего отталкиваете! - кричу с лестницы. Овцы вроде как слушаются. - То-то оно, не пустите я вас розочкой лупцевать буду, - поднимаю принесённую для острастки свиней веточку.
Выпущенные их загона свиньи копают землю. Бабушка Устинья сказала, - Пелнуй, чтоб под огородку не подлезли. Подрыв не сделали.
Сижу пелную (белорусское - стеречь, охранять) внизу гуси шипят, я еще на одну ступеньку. Гусак аж выгибается. - Ну, ну, - кричу ему, -не напугаешь! - хотя по правде уже напугал. Выпростал прутик, принесенный для свиней, машу, а сам на новую ступеньку пячусь. И вдруг, - хлабысь, упал, провалился в больно широкий проем лестницы, не рассчитанный на мою не столь уж объемную персону. И что тут началось, - Гуси закричали и крыльями затрясли, вроде как полететь пытаются, свиньи визжат, овцы в хлев ринулись, Мотыльков затрусил следом. Одна корова Марта вроде как улыбнулась, презрительно посмотрела на всю эту суету и снова занялась травиной.
Эх, Мотыльков, Мотыльков! - подумал я, - совсем тебя затолкали, - потер ушибленную спину и полез на самый сеновал, оттуда я точно не упаду. Пока сидел, решил, что на следующий день устрою Мотылькову день рождения. - Вон какой он обиженный, - подумал я, - верно, что дня рождения у него не было, а вот устрою праздник и Мотылькову будет радостней. Но вначале составлю планчик. Во-первых угощения, понятно травы на огороде нарву, корыто, вот у бани поставлю, и гирлянды, непременно нужны гирлянды. Но это просто веревку натяну и цветных лоскуточков навешаю, будет конечно не гирлянда, но флажки, — это точно.
Весь день в заботах. Столько нужно успеть. Гирлянду собираю из разного материала, застирываю тряпочки, затоптанные в землю, подобранные фантики, что-то у бабушки выпросил. Ура! получилось. Думаю, Мотыльков будет доволен. Жду, время ожидания не шуточное. Все время бегаю за ворота, не гонят ли стадо с пастбища. Все время справляюсь у бабушки и деда скоро ли пригонят. Дед учит разбирать время на больших часах повешенных в зале. Вот видишь, когда эта стрелка будет на семи, а эта вверх подымится. тут начинается целая история с беганьем и спросом времени. Еще не опустилась? Еще не опустилась? Не поднялась еще?
- Да ты шуму со двора не таскай! - возмущается бабушка. На несколько минут я унимаюсь. Но только на несколько минут. Потом опять - Не поднялась? Не поднялась?
Но вот защелкал в далеке бич, даль улицы наполнилась пылью, потянулись коровы и овцы к своим домам. вышли хозяева встречать своих питомцев.
- Дед открывай ворота, - кричит бабушка, - скотина идет. Впереди размеренным и важным шагом ступает корова Марта, за ней вереница овец. Мотыльков как всегда позади. Дед закладывает жердиной ворота.
- Здравствуй Мотыльков! - Торжественно говорю я, - сегодня у тебя день рождение. И начинаю - Как на Мотылькова именины испекли мы каравай, вот такой вышины, вот такой ширины...
Мотыльков смотрит на меня с нескрываемым удивлением. Ступает с осторожностью обходя мои угощения как заложенные мины. Зато все другие овцы подступают ко мне и начинают вырывать из рук кусочки хлеба, стибренные из бабушкиных запасов в последние минуты. — Это же для Мотылькова, это же для Мотылькова обиженно говорю я. но хлеб все же отдаю, Мотыльков сегодня первый уходит на скотный двор.
Взрослые овцы все у меня клянчат вкусный хлеб, я их побаиваюсь, хоть не собаки, но зубы у них все же есть. Последний кусочек прячу за спину, хоть что-то нужно оставить для Мотылькова. Но этот последний кусочек у меня выдирают прямо из руки. Возмущенно оглядываюсь. Рыжая, дворовая собачонка Белка, зажав кусок хлеба в передних лапах уже сидит на крыльце, уминает за обе щеки.
- Белка! Белка! -кричу я,- Белка как тебе не стыдно! - громкость слов затихает у меня, словно в это время кто-то невидимый поворачивает ручку громкости. Я уже понимаю, что кричать бессмысленно, хлеба то уже нет. И уже шепотом, - Ах ты Белка!
Так точно у меня происходит, когда возникает внезапно драка с моими ровесниками. Прямо посреди баталии я кричу - Стой! Ты помнишь из-за чего это у нас. Я выкручиваю ручку громкости, а так же раздражения до упора. Мой противник смотрит удивленно. – Не помню. — Вот и я не помню. За то я помню нашу игру, - ничего не остается, как только позабыть драчку и продолжить игру с прерванного места.
 



















Делегатская 42

Летом 1967 года мои дедушка и бабушка из деревни Троицк Абанского района переселились в Канск на улицу Делегатская, где до этого уже был куплен дом для моего дяди Виктора, он там жил со своей женой Валентиной. Дедовский дом строился на усадьбе этого основного дома. Был он не так уж мал, хотя значительно уступал тому, который остался в деревне, но тот дом поставить было бы совсем не возможно, вся бы усадьба ушла бы под него и прощай бы тогда будущее бабушкино подспорье огород. Ведь умудрялась же она выращивать на нем все овощи, да и картошку в придачу, да еще приторговывать, чем могла. Пенсия ее после работы в колхозе была совсем не велика. Мне однажды на глаза попалась бумажка с цифрами, всего 12 рублей. И я ошарашено спросил – Бабушка разве на такую пенсию можно прожить? Ну что она ответила, может и ничего, трудодни в колхозе;не особо ценились. ;
Тем летом они строили новый дедовский дом, небольшой, но вполне способный вместить двух-трех жильцов, в те годы и меньшие квартиры были заселены под завязку. Приведут тебя, бывало, в гости, а ты и понять не можешь как они все на ночь располагаются, по два а то и больше спали.
Когда я появился на новой дедовской усадьбе дом уже штукатурили. Мои тетки, мама в корытце голыми ногами месили глину, носили в дом, а дед Виктор укладывал ее на стену поверх прибитой дранки. Да он неплохо умел плотничать, рыбачить, катать валенки, а вот штукатурить не очень, стены получились неумелые зигзагами и рытвинами, да так и предстояли долгие годы. Я помнится только смотрел на это и помочь ничем не мог, бегал то на улицу, то в дом оповещая всех сколько работы уже сделано, может быть подавал кружку воды усталым месильщицам.
Бабушка Устинья глядела на общую работу сострадательно, пыталась что-то помочь, но ее услали на вновь устроенную кухню готовить. Мама говорила, что готовить бабушка не любила и не готовила, а курдоячила, в деревне деликатесов, не признавали, все быстрее, все на скорую руку. Вот и тогда она скурдоячила что-то вполне съедобное, а потом все собрались за единым столом. И это за единым столом, с жареными ломтями мяса, с огурцами, помидорами, тушенной капустой, варенной картошкой, заправленной пережаренным свиным салом, как все было вкусно оказалось. Вкусно, да и весело с шутками да смешками. Когда все еще были молоды и живы. Неужели после этого застолья уже прошла вечность.
Эта штукатурка дедовского дома в Канске очень не хорошо сказалась на мамином здоровье, обострилась страшная болезнь туберкулез кости, который преследовал ее  всю жизнь. Когда-то в юности в году в 1955 она ушибла ногу. Кажется каталась на велосипеде. Лечили ее необразованные фельдшера и знахарки, когда еще селяне в разгар страды соберутся в город, так с жуткими болями пролежала пока нога не начала загнивать и выходить наружу кости. Тогда только повезли в город. В городе - отнимать! Ездили по всюду Красноярск, Новокузнецк. Пока один мудрый профессор не сказал, да вы что отнимать, видано, ли молодой и красивой девке без ноги. И тогда операция одна, другая. Вернулась в деревню на костылях. Многих ухажёров отпугнули эти костыли. Вот старая фотография, приобнял ее парнишка и Юстынку нашу (так кликали по-деревенски бабушку Устинью ) ; заодно, а увидел, что на костылях сразу в кусты.
Одно хорошо, мама очень много читала в эти годы и первые мои экскурсы в «литературию» были ее заслугой Жюль Верн и Стивенсон, Войнич и Гарриет Бичер Стоу, Фадеев и; ; Макаренко, Лацис и Гринвуд, Бабаевский и Бубенов. Не беда, что они мне не всегда по возрасту, по разумению, главное мне интересно и к книге тянет, свои и избранные потом буду искать.
Какое-то время с ногой у нее все в порядке, но вот помесила глину, залитую холодной водой, потаскала тяжелые ведра и снова боль невыносимая, снова нужно обращаться к светилам медицины. Проблемы все увеличиваются, главное со мной, квартиру то можно закрыть, а сына не оставить с отцом выпивохой. Старикам сложно каждый день возить меня в садик. Сколько всего свалилось на голову моей бедной мамы. Меня решено было на время оставить у дедушки с бабушкой, приостановить мое посещение детского сада.
Заехал за мной дядя Витя, сгрузил мои пожитки в кузов большой грузовой машины и оттартал; на Делегацкую. Фильмоскоп мой он умудрился уронить, встряхнуть лампочку, да еще начал спрашивать у меня не повредит ли. Общение мое со взрослыми было какое-то однобокое, я просто повторял их последние фразы. Если бы фразу поставили по-другому, я бы, пожалуй, по-другому бы и ответил. Не то чтобы у меня не было самостоятельного мнения, было, но оно как-то пугало меня, казалось неправильным, да этот еще это состояние «кролика перед удавом» когда глядишь и повторяешь, по сути, то, что считаешь неправильным. Ах как сложно было избавляться от этого, ведь приходилось поднимать бурю в стакане только для того, чтобы сказать: «Нет!». Коротенькое и недвусмысленное «Нет!». Как сложно невыносимо сложно его произнести. Я готов был идти на любые ухищрения, уловки, даже обман вместо того, чтобы сказать это слово. Потом я заметил, что и взрослые не хотят или не могут произнести это слово, нагораживая всяческих небылиц, а потом страдая от этого, изобретая всяческие заумные ходы вместо того, чтобы вслух произнести простое и краткое слово "Нет!".
И вот я обосновался на Делегатской. В маленьком дедовском домике в глубине усадьбы. В домике, устроенном по принципу старого, деревенского. Правда уже не с тем размахом. Кухня, она-же прихожая, и спальня в глубине. Спальня маленькая, вмещается совсем немного скарба, две кровати, комод, стол треугольный на котором швейная машинка, в деревне над ним висел портрет Сталина, сейчас нет, висит семейная гордость часы с боем. Их звук глубокий и протяжный, металлический, скрашивает долгие часы, проведенные в этом доме. Подчас я разговариваю с ними, да с чем я только не разговариваю. Но часы они точно живые, спящие во глубине комнаты, они начинают бить не сразу, сперва вскрикивают как спросонок, - Ах, как же это я чуть не проспал! - потом басят, внушая уверенность и довольство. Говорят, они всегда одну и туже фразу, но интонации их разные. Ночью я слышу «Спать, спать, спать!» Днем – Делать! Делать! Делать! К вечеру – «Устал! Устал! Устал! А иногда, что особенно жутко грозно повторяют – Страх! Страх! Страх! И после этого жду пока в комнате покажется кто-то невыразимо страшный и злой. Вот его шаги, тяжелые, равномерные, - скрипят половицы. Замер,   забился в пробирке электрической лампочке свет, замигал, замигал и снова половицы. Чувствую себя необыкновенно маленьким и несчастным. Забился в уголок между печкой и стеной, подтянул ноги уселся на сложенных на старом деревянном диване самотканых половиках-дорожках. Стараюсь не дышать. Жалко себя. Сожрет ни за что. Мамочка вернется а меня нет. - Сожрало. Растерзало чудовище.
 Вот тот там за стеной в темной комнате скрипы, шуршание. Дрожу. Поддержки никакой. Мрачно смотрит Христос на иконе, грозит пальцем. - Ах чем же я его огорчил! –; ; Репродукция «Девочка у окна» Джошуа Рейнольдса, которую в семье почему-то зовут Аленушкой сама воплощение страха и несчастья, как ей, наверное, тоскливо, в том нарисованном на полотне темном мире. Пробует улыбаться, а потом: «Боюсь, боюсь! Кто-то страшный уже поднимается по ступеням, кто-то страшный уже открывает дверь, кто-то страшный…
- Да не пугай же ты меня, - кричу во весь голос. Девчонка вздрагивает и застывает на картине молчит, делает снова вид, что она не причем.
А у меня уже раскалывается голова, сердце барабанит почем зря.
- Да что вы все сговорились! Сейчас же прекратите меня пугать!
Мохнатый за стеной покряхтывает, ему должно быть весело. Ах как довольно он потирает свои когтистые лапы, ядовитая слюна со стоном падает на пол. – Ах, вот оно что! Да я же тебя!
У меня есть мгновение всего лишь мгновение, чтобы включить свет по всей квартире и распугать зудящих со всех сторон призраков, - Ах вы паршивцы! – бегу, ударяюсь коленом, я понимаю что не стул тому виной, а тот не видимый кто его поставил, подловил меня, может в том и был его коварный план. Взвизгиваю, но это не беда, это уже по- настоящему, значит понятное, а с этим я справлюсь. – На тебе! – и задираю как можно выше носик выключателя. Свет вспыхивает, освещая вторую комнату. Там никого нет. Часы, белые в кружевах накидашки, мое испуганное отражение в старом зеркале, висящем над комодом, сочувствие в глазах многих родственников чьи фотографии по всей комнате. Они смеются, они качают головами. Я отступаю и понимаю, что страшный и косматый прячется на кухне, совсем недавно, дед разделил общую комнату на две половины. – Ах вот оно что – говорю я тогда, вот где ты надумал спрятаться, откуда задумал насылать кошмары. Нет! Не пройдет! – и уже бегу на кухню включаю свет. – Нету! Невидно. Опять улизнул. Вооружаюсь кочергой. – Вот тебе! – сую кочергу в дальний угол за печь. Проверяю на печке, где сушатся бабушкины травы. И тут же отправляюсь с кочергой в залитую светом спальню, ведь нужно проверить под обеими кроватями, там точно кто-то должен схуваться ( я часто ненароком повторяю фразы сказанные бабушкой, подчас из озорства, а иногда потому что просто быстро не могу вспомнить заменяющее его слово, говорю, говорю, а потом раз и брякну). И вот ищу. Под бабушкиной, что возле печки и открытой духовки с сушащимися моими валенками и вязанными носками никого не обнаруживается, наклоняюсь под дедову кровать и тут слышу шаги за окошком, следом покашливание и стук половиц где-то на крыльце. Сердце замолкает, - Неужели! – я оказываюсь на пороге спальни. И вот уже дом заполняет тянущийся с улицы мороз, расплывшаяся в кружевах инея фигура. Стылый воздух тянет в дом, клубы расходятся и на пороге я вижу вернувшуюся с магазина бабушку. – Ах наконец-то – почти хочу выкрикнуть я, но ничего не говорю, таки стою на пороге с вытаращенными глазами и кочергой.
Бабушка взмахивает руками, - Ты по что святы во всей хате запалил? А кочережка, кочережка зачем?
Что я ей могу объяснить. Да и поверит ли.
Вместо каких-то объяснений я спрашиваю, - Ты куда сейчас?
- Не закудыкивай дорогу. – ответ мне ясен без слов
- Можно я пойду с тобой доить корову? – бабушка не отвечает, но я знаю возьмет, да и я от нее не отцеплюсь, пусть бранит, но уж с пугалками сидеть не буду.
Дзиц-дзиц – течет в подойник молоко. Бабушка сидит на слаженной дедом скамеечке и что-то ласково выговаривает корове Марте. Та довольно жует долгую травину. По всей видимости улыбается, - Кушайте мои хорошие! Пробавляйтесь молочком. - Здесь пахнет сеном и молоком, и каким-то задушевным уютом. Прибавляющийся запах навоза ничуть не портит обоняния. Ах, хорошо! Ах, спокойно! И ни хочется никуда, никуда от сюда уходить. Пусть приходится стоять, пусть нет ни какого дела, но нет того Мохнастика сидящего под кроватью и бесенят быстро юркнувших под пол. А мирное дзиц-дзиц – разве есть музыка краше. Вздыхает о чем-то своем коровьем Марта, краем ладони бабуля поправляет сбившийся на глаза платок – Молодец, молодец коровушка. Дзиц-дзиц, дзиц-дзиц уже не имеет счета.
Выходя из освещённого хлева мы плохо видим в темноте наступивших сумерек, лишь успеваем увидеть свет растворенной двери и ногу входящего в дом человека.
Как то само собой наворачивается, -; ; дед. Бегу к было уже захлопнувшейся двери, открывается она туго и еще примерзает, открыть мне собственными силами не удается. Что было силы начинаю барабанить. Дед, дед, ну наконец же открой дверь, мы с молоком идем! - Стучу. Дверь наконец то со скрипом отворяется, но это не дед, - Ура! Папа пришел! Борис Иванович я так тебя ждал! – ныряю в его объятия. Я счастлив. Папа у меня как Дед Мороз всегда с подарками, с атмосферой чего-то радостного и уже немного утерянного. С каким восторгом я повторяю, когда я был маленький! – А ведь мне всего-то шесть. С каким восторгом я повторяю, «когда мы все были вместе»! Как жаль, что этого больше не будет.
У папы огромный мешок и чего там только нет большой рулон бумаги с табачки, краски, карандаши, клей, пластилин, кисти, лоскутки разноцветной ткани, как же я долго просил принести ее для игры, и даже есть офицерский ремень и фуражка. Из кармана он достает новую лампочку к фильмоскопу и пару новеньких диафильмов. О столько всего! С чего же начать. Глаза разбегаются. Конечно же с наладки фильмоскопа, нет с рисунка, нет с…
Гудит разбуженный аппарат, рядом на стульях рассажены дед, бабушка и отец,; ; все смотрят на экран, на белую не совсем ровную стену, я переворачиваю картинки пересказывая содержимое по памяти, изредка помогает отец: Мой мишка, Приключения Пифа, Круть и верть, Кто сказал мяу, Доктор Айболит… О что, что Айболита я знал основательно, не раз представлял себя, то плывущем на ките, то летящем на орле и лечащим бегемотиков.
; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; Добрый доктор Айболит
; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; Он под деревом сидит
; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; Приходи в нему лечиться
; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; И корова, и волчица.
; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; Всех излечит исцелит
; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; Добрый доктор Айболит.
Но праздники проходили, отец исчезал на долго, а я существовал чаще всего в пустом доме
Наедине со своими игрушками, играми и страхами одновременно.
Если при отце на мои игры смотрели снисходительно, то потом метры изрисованной изрезанной бумаги только раздражали. Бумагу даже прятали от меня.; ; Я вечно, что-то изобретал новое. То мне хотелось сделать точно такие шторы с героями сказки «Колобок» как в новогодние празднике в садике № 4, то нарисовать яркий плакат и чтоб неприметно на полстены, то сшить героя кукольного театра, устроить сцену, то выстроить из стульев и табуреток самолет, укрыв его всеми имеющимися в доме покрывалами и скатертями У дедушки с бабушкой были беспокойства уже другие более младшие и, пожалу, более любимые внуки от которых не было столько.
О! сколько раз приходилось моему дедушке искать меня на реке Кан, где я с окрестной ребятней на существовавших тогда множестве островков играл в индейцев или путешественников.; ; Сколько раз приходилось, ворча бабушке и негодую браться за веник в самый неподходящий момент. Замусорено закрашено, разрисовано. Это, не говоря в то, что из одежды я любил сочинять карнавальные костюмы. Бедные взрослые как они страдали, но страдал и я, потом уже спустя целую вечность я написал сказку о подпольниках и назвал ее «По ту сторону мечты»:




По ту сторону мечты (отрывок)
(Сказочная история с не сказочными персонажами)

История Матвея мне показалась невероятной, я бы усомнился в ее достоверности, если бы не его искрение уверения, что оно именно так и было. И не верить ему у меня не было повода. Вот так и пересказываю как услышал или понял сам. Может что и изменилось, но что делать память моя не столь совершенна, не столь скрупулезна в иных деталях, но главное точно постараюсь не упустить.
Родился он в одном из рубленных пятистенных домов села Заречное, недалеко от Канска.  Нет, то не был страшный дом, о котором мы узнали доселе. Да и ничего мудреного иль неправильного в нем не виделось. То был самый обычный дом, таких в Канске или в том же Заречном пруд пруди. Жила в доме самая что ни наесть обычная семья из пяти человек - дед Аверьян, бабка Лукерья, сын их Федор с молодой женой Катериной да внук Матейка. Жили справно, очень не роскошествовали, но общий достаток имели. Мужчины зарабатывали ямщицким трудом, немного хлебопашествовали, а женщины, как водится испокон, дом обихаживали, за скотиной смотрели. Родители в Матейке души не чаяли, подарками одаривали да все больше по головке гладили. Но вот случилось так, что не стало Федора, замерз бедолага в лесах под Иркутском. 
 Выплакав до дна, свои черные загадочные очи вдруг слегла красавица Катерина, сделалась тихой, сумрачной, безразличной к давешним заботам и стремлениям. Разговоров не говорила, на вопросы не отвечала, бывало, уткнется в мужнины вещи и горько вздыхает целыми днями. А то погладит Матейку по шелковым локонкам, посмотрит грустно в глазки. «Горе…», - скажет чужим и безжизненным голосом и опять молчит.
А следом случилось, что она вовсе запропала. Искали. Расспрашивали соседей. Бегали на песчаный берег Кан-реки, но напрасно. Как в воду канула Катюша. Долго горевали старики. Долго надеждой тешились, что вернется, постучится в окно, расцелует свое дитятко, но не случилось того ни через день, ни вообще никогда.
Вот так с тех пор и жили втроем.
Матейка был мальчиком болезненным, застенчивым. С местными ребятами как-то не сдружился, в их задиристых играх участия не принимал. Все больше сидел дома, кар-тинки в книжках высматривал или мастерил из накопанной еще отцом нежной белой глины, что в тамошних местах в избытке, затейливые фигурки. То солдата при ружье и всей амуниции изготовит, то ремесленника, работой славного, землепашца с сохой, толстую сватью Бабариху или самого царя с министрами да боярами. Налепит, раскрасит и выставит на пол.  И вот они у него маршируют, речи говорят и трудятся во благо своего глиняного государства.  Ах, чего только здесь не происходит, разных разностей полно.  То министры злобствуют да козни строят, то мастер лапотный подкидную доску такой силы изобретет, что на луну глиняного работника забросит. Расставляет малец фигурки, говорит за них, говорит, песни поет, даже проповеди читает. При живых родителях игры те приветствовались. Федор, насмешник, шалопай и выпивоха, был, но и добряк и фантазер великий. Опустится, бывало, рядом с сыном, на выстеленную на полу доху, что мехом кверху вывернута, и вот у них баталии разные идут.  «Заходи, - кричит Федор, - с тылу, иначе противник осилит». «Неа, у нас засада у дальнего рукава готова», - не соглашается Матейка. Смеется малыш и Федор баском ему вторит, а уж матери отрадно, глядит и не нарадуется. 
 Но странными казались те игры в доме без родителей. Бабка Лукерья бранилась: - В хату черепков натащил, неслух! Вот отдам тебя подпольнику, будешь знать. Дед сурово вздыхал, но отмалчивался, а дочь их, вышедшая замуж за богатого мордовского крестьянина, тетка Аниска, вовсе Матейку в юродивые вписала. Приедет в дом к родителям - и ну хохотать над его играми да подтрунивать над мальчишескими неловкостями. «Матейка! – кричит, - подай то, принеси это. Матейка ласковый мальчик, старается услужить. Но из-за упреков все как-то неловко получается - то за самотканую дорожку зацепится да растянется по полу, то молоко прольет, что малой дочери Аниски понадобилось. «Ох, бестолочь, ничего не можешь!», - кричит Аниска. Потрогает молоко и опять: «Я ж тебя, неслуха, теплого просила!», - да еще тумака отвесит. Бежит вновь на кухоньку Матейка, а у самого слезы из глаз. На что бабка Лукерья не жалостливая, но раз и она не выдержала, попеняла дочери: «Ты бы подобрее, что ли, все же сирота».  Та усмехнулась, кофту сатиновую одернула и насмешливо: «Да вы, мама, не видите, кто растет. Это ж дурачок будет, юродивый вроде Софрона, который в воскресный день на базарной площади псалмы поет и петухом кричит. Так тому подают, а этот вовсе ничего не умеет. Сидит только, с истуканами своими болмотает. Ясно дело, парни в его возрасте уже при деле пристроены, а этот цацки гуляет. Юродивый, одним словом.  Давеча попросила воды подать в кружке, так в стакане принес. Уж не выдержала, выплеснула воду в его дурковатую рожу».
Горестно Матейке такие речи слушать, молчит от бессилия, сжав кулаки и задыхаясь от боли. Лишь предательские слезы тянутся по его щекам. И мысли смущают – может, права упрямая тетка, никчемный он? Как знать...
- Остынь, говорю, Аниска, видишь малец заходится, - вступается за внука бабка Лукерья
Тетка бросает сумрачный взгляд на племянника. Но нет в том взгляде ни понимания, ни приятия. «Лучше бы бабушка смолчала о том», - думалось Матейке. А Аниска, увидев слезы, раззадоривалась и долдонила почем лихо:
- Вишь, сопли развесил, слабинку почуял. Все лялькаетесь с ним как с малым дитятей. Попомните мое слово, будет вахлак почище мамаши своей, подпольницы, что Федора нашего сгубила ручищами злокозненными.
- Неправда! - ярый крик разрезал унылое пространство избы. Некому не поверилось в тот момент, что это был голос маленького запуганного Матейки, настолько звонок, бесстрашен, даже дерзок был он. Матейке самому причудилось, что это был вовсе не его голос. Он не ждал от себя той решимости. Нахлынувший вслед страх тут же сжал его дыхание. Но он все же нашел силы в себе высказать: «Неправда! Врешь ты все! Моя мама хорошая! Она не неблагодарная и не подпольница, и руки у нее красивые, - и зарыдал уже окончательно.
Аниска опомнившись от неожиданности, занесла, было, руку чтобы залепить племяннику затрещину. Матейка отшатнулся в испуге, но грозный голос деда Аверьяна, занятого до той поры развешенной по всей хате рыболовной сетью с берестовыми поплавками, осадил дочь.
- Сядь! Кому говорю, сядь, да попридержи язык. Спрячь свой гонор, а то не посмотрю что мужняя баба…
Аниска потупилась – Да что вы, тятя, я же добра хочу лишь одного.
- Вот я тебе добра и отмерю сполна, если свой гадючий язык не придержишь.
- Но тятя?
- Смолкни, говорю. Неча парню душу травить, у него она и так измордована. Лучше матери с куделей помоги, а то что-то не ладится.
Фыркнула Аниска, но перечить отцу не решилась, отступила к сидящей у русской печи за прялкой Лукерье. Утешать Матейку никто не стал. Но уж то, что его попросту не тиранят, было благом. Он долго тихо всхлипывал, забившись в заветный угол, и перебирал глиняных генералов и землепашцев.
 А вечером, едва засопела на пуховой перине бабка Лукерья, Матейка прокрался к русской печи, где спал дед. Растолкал его, да и попросил рассказать кто такие подпольники. Дед для порядка ругнулся, но просьбу внука уважил.
Правда или небыль, но жил в нашей деревеньке парнишка. Ляксей кликали. Ладный такой хлопчик, верткий до дела. Случилось ему приболеть.  Тяжеленько, думали вовсе приберет его Господь. А ходить за ним особо некому. Все старшие братья при работе, матка с батькой, то же в силах, не отсиживаются. И вот лежит он, постанывает, стало быть, в пустой хате один одинешенек, к мышиному писку прислушивается.  А тут постукивание такое неясное. Приподнялся и видит – с подпола крышка вскинулась, да ступает от туда девица красы загадочной, странной, будто не нашей вовсе, в переднике цветном, да с косою до пола.  Подошла она к болезному, платочком пот со лба убрала, да питье поднесла. Дивится Алеха, а перечить не решается.  Как малое дитя принимает, со всем соглашается. Ходила она так за ним сколько-то. Может   неделю, а может и месяц. Днем приходит, а к вечеру, когда семье вернуться, исчезает. Прикипела душа Алехина. Вот уже и силы к нему возвертались, просит чаровницу не покидать его. Мол, нет ему милее ее никого на свете. Покачала головой красавица, говорит: - Коль мила я тебе, засылай сватов, в верности поклянись навсегда. А не будет того - не отпустит ее батюшка-подпольник, не даст дозволения к свету подняться.  Удивился Алеша, спрашивает, как добраться до ее подземных чертогов. «То не мудрено», - отвечает красавица, - «стоит лишь под пол спуститься, три раза вокруг себя обернуться да под третью ступеньку глянуть. А там как свет увидишь, иди смело, все стены пред тобой сами собой расступятся».
- Что ж, - говорит Алеша, - если так, то жди сватов, с меня не задержится. Ушла девица, а Алексей прямиком к матушке с тятенькой. Сватайте мне, говорит, дочь подпольника, люба она мне. Погоревали старики - видано ли, сына за нечисть подпольную сватать, отговаривают. А Алеха уперся. Клянется, что иначе в Кану утопится. Что тут делать? Спустились подпол, как сказано, обернулись вокруг себя, под ступень глянули и пошли длинным ходом, открывшимся там. Идут, а навстречу им мужичонка в бархатной жилеточке - ровно купец какой, даже часики потренькивают в кармашке. Заждался я вас, говорит, дочушка моя тоже изводится, ужо подушки проплакала. Глянули старики, оно видно, и в подземном мире все как у людей устроено. Поговорили, дело сладили, а там и свадьбу учинили. День у сватов под землей гуляли, а три - в своем рубленном доме. Жизнь пошла ладная, радостная. Невестка всем угодила. К работе охоча, со стариками ласкова, с мужем разумна. Вскорости, дите народилась, хату новую сладили – живи не хочу. И тут Леху бес попутал, глянулась ему молодая девка, что в лазоревом платочке у колодца повстречал. За ручку ее подержался, ведерко поднял, к губкам ярким приложился. Всего ничего, а вернулся домой и нет никого - ни жены, ни сыночка. И входу до того царствия подземного тоже не оказалось. Вот оно как, - не терпят подземные жители супротивничанья. Запил Ляксей значит, а потом и вовсе сгинул. Так все и кончилось.
Дед зевнул и натянув на себя овечий тулуп повернулся на бок. Матейка молчал, все думал об рассказанной дедом быличке.  И вдруг встрепенулся, и начал вновь тормошить Аверьяна.  – Деда, скажи, а мама моя правда, что подпольница? Деда?
Дед не ответил, а бабка Лукерья сердито отчитала: да тише ты там полуночник, ночь на дворе, а он все деда донимает. Спи, кому сказано!
Но сон не шел. Рассказанное дедом еще долго занимало его воображение, саднило его детскую неокрепшую душу и высказанное Аниской.
2.

