Смерти нет ребята Глава 12 Клавдия

Едва лишь выйдя из лагеря, я неожиданно столкнулся, нос к носу, с одним нашим весьма подозрительным товарищем из местных жителей. Он, сколько я его видел в отряде, всегда и везде всё высматривал и вынюхивал. Хитрость и мутность были написаны у него на лбу большими буквами, и даже чувствовалась какая-то гнилая изнанка, но я как-то особо не обращал на это внимания, списывая на то, что у меня в связи с последними событиями развилась мания преследования в остро выраженной форме. Мало ли куда человеку на ночь глядя приспичило по лесу прогуляться. Да и мысли мои были заняты совершенно другими вещами.

Новое место расположения военных на вершине яйлы я знал весьма приблизительно. А ночью туда добраться было вообще нереально. Но меня уверенно подгоняло вперёд чувство мести. Хотя бабуся моя и говорила, что это блюдо, которое надо подавать только холодным, но я не так боялся за себя, как за наших ребятишек, которых я в любой момент мог подставить под новые пули этого негодяя.

Я почему-то был уверен, что все подходы к их базе снова в три ряда заминированы, и там мышь не проскользнёт незаметно. Но как обычно где-то должна была быть и неучтённая лазейка. Правило партизана номер один: "Из любой безвыходной ситуации всегда есть хотя бы один выход."

«И как обычно снова придётся карабкаться по отвесным скалам» - грустно этак мне подсказало моё шестое чувство.

«Но твоя дурацкая привычка, держать слово данное тобою, рано или поздно тебя и погубит» - гнусно заикнулась "трусость". - Вот зараза, я и не думал, что ей осталось место где то в потаённых складках моей израненной души. Ан нет, где-то всё же притаилась, гадюка.

С этими невесёлыми мыслями я подошёл к неприступной скале, с вершиной, теряющейся где то в облаках, на которую мне предстояло забраться, чтобы выйти в тыл лагеря военных.

«Но я выполню своё обещание, чего бы мне это не стоило» - твёрдо сказал я самому себе.

Тем более, что в этот раз я давал обещание прекрасному человеку, я бы даже сказал одному из последних настоящих коммунистов, нашему командиру, товарищу Парфёнову, и уж это обещание я буду выполнять до последнего своего вздоха.

Перекрестившись, я двинулся в путь. Как это ни странно, но и на вертикальной скале всегда есть за что зацепиться. Просто никогда нельзя паниковать, храбриться, и бояться идти в обход, если прямой маршрут становится непреодолимым, что я и делал постоянно, поэтому моё восхождение изрядно затянулось.

Уже начинало светать, когда я, преодолев только лишь половину пути, решил передохнуть перед штурмом последнего, самого сложного участка, притулившись на небольшом уступе.

Я глянул вниз, в долину, расстилающуюся у моих ног, и ахнул. Там, внизу, в просветах между деревьями мне почудилось мелькание каких-то зелёных теней. Приложив бинокль к глазам, удалось чётко рассмотреть вереницу фрицев в пятнистых маскхалатах, примерно человек десять, которые быстро продвигались в направлении нашего лагеря, откуда я только недавно пришёл сюда. А самое страшное, это то, что впереди фашистов боком, как какой-то паук, двигался недавно встреченный мною хитрожопый товарищ, который как выяснилось и не товарищ совсем нам, а немецкая подстилка.

Я с ужасом представил, что там может скоро начаться, ведь наши мужики все ушли на задание, а в расположении отряда остались лишь бабы с детьми, да раненые.

Вспомнился также рассказ нашего связного, что в Бахчисарай недавно какая-то «Ягдкоманда» прибыла сверхсекретная, из конченых австрийских бандитов собранная, дабы профессионально расправиться с нами - партизанами напоследок. И волосы зашевелились у меня на голове от мысли, что это были именно они, эти самые гады.

Недолго думая я начал спускаться с максимально возможной скоростью, рискуя в любой момент сорваться и свернуть себе шею.

Но увы, быстро у меня сделать это не получилось, и лишь к обеду я, ступив на твёрдую землю, кинулся бежать в ту же сторону, куда пару часов назад прошли немцы во главе с предателем.

Как я ни торопился, но всё же опоздал. Уже на подходе к базе я каким-то звериным чутьём унюхал стойкий запах крови, и что меня больше всего смутило, так это то, что вокруг всё было подозрительно тихо, спокойно и без всяких изменений.

