Идол - Рассказ

Цикл "Кротовое ущелье"

День первый

1

Все утро Залли досаждал младший брат, маленький стервец носился по дому и дразнил сестру прибаутками - «Залли скоро замуж пойдет, Залли скоро замуж пойдет, ей Имрин цветок принес.»

Залли изрядно намучилась с братом, его неугомонное озорство не имело никаких границ: он мог продолжать так весь день. Она пару раз шлепнула проказника, но ему было нипочем; непоседа отбрыкивался и пытался дать сдачи. Их гопломахия не прекращались до самого полудня, пока в дом не заявился старший Линфотер и не приструнил избалованного мальчишку. Калем не был строгим, наоборот, он старался окружить домочадцев лаской и заботой. Для пущего внушения своего авторитета, он использовал грубый приказной тон и чрезвычайно хмурый взгляд. Детей он никогда не порол. «Обычное дело» – считал он, - дети, они же непоседы! Растущий организм полон удальства и вредности. Шебутной мальчишка его порой даже веселил: приукрашивал унылые бесплодные вечера, когда на базаре ему не удавалось продать хотя бы одну деревянную плошку, которых он в немалом количестве стругал в своей крохотной мастерской.

Когда хозяйство охватил падеж скота (неведанная напасть истребила скот и от нее не смог избавить даже сельский ветеринар), Калема одолела пролонгирующая апатия и мысли о тщетности.  Жена уверила его, что ему стоит заняться тем, чем он особенно одарен. Так он начал стругать из дерева посуду, поделки и сувениры. Каждую субботу на площади, которая находилась на береге реки Митлут, собирались торговцы со всех поселений. Туда стекались даже фермеры, которые продавали продукты из собственного хозяйства. После жуткой эпизоотии в поселениях, ему больше ничего не оставалось, кроме как заняться тем, что он умел. Семья у него была небольшая, а три козы, куры и утки голодными их не оставят, вот только неожиданных обстоятельств он несказанно боялся. Пугался он не самих бед или лишений, а того, что он, возможно, не сможет с этим справиться. Постоянная хандра, появившееся после поветрия и сократившее число голов его скота до мизера, чуть не привело его к неминуемому некрозу души и нежеланию жить. Повязнув в этой трясине меланхолии, он даже забыл, что в нем кроился этот навык и талант, пока жена, с присущей ей эмпатией, не навела его на эту мысль. И столярное дело его немного взбодрило.

Он зашел в дом, раздраженный от улюлюканья сына, которое было слышно еще со двора. «Таааак!», - басистым тоном прогремел Калем, «Элмин, прекрати этот гам, и иди собери мою сумку! Мне на базар пора.»

Элмин замер, прекратив свое запальчивое кружение по комнате. Залли стояла надув щеки и держа гортензию в руке, но не отводила досадный взгляд от брата.

- "Паа! Он не прекращает говорить, что я невеста Имрина" – пожаловалась Залли отцу.
Но Элмин опередив отца выпалил, в своей манере: озлобленно и зычно: – "Ябеда!"
- "Элмин! Больше никакого шума, у меня нет времени на ваши ссоры." – Встрял отец.
- "Пап, можно я один раз его стукну?" – Не угомонялась Залли. При этом она отчеканила это с такой стервозностью, что Калем в душе испытал умиление, так как ему нравилась эта черта Залли. Он попытался не выдать ни мимически, ни тембром голоса того, что эта словесная эскапада его восхитила. Сдержанно, сохраняя штиль лица, он  произнес:
- "Нет, Залли, лучше помоги матери с завтраком, он еще не готов. И не заставляй меня повторять!" – Добавил он, видя, что Залли с возмущенной гримасой дрогнула на месте, пытаясь выразить протест. Она показала язык, ехидно выпятив его острый кончик в сторону Элмина. Элмин взбеленился:
– "Пап, пап… видел, она мне язык показывает."
- "Ничего я не видел. Марш в мастерскую!"
Элмин насупился и пробурчал:
- "Ты никогда не замечаешь, когда Залли делает пакости."

Ссора была устранена, Калем пошел завтракать, а Элмин собирать сундук, куда нужно было сложить все деревянные изделия отца. Спустя полчаса Калем ушел на базар, провожаемый радушными пожеланиями и ором маленького Элмина. Жена Калема - низкорослая женщина с румяным овальным лицом, излучающим нежность и обворожительную белизну, вышла следом, и проводила мужа до самой калитки.

Утро выдалось туманным, с высоких скалистых массивов, именуемых Муфолским нагорьем, стелился бледно-молочный туман. Он продирался сквозь лесные щетки, и, словно пышное одеяло, плыл по зеленеющим лугам. Калем пустился по ухабистой дороге вниз. Он оглядывался тревожно на скалы, гребнем выплывающих из-за горизонта. Его взгляд перепорхнул через широкие поля с колышущимся вереском, юркнул за густые верхушки елей к черной трещине. Там за очертаниями деревьев он увидел заполненный бледным туманом чернеющий зев ущелья. На секунду его одолел суеверный страх, когда ему вспомнились все те легенды, которые он с раннего детства слушал в своем родном поселении Уртмол и существовавшие там еще задолго до его рождения.

Топая вниз по полого уходящей дороге, он вернулся в юношество. От своего дедушки он слышал, что его отец нашел в ущелье наконечник копья, который загадочным образом исчез после его смерти. Он поведал, что его отец пытался продать найденный раритет в столичный музей, но штатные искусствоведы заверили, что этот наконечник копья новый и не может претендовать на антикварную ценность, тем более на историческую находку. Наконечник копья так и хранился у прадеда, но когда его не стало, дротик неизвестного происхождения исчез.

В довесок еще более ужасающей была повесть о том, как группа вооруженных ополченцев - поднявших восстание против губернатора Витмура – окруженные солдатами третьей роты федеральных войск, отступили через ущелье на север. В последствии даже их след простыл! Они исчезли! Словно испарились или провалились сквозь земную твердь к катакомбам сатаны. Когда следом за отступающими фрондерами пустился отряд из двадцати скаутов, то они не нашли даже потревоженного камня или зыбкого отпечатка их сапог. Эта история как неизгладимое клеймо осталось в умах старых вояк и солдат. А через пятьдесят лет эта история претерпела метаморфозу и стала зловещей апофегмой для незнакомцев, рискнувших заглянуть в эту уединенную деревушку, покрытую целой сетью леденящих душу преданий. К тому же слухи о пропавшем отряде мистифицировался суматошными солдатами, у которых после стакана виски расчехлялось воображение. 

Все торговцы расходились ближе к полудню. Калем надеялся продать хоть пару плошек, но он продал только одну, и то, весьма прихотливой старушке, которая полчаса мучила его всякими придирками. В итоге она все-таки решилась на покупку и забрала миску, которую Калем стругал полдня.

Вернувшись домой, ушибленный и раздосадованный, он первым делом зашел в свою мастерскую. Комнатушка, которая раньше служила чуланом для складирования разного хлама, кособоко прильнула к стенкам их приземистого дома. Между щелей грубо подогнанных досок мастерской неугомонно протискивалась осока, ее щупики воровато свешивались сквозь прорези теса.

Калем сколотил пристройку топорно. Если посмотреть снаружи, то аляповатый алькеж выглядел весьма убого, при этом нарушал целостную схему дома. Поскольку жена нуждалась в кладовой, чтобы зимой не ходить через весь двор, он наспех соорудил данный закуток. Но впоследствии он переоборудовал его в мастерскую. Здесь было тесно, еле помещалось два человека и деревянная скамья со столом и инструментами. Везде валялись стамески, долото, а в углу громоздились тиски на оструганном пеньке.

Он опустил сундук на пол и достал оттуда плошки и кувшинчики, затем стал их рассматривать. Услышав скрип петель, он увидел Элмина, который ворвался к нему и с неуемным удальством начал тараторить о своих проделках. Калем его похвалил, снабдил воодушевляющими словами, после чего тот убежал по своим делам. Следом пришла жена. Вилани остановилась у створок, оперлась плечом на щербатый косяк и ждала, пока Калем обернется на нее. Она всегда так делала: бесшумно подкрадывалась сзади, заставляя Калема ерзнуть каждый раз, когда тот увлеченно чем-то был занят. Он оглядел фигуру жены, облаченную в сарафан. Поверх сарафана Вилани накинула тальму, а волосы стянула на затылке шелковистой кисточкой.

– "Дело в узорах, я не умею их рисовать как ты милая." - Не дрогнув, проговорил Калем, когда заметил жену. Вилани стояла и глядела на мужа с самой добродушной улыбкой.
– "Ты же знаешь, я не успеваю тебе помогать."
- "Весь этот набор я размалевал, и никто его не купил. А тот, что ты разукрасила, сразу расхватали."
Вилани подошла к мужу, сидящему с тоскливо сгорбленной спиной, положила ладонь на его коренастое плечо и склонившись сказала:
– "У тебя все получится! Давай, бери кисти и краски."

Вилани присела рядом с мужем и добродушно стала ждать, пока тот вытащит палитру и склянки с красками. Когда Калем вооружился кисточкой, Вилани схватила его жилистую руку и стала медленно, с аккуратностью художника, выводящего изгибы натурщицы, вести в нужном направлении и водить щеткой волос по вазе.

Они обмениваясь улыбками, задорно, с живым блеском в глазах, стали выводить безупречные узоры на поверхности деревянной посуды в унисон. Так просидели почти час. После, до самого заката, Калем занимался рутинными делами по хозяйству. Когда багровые вспышки замерцали за черными зубьями скал, он, потирая руки грубой ветошью, зашагал к забору. Элмин ошивался возле курятника с деревянным мечом и выкрикивал какой-то воинский клич. Калем осадил его, беспокоясь, что мальчик может случайно покалечиться.

Он приблизился к калитке, и увидел понуро нудящихся коз, своих коз. А отара Адистеровского скота бесхозно блуждала по всей округе в полном разброде. Он открыл калитку, и начал оглядываться. По прорезанному двумя колеями рябому склону, который находился с другой стороны, шла худая фигура, закутанная в какую-то накидку, похожую на салоп. Калем сразу узнал кому принадлежит этот щуплый абрис.  Это была Элиза – мать Имрина.

Ее лицо было скованно тревогой, глаза светились блеском скорби и бездолья. Ветер крепчал, а воздух становился стылым, отчего хрупким костям Эилзы было зябко. Калем ощутил некий ауральный ужас, словно от всех собравшихся знаков веяло дурным провидением: стадо без погонщика – маленького пастушонка Имрина,  хилая фигура матери, снующая дрожащим шагом вверх по склону к его забору, багровый закат, тающий за горной цепью. Все собралось в самом мрачном хтоническом сочетании, словно авгуры Аида пели свою увещевательную песню или панегирик, проникающий в сердца и западающий вглубь неподъемной глыбой.

Губы Элизы судорожно затрепетали, а от ее глаз у Калема кожа покрывалась ознобом. Он не успел ничего вымолвить, как с уст Элизы сорвалось:
– "Калем, мой сын не у вас случайно?"
Взгляд Калема поскакал по округе. Его почему-то одолел паралич. Он, вскинув брови и раззявив рот, заикаясь, ответил:
– "Нет, я его не видел."
Элиза еще пуще задрожала. Ее наполненные тревогой и беспокойством глаза бесцельно бродили по овцам, щипавшим траву. Сумерки медленно начали брать бразды правления в свои руки, а в небе еще серебрились отсветы заката.
- "Он не вернулся?"  - Испугав Элизу, спросил Калем.
- "Нет. Овцы тут, а его нет. Я вышла, потому что он припозднился. Муж наставлял, чтобы он возвращался рано, еще до заката. Он же еще не освоился…"  - удрученно произнесла Элиза.

Ее плечи подрагивали, видимо, ветер залетал ей под полы длиннополой накидки. Ноги были обуты в домашние галоши - вероятно наспех оделась и выскочила на улицу, подгоняемая тревогой и беспокойством.

– "Может он ушел искать Юлу," – ее замечание привело Калема в секундное недоумение. Он лишь сощурил глаза и изобразил вопросительный взгляд. Элиза обвела взглядом снующих овец, затем увидела застывшее в ожидании лицо Калема, сказала:
– "Наша вздорная козочка. Она постоянно убегает, от нее одни хлопоты. Видимо ее ловить пошел…"

Позади Калема выросла тень и они с Элизой оба обернулись, чтобы увидеть Вилани, стоявшей с рушником в руках. Она теребила его пальцами, свернув в сверток. Калем,  растерянным взглядом, смотрел на жену, которая окликнула его, и по телу Вилани завибрировала нервная дрожь. Эта бледная гримаса мужа была знакома ей, ведь именно так он смотрел, когда узнал о смерти брата, или когда начался падеж скота, который лишил их почти всего. Алистеры тогда пострадали меньше; мор лишил их не больше половины живности. Вилани тревожно обратилась к ним.
– "Что случилось?"
Калем глотнул, а Элиза не моргая ответила:
– "Мой сын, мой Имрин не вернулся."

Она еле сдерживала рыдания. В ней несомненно была стойкость! Она билась в немых спазмах, ее горло напрягалось от душащего ее крика, но все-таки она старалась не поддаваться истерике.

– "Нужно отправиться на поиски, может он отстал от стада." – Попыталась взбодрить ее Вилани.
- "Не мог он…" - у Элизы вырвался всхлип – "отстать…" – Вытерев непроизвольно выбежавшую слезу, она обернулась к Калему и Вилани.
– "Я пойду его искать… простите… мне надо найти сына."
Калем посмотрел на Вилани, та недовольно скривила губу и кивнула головой. Затем прошептала:
– "Ты чего столбом стоишь, иди с ней."
Калем протрезвел и кинулся открывать калитку, окликая Элизу.
– "Постой! Калем," - вскрикнула Вилани, – "Принесу фонарик, скоро стемнеет."

Она кинулась в дом и мгновение спустя вернулась, торопко стуча ножками и с фонариком в руке. Жена похлопала по плечу Калема и отпустила его, присовокупив следом: – "Все! Иди и разыщи мальчишку!"

Элиза робко стояла у дороги, позади нее начинались ковыльные поля, увенчанные лесными гребешками. Тени росли и заполняли округу, погружая островерхие избушки под саван сонного паралича. Элиза оглянулась на бродившее стадо. Вилани успокоила ее, заверив, что она загонит скот в их коровник. Глаза Элизы наполнились благодарностью и признательностью.

Две суетливые фигуры исчезли за бугром, их спины заволокла тень леса. Вилани со стадом пустилась в низ к дому Адистеров.
Через двадцать минут они достигли пастбищ. Всю дорогу Элиза зычно выкрикивала имя сына. Все было без толку, никаких ответных звуков, лишь стрекот сверчков и птиц, хлопков крыльев летучих мышей. Вдали слышалось как ухала сова, словно передразнивая отчаянную мать. Калем маячил фонариком. Пятно света выхватывало из темноты сплетение кустарников: можжевельник и вереск, тесно скучились по крутым склонам полей. Лес оставался по левую руку, чаща чернела на фоне серых скал хребта. Его зоркий глаз различил в гуще сумерек зияющее устье ущелья. Через связки веток урочища зев ущелья то внезапно появлялся, то резко исчезал.