Наступил новый день, но Матейкины тревоги не улеглись. Ничуть не становилось лучше и впредь. С каждым днем переживания как снежный ком наслаивались друг на друга, множились и отравляли дни мальчугана. Но вовсе невыносимо стало Матейке в тот день, когда недалекая и завистливая тетка Аниска в справном материном сундуке увидела хорошенькую заячью шубейку, спроворенную Катериной для сына еще в те дни, когда семья была неразлучна. Тогда одежонка была большевата на вырост сделана, вот и уложили на время. Ходила Аниска как лиса все рядом, да около, облизывалась вроде бы. То заговорит с Лукерьей о бедности своей, то отцу пожалуется, что дочурку не в чем во двор вынести. И вдруг в одночасье заявила что Матейка попортил одежонку ее двухгодовалой Танюшки, «постриг ножницами для своих цацак» . И впрямь среди Матейкиных куколок нашлась тряпица той же расцветки что Танечкино лиловое в горошек платьице. Напрасно Матейка божился, что не вершил оной глупости. Ему никто не верил, а теткин муж дядя Яков хлестанул его солдатским ремнем и при случае пообещал вовсе выпороть до полусмерти если отпираться будет. «Учить - все кричал  - надобно пока вдоль лавки лежит, а поперек ляжет поздно будет». Не помогали ни слезы, ни уверения и шубка досталась Анискиной дочке.
Нет, Матейке той шубки было не жалко, да и вырастал он уже из нее. Но была беско-нечная обида и ощущение своей незащищенности и унижения которые жгли его еже-дневно и ежечасно, ощущения ненужности и ущербности среди своих правильных род-ственников, гадкие ощущения которые насквозь пронизывали его мысли, вытягивали по капли его не столь уж великие силы. Он плакал, но внушал тем лишь отвращение, он говорил, но над ним смеялись, он стремился делать, как, то полагалось в большом доме его деда добротно и мастеровито, но получалось все вовсе не так и ему доставались лишь шлепки и затрещины. Одна лишь отдушина глиняные куклы, содеянные когда – то с неунывающим забавником Федором.  В долгие часы он поверял им свои мальчишеские тайны,  рассказывал о своем горьком житье-бытье. С вниманием слушали глиняные генералы своего предводителя, сочувственно опускали головы расписные матроны, с пониманием относились вылепленные землепашцы. Но в тот вечер их на месте не оказалось. Красненький сундучок, в который еще при родителях определили глиняную армию Матейки, был пуст и чисто вымыт. Предчувствуя недоброе Матейка бросился за расспросами к бабушке, лишь отмахнулась занявшись кроснами ткацкого станка, вернувшийся с поездки дед Аверьян, хмуро посмотрел на него: «Дело ли мне до твоих черепушек». Тетка Аниска как всегда забежавшая к вечеру хохотала и с издевкой говорила «Что сосю свою потерял. Меньше хлюпать носом по углам будешь. Малец уже из штанов вырос, а все елозит».  Хотя тетка говорила, что не брала игрушек Матейка почувствовал неправду в словах Аниски, больно уж юлила она разговаривая с мальчуганом, да и смех ее был  деланный и вскорости Матейка нашел подтверждения своим догадкам.  В выгребной яме позади огорода он обнаружил осколки своей бывшей армии, подобрав иные из них он проплакал всю ночь. А потом и ненароком услышал разговор Аниски с Лукерьей. 
- Ты если чо знаешь о Матейкиных цацках, то бы сказала, а то вишь как убивается малец, - говорила бабушка.
- Да чой о них говорить, Яшка их пьяный передавил.
- Да, коды ж это?
- Да вас никого дома не было, его какой то бес понес в той угол, во и завалился.
- Не по-людски это.
-Ой мамо спестили вы совсем ентого звереныша. Ну побились и ладно, хоть может за ум возьмется, а то никакого сладу нет, ни одного парня не найти в округе, что бы сюськался бы с истуканами. – Потоку браных речей Аниски не было конца. Она все говорила и говорила, ища самые гадкие, самые мерзкие сравнения. Они были столь ужасны, что Матейка  за занавеской хотевший перед тем переждать поток словесных испражнений взбесившийся тетки, не выдержал шагнул отдернув штору и что было сил швырнул в лицо разошедшейся бабы кусочки колючей обожженной глины. – Получи, гадина!
Осерчавшая, с рассеченным в кровь лицом, с выпученными глазами Аниска долго хлестала племянника мокрой, тяжелой тряпкой, и все повторяла «Я тебя проучу паскуду, змееныша подпольного, вмиг забудешь ухватки нечистые». Матейка хоть и заливался слезами, но продолжал твердить «Гадина! Гадина! Гадина!»   Дед Аверьян на этот раз не вступился за внука, мало того выпростав из видавших виды стяженных ватных штанов ремень, он приложился к Матейкиной спине: «Будет тебе наука! Не перечь тетке!»
После этого жить не стояло и Матейка решился на страшное.  В следующий день когда все уехали на ярмарку, остался в хате один, он привязал бельевую веревку к ручке печной заслонки. Завязал петлю, что бы легко скользила, накинул петлю себе на шею, перекрестился прося Господа отпустить грех самоубийства, закрыл глаза и ухнул с колченогой табуретки вниз. «Прими меня смертушка заступница!» Тут то оно и случилось… 
 
Девочка хитро сузила золотистый внимательный взгляд, он был такой язвительный и насмешливый, что Матейке стало не по себе. А она глядела все на него, а глаза и вовсе щелочками стали. Нагнулась и приложила беленький платочек к его лбу
- Ну вот и ладненько – услышал он   негромкий голос. Досадливо сдула светлый локонок выпавший из под   косынки. – Полежи спокойно.
  Матейка хотел было встрепенуться, но сил на то не хватило. Видно   что-то сломалось в нем - Девочка хихикнула и сделала так: Тсс.. - стало быть, - не говори. Да и невозможно было говорить, Матейка мог лишь хрипеть, вращать глазами и пялился в потолок .
Все было очень странно.  Матейка никогда не видел эту девчонку и даже представить не мог как и когда она оказалась здесь на порушенной кухне, среди глиняных черепков и разбросанных ухватов. Она совсем не походила на тех девочек, что жили по соседству и вообще ни на кого. И красивой ее не назовешь, а вот что-то завораживающее, чудное, было в ней. 
Между тем девочка не смущалась, деловито перебрала ряд уцелевших крынок, и все приговаривала – Не то, да, не то. Но вот видимо нашла, что-то плеснула из одной в жестяную кружку, капнула  из бутыли и поднесла Матейке. - Пей, -  Матейка поморщился, девчонка,   показалась ему крайне вредной, - мало какую  может  отчебучить неловкость. - Так он подумал, но рот он все-таки приоткрыл и сделал крошечный, неуверенный глоток. Жидкость была мерзкая, жуть как хотелось ее выплюнуть. – Хм, сказала девчонка, и угрожающе сузила свои сердючие глазки до маленькой, змеиной трещинки. Снова дунула на локонок – Для начала хватит. –  замельтешила по хате. – Что, отчего - думалось Матейке, - и отчего она тут хозяйничает. Он лежал на полу кухни и мрачно смотрел на темный чуть тронутый известью потолок. Трещины складывались в какой то жуткий узор из мрачных физиономий и звериных морд, они хмурились, показывали языки, огромные клыки и взгляд мрачных и подозрительных глаз. Болел ушибленный локоть и каруселью шла голова, и еще эта неприятная горечь во рту, которая все разрасталась, свербя то в желудке, то в самом мозгу. – Никогда не нужно слушаться незнакомых девчонок.   
Мысли свербели в мозгу. Тук-тук - далдонило в висках. Он   начал припоминать произошедшее. Было противно. Эти уродливые, глумливые рожи, неумные причитания. Еще как противно. Но все-таки не так как до того, и жжения необыкновенного и мучительного жжения  не было, сейчас он видел в случившемся даже смешное. Ему зримо представился красный, здоровый нос тетки Аниски и вечно хнычущая, сопливая физиономия   золотушной анискиной дочери, осоловевшие глаза Якова – Вот-те потешки! И сразу лучик  перед ним. Ай, все же смешно! Смешно да и только и помирать от того незачем. Весело все на свете.
 И этой кутерьмы  он услышал голосок, - тоненький, совсем не яркий,  звучавший  отчетливо, куда уж зримо, он даже различил слова немудрящей песенки:
Я мету, мету, мету. Чисто в доме приберу.
Загляну я в дальний угол, под скамейку загляну,
Все пылинки все соринки не оставлю, уберу.
  Матейка   подскочил, - Ах, да, - девчонка! Не ужель она ему не приснилась? И как он мог забыть о ней. Болезни словно враз не стало, - вот  диво. – Бежать надо и расспросить обо всем. Ужель и дальше пошла по хате бродить?   И вот он уже стоял на пороге большой залы и дивился .
Чудная это была девчонка – небольшая,  в вишневом сарафанчике с оборочками, тканом переднике и лапоточках . Она ходила по хате с хозяйственным видом,  словно и вовсе не замечая Матейки, держала в руках огромный веник, напевала слова-потешки, ни мало не заботясь в разнообразии. Погружена была в работу.  Управлялась она, со своим   жутким веником решительно. Скоро в горнице собралась   куча мусора. Пожалуй, при всем старании   такого   собрать было нельзя,   он накануне еще помогал бабушке натирать песком некрашеный  пол,  и ничего не могло затаиться в дальних углах. Кто знает, может веник тот обладал чарными силами,  не смотря на   величину,  проникал в самые дальние углы, может и в трещины всякие  и оттого гора росла. Вскоре среди мусора появились ржавые пуговицы, птичьи перья,  и даже останки   жителей его глиняного городка, завалившееся должно быть за большой бабушкин сундук.   
Девочка сметя в кучу все что могло быть в комнате и все что не могло вовсе, накрыла все извлеченным из кармашка передника платком. Накрыла и тут же подняла. Мусор исчез, а вместо кучи бесформенных черепков посреди комнаты  стояла целехонькая глиняная фигурка генерала с эполетами и аксельбантами. Ну не только генерал, а еще и другие затерянные давным-давно вещи. Например дедушкины старые часы подаренные каким-то генералом в стародавнюю войну, бабушкины спицы.  И все это лежало теперь в самом что ни наесть первозданном виде, чистенькое и отполированное.
 Матейка охнул, увидев такое, - девчоночка сердито оглянулась, фыркнула по кошачьи, вздернула плечиками и тут же скоренько   за    занавесочку прикроватную. Матейка было поспешал  за ней, но там девочки не оказалось, словно сквозь землю канула. И в комнате чистота и уборщика не видно. Вот так чудеса!
А тут на дворе заскрипели  полозья, залаял пес волнительно и дружелюбно, свиньи вспрыснули, из хлева отозвалась корова,   – Что черти лупоглазые, - услышал Матейка ворчливый дедовский голос, - Заждалися сроку? Ну будя, будя… На прокормку всем хватит. Стихните до поры.
Матейка тут вспомнил про разгромленную кухню. – Ой и достанется ! - побежал, запнулся об порожек, растянулся, а когда поднялся ему уже навстречу из распахнутой уличной двери ползли клубы сизого отдающего свежестью морозного воздуха. Уставшая, раскрасневшаяся бабушка Лукерья снимала с головы плотные шали. – Ну что пострел, все спелновал?  (т.е. сохранил – В.К.)
Матейка не ответил, только смотрел на бабушку огромными испуганными глазами, пол-ными мольбы и покорности. Ах, что сейчас будет? И как он сможет объяснить? 
Да взгляд выдал Матейку с потрохами. – Что, натворил неслух сызнова? -   обреченно почти примирительно вздохнула старуха. Матейка не ответил, лишь сокрушенно повернул голову в сторону кухни.
Старуха покачала головой, - На кухне стал быть?
-Угу. 
- Ну пошли смотреть. Чую, ладно натворил. Прибьет тебя дед не иначе. Да будь ты неладен!
Слезы уже текли по Матейкиным щекам в ожидании взбучки, но случилось другое. Шагнувшая   за кухонную дверь бабушка взмахнула руками и совершенно сменив глас запричитала: Ах ты мальчичек наш светленький, внученек ласковый, помощничек ненаглядный! И надо же как прибрался, как хату то выкрасил. Что к Пасхе будет! Ручки то твои золотенькие!
Матейка не  верил своим ушам, все было странно и неслыханно в этом преображении,  он подался вперед и увидел новое: свежую сверкающую чистотой кухню, где все было исключительно на своих местах, исключительно чисто вымыто, исключительно начищено, постирано,  выглажено, исправлено все, что только можно было исправить. Пузатые крынки и горшки стояли совершенно целые на резной деревянной полке, широкогорлые банки были обвернуты чистым пергаментом, ведра и ушаты полны воды, а большая русская печь была жарка натоплена, побелена и на ней стоял огромный чугун ароматных свежо сваренных щей.
- Вот это внучек угодил, так угодил! – умильно вздыхала бабушка и нежно обнимала за плечики, а он потрясенный стоял и ничего не мог сказать. Да разве такое бывает?
3.
 
Проснулся он уже когда в доме было уже светло. Дедушка с бабушкой уже ушли по своим делам. На кухонном столе его ждала крынка теплого парного молока и добрый ломоть свежеиспеченного хлеба. Хлеб в доме пекся не часто, особенно зимой, когда свежую буханку можно было выбросить на мороз, а потом брать по мере надобности из огромного ларя в пристроенной прямо к сеням кладовой-амбаре, этот хлеб не был так вкусен, а вот свежий… Матейка с восторгом вдохнул чудный ржаной аромат. Он ото-рвал кусочек мякоти прямо из середины ломтя и положил в рот. Красота! Разве может быть что-то вкуснее свежего хлеба.
Тут Матейка вспомнил о вчерашнем происшествии, ему стало любопытно, остался ли в его сундучке заново слаженный генерал. Он открыл крышку, - генерал был целехонек и даже выкрашен в свежую краску. Касание к фигурке показалось настоящим праздни-ком. И эполеты и ордена на мундире бравого вояки были нарисованы со знанием дела. Ах до чего хорош! – Он погладил воина. Поставил его на свет. – Нет, это диво, как он сделан! Удивительно, просто удивительно!  - Ребята! Не Москва ль за нами! – прокричал он, не весть откуда взятую фразу. Ему показалось мало, что он видит генерала только сверху, захотелось, чтобы он был рядом, как идущие на параде гарнизоны, для этого он поставил фигурку на подоконник и стал водить взад и вперед, время от времени отдавая приказы – «Вперед! Шагом марш! Кругом! В атаку! Ать-два!   Играть он мог до бесконечности, ни чуточки, не уставая и забывая об времени. Он говорил, рассказывал и смеялся тем светлым беззаботным смехом, что так свойственен детству. В игру он включил и матрешку, которую купили Танюшке и которая до поры до времени просто стояла на окне. Особенно смешно было когда генерал пообещал Матрешке, вольную дать, от крепости освободить за хорошую работу и если она все задания исполнит - генерал же не знал, что в Матрешке есть еще фигурки-помощницы. Надавал заданий, а потом пришел и глаза разинул – И как так успела все, то и быть не может! Воды наносила, спрашивает – наносила, Кудель напряла – напряла. Караваев напекла - напекла. И когда это ты все успела. Матейка хохотал до слез. Хохотал, хохотал и вдруг глядь, - кто-то за спиной вторит. Обернулся   – стоит перед ним вчерашняя девчоночка-невеличка и закатывается руки в бока. И ничего в ней сегодня странного нет. Девчонка как девчонка. Вон и смеется совсем как все зареченские дети – веснушки на носу блещут.
Смеяться перестала, говорит:  - Меня Нелли зовут, я оттуда. – Матейка посмотрел в ту сторону и  крышку открытого подпола увидел. Не удивился, ему в тот момент  показа-лось от чего то   обычным .  И отчего так?
- Матейка. –   кивнул он.  И вдруг застеснявшись этого детского прозвища, добавил.- Матвей
- Знаю, знаю. Я все знаю. – девочка встряхнула головкой,  добавила дунула на непо-слушный локон – Я даже знаю, что тебя  обидели и за что.
Матейка кивнул вновь. Чуть подумал и добавил: 
 - Я мог бы с тобой дружить. Но… -   запнулся, он хотел было сказать про свои глиняные игрушки с которыми они могли бы играть, но вспомнил, что они бесславно погибли под ногами дяди Якова.
- Нелли хмыкнула и вновь сузила глазки. И вдруг без какой то видимой связи, но словно подслушав его мысли  сказала - Игрушки они имеют свойства возвращаться.
- Как так? Разве такое бывает? - усомнился Матейка.
- Бывает! – кивнула Нелли, -   Нужно только закрыть глаза и представить разбившуюся игрушку целой и невредимой. Попробуй…
  Матейка со всей силой стиснул веки.
- Нет, так не годится, ты только закрываешь  и совсем не пытаешься увидеть свои иг-рушки. – заметила Нелли.
- Но откуда ты знаешь?
-Отчего ж мне не знать, я же вижу как ты со всей силы сжимаешь глаза аж за ушами скворчит, да только  и вовсе не для того, чтобы  представить.
- То нужно?
- Конечно. 
- Но крохотное, не могу вспомнить. Могу придумать разве?
- Хорошо. -   Нелли вздернула головку.
Матейка закрыл глаза и постарался увидеть во всех подробностях, - вначале только офицера глиняной армии, невольно галуны на его парадном мундире оказались куда яр-че в, а аксельбанты куда роскошней, медалей куда больше, щегольские сапоги, тонкую саблю.
- Ах! –   услышал  он возглас Нелли  – Поспешил распахнуть веки и стоящего на полу крохотного офицера размахивающего саблей совсем не сломанного, целехонького и сверкавшего всеми красками, как раз такого как представил.
Нелли сделала щелочки глаз.- У тебя  получается.   
Матейка  кивнул головой и тут же попытался воспроизвести образ глиняного крестьянина,  - Вот он какой в рубахе навыпуск, в армяке, шапке набекрень с улыбкой до ушей и все получилось.
Так скоро возвратился к Матейке весь его глиняный люд.
Ошарашено глядел Матейка на это диво – И как это получается?
 Нелли опять сузила   глаза, - Это еще, что, - а потом улыбнулась и   хлопнула в ладоши - Ведь можно еще и так…
 Армия вздрогнула и ожила прямо на глазах восхищенного Матейки. Затрубили трубы, забили барабаны, пушки салютовали приветственно в воздух, маленькие офицеры отда-вали команды, а солдаты маршировали и отдыхали на бивуаках.
Глиняный генерал почтительно отдал честь Матейке и спросил не желает ли Государь начать маневры, а может стоит начать воину с соседним государством. Матейка   опешил, но все же нашел в себе силы ответить, что ни какой войны не должно быть, мир лучше, а вот маневры и учения не помешают, ибо известна старая мудрость – «Хочешь мира готовься к войне» И это правильно. – Генерал снова отдал честь, а глиняная армия трижды прокричала:  Виват! В честь мудрого правителя.
Матейка обернулся к Нелли – Что ж это?
Она смеялась и указывала на выросшие по всей комнате маленькие симпатичные доми-ки. Трубы у них дымили, а подле них бегала и весело щебетала детва. О чем было не слышно, больно они уж были маленькие, но смех звучал беспрерывно.
Крестьяне трудились в поле или кузнецы в кузнеце, гончары ставили посуду, звонари звонили в колокола, а там, уже был  настоящий город с высокими башнями и золочен-ными церквями.
- Ах,   как же это все замечательно, как это волшебно!
Матейка  рассказывал   Нелли самые удивительные истории из жизни своих игрушек и то тут же воплощалось в  жизнь. Она удивлялась и тоже рассказывала всякие разности, что ей приходили в голову, они тоже происходили скоро в глиняном королевстве. Вот это была игра. Но время проходило скоро и вот   за окошком поползли   зимние сумерки. А зашумело где то вдали. И снова восторженный собачий лай. Возвращались хозяева. И Нелли засобиралась. – Ты придешь еще? – она не ответила, только опять до предела сузила глаза. Хлопнула в ладоши и – ничего словно не бывало. Тишь и благодать, в комнате все убрано. Подпольный люк за ней захлопнулся как раз в тот миг когда в сенях заскрипела дверь, звонко звякнула уздечка повешенная  на сенную притолоку.   
 4.
 
Дед Аверьян в этот вечер был явно в духе. Он мастерил Матейке деревянное ружье, строгал, шлифовал, тер дерево о дерево утверждая, что самая лучшая выделка будет только таким способом, выжигал каленым железом нужные отверстия. Работа была ув-лекательная, Матейка не отходил от старика, смотрел как разгорался беловатым цветом металлический шип и как дед ловко орудуя клещами заправлял его в дуло и петли ново-го ружья. Горьковатый, смолистый запах паленого дерева стоял по всей избе. Лукерья пеняла старику, мол дом весь прокоптил, и чего развел такую потеху задаром..
А Аверьян, вот что уж было диво и ухом не вел, отшучивался да сказывал, что «Все мол ладно, а малому то уж нужно подсобить в игрищах». Лукерья дивилась, но больше того не говорила, боясь мужнина крутого нрава. И вот к вечеру когда вся семья собралась у стола дед, бабка, Матейка, тетка Аниска с дятьком Яковом  и Танюшкой из соседнего дома пришли, -  Дед Аверьян  объявил наконец свою смену.
Сие есть великозначимо! – и поднял вверх указательный палец, - Нонече   у   головы был, объявлено было экое дело: В году этом от рождества Господня 1891-го к нам,  Канску великое счастие выпадает. Возвертается  из далеких мест чрез Канск, сам наследник престола, цесаревич Николай Александрович со свитами. И нам сирым, всевышним на-шим господом   то узреть будет удостоено. Вот оно как.
И дальше сказал так,  что он Аверьян сын Трофима тоже к тому приглашен как человек почетный и всеми уважаемый. Приглашен совмести с семейством своим. И потому, чтобы в грязь рожей, не ударить всем готовится нужно, одежды новые шить, другие об-новы справлять, а так же всему обществу держать ответ за дороги мостки разные и прочея, прочея, прочея. А сроку на все дадено, едва несколько месяцев.
Сказал так Аверьян и ложкой деревянной об стол стукнул, чтоб все уразумели важность момента сего.
Сидели все после того словно в рот воды набравши, одна Танюшка  на коленях у Ани-ски елозила и в материн подбородок соленым огурцом тыкала.
- Да уймись ты, дитя непутевое, - гаркнула на нее Аниска. Танюшка гнусаво захныкала.
Лукерья запричитала – Ой люди добрые и что делать то будем, ведь все порушено и по-топлено.
-Цыц – крякнул Аверьян и добавил, -   окромя дорог, община еще решила камены ворота с флюгелями ставить на подъезде к Канску, что бы как у Кремле. Так тот  камень тоже нужно подать вовремя.
- Ой мать моя заступница, что на свете то делается? И видное ли это дело сам наследник ампиратор катит. В прошлый раз когда генерал из Петербурга проезжал, ой как спужа-лись…
- Цыц говорю! Ты сама своим разумом куриным пораскинь то, нешто генерал какой-то, а то Государь, наследник, Его Высочество. Во где геройство! Тут постараться надобно. Но все в руках божьих! Бог даст, не хуже чем остальные встретим, и проводим подобающе. А пока сбирай мать со стола, нам покумекать с Яшкойкой, о чем нужно.
Матейка с жадностью внимал той беседе, что шла промеж деда и дядьки. Ему как муже-скому полу было позволено присутствие при столь важном совете. Дед говорил разли-висто, важно, а Яков скособочив спину записывал что то в шелковую тетрадочку. – Да ты поболе пиши, что теса ядреного надобно, ведь царь едет, а не петушок какой горло-панистый из Петербургов. – Яков соглашался, кивал головой и аккуратным ровным подчерком ставил на бумаге ряды цифр. Что-то считал, спрашивал сладеньким, ничуть не настоящим голосом. – А вот здесь как быть Аверьян Трофимович? - Дед отвечал весь преисполненный собственной важности и поучал зятя, тот терпел.
Матейка благоговел, сие событие виделось ему преисполненным особой важности и  значения, и то что он находится здесь  тоже  представлялось исполненным смысла, чем то если не очень большим, настоящим, ядреным, - отчего стоило жить на белом свете и терпеть   несправедливости и попреки. Так он сидел долго и глядел то на деда то на дядьку, пытался понять суть их разговора, и представлял, с каким интересом его рассказ будет слушать девочка из подполья, возможно, она тоже удивится такому событию. Это, пожалуй, больше всего занимало его. И он уже представлял, как сообщит подпольной подружке о сем  событии.  Он тоже будет важным и движения его будут многозначительны. Он тоже как дед поднимет вверх палец и скажет: Сие есть великозначимо! Вот как! Не иначе.

Нелли пришла на этот раз ночью, когда все в доме уже спали. Матейка услышал вначале тихий стук, потом голос – Матейка иди сюда. Мы отправляемся в гости. – Он едва успел добежать до кухни, как почувствовал теплую руку девочки, она потянула его вниз.
- Не зашибись, здесь темно.
Вначале на самом деле было не только темно но еще и тесно, но потом оказалось, что они идут по широкому   коридору, который не был освещен, но от того, что ни руки не одежда больше не задевали стен, думалось, что помещение все увеличивается. Несколь-ко раз матейкиной головы коснулись свисающие сверху невидимые корни растений, шарахнулся между ног юркий зверек, легкие крылья овеяли лицо холодком . Раздали невнятные стоны.   – Дедушка говорит, что это стоны грешников. – услышал он голос девочки, - А если остановится, то можно даже услышать как трещит адское пламя. Тише нужно замереть и даже не дышать. Вот слышишь. – Нет.- А вот опять сейчас? – он почти ничего не слышал но все равно было страшно. Они шли в полной темноте и Матейка не представлял куда может привести их дорога, разве только в пещеру. А еще  может быть? Он подумал и почти сразу же увидел свет, вначале, маленький чуть заметный, как звездочку на темном небе, затем все больше и больше.  Там должно быть очень большая пещера – опять подумал он.
Но ничуть не бывало. Зашелестела под ногами вольная трава, запахло цветущим садом. Тяжелый шмель прожужжал над светлым цветком. И огромный цветущий мир обру-шился на Матейку многотонной громадой. То был неведомый мир.
 Они стояли на вершине большого, сплошь заросшего белыми цветами холма и смотре-ли вдаль где до не скончания виднелись зеленые долы, светлые рощи и маленькие свет-лые жилища людей похожие на кукольные, виденные им где то в книжках купленных еще отцом или открывшийся в игре придуманной Нелли. Он зажмурился, переполнен-ный весь ощущением широты и восторга. Ему захотелось бежать куда то туда навстречу неожиданному и чудесному, лететь, спешить.
Нелли засмеялась глядя на него - Пойдем  это бесконечно – рука Нелли коснулась запястья Матейки, - Пойдем!   И они взявшись за руки, чуть приподнявшись над лугом бе-лых цветов плавно словно мотыльки заскользили вниз. И Матейка тому ничуть не уди-вился, полет казался ему в тот миг самым обычным делом. Это походило на сон, кото-рый он видел уже неоднократно, но только сейчас это было наяву.
Когда их полет закончился, Матейка и Нелли очутились на полянке под сводами крон   неведомых  деревьев.  На нижней ветке, сидели две птицы с роскошным серебристым опереньем, они были  похожи  на попугаев, но вдобавок и с павлиньим хоть и значи-тельно укороченным  хвостам. Птицы приветливо глянули на детей. Одна из них, смеш-но наклонив голову, произнесла:  Мы рады вас видеть! А вторая, столь же смешно скло-нив голову в другую сторону, добавила: Что-то вы давно нас не посещали?
- Нужно поклониться – шепнула Нелли, - Это стражи здешних мест.
Матейка церемонно наклонил голову и отвесил поклон, с тем видом, что он был давно обучен дворцовому этикету. А потом вдруг спросил, - Отчего же давно, разве я тут был. – птица посмотрела на него внимательно, но ничего не ответила, а Нелли  его дернула за рукав, а затем приложила палец к губам Шшш...
Матейка обернулся, желая еще раз посмотреть на странных птиц, но птиц больше не было, стояли два мужичка, совсем обыкновенные в портках и рубахах поверх подпоясанными. Хотел было спросить у Нелли, увидел улыбку и взгляд озорной.
Дальше они бежали по тропинке, ведущей вглубь леса. Бежали и на встречу к ним выходили разные звери белки, лисицы, олени, даже медведи и тигры. И все были очень добры и внимательны ничуть не пугали детей своей величиной и силой. Матейка и Нелли качались на толстых сучьях деревьев сплошь опутанными лианами, благо они не могли упасть и расшибить себе носы, ведь тут в этом мире они умели летать. Купались в прохладных ручьях, восторженно визжа и плескаясь. Залазили высоко на деревья и радовались, что земля столь обширна и добра, лакомились различными плодами, росшими в изобилии. А потом летели над землей и с удивлением и радостью взирали на вспаханные поля, цветущие сады, крылья ветряных мельниц и восторженно приветствовавших их внизу людей. Так оно было.
А потом он проснулся в своей постели вовсе не понимая был то сон или явь. В окно уже во всю светило солнышко, хата была вновь пуста и блаженно мурлыкал привалившийся к его бочку кот Василий. Ах, какие все пустяки, - как будто говорил он – разве что-то может быть лучше хорошего сна. И Матейка рассмеялся. Он быстро подскочил, оделся и побежал на улицу, где огромной деревянной лопатой вычистил от снега все подходы к дедовскому дому, ничуть не хуже чем Нелли до того убиралась в избе.