Оказавшись на месте, в глухих зарослях, где должен был прятаться наш часовой, о том, что он когда-то был там, напоминала лишь примятая трава, и пару засохших капелек крови. Идя по едва заметным следам, я нашёл недалеко, под кучей хвороста, спрятанное тело этого дозорного, профессионально убитого одним точным ударом финки в сердце. При чём дырка от лезвия ножа имела форму треугольного лепестка. Такими ножами любили пользоваться немецкие диверсанты, как когда-то рассказывали наши ребята ещё в Севастополе.

Я выхватил свой маузер и крадучись, осторожно ступая с пятки на носок, пошёл дальше. В лагере тоже стояла неестественная тишина, ни единого звука не доносилось оттуда, даже птицы молчали, вроде как все вымерли. Это ещё больше меня насторожило, и я почему-то вспомнил как когда-то уже наш лагерь был заминирован. И это меня спасло, потому что прямо на тропинке, аккуратно убрав невесть откуда там взявшуюся сухую траву, я обнаружил противопехотную немецкую мину.

Теперь всё стало на свои места. Наших либо убили, либо увели в плен, лагерь заминировали. Я, осторожно пятясь назад по своим же следам, вернулся откуда входил в лагерь, и буквально через пару минут увидел наших ребят, возвращающихся с задания.

Выслушав рассказ обо всём мною увиденном, ребята, мгновенно разделившись на несколько групп, кинулись в погоню, в лес, на перехват врагов. Со мной пошли наши двое словаков: Павел и Тони. Жорик, и Смелович (имени его я не знал, все его называли по фамилии, видимо за его смелость, граничащую порой с безумием), и брат Исмаила - Эльдар.

Нам повезло, что татарин знал эту местность как свои пять пальцев и мы рванули коротким путём через лес, чтобы обогнать немцев. Так же нам сыграло на руку и то, что фрицы не могли идти быстро, они вели пленных, среди которых было много раненых, и женщин с детьми, а они сильно снижали темп движения.

Наконец перевалив через гребень горы, мы увидели идущую далеко внизу эту процессию. Немцев оказалось восемь человек. Двое со снайперским винтовками шли впереди, просматривая местность в оптический прицел, двое с автоматами шли сзади, и по два конвоира с винтовками - по обеим бокам колонны пленных.

Расклад в принципе нормальный, если учесть, что на нашей стороне внезапность, но наше положение осложнялось тем, что дальних двух гадов можно было достать лишь, стреляя сквозь строй наших, а немцы думаю этим преимуществом не преминут воспользоваться, и пока мы до них доберёмся фрицы нас там всех и положат. А мы перебьём половину наших похоже.

Поэтому мы рванули бегом по лесу, чтобы опередить их, и выйти из-за поворота навстречу, а также если получится зайти и со второго фланга.

Но как мы ни быстро бежали, местность была сильно пересечённой, и изрядно запыхавшись, подошли к развилке дорог почти одновременно с немцами. Ни о каком обходе со второго фланга не могло уже быть и речи. Надо было срочно что-то решать.

И тогда этот сумасшедший Смелович, снял с себя ремень, передал мне свой автомат, и забрав у Жоры его пулемёт, также передал его татарину, а сам огласил такой план: «Мы будем с грузином Георгием изображать двух пленных евреев, которых ведут на расправу двое немцев, которых будут изображать словаки. Фрицы как махровые антисемиты могут на это клюнуть и подпустить нас поближе, а нам кроме этого больше ничего и не надо.»

- Это плохой план, - возразил я.

- Почему?

- Потому что это не простые немцы, а диверсанты - бандиты конченые, они стрелять начнут по вам раньше, чем вы к ним приблизитесь на пушечный выстрел.

- У тебя есть другой план?

- Нет у меня ничего.

- Тогда вперёд, как только мы сможем достать дальних и откроем по ним огонь, мочите всех остальных. Ну, или если они нас прикончат сразу, как ты тут пытаешься накаркать, то тут уж сами решайте, что вам делать дальше. Тогда уж до встречи в следующей жизни – типа пошутил парень.

- Ты сумасшедший.

- Согласен. Есть немного. Но потом обсудим эту мою проблему, если ты не против.

