Ветер судьбы

Василий всегда считал, что его  детство было счастливым. Их семья  жила в достатке. У них была скотина, лошади, сад и небольшая мельница. У Васи были свои обязанности. В деревенской жизни все имели свои обязанности. Даже кот должен ловить мышей, собака стеречь двор. Вася присматривал за младшим братом, Алёшей. Его это не тяготило, братишку он любил. Со своими сверстниками он дружил, но был драчун. Он не боялся ввязаться в драку с кем–нибудь даже старше его, если тот мальчишка напрасно обидел брата. Недалеко от них жил мальчик на год старше Васи. Бабушка этого мальчика иногда подзывала Васю и ласково говорила:
– Вася, на пирожок, да не бей моего Викторку.
На это Вася ей отвечал:
– Вы скажите ему, чтобы он не трогал моего братика, Алёшу. – При этом обязательно возьмёт пирожок.
Иногда бывало, что ему наскучит быть с братом, тогда он мог, не сказав ни слова маме, улизнуть из дома погулять с мальчишками. Особенно летом он не мог удержаться от соблазна убежать с ребятами на речку. Тогда мама его ругала и говорила:
– Папа придёт, я ему расскажу – как ты себя плохо ведёшь. Пусть он тебя накажет.
Василий любил отца и побаивался его.
– Мама, только папе не говори, я больше не буду.
Зимой в их хозяйстве был приплод: появлялись маленькие козлятки и ягнята, и  чтобы они не замёрзли в сарае, их приносили в дом, а мальчики ухаживали за ними. В их обязанности входило следить и подставлять горшочек. Если что прошло мимо, то нужно было или вытереть пол, или веником смести на совок. Мальчики носили их в сарай к своим мамам на кормежку. Ребятам было весело с ними. Козлятки и баранчики подбегали к мальчикам и, слегка подпрыгнув, стукались с ними лбами. Козочки и овечки были более нежные, тыкались мордочками и старались лизнуть в лицо. Они были разного цвета: в основном черные и белые, но бывали и пятнистые. Однако какого бы цвета не были, их шубки блестели на свету, а на ощупь были мягкие и ласковые. Ребята любили брать их на руки, а «деткам» это нравилось. Подбежал козлёночек, нежно проблеял и преданно смотрел в глаза Васи или Алёше и ждал, когда его возьмут на руки. Мальчишки сновали из одной комнаты в другую и «детки» за ними тоже. Козлята и ягнята оставался в доме до тех пор пока подрастали. Когда им уже было не опасно оставаться в холодном сарае, тогда их относили туда к своим мамам. Ребята скучали по своим друзьям. Они навещали их в сарае, старались чем–нибудь их подкормить. Так они приучались с любовью ухаживать за скотиной.
Мальчики росли в родительской любви и ласке. Как для них, так и для многих это была счастливая пора жизни. Однако над Россией сгущались тучи. Вскоре грянула революция. Простой народ воспринял это практически никак – только разговорами между собой на улицах да на базарах:
– Слыхали, в Петербурге произошёл какой–то пререёрш?
– Да, ну …? и что случилось?
– Да, кто ж его знает?!
– Царя скинули. Теперь так и будут бунты. Приструнить некому.
Однако атаманы знали – что произошло. Для них это не стало неожиданностью. Более того, они ожидали, что дальше могут наступить трагические события, которые перемелют их жизнь. Никто не останется в стороне. Никому не удастся остаться в стороне.
Ещё до германской войны зажиточные казаки собирались вместе несколько человек и ездили в Германию. Там они покупали: веялки, молотилки, маслобойни, мельницы и прочее сельскохозяйственное оборудование, словом, кто что. При этом, чтобы попасть в Германию, им приходилось проезжать почти через всю европейскую часть России. После возвращения станичный атаман приглашал их к себе домой и просил рассказать – где были, что видели и вообще какая обстановка. На тот период станичным атаманом был их дед по отцовской линии, Василий, отважный воин, участвовавший во многих войнах. Хотя при таких встречах присутствовали только казаки, однако Вера, его сноха, проворная (энергичная) молодая женщина была там же, но находилась в другой комнате, обслуживала честное собрание: что–то приносила или что–то уносила по их просьбе. Особенно ей хорошо запомнилось, как они говорили с особым сожалением, что проехали несколько Российских губерний и удивились, что там люди годами не видят хлеба. На что атаман сказал:
– Это к беде. Мы–то здесь ещё живём неплохо, но Россия может восстать. Если вся Россия шуба, то Дон рукав от неё. Если Россия поднимется против власти, то Дон не устоит, защищая власть. Вот, тут и думайте – что делать.
Всё именно так и произошло. Заполыхала гражданская война. Станичный атаман со своими сыновьями и другими казаками из этой местности вошли в отряд Черникова и принимали участие в установлении советской власти на Дону. Расчёт атамана был точный – ставка на победителя. Однако Бог судил иное. К концу лета 1918 года конная армия Будённого была далеко от Дона. Этим воспользовались белогвардейцы. Из Азовского моря в устье Дона вошёл карательный пароход «Венера», прошёл вверх до станицы Мало–Лученской. Это приблизительно полпути от Ростова на Дону до Царицына. Части Белой Армии высадились с превосходящей силой на открытой местности и полностью уничтожили отряд Черникова. На не продолжительное время советская власть в этой местности была ликвидирована. Атаман и его сын, Фёдор, а также ещё несколько земляков из отряда Черникова были доставлены в станицу Константиновскую и там содержались некоторое время. Вера Николаевна дважды сумела сделать своему мужу и свёкру передачу. Представитель командования Белой Армии в Константиновской хорошо знал, что вся родня Веры Николаевны состоит в Белой Армии, и поэтому он сделал для неё исключение, позволив передать арестованным кое–что из продуктов. Однако через несколько дней к ней заехал посыльный и сообщил, что Василия Петровича и Фёдора Васильевича перевели в другое место, там хорошо, и они ни в чём не нуждаются. Вера Николаевна упала на кровать лицом вниз и громко зарыдала. Она поняла – их расстреляли. С ней вместе заплакали и дети.
Вера Николаевна, осталась одна с двумя детьми. Работать и управлять хозяйством было некому. Сама Вера Николаевна не справлялась, а дети были ещё малолетки. Василию было восемь годочков, а младшему брату – шесть. Для того чтобы выжить мать стала продавать имущество. Вырученных денег хватило на несколько лет. Василию было около четырнадцати лет, когда средства закончились, и семья впала в бедность. Ели впроголодь, одеты были очень плохо. Дело доходило до того, что в сильные морозы они с братом выходили на улицу по очереди: шуба была одна на двоих. А летом часто ходили босиком, чтобы беречь обувь — брезентовые чувяки.
Два брата от одних и тех же родителей были похожи друг на друга. Но как бы они ни были похожи, разница всё–таки была. Родители одинаково каждого приучали к хорошему. Но семя воспитания ложилось на разную почву и произрастая давала разные плоды, которые впоследствии повлияли на судьбу каждого. Алексей любил материальный достаток, но если чего–то не доставало, то он особенно не расстраивался. Он был, как говорят в народе, мамин сын. В спорах или драках со сверстниками он, как правило, прятался за старшего брата, и тот всегда заступался за него. Василий по характеру был другой – самостоятельный своевольный и, можно даже сказать, воинственный.
Василия привлекала жизнь богатых людей. Он завидовал им. Мысленно он всегда как бы обладал тем, что у них было. С годами такое отношение к чужому имуществу переросло в страсть и укоренилось в его душе. Василий ненавидел бедность, но к бедным относился сочувственно.
В тот год Василию исполнилось девятнадцать лет. К этому возрасту он стал выглядеть, как сильный возмужавший молодой человек с твёрдым характером. Конец сентября был тёплый и ласковый. Вера Николаевна с сыновьями возвратилась  из церкви. Она  обратилась к ним со словами:
— Сегодня и завтра ради праздника Воздвиженья делать ничего не будем —  попразднуем. Послезавтра нарежьте лозы, лучше краснотала, и плетите корзины. Хоть какой–то заработок будет.
Через день Василий и Алексей отправились в займище. Провели там целый день. Когда собрались возвращаться домой, солнце уже коснулось горизонта. Из зарослей хвороста по ещё заметной стёжке они пошли к дороге, которая вела в станицу. Путь был недолгий, но сумерки наступили быстро, и только луна освещала серебряным светом. Не доходя до дороги, под огромном развесистом вязом,  слева от тропы, по которой шли, братья увидели: что–то блестит, отражая лунный свет. Подошли, стали разглядывать. Это был небольшой топорик, хорошо оточенный, новый. Братья огляделись. Никого близко не было.
— Когда мы шли сюда, здесь ничего не было. Это я точно помню, — сказал Алексей.
Василий взял топорик без всякого рассуждения, стал играть им, изображая в воздухе, как он рубит.
— Как он послушен у меня в руке! — радостно восхищался Василий. Осмотрев его внимательно, удивился. — Да, им ещё никто не пользовался. А вот сейчас попробую.
Василий ударил им по ветви вяза. Она упала на землю.
— Смотри! Какая толстая ветвь и этот небольшой топорик одним слабым ударом поверг её на землю. Здорово!
Алексей ещё раз огляделся вокруг, и на его память пришли картины из сказок, которых ему с братом в детстве читал отец: большая дорога, ночь и на огромном дереве разбойники с топорами. От этого ему стало не по себе.
— Брось топор, брат. Это не к добру — находить ножи и топоры да ещё ночью.
— Нет! Ни за что! Не будь суеверным, братишка. — Василий любовался топориком. – Видно, что это дорогая вещь. Это подарок судьбы!
Они положили на спины свои вязанки хвороста и продолжили путь. Деревья, кустарники, их длинные тени, лежавшие на земле черным покровом и, освещённые луной, поляны изображали причудливые порой жуткие пугающие картины.
— Мне страшно, Василий. Не надо было брать этот топор.
— Ты просто стал бояться темноты. Это с возрастом пройдет. Не бойся, с таким оружием я тебя смогу защитить от любой напасти. — Стараясь успокоить брата, шутил Василий.
На следующий день братья сели за плетение корзин. В этот раз у Василия работа не спорилась: то лоза поломается, то изогнётся не так или корзина получится кривая. Он злился по всякому поводу, брату и матери грубил. Его всё раздражало. Все понимали причину, но никто в слух об этом не говорил. Их оседлала беспросветная бедность. Взаимоотношения с матерью и братом с каждым днём становились хуже. Вернее сказать, он стал относиться к ним хуже.
В последний день сентября за скромным ужином Веру Николаевну сыновья поздравили с именинами. Василий был не в настроении на столько, что не смог сдержаться даже в этот день. Почти сразу после поздравлений сказал:
— Того, что у нас есть, на зиму не хватит. Мы уже вконец обнищали. Нужно что–то делать. Я решил — пойду искать работу. Какой толк, сидеть, сложа руки, и ждать неизвестно чего.
— Василий, — стала возражать мать, — не надо уходить никуда. Давай поговорим с Киреем, плотником, он ещё нам доводится дальний родственник, пусть научит тебя плотницкому делу. Ты смог бы неплохо зарабатывать.
— Нет. Не хочу. Уйду. Завтра уйду, — раздражённо ответил Василий.
Брат, Алексей, сидел, молча, не вмешивался в разговор. Мать, зная упрямый характер сына, была расстроена. Праздничного ужина не получилось.
На следующее утро Василий, взяв кусок хлеба и топорик, ушёл. Ему, возмужавшему молодому человеку с формировавшимся твёрдым характером, стало тесно в родительском доме. Василию нужна была широта и свобода приложения его могучей физической и волевой силе. Мать плакала:
— Плохо ушёл Василий, с какой–то обидой, даже материнского благословения не попросил. Это дурной признак. Когда человек идёт, не зная куда, то его обязательно кто–то ведёт. Похоже — нашего Василия ведёт недобрый дух.
— Алёшенька, хоть ты меня не бросай. Как же я останусь одна, пропаду. Ты, ведь, уже взрослый, работать можешь. Мы с тобой проживём, — сквозь слёзы продолжала Вера Николаевна младшему сыну.
— Мама, успокойся, я буду с тобой. Меня дядя Андрей Комаров, тот, кому мы мельницу продали, звал ему помогать. Обещал хорошо платить.
Но Вера Николаевна не успокаивалась. Она понимала, что решение взрослого сына самому устроить свою жизнь, это нормально. Но при этом материнским сердцем видела, что в его душе свило гнездо желание – разбогатеть любой ценой. С таким багажом в сердце вряд ли он топориком вытешет счастливую жизнь. Василий для неё остался на всю жизнь думой, скорбью и постоянной молитвой о нём.