Матейка наконец рассказал Нелли новость о приезде в малый город цесаревича. И - ничего. Девочка лишь равнодушно сузила глазки и тут же начала говорить, что они идут вновь на Берег Веселых озер, так она называла то место которое они посетили минувшей ночью.
Матейка был немного обижен и потому совсем невнимательно слушал Нелли. – Но от чего ты не удивилась? - спросил он наконец.
- Но разве есть удивительное, что правитель приходит к своему народу.
- Да но ведь это сам царь, ни губернатор, ни градоначальник?
- Мне кажется у вас слишком много правителей.
- А у вас разве не так.
- Нет, не так, у нас есть только старейший и он всегда с нами, близко и всегда знает, что происходит в его вотчине и если нужно он всегда оказывается рядом.
- Но если война, на вас нападут враги, что станете вы делать без предводителя?
- У нас нет врагов и нет войн, мы научились жить в мире и не раздражаться из-за пустяков. Ведь из-за чего происходят войны и разные споры – кто-то хочет большего для себя и совсем ничего для другого. У нас этого нет, все понимают, что и ближний достоин всех тех благ, что есть у тебя и все думают о другом.
- Что у вас даже споров не бывает?
- Нет, а зачем они когда все друг друга понимают?
Матейка задумался, ему как то не представлялась жизнь без споров и горячих желаний, даже в своих играх с глиняными игрушками он всегда кого-то назначал на роль злодея, а потом все добрые люди боролись против него и одерживали победу. А сейчас оказывается, что можно и по-другому. Но разве так интересно? – он молча размышлял, а маленькая девочка из подземного мира вела его за руку по темному мрачноватому коридору.
Наконец мягкий сиреневый свет подпольного государства весело плеснул свои нежные лучи прямо в  глаза, это было так хорошо, так изумительно хорошо, странно и радостно. И этот свет, и чарующий аромат мигом захвативший все пространство вокруг, утверди-ли его в помыслах о счастье. 
  Снова журчали ручьи, снова манили тенистые рощи, кружились стрекозы и пушинки крохотных мотыльков спускались на руки. Ах до чего все было хорошо. Он приподнял-ся на носочки, весь пропитанный этим чувством, вытянулся, поднял вверх руки и вдруг подумал: Как же изумительно в этом мире, может и права эта странная девочка. Здесь все значительно лучше, краше.
Они поднимались все выше и выше, а внизу был яркий разноцветный мир.
 Когда они наконец опустились Матейка с удивлением глядел вокруг. Он никогда не видел ни таких деревьев, ни цветов, деревья были просто огромны, верхушки   терялись высоко в небе, цветы   с человеческий рост и Матейка легко бы мог приспособить светлые колокольчики вместо шляпы, а росой, собравшейся на листьях, мог бы в знойный день удовлетворить жажду. Но пить ему не хотелось ему хотелось.  Он слышал, как между собой возбуждено говорили птицы, отчего то ему казалось, что он понимает их язык. То и дело из кустов высовывались любопытные мордашки лесных животных. Матейка вздрагивал, но   был уверен, что они не причинят вреда и обращал на них внимания ничуть не больше, чем мы обращаем внимания на сидящую на завалинке кошку или на взлетевшего на плетень петуха.
Они вышли на берег большого озера, закрытого со всех сторон стеной леса. Гладь озера была удивительно спокойна и приятна глазу, а раскидистые кроны огромных деревьев создавали над ним как бы шатер. Это удивило Матейку, заставило внимательно присмотреться к открывшемуся виду. Вдоль берега везде где видно было глазу плавали светлые птицы, в этом тоже была особая прелесть. Матейка было хотел сказать об этом девочке, но она куда то исчезла, тогда он сел прямо на береговой песок и стал глядеть на воду.   Вспыхивали чешуйки всплывавших рыб, птицы взмахивали крыльями, ветерок бренчал в удивительные камышовые струны, и вода нежно ударялась о берег. Крохотный рачок тащил к воде длинную соломинку. Она была велика, но он тужился и заходил со всех сторон и наконец то сбросил ее в воду.
И тут его кто-то окликнул его.
Матейка оглянулся, вздрогнул и вдруг закричал со всей силы и бросился навстречу стоявшей на берегу женщине, - Мама, мама, мамочка! Милая мамочка, я знал, что ты не умерла! Я знал! Я даже очень знал!
- Матейка – Катерина нагнулась, чтобы подхватить сыны. Да это была она.   «Солнышко мое!» «Сыночек, кровинушка! Счастье мое ненаглядное!»  Он открыл глаза. И солнце заслепило в его ресницы. Захватило его всего. Он не видел ни чего кроме сияния. 
Нет, Катерина вовсе не утонула в мутном неприветливом Кану, не была похищена цыганами. Вовсе нет. Рожденная подпольщицей она не могла существовать без любимого человека, отца Матейки, сгинувшего в ангарских степях Федора и задержись еще хоть маленько во внешнем мире, она бы умерла и лишь только жизнь возращение в Край веселых озер продлило ее жизнь, хотя и не позволило видится с сыном.
- Ведь ты знаешь, что я жива, что я рядом с тобой – говорила она Матейке.
- Знаю – кивал грустно он, Но мне так хотелось бы быть с тобой. Очень, очень хотелось.
- Ах бедный мой сынок – обнимала она его. – Ты просто верь в то что я у тебя есть. И никогда, никогда не оставлю тебя в несчастье.
Он размазывал слезы и говорил, что верит, но все равно упрашивал мать вернуться с ним. На что она, только грустно качала головой.

5.

В другой день они с Нелли, вдруг оказались в пещере, сплошь усыпанной разноцветны-ми камнями. Может они и были драгоценными, Матейка этого не знал. Им просто дос-тавляло огромное удовольствие перебирать эти кристаллики, выкладывать из них узоры. Они сидели долго разлаживая блистающие в неярком свете каменья, искорки синего, красного, зеленого приятно грели их воображение. Узор на полу пещеры все разрастался.  И вдруг – Ах!  Сердце едва не выскочило у него из груди -  из глубины пещеры, из самой темноты на него посмотрело чудовище. Ужасное, мерзкое, порытое грязной рыжей шерстью, с кровавыми клыками   и длинной шеей извивающейся как змея. Будь он один, он наверное бы бросился   бежать, но рядом была Нелли, которая как бы под его защитой. И он остановился и сказал тогда – Не бойся и не оглядывайся, но кажется за тобой чудовище и очень большое и страшное.
- Хм, - сказала Нелли и вновь сузила глаза, - Я разве не говорила, что чудовищ у нас нет.
Матейка удивился и недоуменно посмотрел на Нелли.
Чудовище между тем рыкнуло и сделало шаг по направлению к детям.
- Ой, мамочки! – Матейка бросился наперерез – Беги что есть мочи. Беги! 
А в ответ услышал   – Смех, звонкий девчоночий смех. – Ах, Матейка! – и дальше – Де-душка полно дурачится, разве можно так с друзьями? –Матейка оглянулся на Нелли – она улыбалась, а потом посмотрел на чудовище, но чудовища не было, а вместо него стоял сухонький старичок в армячке и смущенно улыбался. – Матейка, Нелли взяла при-ятеля за руку. – Познакомься, это мой дедушка. Он просто считает, что жители Верхнего мира любят пугать и пугаться.
- Все такусеньки – весело сказал дедушка. Мы то у них лешие, то домовые, кикиморы всякие - злые и неугомонные и вовсе непонятные пакости строим.  Там судят по себе и всегда предпочитают страшилищ. Вместо рук своих и души ведомой, полагаются на недобрые выдумки. Ат в глубину нужно идтить, в неведомость. Лечить, язвы рубцевать, души из темноты выводить. А то хоть под солнышком, а слепее кротов. На богатства все надеются, а богатства они тьфу от невежества. Дворцы оно и силой мысли построить можно, не надо в том железной подмоги. Кто им это объяснит все и в толк не беру.
- Ах дедушка, Матейка наверняка, ничего не понял из твоих слов. – сказала девочка. – Не пугай его, а еще лучше покажи свои чудеса и Голубые пещеры восторга.
Старичок весело захихикал и повлек детей в глубь подземных переходов.
Матейка и впрямь не понял загадочные речи старика, он скорее почувствовал, что бояться ему нечего, стоит только радоваться и восхищаться  подземными красотами которые открывались перед ним  - бесконечными коридорами выложенными самоцветами, подземными реками и озерами, загадочными лабиринтами. И они вышли в круглый зал, сплошь выложенный голубыми каменьями, излучающими загадочный нежный свет, словно дворец, только в сотни раз больше, словно сон только в сотни раз реальней.
 Зрелище потрясло Матейку – все переливалось и веселило глаз. Текли подземные реки, прозрачные озера заполняли пространство огромных пещер, грохотали водопады, а по берегу ходи огромные животные похожие на уже вымерших ящеров, но добрые и доверчивые, их можно было погладить и даже покататься.

Прогулки в подземный мир стали частыми. Игры и беседы с Нелли, едва ли не целиком завладели его сознанием. Там он чувствовал вполне счастливым. На верху, у деда Аверьяна, тоже было все спокойно, конечно случались ссоры с въедливой теткой Аниской или с кем-то другим, но никогда по вине Матейки. Впрочем, эти ссоры стали казаться настолько пустяковыми, что, когда случалось Аниска выговаривала Матейке за какой-то оступок, он только пожимал плечами и говорил печально «Разве в том есть грех?» - Аниска слыша ту речь обычно долго моргала глазами, видно что-то не соединялось в ее глупой голове, а потом и вовсе замолкала. Но так было только до поры.
Скоро в Канске наступила весна, начались приготовления к приезду наследника российского престола цесаревича Николая, будущего царя Николая II. Крестьянам окрестных сел было наказано навозить земли и каменьев для строительства дамбы от берега Кана до самого города, конец той дамбы должен быть увенчан триумфальными воротами. «Надежу земли русской» - как называли цесаревича   в городе, ждали с великим нетерпением и радостью, была от того, и надежда возвысить свой город и обрести иной достойный удел. Все говорили: «А вдруг? А вдруг? А вдруг?» и преподносили новости одну фантастичней другой.
Дальше всех пошел Софрон – городской юродивый тот, что петухом кричал на больших канских ярмарках. Однажды он заявил, что царь едет прямиком в Канск, чтоб новую столицу тут поставить. Мол устал он от Петербургов всяких, империя большая, а до народа далеко, а тут мол все в самом центре будет. Вот только воцарится все и завертится, совсем по-другому. Что смешно, находились люди, которые верили этим небылицам, так что городским головам и просто умным людям приходилось только отбиваться, что ни день новая побасенка, али подробность уже бывшей доселе.
Но дамба строилась, возводилась арка, ладились мосты, дороги поднимались, несколько новых домов вдоль них сотворили. Аверьян Трофимович в то время по своему разумению и хватке заправлял в Заречном, за старшого шел. Его вклад в строительстве был весом, и это виделось. Не раз Матейке, приходилось на дедовской телеге добираться до перевоза в народе прозванного Братским, переправляться через Кан и даже по силам участвовать в строительстве дамбы. Многие мальчишеские головы были взбудоражены тем строительством, носили узелки с продуктами своим родителям, подмогали по малому, а то и просто слонялись рядом со стройкой. – Виданное ли дело такая махина возрастает, такая смена идет. С этими мальчишками Матвей тогда и свел знакомство, - Роман Переверзев, Ленька Лапушкин,  другие кто. Все ладненько, да был там такой Ризька Развертаев,  добрый оголец, так как тот устроился, - идут хлопцы несут снеди всякие строителям, кто вместе, кто поврозь, так вот на тех кто поврозь Ризька с пастушьим бичом выходил и отбирал все враз. Пострелята не терпели, в ватаги против него сгружались, так он их по одному их перелавливал. Вот пришлось с тем Ризькой Матейке и встретится. Бежит он, стало быть, к парому, где его и таких же как он, паромщик, тож Матвей дожидается. А тут как из-под земли Ризька плеточкой помахивает. Ну что говорит малец, что там у тебя ести. Матейка узелок за спину и молчит сопит только, слезы в три ручья, но не отдает. Ризька знай себе похихикивает да и говорит Давай побыстрее что ты супротив меня ведь червяк, я казацкого роду племени, а ты я слышал и вовсе ненашенский из подпольников-нечистиков вышел. Ох и взбеленился Матейка, даром что мал, разбежался да головой в пузо обидчику. А тот стоял на самом бережку Кана-реки, на правом тот что повыше и  вот он  скувырнулся полетел на низ   в воду. Орет, летит репейник сухой сбирает, быть может и зашиб что, а Матейка   к парому бежит, где уже остальные ребята заждались. Те смеются его рассказу, Ромка аж в ладоши хлопает, а Ленька по паромному настилу валяется. – Да ну этого Ризьку, поделом ему будет.
Но вечером является в дом деда Аверьяна, вот этот самый Ризька со своим отцом богатым канским мужиком и криком кричит, что Матейка с компанией избил его. Виданное ли дело шестилетний избил четырнадцатилетика, дед Аверьян даже ухмыльнулся заметно тому. А Ризька кричит не унимается, голосит мол он бил, подножки ставил, да каменьями кидался. Матейка растерялся говорит, - да как же это так ведь он продукты, что на дамбу носим отнимает, да еще плетьми грозится, раз всякий. Сказал и испугался, на него еще Ризькин отец прикрикнул. Да как ты смеешь моего сына так порочить виданное ли дело что бы Фаходин на разбой пошел, мой хлопчик смирненький и во всем послушный. Ризька и точь словно ангелочек крылья сложивший ручки сложил, ссилил, лишь сияния вокруг головы не хватает.
 Все так батюшка – говорит. Матейка молчит знает что не поверят, да еще тетка Аниска из горницы выскочила да завела свое: Я вам говорила тятя, говорила неслух растет да вахлак последний. Виданное ли дело так мальчищечку искалечить, - говорит, да с поло-тенчиком к Ризьке, его рисованные синяки стирать, тот отстраняется, а она нет лезет, Ризька аж дрожит, что обман раскроется, а Аниська не унимается – Вот жалость так жа-лость. Вот вырастит, не иначе убьет кого, бисово  семя.
Тут дед цыкнул на нее и она убралась в дом. Перед Ризькиным отцом он не заискивался, хмуро сказал, что все решит сам, отвесил Матейке затрещину и тоже в дом послал. Ма-тейка думал, что уже запропал. Но вернувшийся в дом дед был весел, даже лучики за-светились вокруг его глаз. Он подозвал Майтеку и неожиданно обнял его. – Ох и поте-шил   знатно. Так ему и нужно пройдохе. Знамо он пройдоха, да и отец его не лучше, все побольше урвать норовит, общество обжулить. Но как же ты с таким верзилой то справился, вед он как мужик добрый? – Матейка рассмеялся такому обороту дела и рассказал, не скрыв ни чего. Дед беспрестанно смеялся, а потом все же сказал, чтобы Матейка пока из дому не выходил, ведь он обещал Фаходину, что знатно накажет внука. – Так что погодь маленько, там дело видно будет.
6.

Уже шел июнь месяц, скоро должен был прибыть кортеж цесаревича, и Матейка заволновался, - А можно ли будет ему…?
- Там видно станется. – ответствовал дед. И как бы сам для себя. – Знамо государя надо знать в лицо.
Так говорил дед, но к концу июня, все сменилось, Аверьян был так занят, что вовсе не ночевал дома, украшался и ремонтировался паром, устанавливались шатры на переправе, укатывалась на дамбе дорога. В доме на правах старшего мужчины командовал дядька Яков. Он был суров и чаще всего нетрезв. Обладал он практической сметкой, был вороват и о душе и чувствах имел очень отдаленное представление. Присутствие Матейки его раздражало, а если же появлялись какие-то проблемы, связанные с племянником, то это и вовсе доводило его до кипения. Вечером, перед тем как должен был приехать наследник, дядька Яков обнаружил на Танюшкиных ладонях красные пятна (после оказалось, что это краска), так он объявил, что Матейка поцарапал девчонку в кровь и отхлестал мальчугана так, что бабке Лукерье пришлось с ним отваживаться. И мало того Матейку заперли на ночь в темнушку, что в сенях, едва кинув одеяло. Так он и лежал на крышке большого ларя из-под муки и смотрел в потолок. Висели над ним прошлогодние березовые веники, пучки душицы, тысячелистника, еще каких-то трав, висела паутина с застрявшей прошлогодней мухой, стояли банки с топленым салом, медом, разные мешочки да туески. А он лежал и думал, что дядька Яков ни за что не позволит ему взглянуть на цесаревича, не позволит быть на «судьбоносной встрече», как говаривал дед Аверьян. Это разрывало его сердце, слезы текли сами собой. Незначимы были обиды, не важны побои, а лишь понимание, что ему не придется увидеть Государя наследника жгло и мучило   больше всего. Отчего то ему казалось увидь он Николая и больше не будет в его жизни ни проблем, ни сложностей, ни каких мучений других. И он плакал. Наступил день его не открыли, хотя он стучался, все просто забыли об его существовании. Он слышал, как вышел во двор почесываясь дядька Яков, как запищала Танюшка, как куда-то запыхавшись побежала бабка Лукерья. Да о нем никто так и не вспомнил, он продолжал сидеть под замком, когда все ушли из дома.
Нелли появилась как всегда неожиданно, откуда он и вовсе не заметил, к некоторым чудесам происходящим рядом с ним он уже начал привыкать и потому вовсе не удивился тому. Появилась и молча присела на небольшую скамеечку у мучного ларя рядом . Она сидела и молчала. Матейка видел ее, но утешить уже не могло даже присутствие девочки из подземного мира. Слезы текли и душили словно сами собой без остановки. Она сказала, что они уже давно не играли, но Матейка не обратил на то внимание. – Ах глупости, глупости все, когда ему не позволят выйти, не позволят хоть одним глаз-ком посмотреть на русского принца, увидеть знатных генералов, двор цесаревича, -  все полный вздор. Как будет смеяться над ним тот же Ризька. Как будет… Ах невозможно!
Нелли потянула его за руку – Пойдем.
– Ах, зачем и куда можно пойти из закрытой комнаты. Да и к чему если ему, то недозволенно. Ах, право!
Он представлял уже как Государь наследник, облаченный во все пышные наряды всту-пает на устланный коврами паром, как директор городского банка Иоким Шахматов важно выпятив грудь с дорогими часами на цепочке, несет навстречу гостю румяный каравай с вышитым рушником и фаянсовой, тонкой работы солонкой по  самой середке. Вот он кланяется и говорит елейно «Откушай Государь!» – Ах, мамочки, ах, боженька ты мой, он не увидит это. И за какие такие провинности особые. Ведь нет того. Он же старался, а вот как вышло. Отчего же, отчего же все так несправедливо устроено. Разве он не жаждал всем сердцем, не стремился к тому. Но прилагал все усилия, все старания, чтобы по-другому то и не было. Почему же Ризьке, этому слюнявому, гадостному Ризьке,  будет позволено, а ему нет. Хотя он помогал, очень помогал, бегал каждый день на постройку дамбы и даже рабочие его знали, приветствовали как, друга, как сотоварища. Отчего же? Отчего же за него никто не вступится, никто не замолвит слово и как же такое могло быть дозволено. – обливаясь горькими слезами он зарылся в мешок с сеном, служивший ему подушкой. Ой мамочки!
Нелли покачала головой – Дороги всегда найдутся, лишь нужно очень этого захотеть. – она протянула ему ладошку – Держи, это должно помочь.
Он всхлипнул, рыкнул что-то неподходящее и тоскливо поглядел на Нелли. На ее узкой руке посверкивал светлый металлический предмет.
- Что это? 
- Вещица, которая может исполнять желания. Но не просто желания, а те самые без которых тебе и жизнь не мила.
Матейка вздрогнул – Неужели я могу пожелать все что угодно, и оно исполниться.
- Все что угодно не исполнится, только то, что прочувствовано сердцем, в душу тебе запало. А иначе нет.
 Взгляд его взволновался и розовые бутоны потекли по щекам он протянул руку.               
Она сузила глазки до маленькой щелочки. – Но ты должен знать, что пока она у тебя ты все время будешь по ту сторону мечты.
- Что это значит?
- Не знаю Мне не сказали…
- Кто не сказал?
 - Не сказали.
Матейка все еще лежал на ларе из-под муки, но рядом уже никого не было. – Неужели приснилось? Руке было холодно. Поднес ладонь к полоске света пробивавшейся сквозь щелку – вздрогнул, - на его ладони светилась желтая до блеску начищенная пуговица, странная, незнакомая пуговица с вензелем. Он вздрогнул, - Ах неужели! Пуговица была тяжела и от нее исходила какая-то неведомая сила, которая завораживала и тянула с необыкновенной остротой.   Он сжал ее до боли, до невыносимой боли, до полного онемения и вдруг вскрикнул…

Он стоял  среди толпы народа чинно прибранной,   у перевоза Братского собралась, а впереди уже коляски и кареты рессорные с дороги съезжают, таких Матейка и отродясь в городе не видел. Народ тут давай кричать и шапки подкидывать. Все перегородили. Сунулся Матейка туда, сюда, - только спины одни видит. Ох, как досадно быть рядом и ничего не разглядеть. Мальчишки те на заборе тоже голосят вовсю, ему уже и не подсунуться некуда, поздно прибыл. Он туда-сюда, все испробовал и не получается. Увидел меж спин просвет и шасть туда. Ан нет. И вот его уже кто-то за ухо держит. - Попался нечистик. – глянул –  Ризька . – Ой как худо, не вывернуться. – Что –   государя зреть за-хотелось? Ан нет, не про вашу честь, я вас сейчас любезнейший вот так ухи надеру, чтоб неповадно было в другой раз. – Сказал и   подлюченько ухмыляется. – другой рукой шапкой машет и впромежку – Ура-ааа! – кричит, а потом шипит, -Нечистик, вот напрягусь и из тебя дух и выйдет, никто не заметит.   
Тут Матейка изловчился, да – Цап. -  обидчика зубами во всю руку. – тот аж подпрыгнул, да так гаркнет, да так что половина сходящих с колясок господ в светлых словно армейских мундирах, взгляд в его сторону обратило. А Матейка, - стрекоча задал. Бежит, Ризька за ним по пятам, руку укушенную выпятил. Тут уже не до раздумий, кинулся Матейка меж ног встречающих, лупанулся кому-то в живот, глянул, а это дядька Яков, — Вот уж, не везет так уж точно, не везет, видно та пуговица не совсем исправная решил. – Яков аж рычит от злобы. – вывернулся - Куда бежать? – Тут Ризька там дядька Яков от злобы белый. – Ой! боженька, что же будет! – бежит напропалую лишь бы отстали. И вдруг - Ать! – его опять его опять кто-то за шиворот держит. Он так и этак – ничего не получается. – глянул, а он среди тех господ в белых мундирах. Цесаревич стоит рядышком тоже в мундире и благожелательно улыбается, бородка у него, что на портрете, не узнать нельзя. А держит Матейку жандарм местный дядька Панкрат, к нему другие бегут жандармы, чтобы поскорее убрать с глаз царских. А цесаревич им ручкой машет – говорит – Отпустите, больно уж забавный постреленок. Хочу с ним перетолковывать. Подвели Матейку, цесаревич его по голове погладил, ласково так потрепал, говорит – Здоров брат! – Матейка весь скукожился, вспомнил, что на нем всегдашняя стираная рубашонка, да штаны в заплатах. – А Государь наследник уже спрашивает – как   зовут, да от чего бежал так шибко, - Матейка и вовсе опешил. Хорошо на выручку жандарм тот же пришел, дядька Панкрат говорит: - То дело не мудреное, это Матейка внук зареченского старосты, сирота значит, а бежит он вот от тех двух супостатов - и машет в сторону, - что за ним гнались.
Матейка голову поднял а там другие жандармы Ризьку с Яковом держат.
Цесаревич смеется и  обнимает Матейку, - вот как значит братец, обижают они тебя? А отчего же обижают? – и тут что-то Матейку в руку кольнуло и больно, разжал Матейка руку пуговицу увидел, глянул, а она точь-в-точь как на царском мундире, отчего это, д толе вроде и не было. Держит Матейка пуговицу и молчит как застывший. – Государь тоже на пуговицу посмотрел удивился, – Так это моя же пуговица, видно камердинер плохо пришил, потерял я, - глянул на лацкане точно пуговицы не хватает.  - Теперь все ясно ты нашел пуговицу и хотел вернуть государю своему, а они мешали. Ведь так?
Матейка молчит, дядька Прокоп подсказывает, - Так, говори. Да целуй ручку государю. Не стой как истукан. Хоть головой кивни. – а сам ему уже голову рукой гнет.
 - Ну по сему, - улыбнулся Государь наследник, -   Дарю я тебе эту пуговицу и мало того наказываю больше этого чудного мальчугана и пальцем не трогать, как он есть с сего дня мой крестник. А посему препятствий ему не чинить, в учебе, в воспитании помогать, на полный пенсион взять, а как в лета войдет к себе возьму в Петербург-город, учить буду и к хорошему месту пристрою.
Сказал так и народ весь обомлел от дела того славного, трижды Ура прокричал. И гимн славный российский вроде сам завелся
Боже царя храни! Силы державные!
Вот как радостно! А когда гимн окончился жандарм спросил у Государя как с задержанными быть, то есть с Ризькой и Яковом. - Гони их в шею. –  ответил цесаревич.
- А может быть батогами, - Да нет пусть празднуют, они без того наказаны. – глянул а Ризька с Яковом в пыли на коленях валяются. – Прочь их видеть больше не могу. – подошёл к Матейке, за тем уже стояли счастливые дед Аверьян и бабка Лукерья, - подошел и взял его за плечо. – Ну вот братец, сейчас все в твоей жизни будет по-другому. Подрастешь, непременно приезжай ко мне в Петербург. Так приедешь?
- Приеду непременно Государь.
- А ты оказывается умеешь говорить?
- Умею Государь
- Вот и хорошо. Так не забудь, я до тебя нарочного пришлю.
- Не забуду Государь. Я всегда буду помнить.


Делегатская 42 и другие годы.
 
Должен согласится, что двум старикам совладать с капризным ребенком с многими запросами было сложно.
Вот сидим втроем с пришедшей соседкой тетей Фросей играем в карты («гуляем у карты»- говорит бабушка Устинья). Да как «гуляем», я кладу карту наобум, а остальные должны делать вид, что я бью их карту. Но тетя Фрося с таким раскладом не соглашается, чисто из озорства говорит, - Все я выиграла!
Да как же такое может быть! Такого не может быть! Я всегда побеждаю! Всегда выигрываю! А ну ка скажите мне, что вы пошутили! Скажите, что это неправда?
Тетя Фрося пожимает плечами, - Я выиграла вот посмотри какие у меня карты.
Сопение переходит в слезы, слезы в крик и наконец я оказываюсь на полу, бью ножками и со злостью вкручиваюсь в застланные половицы.
Бабушка Устинья подскакивает, - А где-то у меня розочки были (в смысле розги, прутья из метлы), Вот урос и прекратиться
Урос и правда прекратился, особенно спокойно стало на душе, когда в сговоре с дедом, мы поломали те «розочки» и сожгли в печке.
Было это давно еще в деревне, но бабуля часто поминает мне тот случай. Сейчас я уже много преуспел в игре в карты, знаю масти и старшинство. Но дед играет еще со мной с оглядкой на тот случай. Проигрывать мне ой как не нравится. Но я уже не сержусь. Не сержусь и за то, что в долгие зимние вечера с дедушкой в подкидного дурака играют взрослые. Это обычное времяпровождение, игра в дурака, да курение табака, извлеченного из шитого кисета. На курево идут и газеты, и листочки от численника (отрывного календаря). Вот дед расправил листочек, согнул лодочкой и сыпет понюшку, скручивает, смачивает кончик языком, раскуривает и тогда уж кладет очередную карту. – Бью! Крести, дураки на месте.
Потом если партнеры по игре остаются, - ужин, и непременно, бабушка Устинья нальет из большого двухведерного бутыля браги, настоянной на черемухе, резкой и душистой. Дает и мне лизнуть, но не много. Дед гоношится за столом, значит уже отпробовал, вначале разговоры, а потом длинная застольная песня, всегда одна и та же «Катюша»
                Расцветали яблони и груши,
                Поплыли туманы над рекой.
                Выходила на берег Катюша
                На высокий берег на крутой.
Я в это время был предоставлен самому себе, Или крутил фильмоскоп с одними и теми же диафильмами, рисовал, переживал что ему никто не читает новую книжку, старая «Конек Горбунок» истрепалась и куда-то исчезла, найти ее не получалось. Конечно мог просто сидеть на стареньком деревянном диване, который стоял в деревне на входе, а здесь у печки, бабушка Устинья любила после дневных трудов полежать на нем погреть старые косточки.  Я просто сидел, смотрел вначале на игру, слушал дедовские изречения о Сталине и былых временах и подчас сочинял про себя какие-то чудные истории, не создавал ни каких хлопот.

