Разбор полётов

(из сборника "Братья Кривомазовы". Продолжение рассказа "Огненный шар")

Электрик Сёма закончил ремонт виброрейки как раз к тому моменту, когда пришёл очередной самосвал с бетоном. На этот раз это был не ЗИЛ, а МАЗ. Значит, бетона в кузове было на несколько кубов больше, чем в прошлый раз. Нужно было торопиться уложить его до обеда. Бетон – штука капризная, и, если его возить в самосвале, а не в специальном миксере, медлить нельзя. Он ведь легко мог превратиться в многотонную монолитную глыбу, котору, если она застынет, нипочём не выковыряешь из кузова.

Бригада №3 накинулась на бетон со своими совковыми лопатами. Одни перекидывали бетон в тачки, другие катили эти тачки к опалубке, третьи перекидывали из тачек внутрь опалубки. Никто не сачковал, даже Пашка, только что отведавший трёхфазного тока. Люба работала плечом к плечу с Николаем, но даже не смотрела в его сторону. Казалось, что даже любой крохотный камушек в серой бетонной жиже был ей гораздо интереснее, чем проштрафившийся в её глазах Колька.
 
Бригада уже успела уложить и утрамбовать практически весь бетон, как подбежал запыхавшийся командир стройотряда аспирант Иван Егоров и прокричал:
– Заканчивай скорее, бросай лопаты, стройся вдоль дорожки. Сейчас сюда ребята из других бригад подойдут, и начнётся.
– Что начнётся-то? – спросил бригадир Серёга.

– Разбор полётов, – ответил Иван и побежал в сторону бригады №6. Слышно было, как он кричит в удалении:
– Выходи строиться.

Минут через десять все семь бригад стройотряда скучковались по одну строну только что забетонированной дорожки. Кто-то, пользуясь свободной минуткой курил, кто-то подставлял лицо тёплому солнышку.
– Кончай перекур. Стройтесь побригадно вдоль дорожки. Сейчас руководство подойдёт, – скомандовал Иван.
«И чего это они нас прямо на стройплощадке собрали?» – удивился Николай.
Если бы руководство захотело, оно могло бы провести экстренное собрание стройотряда прямо в служебной столовой. Размеры помещения позволяли, и все могли спокойно, почти с комфортом рассесться за столами, да и акустика хорошая. Но руководство захотело построить бойцов стройотряда на улице, как солдат на плацу, полагая, что вертикальное положение, напряжение в ногах от длительного стояния в строю и слепящий солнечный свет в глаза, безусловно усилят воспитательное воздействие на отдельных несознательных индивидуумов, позорящих весь коллектив. Потому что разбор полётов, как его назвал комиссар стройотряда, должен был укрепить трудовую дисциплину и поднять моральный дух… Наверное…

Стройотряд, почти в полном составе, построился вдоль дорожки: бойцы – по одну сторону, начальство – по другую. Начальства в этот раз было больше, чем обычно. Кроме командира стройотряда Ивана и комиссара Люсьены, присутствовал специально приехавший из Москвы проректор университета по воспитательной работе Илья Мэлсович Островзглядов, прораб Пётр Ефимыч Козлов, завхоз Сан Саныч Закромаев, комендантша Анфиса, и два похоже одетых молодых человека с кожаными папками под мышками. Этих двоих по имени никто из студентов не знал, но все догадались, что они из райкома или горкома комсомола, откуда же ещё? За их спинами стоял незнакомый мужчина в сером костюме, с лицом настолько заурядным, что оно тут же забывалось, если хоть на секунду отвести от него взгляд. Можно было без труда догадаться, откуда он, только нам с вами лучше этого не обсуждать. Мало ли… Рядом с ним стоял вахтёр Топорков, проще сказать, Гаврилыч. Ещё чуть сбоку столбом стоял прапорщик Пекарь, который командовал взводом солдат из стройбата. Сами стройбатовцы на собрании не присутствовали, они занимались чем-то важным на другом конце стройплощадки. Скорее всего, перекуривали.

Студенты, как принято, выстроились по росту. Николай был самым высоким в своей бригаде, Толик встал следующим, затем Сашка, а рядом с ним встала длинноногая Люба, которая, впрочем, почти сразу поменялась местами с Людой, ведь сестры были абсолютно одинакового роста.

«Это она специально так сделала, желает держаться от меня как можно дальше» – подумал Николай с сожалением.

– Товарищи бойцы студенческого строительного отряда! – громко и торжественно начал собрание командир отряда аспирант Иван Егоров, тихий и незаметный в обычной жизни, а здесь, в стройотряде, почувствовавший свою значимость и научившийся говорить громко и значительно.