- Ну тогда делайте как считаете нужным, - сказал я ребятам, и заткнул Смеловичу сзади, за брюки, свой маузер.

Они бегом добежали до развилки дорог по ходу движения колонны, и Георгий со Смеловичем, высоко задрав руки вверх, вышли из-за поворота навстречу фрицам в сопровождении словаков.

Немцы, как я и предполагал, оказались совсем не дураками, и идущие впереди припав на одно колено, навели винтовки на наших, так решительно, что у меня затряслись поджилки. Ещё немного и они бы начали стрелять. Но тут словак Тони демонстративно толкнул Смеловича в спину, да так сильно, что тот упал на землю, а сам громко прокричал по-немецки на публику: «Не стреляйте, немецкие солдаты, мы тут в лесу ещё двух евреев поймали».

Получилось у него это весьма правдоподобно, и немцы бодро вскочили на ноги, опустив винтовки, и довольно отозвались: «Ооо! Я, я. Юдэ. Гуд!»

Это был похоже переломный момент. Мы их таки сделали.

Смелович, вроде бы еле поднялся на ноги и типа у него ноги снова заплелись, опять упал с другой стороны дороги и остался там лежать, закрыв голову руками, а словак вроде как его прикладом огрел, и за шкирку поднял да потащил волоком в сторону дальних фрицев, и так он сделал это артистично, что немцы успокоились окончательно.

Одна лишь Клава, идущая в середине колонны, видимо обо всём догадалась, узнав горбоносого Жорика, и стала крутить головой по сторонам, пока и заметила меня в засаде за валуном.

Я ей дал знак, приложив палец к губам, и показал ладонью, что, когда мы начнём стрелять, они все должны упасть на землю. Похоже она меня поняла и что-то передала остальным нашим.

До немцев осталось всего десяток шагов, когда Смелович снова упал, но в этот раз, уже лёжа на земле выхватил из-за пояса мой пистолет и двумя точными выстрелами прикончил дальних фрицев.

Словаки так же ловко порешили передних, мы с Эльдаром ударили одновременно по задним, и только ближние к нам оказались в мёртвой зоне, прикрытые со всех сторон нашими.

Они тут же не преминули этим воспользоваться, и один из словаков упал сражённый их пулей. Я выскочил из своего укрытия и вихрем понёсся на немцев. Мне в лицо смотрел ствол винтовки одного из них, но видимо я так резко петлял, что его пуля, чиркнув меня по щеке, лишь дико её обожгла, но я продолжал нестись дальше как сумасшедший. Второй немец видимо попал точно, потому что татарин, бегущий рядом со мной, как бы споткнулся, покатился кувырком, пока и не застыл неподвижно возле самой дороги.

Мой немец начал быстро перезаряжать винтовку, но тут Клава как кошка прыгнула на него сверху, и они покатились по дороге. Ещё пару прыжков и я размозжил фрицу голову прикладом своего автомата, он отлетел как сломанная кукла в сторону, а Клава осталась лежать на дороге неестественно согнувшись и с кинжалом, торчащим из её бока.

Она держала рукоятку кинжала рукой и грустно смотрела на меня, стиснув, видимо от боли зубы, потом умоляюще выдавила из себя фразу: «Только финку не вытаскивай, это продлит мою жизнь на пару секунд. Я всё-таки медсестра, и знаю, что такое артериальное кровотечение.»

Потом как-то обречённо, и совсем ни к месту добавила: «Митя. Ты считаешь меня распутной женщиной?»

- Не о том ты сейчас детка, ой не о том, сейчас я тебя перевяжу, всё будет хорошо.

- Нет. Не надо ничего перевязывать, бессмысленно это. Ты мне ответь коротко: «Да», или «Нет», у меня мало времени – продолжила она уже шёпотом.

- Нет…конечно же нет Клава. Прости меня, - еле смог выдавить я из своей пересохшей глотки.

- Тогда поцелуй меня на прощанье. Люб ты мне Митя. Прости, если чем обидела тебя и осквернила память о твоей погибшей жене.

- Нееет. Малышка. Не в чем тебе извиняться. Ты ни в чём не виновата. Ты будешь жить. Нельзя так. Ты не права…- начал я в шоке бормотать что-то несуразное.

- Давай быстрее, иначе тебе придётся целовать уже покойницу, а мне будет, наверное, легче, если ты меня ещё живой запомнишь – уже еле слышно прошептала девушка.

