Афоризм французского завтрака 13

 Закроет глаза – аптекарский ученик
 Откроет – ангел

***

"Наружность у него была странная, обращающая внимание. Костюм франтовский и неряшливый, баки, лысина, окруженная вьющимися редкими волосами, характерное еврейское лицо - и удивительные глаза. Закроет глаза - аптекарский ученик. Откроет - ангел.
При всем этом он был похож чем-то на Пушкина. И не одними баками. Это потом находили многие, но открыла это сходство моя старуха-горничная. Как все горничные, родственники его друзей, швейцары - и тому подобные
посторонние поэзии, но вынужденные иметь с Мандельштамом дело — она его ненавидела. Ненавидела за окурки, ночные посещения, грязные калоши,
требование чаю и бутербродов в неурочное время и тому подобное.
Однажды (Мандельштам как раз в это время был в отъезде) я принес портрет Пушкина и повесил над письменным столом. Старуха, увидев его, покачала укоризненно головой:
- Что вы, барин, видно без всякого Манделынтамта не можете. Три дня не ходит, так вы уж его портрет вешаете! "
(Георгий Иванов)

***
Исследование взаиморецепции творческих отношений Г.В. Иванова и О.Э. Мандельштама. Свидетельства "творческой дружбы", реминисценции и переклички с мандельштамовской поэзией в стихотворениях "Столица спит. Трамваи не звенят", "Из белого олонецкого камня".
(Кошеливская Ю. Закроет глаза – аптекарский ученик. Откроет – ангел. К вопросу о творческих связях Г.В. Иванова и О.Э. Мандельштама)

***
...Мандельштам жил в Коктебеле. И так как он не платил за пансион и, несмотря на требования хозяев съехать или уплатить, — выезжать тоже не желал, то к нему применялась особого рода пытка, возможная только в этом «живописном уголке Крыма», — ему не давали воды.
Когда на воскресенье в Коктебель приезжали гости, Мандельштама выселяли из его комнаты — он ночевал в чулане
***
...Однажды в Тенишевском зале Мандельштам читал только что написанные удивительные стихи: «Я опоздал на празднество Расина»... Слушатели выдались особенно тупые. Мандельштам читал. Стихи были длинные. Смешки и подхихикивания становились всё явственней.
...Вновь шелестят истлевшие афиши
И слабо пахнет апельсинной коркой...
— Свиньи! — вдруг крикнул Мандельштам в публику, обрывая стихи, и убежал за сцену.
Я утешал его, как мог, — он был безутешен. — «Свиньи, свиньи», — повторял он. Из зала слышался рёв — хохота, криков, аплодисментов. Наконец, сквозь слёзы, Мандельштам улыбнулся. Какие свиньи!
Уйдём, покуда зрители-шакалы
На растерзанье музы не пришли... —
сказал я ему в тон, строчками из недочитанного им стихотворения".
(Георгий Иванов. Китайские тени. 1926—1930 гг.
http://www.chaskor.ru/article/mandelshtam_21830)