После недолгих поисков, когда уже темнота окончательно заявила о своих правах, Элиза пробормотала:

– "А может он упал и сломал ногу? Может он лежит где-то в зарослях и не слышит нас? О Боже…! Всемогущий Господь, помоги мне, помоги отыскать сына! Прошу, умоляю!"

Ее глаза заблестели, лунный свет отражался от их влажной пелены. Трагичные и горестные причитания Элизы, разбредались эхом в голове Калема. Она не унималась:

– "Что я скажу мужу, когда он приедет? Как мне быть, если Имрин не отыщется?"
– "Уверен, мы найдем его." – Продолжал повторять Калем. 
Уныние Элизы его подстегнуло, и он закричал со всей дури, набрав в легких воздух:
– "Имрииииииииииииин!

Ни-че-го! Только шелест ветра и уханье совы. В колышущейся траве ему чудились всякие пугающие тени, он светил фонариком в разные стороны, преследуя аморфных фантомов, порожденных его буйной фантазией. Перед глазами всплывали прозрачные пятна от непрестанного наблюдения скачущего пятна света. Элиза сновала за ним, бормоча себе под нос молитвы. Они протопали по рощице и не обнаружили никаких следов.  Их окрики потонули в тягучей тишине леса. Лицо Элизы стало приобретать отчужденную маску. Ее глаза расширились, плечи подрагивали, накидка сползла с плеч и висела как тряпица. Калему казалось, что она забыла о его присутствии, потому что она забредала далеко и не оповещала о своих намерениях. Она телепалась словно потерянный безумец, качаясь точно стебельки ржи, мелькая то тут, то там. Калем едва успевал за ней, боясь, что она угодит в рытвину или овраг. Он кидался за ней, прося и моля не отставать от него, и не уходить так далеко.

Еще через после полчаса блужданий они вышли к прогалине, которая словно предел, отделял лес от горной цепи. К поляне первой продралась Элиза. За ее спиной, пыхтя и чертыхаясь, выпростал и Калем. Он старательно отряхивался от прилипших колючек, высвобождаясь от пут пырея и прилипших шишек репея. Встав рядом с Элизой он проследил за ее взглядом: поле осветилось лунным светом, вдали, в скальной диастеме виднелось ущелье.

– "Что я скажу мужу…? – снова произнесла она - "Скажу, что я потеряла его единственного сына?"

Предложение прозвучало словно завещание, точнее как эпитафия. Она высекла буквы, словно каждой литерой казнила себя. Калем обреченно потупился и у него не нашлось ничего лучшего, что ответить, кроме следующих слов:

– "Необходимо обратиться к коменданту и собрать поисковую группу, чтобы прочесать весь лес."

Элиза застыла, словно каменное изваяние, которое сливалось с ландшафтом. Глаза источали обильные слезы, выдавая в ней живую плоть, а ветер хлестал ее по лицу, трепля волосы.

– "Я не уйду пока не найду сына! – промолвила она тихо, но очень уверенно."
– "Лучше будет, если мы быстро обратимся к коменданту. Он отправит вестового и соберет доброхотов со всего села и тогда мы сегодня же отправимся на поиски."
- "Нет! Ты иди и сообщи коменданту, а я отправлюсь в ущелье. Может он там. Имрин любопытный мальчик, он постоянно говорил об этом ущелье. Думается мне, что он забрел туда, возможно он упал и еще лежит там."

Не дождавшись ответа Калема, она ринулась через поле. Ущелье мрачным тоннелем уходило вглубь плато.

– "Да постой же ты!". – Вскрикнул Калем и рванул следом.

Через десять секунд они синхронно шли к ущелью. Калем фонариком освещал путь и пики гор, нависающие над ними, вгоняли его в немеющий ужас. Ночью ущелье выглядело куда страшнее, чем днем. Завидев стремительность и отважную прыть Элизы, он сначала уязвленно пристыдил себя за робость, но потом, заразившись непоколебимостью женщины, набрался храбрости и помчался чуть впереди. Его похожая на бушлат куртка расстегнулась и трепеталась от ветра, но его это не заботило. Калем резвым шагом добрался до ущелья. Он всмотрелся вглубь – темнота. Чуть блекло торчат скальные выступы, очертания глотки ущелья вызывают в голове кошмарный раздрай. Он обернулся поглядеть на Элизу, топавшую позади, чтобы сравнить ее реакцию со своей, но та, даже не моргнув глазом перешагнула порог лунного света и очутилась под стенами ущелья. Калем дернулся и поплелся за ней.

Тень под стенами ущелья стала гуще. В этой каменном аллее витала глухая тишина и лишь стук шагов раздавался вокруг. Фонарик блуждал по скалам, озаряя горбатые бастионы блеклым пятном. Элиза шла чуть поодаль от Калема, сливаясь с темнотой. Иногда Калему казалось, что силуэт мешкотно бредущей женщины уплывает во мрак. Временами, оборачиваясь он окликал ее тихим шепотом. Элиза отзывалась на его голос и продолжала прорезать темноту.

Элиза остановилась и заухала, громко зовя сына по имени. В ответ из глубины тоннеля вырвалось эхо, и ухающая трель пронеслась сквозь мирно застывших фигур. Где-то недалеко с грохотом упал камень или осколок скалы. Калем машинально метнул луч света вверх, и судорожно шатаясь, стал водить фонариком по косым краям выступов стены. На мгновение ему показалось, что за краем стены что-то исчезло, но это оказались толстые сучья деревца, растущего на самом углу скоса. Он завороженно водил лучом по дереву. Его посетило странное чувство, очень пугающее чувство. Он зажмурил глаза и снова открыл, затем он проделал короткую окоробику и отвел фонарик от жуткого деревца, от которого у него в глазах начали возникать делириозные видения. Ему причудилось, что дерево – это антропоморфное существо. Взбудораженное воображение заплутало в тенях и предательски чуть не сковало себя бредом.

За секунду до того, как он перестал махать фонариком над головой, Элиза обернулась и проследила глазами за лучом. Затем запальчиво обратилась к нему.
– "Ты что-то видишь? Что там?"
– "Да нет, просто дерево. Видимо ветер всякий сор сметает в ущелье. Идем."

Они двинулись дальше.

Элиза позвала Имрина еще раз, звук проделал вираж и вернулся обратно, еще более гулко перерастая в крещендо. Воздух становился стылым, ощущения у идущих приобретали непроизвольный оттенок. Оба дергались от любого шороха, вертели головой и с измотанными лицами оглядывались друг на друга, в надежде увидеть спутника рядом. Даже Элиза, которая столь храбро пустилась в эту хтоническую ендову хребта, начала ерзать от угнетающей черной мглы. Фонарик сиротливо, как бесприютный зверек, метался по сырым ячеистым стенам и каменным шипам, которые грозно, словно папулезные наросты, торчали отовсюду.

Собравшись и переворошив все доводы в голове, Калем дерзнул начать увещевание, надеясь, что его навыков питанологии ему хватит:

– "Элиза, нам лучше вернуться и оповестить коменданта. Он сей же час соберет группу поиска. Оповестим все село! Я уверен, что каждый выйдет помогать в поисках. Так будет лучше, нам нужно вернуться."
– "Нет! я не уйду, пока не дойду до конца."
– "Элиза, я прошу тебя, это неразумно. Будь он где-то там, то скорее всего, услышал бы нас."
– "Откуда ты знаешь?" – Элиза остановилась, повернулась корпусом и понуро запричитала: – "Может он без сознания? Может он лежит где-то без чувств?"
– "Что? С чего ему быть без сознания?"
– "Ты же слышал, как тут камни падают с обрывов, сверху… кто знает, может моего мальчика сшибло булыжником… так что, я дойду до конца! И еще Юлу нигде не видно…"

Калем направил фонарик вглубь кривой глотки ущелья и увидел, что там клубился легкий туман, а по ту сторону за ущельем начинается густой лес. Когда-то он слышал, что там жил один старый отшельник по имени Сархут. Тот содержал отару овец, жил бобылем и слыл местным знахарем. Рассказывали, что он вылечил многих селянок от бездетности. Сам, конечно, он его не видел, но басен про него ходило очень много в деревне, да и вообще по всему району. Его хибарка, по словам очевидцев, ютилась рядом с озером у лесной опушки.

Калем не страшился темноты, а суеверный ужас ему был чужд. Во всякие мистические байки он, как и любой здравомыслящий человек, не верил, но готов был признать, что внутри ущелья, в тисках этих ребристых скал, невольно, словно кашель у чахоточного, вырываются безотчетные порывистые вздохи невидимого ужаса. От любых, даже самых отдаленных раздражителей вроде шелеста или дуновения сквозняка, конечности трепетали у Калема. Всякое воздействие, не важно какой формы, перерастало в какую-то полиэстезию, провоцирующую град безумных видений и бесовских иллюзий. За все время своего проживания на этих склонах, он смело бродил по лесам и крутым склонам вблизи ущелья в любое время дня и ночи, и ни разу не струсил, но сейчас все приобретало абсолютно неизъяснимый характер и представало перед ним в тероморфных чертах.

Из мыслей Калема вывел голос Элизы:
– "Что бы ты сделал, Калем, если бы на месте Имрина были бы твоя дочь или сын?"

Калем на секунду изобразил скорбь, его лицо перекосила маска ужаса, словно произнесенные Элизой слова были его приговором. Но он продолжал молчать.

Лицо Элизы, обрамленное спутавшимися волосами с нагло «вплетенными» в них лепестками и всякой растительной шелухой, склонилось вниз, а затем она решительно заявила:
– "Если тебе неохотно, Калем, то иди домой и сообщи коменданту, а мне одолжи фонарик, я свой забыла взять, когда выскочила из дома как безумная…"

Калема словно одолел паректазис, а его лицо в миг стыдливо задергалось. Он, заикаясь, спешно зашептал:
– "Ты что, Элиза, я тебя тут одну не оставлю!"
– "Тогда идем" – скомандовала Элиза и зашагала прочь.

Они шли осторожно, выравнивая шаг и шурша подошвами. Вскоре они забрели за полог зернистого тумана, дымчатый балдахин которого свисал, едва касаясь почвы. Он был редким и чрезвычайно прозрачным. Элиза шла чуть поодаль и начала снова звать Имрина, а Калем пытался приноровиться к ее походке, но постоянно отвлекался на снующие тени. Его неотступно сопровождали персекуторные ощущения. Кожа на теле зудила, постоянно возникали ощущения, что его касаются чужие конечности, елозят по спине и проникают за шиворот. Он замирал, оглядывался, пятился назад и снова торопко начинал семенить за Элизой. На мгновение ему привиделось, что Элиза утонула в сумраке и он позвал ее, но та безмолвно шла вперед и не слышала его. Туман вокруг все витал как пар. Он еще раз ее позвал, но там летел лишь зыбкий абрис. Он не различал в дыму ее ног и рук, а волосы, как расплывшиеся краски на воде, расползались по ее невидимым плечам. Под ногами попадались тупые выступы каменных пород, которые безжалостно упирались в ступни. Он шаркал ногами и пару раз чуть не свалился. И вот очередной раз Калем стопой стукнулся о что-то выступающее из земли, и его пронзила судорога. Нога на миг онемела, и он повалился на землю, сопроводив падение вскриком.

Элиза на его визг, к удивлению, резко обернулась и кинулась к нему. Склонилась к ухающему Калему и положив руку на плечо сказала:

– "Калем, осторожно, тут камни везде, смотри под ноги. Идем, вставай, я там что-то слышала, кажется какой-то звук повторялся много раз."

Калем схватился за ступню, и, стиснув зубы, пропищал в ответ.

– "Ты сильно стукнулся?" – снова спросила Элиза
- "Да ничего, нормально. Я кричал тебе, ты что, не слышишь?"
Она опустилась на корточки:
– "Не слышала, может ты шепотом?"
– "Нет" – досадно проскрежетал Калем, – "Я звал тебя несколько раз, громко… ты словно глухая, брела дальше."
– "Прости, я услышала какой-то звук издалека, и, видимо, не обращала внимание ни на что больше."

Теперь звук раздался совсем рядом. Они оба обернулись. Элиза встала и зашагала в сторону этого звука.

Калем потянулся за фонариком, который откатился и лежал у каменной глыбы, освящая своим желтым лучом стены теснины. Под тонким пластом света четко вырисовывались черты почвы. Были видны все шероховатости и зубчики, торчащего сланца. Он проследил за лучом и увидел нечто.

Элиза просила посвятить ей, но как только он увидел то, обо что споткнулся, он в миг оглох. Жуткие черты, освещенные светом фонарика, торчали из-под земли. Элиза перестала галдеть. Ее вообще не было видно. Оглоушенный Калем сидел, позабыв даже о боли, которая пробирала насквозь его суставы. Он словно фанатик, переживающий нуминозный экстаз, заворожённо уставился на голову статуэтки, выглядывающую из-под слоев земли.

Омерзительная треугольная голова с широкой плотоядной усмешкой уставилась на Калема. Глаза фигурки, выструганные из неизвестного материала, чем-то напоминали ониксы. В них отражался блеск внезапно замигавшего фонарика. Он медленно подполз, чуть ли не на карачках, и потянулся руками к своей находке. Ни на секунду не переставая смотреть на нее, он застыл, но затем все-таки осмелился прикоснуться. Его сразу одолело неописуемое чувство: разум наполнился и замерцал новыми красками, в голове зародился зов, словно горн, который без остановки звучал в его сознании. Он раболепно, как лелеющая своего младенца мать, схватил статуэтку, но та  едва шелохнулась но не поддавалась его усердию. Тогда Калем резвыми движениями разрыл землю вокруг, бережно вытащил твёрдую фигурку из захвата земли и поднес ее к глазам. Треугольная голова теперь обрела тело похожее на тараканье, где четко вырисовывались сегменты. От тела расходилось множество суставчатых конечностей, которые сплетались друг с другом и образовывали некий символ. Скульптура была сантиметров двадцать в длину и очень легкой. Ног у этого существа было несколько, и они походили на педипальпы паука. А вот голова внушала страх! Она была треугольной, а широкий рот скалился ехидной улыбкой. Маленькие глаза выглядывали из-под некоего карапакса. Громоздилось существо на плоском постаменте, на котором были иероглифические надписи. Для Калема это был незнакомый язык. Он бездумно вглядывался в высеченные символы, но потуги его стреноженного ума оставались бесплодными.

Калем услышал блеяние за спиной. Из лоскутков тумана к нему шла Элиза, а рядом плелась коза. В глазах Элизы стояли слезы, ее губы дрожали. Калем быстро сунул статуэтку под полы стеганки и встал. Лицо его покрылось испариной, словно его обнаружили за неприличным занятием. Он плотно прижал свою находку к груди, словно боясь потерять ее. Элиза обратилась к нему:

– "Калем, его нигде нет! Вот." – Она указала на козу, которая елозила у ее ног, – "Нашла эту дурочку. Это она блеяла. Что делать?" – Заплакала Элиза. Плакала она тихо, без истерики, но так обреченно, что сочувствие, словно невидимая рука, сжало горло Калема. Он был опьянен своей находкой, но все же пытался выказать ей поддержку.
– "Мы должны вернуться назад, Элиза!" – Он схватил ее за плечи, та неугомонно всхлипывала. – "Первым делом оповестим коменданта и отправимся на поиски. Чем больше людей соберем, тем быстрее отыщем мальчика."
– "Что я скажу мужу…? единственный сын… не углядела… не углядела…"
– "Успокойся! Мы должны идти! Слышишь? Давай за мной…"
Они заспешили прочь. Коза скакала следом.