«Вот ведь, что власть с людьми делает! Обычный человечек, получив хоть какую-то власть над другими, автоматически начинает считать себя умнее и значительнее своих подчиненных» – подумал Николай.

– Товарищи бойцы ССО! – торжественно повторил Иван, – руководству отряда пришлось собрать вас здесь в самый разгар рабочего дня из-за чрезвычайных обстоятельств…

– Что, комиссия горкома приезжает? – раздался голос с левого фланга, где стояла бригада №7.

– Разговорчики в строю! – грозно рявкнул прапорщик Пекарь, чтоб пресечь безобразие.

– Комиссия из горкома действительно должна приехать сегодня после обеда, но мы всех собрали не из-за этого, точнее, не только из-за этого. Мы вас собрали, чтобы разобрать. В смысле, разобрать случаи вопиющего нарушения трудовой дисциплины, техники безопасности и прочие аморальные проявления в нашем ССО, выявить виновных, осудить их безобразное поведение и навести надлежащий порядок, чтобы не опозориться перед комиссией, – выдал командир отряда.

– Во как излагает, прямо, как на партсобрании или на товарищеском суде, – прошептал на ухо Николаю Толик.

– Слово предоставляется комиссару отряда Бормотун Люсьене.

Люсьена со свёрнутым в трубочку листочком сделала шаг вперёд. Обращение «товарищи» показалось ей слишком казённым, а обращение «ребята» – слишком панибратским. Поэтому она сразу перешла к делу, опустив какое-либо обращение к построившимися по другую сторону бетонной дорожки студентам.
 
– То, что у нас в стройотряде творится, не лезет ни в какие ворота. Некоторые, наверное, считают, что у нас здесь санаторий или дом отдыха, а не строительный отряд. Должна вам напомнить, что мы сюда не отдыхать приехали, а строить дом отдыха. Но вы больше сил затрачиваете на танцы, чем на укладку бетона и разгрузку кирпича, – начала она.
 
– Сама-то вчера весь вечер отплясывала, все видели! – выкрикнула Танька Толстунова из бригады №5. Танька была толстой и неповоротливой, её редко приглашали на танец и, скорее всего, она просто завидовала тщедушной и юркой Люсьене.

Люсьена же предпочла не вступать в полемику, а продолжила своё выступление:

– Утром в штаб приходило руководство соседнего пионерского лагеря «Маяк», жаловалось, что наша музыка после десяти не даёт пионерам спать. Расстояние от нашей столовой до пионерлагеря не более километра, а слышимость здесь отличная, не то что в городе. Предупредили, что, если мы будем шуметь после десяти вечера, они нам в десять ноль одну электричество отключат во всех корпусах. Рубильник-то на их территории.
 
– А почему в десять? По закону можно шуметь до одиннадцати, – спросил кто-то с правого фланга.
– То закон, а то дети сотрудников руководящего аппарата ЦК ВЛКСМ, нужно понимать разницу, – пояснил Илья Мэлсович. Стоявшие рядом с ним два молодых человека с папками под мышками закивали в знак согласия со сказанным.
– А разве закон не для всех одинаковый? – не унимался голос с правого фланга.

– В нашей стране закон для всех един, но в вашем возрасте пора бы уже понимать разницу, – поучительно произнёс Островзглядов и для убедительности показал пальцем в зенит. Молодые люди с папками снова закивали.
– Идём дальше. Напоминаю, что у нас в стройотряде действует сухой закон. Налицо имеют места факты нарушения.
 
– Так места или факты? – с подковыркой спросил ехидный голос с левого фланга.

– И то, и другое, – ничуть не смутившись, ответила Бормотун и продолжила:
– В мусорных контейнерах около мужского общежития и около столовой найдено большое количество пустых бутылок из-под вина и даже водки. Напоминаю, что сухой закон означает, что на территории нашего стройотряда нельзя употреблять алкоголь. Вот вернётесь осенью по домам, там хоть залейтесь, а здесь стройка, здесь нельзя.
– А за забором можно?
 
– И за забором нельзя, вы же потом пьяные сюда вернётесь, безобразничать будете. Или с деревенскими опять подерётесь. Ни за забором, ни в лесу, ни в Козино – нельзя!
 