Я прильнул своими окровавленными, от раны на щеке, губами к горячим губам девушки. Она нежно меня погладила по щеке, и выдохнула последнюю фразу: «Ты же ранен любимый... кровь у тебя.»

На лице её пропала гримаса страдания, а появилась счастливая, но грустная улыбка, которая навечно застыла на её красивых губах и в остекленевших глазах.

Меня вывели из шока лишь рыдания моего напарника Николки, стоявшего над безжизненным телом Клавдии.

«Значит жив пацанчик, и это радует» - как-то меланхолично прозвучало в моём сознании.

Потом я увидел рядом с собой героя-Смеловича и так же грустно констатировал: «Смелого пуля похоже всё же боится, и даже штык его не берёт.»

Я осторожно, как бы боясь причинить ей лишние страдания, взял обмякшее тело девушки на руки, и на негнущихся ногах пошел в лес.

Клавдию и погибших вместе с ней Эльдара, и словака Тони похоронили на вершине утёса. Опять кровь, опять смерть. Сколько ж это будет продолжаться? Проклятая война! Когда же ты наконец закончишься?

Дальше всё было как в тумане. Снова какие-то переходы, снова кто-то меня что-то спрашивал, я ему отвечал невпопад. Как это ни прискорбно, но снова надо было жить, хотя сил для этого не осталось ни моральных, ни физических больше. С каждым погибшим я, наверное, закапывал кусок своего сердца, и похоже от моего сердца не осталось уже и воспоминаний даже.

Поскольку наша база была разграблена и заминирована нам ничего больше не осталось, как снова вернуться к партизанам военным. Тем более, что наши войска уже приближались к нам вплотную, а немец драпал на всех парах мимо, и у нас оставался последний шанс с ним поквитаться. А ещё накануне с Большой земли всем отрядам пришёл приказ перерезать дорогу немецкого отступления к Севастополю, чем мы с огромным энтузиазмом и занялись. Разработали план действий и выбрали весьма удачное место для засады в ущелье.

Выйдя к месту засады, расположенному над узкой горной дорогой, которая вилась над самой пропастью, мы увидели невероятное зрелище. Колонна разношёрстной, потрёпанной немецкой техники, окружённая измученными фрицами, ползла нескончаемым потоком мимо нас, там внизу.

«Эх. Нам бы пушчёнку какую завалящую, мы бы этим гадам тут устроили мэрву» - в сердцах выматерился наш командир. На что резво откликнулся наш последний словак Павел Лилка:

- Я иметь возможность это пробовать сделать.

- Что ты собрался пробовать? Недоразумение ты чехословацкое – грустно крякнул Петрович.

- Я ни есть чех. Чехи сидят в немецкий танки механиками-водителями, а словаки ненавидеть Гитлера и этих чехов.

- А как по мне, так вы все на одно лицо, и ваш хрен не слаще ихней редьки.

- Я есть попробовать раздобыть несколько пушка.

- И где ты их в лесу в нашем найдёшь? Ты чай с подберёзовиками пушку не попутал случайно?

- Никак нет. Я есть добыть пушка у наши словаки, которые там внизу, недалеко отсюда остановились на перекур в тупике возле дороги. Только вы есть их не стрелять, если я их приведу сюда.

- Ну ты, Паша фантазёр европейский. Как же ты их приведёшь сюда? Они ж тебя кыкнут по старой дружбе, как дезертира. И на этом твоё партизанство закончится.

- Я есть попробовать.

- Ну пробуй болезный. Но если убьют тебя там твои земляки, то лучше мне на глаза не попадайся больше.

- Есть товарисч командир! – просиял наш Павел и отдав ребятам свою винтовку, кинулся вниз, туда где остановилась их воинская часть.

- Мы на всякий пожарный приготовились отомстить за товарища, если его там пришьют собратья по оружию, но дело выгорело на редкость успешно.

Всего пару минут дружеской беседы и словаки, вскочив на коней, погнали их в гору, по просёлочной дороге в нашем направлении, таща за собой на передках три противотанковые пушки. На что наш ярый атеист командир поднял руки к Небу и демонстративно, на публику, произнёс: «Благодарю Тебя, что Ты меня услышал, и дал мене в три раза больше чем я у Тебя просил.»

И сделал это он так комично, что наш народ попадал со смеху.