Когда Калем воротился домой, было почти девять. Вилани встретила его у порога. Она волнительно потирала руки о запаску, которая перетягивала ее худую талию.
– "Ну что, нашли вы Имрина?"

Калем досадно нахмурился, стал разуваться. Послышался топот ног. Рядом с матерью, в ночной сорочке, полы которой волочились по полу, появилась Залли. Ее космы запутались, а взгляд выражал нарастающую тревогу. На ее детское лицо падали тени, искажая его, а свет тускло освещал комнату, придавая двум фигурам погребальный оттенок.

Калем поднялся с табуретки и ничего не вымолвив прошел в зал. Мать и дочь расступились, пропуская его.

– "Нет." – С натугой произнес он.
Залли обронила, будто не ожидая ответа:
– "Имрин пропал?"

Тут Вилани заметила, что из-под стеганки что-то торчит. Она на миг пригляделась, подумала фонарик и снова посмотрела на мужа. Лицо у него было отстраненное, глаза постоянно бегали.

Калем заверил:
– "Мы оповестили коменданта, он уже собирает группу поисков. Проквина тоже позовут. Он, уверен, быстро отыщет мальчика."

Проквин слыл в Уртмоле самым прозорливым охотником. В охотничьем деле ему не было равных. Он исходил все леса, куртины, балки и все овраги кругом, мог составить точный каталог всей живности, и смог бы с легкостью нарисовать карту Уртмолского заказника, если б умел орудовать карандашом. К тому же, он обладал чутьем следопыта и сноровистостью гончих.

Залли прильнула к матери, Вилани погладила девочку по ее волосам.
– "Мам, я хочу помочь отыскать Имрина."

Вилани выдавила улыбку, продолжая ласково гладить Залли по макушке. Добрые кроткие глаза девочки смотрели на нее снизу-вверх.
– "Залли, все будет хорошо, Имрин отыщется, не волнуйся!"
- "Мам, а этот мистер Проквин взаправду такой умелый?"
– "Да, милая, ты же знаешь сына Элуны… ну, тот мальчик калека?"
– "Конечно мам, мы с Имрином постоянно с ним играли. Его зовут Дарни."
– "Так вот, он года два назад тоже заблудился в долине, помнишь?"
- "Помню."
– "Его же тогда Проквин разыскал."
– "Я не знала, мам. Значит Имрина он тоже найдет!"
– "Да, милая."

Залли обняла маму, Вилани глянула на мужа, который жадно пил воду из черпака.
– "Ты же пойдешь?" – спросила Вилани. 

Калем подбоченился. Он резко опомнился, схватил предмет под полами и зашагал в другую комнату. Уходя, он пробурчал в ответ:
– "Да, перекушу и отправлюсь, думаю, что поиски затянутся до утра."

Маленький коридорчик, разделяющий их с женой спальню и комнату детей, был тесноватый. Здесь стоял ветхий сервант, на полках которого красовались наборы декоративной посуды, камеи и резные тапперты, подаренные матерью Вилани в качестве подарка на свадьбу. Калем раздвинул предметы и освободил место для своей находки. Он вынул из-за пазухи стеганки идола, стиснул в руках и начал восхищенным взглядом водить по гротескным линиям. Его полиморфное тело и зловещий лик вызывал в нем какую-то духовную покорность. «Кто же изваял столь одиозное существо? Кого изобразил тайный художник? Какой адской бездне принадлежат эти уродливые черты?», - эти вопросы уходили стремглав в тартарары. Зверь взирал своими черными глазищами на Калема, который потирал статуэтку своими пальцами. Он тер суставчатые конечности, сложенные в какой-то чужеродной внеземной мудре, веющей древней и темной ворожбой.

Калем поднял статуэтку к свету и пристально вгляделся в лицо чудища, потом перевел озадаченные глаза на путаницу символов на постаменте. Вязь знаков ему ничего нового не изъясняла, такой письменности он в жизни ни разу не встречал. В школе их много водили в музеи и на разные выставки древних артефактов, но как бы он не силился, он не мог вспомнить ничего подобного, что можно хоть отдаленно сравнить с тем, что он наблюдает сейчас.

Фигурка притягивала, ее лик, словно клеймо, прилипал к разуму. Бесспорно, она не оставляла его равнодушным. Статуэткой хотелось обладать, глазеть на нее, и в какой-то раболепной тоске, ожидать от нее чего-то. Но чего? Того, что оно оживет, или из твердой формы пробьётся голос и откроет все свои секреты. Идол словно повелевал им! За столь короткое знакомство, Калем успел проникнутся к статуэтке нерушимой, незабвенной и какой-то непостижимой любовью. Он привязался к ней и не хотел оставлять ее ни на секунду без внимания. Всю дорогу домой Калем шел томясь. Побаиваясь чужих алчных глаз, он не смел достать и полюбоваться своим «сокровищем». Он понимал, что бояться нечего, ведь Элиза только о пропавшем сыне и думала, ей точно не было бы дело до жуткой находки. Но Калем все равно ревностно прятал ее всю дорогу за пазухой.

На место, освободившееся на полке серванта, с бережностью ювелира, он водрузил идола.

Позади послышался голос:
– "Пап, это что за жуткая статуя?"
Калем вздрогнул, чуть не выругался. Увидев пытливую дочь, он недовольно пробасил:
– "Да вот, нашел в ущелье статуэтку… видимо раритетная."
– "Оно страшное, пап."
– "Так не смотри, раз страшное! Отвернись. Да и вообще, не пора ли тебе спать?"
– "Я волнуюсь, пап. Мне не спится…"

Калем развернулся и недовольно зыркнул на дочь глазами.
– "Хватит ныть, и так дел полно, еще тебя утешать. Иди в постель, брат, вон, давно уже спит."

Залли досадливо понурилась и зашагала в свою комнату. Калем проводил дочь строгим взглядом.

2
На улице собирался люд. Начался шум, везде мерцали фонарики. У заборов и изгородей мелькали силуэты в грубых ватниках. Калем вышел и его встретил у калитки Нимор. Тощий доходяга протянул ему руку и икнул. В замаранных панталонах и добротной фуфайке, он выглядел как чучело, а усы придавали его образу комичность.

– "Слыхал, Мальчик Адистеров пропал?"
– "Да," – устало произнес Калем. – "Только вернулся с Элизой, искали, нигде не нашли."
– "Эх, досада какая. Пахана-то дома нет. Слыхал зять его скончался."
– "Да, в отъезде. Ну что там, много собралось?"
- "Вполне достаточно. Ну идем! Тортон велел всех добровольцев собрать у пашни."
– "Ну что ж, потопали. А Проквин там?"
– "Не, пока не видел. Он же проворный как бес, не удивлюсь, если уже рыскает по лесам. Бьюсь об заклад, не успеет Тортон поправить свои портки, как Проквин уже отыщет мальца и воротит его матери."
– "Очень хотелось бы!"
– "Помяни мое слов, помяни! Он же этот, как его, ас в этом."
– "Надеюсь на это очень."

Они зашагали к пашням. Минуты спустя, кучка людей обступила коменданта Тортона. В кольце людей, Калем увидел Элизу. Она стояла с измученным лицом. В этот раз оделась она куда теплее и более подходяще, нежели в их первый поход.

Пока Тортон декламировал задачи, Калем увидел и самого Проквина, стоящего позади Хмильца. Его ястребиный прищур нельзя было спутать ни с чем!

После оглашения всех задач поисков, группы разделились и разбрелись в разные стороны. Всем раздали свистки, чтобы сигнализировать, если кто-то наткнется на что-нибудь примечательное.

Через полчаса послышался свист. Тортон заспешил к месту сигнала. Когда свист прозвучал второй и третий раз, Тортон понял куда ему надо - прямо к Кротовому ущелью. На этот свист пришло еще пару человек. У устья ущелья стоял Проквин. Рядом с ним тряслись еще две фигуры - это были Калем и Нимор. Тортон подошел, грузно ступая по примятой траве. У него было дородное тело, строгий китель, а в кобуре болтался револьвер. У Тортона были пышные бакенбарды и курчавые волосы. Было ему под пятьдесят, но армейскую муштру он все еще нес стойко.

– "Что у вас тут?" – сопя, пророкотал он, подходя к стоящим вплотную.
Проквин указал на следы, ведущие в ущелье.
– "Видите, шеф, следы?"
– "Да, вижу. Это разве не ваши с Элизой следы?" – осведомился он у Калема.
– "Они самые, как я и говорил, мы ходили в ущелье."
– "Ну вот, Проквин, ты, что, меня из-за этого высвистал сюда?"
– "Нет, смотрите."

Проквин пошел вдоль устья, остальные последовали, тыча фонарями в спину Проквина.

Охотник в своей длинной венгерке заслонял пятна фонариков. Он вытянул руку и растопырил пальцы, при этом ни на йоту не повернул голову к идущим за его спиной.
– "Стойте! Затопчите все тут…"

Комендант и все остальные осторожно стали позади Проквина. Охотник склонился над землей. Он был без фонарика, видимо ему он и не нужен. Он прекрасно ориентируется в ночи, обладает пронизывающим взором.
– "Вы не видите?"
– "Что не видим?" – взъярился комендант.
– "Нимор! Посвяти вон туда." 

Проквин указал рукой прямо перед собой. Нимор посвятил фонариком в указанное место.
– "Это отпечаток ноги. Детской! Следы ведут в ущелье." – Объявил Нимор.
Все заахали.
– "И вправду."
Комендант посвятил фонариком в ущелье, водя лучом света по земле.
– "Не понимаю!" – недоуменно произнес Тортон.
– "Вот и я тоже" – присовокупил Проквин и поднялся.

Следы мальчика обрывались прямо у устья ущелья, в темной горловине отпечатки ног заканчивались.

Комендант по рассеянности своей направил луч фонарика прямо в лицо Проквину и запричитал ошарашенно:
– "Ведь он же, ну, не мог просто взять и…"
Проквин, заслонив рукой ярко слепящий свет, продолжил за коменданта:
– "Да, он не мог."
Всех одолел ступор и смятение. Единственным, кто не казался окончательно захолонувшим, был Калем.
Проквин уверенно продолжил:
– "Никаких следов зверя поблизости нет. Я обошел вдоль обе стороны. Мальчик либо испарился, либо тут…"
Ошалело моргая, Нимор опередил Проквина:
– "Не думаете ли вы, что парнишку унесла гигантская летучая мышь?"
Комендант сердито рявкнул на него:
– "Хватит молоть чепуху!"

Комендант был пришлым, возглавлял надзорную службу слободы два года и еще не успел наслышаться всех обитавших в местности басней и преданий.

Нимор безмолвно поглядел на коменданта. Когда он удивлялся, его лицо вызывало у окружающих смешки. На этот раз никто не стал пускаться в эти издевки. Пока они обменивались репликами, издалека, за щетками ковыльных полей, остервенело вспыхивали лучи фонариков. На свист Проквина шла остальная когорта искателей вместе с Элизой.

– "Мыши," – чуть брызжа слюной, повторил комендант – "сказочки тут послушать собрались что ли, Нимор?!"
Нимор не унимался:
– "Да я то что, все знают… это же Кротовое ущелье… тут с самых древних времен всякая бесовщина творилась… эй, Хмильц! Правда же?"

Хмильц - дородный мужчик с брыластым лицом, как болванчик закивал головой. Он подошел только что, опередив всех.
– "Этот, как его, майор Питваль с отрядом ополченцев, он же здесь прошел, прямо через эту расселину и исчез с концами," – качнув головой в сторону ущелья, продекламировал Нимор - "Про этот инцидент даже архивы обнародовали! Там написано было, что группа вооруженных мятежников отступила в ущелье под натиском третьей роты северного полка федеральных войск. По ущелью мятежников преследовали группы скаутов, но через два дня группа воротилась и доложила о весьма странных обстоятельствах: недобитки мятежников исчезли и никаких следов не оставили" – пересказал прочитанное Нимор. Он слыл человеком, который является отчаянным знатоком и охочим до разномастных загадок и исторических событий.
– "Приерно так и написано в рапорте штабб-капитана Марлона. Архивы докладов военачальников давно обнародовали. Никто не читал?"
Он оглядел всех.
– "Видимо только ты один, Нимор. Все, нет времени у нас, чтобы экскурс в историю устраивать. Что будем делать?"

Комендант посмотрел на Проквина, ища у него одобрения. Проквин направил луч фонарика в темную брешь ущелья. В глубине витал туман, но не густой, скорее редкий и призрачный, словно кисея.
– "Не знаю как вы, я потопаю в ущелье."
Тут возразил Калем, который до сих пор не вымолвил ни слова и стоял в каком-то остолбенелом ожидании:
– "Но мы с Элизой ходили в ущелье, нашли козу и ничего больше."
– "Вы же не дошли до конца?"
– "Не дошли. Это точно."
– "Так может, есть надежда, все-таки?"
– "А мы считаем, что безнадежно все?" -  Смурным шепотом вклинился Нимор. Хмильц его дернул за рукав, а остальные все разом на него глянули. Хмильц залепетал:
– "Может… в ущелье постоянные сильные сквозняки и следы могли стереться?"
– "Нет..." – отсек Прковин. – "В таком случае, почему следы козы не стерлись?"

Охотник указал лучом на отпечатки мелких копытцев.

Все задумались. Комендант поправил свою жилетку и поскреб ремень. Тут из зарослей выскочила Элиза, ее глаза сверкали, волосы всклокочены, а фонарик в руке подрагивал. Она спешно подошла. Вид у нее был пришибленный и измотанный. Она с воплями бросилась к стоящим:
– "Вы что-то нашли? Вы нашли моего сына?"

Все стояли в мертвой тишине, как бессловесные манекены. Она скакала взглядом с одного на другого, тщетно пытаясь прочитать их мысли.
– "Миссис Адистер…"

Она закрыла рот рукой, подавляя крик. Брови изогнулись, она заухала:
– "Боже… он мертв? Мой сын мертв?"

Комендант поспешил успокоить ее:
– "Нет, нет, что вы… Боже упаси… тут совсем другое."

Она обвела всех непонимающими глазами, позади нее подоспели остальные искатели. Они выстраивались в ломаную дугу вокруг устья ущелья.
– "Мы нашли… точнее Проквин нашел следы мальчика… то есть, вашего сына."

Она с чаянием на лице вперилась глазами в Проквина. От столь молящего взгляда Проквину даже стало немного боязно.    
– "Как же вам сказать… мы озадачены, – поспешно прибавил комендант."
– "Что это значит?" - Элиза утерла слезы, собралась, выровняла голос. - "Я вас не понимаю."
– "Смотрите, идите сюда… хотя… Проквин лучше объяснит. Проквин будь любезен." -
Комендант, с присущим всем начальникам наставительным тоном, обратился к Прковину.

Охотник в свою очередь не стал противиться, вздохнул и зашагал прямо к устью. Элиза последовала за ним, и остальные тоже тронулись за ковыляющей женщиной. Она прихрамывала на одну ногу, видимо, где-то ударилась. Хотя учитывая то, какой рассеянной последние события ее сделали, сомневаться в этом не приходится. Проквин водил фонариком по земле и начал комментировать:
– "Видите эти детские отпечатки ног?"
Элиза томно кивнула и сглотнула.
– "Ножки моего мальчика, Боже мой." – Она захныкала носом, чуть не завопила. 
– "Да, это отпечатки ног Имрина, а вон там отпечатки козы или овцы. Видимо он погнался за животным в ущелье."
– "И?" – Элиза все еще недоумевала, к чему ведет следопыт.
– "Идите сюда."