– Какое ещё казино? У вас тут, что, Монте-Карло или Лас-Вегас какой-нибудь? Что за казино? Вы, что, азартные игры тут устроили? – спросил проректор по воспитательной работе у стоявшего рядом командира ССО.
– Это она не про казино, а про деревню Козино. Населённый пункт такой, на другом берегу Москва-реки. Там ближайшее к нам сельпо, – шёпотом объяснил тот.
– И что, там вино продают? – шёпотом уточнил Островзглядов.

– А как же! Как же в деревне без вина? Предмет первой необходимости! – тихо ответил за командира прораб.
– Кстати, – продолжала Бормотун, не теряя запала, – в понедельник студенты Абдулаев и Кустарёв были замечены возвращавшимися из Козино и переходившими Москву-реку вброд. В авоськах у каждого из них было по две трёхлитровых банки без этикеток. Мне они сказали, что ходили в сельпо за виноградным соком. А вчера мы нашли эти банки, уже пустые. Понюхали - от них вином разит.
– Так это, наверное, сок забродил, – высказал предположение кто-то с левого фланга.
– Знаем мы, что это за сок, – сказал прапорщик Пекарь, – наверняка плодово-ягодное креплёное.
 
– С ликёроводочной тарой сейчас в стране временные перебои, так что вино стали в трёхлитровых банках продавать, – пояснил прораб Илье Мэлсовичу.
 
– После ужина мы с Иваном ждём Абдулаева и Кустарёва в штабе, будем разбираться с кем они свой «сок» пили, – продолжала Люсьена.

– Потом доложите мне, кого выявили, будем меры принимать. Не исключено, что вплоть до исключения, – сказал ей Илья Мэлсович и сделал какую-то пометку в своём блокноте.

Люсьена кивнула, развернула свой листок и продолжила.
– С пьянством покончили, переходим к беспорядку в общежитиях. Про мужчин и говорить не стоит, но девушки! В прошлое воскресенье кто-то утащил из женского общежития раскладушку. Потом её нашли за забором, в зарослях орешника, порванную. Интересно, кому и для чего могла понадобиться в лесу казённая раскладушка?
– Может кто позагорать решил в выходной день? – сострил тот самый рыжий ухажёр Людки.

– Не смешно! И не реально, – оборвала его комиссарша, – там тень, кругом кусты, кругом комары, не позагораешь.

– Они там в кустах всякие непотребства вытворяют, а нам с Анфисой потом за утерянный инвентарь отчитываться, – возмутился завхоз Закромаев. Анфиса кивнула.
– Мы уже выяснили, чья это раскладушка, и кто на ней… загорал, – сказал Егоров, обращаясь к Островзглядову.
– И кто это был? – спросил тот громко, – документы на отчисление из вуза приготовили?

Командир отряда наклонился к нему и прошептал на ухо:
– Есть у нас одна девушка, Тамара. Она у нас отряде самая, как бы сказать, … популярная. Я имею в виду, среди мужской половины стройотряда. Да и солдаты из стройбата тоже её, как бы сказать… Короче, у них она тоже самая популярная. А эта раскладушка, судя по инвентарному номеру, закреплена за ней.
– Что за распущенность! Мало ей студентов что-ли? Так ещё армейских подавай! Мы в их годы целину поднимали, Днепрогэс и другие великие стройки. Такие, как она, своей неразборчивостью в связях, позорят звание советской студентки! В нашем вузе такое поведение недопустимо! – возмутился проректор по воспитательной части и раскрыл свой блокнот.
– Что ж, так и запишем, Тамара, – он записал имя в блокнот и поднял взгляд на командира ССО, – а фамилия-то какая?

– Шаркунова её фамилия, Тамара Вениаминовна, – прошептал ему на ухо Иван.

– Вениаминовна? Отчество достаточно редкое. Уж не дочь ли она самого Вениамина Ивановича Шаркунова? – поднял брови проректор.
– Кажется, да, вторая дочь, – подтвердил Иван.

– Кажется! Креститься надо, когда кажется. Вы, как научный работник, да ещё и командир стройотряда, обязаны были ещё в мае изучить все личные дела вверенного вам контингента. Вам доверили будущие научные кадры, золотой фонд нашей молодежи, а вы так халатно отнёсся к возложенной ответственности. Это же надо, даже не удосужиться досконально выяснить, что у тебя в отряде числится дочь третьего секретаря!  Ничего вам доверить нельзя!
 
Иван придал своему интеллектуальному лицу раболепное выражение врожденной тупости и покорно склонил голову.
 
– Придётся мне лично с ней побеседовать, пожурить, так сказать, по-отечески, – прошипел проректор и захлопнул свой блокнот. Краем глаза он попытался увидеть реакцию безликого мужчины в сером костюме, который мог слышать их разговор, но у того на лице не дрогнул ни один мускул.

