Пахан

В полуденный час пацаны шли ровно и тихо по асфальтовой, совсем сухой дороге и весело обсуждали нынешний день. Из окон торчали сморщенные морды злых старух, сосредоточенно жевавших пережаренный обед, распространявший навязчивый запах по всей улице. Один из пацанов был более борзый, чем второй, поэтому имел привычку меж обычных слов вставлять слова-паразиты бранной направленности. Это не смущало ни старух, ни второго пацана, которого звали Лехой. Первый был и старше, поэтому имел больше опыта и гордо называл себя Паханом, хотя звали его по-обыденному Павлом.
- Седня, короч, бахнем спирту… Я у мамки спер, - сказал он напыщенно и улыбнулся. – Ешо мон сигареткой пыхнуть во дворике за школкой, но эт небезопасно – дирик запалит или еще кто…
- Ну да, неплохо, Павлик. – Заинтересованно ответил Леха.
- Хватит меня Павликом называть, мудак, а то яжки в сраку налью… - гневно ответил друг. – Пахан – мое имя, запомни его, понял?! – повернувшись, он остановился и озлобленно глянул в чистое, еще детское лицо Лехи. Тот смутился и покорно ответил.
- Хорошо, Пахан, да. Ты – Пахан. – Пахан смягчился и снова заулыбался.
- Ну вот, умница. – И продолжил. – Спиртяга отменная. Почти такая, как у бабы Нади – помнишь?
- Не-а.
- Ну дык пили, когда седьмой класс кончили. А! – вдруг вспомнил и громко цыкнул. – Ты ж и ща в седьмом. Агегеге!
- Ну да… Но я ж стараюсь… - благосклонно сказал Леха.
- Да, ты пацан что надо. Ладно. После школки во внутреннем дворике, короч…
Они уже дошли до самой школы, пройдя ровным счетом шесть понурых, стареньких и уже почти ветхих дворов, где каждая лавочка поменяла свой изначальный цвет и потихоньку распадалась на древесную труху, если уже не была украдена каким-нибудь Васей на распал для костра, в углях которого жарилась душистая, молодая картоха. Школа как будто и граничила между этим настоящим и слегка глумливым миром и тем, который был после нее – возможная научная взрослость или же скорейшая отправка в бесконечный труд на местных заводах.
Леха зашел в свой класс – дети расселись за парты и принялись обсуждать неотложные дела – кому дать под глаз, в кого бросить комком бумаги, а еще лучше – поговорить о том, кто кого любит. Лехе же это было чуждо – он просто сидел один на задней парте и рассматривал таинственные чучела птиц на шкафу, давно запылившиеся баночки с заспиртованными крысами и лягушками. Такой мир был интересен тем, что жизнь в нем останавливалась и являла собой противоречие. Леха любил противоречия, как хотел полюбить сигаретку, спирт и Пахана. «Пахан – великий пацан», - думал Леха и ковырял в носу ручкой, а та окрашивала его ноздри синим цветом.
Прозвенел звонок, и сразу же вошла учительница. Пожилая женщина по имени Софья Ивановна, одетая в широкую бурую юбку, белую блузу и черные изношенные туфли. Ноги ее не знали колгот, зато были белыми и покрытыми черными жесткими волосками. Класс сразу же затих и уставился на учительницу, поскольку лицо ее выражало непонятное горе или тоску: глаза глядели куда-то в сторону, а указка вяло лежала в мясистой ладони.  Леха задумался: а не хочет ли Софья Ивановна спирту? Непременно нужно познакомить ее с Паханом – он ее от тоски излечит, как лечит его от несмышлености. Пахан ведь великий пацан – почти Наполеон, только местных масштабов. Но ничего – еще несколько классов, и он заявит о себе всему миру. Миру, который не так интересен, как банки с кротами или потертый глобус с продавленным дном, неприметно лежавший в уголке.
Урок прошел довольно уныло – математика не занимала Леху. Он более думал о Пахане и спирте, Софье Ивановне и мужиках, носивших лавки на сожжение за дома. Математика – злая наука. Как ни считай денег, все их не хватает, а сами деньги – зло – в этом Леха был уверен. С такими мыслями подошел он ко столу учительницы, пока та стояла у окна и смотрела вдаль, будто ожидала чьего-то появления. Леха намеренно кашлянул и начал разговор.
- Софья Ивановна… - но та не отвечала.
