Бергельсон

        Считаю долгом рассказать о моём любимом школьном учителе. Это был  благородный, абсолютно порядочный, кристально чистый человек. Интеллектуал высочайшего уровня. О нём есть не одна статья в Википедии. Например, marfa-nikitina4.livejournal.com›153908.html. В частности, там написано:
        Бергельсон Григорий Юльевич (1916 — 2002) - журналист, переводчик, редактор, педагог. Еврей. В компартии с 1942 г.  Окончил ЛГУ в 1939 г. Воевал. Как переводчик присутствовал на Нюрнбергском процессе...
        В 1947 году майор Бергельсон демобилизовался и вернулся в Ленинград. И, конечно же, попал в кампанию 1949 года. Биография и национальность  пособствовали причислению его к космополитам. Пришлось идти учительствовать в простую школу. Но там он очень скоро стал любимым педагогом. Потом длительная работа в издательстве "Художественная литература"…
        Пришлось идти в школу… И это про школу всё?! О прекрасном учителе и педагоге, который на практике успешно осуществлял лозунг «Ученик это не сосуд, который надо заполнить, а факел, который надо зажечь!»

        В 1945 году закончилась страшная война, а 1946 году я начал учёбу в 252 мужской средней школе Октябрьского района Ленинграда. Каких преподавателей мы ценили больше всего? Это были ветеран войны военрук Ковалёв, бывший артиллерист преподаватель литературы Хорев, учитель рисования однорукий Боричев, преподаватель черчения Шаров.
        С преподавателем черчения Шаровым, всегда ходившим в военном кителе без погон, был особый случай. Многие его предмет не любили, на уроках часто шумели. Однажды Шаров хотел ударить по башке линейкой буйно расшумевшегося здоровяка Агапова. Тот схватил учителя за руку и случайно задрал рукав кителя до локтя. А там – две кости, еле-еле обтянутые натянутой кожей.
– А это как это так? – удивился Агапов.
– А так! От немецкого штыка! – сказал Шаров, задёргивая рукав обратно.
С тех пор на всех уроках Шарова стояла гробовая тишина.
         И, конечно, все уважали директора школы Ивана Васильевича Сырянского, который ходил с  двухдольной орденской колодкой на пиджаке и заметно прихрамывал.
        В старших классах первый день учёбы по традиции открывал классный руководитель. 1 сентября 1954 года нашего классного руководителя Лидию Геннадиевну Мельникову мы не увидели. А в понедельник 5 сентября к началу урока немецкого языка пришёл директор  Иван Васильевич. Класс дружно поднялся и уважительно замер.  С директором пришёл какой-то невыразительный человек в коричневом костюме, сутуловатый, в больших очках. Директор сказал, что это наш новый классный руководитель и преподаватель немецкого языка Григорий Юльевич Бергельсон, и вышел из класса. Бергельсон не имел героической внешности, и нам сразу не понравился.  Мы ведь даже не догадывались, что перед нами стоит настоящий учёный.
        Он встал за учительский стол и сказал:
- Guten Tag. Sitzen Sie sich bitte (Добрый день. Садитесь, пожалуйста).
        Класс садился за парты с неодобрительным стуком закрывающихся откидных крышек. Раздались возгласы.
- Мы не будем учить Ваш поганый фашистский язык!
- Да, дети, я всё понимаю, – как-то совсем тихо и мирно сказал Бергельсон. – Но будем пробовать по мере возможностей, ведь впереди у вас экзамен!
        У Игоря Фаворского мама работала в Университете. И через Игоря до нас дошла любопытная информация.
        Бергельсон потерял работу в Ленинградском университете из-за того, что заступился за своего коллегу, которого на собрании клеймили за намерение уехать на ПМЖ (постоянное место жительства) в Израиль. Бергельсон счёл нужным за коллегу заступиться: «Как можно говорить о сотруднике только плохое, если он ещё вчера висел на доске почёта?!» Отъезжающему уже было абсолютно наплевать на критику, а доцента Бергельсона выгнали из университета, и он долго не мог найти работу.
        Сырянский откуда-то знал, что Бергельсон был выдающимся учёным и крупным специалистом в лингвистике, и взял его на работу. Не сразу, но достаточно скоро мы поняли, что нам как раз повезло, и через пару месяцев Григорий Юльевич уже был нашим кумиром. Нам казалось, что он знает всё – и по литературе, и по истории, и даже по биологии. А ещё Григорий Юльевич учил нас культуре речи.
        Как-то Витька Егоров, собираясь после школы в спортивную секцию, притащил в класс кучу спортивного хлама и затолкал его в парту. Весь урок у него что-то с шумом вываливалось. После урока к нему подошёл Бергельсон и спросил:
- Что у Вас там такое?
- Ой, у меня там жуткий бардак.
- А Вы знаете, Витя, что обозначает слово «бардак»?
- Ну, беспорядок всякий.
- А Вы не смогли бы немного задержаться после уроков? Я объясню Вам, что это слово Вам не понадобится в описании беспорядка?
        На следующий день я спросил Егорова:
- Что ты вчера выяснил у Бергельсона?
- Что-что? Да, в общем … Короче, после секции я пошёл в книжный магазин и купил Энциклопедический словарь. 
        Как-то на уроке Григорий Юльевич предложил нам перевести на русский язык известное стихотворение Гёте «Ночная песнь странника» (нем. Wanderers Nachtlied).