Тем временем, Люсьена Бормотун, сверившись со своими записями, перешла к разбору следующего вопиющего безобразия.

– Продолжаются песни под гитару и громкий шум после отбоя. Позавчера, например, четверо неопознанных студентов в половине двенадцатого ночи стояли под окнами женского общежития и громко звали какую-то Фетяску. Когда же им кто-то из девушек ответил, что Фетяски нет, эти четверо стали звать Лидию. Я проверила по спискам отряда. Среди студенток девушек с такими именами нет, среди обслуживающего персонала – тоже. Чего было орать и звать не пойми кого?
По обе стороны дорожки послышались с трудом сдерживаемые смешки. Усмехались не только студенты, но и прораб с завхозом.

Прапорщик Пекарь решил пресечь безобразие, вышел вперёд к самому краю дорожки и уставился на того самого рыжего, с которым теперь гуляла Людка.
– Чему улыбитесь, студент? Я вам гарантирую: эта улыбка у вас с каждым днём будет угасать, пока не угаснет совсем. Выйти из строя! Как фамилия? – рявкнул Пекарь.

Рыжий, как и учили на строевой подготовке, сделал два шага вперёд, шагнув из строя прямо сапожищами на свежезабетонированную дорожку.

– Куда прёшь, балбес! – заорал прораб, – бетон ещё не застыл. Люди старались, месили, укладывали, вибрировали, а ты…

В литературном русском подходящих выражений не нашлось, а от употребления профессиональной лексики Пётр Ефимыч на этот раз смог воздержаться, хотя и с трудом. Воспитание не позволяло ему выражаться по-простому в присутствие профессора, тем более, что тот был не по строительной части и мог не так понять.
 
Рыжий, не стал разворачиваться и спиной вперёд сделал два шага назад, стараясь наступать след в след, хотя это ему и не удалось. На свежем бетоне осталось три отпечатка от сапог сорок пятого размера.

Среди студентов начались споры о том, придётся ли повторно трамбовать бетон, чтобы убрать следы сапог, или прораб разрешит оставить как есть, ведь всё равно потом поверх бетона положат слой асфальта.

– Что особо тревожит? – громко спросила Бормотун саму себя, и сама себе так же громко ответила, – особо тревожат многочисленные нарушения техники безопасности. Передаю слово специалисту по нарушениям охраны труда. Пётр Ефимыч, вы им скажите.

Прораб откашлялся и стал загибать пальцы.
– Четвёртого числа первой бригаде поручили разбирать строительные леса и складывать доски отдельно, а брусья отдельно. У студента Артура Кеосяна под рукой не оказалось молотка или гвоздодёра, и он додумался отбивать доску от бруса ударом ноги. В результате у Кеосяна сквозное ранение стопы. Потому что сотка, чтоб вы знали, это гвоздь длинной целых 100 миллИметров, он прошёл через подошву сапога, ступню этого нарушителя техники безопасности, и вышел сбоку голенища. Гвоздь, естественно, был ржавый и грязный, раз до этого лежал в мусорной куче. И не будь у мастера с собой совершенно случайно водки для дезинфекции, неизвестно ещё, чем дело бы кончилось. Скорее всего, заражением крови, гангреной и ампутацией правой нижней конечности. Нельзя полностью исключить также и летальный исход. Говорили же вам, что гвозди ногами не пинать!
 
– У нас всего два молотка на всю бригаду было, и ни одного гвоздодёра, – сказал в своё оправдание Кеосян.

– Неправда, я вашей бригаде только второго числа выдал пять молотков, три топора и два гвоздодёра. Один молоток на дне траншеи случайно забыли и забетонировали, его мы уже списали, а куда остальной инвентарь дели? – спросил завхоз Сан Саныч.

Но вопрос Закромаева так и остался без ответа. Потому что молоток – это такая вещь, которая вечно куда-то девается. Тем более, казённый.
 
Прораб откашлялся и продолжил загибать пальцы на левой руке. Там, как вам уже известно, их было больше, чем на правой.
– Пятого числа, то есть непосредственно на следующий день, новое происшествие. Студентка Фомина не стала надевать каску. В результате, стукнулось головой о леса.
 
– Женя, а ты почему каску не надела? – спросил командир и, наверное, чисто рефлекторно почесал затылок.
 