***
Антонина, молодая девушка, осталась без родителей. Отец не вернулся с гражданской войны. Мать немного не дожила до колхозов. Справляться Антонине с единоличным хозяйством было тяжело. Да и возраст был таков, что пора бы замуж. «Эх, всё бы само–собой разрешилось кабы парень попался хороший работящий» – частенько вертясь перед зеркалом думала девица. Да, конечно было бы хорошо коль её время подошло к замужеству.  Однако вот беда. Она знала всех ребят в округе, но мало из них, кто нравился ей. А те, кому Антонина отдавала предпочтение, не обращали на неё внимание. Её это неприятно удивляло, особенно если соперница была бедней. Видать характером была в тётю, которая ей и внушала: «Ты абы за кого замуж не выходи: у тебя приданое хорошее. С таким–то богатством да за немилого – была тебе охота». Недостаток привлекательности она полагала можно восполнить хорошим приданным. Вот это рассуждение сыграло с ней роковую злую шутку.
Мать незадолго до смерти говорила ей:
– Дочка, выходи за Федюшу из Грачиков. Я помру, одна ведь останешься. Он добрый, работящий, ты ему нравишься, я знаю. У вас бы получилась хорошая семья.
– На кой он мне? Простоват с виду, – ответила Антонина.
– Не такой он плохой, как ты о нём говоришь. Приглядись получше. Ты сама ведь не красавица. Ты же в зеркало глядишься, неужели не видишь себя?!
В зеркало–то она гляделась, но внимание обращала на дорогие серьги, кулон и прочие украшения, которыми ей нравилось обвешиваться и любоваться, при этом ей казалось, что она привлекательна.
– Да ну, маменька, вчерась Дима в мою сторону смотрел, – вертелась около зеркала Антонина.
– Да, да, смотрел… Небось, около тебя стояла Зоя. Слыхала я, что хотят её засватать. Вот он и глядел в твою сторону, только не на тебя. Ребята тоже выбирают, чтоб сердцу была мила. Конечно, бывает, что кто–то женится из–за богатства, но только в таких семьях счастье – редкий гость.
– Маменька, столько хороших ребят в округе, глянешь – и сердце так забьётся, что чуть не выскочит. А ты мне всё про каких–то не таких: то про Федюшу, то про Гену, то ещё про кого–нибудь такого же. Нет, не нужны они мне. Я всё равно добьюсь своего.
– Красавцы–то есть, да не для тебя. Твои чувства, как кони бешеные, растрепят тебя по степи. Чует моё сердце, что ты неправильно хочешь построить свою жизнь. Как бы это плохо не кончилось! Дочь, запомни: богатство в сундуке, а бес на руке.
Так и ушла мать из жизни, ни в чём не убедив дочь.
Большое хозяйство требовало большого труда. Антонина была работящей и справлялась с домашними делами. Однако одной ей было нелегко, и она часто задумывалась о помощнике. К тому же и молодые ребята снились во сне и грезились наяву.
Лето было жарким и засушливым, но Антонине всё–таки удалось вырастить неплохой урожай. Она уложила в двуколку всего понемногу, что выросло в огороде, надела красивое платье и отправилась в станицу на базар. По дороге разоткровенничалась сама с собой: «Продать бы надо. Деньги нужны. Одежду новую справить надо. Так–то оно так, да что себя обманывать. Наверняка там будут Петро, Дима. Ой, а как Дима на гармошке хорошо играет! Да мало ли кто там ещё будет… Вот красавцы–парни, орлы, за кого–нибудь из них замуж бы выйти! А то надысь соседка, тётка Дуняша, Генку навязывала. Он же страшный. Нет, мне таких не надо». Тут она достала маленькое зеркальце и глянула в него. Там показалось молодое загорелое лицо. Оно было покрыто крупными веснушками, как чибисовое яичко. Бровей и ресниц не было видно – всё выгорело на солнце за лето. От этого лицо выглядело плоским, скучным и непривлекательным. Она потрогала золотые серьги со сверкающими на ярком свете камнями, повернула голову вполоборота сначала в одну сторону, потом в другую, облизала тонкие обветренные губы и вслух произнесла:
– А я вовсе не хуже Зойки. Что в ней уж такого особенного!?
Подстегнула кнутом кобылу и, довольная собой, с надеждой на желанную встречу быстрей покатила в станицу.
Приехала, остановилась, разложила товар. Станичная базарная площадь, совсем не маленькая, в этот день была запружена народом. Слышны были разговоры, крики, споры. Какая–то женщина возмущённо кричала вслед несостоявшемуся покупателю:
– Ему моя курица плохо выглядит! Да ты на себя бы поглядел!
Мальчишки сновали между взрослыми: кто развлекался, а кто и норовил пирожок стащить. Виноград и дыни сразу обсели осы. Антонина их не прогоняла: боялась – укусят. Она вытащила зеркальце и стала себя разглядывать, старалась придать лицу улыбчивый приветливый взгляд. Мимо пробегавшие мальчишки остановились и уставились на неё.
– Смотри, как та тётка косоротится перед зеркалом, – один сказал другому и пальцем показал на неё. Они стали передразнивать её, при этом строили рожи и дружно смеялись.
– Что вам надо? Ну–ка кыш! Фулюганы, – Антонина стала их прогонять.
– Тётя, почём ос продаёшь? – крикнули они и, смеясь, побежали дальше.
Люди начали подходить к ней, рассматривать товар и спрашивать цены. Некоторые отходили, некоторые что–то брали. «Ой, Господи!» – Антонина вздрогнула, внутри у неё всё оборвалось, обомлела, её загорелое лицо заполыхало огнём волнения.
– Здравствуй, Антонина, – к ней подошёл Петро.
– Здравствуй, Петро.
– Почём дыни продаёшь?
– По рублю за штуку, – явно занижая цену, ответила Антонина.
Мимо проходивший мужчина, случайно услышав это, обратился к торговке:
– Дай мне.
– Рука в земле. Иди в Кубань и руку побань, – недовольно ответила Антонина.
Потом добавила:
– Исаич, ступай отседа, Христа ради, не мешайся, дай с человеком поговорить.
– Ишь, какая!? На белендрясы  горазда, – с этими словами Исаич исчез в базарной толпе.
– Что так дёшево продаёшь? – спросил Петро.
– Это только для тебя так дёшево.
Волнение охватило Антонину так сильно, что она уже не владела собой.
– А то бери всё даром, и вожжи, и кнут.
– У меня Зоя есть, на ней скоро женюсь.
Петро ничего не взял, равнодушно развернулся и ушёл.
«Я ему открылась, но ни я, и ничего моего ему не нужно», – ей стало обидно, и слёзы потекли ручьями. Антонина нашла в себе силы, успокоилась, удачно отбазарилась и уж было собралась уезжать, как до неё стали доноситься обрывки разговора двух женщин: «К Федосе ходят люди, гадают, привораживают». Про Федосю в Грачиках ей было известно и раньше, но теперь будто что–то кольнуло в сердце. На обратной дороге, будто в шутку, подумала: «Заехать бы сейчас к ней, интересно, что она скажет? Ах, нет, не верю я в это, да и грех».
Однако мысль о посещении ворожеи стала неотвязно крутиться в голове у Антонины. Сон превратился в беспокойную дрему: то ей являлась неприятная старуха; то молодой красавец, от ласк которого испытывала необыкновенное счастье; то что–то неясное, но столь ужасное, от чего с криком вскакивала с кровати и долго не могла успокоиться. Днем она услаждалась воспоминаниями милого образа из сновидения, чувствовала: он захватил ее сердце. Антонину стали терзать сердечные муки: «Страшная сила – любовь моя. Но кого люблю? Его почти не вижу, он будто в густом тумане. И манит меня, а я приблизиться не могу». Покой и надежду душе молодой девицы, сгораемой в пламени чувственной страсти, давала только одна мысль: съездить в Грачики. При этой мысли она не вспоминала, зачем туда ехать. Так это дело казалось ей более безобидным. Некоторое время Антонина ещё сомневалась в своём решении, но все сомнения приводили только к одному. И не было у неё сил отказаться от задуманного. Помысел вошел в душу и прочно овладел ею. Истерзанная сердечными страданиями, Антонина, в конце концов, решилась. «Хоть и грех это, но все–таки поеду. Сил нет переносить эти муки. Господи! Хоть бы на часочек да цветочек», – решила Антонина. В один из дней под вечер запрягла в двуколку быстроногую кобылу и рысью покатила.
Уже почти стемнело, когда Антонина подъехала ко двору ворожеи. Она уже поднялась по ступенькам на крылечко, как её остановила внезапно пришедшая мысль: «Не делай этого!» Но она отмахнулась от предупреждения и три раза постучала в дверь. Через короткое время появилась дурно пахнущая, неряшливого вида старуха. Не дав посетительнице сказать ни слова, она заговорила первой:
– Давно тебя, миленькая, жду, давно. Что? Хочешь молодого здорового красавца? – с нахальной улыбкой, похожей на страшную гримасу, от которой Антонине стало немного дурно, потешилась над ней Федося.
Антонина положила на стол узелок – свернутые деньги, перевязанные чистым носовым платком. Федося сосредоточенно нахмурилась, взяла узелок, помяла его в руке. Вероятно, определила, что денег достаточно, и продолжила разговор:
– Вижу, сильно хочешь, давно хочешь, измаялась вся.
Потом напустила на себя важный вид, заговорила серьезно и снисходительно:
– Ну, ладно, будет тебе, как ты хочешь. Сделай в точности все, как я тебе скажу. За вашим хутором в направлении высокого кургана, не доходя до займища , в песчаной балке есть большой куст боярышника. Сейчас его плоды как раз поспели: кроваво–красные. Возьми, – Федося подала ей кубышку, – собери сюда ягоды с того куста. Как соберешь до полна, так и приходи. Теперь ступай восвояси.
За все время Антонина не проронила ни слова, взяла кубышку и отправилась домой, терзаясь нахлынувшими сомнениями: то ли верить Федосе, то ли нет; то ли она сама хочет этого, то ли уже нет, ведь на такой грех решилась. Однако жребий был брошен.
****
Жизнь в небольшом хуторе всегда на виду, отлажена и однообразна, и если кто–то из хуторян сделает что–нибудь необычное, то это будет замечено другими обязательно.
На следующий день Виктор, пожилой мужчина, сосед Антонины ездил за лозою для плетения корзин, а вернувшись, с некоторым удивлением сообщил жене:
— Ехал я обратно из займища и видел, как Антонина в песчаной балке собирала боярышник.
— Ты, дед, не обознался? — не поверила ему бабка. — У нее в конце огорода около перелаза свой куст боярышника растет, и то она никогда его не обирала.
Но дед настаивал на своём:
— Хоть дорога проходит немного в стороне от куста, но я разглядел — это была она, и двуколка ее.
Тетка Дуняша недоумевала:
— Не ндравится мне все это: где–то боярышник собирала, будто бы своего нет, ездила по ночам куда–то, будто бы дня ей не хватило. Задумала она что–то. – Строила догадки соседка.
Зазвенело бутылачное стекло. Послышалось: буль, буль.
– Ты опять за своё. Голова от тебя болит, – бабушка стала укорять деда.
– Я только две капли. Я не пью, я лечусь, – в ответ пошутил дед.
Жили они вместе долго и не скучно.
Следующим вечером около калитки Федоси остановилась та же двуколка. Хозяйка была в огороде. Завидев посетительницу, вышла ей навстречу.
– Ну, что? Принесла? – ворожея посмотрела, потрогала ягоды. – Да, хороши, самые подходящие к твоему делу: кроваво–красные. – И глядя прямо в глаза, со злорадной улыбкой добавила: – Оставайся здесь, я скоро вернусь.
Федося пошла в дом, плотно прикрыв за собой дверь. Антонина осталась стоять у порога, в голове роились мысли: «Чудн; как–то, когда она улыбается, мне страшно становится, а когда сердито смотрит, мне смешно». Потом мысль перешла на другое: «Может быть, это все ерунда, пустая затея и не надо было к ней приходить. Но люди говорят: она может многое, сильная шептуха. Грех это, знаю – грех. Что ж мне делать?! Измучилась одна. Вон, другие девчата дружат с такими видными ребятами, сильными, веселыми и замуж за них выходят, а надо мной тихонько посмеиваются. Они хоть и делают это заглазно, но я все равно знаю – обидно до слез. Хочу молодого, здорового, красивого, такого, чтоб все девчата в округе позавидовали». Ее размышления прервал скрип открывающихся дверей. Вышла Федося, в руке у нее была та же кубышка.