Он отошел на пару шагов и остановился, затем он метнул свет фонаря в ущелье.

Земля в теснине была сыроватой и везде из-под почвы выступали сланцевые плиты. Проквин водил лучом фонарика по определённой траектории. Элиза вгляделась и увидела, что между плитами на земле виднелись следы козы. Ее копытца чередуясь, убегали в ущелье.

- "Нет следов Имрина…" - Обреченно прошамкала она губами. Проквин лишь поджал губы. На лице охотника отразилась безмерное сочувствие и невыразимое смятение.
– "Он, видимо, ушел обратно, Да?" - немного взбодрившись, загорланила она.
– "Я обошел все вокруг вдоль и поперек, но никаких следов мальчика, кроме тех, что ведут сюда."
– "Ну не мог же он улететь!" - Досадно бросила Элиза.

Проквин ничего не ответил. Она продолжала сверлить своими слезными зрачками невинного вестника в лице охотника еще секунд десять. Никто не смел вмешиваться. Все знали семью Адистеров. Многие из стоящих тут когда-то учились в одном классе. Тут узкий круг жителей, все прекрасно знают друг друга и дружат чуть ли не с детства. Именно поэтому ни один из них не хотел выступать в роли темного посыльного. Комендант уловил тон создавшейся атмосферы и решил, что ему невольно придется принять эту ношу на себя:
– "Миссис Адистер…"
– "Что?"
– "Сложившаяся ситуация… она довольно необычная…"
– "У меня пропал сын! Вы это понимаете?"

Комендант выдержал паузу, дал передохнуть разгоряченной матери и снова попробовал ту же риторику:
– "Мы все здесь собрались отыскать Имрина, поверьте…"
Элиза не дала ему закончить:
– "Так чего мы стоим? Надо идти через ущелье и искать на той стороне."

Комендант обернулся на остальных, в надежде найти помощь в этом разговоре, но лица остальных сохраняли непроницаемость. Комендант ощутил груз, который грохнулся ему на плечи. Он ощущал предельную остроту давления. Одно неверное слово сейчас, одна нелепая и неуклюжая реплика, и все может покатиться в бездну. Он рисковал прослыть бездушным чинушой и циничным солдафоном. Столько лет безупречной службы и потерять весь авторитет разом… «Нет уж!» – думал он – «Если придется искать мальчика всю ночь, пусть так и будет!»
– "Миссис Адистер, не волнуйтесь, мы будем искать столько, сколько потребуется."
Она безропотно кивнула. Комендант обратился к толпе:
– "Так! Слушайте меня! Мы отправимся через ущелье, Проквин возглавит поход. Не разбредаться, идти в ритме. Не отставать!"

Вся вереница заерзала, шарканье ног и топот наполнил глухой каменистый тоннель и лишь один человек украдкой отделился от толпы и юркнул за стену. Этим человеком был Калем. Он вернулся домой. Было почти двенадцать, когда он поднялся по ступеням крыльца.

Вилани сидела за столом, понуро глядя в окно. Когда Калем зашел, она встрепенулась и подскочила к нему:
– "Ну что, нашли Имрина?"

Калем отмахнулся от нее и прошел к дальней части дома. На ходу отвечая жене:
– "Нет, там непонятная вещь творится."

Он подошел к полке серванта и посмотрел на идола. Жуткое лицо каменной фигурки смотрело ему прямо в глаза.
– "О чем ты?". – Не отставала жена.

Калем аккуратно схватил истукана и обнял, потом поцеловал треугольную голову резной поделки. Фигурка расточала некую притягательную ауру. Он умилялся, смотря на эти причудливые формы. Все время, что он провел в составе поисковой группы, он ни на секунду не переставал думать о находке, об идоле, которого он нашел в «Кротовом ущелье». Его мысли крутились вокруг него постоянно, он пожалел, что отлучился от статуэтки. Настолько неотвязная и практически атомарная связь возникла между ним и ужасающим фетишом из неизвестного камня.  Покинув истукана на столь короткий период, он измучился так, что ему думалось, будто он потерял одну из своих конечностей. Он ощущал себя так, словно у него отняли часть плоти. Гонагра, бессилие, жажда и мозоли – все блекло в сравнении с мучительной разлукой Калема и почитаемой им статуэтки. Теперь она находилась в его руках, он потирал ее изгибистые формы, лелеял глазами и шептал все возможные славословия, что приходили в его восхищенный ум.

– "Ты меня слышишь, Калем?" - Обозленно повторила жена. Калем стоял спиной к Вилани. Он протрезвел, поставил статуэтку обратно и повернулся к жене. Она стояла со скрещенными на груди руками, волосы ее были подобраны заколкой, а свет очертил ее худые плечи.
– "Не знаю, мы искали, все поля и рощи прочесали – ничего. Проквин вышел на след."
Калем прошел к вешалке, снял с себя охотничью стеганку, повесил ее и продолжил:
– "Следы вели в ущелья, еще и козьи следы тоже туда уходили. Что странно - следы козы в ущелье были, а вот мальчика нет. Будто он испарился прямо у входа в ущелье."

Вилани ошарашенно моргнула. Руки повисли как срубленные ветки колосьев. Она уставилась на мужа, а лицо превратилось в мраморный маскарон. 

– "Да…" - пробурчав, прошел он мимо нее и сел на кресло.
– "Следов не было в Кротовом ущелье?"
– "Именно. Козы есть, а Имрина нет и да! Козу мы-то и нашли. Ирония какая."

Вилани потупила взгляд, будто икала что-то на полу, а в глазах замер блеск.

– "Что теперь, все вернулись?" - Приложив руку к губам, вымолвила она.
– "Нет, Элиза начала истерить и комендант решил перейти ущелье."
– "Ты что думаешь, что он…"
– "Да, поэтому я и вернулся. Думаю, мальчика они не найдут."

Вилани всхлипнула, не отрывая ладонь ото рта.  Ее удивило, то с какой безмятежностью это констатировал ее муж. Но в силу трагичности событий, она не обратила внимание на это пустодушие, резко появившееся в речи мужа. Она лишь бездумно попятилась к стулу и опустилась на него, не отводя взгляда от отстраненного лица мужа.

Ночь была беспокойной. У Вилани не получалось уснуть. Она ворочалась до двух часов, а потом уснула, наконец. Чуть позже, часа в три ночи, Залли встала. Она слышала какой-то тихий шум. То был шепот, доносившийся из коридора. Она ловко, не издавая звуков, спустилась с кровати, оглянулась, чтобы проверить, не разбудила ли она брата. Тот спал, завернувшись в одеяло и лишь его мирно посапывающее лицо виднелось из кокона. Она крадучись достигла двери и тихонько толкнула ее, зная все огрехи хилой конструкции. Залли знала, как и куда надавить, чтобы не издать изобличающего скрипа или лязга. Петли были старые, ржавые и могли в сию же секунду выдать ее присутствие. Она высунула голову через щель и повернула его в сторону исходящего звука. Увиденная ею картина обдала ее холодом…

Перед сервантом, преклонив колени, сидел ее отец, покорно сложив руки на груди. Он что-то бормотал. Над ним нависала статуя… та самая, которую он привез из Кротового ущелья. Демоническое лицо, чуть наклоненное вниз, смотрело на раболепно причитающего отца, своими сизыми черными глазками. Она никогда не видела отца таким одержимым, он трясся словно в лихорадке, но это была легкая дергота, присущая служкам, которые таким образом показывают смирение перед властелином. Залли наблюдала за этой безумной ектенией. Это наводило на нее пугающее впечатление. Она будто околдованная, лицезрела этот тайный акт и пыталась понять суть разворачивающегося акта. В душе у нее заклубилась тревога и мятежные помыслы – завопить и немедленно прекратить это нагоняющее тоску зрелище. Но она силилась не совершить чего-нибудь глупого. Видимо она надавила слишком сильно на дверь, не уследила, ослепленная сценой, свидетелем которой она случайно стала, и дверь издала очень короткий писк.

Шепот резко оборвался.

На нее глядели затуманенные пеленой глаза. Они были мрачные, погруженные в колодец забытья и зверства. Угрюмый анфас резко повернулся. Из-под свесов бровей сверкали одичавшие зрачки. Она даже не уловила момент поворота головы отца в ее сторону, произошло это моментально.   

– "ТЫ ЧЕГО НЕ СПИШЬ?" – Проревел утробный, скрипучий голос.
Залли замычала, все еще глядя через щель.
– "А НУ МАРШ СПАТЬ, МЕЛКАЯ ДРЯНЬ! ПОДГЛЯДЫВАТЬ ЛЮБИШЬ, СУЧКА ТЫ ЭТАКАЯ!?"

Калем вскочил и грузно зашагал к двери. Залли притворила дверь и кинулась в кровать. Ее прыжок разбудил Элмина. Тот недовольно запричитал.
– "Залли, ты чего?"

Залли скользнула под одеяло и прильнула к брату, затем испуганно посмотрела на дверь, светлую полоску под дверью, прорезали две тонкие тени… Там стоял отец.
– "Залли, ты меня разбудила!"
Она зажала рот брата и зашипела на него:
- "Тсссссссс! Элмин, прошу, не ворчи."
– "Ммм ммммм ммм." - Замычал брат.
– "Тссс… прошу тебя… спи. Все, засыпай."

Брат подался увещеваниям Залли и, успокоившись, закрыл глаза, заблаговременно отвернувшись от непоседливой сестры. Тени исчезли. Залли, мучимая страхом, не смогла сомкнуть глаз. Она не отводила взгляда от двери, ей постоянно казалось, что за дощатой заслонкой что-то неугомонное бдит. Тени брели в коридорах, что-то качало лампу, свет колебался. Ветер стучал на крыше, за окном серебрился свет луны. Ближе к утру на улице поднялся гомон, людские разговоры и окрики.
 
2

Ватага добровольцев продвигалась через ущелье. Проквин шел впереди, рядом с ним, чуть отставая на расстоянии сяжка, шел Хмильц. Всех овевал спорадический сквозняк, ветер подувал внезапно и приносил из глубины ущелья всякую пыль, клубы зернистого песка и мелкие щепки камня. Фонарики вальсировали по стенам и силуэтам впереди идущих. Сверху витали клубы тумана, ночь густела, мрак тоже. Лунный свет, словно зарница, саваном простирался поверх обрывов ущелья. Бредущие фигуры озирались на всякий шорох, грохот падающего щебня и скрип корней деревцев, как грибы растущих по гофрированным скатам ущелья, пригвоздив свои побеги между щелями пластов гранита.

Впереди забрезжил разговор. Комендант, не смотря на свой закосневший ум, умудренный опытом жизни, все-таки недоумевал и был глубоко озадачен тем, что он видел у порога ущелья. Как мог мальчик не оставить следы, если он пошел в ущелье? Следы козы же не пропали. Все это взбудоражило его спокойный, расчетливый ум. Он задавался вопросами, которые, как опостывший куплет, звучали в его голове – куда мы идем? и что мы ищем?
– "Нимор!" - Приглушенно позвал комендант
Нимор заковылял к нему, поравнялся и ответил:
– "Да, комендант."
– "Ну, что ты там говорил про пропавший отряд мятежников? Ты знаешь, я не здешний, и ваших присказок не знаю."
– "Что вы комендант, это вовсе не присказка. А действительный факт."
– "В самом деле?"
– "Вы что, не видели распечатки документов? Копии раппортов штаб-капитана Марлона? Они выставлены у нас в областном музее."
– "И что они сообщают?"
– "В 1869 году, ровно 97 лет назад, вспыхнули погромы в нагорном селении Кроук. Из-за безнаказанного разгула урядников, местная братия объявила себя народными карателями и мятеж стал набирать обороты…"
– "Ты про небольшое восстание сельчан. Это я знаю, но при чем тут ущелье?"
- "А при том, что после ожесточенной борьбы у берегов Митлута, оставшиеся члены повстанцев ушли вглубь гор, а именно сюда, в Уртмол. Здесь они укрылись, но вскоре, солдаты выследили и оттеснили их к хребту, к Кротовому ущелью. Потеряв еще дюжину соратников, они все-таки углубились в ущелье. Штаб-капитан Марлон отправил вслед прозорливых бойцов, которые вернулись с донесением, что в ущелье ни следов мятежников, ни других намеков на их недавнее присутствие не обнаружено. И вот, эти раппорты, наконец, обнародовали, а до сих пор лишь старые басенки ходили среди поселенцев о тех событиях. После и вышла статья, которая так сильно приковала к нашему хуторку столько внимания."
– "Мдааа, паршиво" – пробубнил комендант, прибавляя шагу. – "А через это ущелье кто-нибудь ходит вообще, что вообще на той стороне?"
– "Там кроме гор и лесов ничего нет. Раньше жил там один отшельник - старик Сархут. Он слыл знахарем, в детстве я его даже видел. Один раз. Так вот, он только и ходил через это ущелье. Пробирался к нам в село и продавал свои шкуры. Он вел хозяйство и стриг овец. Еще, говорят, что он лечил женщин от бездетности."

Нимор удавил смешок, но в итоге не сдержался и хихикнул все равно. Комендант посмотрел на него сурово, с придикой в глазах.

– "Чего ты гыкаешь?"
– "Многие говорят," – нагнувшись к уху коменданта, зашептал Нимор – "что вовсе не лечил он женщин от беременности."

Комендант оторопело моргнул, обернувшись на висящее перед своим носом комичное лицо Нимора.

– "Он их дурманом каким-то напаивал и оплодотворял сам. Вот какая жуть, вы можете себе такое представить?" - Опять начал гикать Нимор.
– "Сумасшедший."
– "А то! Я бы сказал еще и хитрый."
– "Да это вы,  Нимор, сумасшедший."
– "Чего же я? Я то что?"
– "Да как же вы в такое… кхм… я надеюсь, вы в это не верите?"
– "Дык… вон, с нами Ливорт идет, видите того грязнулю в жалкой кацавейке? Вот его мать после чудодейственного воздействия старика Сархута и родила Ливорта."
– "Да хватит вам врать… Нимор! Хватит клевету тут разносить. Вы может оскорбляете человека! Какое может, точно оскорбляете… так что. Советую, впредь такое не говорить."
– "Дык если я один брешу, то все село брешет, уважаемый комендант!"
– "Вы свои клеветнические инсинуации другим не присуждайте." – Строго настоял Тортон.
– "Я вам точно говорю, уверяю вас, я видел старика Сархута, так вот, дьявол меня сей же час забери, если у Ливорта не его уши! Дьявол меня забери." – Он с каким-то безумием это проговорил, что коменданту пришлось отстраниться от напирающего на него Нимора.
– "Я вас спросил, кто ходил через ущелье… а не просил проводить мне экскурс в генеалогию поселения."
– "Ну, я об этом и говорю. Старик Сархут, А так, думаю, другие жители села может тоже ходили, возможно, да там если ходить, то только к отшельнику, и все. Зачем же на эту сторону плестись, ежели не к нему," - побурчав себе под нос, Нимор с задоринкой прибавил – "ах, да! Вот Проквин," - он кивнул в сторону егеря, – "он точно ходил, да еще помниться, когда я был маленьким, через ущелье бабенки к Сархуту ходили, за всякими отварами. Да точно! Так и было."