Uber allen Gipfeln
Ist Ruh,
In allen Wipfeln
Spurest du
Kaum einen Hauch,
Die Vogelein schweigen im Walde.
Warte nur, balde
Ruhest du auch.

Я, никогда ранее не писавший стихи, перевёл:

Горы овевает
Вечера покой,
Слышишь, лес смолкает,
Не шумит листвой?
Птиц в лесу замолкли хоры,
Ветер веет чуть…
Подожди, ты тоже скоро
Сможешь отдохнуть.

        На следующий день Григорий Юльевич положил передо мной отпечатанные на машинке переводы этого стихотворения, сделанные М. Ю. Лермонтовым, В. Я. Брюсовым, И. Ф. Анненским и Б. Л. Пастернаком, и решительно заявил:
- Юра, Вы сделали перевод очень удачно. Я не буду его сравнивать с прекрасными переводами классиков, но Ваш перевод гораздо ближе к тексту первоисточника, чем все эти. Вы могли бы стать переводчиком стихов. Ваше место в поэзии!
        Меня это удивило и обрадовало, но не поколебало желания идти в математики. Однако, каким же провидцем оказался мой учитель! На старости лет я, действительно, взялся за переводы немецких поэтов. Четыре из них я осмелился разместить в проза.ру («Рыбачка»,  «Синие  глаза весны»,  «Её портрет»,  «Элегия к Эмме»).
        В последний год школьной учёбы математику нам преподавала довольно бестолковая учительница Екатерина Петровна Маркова. Это была маленькая ростом и толстая женщина, напоминающая колобок, все её недолюбливали и называли не иначе, как Коробочка. Она настолько бестолково объясняла стереометрию, что было очевидно: она страдает отсутствием пространственного воображения. Из-за её бездарных чертежей на доске стереометрию ученики не понимали и люто ненавидели и её, и стереометрию.
        Однажды перед очередным уроком стереометрии мы забаррикадировали входную дверь и устроили забастовку. В дверь стучали разные учителя. Сначала грозили и пугали последствиями, а потом стали уговаривать. Наконец нашли классного руководителя. Бергельсон (через закрытую дверь) спокойным голосом попросил старосту класса Прохорова выйти в коридор и объяснить причины нашего негодования. Мы уже и сами не знали, как эту забастовку закончить. Алика (Олега) Прохорова все уважали и попросили выйти с чётким требованием «Долой Коробочку!».
        Минут через пятнадцать Алик вернулся и сказал: «Мужики, надо заканчивать и смириться». И в ответ на возмущённые возгласы добавил: «Иначе у Григория Юльевича будут большие неприятности». А этого никто совершенно не хотел, потому что к тому времени он уже стал всеобщим любимцем.
        На наш выпускной вечер в Доме учителя на Мойке Бергельсон явился в виде совершенно неожиданном: он был увешан орденами и медалями. Девочки, приглашённые из 243 школы, наверное, тогда обиделись, так как нам было не до танцев!
– Григорий Юльевич, а что это? – спрашивали удивлённые выпускники.
– Это мои боевые награды, – скромно отвечал Бергельсон.
        Мы окружили нашего классного руководителя и засыпали вопросами. Оказывается, он с боями дошёл до Берлина и даже был одним из переводчиков нашего Генерального штаба на Нюрнбергском процессе. Мы мучили Григория Юльевича своими вопросами до самого утра, и я за эту ночь сделал для себя кучу совершенно неожиданных открытий.
        Когда Боря Гиндин в полемике назвал Геббельса тупым уродом, Григорий Юльевич сказал то, чего мы никак не ожидали.
– Боря, Геббельс был нашим заклятым врагом. Его идеология нам противна. Но называть его тупым нельзя. Он ведь окончил два университета и имел учёную степень доктора.
- А Риббентроп? Он каким Вам показался? Разве он не противный? – спросил Валя Васильев. (Ведь мы знали портреты нацистов только по карикатурам!)
– Нет, внешне страшным он не был.
- А горилла Геринг? И был ли хоть кто-то, чей облик Вам не понравился? – задал вопрос Вова Разумовский.
– Лично мне не понравился Рудольф Гесс, – был ответ.
        Григорий Юльевич рассказал нам, как умер Герман Геринг. Пленных главарей нацистов охраняли наши. Американцы упрашивали дать им под охрану хоть кого-нибудь, но посолиднее. И выпросили Геринга. Но они, изображая из себя демократов, пустили в камеру к Герингу его супругу для прощального, как она сказала, поцелуя. Во время поцелуя она перетолкнула в рот Геринга ампулу с цианистым калием. И когда на Нюрнбергском процессе огласили смертный приговор, Геринг эту ампулу раскусил. К нему сразу же бросились охранники, но он уже был на том свете.
        Когда выпускной вечер закончился, мы вышли на набережную Мойки и ещё долго не отпускали нашего кумира. Просили у Бергельсона прощения за то, что поначалу его не слушались. А Григорий Юльевич сказал:
- Ладно, уж, забудем. Давайте помнить о хорошем. Я и сам оказался виноватым.
        Какую вину он имел в виду? Очень скоро мы это поняли. За то, что Бергельсон был взят на работу, директора Сырянского уволили, от школы отняли переходящее Красное знамя и «срезали» всех претендентов на медали. В этом году, в отличие от многих предыдущих лет, среди выпускников школы ни золотых, ни серебряных медалистов не оказалось.