– Парни из моей каски миску устроили для Штирлица и Плейшнера. Что же я, собачью миску себе на голову должна надевать? У меня между прочим причёска, я её по полчаса каждое утро укладываю! – с искренним возмущением ответила Женя Фомина и встряхнула своими великолепными кудрями, которыми она так гордилась, и которыми так восхищался её парень. А её парнем, как поговаривали, был никто иной, как сам командир стройотряда. Впрочем, так это или не так, нам доподлинно не известно. А с другой стороны, почему бы и нет? Кудри прекрасные, сама Фомина – ещё лучше: глаза, фигура, да и командир ещё не женат и всего на четыре года её старше.

Штирлиц и Плейшнер, два щенка из одного помёта, любимцы всего отряда, с визгом прибежали откуда-то, услышав свои клички. За ними следом пришла и чёрная с белыми пятнами их мамаша, Радистка Кэт. Вообще-то, Кэт обычно охраняла подступы к столовой, но, наверное, кто-то из студентов отвязал её шутки ради.

Прораб снова откашлялся и загнул ещё один палец.
– Вот и студент Кривомазов, наверное, тоже решил поправить свою причёску. Причём сделал это не расчёской, а топором. В результате, рубленная рана головы, пришлось отправлять в Москву в травмпункт.
– А сотрясение мозга было? – поинтересовался проректор.

– Да какой там мозг? Одна сплошная кость! Был бы мозг, он бы, как любой нормальный человек, расчёской причёсывался, – сказал прораб, достал из нагрудного кармана расчёску и для наглядности провёл ею по своим редеющим волосам, – что скажешь, Коля?
Николай пожал плечами и развёл руками:
– Так мы же всегда колышки для опалубки обухом забиваем. А будь у меня вместо топора молоток, им тоже по башке заехать можно. Да и нет у нас в бригаде молотков, – сказал он.
– Врёшь ты всё! Я в третью бригаду целых три молотка выдавал, у меня всё записано. Куда вы их дели? Небось, дачникам продали. Надо у вас из зарплаты вычесть за инвентарь, если, конечно, после удержания подоходного и вычета за питание, что-то останется, – сказал Закромаев.
 
– И наконец, самый вопиющий случай нарушения охраны труда и электробезопасности произошёл сегодня утром. Студент Павел, не помню его фамилию, кажется, Пуделев, из третьей бригады умудрился загнать вилку от двухфазной виброрейки на 36 Вольт с плоскими штырьками в разъём щитка трёхфазного тока на 380 Вольт. В результате: многочисленные поражения Пуделева шиповником, короткое замыкание, и выход из строя электрощита и электромотора виброрейки. Расскажи нам, Пуделев, как ты умудрился розетки перепутать? Там ведь и Вольты красной краской написаны, и знак «не влезай – убьёт!» с молнией, костями и черепом.
– А я не Пуделев, – сказал Пашка.

– Он у нас Ермаков, а не Пуделев, – объяснила прорабу Люсьена, – Пудель – это у него кличка такая, за кучерявые волосы. А иногда его ещё Пушкиным зовут.
– Это не объясняет технику безопасности. Фамилия на охрану труда не влияет. Пушкин за вас будет технику безопасности соблюдать? Зачем не туда втыкал? Папа тебя не учил куда следует втыкать? – не унимался прораб.
– Я думал, раз розетка есть, то нужно лишь погнутые штырьки у вилки подправить и готово, – ответил Пашка.

– Вот именно, готово! Раз – и готово: устроил сбой электроснабжения по всей стройплощадке на сорок минут. Розетка розетке рознь, у одной штырьки плоские, у другой – круглые. Понимать надо. К тому же, всё это безобразие произошло всего лишь за несколько часов до ожидаемой внезапной внеплановой проверки объединённой комиссии из горкома и горисполкома!
– Да уж, повезло нам, что это всё не при комиссии случилось, – вздохнул проректор.
Прораб разжал пальцы и сказал:
– У меня всё. По крайней мере, пока…

Бормотун посмотрела свой листочек, неодобрительно покачала головой и бросила вопрошающий взгляд на командира. Тот одобряюще кивнул, мол, давай, чего уж там...

Бормотун дала.
– Теперь о наиболее серьёзном происшествии. Мы сегодня с утра ожидали приезда милиционера с собакой, но Джульбарса забрали на ответственное задание, самогонщиков ищет. Поэтому слово предоставляется нашему вахтёру Егору Гавриловичу Топоркову, который, как известно, до выхода на пенсию тоже служил в милиции. Он всё расследовал, как профессионал, и доложит.