– Будет тебе в точности такой, какого хочешь, а может, даже и лучше.
С этими словами вернула Антонине заветные плоды и продолжала:
– Пройди по всем дорогам, которые ведут в ваш хутор, и бросай по одной ягодке до самого своего дома. Он сам найдет тебя. Долго ждать не придется.
Антонина взяла кубышку, душа ее затрепетала от предвкушения: неужели сбудется то, о чем всю жизнь мечтала, грезила и днями, и бессонными ночами. Исполненная радостных надежд, она возвратилась домой.
Прошло несколько дней. «Что–то никого нет. Вроде бы сделала всё, как велела ворожея. Наверное, соврала старая обманщица, я и раньше–то в такое не верила, а теперь и вовсе ни за что не поверю. Зима не за горами. Пора бы на мельницу ехать, муку молоть. Да мешки с зерном и мукой ворочать самой тяжело». Антонина была коренастая, сильная, но всё–таки ей было тяжело одной справляться с деревенским заботами. Однако день уж подошёл к концу, и Антонина засобиралась разогревать ужин.
***
Василий шёл вдоль Дона по хуторам в поиске своей доли. Но нигде его не приглашали на работу. Это огорчало его. Но было и некоторое утешение: всю дорогу на синеве чистого небо Василий видел чёрного ворона. Птица словно на забаву ему то поднималась в высь, то опускалась низко, то кружила над ним. Когда дорога раздваивалась, и Василий думал, по какой идти дальше, ворон опускался на одну из дорог и подпускал его близко. Тогда Василий начал приглядываться и заметил: перед вороном лежал красный плод боярышника. Ворон хватал ягоду и взмывал вверх. «Чудно как–то. Ворон со мной играет что ли? И что это он за мной летит?» – думал Василий. Но он даже не мог предположить обратного, что не ворон за ним летит, а он, настолько по–ребячески увлёкшись этой игрой, сам за ним идёт.
Однако тёплый ласковый сентябрьский день оканчивался, и наступала холодная сырая ночь. «Уж коль не нашёл работу, так хотя бы где–нибудь устроиться на ночлег. Ворон уже устроился: что–то его не видать», – расстроенный неудачей подумал Василий. Впереди на высоком крутом берегу Дона в лучах заходящего солнца он увидел очертание  хутора. В хуторе была одна длинная улица в два посада. Василий, облаянный всеми хуторскими собаками, прошёл почти всю улицу, но никого не увидел. В окнах куреней, флигелей и хат тускло светились зажжённые лампады и керосиновые лампы, но во дворах уже никого не было, только изредка можно было слышать, как кто–то на засов запирал дверь изнутри. Хутор начинал засыпать. Только в предпоследней усадьбе во дворе он увидел молодую женщину и, обратившись, к ней спросил:
– Хозяйка, помощник нужен?
***
Перед Антониной предстал молодой человек лет девятнадцати. Он был немного выше среднего роста, стройный, с густыми русыми волосами, с большими голубыми глазами. Его ещё ни разу не бритые усики и бородка блестели будто шёлковые. Во взгляде и голосе можно угадать волевой характер. Все его движения подчёркивали ловкость, силу и уверенность.
Антонина вздрогнула, внутри у нее все оборвалось. У калитки стоял бравый молодой красавец. «Это даже больше, чем я хотела. За такого не пожалела бы отдать ворожее больше денег», – мелькнуло у неё в голове.
– Сгодился бы, дел много.
Так Василий остался жить у Антонины. Она поселила его в отдельной комнате, но так продолжалось недолго. Молодая хозяйка, впадая в чувственную истому, стала размышлять: «Чего уж тут стыдиться, коль милый рядом, протяни руку, и вот он». И вскоре он перелёг в горницу на широкую кровать с мягкой периной, и она была рядом, грелась около него. Утром первой вставала хозяйка и молилась перед иконами. Обычно в это время Василий уже не спал, но ещё и не бодрствовал. Однажды, слыша слова молитвы: «хлеб наш насущный даждь нам днесь», подумал: «Когда был голоден и есть было нечего, тогда душа принимала эти слова совсем по–другому. Сытое брюхо к вере глухо», потом прикрыл глаза, зевнул и утонул в сладкой дрёме как их домашний кот Васька. Антонина, окончив утреннее правило, села на край кровати и, зная, что он не спит, серьёзным тоном сказала:
– Давно не была в церкви. Надо бы исповедаться и причаститься.
На это Василий, приоткрыв глаза, пошутил:
– Ты по вечерам грешишь, а по утрам каешься. Смотри, а то тебе батюшка скажет: «Не подходи к Чаше, блудница вавилонская».
– Тебе всё шутки, а я переживаю, что мы живём незаконно.
Начался разговор, который разогнал дремоту Василия. Для него это не стало неожиданностью. Он сам не один раз задавал себе вопрос: «Что дальше? Надо ли жениться или не надо? Страсть у неё может угаснуть, тогда придётся уходить, а уходить некуда».
Он сделал ей предложение. Её это очень обрадовало. Через месяц в доме Антонины был праздник: горница была полна гостей, стол ломился от разносолов, после каждого тоста кричали: «горько, совет да любовь» и прочее, как принято на свадьбах. Она была счастлива, её мечта сбылась, для неё брак был по любви, а Василий просто притулился примаком к тёплому месту. Вначале всё его вполне устраивало. Наконец он получил то, чего давно хотел: наелся, отоспался на мягких перинах и подушках, наублажался молодой женой.
Со стороны казалось, что это была очень счастливая пара.
«Антонине–то как повезло с мужем, дождалась своего счастья, не родись красивой, а родись счастливой», — говорили на хуторе.
А тётка Дуняша заметила, сказав мужу:
– Антонина ходит по двору песни напевает. Раньше бывала смурная, ругачая. Теперь получила от жизни что хотела.
***
Окончилась осень, прошла зима, промелькнула весна. Наступила середина лета: самое время базаров и воскресных ярмарок. Антонина посылала мужа продавать то, что к этому времени выросло и созрело у них на приусадебном хозяйстве, да и сверх того яйца и молоко, а еще вяленую рыбу и раков, отловленных Василием в Дону. Торговля шла бойко, и супруги были довольны хорошей прибылью. Казалось, наладилась счастливая жизнь. Но счастье оказалось призрачным.
На ярмарках всегда было много народу. Среди них были молодые люди как по торговому делу, так и просто: нарядившись в хорошие одежды, они встречались с друзьями и развлекались. Однако в базарной толчее были и те, кто промышлял воровским делом. Василий однажды в этом убедился, а было так.
По базару громко с визгом прокатился душу раздирающий крик:
– Да отдайте хоть половину! –¬ Потом послышался безутешное рыдание женщины.
Базарный гомон стих, потом вновь возобновился с ещё большей силой, и из него можно было разобрать, что какая–то женщина всю зиму вязала пуховые шали, продала их, а деньги у неё вытащили. Стоявшая напротив Василия торговка потрогала грудь и со словами: «Слава Тебе, Господи!» перекрестилась. Видать, убедилась, что деньги на месте. Потом, печально вздохнув, сама себе сказала: «Ой, миленькая, да, кто ж тебе отдаст?! Теперь этот воришка уж десятые двери грызёт »
На Василия заглядывались молодые девушки. Ему особенно нравилось, когда какая–нибудь красавица стрельнёт на него глазками и, улыбаясь стыдливо убежит. В один из базарных дней Василий обратил внимание на стройную девичью фигуру. Молодая женщина стояла у прилавка напротив и, накинув разноцветный платочек, смотрелась в зеркало. Торговка нахваливала и девицу, и свой товар:
– Ах, красавица, как же этот платочек тебе идёт! Ты в нём как царица.
Василий подумал: «Жаль стоит спиной, лица не вижу». Девица поворачивала голову вполуоборот то вправо, то влево, разглядывая себя: каково ей в этом платочке. Тут торговка в шутку сказала:
– Долго в зеркало глядишься. Как бы суженого ни увидела…
В этот момент девица повернула зеркало и стала перед ним так, что увидела в нём молодого парня. От неожиданности она вздрогнула, но поняла, что это всего лишь отражение. Девушка обернулась – парень смотрел на неё внимательным взглядом и улыбался. «Всего лишь отражение», – зажгло её изнутри, она вся заполыхала, застеснялась и быстро убежала.
– Эх, спугнул покупательницу, – глядя на Василия, с досадой сказала торговка.
– Ничего, это дело поправимо, – Василий купил у неё тот платочек и, бережно свернув, положил в карман.
После этого случая та девушка с толстой русой косой и голубыми глазами стала появляться перед его мысленным взором. Василий при этом испытывал особую радость доселе ему не известную. Её образ появлялся, как казалось Василию сам по себе, будто она поселилась в его сердце и приходила к нему из каких–то глубин его души — оттуда, где сладко ныло. Её лучезарная улыбка с ямочками на щеках, стройность фигуры и нега в движеньях пленили его. Он наслаждался этими воспоминаниями. «У Антонины в ушах были бриллианты, а эта девушка сама бриллиант» – подумал Василий.
Ему хотелось её увидеть снова. Когда в другой раз Василий ехал в станицу по обычным делам, он уже горел желанием увидеть эту девушку. И это желание было столь велико, что оно стало главной целью его поездки в станицу. Однако, к его огорчению, за весь день она так и не появилась. Отбазарившись, перед самым отъездом домой он пошёл на почту выполнить просьбу Антонины: отправить письмо её тётке. И там он увидел ту самую девушку, она о чём–то поговорила с работницей почты и направилась к выходу. Василий опустил письмо в ящик и поспешил за ней. На улице, поравнявшись с ней, он набрался смелости и предложил:
– Нам по пути. Я мог бы подвезти.
Испугавшись и едва бросив на него взгляд, она ответила:
– Ещё чего. Очень нужно. Люди увидят и что скажут?!
– Меня зовут Василий, а тебя как?
– Я тороплюсь, мне некогда разговаривать, – стала отговариваться девушка.
У Василия разгорался костёр первой любви. Он не имел опыта знакомиться с девушками, он лишь чувствовал, что его к ней тянет, и шёл напролом, но в то же время его чувства подсказывали: нужно бережно относиться и бояться обидеть девушку, которая вызывает блаженный трепет его души. Василий решил оставить продолжение разговора на другой раз. Однако встреча принесла ему радость: всё–таки он видел её, она мельком взглянула на него, несколько слов сказала ему.
Бывая часто на ярмарках, он видел и не один раз почти всех ребят и девушек со всей округи, с некоторыми даже подружился. От них Василий без труда узнал, что красавицу зовут Катерина и живёт она в хуторе Сибирьки. До этого он видел её раз в несколько дней, теперь горел желанием видеть Катерину каждый день. Ради этого он стал ездить в Сибирьки каждый день, и, проезжая мимо куреня Катерины, притормаживал и внимательно смотрел в надежде увидеть её. Потом возвращался по той же улице (другой в хуторе и не было). Бывало, он видел её дважды, а бывало и ни разу, такой день он считал прожитым зря.
Ездить по хутору туда–сюда и остаться незамеченным невозможно. Однажды, проезжая мимо, Василий остановил двуколку, будто бы поправить сбрую. Глянул на калитку, а там уж стоит её брат, прыщеватый юноша лет шестнадцати.
– Ты чё тут заладил ездить? Другой дороги тебе нет?!– ревниво и нагловато сказал юноша.
– Да, другой нету, – в ответ заметил Василий.
– Ишь, повадился! – не унимался парень. – А то, гляди, мы тебя как–нибудь встретим и хорошенько отделаем вязовыми палками.
Василий подумал: «Мы – это он со своими дружками. Эта банда юнцов не пошутит. Месяц назад больно отдубасили одного мужика, хотя было за что. Мужик–то здоровый был, всё похвалялся, что любого завалит. Надо что–то придумать». Василий взглянул на паренька. Он был аккуратно одет, а вот обут  был в уже изрядно поношенные брезентовые чувяки.
– Слыш–ка, тебя как зовут?
– Ну, Вовка. А чё?
– Меня Василий. Поди сюда, скажу что–то.
– Да знаю. Про сестру Катьку будешь спрашивать. Я видел, как ты на базаре глаза на неё пялил, а потом тут зачастил ездить. Ишь, ухажер нашёлся.
– Ну, нет, – Василий пронукал так, что было ясно: всё из–за неё, но говорить он будет не о ней.
