Веченая музыка

(вальс-фантазия*)

Волновался. Поскольку уже предчувствовал. Началось предчувствие еще в гардеробе, когда сдавал пальто. Вот тогда уже неприятный холодок в желудке. Дурной признак. Но отвлекся мыслью, она выручила, иначе не решился бы совсем. Вопрос земной, меркантильный вопросишко: а как ткани? Сейчас дождь. Сильный дождь, оно понятно – ноябрь. Но внезапно. Полил перед самым Домом культуры. Хлынул чьими-то будущими слезами. А люди идут. От автобуса к ступеням: лица частично привычные, но много и незнакомых… И это хорошо, очень даже хорошо. Это возможность, новые вероятности. И вдруг ливануло! По-летнему, стеной. Но без предупреждения, без дальнего грома, мол, спешите, товарищи, в укрытие. Перечеркивая прогноз погоды – не было в сводке дождя! И люди без зонтов. Нарядные. В модельных туфлях на каблуках, в еще не разношенных ботиках, сковывающих шаг. Не побежишь. Да и сам бег… Бежать на танцы? Как-то неприлично нестись на танцы, ведь далеко не школьники уже. Тем более, недалеко. Но сила подлого дождя удесятерила расстояние. И люди мокнут. Их плечи и спины. Разрушаются тяжелыми каплями укладки, прически, пропитываются влагой платки и шляпы. Темнеет и теряет необходимый блеск обувь…  И ткань. Как с ней? Как дождевая влага отразится на ткани? Пальто и плащей, повешенных в гардеробе. Повешенных плотными рядами, согласно выданным номеркам, из которых не осталось почти ни одного. Что теперь станет с драпом? С сукном? Будет ли оно пахнуть мышами? Съежится, провисев несколько часов без проветривания и просушки? Или, наоборот, растянется, удерживаемое крючком – в тяжелых карманах ключи, куча мелочи, забытый портсигар, у кого-то зеркальце и пудреница? Такая возникла мысль в гардеробе. И исчезла - ее снова вытеснило опасение.
 Но по пути в зал опасение заслонила новая мысль. Уже серьезная, глубокая, по-настоящему актуальная. Как отличить влечение от симпатии? Влечение телесное. Оно и чувство. Чувство, свойственное только человеку. Симпатия, перерастающая в любовь. Симпатия, обернувшаяся разочарованием. Потому что оказалась влечением. Людей должны связывать не похоть, разжигаемая инстинктом продолжения рода, а близость духовная, общность интересов и целей. Как с чуждым тебе по духу человеком общаться и жить? Станешь ему говорить о Чехове, спросишь у него, как он относится, положим, к Тригорину? А человек вначале спросит, а кто это такой? Затем усмехнется и тебе скажет, что классику не читает. Словно это достоинство, а не изъян.  Что тогда? Или предложишь ему пойти на фортепианный концерт, а он чуть ли не обидится. И наотрез откажется, сославшись на «непонимание». Как можно не понимать Гайдна, Баха? А для человека Бах, его клавиры – это «горох».  Или музей. Ведь кто-то в музеи не ходит. Скучно кому-то. Как с таким жить и общаться? Довольствоваться интимными радостями и походами в кино на дурацкие комедии? Да. Без физиологического удовлетворения нельзя. Не даст физиологическое возбуждение покоя. А потом? Питать себя домашними борщами, котлетами и пирогами? А поговорить, рассмотрев какую-нибудь идею? Стать понятым? Посидеть, взявшись за руки, послушать квартеты Бетховена. Полистать репродукции. Как это будет ужасно, когда миловидность лица обернется внутренней пустотой. Но ведь с нее и начинается. С миловидности! Как животное влечение, так и сильное духовное чувство. И такой еще подвох. Внутренняя глубина, богатый мир духовный, то есть, то что только и должно связывать людей, заслонены какой-нибудь незначительной мелочью. Родинкой на носу, заиканием, тяжелой нижней челюстью, чрезмерно высоким ростом, кривизной ног… И чтобы внутреннюю красоту разглядеть, одного раза недостаточно, а второго раза, как правило, не бывает - влечет к миловидным и привлекательным. Ладно мужчины, они в чем-то проще. Но женщины?! Они же должны ценить прежде всего ум! Эрудицию. Даже застенчивость. Ибо застенчивость есть антипод нахальству. А где нахальство, там и наглость. Где наглость, там грубость. Вы ее хотите? А застенчивость… Застенчивость предполагает нежность. Не «силу», но нежность. Ласку, в чем-то даже целомудренную.
И снова сердцебиение. Снова волнение. Вспышка радости! И борьба с нерешительностью… Себя за нее укоряя. Ее тем самым только усиливая.
                ***
Игорь Леонидович встал на пороге зала. Зал гудел, ждал. Готовился. Теснясь стояли у колонн, вдоль стен, посматривали вниз с балконной галереи.
Паркет блестел. И напоминал каток, лед которого был еще не изрезан лезвиями коньков.
Густо пахло одеколонами и духами
Женщина в красном была здесь! И стояла от Игоря Леонидовича совсем недалеко. Слева, у занятых дамами сидений, в непринужденной позе незаинтересованной ни в чем женщины. Танцевальный вечер, не считая этого, она посещала уже дважды. «Кто» она, «что» она, Игорь Леонидович не знал. Поскольку с ней не танцевал, считая, что начинать разговор не в танце, а «просто так», является признаком фамильярности.
Она тоже его узнала. Не могла не узнать, так как Игорь Леонидович все предыдущие их косвенные встречи около нее находился. Стараясь попадаться на глаза. Но не часто, без назойливости. Замечая, что она никогда не танцует. Неужели, ждет его приглашения? Именно его?