Топорков, действительно служивший до выхода на пенсию водителем милицейского ПАЗика, вышел вперёд и заговорил. Он даже тряхнул стариной и вспомнил молодость, заговорив канцелярским языком, в чём ранее в беседах с товарищами по работе замечен не был.
– Из надёжного источника поступил сигнал о незаконной попытке несанкционированного проникновения в корпус общежития, в котором размещается обслуживающий персонал и бойцы ССО женского пола, проще говоря, девушки. Проникновение произошло непосредственно этой ночью. Следственными действиями, произведёнными мною, установлено, что группа неустановленных лиц в количестве, как минимум, одного человека, проникла по предварительному сговору в корпус через один из балконов, расположенных на третьем или на втором этаже здания. Скорее, на третьем, чем на втором, хотя на третий сложнее забраться. Четвёртый этаж также не исключается, хотя туда забраться ещё сложнее, разве что с крыши. Предположительно, целью злоумышленников было ограбление. Украдены ли какие-то ценные личные вещи, пока неизвестно. Поэтому прошу всех студенток, проживающих в общежитии, сообщить, если у кого было похищено что-то ценное.
– У нас из комнаты утюг похитили. Я хотела сегодня футболку пригладить, а утюга-то и нет, – сказала какая-то студентка из пятой бригады.
– Вы там совсем что ли? Кто вам разрешил утюг в своей комнате держать? Для глаженья выделена специальная гладильная комната на первом этаже, – возмутился Закромаев, – спалите нам весь корпус к чёртовой матери перед самым приездом комиссии!

Топорков достал из кармана красную книжечку и записал в ней про вещественное доказательство в виде утюга.

– Это я вчера вечером ваш утюг забрала, сегодня верну, – сказала рыжая Маринка.

Топорков перечеркнул последнюю запись и продолжил:

– Моей коллегой в ходе контрольного патрулирования объекта на третьем этаже обнаружен пожарный шкаф, подвергшийся несанкционированному вскрытию. Предположительно, из шкафа украдено два огнетушителя.
«Коллега – это он, наверное, про Анфису» – промелькнуло у Кольки в голове.

– Гаврилыч, не два, а три огнетушителя пенных. Всего числилось семь, осталось четыре. Значит, три похищено, – уточнил Зарокмаев.
«Ну, Сан Саныч, и горазд же ты заливать. Семь огнетушителей в этот шкаф ни за что бы не влезли, там и четыре-то с трудом помещались, а потом, шкаф ведь был опечатан» – подумал Николай, но, чтобы не выдать себя, решил не оспаривать утверждение завхоза.

– Предположительно, злоумышленники проникли в корпус посредством перелезания с близрастущего растения через балкон комнаты 322 на третьем этаже, – продолжал вахтёр.

– Это исключено. В триста двадцать второй мы с женой живём. Сам-то я вчера в вечернюю работал, но жена была дома, она бы заметила, если бы кто-нибудь к нам на балкон залез, – решительно возразил прораб, – но Дарья Семёновна ничего не видела, а она врать не станет.
– Жена прораба вне подозрений, – подтвердил завхоз, – Дарья Семёновна не такая, чтобы врать. Она всегда правду-матку режет, не взирая на лица.
– В таком случае, преступники могли проникнуть через балконы комнат 222 или 422, – сказал Топорков, – правда, на четвёртый этаж посредством растения проникнуть сложно, я проверял. На высоте четвёртого этажа ветка обломана, причём ещё в прошлом году. Значит, скорее всего, комната 222.
 
– Это же моя комната, – сказала студентка Тамара Шаркунова, – а я никого ночью не видела. А у меня, если что, алиби есть, я ночью спала. Есть свидетели.
– Не одна что ли спала, а со свидетелем? Как фамилия свидетеля? – Топорков приготовился записывать.
– На что это ты, Гаврилыч, намекаешь?  Одна я спала. Анфиса, твоя «коллега», может подтвердить, она вчера ночью в мою комнату заходила, наверное, искала кого-то, разбудила меня на самом интересном месте, я как раз зачем по марксизму-ленинизму сдавала, – ответила Тамара.
– Вряд ли дочь Вениамина Ивановича стала бы выгораживать злоумышленников. Сами подумайте, если не хотите неприятностей, – прошептал проректор на ухо вахтёру, а потом громко спросил у него же:
– А откуда вам вообще известно, что злоумышленники проникли именно через 222, 322 или 422 комнаты?

– Имеются неопровержимые доказательства. Во-первых, дерево породы каштан, растущее напротив этих балконов. А во-вторых, под этим растением обнаружены пачка сигарет «Прима» и почти полный коробок спичек.

