Ноль Овна. Сны Веры Павловны. 37

В сумерках было глухо и мягко, уютно и безопасно. Тёма дремал в подушках, натянув одеяло под самый подбородок, чтобы спастись от вечерней прохлады, которую Вий впускал в открытую настежь форточку. Окрашенный красно-оранжевым закатом, тот курил у окна в одних только расстёгнутых джинсах и выглядел, на Тёмин взгляд, очень эротично: глянцевые мазки закатного огня выгодно подчёркивали пластично-хищные линии его жилистого тела.

Тёма дремал и ловил ленивые мысли о том, что когда-то у него под подушкой обязательно лежали книги, которые он читал перед сном, а это всегда было одновременно пять-шесть томов. Отец смеялся, спрашивал, не жёстко ли ему так спать и не хочет ли он попробовать класть под голову кирпичи, как полагается настоящим аскетам. А теперь у Тёмы под подушкой метровая лента презервативов и смазка. И вообще, это больше не его постель. В смысле, что не только его: эту постель с ним теперь делит Вий, который обнимает его ночью так уверенно и крепко, что Тёма засыпает мгновенно и спит как младенец. И читать на ночь ему больше совсем не хочется.

– И что теперь? – тихо спрашивал Тёма. Виевы засосы по всему телу жгли кожу и даже чесались, создавая дополнительный жаркий слой, поверх которого Тёма был обёрнут ещё дважды: этим мягким вечером и этим тихим, наконец-то опустевшим домом. – Ты уйдёшь? К литераторам.

– Мне не надо никуда уходить. Я и так литератор, – рассеянно отозвался Вий.

– О! – сказал Тёма. – О, – повторил он и открыл глаза, в которых отразились дубовые потолочные балки.  – Получается, ты просто сменишь статус и не будешь больше числиться асом? Из братства тебе уходить не придётся?

– Получается так.

Тёме показалось, что Вий не курит, а самым пошлым образом сосётся с сигаретой: чистая порнография. А, может, дело в том, что Тёмина влюблённость – хоть в кого – всегда походила на одержимость? И скоро он будет считать эротичным даже то, как Вий сморкается. Вот же нашли друг друга! Два маньяка.

– А ты боялся, что я уйду? – Вий глянул на Тёму с любопытством. – Даже не надейся так легко от меня избавиться. – Вий зафыркал ехидно, шумно выталкивая носом воздух. Поспешно затянулся снова, не переставая трястись от смеха. – Что ты знаешь о литераторах, Тём?

– Ну… – Тёма, вздыхая, уселся взъерошенным мышонком среди подушек и зябко подтянул одеяло повыше, – они помогают людям реализовать их стремления. Знают, как составить карту, чтобы в этом мире она проигралась определёнными условиями и событиями. В общем, они сочиняют людям жизнь. А чтобы понимать, как всё работает, и обкатать новые настройки, они сами их проживают.

– Вижу, ты знаешь не всё. – Вий наградил Тёму тяжёлым, но очень волнующим взглядом, затянулся снова. Получилось по-киношному красиво. Та часть тёминого сердца, которая досталась ему от неведомой старой девы, дрогнула и увлажнилась сиропом. Тёма только вздохнул про себя смиренно. – Помнишь дело про троллей?

– Как не помнить, – снова завздыхал Тёма. – Из-за него Розен появился в конторе и увёл от нас Гранина. С тех пор я маюсь на его должности, да ещё и свои старые обязанности тащу.

Вий зловеще усмехнулся куда-то вдаль, за горизонт, вслед прогоревшему закату.

– Ты верно связал троллей и Розена, мой сладкий мышонок. Дело в том, что у литераторов очень много работы и для её выполнения нужно очень много людей. Гораздо больше, чем у них есть. Но литераторы ведь товар штучный, все сплошь гении – таких много не бывает. Поэтому они набирают себе стажёров и долго их учат. И чтобы натаскивать и отбраковывать этих несчастных, они придумали игру: отдают им на растерзание реального человека и его карту.

– В каком смысле «отдают»? – нахмурился Тёма.