Юноша вышел из калитки и направился к Василию.
– Вова, – обратился он к юноше таким тоном, будто он ему лучший друг и знает его давно, – я хочу, чтобы мы были друзьями. Мне надо, чтоб кто–нибудь помог на сенокосе. Ты сможешь заработать на новые сапоги. Как, идёт?
Вовка посмотрел на свои ноги, пошевелил большими пальцами. Они стали не просто выглядывать из чувяк, а вывалились наружу. Чувствуя дружелюбный тон Василия и заманчивое предложение, он заколебался, его отношение уже было не грубым и недоверчивым, но и дружелюбие ещё не появилось. Парень вздохнул, задумался.
– Надо у папки спроситься.
На следующий день Василий подъехал к заветному к дому. Навстречу вышла молодая девушка. «Вот и она», – подумал Василий, и сердце радостно заколотилось.
– Здравствуй, Катерина.
– Здравствуй, – Катерина смутилась.
– Где Вова? Мы с ним собрались на сенокос. Я просил его помочь, и твой папа согласился.
Катерина стрельнула на Василия взглядом и убежала в дом. Через короткое время появился её брат, быстро вскочил в двуколку:
– Давай вон через ту балку поедем. Она глубокая, когда в неё спускаешься, настолько быстро мчишься, что дух захватывает. Люблю быстро ездить, – улыбаясь юноша показал рукой туда, где хотел бы прокатиться с ветерком.
Василий не стал возражать. Он хотел сблизиться с братом своей возлюбленной и потому позволял ему всё.
Весь день Василий ходил под впечатлением мимолётной встречи с Катериной. Он был не просто рад, он был пьян от счастья. Мысли были только о ней: «Хороша девчонка, молоденькая, стройная, красивая; как она мило смущается, цветочек лазоревый. Я ей приглянулся. Буду смелей. Она моя! Не упущу её». Его счастье было написано у него на лице.
– Что это ты такой довольный сегодня? – спросил Вова.
– Ах, Вова, какая же нынче степь душистая! – с радостью вдыхая степной воздух, ответил Василий.
– Это пряная полынь да мятный чабрец.
Познакомившись с братом Катерины, Василий имел возможность ближе подойти к ней. В один из дней Василий и Катерина остались наедине. Он вытащил из кармана платочек и накинул на неё.
– Это тот, заветный, который нас познакомил.
– Уже люди стали за глаза поговаривать, что связалась с женатым, – печально вздохнув и мило глядя, ответила она.
– Я люблю тебя, – глядя ей в глаза, сказал он и попытался обнять.
Катерина поняла, что, пустив его в своё сердце глубоко, она поступила опрометчиво. Он женат. Будущего у них нет.
– У тебя есть жена. Мы не должны больше видеться.
Она нашла в себе силы развернуться и уйти.
Василий остался с разбитыми чувствами, не веря в то, что потерял Катерину.
***
Антонина почувствовала неладное, уже тогда, когда Василий еще только приметил Катерину. Вначале никаких видимых изменений за Василием не наблюдалось и всё было как прежде, но Антонина стала частенько задумываться: «Что–то не так. Бывало, смотрел на меня ласково с улыбкой, а теперь лицо в сторону воротит. А уж если глянет, то пустыми глазами». Такие размышления печалили и раздражали Антонину, и часто выливались наружу придирками, порой несправедливыми упрёками. Василий раньше был хотя и равнодушен, но вежлив, а теперь стал груб и невнимателен. Жена представлялась ему источником неприятностей. Вскоре Василий, ложась спать, начал отворачиваться к стенке, и, как заметила Антонина, долго не мог заснуть: тяжело вздыхал да переворачивался с боку на бок. Антонина молчала, но, когда дело дошло до того, что он перелёг на кровать в другую комнату, не смогла глядеть на сердечные муки мужа. Она поняла, что у него кто–то появился. Антонина не сумела построить правильный разговор. Она, оскорблённая до глубины души изменой мужа, желая излить горечь, как–то утром устроила скандал.
– Что? Другую бабу себе нашёл? Я тебе плохая стала? Пришёл ко мне голодный, разутый, раздетый. Приютила тебя, – её гневный крик стал переходить в рыдания. – Я ж тебя хозяином сделала. Я с тебя пылинки сдувала, а ты со мной так по–предательски поступил.
– Но я тебя и такого люблю! – она кинулась к нему, желая обнять.
– Да я–то тебя не люблю! Отстань! – Василий оттолкнул её.
Антонина упала на кровать лицом в подушку и горько заплакала.
Она была заботливой, но этого недостаточно. Василий воспринимал ее так, будто эту заботу проявляла мать, сестра или тётя. Не было той таинственной духовной связи, которая соединяет мужа и жену. Не было той любви, которая делает из двух человек одну пару. Василий сам хотел с Катерины пылинки сдувать, сам хотел о ней заботиться и беречь. И это то, что было бы для него блаженством. Он сердцем чувствовал, что Катерина душой тянется к нему, и что он от неё не откажется. Но что делать дальше? Василий не мог найти решения. В самом деле, что ему было делать? Не уходить же опять на улицу. Помолчав немного, он подошел к жене и сказал:
– Ладно. Перебранились и будет. Надо успокаиваться.
Конечно, они успокоились так, что открытой ссоры не происходило, но отношения были уже другими. Между ними как супругами произошёл непреодолимый разрыв. Но внешне они ничем не выказывали своего разлада. Как говорится: не выносили сор из избы. Только тётка Дуняша заметила что–то неладное и сказала деду:
– Что–то соседка, Антонина, перестала песни петь. Вчерась на крылечке сидела понурая.
***
Время шло своим чередом: двор, огород, сад, корова, куры и прочее наполняли дни деревенскими заботами. Бывая в станице, Василий виделся с Катериной, и они даже коротко разговаривали. Катерина при этом сдерживала себя от выражения чувств, и Василий это замечал. В разговоре он просил её: «Не убегай от меня, дай хоть из далека посмотреть на тебя». После таких встреч он мог думать только о том, как найти выход из этого сложного положения. Ему припоминались деревенские разговоры о том, как в степи кто–то замерз зимой или умер от жажды и солнечного удара летом, зайдя в степь слишком далеко. И Василий думал: «Если бы так произошло с Антониной, я бы огорчился, но ничего изменить было бы нельзя». Потом он почувствовал, что ему этого хочется. «Случись это – и в моей жизни открылась бы дорога к счастью», – часто вертелось у него в голове. Однако дни шли, а ничего похожего не происходило и ничто не предвещало такого случая. Василий стал ненавидеть жену, думал, как от нее избавиться.
Однажды Василий случайно услышал разговор соседки Дуняши и Антонины. Разговор был через плетень и достаточно громким.
— Антонина, как твоя тетка Пелагия? Жива, здорова?
— Собираюсь поехать навестить ее. С делами уж почти управились, осталось только дров привезти.
— До Пелагии не сказать, что близко. Ты езжай так, чтобы засветло добраться. Народ–то в степи всякий шатается, — посоветовала тетка Дуняша.
В то время можно было встретить в степи одичавших, беглых или промышлявших разбоем людей. Нередко можно было слышать, что кого–то убили, или ограбили, или кто–то бесследно исчез.
— Кобылка у меня быстроногая. Я до зари встану и на двуколке к вечеру успею, — сказала Антонина.
— Передай Пелагии от меня поклон и поздравление с именинами.
— Спаси Христос, тетка Дуняша.
Несколькими днями раньше был об этом разговор, но тогда Василий не проявил к нему интерес – воспринял будто это не его дело и пусть катит куда хочет. Но в этот раз у него в голове будто что–то зашевелилось. Стали приходить разные мысли. Все они лезли в голову одновременно, мешая друг другу. Василию казалось, будто его окружила некая толпа советчиков. Постепенно из этого буйства мысли стала проявляться главная – вот бы уехала и никогда бы не возвратилась, сгинула бы в степи. Это желание проникло глубоко в сердце и овладело его душой. Он начал строить преступный план.
***

***
Прошло несколько дней. Тетка Дуняша подошла к калитке и окликнула:
— Василий, позови Антонину. Хочу у нее попросить закваску для молока, моя что–то деду нендравится, наверное, старая, надо сменить.
— Её нету, к родне уехала, уж третий день пошел, как гостюет.
— То–то её и не видно.
Тетка Дуняша повернулась и пошла домой, при этом мелькнула непонятная тень сомнения. Прошло еще несколько дней, но Антонина не возвращалась. Василий забеспокоился, да и хуторяне между собой стали говорить: Антонина уехала к тетке Пелагии, времени прошло немало, а до сих пор не вернулась.
Василий решил поехать на поиски. Договорился с мужиком, запряг дрожки, и вдвоем поехали. Вернулись на следующий день. Хуторяне с ужасом узнали, что Антонина до тетки не доехала. Куда делась? Участковый милиционер начал проводить дознание. В станице нашлись муж и жена, они ехали с поля неделю назад и видели небольшой табор цыган. Среди цыганских бричек, тарантасов и повозок они видели двуколку, очень похожую на ту, которая была у Антонины. Ни у кого не осталось сомнений: цыгане в степи встретили одинокую женщину, ограбили и убили. Василий был безутешен. Так казалось хуторянам, но только не тётке Дуняше.
Как–то раз тётка Дуняша подошла к окну со скорбью и продолжительно смотрела. Бывало, она часто в соседнем дворе видела Антонину. Однако теперь только один Василий ходил по двору и что-то делал по хозяйству. «Господи помилуй», – прошептала бабушка и перекрестилась. Потом зашторила окно белой батистовой занавеской и с печальным взглядом села за стол напротив деда. Он  грустно сказал ей:
 – Ты, вот что. Помалкивай, а то и тебя цыгане украдут, – и тяжело вздохнул.
***
Прошла тоскливая зима. Наступила хлопотливая весна. Пошли своей чередой весенние работы: пахата, посев, посадки на огородах и прочее. А в конце весны на сенокосах уже ждали косарей молодые сочные травы. Но не смотря на обилие работ и то, что каждую из них нужно сделать точно в своё время, по воскресным дням большинство людей были на базаре и в станичной церкви. На базаре всегда много людей. Кто продавал, кто покупал, а кто пришёл себя показать да на других посмотреть. Молодежь со всей округи собиралась там просто для развлеченья.
Василий подружился с Вовкой, и ему уже ненужно было нарочно ездить мимо дома Катерины и выглядывать, в надежде увидеть свою возлюбленную. Он стал часто их посещать, старался им в чём–то помочь. Отец Катерины отзывался о нём самыми лучшими словами: хозяин, красавец, орёл и прочее. Её матери он тоже нравился, и она всегда радушно его принимала. Родители видели в нём хорошую пару для своей дочери. Ничто не препятствовало браку вдовцу Василию и Катерине. Он сделал ей предложение, она согласилась. Их обвенчали в станичной церкви. Сыграли пышную. Катерина была четвертым ребенком в семье. Родители были рады, что хорошо пристроили дочь. Молодые зажили счастливо, но не долго.

***

Как–то в один из холодных осенних дней Василий сказал молодой жене:
— Надо ехать за дровами, того гляди, выпадет первый снег.
На следующий день рано утром Василий запряг пару лошадей, взял веревки, топор и прочие снаряжения. Катерина собрала стряпню в горшки, уложила в корзину, и они отправились в путь.
Хутор располагался на взгорье и примыкал к реке высоким крутым глинистым яром. Наверное, поэтому он и назывался Крутой. В двух километрах от хутора, в низине, располагалось займище — пойма реки, заливные луга с плодородными землями, которые перемежались балками, буйной растительностью и множеством огромных верб, тополей и вязов.
Пустая телега катилась быстро. Показались первые деревья. Углубившись в лес, стали искать большие сухие ветви. Сначала их напилили, потом обрубили, затем подъезжали на телеге к каждому месту, грузили, тщательно укладывая каждый сук. Когда окончили грузить, солнце уже катилось к закату.
Обратная дорога Катерине показалась вечностью. Лошади шли медленно, вероятно, воз был для них нелегким. При каждом крутом подъеме из балки Катерине и Василию, усталым, отягчённым дремотой, приходилось слезать с воза. Но вот уже займище позади, телега медленно и спокойно катилась по ровной степи. Небо очистилось, и лунный свет освещал путь. Василий размышлял: – «Привезём дров, и к зиме будет всё готово. Ни в чём нужды не будет. Ешь, пей да веселись. Живи и радуйся». На его лице появилась улыбка. Он был доволен. Катерина сидела рядом с ним, привалившись к нему. От неё исходило тепло, которое согревало не только бок, но и как–то по–иному проходило в сердце, от чего он испытывал нежность к своей жене. Василий был счастлив. 