– Подумаешь, пачка! У нас пачки из-под сигарет по всей стройке валяются. Любой мог пустую пачку бросить. Нет ещё у людей культуры, чтобы в урну выбрасывать, – сказал завхоз.

– Ещё бы, – шепнул Толик Николаю, – единственная урна на всей стройплощадке стоит в курилке около медпункта, туда с каждой бумажкой не набегаешься.

– В том-то и дело, что пачка была не пустая, там обнаружено восемь сигарет. Покажите мне курящего человека, который полупустую пачку просто так выбросит. И спички тоже, – привёл свой аргумент Гаврилыч.
 
– Может кто-то решил резко завязать с вредной привычкой, вот и выбросил, – предположила рыжая Маринка.

– Даже, если человек и решил курить бросить, станет он разве спички выбрасывать? Спички же всегда в хозяйстве пригодятся, – авторитетно заявил вахтёр, – я сам за последний год три раза бросал курить, но такого, чтобы и сигареты, и спички выкинуть, мне даже в голову не приходило. Разве такое возможно?
 
– Логично рассуждаешь, – подтвердил прораб.

– А может это не наши, а солдаты из стройбата залезали? – предположил кто-то из студентов, – у них там школа молодого бойца, физподготовка, полоса препятствий.

– В нашей армии не принято высовываться и без команды залезать. Мои бойцы никогда без моего приказа никуда не полезут. Да и «Приму» у нас никто не курит, в нашем буфете только «Гвардейские» и ещё «Столичные» с фильтром, но их только офицеры курят, – сказал прапорщик.

– Ну, тогда, может, деревенские? – предположила какая-то девушка с правого фланга.

– Деревенские исключаются. Зачем им огнетушители? А потом в деревенское сельпо «Приму» уже полгода не завозили. Там только «Памир» и «Беломорканал». Давайте лучше пусть каждый, кто курит «Приму» сделает шаг вперёд, и мы с ними поговорим по душам, – предложил Топорков.
– Стой! На дорожку не наступать! Бетон ещё не застыл! – заорал прораб.

– Ну, тогда те, кто курит «Приму», пусть поднимет руку, – предложил вахтёр.
Поднялось около двадцати рук.

– Эх, вот сейчас Джульбарс бы и пригодился, – вздохнул Гаврилыч, – мы бы живо нашли виновного. Можно практически с полной уверенностью утверждать, что это один из двадцати поднявших руку. Джульбарс бы живо вынюхал, кто из них на каштан лазил. Придётся нам так искать, без собаки.

Топорков окинул взглядом парней, поднявших руку.
– Начнём с тебя, – указал он на Николая, – как фамилия? Кривомазов, если я не путаю?
– Правильно, Кривомазов, – ответил Николай.

– «Приму» куришь?

– Курю, – сказал Николай и достал из кармана недавно начатую пачку.

– Факт подтвердился, –записал в красную книжечку вахтёр.
– А этот Кривомазов случаем не сын депутата Александра Петровича Кривомазова? – шёпотом поинтересовался у командира ССО проректор.
– Точно не сын, можете не беспокоиться! У Николая отчество Магомедович, – ответил Иван.
- Странное какое-то отчество при такой фамилии, – произнёс проректор.

Тем временем вошедший в роль следователя по особо важным делам вахтёр таким же образом опросил остальных студентов, поднявших руки. В результате, исписал фамилиями целый лист, но так и не смог определить, кто именно проник в здание. Опечаленный результатом своего безрезультатного расследования, он захлопнул красную книжечку, но продолжил анализировать факты и выдвигать версии.
– На подоконнике в туалете на первом этаже обнаружены следы крови, – сказал он.

– И что это значит? Что там кого-то зарезали? Чья кровь? Тело нашли? – обеспокоился проректор.
– Жертв и пострадавших не обнаружено. Скорее всего, это кровь одного из преступников. Когда криминалисты сделают анализ, мы узнаем группу крови. Если они, конечно, до нас доедут.
– А вы что думаете, товарищ, извините, не знаю вашей фамилии? – спросил проректор, повернувшись к человеку с незапоминающейся физиономией.

– Мою фамилию вам знать не положено. А что касается кражи, то это не моя компетенция, – ответил тот.
– А что ваша компетенция?
– А это вас тоже не касается. Не задавайте ненужных вопросов, товарищ профессор. У вас своя работа, у меня своя.

