12

Поначалу бил вяло и кривовато, почти не попадал. Груша вертелась из стороны в сторону. Казалось, что удары сильные, но это лишь иллюзия. Слабак – и этим все сказано.
Мама посоветовала ходить на бокс. Как будто бы это может помочь. Грех ей не верить, пошел. Собрался с силами, купил перчатки, завел тренера. Рассказывал ей об успехах, не хотел огорчать.
Кулак потом летит стремительно, четко. Ровно, как стальная стрела. Пару раз слезала кожа. Моя оплошность, но на работе все смотрели с опаской и интересом. Выставлял руки напоказ. Пока пил кофе на перерыве, объяснил, что подрался. Закрывал дверь с эго в десятиэтажный дом. Процесс пошел.
Лупишь ее, представляешь вместо синей обертки лица всех сукиных детей. Ванек, который как-то при всех во дворе плюнул мне прямо в рот. Не помню, как это случилось. Полетел на него мельницей и хотел прикончить на месте. Парня, в два раза старше меня. Удачи.
Анна Николаевна. Это отдельная история. Шестьдесят семь лет, давно уже отжила свой век. Свекольного цвета волосы, вместо бровей – черточки химического карандаша. Пахнет, как пакет с мочой. Заставила меня несколько раз подряд читать дурацкое стихотворение про ласточек. На пятый раз не выдержал и от обиды заплакал. Жалкое зрелище. До сих пор помню и не могу себе простить. Истязал теперь ее до полусмерти.
Или эта. Забыл, как ее зовут. Вру. Конечно, все помню. Выстрелил вхолостую. Гораздо раньше, чем думал. Этот ехидный смех. Подлая женская власть. Попросила принести влажное полотенце и ментоловую сигарету. У тебя еще есть второй шанс. И дым летит в окошко. Стоит, кутаясь в одеяло, а ты ненавидишь ее больше, чем отца, когда он застукал тебя во время мастурбации. О, дикий мой ты мир.
- Как твоя золушка, Павел?
Петр. Сотрудник. Сидит за компьютером по шесть часов в день и получает в три раза больше меня. После сбитых кулаков и анекдота о переделке решил ходить со мной в спортивный клуб. Лысый, как асфальт после дождя. Толстые волосатые икры. Противно смотреть.
- Ты будешь гореть в аду, Петь.
- Гневливых людей пути исповедимы, Савл.
- А вот это верно.
Тихий, едва слышный удар. Груша медленно порхнула почти к самому потолку и, чуть помешкав, отправилась обратно. Кто-то открыл окно, и холодный осенний воздух освежающим потоком хлынул в спертое пространство пота и крови. Какая же это все-таки профанация.
Нажал на педаль. Газ в пол, и громко включил Высоцкого. Идет охота, да, идет война. Постоянно. Как бы ты ни хотел. И так будет всегда. Это мое глубочайшее убеждение и я не стану оправдываться.
Бесконечно, конечно, колесил по Садовому кольцу. Думал о кольце золотом и плодах садовых. Яблоки, сливы. Все они прекрасны и полезны, а зима холодна и опасна. Читал в желтом журнале, что у какой-то мадам родился золотой ребенок. Хотела его продать, но ей сообщили, что она его украла из музея и они уже вызвали полицию. Что случилось с этим миром? Куда он катится? Не знаю, но история смешная. Золотые плоды, Мидас. Каждая женщина боится стареть, никогда не говорит о своих сбережениях и ненавидит всех лысых певиц. Мама моя, как же ты была права.
Конечно, бесконечно ехал через дремучий лес. Почти не страшно. Главное не думать, что кто-нибудь выпрыгнет на дорогу. И вдруг, в конце почти незаметной тропы, больше похожей на мостик между сущей темнотой и кромешным мраком, я был ослеплен мощной вспышкой ярко-голубого блуждающего света. Мои дорогие сто тридцать пегих и быстроногих лошадей умчались единым стройным потоком в какую-то потустороннюю паранормальность из фильмов ужасов Стефана Хоккинга. А под двенадцатый удар колокола из неизвестной оперы Ричарда Вагнера меня уже вынесло к жуткому, необлагороженному полю, которое внушало лишь жестокие мысли о том, что эта сонная лощина ни за что не отпустит меня назад. О, Зина, я нес тебе твои любимые сигареты с кнопочкой на фильтре. Зачем же я тебя так неодолимо люблю? Не понимаю уже, снится мне это или, может, ты проходишь где-то близко, мимо. Вижу лишь дымные шаги торнадо, которое, надеюсь, не поглотит меня в свое черное, неприглядное нутро.
А Зина фривольно вышла на широкое крылечко своего миловидного гранатового домика. В отдалении под сумрачным небом высилось дорогое ее душе сосновое дерево, на котором она когда-то нацарапала незабвенное имя избранника своего пылкого сердца. Оно уверенно отбросило тяжкие нижние ветви и неизменно тянулось к далекой шероховатой точке, которую, как ей казалось, можно прорвать. В ее изящной худенькой ручке покоилась чашечка горячего кофе. Белая, с белым блюдцем. Из нее игриво клубился сизый парок, и Зина делала неспешный глоток.
Из ниоткуда подул коварный ветер и шаловливо унес прочь в глубину темного поля ее кокетскую сатиновую шляпку бежевого цвета с широкими полями и голубым цветком.
 - Ах! – с обидою сорвалось с ее нежных алых губок. Она трепетала прикосновенья и не проявляла добрых чувств к отвратному холоду.
- Ах... Хах... Ха-хах... – закашлялся дед Елисей. Крошки хороводом летели из его дырявого рта и кувыркались в косматой седой бороде. – Ха-хах! А-хах!
Зина осторожно подошла к деду, бережно поставила кофе ему на голову и еще участливее погладила по могучей спине в зеленой рубашечке.
- Шибче! – свирепствовал Елисей!
- Ах! – утомленно взвизгнула Зина, завидев столпы пыли, поднимающейся из-под копыт лошадей, стремительно несущихся по направлению к остроконечной сосне, за которой ветер внезапно прозрел, взмыл, и в янтарных провалах чернеющего воздуха заметал тени смертельно ржущих кобыл, буйно пахнущих трав и ежиком подстриженных мужских волос, а после тронул и протяжно покатил глухую груду – олимпийский гром. Зина тосковала, как это делают влюбленные, чьи сны полны сладостных образов дикого, бледного свечения и отблесков исполинских спиц, грохота, ломающего небо надвое и широкого дождя, грузно оседающего в суглинистой, богатой торфом почве.
Зина в панике стукнула Елисея, и тот моментально умолк. Взгляд ее на секунду остановился на оловянной булавке, надежно скреплявшей толстую подошву его галош с резиновым обувным верхом. Это позабавило Зину, и поэтому она снова озабоченно взглянула в сторону поля – широкого, как океан, ясного, как непроницаемая болотная зелень, и опасного, как сотня слабоумных спортсменов, обожающих ходить на выборы. Поле хрипло дышало и приземисто жило под навесом старческого неба, изредка чихающего вниз, на сонм сказочных по красоте растений, уныло ежащихся под тяжестью зараженных воздушных потоков.
- Ах! – несколько громче всхлипнула Зина и вошла в дом, не притворив тяжелую железную дверь и поспешно забрав кофе с головы Елисея.
В просторной комнате красного дерева, разделенной пополам черной батистовой перегородкой с подлинниками Саврасова и ружьями Чехова, стояли пышные изумрудные диваны, сделанные на заказ по эскизам мастеров вкуса девятнадцатого века. Особую любовь Зина питала к отливавшему мраморным отблеском треугольному столику, за которым она предавалась чтению чудесных поэм о грозных лицах и разрывающемся дымном покрове.
- Ах! Войди! Замкни кольцо! – яростно молвила она и взялась за изголовье кровати. Горячее, твердое. Взялась крепко и запела, когда виниловая пластинка заскрежетала, пискливо извергая взволнованный женский голос.
"Во поле береза стояла,
Во поле кудрявая стояла,
Люли, люли, стояла.