Словаки, поднявшись к нам на позицию через десяток минут, все дружно, во главе со своим поручиком, отметились перед командиром словами: «Гитлер капут. Русска рулит. Словенска и русска братья есть», и принялись бодренько устанавливать свои орудия на прямую наводку. Когда все приготовления были закончены, их командир скомандовал: «По головной фашистский танк, бронебойным. Огонь!» Раздался залп, многократно усиленный горным эхом, и этот танк мгновенно вспыхнув, застопорил всё движение на узкой дороге.

Поручик снова дал команду: «По последний танк – Огонь!» И последний танк, едва только выехав из-за дальней скалы, вспыхнул, напоследок проехав ещё с десяток метров остановился, и из его открытого люка, показался танкист и вырвались клубы дыма.

Уж тут то мы на радостях и отвели душу. Фрицы метались внизу как жареные зайцы, и ни о каком сопротивлении уже не мечтали, только бы спасти свои шкуры поганые. А мы всё били и били, пока и не успокоили большинство из них окончательно.

И тут сзади последнего подбитого нами танка высунулся ствол какого-то непонятного, здоровенного танка, и стал хищно крутить башней, выискивая цель. Он довольно-таки быстро нашёл свою цель и первым же выстрелом разворотил одну из наших пушек. Убить, никого не убил, но ранил поручика и одного из словаков.

Раненый поручик истерично вскричал: «По последний танк беглый огонь, бронебойный заряжай!» Пушки гавкнули почти одновременно, и танк закрутился на месте с подбитой гусеницей, и как только он повернулся к нам бортом… мы с ужасом увидели огромную звезду, нарисованную на его башне.

Челюсти отвисли одновременно у всех, и молчание продолжалось похоже целую вечность, хотя может быть и всего долю секунды, а это гармошка времени так широко растянула свои меха.

Пока кто-то из наших и истерично заорал: «Нааааши! Наши пришли!». Все как бы очнулись ото сна и с огромной скоростью ринулись вниз, где на дороге ещё копошились недобитые фрицы. Немцы иногда вяло постреливали, но в основном старались на полной скорости уносить ноги.

Их пытался остановить, и собрать в кучу для обороны, молоденький немецкий офицер, с непокрытой головой, потерявший видимо в пылу боя свою фуражку, с развевающимися белыми волосами. Когда он наконец то понял, что остановить никого из своих не удастся, то вскочил в брошенный бронетранспортёр, и оттуда огромной нескончаемой очередью ударил по нашим цепям, прорежая их вполовину.

Он бы наверняка положил нас там всех, но его пулемёт жалобно хрустнув напоследок, неожиданно замолк, то ли кончились патроны, то ли заклинило затвор. И сколько он не пытался его оживить, у него это так и не получилось.

Я летел в первых рядах атакующих, и уже видел его перекошенное от напряжения лицо, закопченное пороховыми газами и обрамленное чёлкой белых волос. Наконец поняв, что выхода нет, фриц вытащил откуда-то из-за пазухи фотографию своей фрау и киндеров, и выставив её перед собой стал истерично кричать: Гитлер капут! Нихт шиссен! Сдаюся! Плэн! Не стреляйт!»

На что я, в дикой злобе, практически не целясь всадив ему пулю из своего маузера прямо между глаз, понёсся дальше, достреливая тех, кто ещё хоть немного пытался шевелиться. Я первым долетел до подбитого нами, нашего танка, и истерично заорал: «Браааатцы! Мы свои!». Люк на башне танка приоткрылся и оттуда высунулся чёрный от гари танкист в шлемофоне с автоматом ППШ в руках, и проворчал: «Ну свои, так свои. Чего так орать громко? Глухой что ли? И вам, «свои», наше здрасьте с кисточкой.»

Меня догнал запыхавшийся командир и прошептал горячо на ухо: «Митя. Не вздумай ляпнуть, что это мы его долбанули.» На что я ему весело прокричал: «Ну что ты, Петрович. Мы тут совсем и не при делах. Главное, что это уже наша победа». Подоспевшие партизаны внаглую вытянули танкиста чуть ли не за уши из люка, и принялись подкидывать как мячик над головами.

На что тот только и смог, смеясь прокричать: «Шооо ж вы творите гады-фашисты! УрОните ж меня падлюки! Положте где взяли, живодёры партизанские!»