Самое неприятное началось к лету, когда внук, то есть я взялся то и дело убегать на речку. Мало там какая оказия может произойти, родителей рядом нет, а ты отвечай. 
Играть по Делегатской было не интересно. С местными мальчишками я поссорился.
Играть в войнушку конечно было неплохо, но было и заманчиво примерить принесённые отцом из утиля, где он работал, солдатские пилотки, ремни, а то и погоны. Однажды я желая удивить уличных заводил решил появиться на улице напялив это все на себя.  Они, недолго думая, окрестили меня бравым солдатом Швейком. Про Швейка я ничего не знал, но это было обидно, и обидно было еще от того, что ребята оказались злопамятны и продолжали меня называть так всякий раз едва я появлялся на улице. На улице я больше не появлялся, предпочитая занятия дома, дома меня тоже постоянно пилили за мусор. Вот тогда и появились мои долгие уходы к реке. Тогда на реке было много маленьких островочков разъединенных мелководьем. Островочки были абсолютно не проходимы, вездесущий тальник здесь рос так густо, что представить, что ты заплутал где-то в лесах Амазонии не составляло труда, нужно было идти медленно и с опаской, ветки так и хлестали в лицо. Кого-то из ребятишек я не помню, но похоже, что тут я все же был не один. Изготавливали из гибких прутьев луки, выстругивали стрелы и шарахались по этим прибрежным «джунглям», иногда пекли картошку, ставили немудренные снасти, мечтали о дальних странах. Иногда забирались в лодки, привязанные тут же на берегу, и  сидя там рассказывали всякую всячину, - как мы вдруг поплыли, как на нас напали акулы, пираты, нахлынули прочие удовольствия бродячей жизни. По сути, никогда как следует разыграться не получалось, взрослые запрещали разводить костры, взрослые гнали с лодок, иногда пугали пьяные компании, а иногда на берегу появлялся мой дедушка, брал меня за шкирку и тащил обратно домой.
Убегал я и дальше, за железнодорожное полотно, в рощу собирать подснежники. Одному идти не хотелось, уговаривал кого-то с улицы. Не знаю, как относились к этому прочие ребятишки, но у меня это занятие вызывало подлинный восторг, возможно я просто отрабатывал заложенное мамой. Когда мы с ней появлялись на лесной поляне, она с таким восторгом воспринимала все на свете, все что связано с деревней, связано с лесом, рекой, что я загорался от одних ее восхищений. И тут собирая немудренный букетик я все еще представлял ее, ее восторг и удивление. Ощущение было такое, что вот она здесь, рядом, я принесу, соберу этот букетик и она обрадуется и она похвалит меня. Каждый цветочек, каждый десяток метров в глубь прибережной сосновой рощи я делал только ради ее улыбки. Это было на столько сильно, что приносило свои плоды даже тогда, когда мама находилась далеко. Ах, как я радовался, когда находилась какая ни будь сарана. Тут мама бы точно не устояла, и я бы точно получил похвалу. Но приходя домой я видел, что мамы нет и принесенный мной букет никому не нужен. Ожидала меня только брань и упреки, а то и парочка подзатыльников, никто не находил другого объяснения моих уходов, разве как из-за своеволия и капризов. За это и доставалось.
Во избежание моих дальнейших проказ было решено снова отправить меня в детский сад, благо место за нами все еще оставалось. Здесь я был вроде на месте, все хорошо, но вечером нужно опять идти на Делегатскую, где все меня как договорились поругивать, звать не Вовочкой, а Вовкой следуя деревенским традициям, а еще Зинкин Вовка, что совсем гадостно, с чувством пренебрежения, с чувством неприязни и к моей маме, с чувством унижения. Я думал что в деревне всех так зовут, но вслушался как про своих в Абане говорит бабушкина сестра Ховря, - Алексей, Виктор, Мария, а у нас Танька, Манька, Зинка. Ужас! Я не хотел, не хотел и лишней минуты прибывать в этом ругливом пространстве.
Ждал и гадал кто-же придет забирать меня из сада. Если родители матери, вырывался и сколько есть мочи несся к улице Горького, хоть как-то зацепится за отцовский дом, дед Виктор меня обычно без труда догонял и возвращал на круги своя, бабушка Устинья за мной не бежала, здесь уж как она договорится с бабушкой Валей. В переговоры я не встреваю, гляжу то на одну, то на другую.
- Мне с утра в больницу, - говорит бабушка Валя.
— Значит собирайся идем!
- Может только Боря его возьмет на работу?
- Ну что с Борисом пойдешь?
- Конечно пойду, конечно, рад.
Ну тут все еще проблема отец еще не пришел с работы. И тут сразу боязнь, а вдруг пьяный придет или придет очень поздно, а бабушка Устинья не захочет долго ждать.
- Бабушки пьют чай и говорят о чем-то своем. Бабушка Валя любит про политику, бабушка Устинья поддакивает, как-то удрученно машет головой. Ага, угу, ну да было. А бабушка Валя, верховодит, наступает вспоминая то и Иосифа Виссарионовича, то Лаврентия Павловича, забираясь в самые дебри советской истории а потом еще частушку вспомнит:
                А товарищ Берия вышел из доверия.
; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; А товарищ Маленков надавал ему пинков.
« А потом и Маленкову пинков надавали» - Ох и наслушался я за этот час всяческой антисоветчины. Даже устал. В таком запале бабушка Валя становится непредсказуема. Ну вот и отец. И слава Богу трезв.
- Тещенька в гостях? Так нужно отметить! Харитоновна, три шестьдесят две у тебя найдется, бумажечка с Ленином - начинает он с порога
- На отмечаешься еще, - сердится бабушка Устинья
Я в это время перебираю пачки заемных лотерей, хранящихся у бабушки  с давних пор и вот услышав голос отца бросаюсь и чуть ли не сбиваю его с ног. – Ура! Борис Иванович пришел!
- Ты почему батьку так кликаешь? – с нареканием в голосе произносит Устинья.
- Да он по-разному. – примирительно бросает отец.
- По-разному я,- повторяю встав за спину отца. Он то меня в обиду не даст.
Взрослые о чем-то говорят, я их не совсем понимаю, и остается только ощущение я все-таки останусь с отцом. Я жду пока это утвердится более точно. Но вот наконец-то бабушка Устинья говорит: «До свидание!» - Ура! Я остаюсь!
Весь вечер мы с ним дурачимся, изображая соревнование борцов: Ура, моя победа! Победил Боря! – Нет! Моя победа победил Вова! Ура! Борьба побеждается с переменным успехом. Он начинает рассказывать мне свою любимую сказку «Котик и швабра», всегда одну и ту же
- А почему именно швабра, - спрашиваю я, - В садике читали про Кота и Лису.
- Нет говорит отец, эта совсем другая сказка. И в слово в слово повторяет известную русскую-народную сказку лишь в конце добавляя, что дружная парочка решила обчистить магазин.
В определенный момент мне начинает казаться, что это продолжение истории про Лису Алису и Кота Базилио. Как-то никто не решился продлить историю о этих проходимцах. И почему нам не попробовать. Вставляю тоже пару реплик.
Вообще на работу к родителям я люблю ходить. Мама еще до своей болезни не раз брала меня на свою работу на фабрике «Химчистка», Лицовочный цех, здесь приносили обычно старую верхнюю одежду для ремонта. Постоянно гудели швейные машины, сопели огромные портняжные утюги, и женщины постоянно что-то пороли, что-то кроили, раскладывая на огромных портняжных столах. Внутри этого стола обычно лежали разобранные пальто, шубы, куртки, подкладочные ткани, ватин и бортовка. Когда я был мал мама отправляла меня туда на тихий час. Возможно, я когда-то там спал, но больше мне нравилось там играть в танкиста, тогда уже появились телевизоры (не у нас правда, не в нашей семье) и с успехом шел польский фильм «Четыре танкиста и собака». Я воображал себя главным героем Янеком.    
Хотя играя в одиночестве, я часто менял роли. Мог быть и тем и другим членом экипажа. Командовал за командира, и тут же говорил есть за механика-водителя, или за стрелка. Только Шариком я никогда себя не назначал. Еще мне нравились в Химчистке обеды, всем коллективом дружно, кто что принес, чаще всего разлаживались прямо на швейной машине, портновские столы слишком высокие рядом ни присесть.
Когда мне надоедал цех я мог спуститься на первый этаж, где была пимокатка и работали сплошь немые рабочие, изъясняющиеся в основном жестами.  Здесь постоянно пахло шерстью и какими-то не очень резкими химикатами, сыростью, было такое ощущение, что всюду лилась вода. Работали станки, сновали по всюду рабочие, разнося готовые или не совсем готовые валенки.
 Был в этом здании еще красильный цех, туда я нос особенно не совал, там было не особенно интересно темные грязные ванны, вода, да и химикаты были посильней, так же, как и в помещении химической чистки. Из-за этих моих блужданий по фабрике, папа в шутку прозвал меня «директор химчистки». Не помню может тому предшествовали какие-то разговоры о том, что директор всегда ходит руки в карманы, во всяком случае отец долгие годы так говорил и называл.
Но наконец то я иду на папину работу.  Утром, и это огромное счастья, мы отправляемся в городской утиль. О как же здесь интересно! В огромные тюки трамбуются кучи всяких книг и журналов, тканей, тряпочек и всяческой одежды. Есть правда еще отдел, где сваливают кости. Но там отвратительно пахнет, я туда стараюсь не заходить. А вот в бумаге одно удовольствие рыться. Можно подчас такие удивительные вещи отыскать, как книги прошлого или начала этого ХХ века, старинные документы, журналы, газеты, тоже древней поры. Я готов весь день перебирать эти богатства. Отец показывает мне киоск на входе, там за принесенный утиль можно приобрести некоторые интересные вещи, как новенькие книжки, диафильмы, воздушные шары, игрушки. Но у нас нет дома утиля, да и не так это интересно, найденное в куче побивает все рекорды интереса.
Я распоряжаюсь мудро, - Нет мы не будем брать ни чего из киоска, унесем лишь выбранные книги и две фуражки, это-же можно? – Можно соглашается папа. И вновь обретенные сокровища перемещаются домой. Здесь на улице Горькова в ограде, папа оборудовал для меня огромный шатер, обтянутый брезентом, здесь хранятся все мои детские драгоценности, что принесены из утиля и много, много всего того, что принес папа. Он приносит много всего, откуда-то даже коллекцию колокольцев и бубенцов, что раньше ладились на упряжку лошади.  Иногда шатер преображается в магазин, иногда в цирковой балаганчик. Выступать, конечно, лучше с кем-то.  Сегодня мне повезло. К нашим соседям, что купили половину бабушки Таси приехала внучка, Галка. С ней весело и выступления выдаются на славу. То поем, то танцуем, то показываем сценки. К вечеру сидим и лопаем лук батун с солью и с черным хлебом. Это ужасно вкусно. Потом пробовал жевать это без Галки, - совсем не вкусно. Спрашиваю у соседки – Анна Федоровна, когда же приедет Галка? – та только разводит руками. У них есть еще внуки, но с мальчишками не интересно.
Осенью вернулась мама. Она застала меня в детском саду и ужаснулась моим видом, - в кирзовых сапогах, в длинном пальто на вырост, с неухоженной головой. Сразу же взялась за мое преображение, - постричь, помыть, подогнать по росту одежду, справить обувь не беспризорника, а домашнего мальчика.
Если честно, я болезненно пережил эту встречу, ты от радости скакать готов, а тебе – На кого ты похож! Ты плачешь от счастья, а тебе, - Шея не мытая, сапоги по колено. Ты на полном восторге, а тебе – На рубашках пуговицы разные, руки в цыпках.
Воспринимал я это все принимая боль и вину только на себя. – Ах каким же я стал страшным, ах каким я стал, не красивым. В тот миг я почувствовал себя гадким утенком. Таким родным и понятным он стал именно в тот момент, когда ожидаемая радость обернулась попреками и унынием, которое больше походило на унижение. Тогда я с горечью почувствовал, что и родная мама меня больше не любит, или любит уже не так как-то по-другому, словно ожидала одного, а на деле вышло совсем иначе. И я был не тем, и она для меня тоже не та. Вернувшаяся с санатория была уже не моя мама. Пробовали мы с ней «навести мосты», но получалось плохо, она больше сердилась, проявляла больше нетерпения, да и с отцом они окончательно разошлись. Жизнь после санатория уже не возвращалась в те русла и текла в другом направлении.
Пробовали мы снова поселиться на Урицкого. Но не получилось, подполье в полуподвальном помещении было полно воды, сырость. Мама еще на костылях, ей трудно управиться с водой, дровами, уборкой, да еще не весть откуда появившейся крысой, а может быть не одной семенящей по только что вымытому полу. Ах как она тогда испугала маму. Я прибежал на выручку, но никого уже не было. В общем решили пока пожить у деда с бабушкой. Пока приноравливались, дом на улице Урицкого начали расселять. Мы получили однокомнатную квартиру напротив рынка, Шевелевы на Текстильном, Роговы в доме который тогда называли «сто квартирным» по Парижской коммуны, собственно мы тоже должны были поселиться в этом доме в двухкомнатной, но мамина нога не позволяла бесконечных подъемов аж на пятый этаж, обменялись на первый и однушку.
Начались бесконечные хлопоты ремонта, а за тем детсадовские проводы в школу и школа.  А пока до школы оставалось какое то время можно было заглянуть на улицу Красная Иланка, близ Канперевозинского кладбища. Там жила моя тетя Люба. Любаша, кликали все ее у нас в семье(редкое исключение), ее дочь была еще мала, но благодаря ей или им (поскольку моя тетя была вхожа в эту семью) познакомились с соседскими дечонками, близкими мне по возрасту. Просмотрели до самой ночи у них диафильмы, вечер был запоминающимся. Ощущения того вечера, а главное близкого кладбища я передал в рассказе "Эники-беники - Клёц". Там конечно много всего наносного, несколько смято во времени, когда у меня появились многочисленные двоюродные братья и сестры, но основное оттуда.



Эники-беники — клёц!

Кирька не мог усидеть на месте. - «Эники-беники ели вареники. Эники-беники - клёц!» - восторженно продекламировал он. Лешка сделал большие глаза, он вовсе не знал кто такие  эники-беники тем более со странной нерусской фамилией Клёц. Что-то загадочное, странное мерещилось Лешке в этих словах. - Эники-беники, Эники-беники – дважды как заклятие повторил он. – Просто мурашки по спине, - вставил он свою коронную фразу и надолго задумался. Кирька же напротив никакого пиетета к данному слову не питал. Просто это была считалка. Простая, обычная считалка и ничего особенного. Он еще раз бегло прочитал ее и уткнулся своим указательным пальцем Лешке в живот, - вот ты то и пойдешь на кладбище и сорвешь первый попавшийся цветок. – загробным голосом произнес он.  Лерка  выдохнула с облегчением, - Ух ты пронесло, я думала, что мне придется идти. -  Валька тоже хотел это сказать что-то,  но не раскрыл рта, лишь вяло промычал . Мила и вовсе сидела мышкой, ей страшно даже было вздохнуть,  при таких событиях ей казалось, только сделай она движение,  как все взгляды   обратятся только к ней. И каждый покажет на нее пальцем, скажет она, да, да именно она  пойдет нынче на кладбище и принесет какое -то доказательство своей смелости, как то сорванный с первого попавшегося венка цветок или шишку со старой сосны, растущей там где-то в глубине кладбища. Страшно было даже подумать такое, а тут, что хочешь делай,   выполнять нужно.
- Но это же не русский праздник - заканючил Лешка, - его у нас в стране никто не соблюдает его.
- Просто  боятся, - резко   отрубил Кирька.
- Боятся разбудить лихо, - ввернул Валька, -  или даже боятся подумать о чем-то таком.
- Да сказки все это и выдумка. – улыбнулась Лера, просто вы насмотрелись дурацких фильмов.
- Мой папа говорит, что дыма без огня не бывает и если так много говорят о Празднике всех святых  , то может на самом деле. Вы видели фильм…? - размышляла Мила и тут же прикусила язык.
 Эники-беники ели вареники. Эники-беники - бац! – Снова начал Кирька и на этот раз жребий остановился на Валентине.  Вальку передернуло ну что это за жуть бегать вдоль улице и кричать – Спасите! Спасите! – умнее ни чего не могли придумать. Нет,  конечно, ни чего не могли!
Эники-беники ели вареники…
  Миле выпал фант изготовить из тыквы светильник Джека, и она с этим заданием быстро справилась, ей даже приятно было мастерить заколдованную голову. – То-то страха прибавится едва она зажжет втиснутую внутрь свечу. И вот она  идет по темному стеклянному коридору веранды, скрипя половицы,  мерцают на стенах пестрые блики, а за спиной, за неплотно запертой дверью завывают ребята нагоняя страх. Страх и так все время теребит ее за подошвы ног, а тут ребетня с несносным своим  баловством.
Ууу – у-у! – выводит Кирька, теребит стиральную доску Валька, а Лерка блеет по-козлиному.  Вот темные тени обступили ее со всех сторон  и так хочется побежать. Во дворе и вовсе, кажется, что бесконечный страх живет за всякой  пусть даже невзрачной окосячкой.  Тыква наконец установлено на одной из ступенек крыльца. – Готово! – Кира отходит на расстояние, желая обозреть свою работу, как это здорово создать что-то своими руками, пусть это даже нелепая тыква с еще более нелепой улыбкой и искрящимися от огня зрачками.
В дребезжании света Миле кажется, что один из глаз заговорчески игриво подмигивает ей. – Да,да это кажется. – думает Мила и видит, что вырезанный ей рот начинает непомерно растягиваться и улыбаться, заканчиваясь там на месте ушей, наконец произносит фразу, - «Разрешите представиться Джек. Нет, Нет вовсе не Джек покоритель великанов и не Джек из страны Оз, а просто Джек  Тыквенная голова. Я очень долго молчал, но нет, я не могу молчать. Мне нужно перед кем то непременно выговориться.  – Голова тараторит все быстрей, Мила ничего не понимает, да и ноги подкашиваются от ужаса –  «Вы знаете, праздник Хеллоуина зародился давным-давно.  Главным символом праздника является так называемый Светильник Джека Он представляет собой тыкву, на которой вырезано зловеще усмехающееся лицо; внутрь тыквы помещается зажжённая свеча. Впервые «светильники Джека» появились в Великобритании, но первоначально для их изготовления использовали брюкву или репу. Считалось, что подобный плод, оставленный в День всех святых около дома, будет отгонять от него злых духов».
Бедная, бедная Мила, что с ней случилось в это мгновение, ни мыслей, ни понимания, ни даже отдельных слов, она задыхается от ужаса и хуже всего не может сдвинутся с места. Но вот хлопнула дверь и только тогда она смогла тронуться с места и заорать каким то странным неправдоподобным голосом : Пожар! Горим! На нас напали !
Стуча зубами Мила пересказывала произошедшие события, но никто не верил ей, просто катались по полу от смеха. Мила плакала и стучала кулачками по мягкому дивану, но это только больше заводило ребят.
- Ну и актриса же ты – брякнула Лера, - у меня бы так не получилось.
Эники-беники - клёц! Эники-беники - клёц! – повторил Кирилл. Это  означало, что теперь Лешин черед  выполнять свое задание, идти на кладбище и искать   цветок. Кладбище конечно рядом, за огородами, возле мостика через речку Иланку, но все таки… Все таки ночь всех святых, все таки Хеллоуин, все таки в эту ночь могут подняться из своих могил мертвецы. Мало, что ты не веришь в них. Мало что все твердят, что сказка. Но а вдруг и взапраду,  иногда говорят и такое бывает.  И чему только не поверишь в  десятилетнем возрасте. Может показаться что вымысла и вовсе нет, ведь не зря же говорят люди «Дыма без огня не бывает».
Лешка шел на кладбище трясясь всем телом, он словно уменьшился в десятки раз, превратился в такого крохотного воробьишку, в Нильса из сказки про диких гусей. Вот шаг,  еще шаг  догонит кто-то невидимый и раздавит непомерной, вонючей ступней. Но еще немножечко, сосем немножечко, вот уже блестнули в лунных лучах металлические кресты, небо дернулось от взлета какой то огромной птицы. – Ой мамочки! – кричит Лешка и что есть сил несется обратно. А ему из соседних кустов смеются ребята. Заливается  даже Милочка, ей уже кажется, что происшествие  с тыквенной головой, было давным-давно, да и не с ней вовсе.
- Ах вы, - думает Леша, - Ну я еще покажу вам кто смелее! – Резко поворачивается и вновь направляется к мрачным кладбищенским угодьям. Теперь-то он знает, что не один, теперь-то он быстро найдет дорогу к могиле с рассаженными по ней большими цветами.   
Леша на ощупь находит оградку ближайшей могилы, так же на ощупь разворачивает завязанную проволокой калитку,  старается подобраться к наметившимся в темноте венкам.  Внезапный шум заставляет его отвлечься. Из темноты доносится стон, потом другой и какой –то навязчивый  скрип. Хитрецы – думает Леша, - так и хотят  чтобы я снова побежал, -  Не дождетесь! – кричит куда то в темноту, где предположительно должны быть его друзья. – и тут ощущает такое легкое пожатие руки.  И тихий  благожелательный и располагающий к себе голос:  «Ах молодой человек, мы рады приветствовать вас, но право же не стоит такими возгласами нарушать гармонию этого уединенного места». - Все мило, любезно, доверительно, но  земля качнулась в это время у сорванца под подошвами.  Белый с голубоватыми яркими  прожилками скелет держал его за руку и одновременно поднимал  свой полуразрушенный остов с  прямо из  темнейших  недр земли, остатки почвы, травы и упавших листьев то и дело слетали  с каждой его косточки.
- Ну что вы. Что вы  - между тем говорил скелет. Разве, во мне есть, нечто страшное, я то при жизни был добр и участлив к людям, а сейчас и подавно, насмотревшись всяческих горестей, питаю к ним   особое благорасположение.  Это же  невероятно сложно каждый день делать столько ненужных движений, поддерживать свою плоть пропитанием и прикрывать одеждой,  выполнять совершенно не нужную, а главное бесполезную работу.  Выслушивать каждый день полный бред так называемого начальства, классных руководителей, которые всего лишь усвоили, что жить нужно так и именно так. А почему, пожалуйста, скажите? По полному недоразумению. Всего лишь потому, что так принято и потому что никому в голову не приходило жить совершенно особым способом.  Меня вот вполне удовлетворяет жизнь, которую веду я. Никаких не нужных движений, никаких забот об одежде, о еде, единый полет мысли, бесконечное состояние блаженства и ничегонеделанья. Не мечта ли это каждого живущего на земле? Ответьте мне молодой человек?
Леша меж тем прибывал в самом странном душевном состоянии, страх частично уступил место удивлению, удивление взыграло каким-то озорством, проказливостью, побежали в разные стороны всякие мысли.  Просто мурашки по спине.
- Постойте, постойте заговорил он разве, это жизнь, вы же по всей видимости мертвец, и наверное очень давно.
- О бесконечно давно, если меня не подводит память с 1897 года, мне помнится,  здесь я был инженером на строящейся  железной дороге.  И звали меня Клец. господин Н-Б. Клёц – по другому я не упомню.
- Не тот ли Клец что в считалке? Ну, знаете Энике-бенике ели вареники…
- Про это не скажу.    Да и что мне сейчас еда.  Приехал я из далекой Германии. Но что в этом плохого, ведь всем телом и душой был предан моей новой родине, делу которое мне поручили. Вот это я вам скажу было дело. Железная дорога должна была перерезать все пространство от центра России до самого Китая.  О как мы мечтали что здесь будет замечательный светлый город.  Да, да, но как же этот город назывался. Кажется Канск-Енисейский, я тогда еще написал прямо на деревянной стене вокзала латинскими буквами и тут же спохватился ведь тут в ходу кириллица. Понимаете кириллица.  Стал стирать и тут на меня что-то упало и только это я пожалуй не помню.  А вы говорите умер. Нет , еще Декарт сказал «я мыслю значит существую».  Мертвец зашелся гомерическим хохотом. Леша тоже  засмеялся. Ему уже было смешно, его даже ничуть не обеспокоило то, что вокруг металлической оградки собралось невиданное количество восставших мертвецов разных возрастов, пола и времени пребывания в земле и каждый из них силился рассказать свою историю.  Но вот среди мертвецов появились четверо дрожащих от страха и рыдающих в три ручья подростков. Это Кирилл, Лера, Мила и Валентин, они оказывается прятались в ближайших кустах и с ужасом наблюдали сцену на кладбище , но они совершенно позабыли, что кладбище в Кан-Перевозе непомерно разрослось, одна даже могилка оказалась под их ногами. Ах, как они закричали, когда оказались в объятиях дюжего мертвеца. -Глупые живчики! - сказал он и повел их туда, где собралась вся честная компания.  Ни о каких дальнейших хелуинских приключениях не было и больше речи, они, вытаращив глаза смотрели на мертвецов их оживших и многоголосых было сегодня в избытке.  Они пытались утешить детей и предлагали сладости, оставленные на их могилках. 
Господин Н-Б. Клёц, по всей видимости, тот самый, энике-бенике. – браво представил Леша своего нового знакомого.
Господин Н-Б. Клёц раскланялся и стал расспрашивать что за это время изменилось в Канске за последние годы. Лешка практически ничего не знал, но вспомнил, что в городе была табачная фабрика, очень большой текстильный комбинат и что-то еще очень значительное. Кто-то из ребят вспомнил Биохимический.  Но что о том говорить сейчас то ничего нет.
  Обитатели кладбища помрачнели. Отчего же так случилось так, что город за последние сто лет так обеднел? 
Ни Леша ни его   друзья не могли ответить на этот вопрос. А ответ был на лицо, даже само кладбище покрывали огромные кучи мусора и старые венки, и погнившие кресты и даже мусор вынесенный сюда из жилых кварталов.
Господин Н-Б. Клёц негодовал, - как вы могли настолько забросить свой город. Нет, это невозможно, должно быть в городе нет настоящего хозяина.
-Что вы, что вы - закричали ребята. – А впрочем мы уже не замечаем различных нечистот.
-Стыдно! – гаркнул господин Н-Б. Клёц
Но остальные мертвецы их не слушали. – Мести, мести, мести, - раздалось в рядах восставших покойников.
Ребятам стало страшно, ведь им   показалось что восставшие требуют отмщения.  Но нет, все было совсем не так, откуда-то в руках умерших появились метлы и грабли. Они просто дружно взялись убирать все пространство вокруг кладбища. Все время повторяли «Мести, мести, мести».  Странное это было зрелище сотни восставших трупов, костлявых и устрашающих весело орудовали различными инструментами.  «Мести, мести» – и исчезали кучи различного мусора. «Мести, мести» - и прокладывались тропинки среди железных нагромождений городского кладбища, появились аллеи и даже номера могилок. Прошло совсем немного времени, а кладбище уже сверкало идеальной чистотой и ухоженностью.  Пятерка наших знакомых подростков, увлеченная общим делом, тоже приняла участие в странном, ночном субботнике.
Но вот уже все готово, но умершие не унимаются, им кажется, что живущие до нельзя запустили город.
Господин Н-Б. Клёц ведет их по улице Яковенко  и дальше к автомобильному мосту.  - Всюду заброшенность, всюду нечистоты.  – Мести, мести» - шумит толпа призраков.  Хряпсь, хряпсь – кто-то из мертвецов споткнулся на деревянном, заброшенном тротуаре моста через реку Кан. Как быстро сломались его косточки, как быстро разлетелись они в разные стороны.
Господин Н-Б. Клёц сердится, - На таком мосту сломаются даже косточки у ловких живчиков. Нужно непременно наладить дорогу.  - Покойники взялись за пилы и молотки.
Шлеп, шлеп- шествует костлявая армия по улицам Канска.  Шлеп, шлеп – и исчезает безграничная грязь, исчезают неубранные завалы, заросшие крапивой и лопухами пустыри.
Снова во дворе Кирькиного двора.  Весело подмигивает голова тыквоголового Джека,  -  Ну вот видите ни все так страшно, как представлялось. Иногда призраки и помогают и учат добру.   - Наверное так! – соглашаются ребята. Они обнимаю тыквоголового. Он смеется и еще долго рассказывает им разные сказки.  «Эники-беники ели вареники. Эники-беники - клёц!» 






























Школа .