Комендант прищурился и устало дополнил.
- "Так получается, место-то безопасное вроде." 

Проквин остановился. Все замерли и стали озираться. Охотник поднял фонарик и глядел в верх - там на скосе росло дерево, весьма скрюченное, очень диковатое. Его косые ветки растопырены, а корни словно угри, сплетаются вокруг каменных уступов.

К Проквину подошла Элиза и затем комендант.

– "Что там? Ты что-то видишь?" – Поинтересовался комендант.
– "Не знаю, не уверен." – Протяжно ответил следопыт.
– "Калем тоже отвлекся на это дерево." – Добавила Элиза.

Комендант с застывшими глазами посмотрел на обоих. Его бросило в озноб, старые кости заныли. Дерево, освященное пятном трех фонариков, к которым добавились и лучи остальных, четко вырисовывалось на фоне темной массы и матовых звеньев каменной кладки природы, которые были покрыты мхом и ползучим пыреем. Высокая трава щетинилась, словно ресницы. Постояв несколько минут, толпа двинулась дальше. Туман порхал над ущельем, заслоняя свет луны. В его парах люминесцировали жилки. Мелкие, колеблющиеся фигуры шли через расселину, словно крохотные эритроциты в венах, озаряя пятачки земли перед собой.

День второй

1

Утром Залли собиралась в школу и стала свидетельницей разговора матери с отцом. Через окно она увидела, как на пологостях вдоль дороги ютятся согбенные фигуры сельчан. Некоторые потуплено шли вниз, а другие брели устало по дороге. На истоптанном пятачке поля у лесополосы скучились добровольческая группа поиска, посреди столпотворения стоял комендант и что-то усердно вторил женщине, сидящей на табуретке.

Залли эта картина привела в тоскливое томление. Она смотрела на сутулые фигуры через окно, в руках у нее был старый гребень. Наскоро расчесывая волосы, она услышала тот самый разговор.
Говорила мать:
– "Не будет этой жуткой твари в нашем доме. Убери ее с полки! Она детей испугает."
– "Хватит мне указывать! Как ты не понимаешь, что это драгоценная находка, она может стоить уйму денег."
– "Тогда иди и продай ее, куда там такое отвозят? В музей?"
– "Нет! Ты что! Там одна жулябия сидит, облапошат меня еще… нет уж… я лучше кузену позвоню, он историк, он сможет определить ее ценность."
– "Я говорю, из дома вынеси, это какое-то дьявольское изваяние.
Послышалась возня."
– "Нет! Не трогай! Убери руки! Ты можешь повредить ее! Оставь пока на полке. Тебе что, жалко места?"
Недовольное фырканье.
– "Да хоть всю полку забирай! А это унеси с собой! В доме не позволю держать ее!"
– "Хорошо, хорошо… До полудня хотя бы оставь… я обещаю уберу ее куда-нибудь в сарай."
– "Ладно, но имей ввиду, что если вечером я увижу ее на полке рядом с моими подсвечниками, то я выкину эту статуэтку в окно. И плевать мне на то, сколько она стоит!"
Калем злобно поворчал и затопал.
– "Да я говорю тебе, быстро сколочу подставку и уберу в сарай. Довольна?"
– "Еще как! Иди завтракать."
Залли вышла из комнаты, брат спал еще.

За завтраком у всех был взъерошенный вид, один Элмин сиял румянцем. Залли не могла забыть ночную сцену и слова отца. Она то и дело поглядывал украдкой на отца, который угрюмо доедал свою овсянку, запивая все кефиром. Мать постоянно поглядывала в окно и делала замечания.

– "Какая беда! Имрина все-таки не нашли."
Калем только шмыгнул носом, а Вилани хмуро поглядела на мужа. В ее глазах виднелась возмущение и непонимание.
- "Да что с тобой? Ты со вчерашнего дня какой-то странный."
Калем злобно, с едой во рту, произнес в ответ:
– "Да чего ты пристала? Все со мной в порядке."
Гармония и идиллия, которые были характерны для их семейной жизни испарялись медленно. Поведение Калема радикально изменилось. Вилани силилась отыскать предпосылки этих изменений. Обходительный, любящий и заботливый муж мгновенно превратился в раздраженного, бездушного и анемичного сожителя. Она старалась не конфликтовать на глазах у детей, пряча все претензии глубоко в душе.
 
Залли было пора идти в школу. Вилани позаботилась, чтобы девочка внимательно подготовилась и отправила ее в дорогу. Калем ушел в хлев. Когда Залли уже выходила через калитку, она увидела, как отец вынес ящик с инструментами, вытащил пилу и стал пилить доски.

2
Элиза выплакала все что в ней есть. Глаза красные, опухшие. Они с группой для поиска вернулись минут сорок назад из ущелья. Всю ночь они обшаривали территорию ущелья и за ее пределами, даже наткнулись на хижину отшельника, которая, во всей видимости, пустовала уже давно, ведь старика не видели уже лет двадцать. В хибарке все оплело паутиной, а имеющаяся скудная мебель была погребена под коркой пыли. В нескольких тесных комнатах таился запах ветхости и сырости. Каркас дома, похожего на барасти, покосился и просел. Его завалинка глубоко ушла в землю, крыша сползла и на ней виднелись плеши, через которые просачивался дождь. Непогода испортила половицы, пятна гнили по всей площади зияли словно эритемы. Следов пребывания человека в доме не наблюдалось, а от старика остался лишь загнивший топчан и пару кресел. На разломившихся полках лежали старые знахарские книжки, набухшие от сырости, а ветхие шкафчики гремели от столовых приборов, перекатывающихся в ящичках.

Куда исчез старик - никто не знал. Он так и остался зернистым пятном тени, умах и памяти сельчан, оставив после себя лишь груду мифических историй и невнятных небылиц.

Вернувшись, комендант понимал, что вся группа изрядно устала. Некоторые шли домой, не дожидаясь слов коменданта, а сам Тортон пытался образумить безутешную мать.
– "Мой сын… что я скажу мужу…? Наш единственный сын."

Рядом с Элизой стояла Энула, которая прибежала, прознав про катастрофу, принесла табуретку, чтобы Элиза могла дать отдых измотанным ногам, миску сыра и ломоть хлеба. Элиза была вся в струпьях от ударов стеблей заросли, а ее холеные белоснежные ножки побагровели от ожогов крапивы и были исхлёстаны колючками.
– "Миссис Адистер, мы прочесали все вокруг, вы сами с нами были… я сочувствую вам… может вы хотите позвонить мужу? Я могу отвести вас контору, там есть телефон."
– "Что я ему скажу?" – ее голос надрывался от плача. Элуна схватила ее за плечи и гладила.
Комендант поник головой.
– "Прок! Прошу тебя, где ты…?"
Она озиралась в поисках следопыта.

Проквин показался за спиной Райвика, который покорно отступил и дал охотнику подойти.

Следопыт обреченно смотрел на Элизу.

Мать Имрина потянулась к охотнику, схватила его за руки. Проквин согнулся, чтобы женщина могла дотянутся до него. Лицо его застывшее, покрытое патиной безысходности, ничего не выражало, кроме глубокого сочувствия.

– "Прок! Пожалуйста…" - она не переставала плакать – "я уверена, ты сможешь его найти! Прок, ради меня, ради Афелла, он же тебе друг, вы с ним со школьной скамьи росли вместе… прошу… отыщи моего сына…"
– "Элиза… я… ты видела следов нет… я не понимаю, где искать."
- "Понимаешь!" – Крикнула она, на секунду перестав хныкать. – "Понимаешь! Если ты не сможешь, то никто! Прок! Обещай мне, Обещай. Я… неужели я его больше не увижу?! Не говорите мне, что я больше не увижу сына, я… у нас с мужем… вы все же знаете."

Она отпустила Проквина и встала, покачиваясь на ногах. Остальные все смиренно смотрели на Элизу, на ее неугомонную мимику, на исказившую ее лицо маску скорби. Ее глаза не моргали, она окидывала окруживших ее мужчин слезящимися глазами. Ее тело сотрясало судорогами, порожденными беспрерывным плачем.

– "Вы знаете, что в этом селе невозможно ничего утаить! Вы знаете, как долго я пыталась забеременеть… шесть выкидышей… мне стыдно об этом говорить перед вами, но я не знаю, как еще пронять вас! Без моего дорого мальчика мне нет жизни! Понимаете? Муж скоро вернется, что с нами будет?" - Она бросалась к каждому и вглядывалась в их немые лица. Все молчали, они не находили разумеющих ответов.

За спинами стоящих прозвучал детский голос:
– "Имрин не вернется…"
Все обернулись. Рядом с купами вёха стоял мальчик. Он был в вельветовых штанишках и в непомерно больших башмаках. Ладони он прятал под туго натянутыми рукавами вязаного свитера.
- "Дарни!" – Вскричала Энула и кинулась к мальчику. – "Я же сказала ждать меня дома. Извините его… он…"
– "Что ты сказал?" – Яязвленно произнесла Элиза, обращаясь к мальчику.

Дарни попятился от безумного заплаканного взгляда Элизы. Он нервно потирал свои уродливые руки. Под рукавами он прятал несуразные клиновидные руки, похожие больше на клешни, а не человеческие конечности. Мальчик страдал клинодактилией - дефект с которым бедный ребенок родился и который превратил его в изгоя. Постоянные издевки сверстников в школе привели к тому, что Энула перевела мальчика на домашнее обучение. Теперь тьюторы ходили к нему домой и, мальчик занимался в более благоприятной обстановке.

Энула стала уводить мальчика и извиняться. Комендант потрепал Элизу за плечи. Она смятенная стояла и провожала сутулую фигуру Энулы в длинном пальто.
– "Идемте, позвоните мужу. Я думаю вам стоит ему все рассказать."
Она обернулась на стоящих позади мужчин и опять заговорила:
- "Прок! Ты ведь найдешь его? Найдешь?"
– "Идемте…" - Повторил Тортон.

Элиза шатаясь последовала за комендантом. Дарни безмятежно глядел ей вслед, дойдя до дороги, Элиза через плечо оглянулась на Дарни во взгляде мелькнула ошарашенность и недоумение. 

Проквин так и не посмел что-то утвердительное сказать, хотя его предприимчивый нрав дерзнул дать горемычной Элизе бесплодное обещание, но в последний миг он все-таки сдался.

3

Солнце все не показывалось. Над Уртмолом стоял инистый туман. Воздух был влажный и прохладный. На севере тянулись черные пасмурные тучи, а горы казались миражом.

Залли шла со школы. На полях сейчас не было никого, хотя утром, когда она уходила, там толпилась дюжина человек. Теперь там гулял лишь ветер, и омшаник парусился. Она на минуту остановилась у кромки дороги, а потом, держась за лямки сумки, она храбро зашагала через поле.

Не боясь ни змей, ни другого ползучего зверья, она добралась до рощи и углубилась в ее недра.

Вскоре она вышла к прогалине, ущелье предстало перед ней, осталось дойти до него. Подойдя к ущелью, она остановилась. Черная горловина уходила далеко вглубь. Нутро ущелья было темным, оттуда веяло прохладой, тени чувствовали себя здесь уютно. Залли шагнула в ущелье и очутилась под грозно нависающими стенами. Посмотрев наверх, она увидела хмурое небо, затесавшееся в тисках  ущельных гребней.

Тут она услышала скованный голосок:
- "Его там нет."
Обернувшись, ее взгляду предстал Дарни. Как обычно натянув рукава до предела, чтобы скрыть свои безобразные ладони.
– "О чем ты?"
– "Ты ведь ищешь Имрина? Его там нет…"
– "Откуда ты знаешь?"
– "Я знаю это место, Залли, и оно очень необычное."
– "Как это?"

Дарни поводил плечами.
Его клоунские ботинки издавали шлепающий звук, и Залли не понимала, как она могла не услышать топот Дарни позади. Он приблизился и стал по правое плечо от Залли, всматриваясь в глубь ущелья. Его взгляд казался заблудшим, но таилось в нем некая мудрость, неуловимая, возможно даже для самого Дарни и пока неизъяснимая.

– "Ты что-то знаешь про это ущелье?" - Поинтересовалась Залли.
– "Я вижу сны. Вижу силуэт в тумане, который идет через это ущелье."
– "Силуэт?"
– "Да, очень странный… похожий на человека, но голова у него похожа на…"
– "На что похоже?"
– "На…" - он стал запинаться. – "На цветок… с шипами."
Залли скептично наморщилась.
– "А вчера я видел Имрина во сне. Он звал на помощь. Но он был не здесь."
Дарни повернулся к Залли и присовокупил:
– "Мы больше Имрина не увидим."

От этих слов ее пробрал озноб, и появилось желание плакать. Имрина она знала с детства, мальчик нравился ей, она питала к нему привязанность и нескончаемое увлечение. Они ходили в школу вместе, возвращались домой, по дороге предаваясь всяким увеселениям. Последние недели Имрин стал проявлять уже не просто дружеские знаки, а влюбленные жесты. Стал дарить ей цветы, искал всяческие предлоги схватить ее за руку. Она от этого еще больше воодушевлялась. Воображение рисовало ей умилительные вещи,а пасторальные грезы уводили ее в мечтания. Все это теперь тонуло, увядало и оставались лишь мутные контуры былых мыслей и видений.

По полю к ним шла Энула, гневно дергая губами. Приблизившись, она запричитала как ужаленная:
– "Дарни, сколько раз тебе говорила не ходи сюда? Какой ты непослушный стал!"
Потом обратилась к Залли:
– "Залли, ты чего домой не идешь? А ну марш домой! Давай сюда ручку, идем скорей."
Она потащила детей по полю вниз, приговаривая:
- "Такое горе, мальчик пропал…детей сейчас нельзя вообще одних выпускать. Кто знает, что творится тут..."

Выслушивая эти бесконечные проповеди, Залли и Дарни семенили за торопкой походкой Энулы.

4
Залли перешагнула через калитку и первым увидела отца, сгорбившись над какой-то-то деревянной конструкцией и усердно что-то закручивающего. Походила эта добротно сколоченная поделка на постамент. Калем переворачивал и тщательно изучал свою работу. Он даже не заметил, как Залли быстро засеменила по крыльцу в дом. После той сцены,она начала его остерегаться и сторониться. Хотя и сам Калем выглядел весьма отчужденным. Раньше он радостно поприветствовал бы дочь, ласково поцеловал в макушку и обнял бы. Она знала, что отец очень привязан к ней, знала, чтоему нравился ее характер и пылкий нрав. Ему нравилось в нейвсе! И он не упускал случая приласкать дочку. Но после той роковой ночи, его словно подменили. Это вызвало в ней недоверчивость, а после той сцены с поклонением скульптуре, она вовсе потеряла надежду на отческий приют.

Вилани не было дома. В зале коловоротом бесновался брат. Он выделывал всякие коленца, бегал, прыгал, и носился по дому, издавая какой-то клич. Размахивая деревянный мечом, Элмин пытался имитировать лязг металла.