- Софья Ивановна, пойдемте пить спирт… - предложил Леха и сразу же обомлел, отвел глаза в сторону, ожидая, что на него сейчас свалится потолок. Он уже почти собрался убегать, как вдруг она схватила своей холодной ладонью его детскую руку и странно спросила.
- Спирт, говоришь, пить?
- Д-да… -  испуганно промямлил Леха, сделав ангельски обиженное лицо.
- Айда! – весело крикнула Софья Ивановна и потянула его за собой из кабинета.
Пахан сидел условленном месте и попыхивал сигареткой, поджидая Леху. Тот слишком долго не появлялся, вызывая в товарище раздражение и тревогу. Не хотелось Пахану, чтобы друг бросил его одного пить спирт – спирта-то много, и одному этого не осилить. А если и осилить, то можно уснуть под можжевеловым кустом – а там ведь мошкара, клещи и обоссать еще могут…
Пахан поднялся с еще находившейся на под ним лавочки и принялся ходить вокруг песочницы, в которой никто не играл, поскольку песок в ней, скорее, отсутствовал, нежели присутствовал. Начнешь смотреть в эту песочницу – и кажется, что внутри бесконечная, черная глубина, и в самом низу лишь слышишь, как стонет собственная душа. Пахан подошел еще ближе, наклонился через деревянную низкую ограду и крикнул: «Леха – ты?!» - но услышал лишь задорное: «Павел, а вот и мы!»
Софья Ивановна и Леха стояли, взявшись за руки, и нелепо улыбались. За ними растянулись непроницаемо зеленые кусты, поддерживаемые заржавелыми железными турниками, на которых качались петухи. Леха особенно не любил петухов, поскольку те могли клюнуть в самое незащищенное место, а Пахан как-то сказал, что те и яжку пьют…
Пахан оцепенело смотрел на парочку, склонив голову над песочницей, и лишь сейчас заметил, что песок в ней все-таки был. Тряхнув своей светлой гривой и широкими щеками, он протер глаза и приподнялся, чтобы начать психологическую беседу, направленную на унижение Лехи. «Мудак, как мы спирт со старухой пить-то будем?» - думал Пахан, но говорил: «Здравствуйте, Софья Ивановна…»
- Здравствуй-здравствуй, Павлик! – приветливо сказала учительница.
- Да никакой я не Павлик! Пахан я! – озлобился Пахан.
- Извини, Павлик!
- Не Павлик, Пахан! – с напором, сквозь зубы выговорил Пахан.
- Ой, точно, Пахан! Извини, Павлик!
- Сука, я Пахан, а не Павлик! Запомни, ****ь, мое имя, нахуй! – заорал Пахан и враждебно сжал кулаки.
- Пахан… - поверженно отозвалась Софья Ивановна и выпустила из своей материнской руки ладошку Лехи. Тот обиделся не менее самой Софьи Ивановны и, как бы пытаясь успокоить, расстроенно глянул на ее отвернувшееся лицо и произнес: «Софья Ивановна, извините…» Пахан злился на себя еще более, чем на Софью Ивановну: «Вот же, ****ь, поспешил…», но говорил: «Софья Ивановна, да все норм, ну, все в поряде, епт…» - и подошел к ней поближе, ласково при этом коснувшись ее плеча. Учительница повернулась – глаза ее были полны тоскливой печали, какой-то смутной боли, которую Леха заметил еще на уроке. Пахан сообщнически глянул на Леху и вмиг все понял – Леха ведь добрый пацан и всегда поможет человеку, даже если тот старая баба, не учившаяся в университете тому, что такое яжка…
- Я просто… Леша предложил выпить… Спирту… Спирт, говорит, у вас… - хныкая, говорила учительница, пока Леха пытался утереть ей слезы, а Пахан усаживал на лавку. – У меня же душа болит, Пахан… Я же не со зла… Не со зла… - мямлила Софья Ивановна, проглатывая вязкую слюну и надувая пузыри из соплей.
- Да все норм, ну, ептель… - сочувственно отвечал Пахан. – Я допер уже. Это вы меня простите. Долбосос, нах, поспешил… Сам яжки в сраку заслужил…
- Вот только словечки твои, Пахан, какие-то странные… До сих пор не понимаю…
- Да и забей нах, Софья Ивановна. На вот лучше спиртику бахни… - и протянул ей темно-зеленую военную флягу, которую стащил у деда-ветерана.
- Какая фляжка красивая… - умиленно сказала учительница, забыв о пролитых слезах.
- Ну… На деда-ветеринара променял. Жаль, что без яжки… - смеясь последним, закончил Пахан.

2013