Канская базовая школа №1 была старая, и всего лишь четырехклассная, бабушка Валя рассказывала, что сама в ней училась еще в 30-х годах. Она получила возможность преподавать в начальных классах, о чем сообщалось в свидетельстве об окончании.  Не знаю преподавала ли бабушка, но такой документ у нее был. Рассказывала она о своей школе не много, что называли ее тогда "Школа на Озерках", поскольку повсюду была болотистая местность, у нас просто было много луж и грязи, но чуть отойди можно было увидеть камыш. И еще по секрету бабушка рассказывала, что всех учителей сразу же после выпуска арестовали. Вот они сидят на фотографии важные, справедливые, добрые. А вот их уже нет. Как-то не вмещалось. Не знаю о их дальнейшей судьбе, да и она не знала, меня тогда передернуло от такого сообщения. Но кажется в прошлом, школа все-таки давала среднее образование, как тогда писалось 2-й ступени. У нас она только четырехлетка( т.е. Первая ступень), впрочем, для новичка вроде бы ничего, четыре года еще проучиться, прожить нужно, главное что школа рядом, мы ее их за забора детского сада видели и еще школьников подразнивали. Доведем до белого каления и бегом в сторону. - Эй школьники! Много двоек получили?
А теперь сами первоклассники. Вот мы стоим на залитом солнцем школьном дворе. Я радуюсь и комментирую приход на перекличку детсадовских знакомцев. Ах сколько их много в этой школе. Многие, конечно, пошли во вторую, десятую, четвертую и даже в седьмую школы. А мы вот здесь рядом с старинным особняком, видевшим не одно поколение канской детворы. Наша учительница только что из педучилища, тоненькая, маленькая она похоже, и сама нас побаивается. Сказала меня зовут Людмила Митрофановна. Сережа Арефьев решил выпендриться брякнул Сарафановна, или у него так получилось, она в слезы и на утро мы ее уже звали Людмила Дмитриевна. Так Людмила Митрофановна Мегалинская оказалась для одной части города Дмитриевной, для другой Митрофановной.
В детсаду нам выдали по новому портфельчику и набору первоклассника. Мало правда, что пригодилось из того портфеля. Перьевые ручки не нужны, мы сразу пишем чем-то исключительно новым, совершенно невиданным, - шариковыми.
Наша любимая и первая учительница Людмила Дмитриевна сразу так и объявила, что все у нас будет ни так как у всех, ни каких те чернильниц, ни перьев. Так сложно было расстаться с бывшими в наборе такими новенькими чистыми чернильницами, перьями, даже учебниками, их нужно было сразу же выбрасывать, я начал сокрушаться и одновременно сочинять грустную сказку.
Жила была чернильница, еще совсем новенькая и чистенькая. Ее только-только сделали и положили в набор для первоклассников. Ах как радовалась она, как предвкушала эту первую встречу со своим учеником первоклассником. Как радовалась, что рядом с ней лежал пузырек с чернилами и набор новеньких сталистых перьев и ручка, в которую эти перья должны были вставляться. По вечерам, когда в магазине стихали голоса покупателей, все жители "Подарка для первоклассника" начинали мечтать какой им достанется хозяин. Одни говорили, что это будет девочка, чистенькая, вся в кружавчиках, с бантиком, другие что мальчик с пытливым умом и усидчивым характером.
Они спорили между собой. И все таки сходились на одном, что это непременно будет очень хороший ученик, который будет получать одни положительные  оценки.  Они спорили между собой кто больше пригодится их ученику. А ведь там были еще учебники. Я говорила Арифметика, - я научу его считать, я говорила грамматика, - научу его правильно писать, нет прежде всего я вмешивался букварь, научу его буквам, не молчали и чернильница со сталлистыми перьями.
Набор купили вместе со множеством других таких же наборов, а именно числом двадцать пять. Принесли в детский сад и подарили выпускникам.
И вот они в руках у будущих первоклассников. Наш набор у малыша по имени Вова. Вова очень рад такому подарку, рассматривает и ручку, и перья и странную круглую штучку из замши, он не знает куда ее можно приспособить. Но зато это знают родители мальчика, этой штучкой нужно снимать грязь или лишние чернила с пера. - Ах как это интересно, мальчик рассматривает новенький пенал куда это все входит вместе с карандашом и резинкой. Рассматривает учебник арифметики, грамматики, букварь, тетради в косую клетку. Ах какое все милое и красивое. Мальчик беспрестанно открывает набор, поглаживает то учебники, то линейку, то пенал.  Все ему кажется интересным, все кажется очень мудрым и добрым, и он уверен, что по всем предметам сразу же получит оценку "5". И дальше потом будет получать такую оценку. Всегда у него будет только "5", ну в крайнем случае "4". Все они ждали своего часа, все они ждали своего первого урока. И вот сейчас они услышат о своей важности.
Но что это? - учительница велит отложить ребятам и ручки и чернила и даже тетрадки в косую линейку.
 - Мы сразу же будем писать шариковой ручкой, - говорит она, - их конечно пока еще в продаже не найти, первые дни попишем карандашом, но только не в таких тетрадях как писали до нас, будем сразу вырабатывать красивый подчерк в тетрадях в линейку и в клетку. -
Карандаш встрепенулся, неужели его услуги будут востребованы, может быть одного единственного из всего набора, неужели. Нужен и пенал, и резинка. А вот все остальные заплакали, не ручка с пером, ни чернила, ни чернильница и даже Арифметика и Грамматика с Букварем не были нужны ученикам. Чернильница и перо потому, что писали шариковой ручкой, а учебники, все такие новенькие учебники, потому что класс, в который они пришли занимался по новым программам и учебники, которых правда еще не было, открывали детям знания совсем по-другому. Заплакали горько все исключенные из программы и ушли в страну Воспоминаний, но рассказать и вспомнить им нечего, кроме нескольких прикосновений их первого и последнего ученика.

Все-таки расставаться с этими предметами не хотелось я учился писать так как учились писать еще бабушки, но получалось грязно, неряшливо и я все чаще брал привычную шариковую ручку. Правда привычной она тогда была только для нашего класса, в других классах и даже в некоторых серьезных заведениях, скажем на почте, бланки еще долго заполняли перьевой ручкой. Учебники перелистывал, они мне казались наиболее интересными, наиболее разумными чем наши. Чего только стояли рисунки похожие на те что я видел в учебниках двоюродных братьев и сестер. Да те были настоящие, а эти все же напоминали мне журнал "Веселые картинки".
Первые дни не обошлось без недоразумений, главным образом из-за моей мнительности и нерешительности. Однажды припоздав на минутку, я весь урок простоял за дверью до перемены. Мне казалось, что учительница говорила, не входить в класс после звонка и вот я стоял урок и еще вроде кого-то удерживал от желания открыть дверь. Учительница тогда пожалела, что перед тем обронила не осторожную фразу, про звонки и перемены, она же не ожидала, что приказанное будет исполнено в точности, и несколько учеников при прохождении новой темы не осмелятся войти в класс.
А вот сама школа казалась мне чем-то настоящим созданной именно для тех старых учебников. Только вот школьной форменной одежды как на рисунках к книжкам Николая Носова не хватало. Там и фуражки, и ремни, и гимнастерки. Такое было ощущение что они вот вот исчезли. Эх, - думал я - Не застал самого интересного.
И все же сама школа, построенная еще в дореволюционные времена, все арки, лестницы, высоченные потолки, окна выше человеческого роста, все внушало определенное почтение.  А какие были книжные шкафы в библиотеке, книжки с пестрыми обложками, ни яркими и дразнящими, а заставляющие думать, любить и понимать. Я часами готов был любоваться старенькими переклеенными книжками. Как я хотел открыть их и читать и понимать и вслушиваться в их содержимое. Книга для меня стала входом в другой мир, непонятный яркий и очень добрый. Я еще не знал всех букв, а разных историй услышанных или подобранных было в избытке. Не помню хотел ли я научиться другим предметам, а чтение, да и рвался к книге изо всех сил.
Здесь препятствий не возникало, да, собственно, и остальные предметы не особо напрягали меня. И все же читать, да еще может декламировать вслух, это по мне.
Как мила была наша библиотекарь Екатерина Ефтифьевна Демина, ветеран войны и заслуженный учитель, она заведовала библиотекой и одновременно вела группу продленного дня. Я попал туда после одного не совсем объясненного случая.
Мы обычно уходили со школы всем околотком, жили все в одном дворе по улице Московской, именно там была наша новая квартира и здесь жило большинство ребят из нашего класса Андрей Лысиков, Ваня Кононов, Оля и Ира Иващенки и даже те ребята что ходили с нами в садик, в общем из маленького замухрыщатого дворика, почти деревенского, я попал в городской. Да еще какой, самый центр, с одной стороны кинотеатр "Космос" с другой Центральный рынок, что в выходные дни собирает весь город, что шагу нельзя шагнуть, везде встретишь родственника или знакомого. Нашу квартиру они точно не обойдут.
И вот в один прекрасный день выходим мы толпой из школы, намереваясь отправится в свой большой и дружный двор, а на встречу нам тётенька. Ничего так тетенька, при помаде и духах. Подходит значит и говорит, - Мои детки выросли, столько игрушек осталось, новогодние еще и даже домра есть, это такой музыкальный инструмент. Если бы вы взглянули, так может, что-то и понравилось.
Долго так говорит, и так и так упрашивает пойти с ней.
У меня бы и слов столько не набралось, а она все говорит и говорит и то красивое и другое рас красивое.
Я-то на переменах наслушался про гробы на колесиках, про разные там черные руки, там тоже (добрые) тетеньки много, что обещали, а потом с теми детками пирожки стряпала.
- Не а.  Ты меня не обманешь! - думаю я.
И тетенька на меня уже даже не смотрит. А Ира с Олей смотрю соглашаются, уже собрались бесплатно те игрушки забирать. Ну не могу же я так в глаза брякнуть, - Съест вас эта тетка. У ней мясорубка в подполье. - стараюсь как могу уговорить, собираю всякую всячину. И про уроки говорю и то что мама ждет. - Нет и все. И уроки у них быстро делаются, и мама только под вечер приходит. А тетенька уже вроде их и тащит. - Пропадут думаю девчонки, ни за что, ни про что, надо идти выручать, большую компанию поди за раз в фарш не перемелет.
Идем, прямиком в район мясокомбината, там наиболее просто не перемеленные косточки спрятать.
- Ой, - говорим мы устали, а она - Уже близко, уже близко. - и приводит нас в какую-то лачужку, так, наверное, изнутри избушки на курьих ножках выглядят, разве что ножек нет, видно прикопали. Заходим внутрь, там старушка, вполне приличная, я даже не испугался. Они что-то промеж себя пошушукались, а потом к нам, - Вот смотрите деточки. У меня уже от ужаса спина заледенела. А Оля с Ирой покажите то, да покажите это. А женщина тут и намекает что это не просто так, а за деньги. - Ага, думаю начинается, - сам ближе к выходу и Олю с Ирой дергаю, - Повторяю, - У вас же денег нет! Денег нет!
Раз пятьдесят им сказал, а они все -Покажите вон ту куколку. Покажите медвежонка.
Я им - Денег нет! Денег нет! - а они так Ха-ха, Хи-хи, - деньги потом можно принести.
Я тут совсем не удержался и как рявкну, - У них денег нет, они первоклассницы! - старушка аж подскочила на скамеечке, а женщина уши заткнула. Ира с Олей мигом расколдовались, и тоже закричали,- Денег нет!
Слава Богу! расколдовались. - Расколдовались и тут же оказались на улице. Видели бы вы как мы оттуда бежали, по дороге я красочно рассказывал какие кровавые приготовления шли у них за спиной. Злющие людоедки, так и мечтали, что-то откусить от моих подружек. Было страшно.
И еще было страшней когда пришли в свой двор, а нас уже вовсю ищет милиция, им рассказали что трое первоклассников ушли из школы с чужой тетей.
Вот после этого я и оказался в группе продленного дня. С Екатериной Ефтифьевной было здорово, как мне нравились старые учебные пособия, что хранились у нее в шкафу, как мне нравилась она сама с ее вдумчивыми глубокими рассказами, да и наши занятия напоминавшие домашнюю задушевную беседу. А уж если говорить о книгах или диафильмах тут и говорить нечего, диафильмов у Екатерины Евтифьевны было множество, конечно большинство их них по школьным дисциплинам, но и сказок хватало, слюнки текли от любопытства.  Пока она выдавала книги, я стоял и глазел на эти полки, сплошь уставленные коробочками диафильмов. Ах какая вкуснота, какие неведомые радости, вот бы до них добраться.
В школьный Новогодний утренник я снова был Петрушкой, в детском саду я всегда был Петрушкой. Мама мне обычно шила двухцветный балахон с большими пуговицами и воротником, а шляпу-колпак клеили из бумаги и раскрашивали гуашью. Я было вызвался сам изготовить эту деталь петрушкинского туалета, но только попортил бумагу, да и раскрашивать толком я не умел, краски расползались и смешивались друг с другом, так что пришлось заказать у художника, устроившегося в Химчистку. У него там стоял стол с сотнями лекал и трафаретов. Сам он был прощелыга и пьяница. Но мне все равно было интересно следить за его работой. Да и колпак он сделал отменно.
Так что плясал под елкой я с удовольствием, с удовольствием с еще большим, что роль моя была не проходной, когда выбегала группа Петрушек, мой Петрушка был вполне полноценным героем, со словами и действием. Плясали мы вдвоем, а в конце забрасывали зрителей конфетти. Конфетти правда не было, и Людмила Дмитриевна настригла бесконечное множество папиросной бумаги, вот этой бумагой мы осыпали зрителей, благо табачная фабрика работала на полную мощность.
Запомнился праздник прощания с букварем, я там читал про букву "Э"               
                Этажерка есть у Нади,
                Там и ручки, и тетради.
Запомнился этим двустишием, все остальное выветрилось, разве что могу вспомнить спортивный зал, где мы выступали, вот и все. Самое интересное все же когда выходишь в костюмах, примеряешь на себя другую личину. Мне это на столько нравилось, что наряжался сам и заставлял рядиться приходящих ко мне детей. Однажды мы с моей одноклассницей Ирой Иващенко чисто из озорства решили обменяться одеждами. В кабинке для переодевания на фабрике Химчистка, я на себя надел чулочки, благо что в детском саду я их носил и застегивал пажики, рейтузы платьице в горошек, а потом еще ее девчоночью шубку и шапку, она же одела все мое, темное и скупое. И такими бабаями пошли по городу. И великая странность мы никого не удивили, хорошенькие детские мордашки никак не отличали нас. Вот так мы и шли, взявшись за руки и бесконечно хихикая до стадиона "Спартак", там встретили наших одноклассников, как же они над нами смеялись. Мы в срочном порядке обменялись верхом, нижнюю оставили на потом, когда снова придем в Химчистку и закроемся ширмой передевалки. Интересная была бы ситуация если бы нас застукали, что бы мы стали говорить. Но застуканными мы не были.
Так незаметно подходил к концу мой первый год в школе. Я уже всех знал, мама же умудрилась познакомиться чуть ли не со всеми учениками, даже с директором. И директор по утрам заходила к нам по пути на работу брала меня за руку и отводила в школу. появились на стенах нашей квартиры таблицы, азбуки и умножения, невольно приходилось запоминать и учиться хорошо.
Пионерский лагерь куда я попал сразу же после окончания первого класса по сути являлся продолжением школы. Здесь было много от той школы, которую я себе вообразил, в которой учились мои двоюродные братья и сестры. Я попал в мир задора и книжных героев. Как гимн для меня звучали слова песни о Первом пионерском отряде
Я теперь вспоминаю, как песню,
Пионерии первый отряд,
Вижу снова рабочую Пресню
И веселые лица ребят.
Красный галстук из скромного ситца,
Первый сбор, первый клич: «Будь готов!"
В синем небе я вижу зарницы
Золотых пионерских костров.

Спой песню, как, бывало,
Отрядный запевала,
А я ее тихонько подхвачу.
И молоды мы снова,
И к подвигу готовы,
И нам любое дело по плечу!
Заводной мотив, этой песни, делал желанным и речевки и маршировку и отрядные мероприятия. Если честно меня часто подкупали все эти марши нашего детства, все военизированные игры. И конечно же книги Аркадия Гайдара внутренне связанное с этим. Нет я не читал еще Гайдара, брал только небольшие сказки и стихи, конечно, Носова, но он во многом примыкал к гайдаровским книгам.
Аркадия Гайдара я узнал из появившегося у меня диафильма "Тимур и его команда". Диафильма который скоро стал для меня любимейшим. А в пионерском лагере все так совпадало с моими представлениями. Хотелось, маршировать под барабан, хотелось слушать горн по утрам, бегать на зарядку, готовить себя к большим и интересным делам. С каким воодушевлением я прочитал заключительные слова повести "Чук и Гек". Или еще не прочитал услышал в фильме 1953 года. И все что там было я стремительно перенес в жизнь. И ничего не было лучше, чем сказать:
"И тогда все люди встали, поздравили друг друга с Новым годом и пожелали всем счастья.
Что такое счастье – это каждый понимал по-своему. Но все вместе люди знали и понимали, что надо честно жить, много трудиться и крепко любить, и беречь эту огромную счастливую землю, которая зовется Советской страной."
Так хотелось мне жить и понимать то, что происходило со мной. Хотелось выполнять все задания, хотелось дотянуться, вступить в пионеры, собирать металлолом, макулатуру, в общем быть как все и может быть чуть лучше, чтобы тобой могли гордиться и родители и даже страна. Так хотелось!
Но настоящая жизнь как бы оказывалась постоянно в стороне. Взрослые нас как бы постоянно отстраняли. Туда не ходить, это не делать, да и вели они себя совсем ни так красиво как в книгах и кинофильмах, на которые нужно было равняться. Да и мы совсем не были теми, что в кино, вот рассказывали всякие страшилки или как тогда говорили истории. Обычно такие истории рассказывали после отбоя, повторяя одну и ту же фразу загробным голосом, иногда в походе, где-то у костра. Тогда истории могли быть посложнее и загадочней. И вот одну из них я вынес на страницы этой книги:





















Древние боги.
Много лет прошло с тех пор; ; как атаман Милослав Кольцов,; ; поставил тот  острожек на Кане-реке. Лих и дерзок был атаман. Ни жалел ни резких слов ни плетей, в узде держал и казаков и ясачных, что под волей его ходили. Волком тогда взглянул он на упавшего перед ним наземь улусного человечка.; ; - Что ж вы волчье семя супротив русского царя рубитесь, на слуг его верных посягаете. Аль не по нраву защита его, что от супостатов оберегает, под Ишенея идти желаете, под царя Алтына. – совсем уткнулся в землю человечек и загундел, запричитал, что-то на своем тарабарском.; ; Толмач перевел слезливые его речи. – Не вели казнить светлый князь. Много ворогов у лесного народа, много ненависти вокруг, много зависти и недоброе в речах завистников все хотят обобрать и обжулить маленькие; ; ; народцы и нет у них друга вернее и могущественней царя русского, с далекой Московии длань до них простирающего.
Улыбнулся атаман, - Складно врешь волчье семя. Но если в дружбе божишься так тому и быть. Но есть такая присказка у русских «На бога надейся, но сам не плошай», а потому поставлю тут на Кану крепостицу, для того ежели что,; ; русскому царю сподручней тебя за горло было взять. – глянул он – увидел курган истуканами каменными огороженными и захохотал – Вот тут на месте кургана и поставлю, а идолов велю в Кан сбросить.
Тут вскричал инородец на русском наречии и землю перед Милославом целовал, - нельзя светлый князь, древние боги восстанут из тех могил, обречено будет твое начинание. Проклято на веки.
Но смеялся Милослав и кричал - Ступай глупец и передай всем калмыкам, бурятам, телеутам и камасинцам, асанцам передай что нет больше древних богов и могил их нет, а есть один бог; ; ; и царь один. А больше ничего нет. – и велел он вбивать колья и бросить подале истуканов. И город строился.
Но видно прав был тон безымянный улусный житель, не в добрый час и в недобром месте был поставлен Канский острожек – горели его стены, нещадно мерли от странных болезней; ; жители.
Егорша появился на шестой год в острожке после его основания. Время немногое, но и к тому времени будущий Канск успел несколько раз поменять обличье, да жителей. Егорша был мал годами; ; и отроду имел лет; ; четырнадцать, да и статью не то чтобы очень крупный. Приехал он в острожек вместе с отцом служилым человеком Иваном Авдотьиным.; ; Опять же не оттого что малолетних чад, тогда в казаках числили, нет, тому по сиротству деться просто было некуда, мать он потерял еще совсем мальцом.; ; Вот так; ; ; оно и было, приехал огляделся, завел знатье с улусными ребятишками, те то скорей своего признают, обычаев их набрался.; ; В; ; стенах не сидел, а больше по лесам ходил, силки на зверей ставил, в стрелах упражнялся, да меткостью своей уже известен был, его трудами в остроге всегда дичина имелась и взрослый люд отзывался об нем уважительно.
В тот день Егорша бродил по канской лесостепи долго, подстрелил тетерку, а вот возвращаться в острожек не хотелось. Кренился к земле ковыль, кружился над степью ястреб-тетеревятник, трепетали на студеном осеннем ветру тоненькие стебельки засохших цветов. Придвинулся к березкам, там травы совсем высокие, можно еще на добычу рассчитывать. Идет лук перед собой держит, вдруг птица из под ног вылетит. Они нонече толстые напитанные. Видно лето сытное выдалось.; ; На взгорочке остановился, - глянул на крепостицу, далека едва шатер недавно поставленной башни виднеется, прям золотится свежее отструганным тесом, где то там на востоке дымки камасинского становища. До чего же все велико и зазывно в земле этой. Присел на коряжку.
Но что это – словно бабочка капустница из кокона выходит. Вот лапки расправила, вот крылышки выпростала. Но нет не то время, вот-вот снег выпадет всю землю от глаз людских закроет. Да и размер бабочки вовсе не похож, подойдешь это же с курган будет, а то со всадника сидящего на коне. Сказал так и глядь бабочка то и на самом деле всадником обратилась – страшным костлявым, словно выкопанным из могилы, но всадником и накидка наброшенная словно крылья. Мороз прошел по коже паренька, никогда он не видал подобного дива. Страшного, невероятного и совершенно неожиданного, словно в разгар солнечного веселого дня увидел яму с бесконечным числом кишащих гадов. Егоршу передернуло, все видимое им казалось не реальным, ведь по прежнему в небе пробивалось блеклое сибиское солнышко, по прежнему ветерок клонил тонкие ковыльные стебли и там вдалеке красовался новизною острожек. Но навязчивое странное видение не исчезало. Что то еще шевелилось в том месте где он увидел первого всадника, а тот уже стоял во всей своей дикой невероятной красе – черный фыркающий конь и всадник тело которого состояло лишь из костей, на голове лишенной кожи и плоти золоченый шлем, в руках меч. Содрогаясь от ужаса и изумления глядел Егорша на невероятное явление, суровой и мало ему известной земли. В улусе он уже слышал разные, диковинные рассказы о том крае, что зовется Сибирью, но никогда не думал, что это так страшно и неожиданно. А за костлявым всадником вставал,; ; всадник с полностью ободранной кожей, он истекал кровью, за ним шел всадник мертвец с вывалившимися глазами и почерневшей кожей, но страшней всех был всадник весь изъеденный червями. Егорше вначале он показался одетым во что-то белое и переливающееся, но присмотрелся и рвотные спазмы захватили его, это была сплошная масса шевелящихся червей.
Зрелище было мерзким и завораживающим. Егорша ни мог; ; ; шевельнуться пока из недр земли рождалось эта скверна. Все четверо имели на своих плечах золотые доспехи и столь же дорогое оружие в руках, кто меч, кто ятаган, кто лук. Но вот время прошло, всадники заговорили между собой на каком-то непонятном варварском наречии. Костлявый, показал по направлению к острожку, изъеденный червями хохотнул и из его зева несколько червей упало на землю. Истекающий кровью мертвец первый повернул своего хрипевшего от нетерпения скакуна и поскакал в указанном направлении. Мгновеньем позже за ним последовали остальные. Всадники передвигались столь быстро, что Егорше на миг показалось, что они летят, их черные рваные, развивающие плащи; ; ; напоминали крылья летучей мыши.
От того зрелища нужно было еще прийти в себя и Егорша какое то время сидел и смотрел вдаль куда скрылись всадники.; ; Пейзаж вновь был самым простым и приятным взгляду. Егорше на миг показалось, что видимые страхи попросту приснились ему, но вот; ; ; горизонт окрасился дымом, острожек заволокло темнотой и в следующий момент Егорша увидел как яркое, задиристое пламя сверкнуло над свежеструганной башней. И он заорал во всю глотку, заорал как ненормальный - Батя! Батя! – и ринулся вниз. Споткнулся об какие-то каменные скорлупы, но не заметил того опрометью побежал к полыхающему острогу.
Пришел он, уже тогда, когда от острога остались одни головешки. Он ходил от одного пожарища к другому, звал живых но никто не выходил к нему. Всюду были только труппы, труппы знакомых ему людей, которых нынешним утром он видел веселыми и живыми. Отца среди них не было. Но здесь на месте бывшего сгоревшего острога найти одного человека было не так просто. Он ходил все ходил, тупо, упрямо, обреченно. Время от времени выкрикивал «Батя» - останавливался прислушивался, отодвигал все еще тлеющие головешки, но ничего не находил. Однажды даже ему показалось что услышал человеческий голос. Но показалось, он скоро понял это. И тогда опустившись на черную выжженную траву он сел зажав руками колени и горько-горько заплакал - Боженька за что? И очнулся лишь в темноте когда в его руку уткнулось что то теплое и шершавое. Он поднял голову и увидел рядом с собой большого темного пса. Пес был знакомый, он сам когда то подарил его камасинскому мальчику по имени Шан и еще назвал его Громом. Сейчас пес вырос но по прежнему к своему бывшему хозяину относился по приятельски. Егорша обнял собаку и притянул к себе, пес лизнул его в ухо. – Гром – отчего то произнес Егорша и испугался звука собственного голоса.
 И тут его окликнули. Он поднял голову, в отдалении стоял Шан. Взгляд Егорши только скользнул по трясущемыся от страха приятелю, он опять уткнулся в теплый бок пса.
- Они взяли крепость обманом. – пролепетал Шан.
- Кто они? – едва соображая что он говорит спросил Егорша.
- Буряты. Они сказали. Что пришли торговать и перестреляли всех людей.
- Казаки им поверили?
- Все было как всегда. А потом…
- Что было потом?
- Старики говорят, что пришли древние боги и они повелели бурятам напасть на русских.
-; ; Это были мертвые всадники?
- Не знаю, но так говорят старики.
- Я знаю, это были; ; всадники.
- Я ничего не видел. Говорят, что живущему они не видны. И только герои могут узреть, а потому сражаться против них.
- Значит я буду сражаться . – Сказал Егорша.
Шан покачал головой.
- Буду сражаться – упрямо повторил Егорша. И крепость восстановим.
Долго возводили Егорша и Шан сруб новой крепости, инородцы видя их упорные труды стали помогать. И когда; ; ; к канскому острожку через пару месяцев пришел отряд сменщиков башня была выстроена. И говорят эту башню еще долгие годы не брали ни мечи ни огонь хотя все остальное горело и неоднократно. А Егоршина башня так и осталось стоять пока не развалилась от старости, может люди ее и сами разобрали, забыв, что она едина; ; охраняла Канск от гнева древних богов, с нее единой можно было видеть неприятеля, а потому отбить самую страшную атаку.; ; А сейчас все возможно.








И больше века длится день.