Некому березу заломати,
Некому кудряву заломати,
Люли, люли, заломати.

Как пойду я в лес, погуляю,
Белую березу заломаю,
Люли, люли, заломаю.

Срежу я с березы три пруточка,
Сделаю себе я три гудочка,
Люли, люли три гудочка.

Четвертую балалайку,
Пойду я на новые сени,
Люли, люли на сени.

Стану в балалаечку играти,
Стану я милого будити.
Люли, люли, будити:

Встань ты, мой милый, проснися,
Ты, душа моя, пробудися.
Люли, люли пробудися.

Вот тебе водица, умойся,
Вот те полотенце, утрися.
Люли, люли, утрися.

Вот тебе башмачки, обуйся,
Вот тебе кафтанчик, оденься,
Люли, люли, оденься...

Стану я старого будити,
Встань ты, мой старый, проснися.
Люли люли, проснися.
Люли люли, проснися.
 
Борода седая пробудися,
Вот тебе помои умойся.
Люли люли, умойся.
Люли люли, умойся.
 
Вот тебе рогожа утрися,
Вот тебе лопата помолися.
Люли люли, помолися.
Люли люли, помолися.

Стану в балалаечку играти,
Стану саму себя будити,
Люли, люли, будити:

Встань, моя милая, проснися.
Ты, душа моя, пробудися,
Люли, люли, пробудися
Люли, люли, пробудися "
 После, тщательно умывшись и надев новое легенькое платье, на которое она наскоро накинула богатую шубку для поздней осенней езды в карете, Зина в очередной раз ступила на крыльцо. Достала из комода излюбленные мятные папиросы, бережно прикурила в хрупкой пригоршне и чуточку оперлась о деревянный поручень.
Бесстрастный взгляд ее вбирал в себя понурое пространство, она присела на скрипучие ступеньки, еще ближе к кроваво-коричневой земле, неумело пустила большой клуб дыма, который проворно, неистово быстро унесся куда-то в небо, за него и еще дальше. Елисей отчего-то вместо головы имел вкусную с виду тыкву и лежал, не двигаясь, когда вновь раздался холостой выстрел.

2016