– Ну, сначала показывают карту и предлагают описать человека. А потом просят все предположения проверить и подтвердить доказательствами.

– Пока что звучит совсем не страшно.

Тёма улыбнулся так нежно и так доверчиво, что Вий на секунду завис и всерьёз засомневался: докуривать или без промедления наброситься на Тёму с поцелуями.

– В теории всё красиво, да. – Он торопливо, в пару затяжек, всё-таки докурил, ввинтил окурок в пепельницу, захлопнул форточку и шагнул к кровати.

Руки у него были холодные. Тёма запищал, когда Вий нырнул к нему под одеяло, но быстро притерпелся и скоро сам прильнул ближе. Вий целовал его страстно, напористо. Ядрёный привкус табака казался теперь Тёме обязательным и даже вкусным дополнением к поцелуям. Они увлеклись: общими усилиями стянули под одеялом тесные Виевы джинсы и спихнули их на пол.

– Так в чём подвох? – нетвёрдым, тающим голосом шепнул Тёма, пока Вий выцеловывал его шею и всё ещё холодными, как змеиное тело, руками скользил по спине вниз и оглаживал его в самых нежных местах.

Вий великодушно сделал вид, что не замечает его трусливой болтливости. Тёме всё ещё было страшно отключаться и он пытался  сохранить контроль привычным способом: заговорить свою слабость, зацепиться за ускользающие мысли словами.

– В чём подвох? – Вий пощекотал языком Тёмино ухо: эти змеиные ласки выбивали Тёму из колеи вернее всего. – А ты представь, что до тебя начали докапываться какие-то непонятные люди, которые используют, к примеру, твоих родственников для того, чтобы собирать о тебе информацию. Что тебя безжалостно троллят, чтобы проверить твою реакцию на то и на это. Влезают в твой компьютер, прослушивают твой телефон, короче, вмешиваются в твою жизнь, не спрашивая твоего на то согласия.

– Ужасно, – прошептал Тёма, чувственно подрагивая под Виевыми ладонями. – Вивисекторы какие-то. Или просто идиоты. Разве они не понимают, что любое вмешательство оставляет след и может изменить судьбу? Ведь это энергия. Действие не бывает пустым.

– Ну а чего ты думаешь, Розен тогда в контору прискакал? – Вий приподнялся на локте и с иронией заглянул Тёме в глаза. – Чтобы отмазаться. Всё он понимал, когда пускал своих козлят в огород. Но ему нужно было провести для них тест-драйв в боевых условиях. И он натравил контору на этих несчастных. Семёныч, когда узнал, был в гневе. Но недолго. – Вий снова зафыркал от смеха.– Он согласился это дело замять, но с условием, чтобы Розен всех своих стажёров сдал ему в аренду. И я с ними потом возился. – Тут Вий поскучнел и улёгся рядом. – Подозреваю, что так и было задумано изначально. И мы снова сделали то, что сочинил для нас Розен. Это же, по большому счёту, тоже продолжение игры: тренинг в жёстких условиях. Ведь я их, как ты понимаешь, не жалел.

Теперь уже Тёма приподнялся и сочувственно хмурясь, навис над Вием.  Он не удержался и любовно обвёл пальцем его профиль. Нос Шойфета не давал Тёме покоя, руки сами тянулись потрогать, погладить. Тёма слегка стыдился этой своей странности, но устоять не мог, чем бесконечно Вия умилял. Тёма подозревал, что Вий каждый раз усилием воли удерживается от шутки про подсознание и Фрейда, но поскольку мыслей читать не умел, то и уличить его в крамоле не мог.

– Это отвратительно, – возмутился Розеновской беспринципностью Тёма.

– Согласен.

– И преступно.

– Да.

– И почему мы ничего не предприняли?

Вий очень нехорошо заулыбался.

– Кто тебе сказал, что ничего? Война не окончена, мышонок, и я всё ещё жажду сатисфакции. Не забывай, теперь я главный.

– Временно, – неуверенно уточнил Тёма.