С минуту все молча стояли по разные стороны бетонной дорожки, переминаясь с ноги на ногу.
– Короче говоря, нам неизвестно, кто проник в здание? Кого же будем наказывать? – спросила Бормотун.
– Для начала, накажем всех. Весь стройотряд. А потом, если виновный найдётся, с остальных можем снять взыскание, – ответил ей проректор.

В это время к месту собрания примчался, сломя голову, солдатик из стройбата. Добежав до прапорщика, солдатик отдал честь и завопил:
– Товарищ прапорщик, едут, разрешите обратиться, здравия желаю, рядовой Кривоноженко!
– Кто едет? – уточнил прапорщик.

– Комиссия. Мы с ефрейтором в бинокль заметили, как колонна свернула от населённого пункта Козино к мосту, пару минут назад.
 
– Значит, минут через семь-восемь они будут здесь.
 
– Собрание объявляется закрытым. Все по местам, товарищи! – скомандовал Иван.
– И не думайте отправлять ваших обалдуев заливать дорожки. Как бы ещё чего не учудили на глазах у комиссии. Пусть лучше идут пол в бомбоубежище бетонировать, там их не видно будет. Комиссия в подвал вряд ли полезет.
– Так наши до бомбоубежища не успеют дойти до приезда комиссии. Вопросы возникнут, почему все ходят и никто не работает, – засомневался Иван.
– Пусть тогда идут в столовую. Обед уже наверняка готов. А после обеда – сразу в бомбоубежище, – сказал прораб.
– Какой же вы опытный руководитель, Пётр Ефимович! – восхитилась Люсьена Бормотун.

– Поработай с моё. У нас, считай каждые две недели комиссия, – ответил прораб и побежал перехватывать самосвалы.
– Так, бойцы, давайте все живо в столовую! – скомандовал Егоров.
«Первая нормальная команда за день» – подумал Коля.

Студенты повернулись налево и побрели к столовой.
 
На центральную аллею будущего пансионата выехала чёрная «Чайка» и три «Волги», естественно, тоже чёрного цвета. Окна в «Чайке» были зашторены, и разглядеть сидевших в ней было невозможно. Но не очень-то и хотелось.

На этот раз тёти Даши на раздаче не было, а была молоденькая и пока что худенькая, наверное, из-за отсутствия профессионального опыта, повариха Татьяна. Поэтому Николаю досталась стандартная порция щей и котлета с перловкой, такая же, как у других. Он подхватил свой поднос и стал высматривать местечко, куда бы ему сесть. И вдруг заметил, как Люба кивает ему на пустой табурет как раз между собой и Людой.

Николай был не из тех, кому нужно кивать два раза.
 
– Приятного аппетита! – громко сказал он, усаживаясь.

– Приятного! – отозвалась Люда.

– Садись, Коленька, поешь, – тихо проворковала Люба.

– Я вчера не смог пробраться, балконы перепутал, – тихо прошептал Коля, – представляешь, вместо вашего балкона попал к тёте Даше. А потом ещё Анфиса.
– А я тебя всю ночь ждала, до четырех заснуть не могла. Сначала думала, что ты расхотел, потом, что ты струсил на балкон залезть, потом, что ты с балкона сорвался и разбился. А тут ещё какой-то грохот, а потом какой-то страшный топот по коридору, словно слоны бегали.
– А я же к тебе в дверь скребся, а ты не открыла.

–Я же тебя с балкона ждала, а не в дверь. Как услышала, что кто-то скребётся, сначала испугалась, что кто-то чужой, а потом хотела открыть, а тут этот топот начался и какие-то разговоры женские. А это, оказывается ты скрёбся. Какой же ты, Коля, оказывается, отчаянный. Наверное, все руки себе расцарапал. Жаль, что я так и не решилась дверь открыть. Уж я бы о тебе позаботилась.
 
– Ещё как жаль! Когда ещё такая возможность представится! – произнёс Николай с сожалением.
– Скоро, голубки, очень скоро, – шепотом встряла в их разговор Люда, – сегодня мы с Митькой опять на дачу пойдём ночевать, так что, комната в вашем полном распоряжении.
Николай посмотрел на Любу.
 
Та только кивнула, а на её лице появилась загадочная улыбка, точь-точь, как у Джоконды. Но это не точно, может быть, не как у Джоконды, а как у Моны Лизы. Николай вечно путал иностранные женские имена, мог и на этот раз ошибиться. В конце концов, он учится на журналиста, а не на художника, и не обязан помнить имени девушки, позировавшей Рубенсу для бесценного полотна, висящего в Эрмитаже.