Последние дни в пионерском лагере я провел в лазарете. Ни с того ни с сего, начала побаливать нога, поднялась температура и меня в срочном порядке поместили в лазарет. Никуда не выходил, потреблял лекарство и обеды с кухни. Было скушно, болезнь не настолько донимала, просил фельдшерицу, хоть что ни будь почитать. У нее из детского ничего не было. Нашлась книга Ладинского "Анна Ярославна - королева Франции". Для восьмилетнего, конечно, чтиво тяжеловатое, но я с ним справился, мне даже понравилось. Все эти древние имена и события, показались мне очень даже ничего, и я решил, что вполне дорос до взрослых книг, их толщина и мудрёные названия меня больше не пугали. Стал присматриваться чего бы такого утащить из библиотечки фельдшерицы. Но этого уже не получилось, наступал последний день лагерного сезона. Мне позволено было присоединится к отряду у прощального костра. Радость была велика, велика была радость от этого удивительного зрелища. Но не отступающая болезнь все же несколько испортила праздник. В лазарет я вернулся раньше, чем остальные ребята в палаты.
Утром болела нога, поднялась температура, а тут еще моя двоюродная сестра Светлана, старше меня на четыре года, тоже отдыхавшая в этом лагере предложила не дожидаться, когда приедут автобусы, а отправиться до города пешком, не так далеко, всего три километра. Я сомневался, но все-таки решился.
Шел спотыкался, отставал, но до дома бабушки и дедушки все-таки добрался. Мама на месяц уехала в санаторий оз. Тагарское и скоро должна была вернуться. Меня стали лечить от простуды, вареньем, медом. Постелили на полу в зале дедовского дома шубы, и я так лежал практически не вставая. Врача мне не вызывали, надеялись, что так пройдет.
Мама была в ужасе увидев меня в таком состоянии. передвигаться трудно, постоянно поднимается температура, улучшений ни каких.
Лежу уже дома на Московской. Врачи теряются в догадках, ездит скорая помощь, ставят обезболивающие уколы. Улучшений ни каких. Где-то через месяц после лагеря попадаю в больницу, терапевтическое отделение, тогда она была против нашего дома в деревянном двухэтажном здании, там на территории были еще другие отделения тоже в деревянных, но одноэтажных помещениях. Те помещения я еще запомнил из раннего детства и особо не боялся ни больниц, ни врачей.
Пролежал тут я не особо долго, из ЦРБ приехал хирург, сделали снимок. Диагноз был не утешительный, - остеомиелит кости, заражение крови.
Остеомиелит — инфекционный процесс, который охватывает всю кость, включая костный мозг. Когда этот процесс является хроническим, это может привести к костному склерозу и деформациям.
Мама в ужасе, ведь это точно то, что было у нее, что потом перешло в туберкулез кости, отчего она и лечится сейчас. Можно без ног остаться,
Меня срочно перевели в хирургию. Лечение похожее на пытки, увы для восьмилетнего слишком большая нагрузка, переливания крови, уколы, почти не переносимой болючести, глотание наркоза, операции, вставление резинок для удаления гноя, извлечение их. Я уже орал, плакал, обзывал врачей "фашистами", - они разводили руками, - Ну мы же тебя лечим, помогаем, а ты так.
И вновь, надрезы, поиски вены для капельницы, новые порции наркоза и уколы, уколы, уколы.
Самое неприятное было, что держали меня в это время голым, а в палате дети разного возраста и пола. Врачи ни на что не обращали внимания, придут сорвут одеяло, приведут бригаду практикантов. И не скрыться, и не убежать.
Постоянное ощущение неприятных людей вокруг себя, от которых хочется убежать скрыться, забился в какое-то надежное пространство и хоть немного времени побыть одному. А главное вымыться и переодеться во все свежее и домашнее. Эта самая заветная мечта того времени. Играть нельзя высмеют, передразнят, уколют. Ужасающее ощущение беспомощности, беззащитности, угнетенности. Единственная отдушина, - книги, приносимые мамой. Будь на то моя воля, я бы конечно читал другие книги. Хотя я не знал их, приходилось доверять вкусам самого близкого человека. Читал «Четвертая высота» Елены Ильиной, "Повесть о Зое и Шуре" Любови Космодемьянской, "Сын полка" Катаева, "Повесть о настоящем человеке" Полевого, сказки  и рассказы Носова, читал Робинзона Крузо или нет, какое-то время в палате вместе с больным ребенком находилась взрослая женщина, она читала Робинзона вслух всей палате, иногда пересказывала.
Тут по крайней мере можно было отгородится от всего мира, перевоплотиться в героя повествования, стать хоть на время человеком, у которого все получается, который уважаем и имеет друзей. У меня за четыре месяца проведенных в больнице друзей не появилось. Приходил мальчик из другой палаты Гоша Пушкин, так он больше приходил к моей маме, она как-то умела с ним общаться, я только пользовался плодами ее обаяния. Тогда, когда я один, Гоша не приходил, не думаю, что тому причиной передачи из дома приносимые мамой, они находили общие темы и могли общаться часами, я больше думал, что нужно общаться, нужно разговаривать, а делать как выяснилось я этого абсолютно не умел. Все мое общение с бедолагами оказавшимися рядом было очень примитивно и казалось мне не настоящим, словно я играл в общение, понуждая себя хоть что-то сказать. - Нужно что-то сказать, - говорил я себе, - Нужно что непременно сказать. И сказать умное и доброе, может забавное. - пока я так думал, час, больше нужда в том отпадала, - вваливалась вечно раздраженная нянька, начинала усиленно заниматься наведением порядка, а заодно причесывать мои и так загнанные нервы, и то не так и это не этак. Что делать ведь я полностью зависел от этого суетливого и вечно недовольного человека. Потом приходила совершенно обезличенная медсестра, больше похожая на аппарат для деланья уколов, который поставили на нужное время, завели как будильник, время пришло и сейчас она отрабатывает и тут же отключается, как сейчас говорят, - ничего личного.
Вот я так и нечего не сказал. А если сказал, то сказал это в абсолютном волнении и ничего было невозможно понять. Очень мне было неприятно стихотворение у Михалкова «Сашина каша". Помните:
Он скажет:
«До свидания!»
А слышится:
«До здания!»
Он спросит:
«Где галоши?»
А слышно:
«Это лошадь?»
А вдруг этот Саша, при общении испытывал такие же муки волнения что и я, все дрожало в нем и переворачивалось, становилось с ног на голову. Мне не нравились такие прямые, не очень продуманные суждения. Бедный Саша и так переживает, что толком, а его высмеивают, выбивают почву из-под ног. Им то, что, посмеялись, пред слушателями попозировали, а Саше с этим жить и вместо того, чтобы помочь успокоиться, понять себя, его, пожалуй, к логопеду отправят. А тот выпучит глаза и будет удивленно говорить, - ничего не пойму, ты же прекрасно произносишь все слова. Зачем ты притворяешься? -  Впрочем может быть, и умный логопед попадется. Поймет, что к чему. Моя бабушка Валентина любила повторять "умный не скажет. а дурак не поймет". Я всегда ей возражал " С умными у нас сложно, дураки тоже не столь часты, больше с серединки на половинку, не совсем умные и не совсем глупые, короче полудурки. И поймут, и осудят, да еще всякий раз тебя носом будут тыкать.  А полудурков у нас тьма тьмущая"
И опять медсестра со склянками капельницами. Ищет вены, я кричу извиваюсь, а она запугивает, что тогда придется ногу резать...
Предупреждает, что есть вечером нельзя, утром опять операция. - Я грустно размышляю о смерти, - Ах зачем мне столько мучений...
Зачем же я взял висевшее на спинки кровати полотенце? Завязал его узлом, получилась нечто похожее на рожицу.
- Привет! сказал я ему.
Он подмигнул, ответил: Привет! и показал язык.
Я возмутился, - Зачем ты меня дразнишь!
- Нет. - сказал он, - Я вовсе тебя не дразню.
- Ну как же не дразнишь, а язык что показывает?
— Это я не дразню я пытаюсь тебя развеселить и утешить.
- Ну вот нашел чем утешить!
- Нашел? Нет, пожалуй, еще не нашел. Я еще ищу и придумываю для тебя утешалку.
- Утешалку? Никогда не слышал такого слова. А что это?
Полотенчатый человечек задумался, -Утешалка это вроде конфеты, только конфету ты ешь и тебе становится хорошо, а утешалку слышишь ушами и тебе становится очень хорошо даже больше чем от конфеты.
— Это что, когда говорят таким придурошным языком "Кякой халесий майсик" "Ути-ути" "Тю, тю, тю", - мерзость! От утешалок таких вырвать может! Бе-е-е.
Полотенчатый грустно улыбнулся, - Нет, это не утешалка. Это и есть "Бе-е-е". Утешалка это когда тебя понимают, когда наперед говорят, что ты думаешь, а иногда и слов не нужно утешалка приходит через руку или взгляд, протянутый цветок. Вот к тебе прикоснулись и так хорошо стало. Или слова как-то по новому легли и весной и счастьем от них повеяло.
- От слов весной?
- Ну конечно весной. - полотенчатый человечек улыбнулся, - Конечно, весной, ведь твои глаза сейчас на мокром месте, слезинки как капель и тебе неожиданно хорошо.
- Разве так бывает?
- А ты как думаешь?
- Бывает!
— Вот то-то и оно. Пройдет день, другой и все будет очень хорошо. Хорошо, как ты и не представляешь. - он заторопился, - Подставь ладони, чтобы на них упала слезинка и задумай желание. Скорей, скорей, скорей. Вот то-то и оно, вот то-то и оно, вот то-то и оно...
Слезинка скатилась на ладошку, я ее крепко сжал, и она превратилась в огромное счастье. Счастье, в котором я растворился.  Ах, какие сны снились мне в ту ночь.
Болезнь отступила, и я вышел на крылечко больницы уже без посторонней помощи. - Как хорошо! - сказал кто-то. Я зажмурился от счастья. - неужели это наяву. Сосны, дома с зажжёнными окнами. Неужели этот мир еще существует, как от тут без меня. Я разжал веки и лёгкая снежинка утешалка улыбнулась мне. Вот то-то и оно, вот то-то и оно, вот то-то и оно...
































На морском побережье. Анапа.

Путевку в приморский санаторий "Голубая волна" в Анапе мы получили еще в апреле. Но скорее всего были обеспокоены в связи с дальней дорогой чем обрадованы, да еще страшное несчастье произошедшее накануне этой поездки. Трагически погиб дедушка Виктор. Я сломался, и жил в каком-то отчужденном пространстве. Не очень четко вижу очертания тех событий.  Я спал и видел сны о смерти, я просыпался и перед глазами возникало лицо, лежащее в гробу и сотни разных воспоминаний, связанных с дедушкой, тут же выстраивались в очередь. Вот он на крутом; ; берегу Кана, высматривает меня среди суетящихся возле; ; воды мальчишек, вот забирает из детского сада, а я вырываюсь из его рук и бегу что есть; ; к отцу и бабушке Вале,- "Я не хочу, не хочу к вам", вот он сидит и листает книжку о дрессировщике Дурове, утверждает, что это Иисус который спустился с неба на цирковых кольцах. Верю я ему мало, предполагаю, что он просто хотел развлечь меня, а то и запутать, поскольку ведал в богословии немного. Я сам к тому времени знал, как погиб Иисус, как возродился. Мне в отличии от моего дедушки приходилось бывать в церкви вместе бабушкой Устиньей, так что на тот момент, я мог сам больше рассказать, плохо, что делал то я очень неубедительно и почти каждый мог перелицевать мои мысли по своему усмотрению. Поэтому мыслями я не делился и разумел как мог, и как мог защищал, все больше замыкаясь в себе, общаясь то с оловянными солдатиками, то с таким -же полотенцем. что было у меня в больнице.; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ;
 Перед поездкой ни особо поразмыслить, ни особо порадоваться было некогда. Сегодня я бы обложился десятками справочниками, запросил десятки сайтов, а тогда суета и тревожные шаги смерти, проследившие во сне, и наяву буквально сводили с ума, и полная неизвестность, полная растерянность.
Сумбур похоронных дней перерос в сумбур вокзала, заполненного до отказа, набитых чемоданов, чужих людей, длинного общего вагона на котором мы добирались до Москвы, без постелей, на жестких полках. Я размышлял над тем, что за какие-то удачи в жизни всегда приходилось платить и смерть дедушки была чудовищной платой за долгий и беспечный отдых в Анапе, целых три месяца у моря и совершенно бесплатно, это ли не радость. Но радости не было.
Была у меня возможность побывать в Москве. Москву я воспринимал как страничку из фильмов или еще из рассказов дедушки, в основном связанны со Сталиным. Дедушка любил повторять о том, что Сталин не покидал Москву ни при каких обстоятельствах. Эвакуировались заводы, эвакуировались театры, члены правительства, а Сталин не уходил.; ;
Помню, как первый раз загорелись для меня золотые главы московских храмов. Это первое чудо Москвы, которое не забудется уже никогда. Я бегал от одного окошка в вагоне и все приговаривал, " Глядите это Москва, это старинные церкви" И потом по радио по всему составу - "Наш Поезд прибывает в столицу нашей родины город герой Москва!"
В Москве мы не долго, Ярославский вокзал, - Казанский. Поездка в московский зоопарк. Метро. Как мы с мамой учились сходить и заходить на эскалатор.; ; Это сложно когда первый раз. А потом уже;до Краснодара. Автобус до Анапы, сразу до санатория "Голубая волна". На автобусах так было и написано "Голубая волна". Но не было ни каких восторженных восклицаний, никакого полета фантазии, устало, затерто буднично, словно я все еще жил в чертогах смерти и ни о чем другом не мог думать, да, наверное, так оно и было. В санаторий я приехал с температурой и попал в бокс, здесь меня буквально преследовали видения смерти моего дедушки и преступников, посягнувших на его жизнь. Оставаться одним единственным пациентом бокса я не мог, вообще ни мог быть без людей. Это была истерика. И вскоре меня перевели в палату с на шестерых. Я с облегчением вздохнул и жизнь потекла по своим санаторным законам. Но и тут я научился бояться. Кто-то из ребят рассказал "Пеструю ленту" Конан Дойля, с тех пор мне казалось, что змейка из рассказа может спустится по отопительной трубе ко мне. В Анапе было и множество других рассказов, которые подогревали мое воображение и боязливость, о шпионах, о покойниках, рассказ того же Конан Дойля "Львиная грива" сделал не безопасным мое купание в море.
Книжечка об Анапе появилась у меня в конце лета в поезде, уже на обратном пути, а пока мне приходилось узнавать о городе со слов нянечек, медсестер и воспитателей. Анапский музей был куда богаче канского. А история куда значительней. Анапа - «Аннэ-пэ» на адыгейском означает «край округлого стола», прочел я в туристическом буклете.; ; Благословенный климат небольшого города сделал его желанным для многих завоевателей. Первое название Анапы — Синдика или Синдская гавань, оно дано по имени племени синдов, живших здесь аж в I тысячелетии до н.э. Впрочем, и сами Синды тоже отличались воинственным нравом. При раскопках археологи постоянно находили копья и мечи. Сколько этого в анапском музее. Наша сибирская история куда скромнее, да и изучена меньше.; ; А тут неведомые Синды, целая вечность отделяет от них.; ; Скифы, - жестокие, облаченные в шкуры и метал приходили; ; брали пленных и облагали данью. Не столь уж кротким жителям не всегда удавалось давать отпор иноземцам.; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ;
Я искал в анапской истории прежде всего возможности для игры, приноровить к которой получалось абсолютно все. В поезде у меня нечаянно оказалась основательно зачитанная книга Дюма "Три мушкетера". Чистейшей воды дефицит в те времена, прочитать ее стояли очереди, а вот заполучить вообще было невозможно, даже в таком убитом состоянии как была та, да это была ценность. Мама настояла, чтобы я ее оставил в поезде.; ; Но я все же привез в Анапу игру в мушкетеров и королей.; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; И вот эти скифы и синды, это только подлило масла в огонь.; ; Но и скифы для истории Анапы только начало. Было отчего завестись. Отчего с вниманием поглощать страницы.  Прошло некоторое количество времени, в IV веке до н.э. в Синдику приходят греки, с которыми у местных жителей сложились дружественные отношения. О греках мои знания не были основательными, но я кое-что знал из мифов. И даже фрагменты — это уже целое состояние.
Появляются в Анапе греческие торговые фактории. Влияние греков значительно, на местных серебряных монетах на греческом было написано «Синдон». Территорией и народом того времени управляли Синдские цари или вожди.; ; ; В IV в. до н.э. территория вошла в состав Боспорского царства и получила название Горгиппия, по имени правителя Горгиппа. Под его началом город разросся, в нем появились святилища и монументальные здания.
Жаль, что наше перемещение по городу ограничено, так и хочется посмотреть местные достопримечательности той давней античной поры. Нам воспитательница Татьяна Дмитриевна рассказывала о каких-то руинах, о старом мосте на котором захотел сфотографироваться турист, и мост и турист рухнули. Слава Богу обошлось без жертв!; ; Рассказывала о старинных воротах. Хочется увидеть, потрогать древние камешки, понять чего то большее чем скупые слова справочника, но мы в санатории «как растение мимоза в ботаническом саду», не везут нас к старине. Был музей, грязелечебница, пляж, театр кукол, выступление "Песняров", поход к вечному огню, день Нептуна. Но ни каких старинных руин, кроме как в рассказах. Но рассказы, конечно, потрясали.
Еще древние времена здесь развивались ремесла, рыболовство, земледелие, торговля, кузнечное дело.; ; Во II в. до н.э. В этот период Горгиппия была мирно передана царю Понтийского царства Митридату VI Евпатору Перисадом V, царем угасающего царства Боспорского. Вплоть до I века до н.э. город благодаря мягкой политике нового владыки расцветал. Конец положили войны с набирающим силу Римом. Люди в панике зарывали клады, которые были найдены в XIX-XX веках при раскопках.; ; ; ;
Ах, сколько фантазий могло осуществится по этим мотивам. В отведённой для игр песочнице, я имел свое определенное место. На эту территорию никто не посягал, и я практически беспрепятственно строил песочные крепости и города, однако не очень расширяясь, чтобы не препятствовать остальным строителям. Одно строить города, а другое, завести палочки, наряженные во всякие бумажки и золотинки изображающих ни то придворных Митридата, ни то Людовика XIII, это по меньшей мере производило странного ребенка.; ; Странно и восприятие этих палочек и золотинок как неких сокровищ, их не так часто можно было встретить на аллеях санатория, так что приходилось их беречь и с особенной тщательностью их прятать до следующей игры. Уезжая из Анапы в августе 1971 года, зарыл свой клад в жестяной коробке из-под зубной пасты, в сквере возле загона с косулей.; ; Ах как давно, как глупо и как приятно.; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; В 63 году до н.э. история Анапы перенесла сильнейшее потрясение — город был практически полностью разрушен 8-балльным землетрясением и пожаром. Выход из Понтийского царства позволил Горгиппии спустя какое-то время восстановить свое положение.Более века местные жители пытались восстановить город, но в 370-х годах он был окончательно разрушен гуннами. Так в IV веке н.э. закончилась благоприятная для Анапы эпоха Горгиппии. Началось тяжелое время. Ранее процветающий город стал проходным двором для многих народов и племен: болгар, гуннов, тюркoтoв, касoгoв, хазар, зихов, адыгов.
Огромное количество времени мы проводили на пляже. Вода, солнце и чистейший песок. Построить из которого ничего не удавалось. И приходилось изрядно постараться чтобы выкопать яму и извлечь песок, из которого можно было строить. Изготовлению этих песочных катакомб было посвящено наше прибывание на пляже. Это как-то развлекало, делало более-менее сносным расписанное взрослыми время пребывание на пляже. Здесь в песке находили мы раковины, останки морских жителей, иногда и со дна моря собирали крохотные домики крабов отшельников. У иных образовывались целые коллекции. Выловленные крабы тоже были нашим развлечением. Но больше было запретов, которые мы считали совершенно оправданными, ведь из нас мало кто видел море до этого времени. Еще в первый день, для нас не видевших море провели экскурсию на берег. Огромная масса шипящей и бурлящей воды поразила нас. Это было что-то таинственное и живое. Таинственное и живое исходило из моря после бурь. Их было не так уж много. Но то что мы видели потрясало. Это и множество медуз, прибитых к берегу, выброшенная неживая змея. сколько же там всего могло храниться в глубинах, даже моя фантазия робела и отступала. А рассказы об этой странной земле не отступали.
В XIII веке, так как на Черное море пришли итальянские колонисты—генуэзцы. На месте разрушенной Горгиппии, образовалась колония или фактория Мапа (она же Анапа). Именно сюда приезжали торговцы. Так в город пришли изысканные стеклянные вещи, украшения, дорогие ткани. Их обменивали на строевой лес, воск, меха, хлеб. Фактория Мапа стала крупным укреплением, где торговали оружием, драгоценными камнями, специями, тканями и украшениями, массово вывозили сельскохозяйственные продукты.; ; Но главной статьей дохода купцов была работорговля и Генуэзская крепость налаживала торговые связи не только с Европой, но и с Азией. Город был очень богат, поэтому часто подвергался нападениям. Так, в 1395 году предместья были разрушены Тамерланом. Подумать только Тамерланом!
Всех рассказов не наслушаешься. Ведь близок и полдник. Сегодня у нас не варенная кукуруза, не вкусные гренки, а фрукты. Нам с Лешей Остапенко из Воронежа вручают пустое ведро. - Наберите в саду жерделей (мы уже знаем, что это мелкие абрикосы) и идем по саду распевая песни, выученные в санатории "Моряк вразвалочку сошел на берег" "Балладу о красках", "Журавля" и даже "Я тебя хочу простить" что потом была заставкой программы "Время". У нас правда получается не очень. Поет это все наш одноотрядник Саша Анциферов, его просят петь на всех выступлениях. Голос у него на самом деле чудесный. Сидишь рот раскрыв, - Как же так можно? Мы горланим и нам это в радость. И раз нам разрешили передвигаться по территории беспрепятственно задумали заглянуть к косуле в загоне и глянуть на море, уж больно оно разное каждый день. Решили и пошли. Прошли мимо домика физиопроцедур, прошли мимо домика главврача с сушащимися на крылечке сухофруктами, облепленными осами. Бр-р-р. Возле самого загона с косулей двое взрослых ребят из старшего отряда.
- Вы что здесь делаете?; ;
Мы заробели, ведро показываем, мол мы при деле за жерделями идем.
- Если за жерделями, то это в другую сторону.
- Мы косулю хотели посмотреть, - говорит Леша. Я киваю.
- А гусеницу хотите посмотреть? - говорят старшие ребята.
- Гусеницу? Нет гусеницу не хотим.
- Даже вот такую? - и вытаскивают из-за спины зеленое чудовище, толщиной со взрослую руку. Оно двигается, извивается как червяк на рыбалке.
- А подержать хотите?
- Нет! - что есть моченьки вопим мы
А они, - Нет подержите! Нет подержите!
Мы в ор и уже прыгаем через клумбы, несемся по направлению к своему отряду.
Леша резко останавливается, - Ну и дураки же мы, гусеницы испугались.
Я ничего не говорю, язык заплетается, показываю, что мы же за жерделями пошли, а набирать их не во что, ведро видно там и оставили, где огромную гусеницу увидели.
- Да плохо дело говорит Леша. Нужно возвращаться. Но вдруг они нас опять будут гусеницей пугать, а она Бе-е-е как неприятна. Решили подобраться потихонечку. Идем как на разведку, куст, цветы, угол дома. Подбираемся, - нет тех ребят. - А ведро, ведро, - шепчу я. Леха еще раз заглядывает за угол. - Ведро стоит. Но кто же за ним пойдет? Леша говорит, что он в разведку ходил. Ну ладно. Бегу во весь опор. Хватаю ведро и обратно. За мной никто не бежит, но все равно страшно. Мой страх передался Лехе он тоже бежит. Потом останавливаемся, ты что бежишь, за тобой же никто ни гонится, - А ты я на тебя глядючи. А я на тебя.
Приходим в отряд спустя полчаса, набрав наконец то жерделей. - Да где же вы были так долго. - Рассказывать стыдно. Мало ли что подумают в группе. Мы молчим как партизаны. - Ну ладно идите умойтесь, а то красные как раки. Мы молчим и никому не расскажем, что гусеницы испугались, правда страшно большой. Лешка ко мне подползает во время тихого часа и говорит, — Это вовсе не гусеница была, а игрушка, гусениц то таких вовсе не бывает. Я задумываюсь, нет казалась живой, А вдруг правда игрушка?
 Мы вновь слушаем рассказы, любят же горожане свой город, любят:
 До 1475 года власть над Мапой сохраняли генуэзцы, вплоть до захвата османским султаном Мухаммедом II. В составе Османской империи населенный пункт получил свое современное название — Анапа. Современное название «Анапа» впервые возникло в; ; ; документе 1479 года. Ученый летописец Ибн-Кемаль упомянул город в походе на Черкесси.; ; С 1475 года история Анапы, как и большинства генуэзских колоний на Черном море, связана с Османской империей. Однако местное население, которое на тот момент составляли воинственные черкесы, перебило оставленный гарнизон и отвоевало город.; ; В 1479 году Мухаммед II снарядил военную экспедицию. На этот раз город был окончательно отвоеван, а гарнизон его сильно укреплен. В 1481 году была построена знаменитая крепость Анапа. Турки очень сильно ее укрепили с помощью французских инженеров, пока готовились к войне с Россией.; ; Крепость Анапа стала одной из самых мощных на Черном море и входила в цепь укреплений «Кавказская линия», расположенную на реке Кубань. В ходе русско-турецких войн были предприняты неоднократные походы русских на Анапу в 1788, 1790, 1791, 1807, 1809, 1828 годах. В итоге турки не смогли удержать крепость Анапа и в 1829 году по Адрианопольскому мирному договору передали ее России.; ; В 1837 году населенный пункт посетил Николай I. Он своим указом предписал разрушить все военные укрепления, оставив лишь в память доблести российской армии восточные ворота, которые можно увидеть и сегодня.; ; 15 декабря 1846 крепость Анапа официально получила городской статус (утрачен в 1860 году, восстановлен в 1866). В 30-60-х годах XIX века территория активно заселяется военными с Кубани, из азовских губерний, украинцами, армянами, греками, татарами, немцами и чехами.
На пляж мы обычно едем на санаторном автобусе. Проезжаем через всю Анапу. Нам немножко объясняют. И места уже знакомые. Речка Анапка, небольшая вроде канской нашей Иланки, жилые кварталы города, цветные ухоженные, полные южной растительности. Они под час кажутся чистейшими декорациями, какой-то милой опереточной истории. Как же нам подчас хочется погулять здесь. Это получится только в последний день, когда мама заберет меня перед самой поездкой домой. Мы пройдем в парк, мы пройдем по магазинам, попадем в домик, сложенный из камня, с угрожающими трещинами в стенах после землетрясения, мама прожила здесь все лето дожидаясь окончания санаторного сезона.
А пока она приходит на пляж и разговаривает со мной через сетку, отделяющую пляж санатория от всего остального пляжа. Приносит какие-то немудренные гостинцы. Она так же, как я не уезжает с Анапы, больно хлопотно и больно дорого это удовольствие. Денег нет, она устраивается на работу в городской парк. По ходу заводит массу друзей. Их мы тоже навестим в наш последний день в Анапе. Целая гора мелких арбузов для соления лежит у них на веранде. "Ешьте сколько хотите". Весело, хозяйская дочь и ее подруги устроили нам целое представление. Мы хрумкаем арбузы и аплодируем наиболее удачным номерам. Но вот уже гаснет солнце, нам нужно выбираться из дня полного радости. Гремят вагонные колеса, поезд уносит нас все дальше от моря, от солнца, от диковинной истории города Анапа. Остается только вспоминать и читать небольшой буклетик, купленный в последний день.
В 1866 году с легкой руки доктора Будзинского началось освоение города в качестве курорта. Он открыл санаторий, который был очень популярен до революции благодаря водо-и грязелечению. В музее Анапы обязательно об этом рассказывают, город стал известным портом и курортом. Перед началом Великой Отечественной войны здесь действовало 10 пионерских лагерей и 14 санаториев
. История Анапы длинна и разнообразна, но в десять то лет, все это никак не закрепляется в сознании. Остаются лишь морские чудовища, акулы, да панцирь огромной морской черепахи, они явно не черноморские, но все это разжигает воображение, своевольно перемешиваясь, меняя ощущения, так же разнообразно как меняются цвета в калейдоскопе. Одним из ярчайших впечатлений остаются рассказы во время тихого часа.; ; Разные чудесные истории об Анапе рассказывали в санатории многие, но особенно колоритна нянечка Глафира Сергеевна. О чего только мы не наслушались в ее исполнении. Многие времена вбирали в себя ее рассказы, они были таинственны и веселы как произведения Гоголя. И мы устраивались поудобней на своих кроватях во время тихого часа, который, как и все уважающие себя подростки проводили бодрствуя. Устраивались и гадали, что же нам расскажут на этот раз, придется смеяться или содрогаться от страха, подпрыгивать от нетерпения в кровати. Но что же дальше, Чтоже дальше - повторяли мы. Но Глафира Сергеевна, помня заветы Шахерезады продолжала рассказ только в следующее свое дежурство. Как же мы ее ждали. Женщина она была суровая, не воздержанная, за дерзким словом в карман не лезла и даже это не пугало нас. - Глафира Сергеевна расскажите, что было дальше? - канючили мы. Ей видно и самой доставляло не малое удовольствие, и она продолжала.
 Долгий коридор в корпусе санатория "Голубая волна", нас уложили спасть в тихий час, в палатах прохладно нянечка Глафира Сергеевна рассказывает долго и гладко. Ее украинский выговор напевен и легок. Но я обнаруживаю, что начисто забыл детали той истории. И вновь фантазирую, строю чисто канскую версию, порой порываясь передать украинский говор их первоисточника, он не всегда удается, а без говора история проигрывает.