В ту осеннюю пору урожай бывает уже собран с бахчей, и на них помимо редкого бурьяна остается перекати–поле. Эти большие шарообразные легкие кусты от дуновения сильного ветра срывались с подгнивших корней и катились по степи, куда ветер гнал. Ночью при лунном свете они бывают заметны на большом расстоянии. Подул осенний холодный ветер, степь завыла и застонала. Василий поднял опущенную от дремоты голову, посмотрел в сторону и увидел – к ним приближалось, гонимое ветром, перекати–поле.
— Свидетель катится, — тихо сорвалось с уст Василия.
Катерина в лунном свете ясно заметила – недалеко от них перекати–поле. Порыв ветра подхватил, и оно вскоре исчезло в ночной мгле. Катерине показалось, что этот круглый сухой куст догнал их, некоторое время катился рядом с ними, и, удостоверившись, что его заметили, под стон и вой ветра исчез – то ли закатился в буерак, то ли был потерян из виду. «Свидетель... Как странно. О чем это он?! Что мог видеть или слышать этот сухой бурьян?» — подумала Катерина. Она слышала, что в прошлом году в эту пору пропала первая жена Василия. Говорили, что ее убили цыгане. От этих размышлений ей стало страшно. Катерина заворочалась, заежилась.
— Ну, ты что, Катерина? — спросил Василий.
— Холодно мне, да и спать хочу.
— Потерпи немного, теперь не так уж далеко осталось, да и дорога лучше.
В ту ночь Катерина спала плохо. В голове снова и снова звучало произнесенное Василием слово «свидетель», катящееся перекати–поле и жалобный стон ветра. На следующий день с утра разгрузили дрова.
— Мне нужно съездить в станицу по делам, — сказал Василий.
— Я хочу к родителям, по своим соскучилась. Все равно тебя дома не будет, завез бы меня к ним, ведь почти по пути, — попросила его жена.
— Хорошо, а на обратном пути заеду за тобой.
Все обрадовались приезду Катерины: и родители, и братья, и сестры. А у Катерины для всех нашлись подарки. Встреча для нее была настолько радостной, что поначалу она забыла о своих страхах и в полной мере наслаждалась встречей с близкими людьми. Потом, оставшись наедине с отцом и матерью, рассказала о том, что произошло накануне, и добавила:
— Я как вспомню про это, так страшно делается.
Ее рассказ не на шутку встревожил родителей. Некоторое время они сидели молча и смотрели на дочь с озадаченным и испуганным видом.
— Все это не так просто. Ты же знаешь, что в прошлом году пропала его первая жена, — сказал отец.
— Да тут во всей округе люди знают про это! — вставила мать.
— Погоди ты, не встревай, — сказал отец. — Дочь, ты виду не подавай. Пусть он не догадывается, что ты чем–то обеспокоена, а я завтра, а то может быть и сегодня, схожу куда надо и поговорю.
Так и решили. Катерине на душе стало немного легче. Все выяснится, и все будет хорошо. Этим она старалась себя успокоить.
Прошло три дня. Василий и Катерина только что позавтракали и вышли во двор заниматься хозяйством. В это время подъехал на дрожках Матвей, дюжий мужик. Он работал у Степана Фетисова, местного участкового милиционера, выполнял различные его поручения.
— Садись, Василий, поехали в станицу, — громко сказал Матвей.
— Это зачем еще? — спросила Катерина.
— Ты слыхала, что у Грипки Артомоновой на делянке выкопали весь картофель?
— Я–то тут причем? Это же Мишка Киселев, вроде бы так люди говорили, — возмущенно возразил Василий.
— Мишка повернул дело на тебя.
— Брешет он как куцый кобель! — негодовал Василий.
— Он сказал, что ты в старом русле реки спрятал.
— Да ты поезжай и посмотри, есть ли что там.
— Что смотреть? Он сказал, что три дня назад оттуда все перевез.
— Три дня назад Василий ездил в станицу, по пути завозил меня к отцу и обратно за мной заезжал. Это все видели на хуторе, — сказала Катерина.
— Я ни на чем не настаиваю, только вот это нужно сказать и занести в протокол. Так что, Василий, садись, поехали.
Ничего не поделаешь. Василий сел на дрожки, и они поехали по степной дороге в станицу. Катерина стояла и сквозь пыльную дымку еще долго могла видеть удаляющуюся повозку и Василия на ней. Тревожное предчувствие овладело ею.
***
— Так куда делся Грипкин картофель? Что же старуха будет есть зимой? — начал допрос участковый Степан Фетисов.
Василий стал обстоятельно отвечать на все вопросы, приводить доводы и оправдания. Степан все выслушал, никаких уточняющих вопросов не задал. Ответы Василия его полностью удовлетворили, и дознание быстро подошло к концу. Выяснилась полная непричастность Василия к краже. Степан что–то писал, потом поставил жирную точку, дал подписать допрошенному и отложил бумаги в сторону. Василий вздохнул с облегчением. «Наконец–то все закончилось», — подумал он. Степан тяжело вздохнул, немного помедлил, посмотрел на Василия и спросил:
— Теперь расскажи, чему было свидетелем перекати–поле.
Василий вздрогнул. Такого вопроса он не ожидал...

***
В конце октября они поехали в займище за дровами. Возвращались вечером, уже было темно. Ветер гнал по небу темные рваные тучи. Временами появлялась луна, и тогда степь далеко освещалась бледным светом. Телега с возом уже покидала займище, осталось пересечь последнюю балку. И тут Василий поехал не по дороге, а свернул немного в сторону, туда, где виднелся большой куст боярышника.
— Что это ты туда поехал? — спросила Антонина.
— Там косогор поменьше. Лошади совсем что–то плохо тянут, — ответил Василий.
— Косогор–то меньше, но там песок, телега увязнет. Не было бы песка, так там бы дорогу проделали, — возразила Антонина.
— Ничего, проедем, выберем путь, где песка меньше, — отрывисто, с раздражением ответил Василий.
Подъехали, скатились вниз балки, телега остановилась недалеко от куста боярышника.
— Вот, я же говорила, что здесь песок, увязнем, — с упреком сказала Антонина.
Она не заметила, что Василий слегка натянул вожжи. Лошади сразу остановились.
— Слазь! — жестко сказал он.
Антонина подумала: – «Василий очень устал, вот и злой. Да и самой уже надоело слезать с воза перед каждой балкой, домой бы скорей». Антонина сошла на землю, повернулась к Василию и увидела в его руках топор. Взглянула ему в лицо — и обомлела от страха: взгляд его был безумен, лицо перекошено. Она поняла, что он собирается убить ее.
— Ты что?! Что ты задумал?! Грех–то какой! За что же ты меня? — с ужасом закричала Антонина.
Она вскинула руки вверх и в смертельном испуге и надежде, что кто–нибудь услышит ее крик и придет на помощь, закричала:
— Помогите!
Но никого рядом не было. Дорога пролегала в стороне, да в эту пору по ней никто и не ездил. Хутор был далеко, не слышно было даже лая хуторских собак.
— За что же ты меня так? Ведь я тебя любила!
— Надоела ты мне. Ненавижу. Опротивела! — в ответ закричал Василий.
— Тебя же судить будут и посадят!
— Кто посадит? Никто не узнает. Свидетелей нет.
В это время мимо них ветер гнал перекати–поле. Обезумев от ужаса, Антонина восприняла этот движущийся предмет за некое живое существо и, обратившись к нему, закричала:
— Перекати–поле, перекати–поле!
В этот момент порыв ветра стих и перекати–поле остановилось, словно услышало ее.
— Будь свидетелем всего, что мой муж сделает со мной!
На это Василий засмеялся. Страшная гримаса перекосила его лицо. Антонина кинула взгляд на боярышник. На его ветьвях ещё кое–где остались зрелые кровавокрасные плоды и жухлые листья. Они покачивались от слабого ветра. Вдруг сквозь шелест листьев ей послышалось, будто кто–то на левое ухо шепнул: – «А про них ты забыла?». К ее изумлению, от ростика оторвалась одна ягодка, затем другая — словно две капли крови упали на землю.
— Господи! Прости меня, — Антонина успела перекреститься.
Василий зарычал не по–человечески:
— Сгинь, постылая!
Он не промахнулся. Одного удара топором по голове было достаточно. Антонина упала, в ее теле уже не было жизни. Василий быстро выкопал заранее приготовленной лопатой яму в песке и зарыл тело жены. И тут он обратил внимание – все это время перекати–поле неподвижно стояло на том же месте.
— Прочь, прочь! — не зная, почему и зачем, заорал Василий на этот куст.
Порыв ветра подхватил легкий сухой шар, и он, послушный ветру, подпрыгивая, быстро покатился в ночную мглу, будто испугался.
Василий приехал домой, выпряг лошадей, разгружать телегу с дровами не стал. В конюшне была еще одна молодая кобыла. Он вывел ее, запряг в двуколку и поехал к излучине реки. От хуторских мужиков он слышал, что там остановились два табора цыган. Они готовились к какому–то своему цыганскому празднику. Василий остановился от них на некотором расстоянии, слез с двуколки и негромко сказал лошади:
— Пошла, пошла.
Лошадь оглянулась и посмотрела на него. Василий взял суковатую палку и бросил в лошадь. Она нехотя пошла в сторону цыганских коней. «От такого подарка не откажутся», — подумал Василий, развернулся и пошел быстрым шагом, стараясь до рассвета успеть домой.

***
После долгого допроса Василия увели, оставили на ночь под замком и со сторожем. На следующий день повезли в ту балку. Остановились около большого куста боярышника.
— Показывай, где? — спросил участковый.
Василий молча показал рукой место...
Останки Антонины подверглись тлению, но хуторяне по многим признакам с уверенностью узнали жену Василия. Ее похоронили на хуторском кладбище рядом с могилами отца и матери. На могиле поставили крест и сделали надпись: «Убиенная Антонина».
Следствие и суд продолжались недолго, дело было ясное. После вынесения приговора Василия угнали . Настроение у него было подавленное, видать совесть угнетала, что лишил человека жизни. В одну из ночей в пересыльной тюрьме ему приснилось: Ночную степь освещала луна. Он,  гонимый ветром, шёл в неизвестную даль. Он не знал, куда  шёл, и не хотел идти, но свернуть с этого пути не мог, настолько ветер был сильным. Он увидел, впереди него катилось перекатиполе. Он спустился в балку и очутился рядом с большим кустом боярышника. Ветер стих.  Вдруг из–под земли появился мертвец с прорубленной головой. Это была Антонина. Она открыла глаза и заговорила: «Ты убил меня из–за богатства, но мужайся – скоро узнаешь настоящие ценности в жизни».

***

Василий отбывал срок на лесоповале. Холодный северный таёжный край. Куда ни глянь – ничто не радовало душу. Кругом стояли остроконечные ели, пиками устремлённые вверх, и угрюмые сосны со своей колючей темно–зелёной, словно жестяной, кроной. Промозглый ветер холодом пробирал до костей. Мрачный вонючий брак с прохладным сырым воздухом пропах плесенью,  парашами, заношенной нестиранной одеждой и застарелым потом немытых тел его обитателей. Сидельцы были подстать обстановке – сумрачные, злые, агрессивные. Тепло только тем, кто ближе к печкам. Остальные ночью могли согреться только к утру. Днём сидельцы работали на открытом воздухе – влажном, ветряном, холодном осенью и весной, и обжигающем морозном зимой. Еда – крапивная баланда, полу тухлая селёдка да кусок хлеба с водой. Тяжёлый труд на лесоповале выматывал все силы заключённых. Холод, недоедание, изнурительные работы подтачивали здоровье. Многие не выдерживали таких условий жизни и предпочитали самовольно уйти из неё. Каждое утро снимали с веток и вытаскивали из петель по два по три человека, редко одного, но не проходило ни дня без висельников. Обычно это были из репрессированной интелегенции – врачи, учёные, инженеры, профессора,– не пожелавшие или не успевшие уйти в эмиграцию, решившие остаться в России и строить коммунизм, а также репрессированные чиновники новой власти, военные. Иногда отпетые урки рецидивисты кого–то проигрывали в карты, и тогда этого несчастного к утру находили зарезанным и уже околевшем. Много людей умирало от болезней. Обследований не проводилось, и причина смерти ставилась произвольно. Всё равно этого никто не проверял. Люди были обессилены настолько, что даже кашель и насморк могли осложниться и привести к смертельному исходу. На медицинскую помощь можно было не рассчитывать. Из лекарств, которых давали больным во всех случаях был только аспирин. Врач посещал больных, но, как правило, чтобы кинуть на постель лежачего больного две–три таблетки аспирина, или засвидетельствовать смерть. Лагерные условия были не просто тяжелы, они были нечеловеческие, невыносимые в буквальном смысле этих слов. Те, кто посылал туда, не ждал их возвращения.