Торопливо переодевшись, она попыталась угомонить брата, но тот никогда ее не слушался.
– "Элмин, хватит носиться по дому. Разобьешь что-то," - пророчила Залли. Хотя на самом деле, мальчику за проказы никогда не вменялось ничего. И Залли тоже, отец не был суровым. Она не помнила ни одного случая, чтобы отец их побил. Элмин сломал охотничий нож отца, который тому достался в наследства от их деда, но за поломку даже такой ценной вещи Калем лишь строго пристыдил и все. Поэтому Элмин был разбалованным. По лицу отца они могли определить насколько он зол. Все его ужимки они знали и могли предугадать, что можно ожидать от каждой гримасы.

Элмин не прислушался к наставлениям Залли и продолжал предаваться балагурству. Спустя несколько минут прозвучал оглушительный грохот, которому предшествовал вскрик и глухой звук. Залли выскочила из своей комнаты и увидела валяющегося на полу Элмина, который скорчив рожицу, потирал плечо. А рядом расположился тот жуткий идол, что принес домой отец. Сестра, цокнув языком, отчебучила:
– "Ну что, доигрался, малявка?"

Не успела она закончить фразу, как послышался скрип петель и топот тяжелых сапог отца. Его лицо, искаженное ужасающим гневом, выросло словно тень позади детей. Ярость вылупила на его белках, и он стоял, надув все вены на шее и на лбу.

– "Кто это сделал?" - Заорал он на детей.

Залли остолбенела, Элмин замер, позабыв даже о своей боли. Рычащий голос отца приструнил в них всякое проявление жизни.

– "КТО ЭТО СДЕЛАЛ? Я СПРАШИВАЮ ВАС, ПОГАНЫЕ ВЫРОДКИ! ОТВЕЧАЙТЕ!"

Калем озирался на Элмина, глаза его выпучились, рот выгнулся дугой, а ноздри пыхтели, словно у рослого быка.

– "ЭТО ТЫ ЭЛМИН? ТЫ НЕСНОСНЫЙ ЩЕНОК, А НУ ИДИ СЮДА!" - Калем было рванул, но голос Залли остановил его.

– "Нет, папа, это я! Я! Случайно стукнулась и уронила статуэтку."

Элмин замигал испуганно глазами, а его рука машинально заслонила лицо, но глазки выглядывали из-за предплечья.

– "АХ ТЫ ТВАРЬ! Я ТЕБЕ УСТРОЮ! КОЗА КРИВОРУКАЯ!"

Он схватил Залли за волосы и рванул в комнату, таща девочку за собой как куль. На ходу он развязал ремень… От боли Залли закричала, аот ее стенаний Элмин начал плакать. Они никогда не видели отца таким разъяренным. Мальчик кинулся вслед за волочащим сестру отцом.

Калем швырнул дочь на кровать, Залли забрыкалась, Калем схватил ее за лодыжку и повернул на спину. От грубого маневра у неесвело ногу. Калем прижал ее рукой к кровати, задернул сарафан и оголил ее ягодицы. Элмин стоял в проходе, и со слезами на глазах молил отпустить сестру. Калем сложил ремень в два раза… Залли юлила, ворочалась словно червь, пытаясь освободиться от тисков отца. Она повторяла снова и снова:
- "Нет, папа! Нет!"

Калем вознес ремень над головой и хлестнул ее со всей дури. На белой коже моментально появилась красная полоса. Из девочки вырвался истошный крик, а мальчик плача набросился на отца, но тот отшвырнул его одной рукой и снова разрезая воздух, полоснул Залли. Ярость не утихала в глазах Калема. Элмин вцепился в ногу отца и продолжал плакать. Последовал третий удар, четвертый. Крик Залли становится оглушительным. Пятый, шестой удар… На коже Залли появились кровоподтеки. Седьмой, восьмой удар… Залли уже не кричит, у нее закатились глаза. Девятый, десятый удар… После каждого свиста ремня, тело бедной девочки пробивает болезненный спазм. Калем продолжает хлестать дочь, потерявшую сознание от болевого шока. Одиннадцатый, двенадцатый удар…У Калема на губах выступает пена. Тринадцатый удар не последовал, в комнату ворвалась Вилани и столкнула мужа с истерзанной дочки. Она взяла обездвиженное тело дочки в охапку и начала целовать ее в лоб. У Залли все лицо в поту, волосы патлами прилипли ко лбу. Мальчик от криков надорвал себе горло, он сопит и не может выговорить ни слова. Он подбегает к матери, обнимает сестру, его слезы капают на лицо девочки.

Вилани, обуреваемая одновременно злостью и горем, поднимает глаза  на мужа, который томно поднимается на ноги, и орет:
- "ТЫ СОВСЕМ РЕХНУЛСЯ? ТЫ ЧТО НАДЕЛАЛ! ТЫ УБИЛ ЕЕ! ТЫ УБИЛ МОЮ ДОЧЬ! СКОТИНА! ТЫ СКОТИНА! ТЫ ОБЕЗУМЕЛ ЧТО ЛИ? УБЕРИ ЭТУ МЕРЗКУЮ ШТУКУ ИЗ НАШЕГО ДОМА! УБЕРИ ЕЕ! И САМ УБИРАЙСЯ! Я НЕ ХОЧУ ТЕБЯ ВИДЕТЬ!"
Калем мрачно поникнув головой, вышел, затем подобрал идола и покинул дом. Вилани и Элмин продолжали потирать лоб Залли руками и целовать ее вспотевшие щеки.
Позже Калем вернулся, Вилани не разговаривала с ним. Она привела дочку в чувства, обработала ее раны и принялась убираться на кухне. С Залли остался Элмин.

5

Элмин лежал рядом с Залли, ее лицо выглядело измотанным. Глаза изредка моргали, она смотрела на потолок, выражение оставалось немым, лицо одутловатым, а глаза, не смотря на лоснящуюся белизну, марионеточными. Брат взирал на сестру, томительно ожидая от нее каких-либо слов. Не важно каких, лишь бы она проявила хоть какой-то признак связи с реальностью.

Все-таки не выдержав, он заговорил:
– "Залли, еще болит?"
Сестра зажмурила веки, и, пребывая в каком-то мареве, произнесла в ответ. Голос ее стал хриплым, а в добавок еще и надсадным:
– "Элми, ты это уже третий раз спрашиваешь."
– "Прости Залли, это я виноват."
– "Ничего. Не думай об этом."
– "Я никогда таким папу не видел."
– "Я тоже."
Элмин погладил сестру по щеке.
- "Он из-за этой своей статуэтки совсем голову потерял." – Заверила Залли, поправляя покрывало. Лежа в своей кровати, она могла увидеть серое небо через окно.
– "Имрина не нашли еще?"
– "Не знаю. Все утро там люди ходили."
Залли опутала скорбь, ее немигающий взгляд выдавил градинку слезы, и она покатилась вниз по щеке.
– "Ты переживаешь за него, Залли?" – Спросил Элмин.
Залли обратила свое лицо кбрату, лежащему рядом, но ничего не сказала, хотя ее мимика говорила сама за себя.
– "Я ходила к ущелью…" - Робко отрапортовала она.
Элмин вскинул брови и приподнялся, упираясь локтем в матрац, выдавив из кровати жалобный скрип.
– "Правда? К тому самому? К Кротовому ущелью?"
– "Да."
– "И что?"
– "Ничего кроме того, что я там видела Дарни."
Элмин скривил ужимку отвращения.
– "Тот самый мальчишка со страшными руками?"
– "Не говори так, Элмин, он таким родился. Это болезнь."
Элмин потупился, признавая правоту сестры, и извинился.
– "Он мне сказал, что Имрин больше не вернется."
– "А ему откуда знать?"
– "Не знаю, говорит, что видел Имрина во снах. А еще…"
– "А еще что?"
– "Еще он говорит, что видел незнакомца, с головой похожей на цветок."
– "Эт как?"
– "Не знаю, говорит, что у него голова как у цветка, везде шипы торчат."
Элмина охватил испуг. Залли глянула на брата и поняла, что описание образа из сна Дарни мальчика. Она решила его взбодрить и успокоить его впечатлительный ум.
– "Да не бери в голову, просто бредни оболтуса. Он всегда такой был."
– "Вы с Имрином с ним дружите же?2
– "Да, его в школе обижали, а Имрин вступился за него. Я решила тоже помочь мальчику. Он, так-то очень добрый и щедрый, и постоянно нам с Имрином в школу булочки приносил, которые ему мама готовила на обед. Имрин всегда с ним возился. Теперь, думаю, ему будет одиноко."
- "Почему же? Ты же будешь с ним играть."
- "Ну да, но с Имрином ему было веселее. Он даже свои клешни ему показывал, не стесняясь его. С ним все хотели дружить, с Имрином. Он хороший."

Элмин очарованно слушал Залли, а затем в комнату зашла Вилани, чтобы проведать дочь. Она принесла ей блинчиков и сметану. Стараясь забыть дневной инцидент, они пустились рассказывать истории из прошлого, поощряя попытку каждого пошутить или оживить разговор.

6

Близились сумерки, солнца никто так и не увидел. Светило, закутанное в чешую матовых облаков, исчезло за пределы небосвода. А над могучим Муфолкским хребтом нависла прохлада и темное перевесие. Полянки, делянки и замедрины опустели, все члены добровольческой группы поиска разбрелись по домам. Уставшие мужчины сообщили своим домочадцам о безуспешности похода, и странных событиях, которыми он сопровождался. В селении быстро распространился и развился мистический слух, вновь взбудоражив осевшие мифические бредни. Жители собирались и делились самыми абдеристическими доводами. Еще пуще и гуще начали суводить комок рассказов очевидцев. Ближе к ночи в умах сельчан стоял уже крепкий осадок из разномастных кусочков показаний, ходивших на поиски людей. Плюс ко всему прочему, легенды и предания о Кротовом ущелье стали прочным фундаментом для пророгации всех возможных теорий.

7

Элиза позвонила мужу из кабинета Тортона. У коменданта был служебный стационарный телефон. Разговор с мужем выдался очень напряженным, Тортон удалился в другое помещение, чтобы не мешать супругам.

Когда Элиза появилась в дверях, у Тортона от ее бледности и похожего на известняк лица, мурашки по спине заелозили. Он обратился к ней с опаской:
– "Элиза, прошу вас выслушать меня. Вам надо отоспаться, чтобы привести себя в чувство. Мы возобновим поиски, люди отдохнут, и мы продолжим искать вашего сына."

Но Элиза ничего не сказала, все черты ее лица выражали неотступную горечь, потрясение и сломленность. Ее панихидное выражение, во время скупых фраз не изменялось. Затем, уходя, она в предобморочном состоянии пролепетала, не глядя в сторону коменданта:
– "Спасибо комендант."
– "Позвольте вас проводить домой?"
– "Нет, прошу, на сегодня хватит с вас. Я справлюсь."

Она не дала Тортону проводить себя, ушла, еле ковыляя. Тортон вышел вслед за бедной матерью. Он видел, как она шла через двор к воротам. Ее поступь была шаркающей, а лицо, овеваемое ветром, выглядело чужим.

Дождавшись ее ухода, Тортон направился к Линфотерам. В доме он застал Вилани. На вопрос: «Где Калем?», – жена ответила небрежно и сварливо: «Не знаю, в сарае, наверное». Действительно, когда Тортон заходил во двор, дверца ветхого сарая была отворена, а изнутри исходили звуки шороха и лязга.

Тортон попросил Вилани присматривать за соседкой и проведывать ее столько раз, сколько она может. Следить за ней, поскольку она находится в глубоком стрессе. Учитывая, что в селении нет психолога, который сможет поговорить с Элизей, на время им придется действовать самостоятельно. Он уже позвонил в областную администрацию, и они пообещали прислать психолога, а до той поры, придется справляться самим. Вилани, конечно же, раздосадованная тем, что комендант усомнился в ее добросовестной инициативности, и просит ее о проявлении  заботы к Элизе, ответила, что это ее моральная обязанность. К тому же, она сама подумывала об этом! Не оставит же она Элизу без своего попечительства.

Согласовав все моменты, Тортон ушел.


8
Идол был врезан из незнакомого для Калема материала. Это был твердый, но гладкий камень с ровными темно-фиолетовыми прожилками. Он был немного похож на агреллит. Голова существа, как я упомянул ранее, была треугольной, а точнее – это был  равносторонний  сферический треугольник, острая сторона которого обращена вниз. Тело сегментарное, а руки похожие на педипальпы, сцеплялись друг с другом. Громоздилось это существо на небольшой платформе. Оно то ли сидело, то ли стояло – определить было сложно. На платформе была надпись - клинопись, скорее всего.

Он приволок в сарай деревянный постамент, который он мастерил с самого утра. Стоял долго, выбирая место, где он соорудит чтилище. Решил в самом центре. Он растолкал развалюшные ящики с горсткой ржавых подков, разметал гнилую солому. Затем  перетащил туда постамент и водрузил на него идола. Поставив идола на деревянный алтарь, он отошел и начал с фанатичным упоением глядеть на это капище.

9
Энула очень бережливо относилась к сыну. Она давно осознала, что  мальчик обладает очень сильным характером. Настоящий стоик! Дарни никогда не жаловался. Даже школьные издевки он вытерпел и ни разу не кляузничал. Про травлю одноклассников Энула прознала случайно. Она периодически наведывалась в школу во время уроков, и в один из таких визитов увидела, как трое хулиганов схватили ее бедного сыночка и пытались снять с него обувь. У Дарни и ноги были клиновидные, поэтому он носил большую обувь.

После рождения сына с дефектами развития костной структуры, муж бросил Энулу и уехал в столицу, а оттуда вообще перебрался в порт Луос. Уже лет десять от него не было ни весточки. Она свыклась с тем, что ей приходится справляться со всеми заботами одной, так что годы тоски сменились безразличием, а потом она осознала, для чего вообще существует: помочь своему сыну выжить в столь враждебном мире, который вечно будет насмехаться и сторониться его отличительной внешности. Порой она казнила себя за увечного сына. В такие моменты ей хотелось спрыгнуть с обрыва, но приходило понимание, что в таком случае Дарни останется один. Это ее и останавливало… Каждый раз.

Из-за агрессивности одноклассников, ей пришлось перевести сына на домашнее обучение. Она боялась, что такая изоляция сделает мальчика замкнутым, но к счастью, соседский мальчик Имрин и девочка Залли приходили в гости к Дарни и подолгу играли с ним. Первое время ее сын стеснялся, но Имрин был таким приветливым и дружелюбным, что в итоге их близость стала привычной и непринужденной. Дарни даже перестал стыдиться своих клиньев, отпускал рукава и оголял уродливые клешни.

Пропажа Имрина потрясла Энулу, она силльно переживала за его судьбу, но понимала что сделать она не в силах ничего путного. Только посочувствовать и поддержать Элизу в ее горе.

Весь день Дарни сидел у окна и блуждал глазами по округе. Он считал сутулые фигуры, безотрадно скача зрачками по их спинам. Жители постепенно стали разбредаться кто куда: кто домой, кто в питейную. Лицо каждого из них было омрачено досадой, а вялая походка выдавала их усталость. Дарни весь день выглядел вдумчивым и отстраненным. Его резкая метабулия встревожила Энулу. Она глубоко уверилась, что мальчик переживает за Имрина и всячески пыталась его взбодрить, вызвать улыбку, развеселить. Порой ее попытки выглядели настолько глупо и смешно, что ей самой становилось неловко

Позже, где-то после полудня, в дверь постучали. Энула открыла дверь и увидела перед собой  Элизу. Лицо ее было бледным, а шея подрагивала. Говорила она пугающе протяжно и муторно. Пандикуляция ее речи вызвала у Энулы беспокойство.