 
За мной кто-то крадется.
Сильвестр Орешников долгое время проработал в полицейской управе Канска дознавателем.; ; Много он повидал на своей службе. может будь у него рядом какой ни будь владеющий пером знакомец, знали бы о том широко по всей земле как знают; ; Ната Пинкертона или Шерлока Холмса. Впрочем, Сильвестр Азарьевич честолюбием не отличался, за славой не бегал. А случись кому и поведать о его делах, он же сам первый противился. Следственная работа была для него чем-то вроде шахматной партии, вот уж в чем он поднаторел, так в шахматных баталиях, знакомцы его и в глаза кликали канским Филидором. Был в веке ХVIII во франции некий Франсуа Андре Даникан Филидор. "Пешки душа шахмат" говорил Филидор, а наш Азарьевич повторял это и много хвалил этого выдающегося человечка.; ;
— Вот, говорит послушайте! - Филидор первым стал вести позиционную игру. Вся игра подчинялась единому плану игры, большое внимание уделялось пешкам-пехоте, фигуры играли поддержку. Филидор был способен играть, не видя доски против сильнейших шахматистов. И вот что интересно, - тут Сильвестр Азарьевич всегда поднимал вверх указательный палец, словно грозил кому невидимому и продолжал, - Последний сеанс такой игры он дал за два месяца до смерти. Подумайте только!
И в этом весь Сильвестр Азарьевич. Вот он сидит несколько лысоватый, склонный к полноте, одышке и не скажешь, что в нем скрыто многое и дела его значимы; ; и загогулисты, но узнать о них можно лишь понаслышке, в обход его самого.
Как-то по служебной надобности заглянул в Канск.; ; Хоть человек заезжий, о том понаслышен был. Заглянул в контору он мне только кивнул, вот и все знакомство.; ;
На переправе заприметил канского паромщика Филимона, так тот Конан Дойля почитывает. Почитывает, да ус подкручивает, - А наш Азарьевич, тоже не лыком шит.; ; Я улыбнулся. А Филимон свое: Дело которое он вел однажды в приканском Ашкауле мудреней будет. Назвал бы " За мной кто-то крадется"
- Как так, мне так он сущая флегма, и растопить его сил не хватит никаких. Зашел по случаю в контору в Канске, так он головы от доски шахматной не отнял. Разве в полголоса ответил.
- Ух ты! Так-таки ответил!; ; Так это ж он так думу думает, головы не отнимая. Однажды то случилось, притащили крестьяне Ашкаула некоего Тимоху, приказчика в душегубстве обвиненного. Суди говорят Сильвеструшка бандюгу окаянного, а то больно охоче самим порешить и во как нечистый попутал уже и грех не пугает.
Сильвестр сидит так тихонечко, пешечки переставляет, на пришельцев не смотрит, говорит да отпустите вы его, невиновен он, да и все.
Мужики за возмущались, - Да ты даже глазом не глянул, даже не поговорил, не то что убивцем так и с нами не перемолвился.
А он снова, - Не виновен, - и точка.
Мужики негодуют, грозятся, а он ухом не ведет, шахматную партейку решает. А потом, Ах! Шах и мат! Подскочил от радости руки потирает.
Мужики уже по-иному. - Сильвестр Азарьевич, рассудил бы чоли, помог с нашей бедой.
- А не ушли? Здесь. - говорит, -; ; Тут и рядить нечего, посмотрите на эту шейку, на глазеи испуганные. Больно уж робок, разве что в своей лавке на кого прикрикнет, а тут дело сложное, чтобы того мужика придушить ладошки не малые нужны. А вы посмотрите. - Поднял он рученку Тимохину и впрямь не живая, куда такой на рослого Акимку Гребенькова лезть, шею бы свернул не заметил.
Отступились мужики от Тимохи, - Да уж, верно. не смог бы. - В затылке почесали, да из наших, пожалуй, никто бы с Акимкой не сладил. И чего это мы. А тебе мил человек отколь известно.
- Верно, верно, не сладил. О том; ; талдычу.; ; Вы что ж други любезны думаете, раз я в конторах, то и о бедах ваших не слышал. У нас в уезде каждый чих эхом отзывается. А тут задушенный верзила, токмо и за ухом почесать не грех, партейкой; ; одной, другой перекинуться
- Так-то оно так, - соглашаются мужики, - Только нам чего с тех партеек если; ; ворог окаянный еще кого порешит. Ты бы ваша благородь потрудился, поусердствовал. А то говорят еще черт завелся.
Ох! «Ха-ха-ха рассмеялся Сильвестр Азарьевич», —И так говорят? Черт завелся? Ха-ха-ха!
- Вестимо черт. Оно батюшка и вовсе не так смешно если подумать. Возле убиенного Акимки, следы были козлиные, да шерсть вонючая...
- Да что ты вонючая?
— Вот те крест барин вонючая, як козел, аль леший тот пахнет.
- Это не мог быть на самом деле козел?
- Да что ты барин, козел то у нас один у тетки Маланьи, а она то на другом конце деревни, да и не душат, козлы людей, разве, что рогами пырнут.
- М-да не душат. Дики твари зубами рвут. Так если не душат зачем вы приказчика до меня притащили, как его там, Тимоху?
- Так ошивался, по тем лугам, где Акимку нашли.
— Вот как. что вы там делали, молодой человек, - обратился Орешников к сжавшемуся в уголке Тимохе.
Тимоха боязливо посмотрел на мужиков
- Не боись, бить не будем, Азарьевич рассудил.
- Разве что немного для острастки бочка потрем, - хихикнул один в кургузом армячке.
- Цыц! - рявкнул старший из них. - Пусть гутарит, коль есть что.
- Ну!
Паренек усмехнулся, - Так я, это, сам хотел узнать, доказательства собирал.
- М-да… в Холмсы метишь? - вяло заметил Орешников.
- Во что? - переспросил приказчик
- Шерлока Холмса, британского джентльмена говорю, знаешь?
- Ну так это все читают сейчас...
- Про всех ненужно, про себя говори.
- Ну да читал.
- Что там на месте преступления прочел?
Приказчик попятился, полез в карман, протянул Орешникову, нечто завернутое в тряпицу. Орешников брать не стал, велел положить на стол близ шахмат, взял нож для разрезания страниц и медленно словно боясь потревожить ядовитую змею развернул, взглянул на находку и оглянулся на Тимоху, - Что это?
- Ну как и есть шерсть.
Мужики закрестились, - Ну точно черт! У нас козлов этой сивой масти отродясь не было.
- Ну-ну. - пробурчал Орешников. Обернулся к ним спиной, глянул на оставленную партию и вдруг обернулся к приказчику, - Тимофей... как вас там
- Аркадьевич.
- Так-с-с значит Тимофей Аркадьевич? Недурно-с. Так вот вас Тимофей Аркадьевич прошу задержаться. Остальные свободны. По домам!
Мужики засуетились, так если сам Сильвестр Орешников приказчика держит, мож тот и по праву замешан.
- Не-не-нет, - поднял правую руку следователь, - Об этом и не думайте помощник, мне надобен.
- Так может и мы на что сгодимся?
- Хм... Сгодимся? А ведь правы шельмы. Охотники-следопыты среди вас есть?
- Так вот он я. выступил вперед рослый мужчина, молчавший до селя
— Значит охотник? Хорошо. Оставайся. Остальные во двор, во двор... Да, держите коней на ходу, может придется до вас докатится, а так своих односельчан дожидайтесь.
- Так мы это. Мы это завсегда...
- Во двор. Во двор. - Собственноручно прикрыл дверь, обернулся и к своим только что установленным помощникам, руки потирает. — Вот так судари мои, прежде всего вы Тимофей Аркадьевич.
Приказчик потупился, - знаю не много, видел...
- Что-с-с?
- Будто на мужике кто-то сидел, перед тем…
- Что-что-что? Кто сидел? – уставился на него Орешников.
- Дак кто его знает. Далеко было, кинулся, а мужик не дышит.
- На что это сверху, хоть походило.
Приказчик оглянулся на мужика, присевшего на скамью против следователя.
- Ну!
- Так сказать то можно. Просто жуть. Да вот и Пров не так поймет.
- Что он не так должен, не так понять?
- Уж и не знаю…
- Да не тяни ты кота за хвост!
- Ай будь что будет! На черта это походило все же! Иначе не могу… (мужик на лавке дернулся, но усидел, под повелительным взором Орешникова, лоб перекрестил) А вот подошел, в руке убиенного вот это зажато, - приказчик показал на лежащую на столе тряпицу с шерстью.
- А полиция?
- Да пристав приезжал, сказывал до вас добираться. Нравы дикие, мужики между собой повздорили и правды не добьешься.
- Доклад был. – Орешников уселся на стул подле шахмат. Потрогал ферзя.- Шах и мат. – А потом скоро обернулся к затихшему было мужику, - А Пров, что скажет, ведь так вас кличут, а по батюшке то как будет?
- Северьяныч мы. Акимовы.
- Что добавишь Пров Северьянович?
Мужик встрепенулся, - А что тут добавить?
- Ну следы, Местность там всякая. Мож заметил, что ни будь.
Мужик оправил чуть седеющую бороду, крякнул.; ; - Замечать, то нечего было. Берег вода, чуть поодаль лодки стоят. В деревне с пастбища скотину встречал, прибегли мужики, кричат – Акимку Гребенька убили, побег, да все побегли. Прибегаем там этот лазит, Пров кивнул на приказчика.
- Ну и…
- Мы его за шкирку и сюдой, по дороге малость накостыляли.
- Я тебя про другое спрашиваю, видел ли что, следы ли остались, может соображения есть, местность какая.
Да какая местность. Над Каном-рекой. Крепость еще Краузова стоит. Лесок.
- Что стоит?
- Эт они так дом немца-фермера Краузе меж собой кликают, - вмешался приказчик. – На берегу стоит с толщенными стенами, из камня, между прочим. Где такой отыскал загадка. Говорят, у них в Германии все так строят.
- И что за немец?
- Немец как немец. – проговорил Пров, - жадный, трясется над рублем, а наймет кого три шкуры снимет, заплатит правда сполна, тут не отнимешь.
- Интересно, интересно, - Орешников возбужденно потер руки. – А что это за стена говоришь, высокая.
- Да, пожалуй, что и высокая. Краузе так боится местного гулящего люда, что от всего мира огородился. Наши мужики и впрямь как подопьют, сразу же в драку встревают, норовят все давние нелада вспомнить. В грудь себя бьют, - Я за правду! Я за правду! А ведь за правду плевую и убить могут.
- Ого! И много ли этих неладов было, за правду?
- Неладов всегда в избытке, а вот к Краузу не суются.
- Да, да, да… А отчего не суются?
- Да вестимо, от чего, немец то он и есть немец. Что с ним делить. Платит он исправно, а остальное нас не касается.
- А вот ограда?
- Ограда еще какая и ворота сосновые, плахи двухдюймовые, сталью окованные. А стену ту ему помнится лет пяток помогали возводить, она еще какая с четверть, пожалуй, будет. Крепость она и есть крепость. Окошечко малюсенькое откроется, рожа желтая выглянет, и охранник по фамилии Тян смотрит неприветливо. Почти всегда, - Гер Краузе поручений не имеет.
- Во как? – хохотнул Орешников. – Серьезные люди. А что за Тян?
- Слуга евоный, ну и распорядок ведет.
- Чего, чего?
Тимоха, подал голос, - Ну вроде управляющего, или может быть охранника, кто ж его разберет.
-; ; Что он из себя представляет этот Тян.
- Кореец или китаец, приехал вместе с Краузе, слышалось, что по разным странам вместе жили, а тут вот остановиться надумали, от врагов вроде как скрывались. Тян у него за все в ответе, предан как пес, куда хозяин посмотрит, туда и бросается.
- М-да-а-а… Орешников задумался и тут же стал переставлять фигуры уже сыгранной партии, - Так, пожалуй, пад будет? – послышалось от него. Посетители не знали и что делать, думать.
Паромщик Филимон гордо выпятил грудь, - Так может они б до сих пор не знали и стояли, если б я в ту пору в конторе службу не нес, не долгонько правда, потом сюда переманили, вольный ветер хлебать.
«Но тогда я выставил и Тимоху и Прова», —Все говорю, дальше господин мировой судья вроде как в другую комнату ушел, больше слова не скажет.; ; Селяне удалились, слова не доброго не сказали, нашего Сильвестра Азарьевича люди сильно почитают, за ум и справедливость.
Селяне уехали, а он так и сидел, фигурки переставлял. Когда за полночь нарочный из Ашкаула приехал, он все еще сидел за шахматами.
Нарочный рассказал, что ночью погиб приказчик Тимоха, что случилось мы узнали уже на месте. В Ашкауле возле берега реки Кан нас встретил Пров. И на правах знакомца поведал, что вернувшись с города Тимоха поощрённый городским начальником, сам захотел разведать, что же случилось с Акимкой, пошел на берег к Галичьему спуску, это уже в сумерках, а крик мужики уже по темноте услышали, страшный такой крик, бросились, а Тимоха едва дышит, только разобрали, - За мной кто-то крадется… - Или что то схожее.
Тело приказчика так и лежало посреди поляны. Когда-то щегольская поддевка была порвана, ворот рубахи сорван вчистую. Орешников велел позвать мужиков, подоспевших к месту убийства. Возвращались они по ночи из покоса, на лодке еще засветло отправлялись, там; ; за рекой сено и готовили, до зимы оставляли потом на дровнях по льду в село переправляли. И вот только положили они уключины, весла. – крик. Глянули вроде всадник, да какой-то странный, по лужку скочет. Гаркнули. Все всадник пропал. А Тимоха уже лежит, дыхание гаснет. Что разобрали, что не разобрали.
- Ну а то, что «кто-то крадется», это точно слышали? - поинтересовался Орешников.
- За то не поручимся, - за всех ответил Пров.
Сильвестр Азарьевич посмотрел на него и говорит, - Плохо друг любезный, плохо.
«Пров кивает», —Да что тут скажешь.
- Показывай свою местность.
- Местность не особенная, - говорит Пров, сюда лесок, сюда речка поворот делает, огороды, а тамо крепость за леском.
- Крепость?
- Краузева твердыня, давеча разговор был, та толщина ее стены локтей пять, не меньше.
Орешников присвистнул, - так в такой стене и жить можно. Больно уж любопытная конструкция по разговорам выходит. Помогали говорите?
- Ну не то, что очень, скорее снаружи каменьями выкладывали, внутрь не пускал, только сверху и видели, и не по всей стене камень.
Я было прикорнул в судебной бричке. Слушал те разговоры в полусонном состоянии, но Сильвестр Азарьевич растолкал меня и велел взять фонарь идти за ним.; ; Минута, другая и мы уже стояли у краузевой крепости. По сути, это был хутор, отделенный от всего селения, раньше до Краузе мужики здесь косили, а потом пришлось дале подаваться, но все равно хаживали, но уже с оглядкой. Немец запретил появляться близ его дома. Какой-то странной жутью повеяло при приближении к дому. Шаг и у меня вырвался крик. Мне показалось что на меня кто-то взглянул из темноты. Сильвестр Азарьевич обернулся, фыркнул как кот, но ни сказал ни слова. Прямо защипало подле сердца. Стена на самом деле была немалая, пожалуй, поднималась на сажень вверх, да длиннющая враз не обойти. И странно было то, что вплотную к стене примыкал лес, под час почти сливаясь с оградой. Орешников забарабанил в кованные ворота. Залаяли собаки, следом послышались шаги, окошечко на дверях распахнулись; ; ; физиономия-сухофрукт глянула на нас. Колличество морщин совершенно не позволяло определить расовую принадлежность. Маленькие колючие глазки смотрели явно не дружелюбно. Голос резанул ножом: Хозяин почивает, моя не пускает. - Откройте полиция пригрозил Орешников. Реакции не было никакой. Окошко захлопнулось и не подавало признаков жизни.; ; ; лай собак доходил до остервенения.
Орешников пожал плечами, покосился на Прова, - Пров Северьянович, по всему выходит тебе нужно дежурство нести. Возьми мужиков посноровистей, да поглядывай за крепостью. А мы в Канск сгоняем, документом одним нужно обзавестись к рассвету.
- Ну нужно так нужно, - согласился Пров, - А мужиков мне не надобно, нам одному сподручней. На зверье не раз в засаде был, днями-ночами досмотр учинял, все нипочём.
- Лады - буркнул Орешников, и мы укатили в Канск. Ездили по разным конторам, зачем-то на Кузнечную заезжали. Ят что, боле в коляске спал. В Ашкаул заявились только к полудню.
Пров встретился нам на свороте к крепости.
- Ну что? - Зачем так далеко от Краузова дома?
- Да тут Сильвестр Азарьевич оказия такая. Сижу я в засаде и чую близится ко мне что-то, крадется и дышит так часто. Я туда - дышит, я сюда, - снова чувствую рядом. Понять не могу, но охотничью то чуйку не отымешь, есть за мной кто-то.
Ой как нехорошо сделалось мне от того рассказа, словно змея под рубаху залезла. Аж передернуло, - вставил рассказчик.
Орешников молчал.
- И еще Сильвестр Азарьевич, как в кустах лежал одну штуку заметил.
- Какую?
- А вот посмотрите, - мы двинулись к зарослям черемухи и тальника неподалеку с домом Краузе. - Смотрите! - указал куда-то наверх Пров, мы подняли головы и увидели, проложенные в верхних ветвях настилы, они как тропинки расходились по всему лесу.
- Что это Пров Северьянович?
- Не могу знать ваше благородие, в жизни не видывал.
Мы попробовали отследить странное сооружение и обнаружили, что в одном месте, настилы как бы приближаются к земле, но не вплотную, это место наиболее было замаскировано. Орешников, попросил подсадить его, что мы и сделали. Сильвестр Азарьевич, недолго думая взобрался на настил и в скором времени скрылся в густых зарослях черемушника. Ждали мы его долго, пожалуй в течении; ; получаса, Пров уже хотел сам взобраться на настил, как в зеленом проеме показалось знакомое лицо. Сильвестр Азарьевич. Легко спрыгнул на землю.
- Ну я вам скажу други мои, проход этот весьма разнообразен, то поднимается вверх, то почти сливаются с землей. Я даже заметил в одном или двух местах лазы, уходящие под землю. Что это было не понял, но думаю, что тот, кто пользуется этими ходами весьма ловок. - Орешников сделал паузу. И тут же продолжал, - Ловок и недружелюбен.
Холодные мурашки разбежались по всему моему телу. Что-же это могло быть размышлял я. Неужто угрюмый немец завел себе в охранники черта. Ох святые угодники, охраните меня!
Орешников покачал головой, - Что-то нечеловеческое происходит здесь. Далеко я не ходил, но похоже по этому лазу можно пробраться в самое логова зверя.
- Зверя? - переспросил я.
Орешников кивнул, и стряхнул с себя пучки прилипшей шерсти. - А зверь имеет свойство линять.
Лежащая на его ладони шерсть была точно такой, что осталась лежать в Канске на столе рядом с шахматной доской, серая и с подпалиной.
- Мат в три хода, - мрачно произнес Орешников. - Если мы насильно ворвемся в крепость, мы ничего не докажем. Будем ждать ночи, на этот раз в засаде буду я, вы рядом на подмогу.
Так и порешили, точнее решения принимал Орешников, мы с ним и не спорили, одно Пров предложил вместе пойти. Азарьевич то не одобрил. Уже под вечер разошлись по своим местам, Сильвестр Азарьевич прямо под теми помостами, мы так недалече, чтоб подоспеть если что.
Ждать пришлось не долго, не вскриков, ни рычания, а просто хруст веток и тяжелое дыхание.
На плечах у Орешникова что-то неправдоподобно страшное, ни то человек ни то собака, ни то еще какой-то неведомый зверь, сидит прямо на плечах, лапы вокруг шеи и душит, что есть моченьки душит, Орешников руки вверх и шею чудовища теребит, нащупал, сам давит. Вот уже пересилил, бросил оземь. Тут и мы подоспели с дубовьем разным. Колотим, а сами знать не знаем, не человеческую ли душу жизни лишаем. Орешников на нас даже прикрикнул. Отошли, а тут мужики с факелами, глядим, а перед нами чудовище, волк не волк, собака не собака, кто-то из мужиков в большом городе служил, видел там всякое в клетках сидит, так наше ашкаульское на гиену похоже. Не огненную, а зверюгу африканскую. и как ее сюда доставили. Подивились, потом Орешникова начали обихаживать. Что, да как? А он ворот рубахи расстёгивает, а там, что-то вроде железного ошейника, говорит в Канске выправили, когда за бумагой ездил. Так и не справилось чудище иноземное с тем затвором.
Пока мы на дознавателя отвлеклись, чудище, то в себя пришло, на нас не напало, к лазу бросилось. Мы за ним. Ход незнакомый, дорогу не сразу нашли. А потому опоздали. Зверюга на своего хозяина набросилось, китайца по фамилии Тян. Мы только вскрик услышали, следом выстрел Орешникова. Так и пропало неведомое чудовище. Рядом еще валялись костыли с козьими копытами, очень занимательный снаряд скажу вам. Так Тян научился еще больший страх суеверным мужикам внушать.
А самого хозяина Краузе, мы так и не нашли, у него-то было время подальше от этого места убраться. Так что судить было некого. Слухи потом доходили, что Краузе за большие деньги купил эту зверюгу, обученную убивать. Говорят, что на востоке есть тайное общество, что таких зверей выращивает. Тихо, безшумно и неотвратимо. Краузе так людей боялся, что любые деньги готов был отдать чтобы, его оборонили. Но вот оборона то оказалась с дырками.
Паром меж тем причалил к берегу. Филимон поднял шапку. - Ну прощевай барин, скоро караван подоспеет. Обратно надо.
Неспешно трясясь в дорожной коляске, я еще думал об услышанном. Страх то вещь не малая, из-за него немало преступлений происходит, что за золото, за страсти разные, а страх довел Краузе до преступления, люди вроде и случайные погибли, а не окажись рядом Сильвестр Азарьевич, никто б не подумал, боялись бы как огня, чего и добивался пужливый немец. Каких же он преступлений за свою жизнь натворил, что так бояться стал? И я принялся гадать о прошлой жизни Краузе.























Когда уходят надежды.

Под окнами нашей квартиры напротив городского рынка стояли два огромных тополя. Летом они прикрывали наши окна от жары, и всегда собирали на своих ветках немыслимое количество воробьев. Весной их писк доходил до умопомрачения, хоть затыкай уши. Учителя нашей базовой четырехклассной базовой школы Канска № 1 всегда шли мимо наших развеселых тополей.  И однажды я услышал: «Есть такая примета если шумят воробьи, день будет ясный и солнечный. Сегодня проходила мимо дома, где живет Володя Колпаков и услышала такой бешенный воробьиный щебет, что говорится и мертвого разбудят. Так что сегодня, согласно примете, погода обещает быть ясной.
От кого же я это услышал: Людмила Дмитриевна, Екатерина Ефтифьевна, а может это сказала новая наша учительница Надежда Евтифьевна. Не помню, но помню другое, что многое изменилось в школе, во мне, во всем остальном.  Погода оказалась совсем не ясной.
Людмила Дмитриевна у нас больше не преподавала, училась в институте. Не было у нас и Екатерины Евтифьевны наш класс перевели в школу № 10, что рядом с нынешней центральной почтой, но она туда не пошла.
Тогда там на месте почты рядом со школой были какие-то деревянные жилые постройки и на самом углу здание Станции юных техников, с богатой жизненной историей, в войну там ютились ленинградские малыши.
Кто-то из наших одноклассников пошел заниматься на эту станцию. Я технику не любил, она меня нисколечки не привлекала. Я бы, пожалуй, отправился в театральную студию, но таковой рядом не оказалось. Дом пионеров или бывший клуб имени Ф.Э. Дзержинского был далековато от нашего дома, да и робость моя в те дни зашкаливала. Да и не помню я чтобы нас приглашали в такую студию, может быть ее просто не было, иначе я бы просто рвался туда, ведь в младшем возрасте всякие театральные штуки ох как нравились мне.
Нравилось читать с выражением, нравилось наряжаться, нравилось просто выпендриваться. Кукольный театр, помня разговор с больничным полотенцем я строил дома. Не петрушки, конечно, только плоские нарисованные и вырезанные фигурки, которые ставил на подставки и передвигал во время действия. Еще пытался оборудовать сцену в картонном ящике.  Такую я видел еще в детском саду. Мастерил кулисы, пагоды, даже занавес. Устанавливал свет, но представления не показывал никому. Показывал бы бабушке Вале, но в те дни связь с домом отца оборвалась. Мама все больше стало рассказывать страшных историй, произошедших в городе из-за пьянства. По этим историям выходило что жить мне или нам осталось совсем ничего. Страх буквально преследовал меня. Поздно по вечерам приходил отец, и барабанил и ругался за закрытой дверью, а потом бил окна. Все начиналось обычно очень поздно, я просыпался от подкатывающего ощущения ужаса, пробовал успокаивать себя, ведь еще не раздавалось ни звука, но страх не уходил, а все больше давил меня, покатывал липкими, удушливыми волнами, заполнял все во мне. Это было перед тем, как ни странно, всегда пред тем. Перед тем как раздавался звонок, как начинался стук в дверь, пьяные выкрики и ругательства. Нервное напряжение было столько огромно, столь жестоко, что меня начинало ломать, трясти, зубы бешено отбивали чечетку. Колотило меня беспрестанно и ни сдержать, ни унять не было никакой возможности. А потом вдруг удар и звон падающего стекла.
Да был ли то отец, или мое удрученное сознание невольно приписало все ему?  Да приходил, стучал, но бил ли стекла? Может и нет. Через несколько дней после моей выписки из больницы стекло высадил тогдашний муж тетки Татьяны Николай, заподозривший, что его благоверная скрывается у нас. Он долго стучал, требовал открыть, мама опять предпочла сделать «ложись», и как результат, пробитое насквозь в зимнию стужу окно.
Что с теткиного мужа, что с него возьмешь пьяного, проснулся и ничего не помнит. Когда дядя Виктор, брат мамы стеклил окно, мой подпитый отец бегал под окнами и кричал, - Любовники высадили! Выглядывала тетка Татьяна, кричала: Да это мой крокодил высадил, Коля пьяный. Вон Зинке и телевизор расколол, -
Тогда еще пострадал наш новенький телевизор «Горизонт», который мать купила вместе с холодильником в кредит пока я был больнице. Какое это было удовольствие после узилища белых палат, операционных и перевязочных смотреть телевизор никуда не спеша. Там в больнице едва вырвавшись с палаты, мы пациенты детского отделения, мчались или скорее ковыляли (я первые дни ходил на костылях) в красный уголок взрослого отделения, смотреть фильм «Четыре танкиста и собака». Сколько было шума и восторга по поводу этого фильма. Но посмотреть нам не разрешали, чуть к десяти загоняли спать. Наиболее бойкие расспрашивали взрослых или прятались от нянечек,  а потом уж делились со всеми остальными.
А тут настоящий и далеко не маленький телевизор посреди нашей квартирки напротив рынка.
Удовольствие было огромное. Мать тогда еще в больнице пересказывала содержание некоторых телевизионных фильмов, что шли по канскому каналу. Особенно ей запомнилась «Угрюм-река» Свердловской студии, некоторые спектакли, кабачок "Тринадцать стульев".
Канская студия тогда не принимала передачи центрального телевидения, показывали где-то с 19 00 до 23 00. Показывали те записи, которые у них имелись, часто повторяясь, так что многое мы знали почти наизусть. Программы шли по схеме: местные новости, концерт или цирковое представление и фильм или телевизионный спектакль. До моей болезни мы ходили смотреть телевизор к соседям Соколовым, и вот некоторое время после «разбития».
И вот наш телевизор неделю стоит не работая. День не работает, другой. Потом приходит мастер, глянул оказалось все в норме, пострадала лишь задняя крышка. Но мама не унималась, повторяла что Танин Коля разбил ей новенький телевизор.
 В школе № 10 учиться было не комфортно. Новая учительница, пожилая и строгая Надежда Евтифьевна благодушием не отличалась. Если с Людмилой Дмитриевной все, казалось, просто и радостно, какие-то успехи шли прямо в руки, неудачи и те не очень огорчали, то тут любое движение давалось с трудом, пустяковое упущение оборачивалось нервной встряской.
Живое и непосредственное во мне блекло. Мне уже тогда казалось бессмысленным многое в обучении, которое закрепилось в последующие годы, уходящие за пределы этого рассказа. Я твердо знал, что буду сочинять и буду писателем или хотя бы попробую. (забегая вперед скажу это мне не удалось, никогда не мог подстраиваться, вписываться в определенные рамки, если и издалось, то только лишь вопреки всему).
И здесь мои дерганья, мои фантазии настораживали. Мои эксперименты над словами на подобие кэролловских в «Алисе» раздражали. Мои постоянные отсутствия на уроке при полном присутствии подчас просто доводили до белого каления.
Слушать то, что казалось бессмысленным было невозможно, да и безнадежно, мысли вначале скупой тропиночкой, потом уж накатанной дорогой уводили прочь подальше от беспрестанных размытых фраз, знаний имеющим к чувствам и фантазиям отдаленное отношение. Надежда Евтифьевна могла назвать меня клоуном, из-за странной смешливости, возникавшей от смущения.  А смеяться мне тогда точно не хотелось. А вот по всем другим провинностям уже другой вопрос, как там меня только можно было не называть. Слава богу не называла. Да и как же иначе ей было воспринимать, если человек настраивает фантазии даже в точных науках, серьезное отношение к делу заменяет игрой, смеется там, где нужно отнестись со всей серьезностью.
Терял я и расположение класса, с одной стороны неблагосклонное отношение классного руководителя, с другой после больницы и операций я не мог отдавать время подвижным играм, да и от физкультуры был освобожден. Освобождение вроде бы прошло, а двигаться быстро не мог. Интересы далеко не совпадали с общими. Жил в других ритмах. В сознание больше входили книги. Свои игры я тоже кроил от них. Жюль Верн, Роберт Льюис Стивенсон, Майн Рид,  Фенимор Купер, Александр Дюма, Даниель Дефо, Вальтер Скотт все больше завлекали меня. Индейцы и мушкетеры, пираты и путешественники, рыцари и короли. Книги приключений были настолько редки в библиотеках, в магазинах вообще недоступны, что читать приходилось в читальном зале. Даже книги Волкова, все продолжения «Изумрудного города», даже приключения Петрушки, все в читальном зале, после школы в субботу и весь день в воскресенье. Ну уж если что мог получить на руки, читал и перечитывал до помрачения рассудка.
 Ах до чего же быстро кончилась книга «Дети капитана Гранта» не начать ли ее заново, уже в слух для себя и для мамы. Можно почитать еще для бабушки Вали, наконец-то отношения взрослых потеплели. Я вновь оказывался на улице Горького.  Читал и перечитывал понравившиеся главы. Бабушка выросла в городе и слава богу мои интересы принимала близко к сердцу. Бабушка пересказывает мне очень подробно «Графа Монтекристо», тогда эту книгу было не найти, она запомнила ее с еще дореволюционной поры. Но почему-то ударение на фамилии Дюма ставит на первом слоге, неужели до революции было так заведено?  Да и Гюго тоже.
Тогда-то мы с ней и ввели в традицию День сладкого блюда. Она давала мне какую-то малую копеечку, и я шел в магазин "Лакомка" и покупал, булочки, рулетики. Ни каких в магазинах сладостей уже не было, только вот эта не богатая выпечка.
С удовольствием рассказывала мне мама, про волшебные времена начала шестидесятых, когда в магазинах все еще было, когда маленький я измучившись стоянием в очереди в бакалейном магазине, нечаянно забрел за прилавок и набил себе карманы всевозможными сладостями. - Мальчик что ты тут делаешь? Граждане чей ребенок у меня за прилавком? - закричала продавщица. - Мальчик сейчас же выкладывай что ты взял без спроса. Разве тебя не учили взрослые, что брать чужое не хорошо. - С какой откровенной обидой посмотрели на нее детские глаза, когда она высвобождала карманы, крупные слезы потекли из-под темных ресниц. - Ну ладно вдруг неожиданно для себя выпалила она возьми каждого сорта по конфетке, да только не плачь. Началась процедура изъятия по конфетке. Женщина подходила и подавала мальчику, а он бережно и деловито складывал все карманы. Вот это Весна, Ласточка Пилот, Мишка на севере, Ромашка, Чио-чио-сан... Конфет было множество и карманы вскоре распухли.
К семидесятым уже не было такого изобилия, разве что карамель Канской кондитерской фабрики, да небольшие брикеты сухого, спрессованного какао, кофе, что мы покупали себе в удовольствие, даже фруктового киселя. Вот так жевал содержимое и читал.
Читал что советовала мама: Бабаевского, Макаренко, Бубенова, Джованьоли. Читал что советовала бабушка Валя, читал что советовала материна знакомая Зинаида Александровна Козлова, читал что советовала продавец магазина Букинист Елена Васильевна Амосова, того Букиниста что открылся против городского парка в жилом доме. Читал почти все, книги названия и тексты которых тут же забывал. Но просто не читать уже не мог.  И терял друзей и всяческую возможность хоть как-то существовать в среде сверстников.  Реальность книг и выдуманных историй все больше мне заменяла реальность жизни.
Отношения с мамой портились, особенно после ее посещений родительских собраний. Было ощущение, что в эти минуты она меня просто ненавидит. Это были такие жестокие срывы, такие безобразные припадки бешенства, что я совсем не узнавал того человека которого продолжал любить. Часами я выслушивал унизительные гадкие речи, часами вслушивался в ее истошные подчас деланные стенания. Вызывал скорую, подавал таблетки. А все знакомые говорили, что я довел такую хорошую, такую добрую маму. Да в ней было много хорошего, мы совершенно по-приятельски могли общаться, читать вслух книги, ходить на рыбалку, на отдых на берег Кана.
Но трения мои с жизнью становились жёстче. Она не помогала их разрешить, она обостряла, доводила до невозможного абсурда, настолько чудовищного почти клинического состояния. Доводила она обычно себя сама, начиная с малого и постепенно раскаляя до ужасающего, изможденного состояния, трясясь, швыряя в меня тем, что подвернется под руку, едва не бросаясь в драку. Нет, нет, не больше, но мне и этого хватало. Мои школьные проступки были незначительны, успеваемость от того, что я всячески уворачивался от ненужных мне знаний не велика. Но, по сути, я и не мог перепрыгнуть себя, не мог легко и просто пройти это состояние. Оставался один на один с проснувшимся в ней тираном, оставался один на один с все больше пренебрегавшими одноклассниками, со страхами ночных вторжений. И всего того, что просто не давало мне возможности выжить и подталкивало к чему-то страшному.
Нечаянно приобрел маленькую книжечку Гофмана, тогда в книжном магазине приходилось хватать исключительно все. Денег у меня не было и вместо того, чтобы выпрашивать приловчился сдавать чистые бутылки. Платили немного, но и книги тогда стоили гроши. Вот так из всего возник автор и книга ставшими абсолютно моими. Студент Ансельм возник из пустоты небытия и надолго стал моим кумиром. Заговорил почти моим голосом: «А ведь это верно, что я родился на свет для всевозможных испытаний и бедствий!  «О, только раз еще сверкните и просияйте вы. Милые золотые змейки, только раз еще дайте услышать ваш хрустальный голосок!». Невольно я становился то Ансельмом, то самим Эрнстом Теодором Амадеем Гофманом. Свободно гулял по всем остальным произведениям самого любимого, самого удивительного писателя. «Крошка Цахес», «Повелитель блох», «Щелкунчик», «Житейские воззрения кота Мурра», «Песочный человек», все что удалось наскрести в небогатых библиотеках Канска.
Только здесь в произведениях Гофмана мне было уютно.  Гофманом я ни с кем не делился, да разве знали ли его окружающие. Только растиражированного Щелкунчика, упрощенного и обедненного в пересказах различных сценических версиях. Я сам то не сразу заглянул в эту известную историю. Что было силы не хотел прикасаться к банальности. Но прочел, и удивился ее глубине, непохожести того, что знал до того.
 В постоянным конфликте со сверстниками, со взрослыми и со всем миром, я постепенно переселялся в страну неведомого. В десять лет я все еще любил расположиться с игрушками на полу, выстроить корабль из всего что попадалось под руку и играть бесконечно играть с бесконечным войском солдатиков, то оловянных, то сделанных из пластмасс. Разных пластмасс, то синих, то зеленных, красных. Их запах мне казался очень приятным. И все же он уносил меня в  «Игрландию».  В страну Игрладию и последний рассказ о том. Первые сто лет детства подошли к концу.