Интелегенция была самой слабой не жизнестойкой группой заключённых. Урки жили дольше, у них не было особенных душевных переживаний; о своих родных не думали ни на воле, ни в лагере. Они не терзались мыслями и чувствами, что сидят несправедливо. Людорезы понимали, что вполне заслужили этой участи. К тому же они паразитировали на других заключённых не из их шайки: отнимали хлеб, более добротную одежду, заставляли других работать на себя. Но это их мало спасало. Они тоже умирали, и умирали в больших количествах. Более жизнестойкими были раскулаченные репрессированные крестьяне. В те годы бытовые условия крестьян в СССР мало отличались от условий в лагерях: покидать деревню не имели право; работая в колхозе, в конце года за трудодни получали по два мешка отходов. Ну, чем не лагерь?! По своему жизненному укладу, они были настроены не жить нормально, а выживать. Однако кто жил в таких лагерях дольше, кто меньше коренным образом их не отличало – они почти все умирали там. Но некоторым всё–таки удавалось выйти живыми.
Прошёл год, как Василия пригнали сюда отбывать наказание. К этому времени он стал впадать в унылое безразличие. Боль скорби разлуки с Катериной ушла куда–то глубоко в сердце и постоянно ныла, не давая забыть о счастливых днях с любимым человеком и о жизни на воле. Но эта скорбь иногда внезапно сверкала искрой надежды, что он выйдет отсюда и вновь будет с ней вместе счастлив как прежде. Этот миг давал ему почувствовать радость и смысл существования. Василий с теплом вспоминал папу, маму и брата. Особенно на память приходили последние дни жизни в отчем доме. Скучал по брату. Чувствовал вину перед мамой, что ушёл без её благословения. Однако в этих воспоминания и размышлениях Василий, как только доходил до понимания, что поступил неправильно, так ум его помрачался, и он не видел – как ему тогда нужно было правильно поступить. Воспоминания родных и жизни в родительском доме оживляли его душу. Но так было не часто. Обычно был угрюм, подавлен, как прочие заключённые. Как–то раз тоска навалилась так, что Василию был не мил белый свет, и это было видно по нему, но обычно до этого дела нет никому, а тут он вдруг услышал спокойный приятный голос:
– Не унывай так сильно, это до добра не доведёт.
Василий обернулся – «Костяшка». Он часто видел этого человека по кличке Костяшка.
***
Его имя было Константин. Кличку ему дали, вероятно, из–за того, что он был кожа и кости: худой, щёки впалые, глаза провалились. Как–то раз он своим видом здорово перепугал лагерного врача. А было это так.  Однажды с вечера вызвали врача засвидетельствовать смерть. Он пришёл на следующий день утром. Костяшка лежал на своём месте с закрытыми глазами, сложив руки на впалом животе. Врач подошёл к нему:
– Да …, давно пора нашему долгожителю. А усох–то как, – и наклонился к нему.
Костяшка открыл глаза, приподнялся и с добродушным видом спокойно сказал:
– Покойник в том конце барака, – и указал длинным тонким как карандаш пальцем.
Врач вздрогнул:
– Тю на тебя, сучий потрах, падла, напугал, кощей бессмертный, – и начал браниться отборным грязным матом.
Сидельцы не смогли удержать молчание и стали смеяться. Разъярённый лагерный врач счёл это за не уважительное отношение и заорал на них:
– Заткнитесь уроды, доходяги, вы все здесь подохните, падлы.
Этот случай повеселил сидельцев. Напугать врача они сочли за некий героизм и долго помнили.
Тогда Василий обратил на него внимание и задумался: «У этого человека всегда усталое измождённое, но спокойное добродушное выражение лица, он никогда не ропщет на лагерную жизнь, не сквернословит».
***
– Глядя на тебя, можно подумать, что будто бы ты всем здесь доволен, – с удивлением ответил Василий.
– Конечно же, нет. Но я веду иной образ жизни, потому мне не так скорбно.
От внимания этого человека Василию стало легче на душе. Он был рад поговорить с ним – давно не вёл ни с кем простого человеческого доброжелательного разговора без злобы и грязной матерщины.
– Как же это можно здесь жить по–другому?! – удивился и подумал Василий: «Наверное, Костяшка стал уже заговариваться, так часто бывает перед тем, как человек самовольно уйдёт из жизни».
Но оказалось не так, как подумал Василий. Они познакомились поближе, каждый рассказал о себе.
***
Константин Шабельников был из образованной и религиозной семьи. Его отец работал инженером в г. Харбине на строительстве Трансманчжурской железнодорожной магистрали. Мама – врач одной из больниц города Харбина. Когда юноша вырос, окончил школу, он решил пойти по стопам отца, его отправили в Москву для продолжения образования и получения специальности инженера строителя. В Москве он жил у дедушки и бабушки по материнской линии. Получив образование в Москве, Константин возвратился в Харбин, женился, родилась дочь. Молодому инженеру по делам строительства магистрали пришлось поехать в Россию. Он там задержался на год. В это время в 1920 году новая советская власть перекрыла границу, и не было возможности возвратиться в Харбин. Так он был навечно разлучён с семьёй. В России он работал инженером. Как верующий человек был в близких отношениях с духовенством, старался помогать в церковных делах.
***
– За вредительство на производстве как инженер, за активную церковную деятельность как верующий, да и просто так на всякий случай был приговорен к длительному сроку тюремного заключения и был этапом отправлен на лесоповал. Вот, так, Василий, – этими словами Костяшка окончил рассказывать о себе.
– А ты, правда, вредил? – спросил Василий.
– Нет, я просто работал и всё.
– Значит, ты напрасно сидишь, а я получил за свои дела. Я из обеднневшей семьи, с детства не любил бедность и хотел любым способом добиться того, чтобы жить в достатке, женился на одной богатой девице, убил её и присвоил себе её имущество, женился во второй раз. Всё было хорошо. Но убийство раскрылось, и я угодил сюда, – так Василий рассказал о себе.
– Материальных благ можно добиться разными способами: с помощью убийства, воровства, мошенничества, но можно и своим трудом. Одно дело стремиться к богатству, другое дело решиться на убийство. Оно, конечно, нередко совпадает, но всё–таки это не всегда одно и тоже. Я заметил – ты держишься дальше от урок.
– Они мне чужие. Они же настоящие людорезы, – перебил его Василий. – Потом, понизив голос, добавил. – Хотя я ведь тоже убийца.
– Тут какая–то тайна. Ну, да ладно, я до чужих тайн не охотник, – заметил собеседник.
– Я тебе всё рассказал, нет у меня никакой тайны, – уверял Василий.
– Я тебе верю, – ответил Костяшка.
– Как тебе удаётся жить по–другому, какой секрет твоего долголетия в этом аду? – Василий стал просить Костяшку рассказать.
– Бог создал человека свободным. Не в том смысле, что ты всегда можешь, куда хочешь пойти или что–то сделать. К примеру, сейчас ты должен строго подчиняться здесь принятым правилам. Эти правила ограничивают твою телесную жизнь, но не бытие души. Человек для Бога самое любимое творение. Он хочет, чтобы люди любили Его и стремились к Нему. Но любовь по принуждению не может быть, поэтому Он дал нам возможность самим выбрать, то есть свободу, – жить без Него или устремить свои мысли и чувства к Нему. Тем, кто любит и стремится к Нему, тому подаёт благодать. Человек может получать меру жизненных сил не по внешним обстоятельствам: как его кормят, в каких он условиях содержится и прочее; а по внутреннему состоянию души. Ты можешь молиться или нет – это в твоей свободной воле. Если ты будешь востребовать величайший Божий дар свободу часто насколько это для тебя возможно, то получишь силы. Пожалуй, в наших условиях пребывания это единственный путь, как можно выживать здесь. Когда есть возможность, старайся молиться на солнце. Это образ Божий.
Константин огляделся кругом. Он не хотел, чтобы кто–нибудь был свидетелем их разговора. Потом продолжал:
– Ты можешь каждое утро умывать лицо и руки или нет – это в твоей воле. Ты можешь терпеть голод и холод спокойно или возмущаясь. Ты можешь сквернословить или хранить уста в чистоте. Всё это зависит только от тебя. Если ты пользуешься дарованной Богом свободой воли для благих дел, то Бог с тобой. Вот и весь секрет моего долголетия в этих страшных условиях. Ты подумай об этом, – этими словами заключил Костяшка. Потом добавил. – Ну, пора, кому куда, каждому по своим делам.
Слушая слова Константина, перед мысленным взором Василия предстали картины его детства и отрочества, когда мама водила его с братом в храм, как он учился в церковно–приходской школе, ему на память стали приходить молитвы, которых он знал наизусть, и церковные службы. От этого на сердце становилось теплей. На несколько мгновений он погрузился в воспоминания так, что забыл, где находится.
После этого случая жизнь Василия изменилась к лучшему, наполнилась смыслом и надеждой, появились некие признаки личной жизни. Он без труда вспомнил молитвы, которых раньше хорошо знал наизусть, читал их утром, вечером и в продолжении дня. Читал безмолвно просебя, старался, чтобы никто этого не заметил, не потому что кого–то боялся, а потому, что считал – это лично его сокровенное – и не хотел пускать к себе в душу никого. Василий стал по–возможности следить за собой в словах и поступках. Он старался перед едой и сном умывать лицо и руки, чистить от грязи одежду, в разговоре с другими быть доброжелательным, грубостью и несправедливостью лагерного начальства не раздражаться, с урками уклоняться от общения. У него стали появляться чувства и мысли, которых уже давно не было. Они стали вытеснять подавленность безысходность угнетённость. Василий действительно почувствовал некое облегчение. Маленькими проблесками у него стала появляться надежда на выход из лагеря и мечты о жизни на воле. Но так было только на первых порах. Через некоторое время он увидел, что новые правила, им самим установленные, выполнять не так просто. Стал пропускать под различными предлогами. Потом подумал: «Ну, вот, немного полегчало и хорошо, может быть, на этом хватит». Но оставив внутреннюю жизнь на произвол, вскоре к нему возвратилась тоска и уныние. И тут ему во сне явилась старуха с клюкой худая точно скелет, обтянутый кожей, беззубая, в рваной грязной одежде, села у ног и притворно издевательски  зарыдала. «Ты кто, что тебе надо, пошла вон, без тебя тошно, хоть в петлю лезь»: – разгневался на неё Василий. Она ему в ответ: «Я твоя возлюбленная. Меня зовут Тоска. Пришла сделать тебе подарок за твою любовь ко мне». Рыдая, она протянула ему верёвку: «Это тебе скоро потребуется». «Вон! Вон! Сгинь! Чучело»: с негодованием закричал на неё Василий. От своего крика он проснулся и начал читать молитву Животворящему Кресту. Это сновидение его не на шутку перепугало, и он поделился с Константином. Тот выслушал и обеспокоенно сказал:
– Теперь ты знаешь – опасность никуда не делась. Ты также узнал, что молиться – тяжелый труд. Без навыка это невозможно. То, что ты видел во сне, вероятно, что–то похожее бывает с теми несчастными, которых вытаскивают из петли. Ты не должен был оставлять правила благочестивой жизни. Старайся в продолжении дня петь псалмы просебя.
Он стал жить вновь, соблюдая правила, утром, вечером и в продолжении дня. Василий не только читал молитвы, но и старался следить за своим поведением, мыслями, чувствами. К своему удивлению, он обнаружил, что в его душе находилось место зависти. Однажды он спросил у Константина:
– Откуда берётся чувство зависти, все заключённые находятся в одинаковом печальном положении. Казалось бы, завидовать некому и нечему?
На это Константин ответил:
– Это правда – чему тут завидовать. Зависть находится у тебя в душе. Глядя на что–то, ты дорисовываешь картину сам и завидуешь вымышленному. Это твоё греховное качество. Борись с этим.
Особенно Василий старался не оставлять молитвенного правила утром.  Это давало ему сил на целый день, но не избавило от постоянного угнетения той скорбной обстановкой, которая царила в лагере. Ему становилось легче бороться с этим угнетением.