Узнала и, кажется, ему улыбнулась.  Да, улыбнулась, ошибки быть не может. Это окрылило, подбавило решимости, дерзости.
Из динамиков раздался щелчок. Что означало – сейчас начнется. Шепоты, тихие разговоры между собой (мужчин с мужчинами, женщин с женщинами), покашливания мгновенно прекратились… Сейчас начнется!
И точно: грянул вальс! Чудесный свиридовский вальс из «Метели», нежный, романтический, удивительно плавный, но вместе с тем воодушевляющий. Танцевальный вечер им обязательно начинался. Им же традиционно и заканчивался.
Началось движение, некая даже толчея. И вот уже первые пары закружились в танце под эти волшебные звуки.
В эти моменты Игорю Леонидовичу казалось, что играет не пластинка, а настоящий оркестр. Там, на несуществующих «хорах», куда падают разноцветные капли света, сорвавшиеся с хрусталя люстры.
Он поправил очки, галстук и направился к женщине в красном.
- Позвольте вас пригласить… – произнес Игорь Леонидович с замиранием внутренностей, делая голос громче музыки.
- Извините, - ответила она. И виновато улыбнулась.  – Но этот танец я уже обещала.
Игоря Леонидовича ошпарило стыдом. Он отошел.
Да, по всей видимости, танец был обещан - к женщине в красном немедленно подошел какой-то широкоплечий мужчина со шрамом через всю щеку:
- Можно?
И они влились в уже плотную массу вальсирующих…
***
И только Господь, обладающий безграничным всеведением, знает, что Елена Викторовна солгала. Знал Господь, что вальс она никому не обещала. А не танцевала до этого, потому что была натерта левая пятка. Натерта странным образом – дойти до Дома культуры в новых туфельках может, а вот танцевать никак. Но сегодня пятка не ощущалась. Знал Господь, что Елена Викторовна с интересом поглядывала на Игоря Леонидовича, пытаясь вспомнить, кого же ей напоминает этот забавный щуплый гражданин в роговых очках. И вспомнила! Аркашу Цехановича из их класса.
Знает Господь, что Болотов пригласил Елену Викторовну для разминки и отчасти привлеченный цветом ее платья. Красное платье его раздразнило. Но вглядевшись в покрытое толстым слоем пудры лицо Елены Викторовны, он азарт утратил – под пудрой может быть «досадная неожиданность». Тем более, что Болотову нравилась Вера Сергеевна, которую сейчас кружил Мальцев. А Вера Сергеевна отдала свои симпатии Алексею Дмитриевичу, на плечи которого возложила свои пухлые руки Матюшина. Матюшину Алексей Дмитриевич пригласил в ожидании Тамары Васильевны, не успевшей к началу, потому что задержался трамвай.
Знает Господь, что, придя на вечер, Тамара Васильевна будет надеться на танец с Грибовым, который сильно неравнодушен к Светлане Анатольевне. В данный момент Светлана Анатольевна соединилась с Павлом Константиновичем, пригласившим ее по ошибке. Был он сильно близорук, но очки на танцевальный вечер никогда не брал.
Господь также знает, что Павел Константинович охотно соединил бы свою судьбу с Карповой Ириной Николаевной. Но той милее Жигалов, который находится в буфете, принимая «сто грамм для храбрости». Жигалову очень нравится  Похитонова, под звуки вальса выслушивающая от Дудко сомнительные комплименты. Похитонова уже давно мечтает провести вечер (не танцевальный) с Анатолием Владимировичем. А тот, в свою очередь, переживает нечто подобное относительно Екатерины Петровны.
Господу ведомо, Екатерина Петровна была не узнана Голубевым, с которым танцевала в прошлую субботу, и не исключала, что в этот раз подобное повторится. Но Голубев принял ее за другую – дождь размазал Екатерине Петровне тушь и прибил перманентные букли. Тушь была стерта - ресницы исчезли; прибитые букли изменили форму головы.
От Господа не сокрыто, что даже останься Екатерина Петровна в прежнем виде, шансов у нее нет. Даже если Голубев ее бы и пригласил, дальше дело все равно бы не пошло. Потому что ему аппетитнее Виноградова. Виноградовой по нутру больше Романов Иван Сергеевич. Но сегодня он не пришел. И не придет – он пишет поэму, начинающуюся честной строкой – «Человек я неказистый…» Поэма посвящается Маргарите Осиповне, вздыхающей по Корнейчуку…
И только двое, совершенно точно знает Господь, чувствуют себя Анной Карениной и Вронским.
Это Шишкина и Поляков. Но для совместного проживания соединится они не могут. У Полякова жена и двое детей, у Шишкиной муж и собачка. Оба встречаются и друг друга обнимают только здесь. Предлог покинуть в субботу дом у обоих одинаковый - вечерние курсы.
 «Но ничего… - думает Борис Григорьевич, любуясь сияющими глазами Нины Дмитриевны. – Мы что-нибудь придумаем, обязательно придумаем. До конца еще далеко!»
Знает Господь, ничегошеньки они не придумают, и что конец близок
***
Игорь Леонидович стоит у колонны. Он уже оправился от отказа. Периодически поправляя очки и галстук, он ждет следующего танца.  Чтобы решительно пригласить женщину в красном снова. 
Но вальс все звучит и звучит. Звучит и звучит. Звучит и звучит – плавно, нежно, романтично. Кажется, что играет неутомимый оркестр, делая музыку живой.  Живой, но удивительно тягучей. Какой-то бесконечной. Вечной…

*С. П. Бочаров «Вечер клуба Кому за тридцать… в ДК "Новатор"