– "Энула, мне надо поговорить с твоим сыном."
Энула немо  уставилась на посетительницу. Она не забыла о случае на поле, когда Дарни встрял со своим комментарием в разговор.
– "Элиза, Дарни всего лишь ребенок, что он может знать."
– "Мне нужно с ним просто… пого.. дай мне задать один вопрос."
- "Это бессмысленно, Элиза."
- "Они ведь дружили… ты же знаешь… мой сын приходил с ним играть. Ты знаешь какой мой сын хороший. Как ты можешь так протестовать?" – Немного возобладав, уже более торопко проворчала Элиза.

Позади Энулы показалось лицо Дарни. Он туго сжимал концы рукавов, пряча свои клинообразные руки. Глаза его сверкали как стеклышки.

Элиза обратилась к нему:
– "Дарни! Милый… послушай." – Энула шагнула назад, давая двум визави пространства, но все еще напряженно наблюдала за разговором. Перепачканное пальто и безумная мимика Элизы настораживали ее.
– "Милый…" - еще раз повторила Элиза сгибаясь и замирая на уровне глаз мальчика, – "ты сказал…" - ее речь прерывали тихие всхлипы – "ты сказал, что мой мальчик не вернется, что ты хотел этим сказать?"

Дарни оцепенел, потерял дар речи. Он смущенно моргал, а губы раскрывались и смыкались, как у выброшенной на берег рыбы.
– "Ну? Дарни? Ты знаешь где мой мальчик? Он же твой друг! Он играл с тобой, Дарни. Вы же друзья?"
Элиза дотянулась до ручек мальчика, спутанных в затерханных концах рукавов, и стала их потирать.
- "Ты скажешь мне? Скажешь где мой мальчик?"
- "Элиза, он не знает… он дома был весь день." – Энула попыталась утихомирить женщину.
- "Знает! он знает, да? Малыш? Ха? Знает ведь, да?"

Элиза уже не сдерживала слез, ее голос стал хриплым от горя. Она сжала кисти мальчика, отчего один из уродливых клешней выпростал из-под рукава. Мальчик стыдливо задергался, пытаясь высвободиться и спрятать свою обезображенную конечность обратно. Но цепка Элизы ему не позволяла этот сделать. Переводя взгляд на лицо женщины, он увидел злобу, которая резко пробивалась сквозь рыдания.

– "Где мой мальчик!? Где мой мальчик!?"  - Она заорала, брызжа слюной. Ее раскатистый голос вспугнул Энулу.

Элиза начала трясти Дарни, плача как тужебница на тризне. Энула кинулась спасать своего сына из лап обезумевшей матери. Началась небольшая свалка. Мальчика дергали в разные стороны, женщины причитали. Элиза не прекращала повторять как заунывную арию одно предложение: «Где он? Где мой мальчик?». Энула схватила Элизу за руки и тщилась разжать ее пальцы, высвободить сына из плена. Через пару секунд ей это удалось. Она отпихнула Дарни в дом, вытолкнула Элизу наружу и стала, несмотря на неадекватное поведение соседки, пытаться утешить охваченную горем женщину.

Элиза упала на колени и плакала, ее рыдания повисли эхом во дворе. Энула обняла ее и стала гладить по голове и плечам. Кроме паллиативных приемов, тут она, скорее всего, не могла больше ничем помочь. Она препроводила Элизу домой, всю дорогу надрывной страдальческий плач не прекращался.

10
Вилани пошла доить коз, но обнаружила, что одной не хватает. В загоне бродили две козы. Она подбоченилась, отерла пот со лба и, подхватив рукой ведро зашагала к козам. Загнав скот в хлев, с полным ведром она вышла из коровника. У сарая стоял Калем и закреплял навесной замок. Он пристыжено тупил взгляд, стараясь не смотреть жене прямо в глаза. Но Вилани пришлось с ним заговорить:
– "У нас пропала коза."
Калем вскинул брови, насупился и произнес:
– "Как пропала?"
- "Не знаю как, ушмыгнула, видимо. Я говорила тебе починить забор, там одна слега свалилась и столбцы покосились, коза легко проскочит через эту щель. Вот теперь ты и ищи! У меня дел по горло."

Оставив Калема у сарая с озадаченным лицом, она зашла в дом. Калем минутку постоял, как истукан безъязыкий и затопал к загону.

11

Вечерним автобусом вернулся Афелл. Он грузно поднялся по лестнице и открыл дверь. Шапка скосилась на бок и придавала ему какой-то пьяный вид забулдыги, а бушлат был расстегнут на одну пуговицу, что тоже свидетельствовало о его рассеянности. Войдя, он увидел свою жену, стоящую в глубине комнаты. Он безмолвно опустил рюкзак на пол и замер. Элиза зашагала к нему и бросилась на руки, завывая и потирая щетинистые щеки мужа. Афелл растерянный, выбитый из толка, туманно глядел в глаза рыдающей жены.

– "Милый мой, дорогой… мы не нашли его… мы не нашли нашего сына. Дорогой…"

Афелл безгласно хлопал веками, а его лицо становилось безжизненным. Из него постепенно вытекали все соки, словно из треснувшей амфоры. Его растерянность перешла в какой-то ишемический ступор. Он машинально прижал жену к себе, не понимая, куда он вернулся и что теперь значит для него это место. Вымолвить он смог лишь одно:
- "Собери мне еды в дорогу, я пойду его искать."

Элиза отстранилась от мужа и посмотрела на него заплаканными глазами. Она размазала слезы по лицу, отчего она светится как галька на пляжах.

- "Я пойду с тобой."
- "Нет!" – строго одернул ее Афелл, – "ты достаточно сделала." – Он погладил ее по лицу, там, где кусты терновника и колючки оставили следы.
- "Но я хочу!
- "Я сказал, что иду один."
- "Нет! Я иду с тобой… - не унималась Элиза – он так же дорог мне, как и тебе! Я его мать!"
- "Послушай меня, Элиза! Если то, что ты говорила по телефону правда, то я не знаю, сколько мне придется там рыскать. Я хочу, чтобы, когда я вернусь домой с Имрином, нас ждала  любимая жена и заботливая мать. Ты меня понимаешь?"
Она покорно закивала. Афелл поцеловал жену и крепко обнял.
- "Я вернусь, вернусь Элиза!  Я найду нашего мальчика и вернусь вместе с ним или не вернусь вовсе!"
- "Что? не вернешься?"
- "Милая, я вернусь с нашим сыном."
- "Ты сказал, что вернешься с ним или не вернешься вовсе!"
Он посмотрел ей в глаза. Слезы опять прочертили канальчики по ее щекам.
- "Элиза, Имрин для меня все. Он моя жизнь! Он чудо, ответ на наши молитвы! Доктор сказал, что ты бесплодна, и когда мы потеряли всякие надежды, Бог подарил нам Имрина. Я не могу вернуться без него."

Элиза опять стала упрашивать мужа взять ее с собой, но получила неоспоримый отказ. Афелл наскоро собрался, взял охотничье ружье, надел свои сапоги, и ушел.

Сумерки окутали округу. Леса и горы стали обретать грозные оттенки. Начался совиный хор, пропитывая воздух меланхоличным гудением. Аффел проверил фонарик и поглядел на вышедшую следом за ним Элизу. Она стояла, запахивая толстые полы пихоры потуже. Ветер становился промозглым.

Через минуту абрис Аффела растворился в зыбкой мгле вечера, и лишь тонкий лучик фонарика мелькнул напоследок. Элиза постояла еще пару минут, содрогаясь от прохлады и тихо всхлипывая. Затем ее взгляд устремился в небо, заполненное сверкающими искрами звезд.

День третий

1

Вилани увидела из окна Элизу. Она стояла на пашне рядом с дорогой. Женщина оцепенело куда-то глядела. Ее теплое пальто парусилось на ветру, а волосы трепыхались словно ламинарии. Вилани сначала приглядывала за Элизой, не отрываясь от хлопот на кухне, но когда после почти часа времени та не сдвинулась с места, Вилани пошла к ней.

Она выглядела как монах, погруженный в дхьяну. Выражение лиц монахов в данной практике не выглядели такими скорбными и подавленными, как у Элизы. Это было, пожалуй, единственное расхождение с ними.

Элиза даже не услышала, как к ней подошла Вилани. Соседка украдкой приблизилась и потрогала ее за плечо. Элиза оглянулась, ее поникшее лицо сразу вызвало в душе Вилани сопереживание. Оно было измученным и истерзанным. Вилани спросила:

– "Элиза, ты что тут делаешь? Замерзнешь же."
– "Мне кажется, что он не вернется."
Вилани потерла ее за плечо и сочувственно просипела:
– "Тортон снова собирает группу поисков, мы будем дальше искать…"
– "Нет, это конец! я и Аффела потеряла! сначала Имрина, а теперь и Аффела."
- "Что? Аффел приехал?"
– "Да, и в тот же вечер отправился в горы. Сказал, что без Имрина не вернется."
Глаза Элизы наполнились влагой.
– "Что за напасть? Я лишаюсь всего и сразу. Сына, а следом и мужа."
- "Не волнуйся, он вернется."
 
От этих утешительных слов Элизе легче не стало. Да и сама Вилани поразмыслив, пришла к выводу, что посул прозвучал цинично. «Надо было сказать - они вернутся» - упрекнула она себя.

- "Идем, Элиза, тебе нельзя тут долго стоять. Простудишься.
Она потащила беднягу домой."

2

Элмин боялся выходить из комнаты, а мочевой пузырь не принимал никакие предлоги. Он сполз с кровати, выглянул через щель, чтобы проверить есть ли там отец или нет. Дом был погружен в удручающую тишину. Залли недовольно пискнула из-под одеяла:
- "Чего ты там копошишься как мышка?"
- "Я его боюсь, Залли."
- "Отца что ли?"
- "Да."

Залли не пошла в школу, Вилани разрешила дочери остаться дома. Устроенная отцом бастонада так обескуражила мать, что она не раздумывала ни секунды, когда решалась дать истерзанной дочери пару дней отдыха дома. Хотя бы для того, чтобы  излечилась побранная душа дочери. Ей стало искренне жалко дочь, поэтому всякая строгость и дисциплина отходили на второй план.

– "Хватит тебе ерзать, иди уже. А то описаешься мне еще тут."
- "А где он? Я его не вижу."
- "Да ничего он тебе не сделает."
- "Правда?"
Элмин прыгал на месте от мучившего его желания сходить по маленькому.
- "Правда, правда. Иди уже, мне тоже приспичило от твоих плясок."

Мальчик, все-таки поддавшись наставлениям волевой сестры, выскочил в дверь.

Десять минут спустя он ворвался в комнату и запричитал.

- "Залли, Залли, они ругаются… мама с папой."

Он потащил сонную Залли к двери, та, протирая глаза, пыталась высвободиться из объятий сна.

Оба прильнули к двери и осторожно приоткрыли ее, образовав тонкую щель, и стали пристально слушать.

На кухне послышалась возня и перебранка.

- "Как такое может быть? Ты вовсе не смотришь за хозяйством!
- "Да что ты от меня хочешь? Я смотрел везде, под каждым, б...ь, кустом в округе. НИГДЕ НЕТ!"
- "Да как так? Мало того, что ты не нашел одну, так теперь и второй козы нет!"
- "Не е....и мне мозги! Будто я их спрятал! Тут дети пропадают, а ты удивляешься, что у нас коза пропала…"
- "С тобой что-то не так! Ты изменился!"
- "Да, я изменился! Ты думаешь, что я буду вечно выслушивать твои указания, твои б....ские придирки? То почини это, то сделай это… и во всем виноват я!"
- "Я тебя не узнаю, Калем… что с тобой происходит? Ты видел что ты сделал с дочерью? Видел? Ты спросил ее о том, как она себя чувствует? Хоть раз зашел к ней?"
- "Да ничего с ней не случиться! Меня отец жестче бил… и ничего, живой."
- "Ты ее до крови избил! И это за то, что она нечаянно уронила твою дерьмовую фигурку!"
- "ЗАТКНИСЬ! ЗАТКНИСЬ!" – бухающим басом загаркал Калем.

Затем послышался грохот дверцы и повисла тишина.

3

В угаре табака и кабачной духоты разговаривали Нимор и Сальвер. Паб с низким потолком внушал ощущения тесноты, а керосиновые лампы, квело подвешенные на стенах, тускло отбрасывали скупой свет на столы.

- "Так ведь я об этом и говорю. Ущелье это…" - Нимор умолк и возобновил речь шепотом – "это пристанище дьявола, байки-то вовсе не байки."

Сальвер угрюмо сделал глоток пива и вытер рот обшлагом своей куртки.
- "Помнишь же Сархута?"
Салвер кивнул.

- "Вот он жил на той стороне ущелья. Давно никто не видел этого отшельника, а мы-то прошли через ущелье и к его дому пришли. Внутри пусто, дом на соплях стоял. В комнатах витал недобрый дух. Знаешь, такой злостный, словно кричит тебе – убирайся! Не место живым тут. Это обитель мертвых!"

Сальвер хлебнул еще пива и задал вопрос:

- "А в доме нашли чего? Видел ли чего?"

Нимор потянулся к нему через стол, прочистил горло и прошамкал:

- "Мне кажется, что избушка-то вовсе не пустая."
- "Да ты че?"
- "Да-да… Позволь нам Тортон немного еще порыскать там, я  уверен, что чего-нибудь добудились бы. А у тебя хватит душка со мной туда отправиться?"
- "Туда? В хибарку Сархута? Да ты чего… ни за какие богатства."
- "А я намерен отправиться! Хоть и один."

Салвер с каким-то восхищением отчеканил:
- "Ну ты шельма. И вправду дерзнешь?"
- "А чего нет-то?"

Сальвер качал головой и причитал, поражаясь храбрости и авантюрности Нимора. Еще полчаса они погутарили, и дохлебав последние опивки своей баланды, разошлись по домам.

4
Энула несколько раз наведывалась к Элизе, чтобы справиться о ее состоянии. Обычная человеческая эмпатия понукала ее. В последний визит она нашла Элизу снующей впрогрезь в сарае, одержимо что-то ища. Лицо ее выглядело безжизненным, а глаза были полностью отчужденными. Она не слышала, что говорит ей Энула. Все ее увещевания утопали где-то в смоге бреда, что творился у Элизы в голове. На вопрос: «Что ты ищешь?» – она лепетала какую-то невнятицу и продолжала, дрожа, ковыряться в старых ящиках. Энула еле усмирила сомнамбулу и отвела ее в дом, строго наказав забытья сном. Заставила выпить теплого молока с медом и уложила в постель. Недолго покараулив спящую Элизу, Энула покинула ее дом. Ближе к вечеру они с Дарни шли из магазина. Она боялась отпускать мальчика от себя хотя бы на метр, особенно учитывая его непредсказуемый нрав: он мог забрести в какую-то глушь и пропасть. К тому же, один раз такое случалось. А последние события окончательно превратили ее в параноика, и в силу всего этого, Дарни, словно привой, болтался рядом с матерью, рассеяно озираясь по сторонам, пока та спешно топала мимо ковыльных полей.