Однажды, весной на восходе солнца, уединившись, Василий стал читать молитвы. Теплые лучи растворили его в оранжевом свете солнца. Василий почувствовал спокойствие, словно частица могучей тишины восходящего солнца передалась ему. Впервые за многие годы пребывания в заключении на какое–то мгновение он забыл обо всём: о лагере и о тяжёлой жизни в нём. Когда Василий вышел из состояния забытья, он почувствовал лёгкость в теле, спокойствие на душе и трезвость мысли. Ему казалось, что он побывал где–то вне лагеря на отдыхе. Василий разыскал Константина. Он хотел поделиться с ним этой радостью и рассказать ему – что с ним произошло. Константин как опытный человек в духовном деле, видя своего друга, всё понял и опередил его:
– Молчи, молчи. Не надо говорить ничего. Старайся удержать в себе. Это тоже одно из правил.
Шли годы. Порой Василий забывал – сколько лет он просидел. В один год, на вывешенных в начале ноября транспарантах из красного сатина, белой краской было написано: Да здравствует девятнадцатая годовщина великого октября! «Это получается, я сижу уже здесь пять лет»: – подумал Василий. Его всегда смущала эта надпись, особенно два слова: Да здравствует годовщина. Он подошёл и, едва заметно усмехнувшись, спросил у своего друга:
– Константин, а годовщине что, тоже здоровье нужно как человеку?
– Молчи. Не нарушай правила. Могут услышать, – при этом улыбнулся. Наверное, для него это тоже звучало как–то нелепо.
– Чего ухмыляетесь? – спросил, недалеко стаявший заключённый, при этом грязно выругался.
– Может быть, по случаю великого праздника дадут кусок хлеба побольше, – ответил Константин.
– Ага, такой большой, что раскрывай зевало шире, а то не пролезет, – и, удалился от них, разговаривая сам с собой грязными матерками.
Весной, на освободившиеся места в лагере, пригнали политических. В один день – одну партию, в другой – другую. Василий не мог понять их поведения. Эти партии заключённых враждовали между собой и называли друг друга фашистами. С каждым днём их споры ожесточались. Маленького роста костлявый мужчина в очках, принадлежавший к одной из партий, говорил громко как на митинге:
– Товарищ Троцкий прав. Революция выродилась и породила систему террора и страха. Идеалы социализма осквернены. Все, кто не восстал против зловещей сталинской машины, ответственны за это. Мы истинные ленинцы и строители социализма.
Его старался перекричать высокий худой мужчина с небольшой бородкой из другой партии:
– Товарищ Сталин прав. Вы, троцкисты, фашистские агенты. Вы препятствуете строительству социализма. И здесь вам место. Мы истинные ленинцы и строители социализма.
– Но и вы здесь – в этом месте, – отвечали ему из враждующей партии.
– Это всё перегибы на местах. Товарищ Сталин разберётся. Справедливость восторжествует, – с наивной надеждой кричали в ответ из противоположной партии.
– Сталин дискредитирует идею коммунизма. Спасти эту идею может только жертвенная кровь. Мы пойдём на это, – неистово кричали другие.
Так в лагере появились троцкисты и сталинисты. Троцкисты были осуждены по статье контрреволюционная троцкистская деятельность (КРТД),  сталинисты – по статье контрреволюционная деятельность (КРД). Три дня спорили и ожесточились так, что на четвёртый день начались между ними драки. Другие заключённые старались держаться от них подчёркнуто отдельно, при этом говорили: «Это не наши споры и не наши драки». Они, как опытные сидельцы, знали – добром это не кончится. Василий спросил у Константина:
– О чём они спорят? Что делят?
Поскольку у Василия к этому времени не сформировалось каких–либо убеждений (политических или иных), то по его понятиям спор должен быть только при дележе чего–то. На это Константин ответил:
– Они ничего не делят, – и, оглянувшись кругом, наклонился к другу, на ухо шепнул. – Они спорят – какой палач лучше. До них пока не дошло – здесь им всем конец.
Но разницы между ними Василий не видел, заметил только одно: им нужно быть вместе, чтобы враждовать.
Лагерное начальство тоже не вмешивалось. Оно отслеживало особо усердных зачинщиков, оформляло документы и согласовывало принятия мер, подходящих к этому случаю. Прошло ещё несколько дней. Утром появился представитель лагерного начальства с многочисленным конвоем. Он зачитал фамилии. В список попали как троцкисты, так и сталинисты. Оказалось, лагерному начальству всё равно – кто к какой партии принадлежат. Потом было громко объявлено:
– Все, чьи фамилии были названы, на выход.
Как будто почуяв что–то недоброе, те, кому объявили на выход, начали возмущаться:
– Куда поведёте ?… По какому праву? …
– Мы вас переводим в другое место. Там условия будут для вас намного лучше. На выход, или будет применена сила, – грозно предупредил представитель лагерного начальства.
Их действительно увели в другое место. И через некоторое время Василий услышал отдалённые выстрелы. По бараку прошёл шёпот – лагерь будут очищать. И действительно, расстрелы стали проходить почти каждый день. На некоторое время все заключённые притихли. Даже урки первое время никого не проигрывали в карты. Над всеми довлело впечатление кровавой расправы. Наедине Константин объяснил другу:
– Если есть две спорящие стороны, то вовсе не обязательно одна права, а другая нет. КРТД и КРД одинаково виновны. Они все усердно трудились над созданием нынешнего государственного аппарата, который постоянно требует обновления людьми. А эти для него – отработанный материал. Хотели они этого или нет, но создали подобие языческого бога, которому нужны постоянные человеческие жертвоприношения. Без этих жертв языческий бог умрёт. Ты же слышал, как они призывали к жертвенной крови. Им всем нужна кровь.
***
Годы шли своим чередом. Наступила весна тысяча девять сот сорокового года. Константин, лёжа на своём месте, тяжело дышал и слегка постанывал. Василий потрогал его ноги. Они были нетёплые и нехолодные.
– Я их не чувствую. Из них уже ушла душа, – едва проговорил Константин. – Хотелось бы дожить до утренней зори.
– Ты поправишься, встанешь, – пытался ободрить Василий своего друга.
– Я ухожу,…ухожу,… и ты тоже собирайся.
Василий обеспокоенно спросил:
– Что? Я тоже помру?
– Нет. Тебя очень скоро выпустят.
– Не может быть. Это просто невозможно. Мне не вериться, что из этого ада выйду живым.
Василий был взволнован тем, что на его глазах умирает единственный человек в зоне, который его поддерживает и понимает, помогает выжить, и тем, что его могут выпустить.
Глядя на Василия, Константин произнёс:
– Гора с горой не встретятся, а человек с человеком могут встретиться. Очень прошу тебя: если так случится – ты встретишь мою дочь, Татьяну, – то, пожалуйста, передай ей, что я её очень любил и помнил всю жизнь, благословляю её на долгую и счастливую земную жизнь.
Ночь подходила к концу. Небольшое барачное окошко стало светлеть. Через некоторое время ярким красным цветом загорелся горизонт. Показалось солнце. Его лучи переливались разными цветами и менялись в яркости. Это удивительная игра солнца создавало впечатление, будто оно живое.
– Христос Воскресе! – с трудом едва слышно выговорил Константин.
– Воистину Воскресе! – также тихо ответил ему Василий.
Константин уставился на потолок неподвижным взглядом. Потом его глаза оживились: задвигались, будто бы он что–то искал, стали внимательными, словно он что–то пытался рассмотреть. И вдруг тихо почти полушёпотом, но ясно произнёс:
– Мама…, мама…, а вот и папа. Как я рад…
У него не хватило сил договорить до конца. Руки задвигались по одеялу, как бы что–то нащупывая. Дыхание стало поверхностным. Потом Василий вместо дыхания услышал хрип. В одно мгновение нос побледнел и заострился. Тело стало неподвижным. Василий не сразу понял, что Константин умер. Как же так, столько лет вместе. Только что с ним разговаривал, и, вдруг, его нет.
***
Похоронить Константина велели Василию и ещё одному заключённому. Они погрузили его в тачку, дотащили до лагерного кладбища, выдолбили в ещё не оттаявшей земле могилу. Василий заботливо накрыл лицо старой рубашкой и заложил тело покойного кусками мёрзлой земли. Поставили табличку: «Захоронение № 28459». Василий угольком дописал: «Константин Александрович Шабельников» и начертил восьмиконечный крестик.
– Прощай, мой друг, прощай. Без тебя я пропаду.
У Василия, огрубевшего за долгие годы заключения, потекли слёзы. О чём он заплакал? О потери, ставшим ему близким, человека, или в смерти Константина он видел свою горькую судьбу? Наверное, и то и другое.
Заключённый, который помогал Василию похоронить Константина, был из сталинистов с литером КРД. Он впал в сильное расстройство, с ним случилась истерика, но по своим причинам.
– Я всю свою жизнь посвятил строительству социализма. Я всей душой верю Сталину, что он нас ведёт верным путём. И, вот, теперь за всё за это я здесь как опасный преступник. Рухнули мои идеалы. А новых нет. В голове и в сердце пусто. Я не хочу жить, я завидую мёртвым. Скоро назовут мою фамилию, и уведут на расстрел, но я боюсь смерти. Это противоречие раздирает меня на части и создаёт нестерпимую боль.
– Успокойся, может и не уведут тебя, может быть, попадёшь под амнистию. Тут всякое бывает, – Василий старался поддержать его духом.
На следующий день этого заключённого вызвали к лагерному начальству и сообщили, что его жена с ним развелась, а также  показали бумагу, где было написано рукой его сына, что он отрекается от своего отца, контрреволюционера и врага народа, и просит считать родство как не бывшим. Так померкли последние огоньки любви в его сердце, которые связывали с жизнью. В этот же день среди прочих назвали и его фамилию. Уходя на расстрел, он сам передвигал ноги, и это был единственный признак жизни. Развод с женой и отречение сына окончательно добили его.
К удивлению Василия случилось то, что предсказал Константин. Через три дня после похорон утором Василия вызвали к лагерному начальству. Ему сообщили, что за время нахождения в лагере у него не было ни одного замечания, и что он подлежит амнистии. Василий получил справку об освобождении, некоторую сумму денег, начисленную за его работу. Этих денег было достаточно, чтобы доехать до дома.
– Так что, сходи в баню. Днём идёт автобус до посёлка. Там вечером сядешь на поезд.
Василий вышел за проходную, повернулся, окинул взором зону. «Вот, она какая снаружи, место моего мучения, где живые завидуют мёртвым, место воздаяния за мои дела. Господи, благослови и помоги жить по–новому». Василий похоронил здесь свою молодость, но не жизнь. Он развернулся и пошёл в сторону автобусной остановки. Его размышления также развернулись в сторону – что делать дальше.


***

Вокзал станции И–ль представлял собой почерневшее бревенчатое строение с двумя окнами на железнодорожные пути. Возможно, для кого–нибудь оно выглядело весьма убого, но для Василия это было добротное здание с чистыми окнами не то, что тюремные бараки. Внутри топилась печка, работал небольшой буфет, в середине стояли скамейки. Для Василия это был дворец. После долгой жизни в лагерной обстановке, здесь всё радовало его взор.
Первым делом он посмотрел расписание. Потом подошёл к кассе, она была закрыта.
– Ну–ка, не мешайси, примись отседава. Дай полы тут протереть. Все знают – касса открывается за час до прихода поезда, – ворчала уборщица, ляпая мокрой тряпкой и с горохотом двигая ногой ведро с грязной водой.
Василий ей ничего не ответил. Уборщица удивилась и подумала – «Хороший человек, другой бы обругал, наверное, напрасно сидел».
В его распоряжении было два часа. «Надо поесть хорошо, пока есть возможность»: – решил Василий и направился в буфет. Разглядывая витрину, он глазами ел всё. «И даже конфеты тут есть, но это не по мне»: – Василий сглотнул слюну. – «Котлета с хлебом, рыба жареная обваленная в муке, газированная вода, папиросы, варёные куриные яйца». – Глядя на цены, Василий просебя говорил, – «Это не для меня, винегрет, пожалуй, это подходяще». Пока он разглядывал витрину, буфетчица глядела на него. Она работала в этом буфете уже восемь лет, повидала многое здесь и хорошо понимала – кто он, по каким делам был здесь, откуда и куда едет. «Господи, везут их сюда вагонами, а уезжают по одному. Видать милосердие Божие явилось на нём». Свои размышления буфетчица прервала вопросом:
– Что будем заказывать?
– Чай, венигрет и хлеба четыре куска.