– «Временно» может длиться бесконечно долго, мой сладкий мышь. Да и главное не сроки, а то, как ты воспользуешься отведённым тебе сроком.

 –У тебя есть план? – осторожно поинтересовался Тёма.

– У меня целых три плана! – нежно заверил его Вий. – И пара импровизаций на всякий случай.

– Как хорошо быть тобой, – одобрил Тёма. Он как-то спокойно воспринял тот факт, что снова достался самому главному, будто был законным переходящим трофеем для любого победителя. – А можно тебя, как самого главного, попросить освободить меня от всех лишних обязанностей? Как-то надоело мне уже с утра до позднего вечера пахать.

– Зависит от того, насколько ты будешь убедителен. – Вий похотливо огладил Тёмину задницу.

Тема попытался остаться суровым и выдохнул с укором:

– Я серьёзно.

Вий погладил его по голове, как маленького.

– Так ты скажи, чего ты хочешь. Чего ты не хочешь, я уже понял.

– Хочу остаться здесь, – твёрдо заявил Тёма.

– Чтобы таскаться к дяде Кеше на чай? – ехидно уточнил Вий.

Они уже выяснили опытным путём, что только по незнанию Тёма тянулся прежде к литераторам. На деле же он нашёл своих в Радзинском и Сынах. И теперь, когда оба братства объединились под властью Вия, Тёме больше не приходилось, сочиняя стихи, чувствовать себя предателем по отношению к отцу и чёрным братьям. Вий, когда просёк ситуацию, пошутил про папашу, который купил ребёнку Диснейленд, чтобы тот мог покататься на аттракционах. За это он схлопотал от Рашидова подзатыльник.

– Ты… против? – Тёма обмер, как будто Вий в самом деле мог запретить ему ходить в гости к соседям.

Вий в который раз восхитился рашидовским воспитанием и силой Тёминого самоотречения.

– С чего бы мне возражать? – приподнявшись, вкрадчиво шепнул он Тёме на ушко (стыдливо зарумянившееся, нежное мышиное ушко). – Я, разумеется, только «за», если за тобой присмотрит такой надёжный человек как Радзинский. И я хочу, чтобы ты приятно проводил время, а не чах в пыльном архиве. Это со всех сторон хорошо. Вот только видеться мы будем редко.

– А ты не мог бы… делать свою работу… отсюда? – дерзнул предложить Тёма.

– Ты действительно этого хочешь? – Вий вмиг посерьёзнел, чем заставил Тёмушку напрячься.

– Действительно хочу, – бесстрашно подтвердил он.

– Тогда озадачь этим папу. Мои желания он легко может похерить, как много раз уже делал, а тебе не откажет.

Тёма слегка ошалел.

– Ты готов ради меня перебраться в эту глушь?

Вий уронил Тёму на себя и внушительно произнёс, гипнотизируя своим фирменным тяжёлым взглядом:

– Если я чего-то в этой жизни и понял, так это то, что конкретный человек важнее великих дел и миссий. Потому что их не бывает – великих миссий, бывает только производная от ограниченности самонадеянность. И если я о чём-то и буду жалеть, так это о том, что предпочёл не тихое семейное счастье. О тебе я могу позаботиться, о человечестве – нет. Поверь, я насмотрелся на людей, которые самозабвенно служили идее, а потом признавались, что настоящей радостью были самые обыденные вещи и близкие люди, на которых оставалось очень мало времени. Вернее они сами не оставили себе этого времени.

– Ты заговорил, как настоящий литератор, – озадаченно протянул Тёма.

– Стараюсь соответствовать. – Вий затрясся от смеха. – Вижу, что получилось.