Издалека Эунла приметила сутулую фигуру. Судя по цветастому платью, похожему больше на сермягу, и парке с капюшоном, она сразу поняла кто это. Это была единственная ее подруга, человек из округи, с которым отношения у нее были более-менее дружелюбны. Остальная каста жителей сторонились Энулу, ну или просто не искали ее компании. Они считали ее чудаковатой и постоянно судачили о ней и  ее сыне. 

В селе жила старуха, ее окрестили ворожеей. Выглядела она действительно плюгавой: ветхая косынка, сморщенное лицо, острый подбородок и глубоко запавшие блескучие бусинки глаз. Звали ее Палада. Энула обратилась к ней после рождения сына, поддавшись всем поверьям и мистическому реноме, которым обладала старушка. Она толковала о всяких духах, и по слухам, обладала психомантией. Многие считали ее, чуть ли не полигистром всех древних знаний, многие обращались к ней за советами. Но это были люди отчаявшиеся, угнетенные какой-то бедой или же бедняки и горемыки, лишенные всяких чаяний. Многие считали, что бабка шарлатан, хотя она ни у кого из своих посетителей не вымогала платы. Все, что она получала, было добровольным жестом благодарности ей.

Когда мальчик родился с нарушением развития, Энула показала младенца старухе. Та сначала буравила его своим смурным взглядом и спустя пару минут обомлела, и стала отпираться. Бормотать какую-то галиматью, что не может заглянуть в судьбу мальчика, мол, там стоит ширма и она видит чью-то тень, от которой исходит непреодолимая сила. Ее бессвязная реляция внушила Энуле суеверный страх, который мучил ее всю жизнь. Не смотря на то, что умом она осознавала, что  старуха преклонного возраста, и соответственно ее еретическое занятие вполне может быть изысканиями увядающего ума. Щемящее чувство страха, доходящее до руминации, долгое время не покидало Энулу. И вот теперь, после всех этих событий, то чувство вновь забрезжило в ней.

Пока Арасмира своей маскулинной походкой шла к ней, Энула постаралась быстро подавить в себе все тревоги и качкие мысли.
- "Привет! – Чуть кривя рот поздоровалась Арасмира."
- "И тебе тоже."

Подруги разговорились, увлеченно обмениваясь новостями. Дарни стоял рядом с матерью, и когда Энула в пылу беседы отпустила руку мальчика, тот словно флюгер подгоняемый ветром, зашагал к забору Адистеров. Он флегматично подошел и открыл калитку. Под окном с ярко-белыми наличниками стоял табурет, на котором обычно сидел их отец в жаркие дни года и чистил курицу. Он подошел, забрался на табуретку и заглянул в окно. Через прорезь занавесок на него глянули жуткие, затуманенные глаза Элизы.

Она стояла в центре комнаты, а рядом с ней стул. В ее руках были мотки веревки. Она смотрела на подглядывающего мальчика с пугающим безразличием, а ее руки лениво вязали узел.  Пальцы и кисти двигались так, словно принадлежат не ей. Лицо в потемках комнаты казалось кошмарным подобием чучела.

Дарни вперил глаза в лицо Элизы, которое оставалось бессловесным, и будто парализованным. Только руки мельтешили как безволосые пауки, а тело ритмично покачивалось, словно у висельника. Мальчика ничего из наблюдаемого им не захолонуло. Поразительно то, что Дарни даже глазам не моргнул. Это его не пугало, это в какой-то дикой мере для него было вполне естественным.

Энула осеклась и, оборвав увлечённую речь подруги, крикнула сыну:
- "Дарни! Ты куда пошел? Что ты делаешь? А ну давай сюда, нам пора."

Она подбежала, схватила мальчика и заторопилась домой, впопыхах извиняясь перед Арасмирой.

Энула собралась искупать сына, и, наполнив цинковую ванну почти до краев, приготовила мочалку и черпак. Затем стянула с него свитер, и пока тот старался спрятать свои уродливые кисти за спиной, раздела мальчика и велела ему забраться внутрь. Энула взяла мочалку и стала намыливать ее, а мальчик водил руками по воде, согнув спину. И внезапно женщина замерла, заострив внимание на позвоночнике мальчика. Его позвонки стали выступать пуще прежнего… Или ей так кажется, так как у мальчика нарушена структура позвоночника …правда самую малость. Районный врач, к которому она водила сына на осмотр, уверял, что искривление есть, но если соблюдать предписания, то ухудшений не будет.

Она провела пальцами по его позвонкам, хилое тельце сына дернулось, и он оглянулся на маму. Она уверяла себя, что ей все это кажется и кривизна такая же, как и была. Но его позвонки… они будто увеличились или же стали сильнее выпячиваться. Она стала себе повторять, что слишком сильно опекает его, это уже паранойя и именно поэтому у нее появляются такие пугающие видения там, где их нет. Возобладав над собой, она продолжила мыть сына, стараясь игнорировать  наплыв суматошных догадок.

5
Вилани с мужем поссорилась под вечер еще раз. Эта ссора вымотала ее окончательно. Она обессилила и оставила без внимания много различных дел по хозяйству. Позже ей вспомнилось, что она должна была зайти к Элизе, но в теле не осталось ни капли резвости, а всякий пыл испарился. Дом Элизы был погружен во мрак, и Вилани подумалось, что не стоит беспокоить ее до утра, так как, скорее всего, Элиза спит. Но на самом деле Элиза была в комнате, только она болталась под потолком с перетянутой на шее веревкой, а под ногами валялся опрокинутый стул. Она повесилась.

Детей Вилани давно отправила спать, а Калем еще не воротился назад после того, как отправился искать вторую козу. Не дождавшись мужа, она пошла спать, уверенная в том, что у Калема хватит совести не заявляться к ней в спальню после всех последних скандалов, учиненных им. Осадок, оставленный живодерским избиением Залли, еще кипел в ней. Вспоминая кровавые подтеки и ссадины на теле бедной девочки, ее сердце сжималось. Она не простит такое… Наверное долго не будет прощать, ведь что это за изуверство? Какой садизм, да еще и к своей собственной дочери! Он же ее так сильно любит, как можно так истязать свое дитя? Мужа словно подменили, еще и этот жуткий артефакт, который он притащил из ущелья. Как можно поставить какую-то вшивую находку выше здоровья дочери? Да пусть она стоит кучи денег, все равно ни что на свете так не ценно,  как самочувствие их детей. Она задумалась, о том, что может зря она сказала избавиться от статуэтки? Может и правда она очень ценная и с нее можно выручить солидную сумму? А если в придачу статуэтка еще и древняя, то ее стоимость будет только расти. Вилани решила спросить мужа об этом завтра. Несомненно, гнев ее не покидал, ведь частично странная находка стала одной из причин того, что Калем так осатанело избил Залли, но нельзя из-за его безумной одержимости и фанатизма к этой архаичной поделке избавляться от ценной статуэтки. В голове у нее случился резонанс: то она корила себя за то, что оправдывает наличие этой кошмарной вещи в их доме, ведь изначально ее слова носили предельно четкий посыл – избавиться от статуэтки. Теперь же, в более трезвом, но все же изъязвленном после ссоры состоянии, она старалась рассуждать здраво. Никто не виноват в этой экзекуции, кроме как Калема. Ведь статуэтка, пусть и рухнула, но видно же было, что с ней ничего не случилось.

Утомленная этими размышлениями,  она отправилась спать.

6

Ночь была беспросветной. За окном тянулись густые тени, иногда влаялись и ползали по дощатому полу комнаты детей. Через окно заползали, вытягивались а затем замирали сгустки черных контур, словно менгиры. Залли с Элмином шептались друг с другом:

- "Залли, у нас пропали козочки."
- "Да, я слышала ссору мамы и папы."
- "Залли," – медоточиво произнес Элмин, спустя пару секунд молчания
- "Что?"
- "Я тебя люблю!"
- "я тоже тебя люблю, братик!"
- "Правда? я думал, что ты меня не любишь… мы всегда ссоримся."
- "Это все пустяки, Элми… ты же мой единственный братик." 

Она протянула руки и прижала его к себе. Элмин уткнулся носом ей в шею, а его размерное дыхание действовало на нее успокаивающе.

Погладив брата, она прошамкала ему в ухо:
- "Я тебя больше всех люблю!"
- "Прости, что и из-за меня отец тебя побил." – Извинительно, всхлипывая, произнес Элмин.
- "Ты уже извинялся, Элмин."
- "Почему ты заступилась? Ты никогда так не делала."
- "Не знаю, что-то меня заставило… я видела лицо отца и что-то внутри меня… я не знаю даже как это описать, что-то заставило меня сказать, что это я уронила статуэтку."
- "Спасибо, Залли!"
Он тихонько заплакал и еще сильнее прижался к сестре.
- "Да все, хватит тебе! Не хлюпай носом, давай спать."
- "Хорошо."

Они заснули.

Дело было задолго до полуночи. Залли проснулась от стука и топота. Она выбралась из постели, оставив Элмина одного. В коридоре прозвучал гулкий грохот, а затем послышалось шарканье, словно что-то тащили. Она выглянула в коридор; на стене мелькала тень - вероятно отца. Она стояла недолго, любопытство одолевало ее, не давая  покоя. Сцена, в которой отец на коленях шептал молитвы перед жуткой статуэткой, ее пугала, но все же, озорное любопытство брало верх. Дух авантюризма - бесстрашная и слепая погоня за диковинным - все разом всполошилось в ней. Она в своей пижаме зашуршала босыми ножками к двери, ведущей на улицу. Чутка приоткрыв ее, она увидела в сарае тусклый свет лампы. Дверца была приоткрыта, ветер изредка завывал, но воздух был не прохладным.



7

Элмин проснулся от толчков и ошарашено начал оглядываться. В комнате темно, а над ним стоит кряжистая тень и тормошит руками. Он застывает и в его глазах отображается зыбистый страх. Он задрожал, будто его одолел припадок. Ему кажется, что это все мерещится, кромешный силуэт протягивает к нему руки похожие на тучные лапы, и сквозь оглушительную тишину он слышит тихое – «Вставай!». Тьма, из которой соткан тот, кто его теребит, вполне материальна. Только спустя пару мгновений он понимает, что это его отец.

- "Вставай, Элмин! Слышишь? Идем со мной."
- "Что?" – Испуганно бормочет мальчик.
- "Идем со мной!"
- "Куда?"

Отец ничего не говорит и тащит его за собой. Его лицо скрыто в потемках, Элмин ловчится посмотреть отцу в лицо, но не получается.
- "А Залли?"
Он оборачивается и обнаруживает, что сестры нет рядом.
- "Где Залли?"

Волочась за отцом, который цепко сомкнул худую кисть сына в своих руках, Элмин мольбой допытывается о сестре. Отец ему ретиво отвечает, с заметной злобой:
- "Они все там! Там они! Залли и мама тоже. Они просили и тебя привести. Это чудо, Элмин. Чудо!  Ты увидишь все сам. Оно оживает! ты не поверишь, статуя оживает!"

Мальчика все уносило в трясинный страх, он телепался за отцом. Вот! Наконец! Свет, хоть и мреющий, но все же... Он глядит на отца, и видит, что лицо затянуто пеленой помешательства. В повадках и в его лице прячется бешенство, нистагмис лицевых мышц и колебание его крупного подбородка зароняет в душу тревогу. Все это вызывало у Элмина вязкий кошмар.

Калем вытащил сына на улицу, и, не позволяя тому хоть галоши надеть, потянул его босиком через двор к сараю.

Исчавревшее строение на фоне ночи вовсе внушало омерзительное чувство. Косые доски, топорно приколоченные друг к другу, кривая крыша, свисающая в одну сторону и заплатки из всяких бросовых кусков шифера, и металла. Сквозь эти узкие пазы и щели алел зыбкий свет, колеблемый сквозняками – то был скудный огонек от керосинки.

Калем отодвинул скрипучую дверцу и затащил сына во внутрь. Сначала обзор мальчику заслонял сам отец, затем его сонные глаза стали улавливать мутный антураж прелого нутра сарая. Голые балки с торчащими шапками нагелей, свисающие паутинные гроздья, в которых спутавшись в мерзкий клубок, висел всякий сор из дохлых насекомых и щепок брусьев. Деревянные перекладины, пересекающие пространство вкривь и вкось.

Посреди сарая мутно выступал постамент. На ней четким абрисом явились убогие черты пресловутой статуэтки. Элмин сразу понял, что водружено на сколоченной наспех подставке. Треугольная голова чудища, безмолвно скалящая ухмылку. Он не мог ни с чем ее спутать! Даже в этом сумраке она источала тот же неестественный ужас.

Но когда он повел глазами вниз, он увидел куда более кошмарную картину на сыром, замусоренном полу. Пока отец запирал дверцу на засов, он вгляделся в груду туш сложенных друг на друге. Небольшой пригорок из козьих тел, замаранных кровью и выпавшими из смрадных ртов языками, предстали его очам. Их глаза как стеклышки поблескивали в качающемся свете, зрачки не отражали ничего, сквозь зубы, выставленные в предсмертной агонии, запеклись и закуржавели струйки крови. Из обезображенных ранах, словно из сольфатаров клубились миазмы гниения и вони.

Элмин захлебнулся подкатившим к горлу криком и запнулся, попытавшись сказать что-то. Тут сзади на него легла рука отца. И его утробный голос возвестил.

- "Смотри. Все собрались на мессу."

Калем протянул руку и указал на еще две фигуры.

Две согбенные силуэты перед убиенными животными стояли на коленях, а головы их утыкались лбами в грязную землю. Одна была Вилани, вторая Залли.

- "Мааам…" - Робко позвал Элмин.
- "Тссс, ты что! нельзя нарушать таинства мессы. Иначе ты не узришь чудо, молись вместе с нами, и смотри молись прилежно, в противном случае дух Великого Азмалута не войдет в свой сосуд."

Калем потряс мальчика за плечи и присовокупил

- "Статуя оживет, и ты это увидишь! Давай, идем. Нам надо присоединиться."

Он повел Элмина к застывшим в раболепном подчинение фигурам и силой заставил сына принять ту же позу. Мальчик ткнулся носом в почву, пропитанную запахом затхлости и навоза.

Дрожа всем телом, мальчик повернул голову к сестре и тихо произнес, пока отец опускался на колени.

- "Зззззззааллии…"

Но сестра не шелохнулась, ее руки упирались в землю словно безвольные костяшки, а лицо занавешено тьмой. Блики света болтались по помещению, но ни разу не озарили лицо сестры.

Отец опустился на колени перед идолищем, а три фигуры и туши мертвечины остались позади. Затем Калем начал елейным тоном пcалмодию.

- "Прими наши души, нашу плоть, мы вверяем тебе наши судьбы, введи нас в свое царство, отныне мы не принадлежим себе, мы принадлежим тебе, озари нас своим…"

Элмин плакал, слезы покатились по щеке, он звал Залли, но сестра не внимала его тихим мольбам. Колеблемый свет, на мгновение озарил лицо Залли под нужным углом, и перед глазами Элмина предстал застывший взгляд; пустой, марионеточный взгляд, лишенный всякого сознания. Перед его глазами предстал  окровавленный и разинутый рот Залли, из которого свисал безмешкотный язык.
А маму Элмин не видел, но с леденящим ужасом понимал, что и она не ответит на его взывание.

Тем временем, Калем продолжал рецитацию молитвы.

Конец.