 


Милый котик.
Ах, мамочка, ах мамулечка, ты видела этого котика? Прелесть, прелесть ты посмотри только? Посмотри, какой замечательный. А глазки, глазки, словно в них все небо смотрится. Такой необыкновенной синевы! Просто восторг, какой-то. А в самой середочке по солнышку. Это же невероятно. Усищи! Ах, мамочка, ты посмотри, он улыбается. Ты видела, он улыбнулся?
Женщина погладила дочку по хорошенькой пушистой головке – Ну право же…
- Но мамочка он словно разговаривает. Мурлычет необыкновенно, вроде бы сказку рассказывает. Тихо так, ласково. Словно сказочник у Андерсена. Ты помнишь Ойле Лукойе, что разворачивал зонтик?; ; ;
- Ой Анечка! Все ты придумываешь.
- Да нет же мамочка. Это замечательный котик. И шерстка у него необыкновенная, шелковая словно.; ; Нежная, нежная, аж, струится. Потрогай, непременно потрогай. А как он спинку выгибает. Ласковый, ласковый какой!
- Анечка, какой котик, какие сказки?
- Ах, мамочка?
- Но ты несносна. Ты видишь, я с тетей разговариваю.
- Мамочка он такой хороший,; ; ; очень, очень хороший.
–; ; И что ты меня все дергаешь.
- Но, правда, правда же.
- Анечка!
Они стояли на площади переполненной народом, праздничными балаганами, шумом и еще невероятно чем. Город был мал, грязен, чванлив. И даже разудалая, пестрая реклама изобиловшая умильными улыбками и заманчивыми предложениями, не делала его ни чем большим, чем просто малым обреченным на жалкое существование городишкой. Он оставался блеклым, обезличенным похожим как капля на все малые полузаброшенные городки сибирской стороны. Он только пыжился, пускал пыль в глаза не представляя значительного ни внутренним, ни внешним своим обликом. Даже сейчас в день своего; ; ; праздника с яркими красками и многочисленными стремящимися вверх воздушными шарами он был бесконечно банален, скушен и все его затеи словно под кальку были передраны из все таких же безликих празднеств других городов и городишек – без глубины без традиции, без любви. Это всего лишь была игра в праздник, где все было напускное, небрежное, выкристолизовавшиеся из общей моды, настроя, веяний господствовавших в не стремящихся ни к чему умах – устроители пытались «соответствовать», публика пыталась не нарушать условий игры, не выражая ни разочарования, ни малейшего одобрения. И так было во всем, чего бы не коснулся глаз, к чему бы не пытались обратиться чувства. И лишь только одна маленькая девчоночка-егоза, с косичками а ля «Пеппи Длинный чулок» в каком то желтом цыплячьем костюмчике неизменно привлекала взгляд. Эти огромные, темные как пучина глаза, большой рот загоравшийся невероятной, хоть и беззубой улыбкой, задорные ямочки на щечках, непокорные локоны - все сама естественность и обаяние.
Мать держала дочку за руку, а девочка назойливо теребила ее. Мысли женщины были далеко, ей трудно было оторваться, в этой толкотне она только, что встретила бывшую школьную подругу и слушала ее бесконечный рассказ о поездке в Таиланд.
– Какая ты счастливая, Светка, что ты можешь позволить себе такое – солнце, пляжи, тенистые лагуны – все что в избытке дает беззаботная отпускная жизнь.; ; – говорила она, - А тут и на миг не оторваться. – И словно в подтверждение этих слов: – Ах, мамочка, ах; ; ; мамулечка, можно я поиграю с этим замечательным котиком.
 Женщина удрученно вздохнула, - Да ты успокоишься наконец? Еще не хватало нам беспризорных кошек. И не трогай, умоляю тебя не знакомых животных.
- Но мамочка?
- Слушай! - встрепенулась; ; подруга, - Я не вижу никаких; ; кошек. По-моему она все фантазирует. Помнишь как там у Стивена Кинга? Ну и выдумщица ты Анютка.
Женщина оглянулась и впрямь рядом с дочерью ни кого не было. – Да и какая бы кошка стала бы бегать в толпе народа? – подумала она, а в слух, сменив гнев на милость сказала, - Конечно золотце, иди играй со своим невидимым другом, а нам с тетей нужно поговорить, на вот возьми денежку на мороженное. Но умоляю, далеко не уходи.
Подруга уже рассказывала о том, как в детстве общалась со своими куклами. По ее словам выходило, что все малыши похожи друг на друга. Женщинам было весело и они от души смеялись и игриво поглядывали на ребенка - Ах так это игра? Какая замечательная игра, которая позволяет взрослым наговориться вдоволь.
- Но почему же Анют ты гладишь невидимую кошечку так высоко, может, ты спутала ее с собачкой?
Анюта удивленно подняла глаза – нет тетя, разве вы не видите это просто очень большой котик?
- Да ну ее. Пусть играет. Что было дальше то? К тебе подошел «высокий темнокожий мужчина » и …
- Ну как я тебе говорила там всюду…; ; ;
Женщины вновь завели бесконечный разговор и совершенно забыли об окружающей их суете. Между тем игры ребенка становились все более странными. Вначале девочка словно ласкала кого-то невидимого, гладила по долгой спине. Потом угощала того же; ; ; мороженным. Матери следившей за дочерью краем глаза, вдруг; ; показалось, что брикет с мороженным как то стремительно тает в руках у малышки…; ; ; Она оглянулась. Но; ; ничего странного. Тут же поспешила, упрекнула себя за мнительность и разгулявшиеся воображение.
И вторая странность, случившаяся десятью минутами позже – ее дочь сидела верхом на чем то невидимом и не только сидела, но и пожалуй, ехала, как самая настоящая наездница и ноги ее были подобраны так же как если бы она ехала на каком то животном; ; ; размером с собаку. Привидевшиеся,; ; настолько потрясло женщину, что она едва извинившись перед подругой, кинулась к дочери. И естественно ни чего странного не обнаружила, та просто сидела на краешке искрящегося всеми радужными красками фонтана и болтала ножками.
- Должно быть сверкающие на солнце брызги воды сыграли со мной злую шутку – подумала женщина и все равно взяла; ; девочку за руку и потянула ее за собой – Все мы уходим.
- Мама, мама - упиралась дочка,- я еще хочу поиграть с котиком. Мы только с ним разыгрались.
- Нет, нам надо идти! – с несвойственной ей резкостью почти выкрикнула женщина и тут же испугалась своего собственного тона – Ах. Что это я, неужели поверила в глупую детскую выдумку дочери и испугалась. - Она кивнула Светлане недоуменно глядевшей на них, - Извини, кажется я себя плохо чувствую, - та пожала плечами, а позади упиралась дочка, - Я не хочу. Я не хочу уходить. Пусть котик пойдет с нами!
- Нет! Нет! Никто не пойдет с нами! – женщина почувствовала какой-то невероятный страх и раздражение. – Бежать, бежать как можно быстрее и дальше. Как можно дальше от этого все время увеличивающегося напряжения, - было единственным ее желанием. - Быстрей – она грубо дернула девочку за руку - Быстрей! Ты можешь идти быстрей!
- Я не хочу, я не хочу! Я хочу остаться со своим другом. – упрямствовал ребенок.
Она уже не могла сдерживать своего раздражения – нагнулась и; ; зло хлопнула девочку чуть пониже спины.
 И тут же; ; резкая боль пронзила ее руку. А-а-а… закричала она, вскинула руку вверх – рука была разорвана в кровь, пять жирных полос расплывались нестерпимой краснотой от фаланги пальцев по самый локоть.

Иришка, ну ты право пугаешь меня – сказал Игорь и протянул жене таблетку и стакан воды, - выпей это должно успокоить тебя.
- Нет, ты не понимаешь, там на самом деле было что-то невидимое и невероятное, до смерти страшное. Ну вот как словно иголка которая впилась в кровь и все время движется по венам, в каждую секунду угрожая смертью.
- Да о чем ты говоришь, какая смерть, просто ты перетрудилась, вот погоди немножко работа закончится и непременно куда ни будь уедем.
- Ах о чем ты?
- Ну, право же все будет нормально.
Ирину трясло, зубы ее стучали о края придвинутого Игорем стакана . Она едва смогла сделать глоток и проглотить казавшейся непомерно огромной таблетку.
- А вот это ты тоже объяснишь переутомлением ? – вместе со стаканом навстречу мужу, Ирина протянула перебинтованную руку, где сквозь ткань пунцовели жирные кровяные мазки.
- Ну не знаю. Всему можно найти какое-то рациональное объяснение. Это же толпа народа, потому-то я туда не хожу, много ряженных и никакой техники безопасности. Какой ни будь Нептун зацепил своим трезубцем.
- Да не было там никакого Нептуна и Фреди Крюгера не было, вообще; ; ; никого не было рядом.
Игорь только пожал плечами, поправил подушку за плечами лежащей в кресле жены, таблетка начинала уже действовать и голова Ирины едва заметно кренилась в сторону.
- Понимаешь, там ничего не было. Ничего. Только страх оцепенение. Я еще такого еще никогда не испытывала – глухой, жгучий, невероятно болезненный…
Ирина не договорила, ее голова окончательно опустилась на подушку и темная прядь закрыла большую часть лица.
Игорь в нерешительности постоял рядом с женой, в мыслях его царил разброд. Потом подошел к книжному шкафу и вытащил старенький зачитанный почти до дыр томик Германа Гессе «Игра в бисер». Это чтение всегда успокаивало его. Но на этот раз не получилось. Едва он прочел несколько строк. Как за дверью комнаты раздалось шуршанье, за ним в проеме нарисовалась взволнованная рожица дочери – Пап, мам спит. Пап, а можно я впущу котика. Он пришел ко мне и просится в квартиру.
Игорь озадачено бросил взгляд на дочь, – Какого котика?
- Ну того самого, что мы встретили на празднике.
- И тот, что оцарапал маму?
- Да нет же, он вовсе ни хотел ее оцарапать. Он просто защищал меня. Она же сама…
- Аня, что еще за выдумки. Какой котик. Я ничего не в силах понять.
- Папочка, тебе вовсе ни чего не нужно понимать. Просто нужно впустить котика и предложить ему войти. Разве ты не слышишь, как он скребется в дверь?
- Твой котик настолько воспитан, что нуждается в моем приглашении, и ты сама не можешь это сделать.
- Конечно, не могу, ты же знаешь, что мама заругается.
- Конечно, заругается, но если он так тебе нравится, то ладно уж впусти его, с мамой мы как ни будь договоримся.
- Папочка но это должен сделать ты.; ; И к тому же он; ; ; без приглашения не войдет.
- Ну Анечка разве ты не понимаешь, что это полный бред. Ведь ты уже большая девочка.
- Ну папочка, миленький папочка, я так тебя люблю!
- Ах, лиса! Ну что не сделаешь ради любимой дочери. – Игорь бросил книжку снова на полку – Почитать явно не удастся, - и сделал шаг по направлению к двери. – Вздернутый, тонкий носик дочурки прямо светился от счастья. – Ему нравилось это выражение; ; ; – проказливости, лукавства и какого-то необыкновенного ликования. Анютка наверное догадывалась об этом и в удобных случаях включала; ; ; и тогда Игорь уже ни в чем не мог отказать; ; ; малышке.
Щелкнул замок, Анютка аж взвизгнула от радости, но как ни странно за дверью ни кого не оказалось, равнодушно кивнул спускавшийся с верхнего этажа сосед, чихнул и скоро пошагал в низ.
Игорь озадачено обернулся, подходя к двери он сам слышал что там кто-то есть и даже слышал звук похожий на мяуканье, но сейчас подъезд был пуст.
- Здесь ни кого нет, - сказал он полуобернувшись к дочке.
Девочка не смутилась, она несогласно закивала головой – Нет, он там, ты только скажи. Что он может войти.
- Ну, прямо как граф Дракула.
Анютка сделала уморительно-просящую физиономию.
- Ну, ладно будь по-твоему: Мессир прошу пожаловать в наше скромное жилище! – Так пойдет? обернулся он к дочери. Обернулся и тут же почувствовал, как что-то; ; большое и мохнатое прошмыгнуло возле его ног. Он вздрогнул от неожиданности.
– Спасибо папуля! - на ходу бросила дочка и весело подпрыгивая, помчалась по направлению к своей комнате, притом она при входе в комнату несколько дольше держала дверь открытой и отстранилась, словно пропуская внутрь кого-то внушительного .
- Бред! – пронеслось в голове у Игоря. – Пожалуй, это заразно – и он пошел готовить на кухню ужин.
Кастрюли, друшлаки, макароны, выжатые помидоры, какое-то время занимали его воображение, - шипело на сковородке масло,; ; клацал о разделочную доску нож. Иногда из комнаты дочери долетал веселый смех и еще какие-то странные звуки, как ему казалось довольное мурлыканье. Но времени не было, потусторонние мысли он от себя отгонял, спешил закончить с ужином. Потом в дверях нарисовалась Анюта в цветном халатике с попугаями – Папа мы хотим есть!
- Слово дочери; ; ; закон. – улыбнулся Игорь и отвалил добрую порцию поджаренных макарон. И опять странность – дочь попросила удвоить, а потом и утроить порцию.
- Что котику не хватает? – пошутил он. Дочь неопределенно кивнула. Через несколько минут дверью послышалось довольное чавканье, урчанье.
- Анют! крикнул он со смехом, прошу сама, не превращайся в котика, старайся есть беззвучно. В ответ было лишь что-то нечленораздельное.
Времени опять не было – посуда, собственный ужин, несколько необходимых ответов по электронной почте, нужно было готовить ванную для дочери, выдержать самую комфортную температуру, наполнить душистой цветочной пеной. – И как со всем этим успевает управиться жена?
Анюта появилась как раз в тот момент, когда он собирался уже звать ее – косички были расплетены, на плечах висел все тот же халатик с попугаями – папа можно мы будем купаться с котиком? – спросила девочка.
- Можно. – обреченно согласился Игорь, - Можно если только вы даете слово не разнести всю ванную. – он помолчал, а потом добавил – И скажи об этом котику.
- Он; ; ; обещает. – на полном серьезе подтвердила девочка.
- Ну раз обещает то можете прыгать.
- Ура! –закричала Анютка – и мигом сбросив халатик под которым ничего не было, буквально перелетела через борт ванной и плюхнулась в склоченные облака пены, погрузилась с головой, а потом вдруг высунув из воды розовый носик заявила.
- Папуль, а ты сделаешь мне рожки!
- Это была непременная процедура мытья головы, от которой Игорю ни когда не удавалось отвертеться.
- Ну, хорошо – согласился он – где у нас; ; шампунь? – Вот там на полочке. Звонко открылась крышка, розовая киселеобразная масса расползлась по руке.
– Больше. Больше лей папочка, я хочу чтобы мои рожки были как у того барашка из зоопарка.
Барашка они видели давно и Игорь просто диву давался как цепка детская память. Рожки удались на славу, Анюта пощупала их и тут же подскочила из ванной, вся в пене словно ватный медвежонок, что бы увидеть себя в зеркале.
- Ах какая я замечательная, похожа на чертика.
- Нет скорее на ангелочка, чертики то серые или черные, а ты словно в облако одета.
- Я чертик-ангелочек, я чертик-ангелочек – пела во весь голос девочка и пританцовывала разглядывая себя в зеркале – Игорь улыбнулся уж больно она изящна была в этом наряде, - настоящая женщина растет.
- Ну что дальше домоешься сама? Я пойду принесу пижаму.
- Да спасибо папочка. – он едва успел развернуться, как услышал всплеск, а потом еще один, - Спасибо папочка, нам хорошо будет с котиком.; ; – Что? – он обернулся – Анюта опять сидела в ванной, а вода перекатывалась, за край словно туда погрузилось по крайней мере два человека. Это была тоже странность, и он не знал как отреагировать на нее – Анюта ты так устроишь потоп, будь поаккуратней.
- Все будет в порядке, папочка.
Размышлять было некогда, едва он успел принести пижаму и свежее полотенце, как позвонили, начался долгий и нудный разговор, от которого не было ни какой возможности отвертеться. Он слышал как пела, как смеялась дочка, как плескалась вода, как журчал душ, но разговор не прекращался. И лишь потом когда услышал, что прошлепали по коридору пару босых ног,; ; трубку повесили – Ну вот упрекнул себя он, не помог ребенку ни вытереться ни надеть ночную одежду.
Заскочил в спальню. – Виноват зайчонок, заработался, бесконечные разговоры по работе, ты не в обиде? – Анюта уже в полудреме ответила, что нет им было хорошо с котиком. Игорь улыбнулся – Ну вот котик становится для тебя важнее, чем мама с папой. Ему показалось что девочка хихикнула в ответ, хихикнула а потом совсем уж тихонечко произнесла – Он милый. А еще он зовет меня в страну Игрландию. Там живут игрушки. И там хорошо.
- Ну надеюсь ты нам сообщишь с мамой когда соберешься туда.
- Хорошо папа. Спокойной ночи!
- Спокойной ночи, детка!
Он возвращался в свою комнату по темному коридору, мысли были, какие-то нереальные, наслаивались одна на другую, как бы ни встречаясь между собой ни выстраиваясь в; ; ; логическую последовательность, не разрешая не единого вопроса – странный срыв жены, бредовая игра ребенка и вся эта вереница сверхъестественных совпадений. Было от чего схватиться за голову. Сквозь приоткрытую дверь их совместной с женой комнаты просвечивался легкий желтый лимонный свет ночника, свет он мерно распространялся вдоль темного пространства. И в этом пространстве он вдруг явственно увидел мокрые блестящие следы, ведущие из ванной. В этом было что-то странное, но в чем странность он сразу и не понял. Потом лишь до не го дошло – следов то двое – одни человеческие, другие огромные кошачьи. Он включил свет, но в свете следы вдруг стали невидимы. Он вновь выключил – но толи они успели высохнуть, толи он сам нечаянно стер их, добираясь до выключателя, но ничего более он не увидел.
Он стоял на балконе и курил одну из припрятанных для подобных случаев сигарет. Вообще то он не курил, только, когда допекала жизнь, вот как на этот раз. Звезды автомобильных фар текли через виадук сплошным потоков, светились огромными цветными кристаллами многоэтажки , небесные светила помаргивали ему прямо в лицо и все было мирно ; ; объяснимо и спокойно. Полной блажью казалось все происшедшее за день и вечер и чем больше он стоял и всматривался тем больше убеждался в этом. Воздух кружил голову, легкие вбирали чистоту. – Ах, какой же он был дурак? Как позволил поддаться себе взбалмошному гипнозу. Все, все уже прошло, никогда; ; этому ни; ; вклиниться, никогда больше не потревожить его семью. Он говорил, убеждал себя в этом и невольно всматривался в затемненное окно соседней комнаты, где спала дочь. Всматривался, узнавал предметы и они казались ему такими милыми и родными, но бесконечности знакомыми.
И вдруг образовалась тень похожая на страшного огромного кота, тень которая примостилась рядом с; ; плюшевым мишуткой, настольной лампой, пушистым кактусом… Нет, именно эту тень он не мог объяснить ни чем. Она пугала его, и чем дольше он смотрел на нее, тем больше становился страх. Ему хотелось побежать в комнату дочери, увидеть, понять, что; ; жуткое видения по сути, что-то совсем; ; ; безобидное, подушка там скажем или забытая сумка, он уже хотел двинуться, но тут тень обернулась, да она обернулась и два возбужденных, знойных глаза взглянули на него. Это было ужасно.

Ирина проснулась глубоко за полночь.; ; Проснулась от ощущения невероятного ужаса, колючего, гнетущего, уничтожающего. Стены казалось сошлись и качнулись прямо над ней. Ощущение того что все должно обрушиться и упасть вот сей или следующий момент, уничтожить все ей необходимое и дорогое. Игорь спал тут же рядом, привалившись на край кушетки. Она позвала его. Он ответил не сразу, но и проснувшись; ; ; долго не мог сообразить, что от него хотят.
- Иришь, ну пожалуйста не начинай все заново, мне весь вечер кошмары мерещились, а потом я даже глаза красные увидел. Ты не представляешь, как это было мерзко, вломился в комнату ребенка, а это всего лишь отражение светофора. Но это, же мука. Так что давай на этом закончим.
- Нет, это ты не понимаешь, я уже абсолютно уверенна, что зло, которое я ощутила на площади, проникло в наш дом. Ты понимаешь оно уже вот здесь, вот тут на расстоянии вытянутой руки.
- Да умоляю ночь же на дворе, хочешь еще одну таблетку.
- Нет, я поняла, это ты пустил его в наш дом.
- Я… впустил? Да побойся бога, никого я не впускал.
- Нет, я уверена ты открыл дверь и пригласил его войти
- Да что ты кого я мог пригласить?
- Нет, без приглашения оно не могло войти.
- Блажь полная.
- Не блажь, нет, не блажь, умоляю тебя далеко не блажь. Так ты приглашал его?
- Я не понимаю. Никого я не приглашал. Разве только этого невидимого Анюткиного приятеля.
- О! господи, что ты наделал. Где он?
- Иришь, ну ненужно начинать это ночью. Ребенок спит и ни что ему не угрожает.
- Ты не понимаешь,; ; мы должны спасать нашего ребенка. Возьми, что ни будь потяжелее, мы идем к Анютке.
- Да полно тебе.
- Нет, ты не понимаешь, ты ничего не понимаешь если мы сейчас же не пойдем в комнату дочери, мы потеряем ее. Понимаешь ли ты? Потеряем!– она почти, что кричала вся напряженная, вздернутая чем то непонятным, словно пришедшем из вне.
Игорю окончательно, стало не по себе – Ну хорошо, но только лишь для того что бы тебе успокоиться.
- Нужно обязательно какое-то орудие взять.
- Но зачем же?
- Ты ничего не понимаешь, это же страшно.
- Блажь, блажь, блажь…
- Ну идем скорее. – Ирина держала в своих руках увесистый молоток.
- Это слишком.
- Но идем же.
В кромешной темноте, натыкаясь на бесконечные, словно специально разбросанные предметы, они ринулись в комнату Анюты. Темнота была глубока и умиротворяюща, дочурка спокойно посапывала, тихо щелкали настенные часы.; ; Игорь уже хотел было развернуться и увести жену, но она резка выдернула его руку и вдруг страшно взвизгнув ринулась в дальний угол комнаты – Вот эта гадина!; ; ; Посыпались многочисленные удары, какой-то нечеловеческий рев, и резкие выкрики, которые все усиливались и усиливались. Остальное было и вовсе похоже на ночной кошмар. Необъяснимо, вдруг словно какая то невидимая сила подняла и отбросила женщину прочь. Она упала и Игорь увидел или нет почувствовал как полетели обрывки одежды, кожи, волос, брызги крови. Казалось кто-то невидимый, безжалостно рвал и мучил женщину. Она кричала, пыталась наносить ответные удары но они не доходили до цели. Игорь стоял потрясенный, он не мог понять что происходит, объяснений не было, он только видел как рвутся одежды и истекает кровью жена. Что, что, что… разве на это были объяснения, он ринулся в окровавленную темноту и буквально оторвал женщину, от чего-то не понято жестокого и колючего. За дверью комнаты нападение прекратилось. Он положил жену на кушетку, постарался собраться с мыслями, пробовал перевязать раны, но они были слишком многочисленны…
Она очнулась через неделю в реанимации. Игорь сидел, рядом положив голову на прикроватную тумбочку. Она протянула руку и дотронулась до его давно уж не бритой щеки. Он вздрогнул, поднял голову. Она вопросительно посмотрела на него. Он молча протянул ей записку, в которой большими печатными буквами было написано «Мы ушли в Игрландию. Котик очень обиделся. Прощайте. Больше вы меня; ; не увидите. Ваша Аня». Ирина отвернулась к стене. По щекам у нее позли тяжелые похожие на ртуть слезы.