– Паяц, – умиротворённо вздохнул Тёма. – Ладно, давай спать. Это был очень длинный день… дни. А с папой я договорюсь, папа мне должен…

***
От реки плескало в лицо свежестью, осока шелестела временами, как будто кто-то небрежно сминал тонкую папиросную бумагу, волна почавкивала под берегом. Лежать на земле, даже в спальном мешке, было жёстко. Тёма чувствовал спиной каждую кочку и каждый пучок травы, который пробивался сквозь песок на берегу. Но над головой были звёзды и ради них Тёма согласен был потерпеть. Матвей вообще лежал на одной только пенке и никаких неудобств, казалось, не замечал. Тёма подозревал, что самокрутка, которой сосед задумчиво сейчас пыхал, работала как анестезия, поэтому он мог бы лежать сейчас на раскалённых углях или гвоздях и точно также не ощущать дискомфорта.

Палатка и почти прогоревший костёр на заднем плане отмечали собой конец первого акта величественной мистерии под названием «рыбалка». Вий поухмылялся, когда Тёма пришёл к нему отпрашиваться на эту самую рыбалку с предварительной ночёвкой в палатке, и посоветовал сначала отключить «мелодраматический сценарий номер два», который предполагал благотворительный жертвенный секс со всеми несчастными и отверженными, а после уже лезть в палатку с подозрительными мужиками. «Если я узнаю, что ты облагодетельствовал собой санитара, то расчленю я его, – сказал Вий. – А тебя просто отшлёпаю и запру на неделю в комнате без сладкого и интернета». Тёма впечатлился и Матвея старался не искушать слишком доброжелательными взглядами и улыбками. Поэтому и в палатке он устраиваться не стал, отговорившись желанием любоваться на звёзды. Матвей сделал вид, что поверил, но головой покачал за его спиной осуждающе. И даже прицокнул языком.

Пока они пекли в золе картошку, Матвей рассказывал про Джона Смита и его поиски Истины, которые привели Джона в орден уранистов.

– Я поначалу реально опасался, что попаду к содомитам! – всхрюкивал от смеха Матвей.  – А потом понял в чём прикол. Но для этого пришлось изучить астрологию. И оказалось, что астрологический язык самый понятный, самый доходчивый и самый простой. Всё как мой уранический крёстный Жан-Симон говорил. И на этом языке предельно ясно звучит аксиома о невозможности вместить в себя знание без выхода за границы человеческой морали и прочих условностей: Уран выше Сатурна. Он выше и всё – так космос устроен. Ты можешь только постигать смысл этого устройства, но не в силах изменить его. И такое положение Урана означает, что знание выше законов и схем, оно туда не вмещается.  И только перешагнув через Сатурн, ты попадаешь в мир урана (и в орден уранистов!) и получаешь доступ к источнику знания.

Тёма заметил, что когда Матвей рассказывает о прошлом, стиль его речи сильно меняется: становится суше, академичней. Это его превращение в Джона из прошлого, цепляло со дна Тёминой памяти вязкий ил неприятных воспоминаний, которые с недавних пор воспринимались чужими и остывшими. Тёмушка не желал больше чувствовать себя Томом. Он хотел проживать свою, Артёма Рашидова, жизнь: наслаждаться положением папенькина сынка и перестать стесняться своей принадлежности к орденской элите.

– Я вот до сих пор думаю: среди уранистов вообще есть настоящие геи? – философски-задумчиво продолжал размышлять тем временем Матвей.

– Трудно сказать, – широко улыбнулся Тёма. – Каждый уранист изначально аморален, ему плевать на запреты. Возможно, уранист спит с мужиками именно потому, что Сатурн это запрещает. Но сначала это долго было всего лишь суфийской аллегорией. Помнишь, у Хайяма:

Во мне вы видите чудовище разврата?
Пустое! Вы ль, ханжи, живете так уж свято?
Я, правда, пьяница, блудник и мужелюб,
Но в остальном — слуга послушный шариата.

– Ну да, – расслабленно выпуская в звёздное небо наркотический дым, согласился Матвей, – Он постоянно какому-то «другу» в любви признавался. Так это, типа, троллинг, да?

Тёма досмеялся до слёз, прежде чем ответить.

– Да, суфии настоящие тролли! И троллинг – их основная метода.

– Ну вот. Они тоже уранисты. Я так и понял, – снисходительно улыбнулся ему Матвей. – Вообще, как только покидаешь территорию, поделённую между конфессиями, оказываешься в едином общем пространстве, как в небе, которое одно на всех. И везде обнаруживаешь одно и то же.

Тут Матвей оживился, лёг на бок, поворачиваясь к Тёме лицом, приподнялся на локте.

– Вот, например, Бог, – возбуждённо зашептал он. – В каждой религии своё наворочано: догматы там всякие, которые под страхом вечного наказания нельзя переиначивать. А в астрологической концепции сразу становится понятно, что под богом каждый своё разумеет. Вот даосы и буддисты – у них почему бог не бог? Да потому что бог для них – Солнце. У каждого оно своё. Оно телом рулит, оно свои хотелки воплощает. И буддист – опа! – разрушает эту связь, отказывается от своего солнца, своего «я». У него больше нет желаний, он просто дрейфует в мире, не смотрит больше вверх, живёт телом, моментом, полностью в этом мире – как животное, как цветок, как камень. У иудеев бог – это Сатурн. Тут даже пояснять ничего не надо. У христиан бог – Нептун. Тоже всё понятно. А ещё есть Плутон. И если Солнце это Бог, который «Я», то Плутон это Бог, который «мы». Вот и всё. Когда твоё Солнце полностью прожило всё, что хотело, избавилось ото всех человеческих желаний, оно может стать сознательной частью универсального организма, молекулой космического первочеловека, собственно Бога, из которого мы все рождаемся и к которому мы все в итоге возвращаемся. Вот и получается: внизу то же, что и вверху. И змей схватил себя за хвост. Хорошо, я каббалой занимался и быстро всё это понял.

– Ты считаешь, даосы – лунные? – с исключительной серьёзностью уточнил Тёма, покосившись на укурившегося до пророческого вдохновения Матвея.

Тот нетерпеливо отмахнулся и склонился поближе, таинственно сверкая глазами.

– Ну, понятно, что там и Нептун есть. Как принцип божественной любви, которая ко всем одинаково: типа солнце светит для всех, земля для всех родит, дождик всех поливает. Но ведь Нептун это высшая октава Луны. Так что всё логично.

Тёма на этом пассаже напрягся, потому что вспомнил, что шепнул ему отец перед отъездом: Матвей в их связке – Нептун, так же как сам Тёмушка – Меркурий. И поскольку Тёма теперь с Сынами, для него отныне открыты все уровни, до самого последнего, двенадцатого, где Радзинский и Матвей хозяева.

Тёма тогда зациклился на мысли, что отец отпускает наконец поводок потому, что больше не опасается влияния литераторов, и знает, что Тёма там не увязнет: из одной только ревности к Розену он там не остановится, а гордо прошествует дальше. И только сейчас Тёма понял, что пропустил очевидный намёк, что оказался он между Луной-Вием и Нептуном-Матвеем не просто так и уж точно не случайно.

Тёма покраснел и поглубже погрузился в спальник. Об этом лучше пока не думать, решил он. И в красках представил, как это тихое место становится подмостками для шекспировских драм, которых он, Тёма, вовсе не желает. И хоть Матвей ему и симпатичен (в какой-то мере даже больше, чем Вий), он, Артемий Рашидов, не станет вести себя подобно Розену и строить глазки соседу. Да и, в конце-то концов, не все вокруг пидарасы! Наверняка не нужны Матвею Тёмины мощи. И вообще, скоро рассвет и они будут удить рыбу. Потом сварят уху, а ещё обязательно будут купаться. И Матвей научит Тёму ездить на мотоцикле и плести корзины. А у Вия в ближайшее время полнейший завал с делами нового братства и клубок старинных интриг в качестве бонуса. А где интриги, там Розен, а где Розен, там бл***дство. Сценарий рабочий, много раз проверенный. А значит, нужно заказать чемодан, чтобы в случае чего без проволочек за порог Вия выставить. А сосед – святой человек!

– Слушай, – внезапно озаботился Тёма, – а рыба же живая будет! Как мы её есть станем?

Матвей покосился на него с вежливым удивлением и сочувственно протянул Тёме свою самокрутку.