– Ещё что?
– Ещё хлеба, – и робко добавил, – буханку.
– У нас не магазин, буханками не продаём.
– Мне далеко ехать, хоть бы хлеба на дорогу, не помирать же с голоду, – Василий стал упрашивать буфетчицу
«Раз уж его Бог помиловал, то и я помилосердствую»: – подумав так, буфетчица достала буханку хлеба, подсчитала и назвала сумму денег, которую он должен заплатить. Василий подал деньги и тихо благоговейно произнёс:
– Христос Воскресе!
На что он также тихо ответила:
– Во Истину Воскресе! – и при этом положила ему на тарелку варёное яйцо.
Василий сел на скамейку и начал есть. Тем временем уборщица закончила мыть пол и, желая отдохнуть, подсела на свободное место рядом с Василием. Она была проста и грубовата, но, как оказалась, очень добрая и много выстрадавшая.
– Мы сами с Кубани. В колхоз не пошли. Папа говорил – как это?! всё имущество отдать и работать батраком в колхозе, подождём, поглядим, что дальше будет. Ждать долго не пришлось. У нас всё отобрали, раскулачили как по–ихнему говорится, и без всякого церемона сослали сюда. Папа, мама и младшая сестрёнка по дороге померли, – женщина вытерла слёзы. – А я и брат – тут, у него семья, да и у меня – муж, дети. Уж седьмой годок пошёл, как мы тут, а не привыкли – всё чужое, холодная длинная зима, короткое лето, ничего не вырастишь в огороде. Тут не то, что у нас было на Кубани.
Вероятно, у женщины давно не было случая излить свою печаль. Василий вызвал у неё доверие и уважение, и она поделилась своим горем.
– Ничего, везде люди живут, ко всему привыкают, – старался подбодрить её Василий.
Тем временем до прибытия поезда оставалось ждать недолго. Перрон начал заполняться народом. Паровоз заметили издалека. Он коптил густым чёрным дымом и громко ритмично с надрывом охал белым паром. Подходя к станции, он плавно замедлил ход, остановился и мелодичным гудком как орган пропел, прощаясь с теми, кто выходит, и приветствуя тех, кто только что отправлялся в путь. Началась обычная вокзальная бестолковщина.
– Первый вагон в конце состава …, он последний… . Восьмой вагон – первый, – кричал дежурный по вокзалу.
– Последний вагон прицепной. Первый – перед ним, – кричала одна из проводниц.
Кто–то расслышал только слово «последний» и паническим голосом орал, что поезда больше не будет, это последний. Пассажиры метались взад–вперёд, не понимая – куда им точно надо бежать. Грозно пропел паровозный гудок, возвещая о том, что пора в путь.
– Садитесь в любой вагон. Там перейдёте в свой, – вопил дурным голосом дежурный по станции.
– Куда прёшь, чумовой? – кричал на кого–то проводник.
Но его никто не слушал. Лезли все сразу. Над их головами были видны мешки, узлы, деревянные чемоданы с висячими замками, кошелки, корзинки и прочее, и прочее. По перрону прокатился отчаянный голос молодого мужчины, звавший свою жену:
– Галя,…Галя … . Чуешь? Ты де е?
Наконец он услышал ответ:
– Га! Потерявся чи шо?
– Шо, шо … Чемоданы чуть ны шокнулы. Ты де була?
– Туби пры усих казаты – де я була.
Раздался второй гудок. Он только добавил беспорядку. В конце концов, все пассажиры очутились в поезде. После третьего гудка поезд вздрогнул и медленно начал набирать ход. Василию удалось найти место. Уткнувшись носом в телогрейку, он пытался задремать.
– Слава Тебе, Господи! Тронулись. – Перекрестилась женщина, сидевшая напротив Василия.
В вагоне ещё некоторое время стоял галдеж и неразбериха. Кому–то нужно было пройти из головного вагона в хвостовой, другим ровно в противоположную сторону. А как пройдёшь? Вагон переполнен пассажирами, даже в проходе сидят на чемоданах в обнимку с мешками. Слышны были крики и перебранки.
– Бабуля, примись! Дай пройти!
– А, куда я примусь?! Места нигде нет, приткнуться негде!
Бабуля как–то прижалась в сторону, пригнулась и мимо неё стали протираться люди, проходя то в одну сторону, то в другую.
Какая–то женщина искала мужа:
– Петро! ... Ты тут? ... или в другом вагоне? … Ну, чего молчишь? …
Женщина средних лет проталкивалась по вагону в поисках свободного места и, потеряв надежду, тихо с огорчением нараспев произнесла:
– Народу как сельди в бочке.
С этими словами она подвинула корпусом худенького мужчину, уплотнила трёх человек, сидевших на нижней полке, и уселась только одной половиной.
– Женщина, вы что не видите – здесь всё занято? – стали возмущаться стеснённые пассажиры.
– Ну, как же?! Ехать–то как–то надо, – тихо, смиренно и жалобно пропела женщина и при этом, не обращая внимания на их возмущения, заёрзала, стараясь устроиться поудобней.
Как только суета пошла на спад, движение народа прекратилось и стало тише, так сразу по вагону пошёл запах варёных яиц, солёных огурцов, сала и прочей снеди. От этих запахов Василий взбодрился и вышел из дрёмы, вытащил уломок хлеба и тоже стал есть. Напротив него сидела женщина лет пятидесяти. Некоторое время она разглядывала его, потом предложила:
– Сало будешь есть? – и протянула ему небольшой кусок сала.
Василий взял, не раздумывая, быстро и с аппетитом съел. Женщина подала ему пирожок, потом варёное яйцо и солёный огурец. Она, как всякая женщина, обладая свойством жалеть и заботиться, видя его жалкий вид, стала кормить. Она точно также бы кормила дикого зверька, покажись он ей голодным и несчастным.
– Всё. Наелся. Спасибо, – поблагодарил Василий свою благодетельницу.
Теперь благодетельница считала, что может задавать ему вопросы.
– Ослобонился?
На что он ответил ей:
– Да, освободился, – и, чтобы опередить вопрос: за что сидел, продолжил. – Люди оговорили, вот, и получил длинный срок.
– Домой едешь? Семья есть?
– Домой, к жене.
– Детки–то есть?
– Не успели завести.
– Ну, ничего. Ещё молодые успеете.
Потом она начала рассказывать о себе, давать советы – как начать новую жизнь. Василий после сытой кормёжки под стук колёс и качание вагона начал дремать.
Сквозь дрёму до него доносились обрывки разговоров людей:
– А ёйную племянницу посадили за длинный язык. Где–то что–то наболтала.
– Она не ёйная племянница, а евойная. Он брат матери …
…
– У нас в вагоне, вон, там урка едет. За вещами глядите. – Василий услышал громкий шёпот и понял, что это про него, но не обиделся. Ему было не до обид, скорей бы домой.
…
– У нас секретарь парткома был хороший человек, а потом оказался враг народа. Вот, как люди могут маскироваться! Его всё–таки разоблачили и посадили.
– Враги ..., враги. То не было, а теперь вдруг появились.
…
– О! Уже нажрался. Ах, ты, рожа пьяная. Когда ты ей подавишься!
– Дурна баба, дурна баба …
…
Глаза стали закрываться. Обрывки болтовни пассажиров смешались в общий приглушённый гомон, через который он ещё слышал слова попутчицы, но о чём она говорила – перестал понимать, потом провалился в сон.
Рано утром поезд остановился в городе Н. Много пассажиров выходило. Василий проснулся от громкого шума. Он увидел, как его благодетельница засобиралась на выход. У неё был большой деревянный чемодан, примкнутый висячим замком, мешок и сумка, почти опустевшая от харчей. Она, связав чемодан и мешок, пыталась взвалить эту поклажу на себя через плечё. Василий помог ей вынести вещи и выйти. Хотя все места в вагоне были заняты, но проходы освободились. Стало легче, можно было пройти попить воды или в тамбур. Но появилась другая забота. Василий это заметил сразу. По вагону туда–сюда стали ходить подозрительные личности. Иные люди идут и смотрят туда, куда им надо. Другие же не торопятся, а сами глазами шарят по вещам. Особое внимание к тем, кто спит с храпом, разинув рот. У тех они быстро и ловко лазили или в карманах, или в сумках. Проходя мимо Василия, один молодой человек крепкого сложения бросил ему под ноги небольшую сумку и, наклонившись, по–заговорчески шепнул:
– Браток, пусть пока у тебя полежит.
«Ну, вот, и браток объявился, кинул ворованную сумку, хочет вмазать меня в свои дела» – подумал Василий. И это не удивило его. За долгие годы отсидки он слышал от урок, как люди по своей простоте попадают в бандитские шайки, не замечая как. Браток направился в конец вагона, Василий с этой сумкой за ним. Оба вошли в тамбур. Василий швырнул сумку ему под ноги.
– Ну, ты чё? Не хочешь помочь? – закуривая папиросу и выдыхая дым прямо в лицо Василию, начал наглеть браток.
– Накурено тут, дышать нечем.
– Открой дверь, проветри, – грубо с нахальной ухмылкой сказал браток.
Василий сообразил – браток ни о чём не догадался и принял условия его игры. Он сделал то, что ожидал от него этот наглый вор: открыл дверь и какое–то мгновение стоял перед нею. Дальше произошло всё молниеносно. Браток, пригнувшись, с силой бросился на Василия, желая ударом головой вышибить его из вагона через открытую дверь. Но Василий успел повернуться и, став боком, прижался спиной к стене так, что урка, не встретив препятствия, не смог удержаться и сам выскочил из вагона. Через открытую дверь было видно невдалеке речку и небольшой посёлок. «Местность не глухая. Бог дал ему возможность начать правильную жизнь» – подумал Василий, захлопнул дверь тамбура и отправился на своё место. Ему на память пришёл Константин. Это он ему много рассказывал о различных происшествия на железной дороге. И от него он слышал похожую историю. Теперь это пригодилось.
Дальше до Сталинграда Василий доехал без приключений, пересел на пароход, следовавший по маршруту до Ростова на Дону. Через сутки Василий вышел на своей остановке в станице Романовской.
Станица утопала в цветущих садах и в свежести запаха молодых побегов и цветов. Громкий хор жужжания пчёл напоминал Василию о сладком ароматном мёде.
– Видать в этом году мёда будет много. Через месяц начнётся сладкая поедуха, – с довольным предвкушением сам себе сказал Василий.
Он вышел за станицу. Перед ним раскинулась водная гладь так, что не было видно берегов. Дон разлился. Местами разлив уходил в степь на двадцать километров. Степь превратилась в море, в котором действительно по колено. Но в некоторых местах значительно глубже, а если попасть в затопленный буерак, то можно провалиться с головой. Тихий могучий поток холодной воды обозначал основное русло реки. На мелководье течения почти нет, и вода хорошо прогревалась. Василий хорошо знал дорогу в хутор и без труда ориентировался в этом море. До своего хутора Крутого он шёл по обычной дороге. Лишь только в некоторых местах ему пришлось идти в обход по мелководью.
В затопленном займище из воды торчали верхушки терновых кустов и боярышника, над водой возвышались деревья. Могучие тополя даже без ветра шумели, хлопая жирными листьями, словно аплодирую тому, кто послал им эту живительную благодать. Стволы верб, погруженные в воду, обрастали корнями, похожими на мох. Ветви деревьев, пригретые весенним солнцем, выбрасывали молодую поросль, которая тянулась к свету не по дням, а по часам, источая бодрящий аромат свежести. Раздался гудок парохода, и редкая по красоте картина предстала перед взором Василия: он увидел как мимо верхушек затопленных кустарников и подтопленных деревьев, ловко обходя их, и бухая лопастями шёл пароход, весело гудя встречным судам.
Всё вокруг жило бурной жизнью. Плескалась рыба. Птицы кружили над водой. Какая–нибудь из них, выбрав добычу, стремительно падала вниз, и через мгновение в её клюве трепыхалась, отливая серебром, рыбка. Ворона словно самолёт, идущий на посадку, снижалась и, едва коснувшись поверхности воды, сразу же пошла на подъём. В своих когтях она держала судака, размером с неё саму. Она усердно махала крыльями, но поднималась медленно, вероятно, добыча для неё была слишком крупная. Судак отчаянно бился. В конце концов, он вырвался, плюхнулся в воду и был таков. Неудачница громко и недовольно раскаркалась. Да, жадность ещё никого щедро не вознаградила.
На осоку забралась лягушка. Стебли осоки пригнулись, но не погрузились в воду. Лягушка потопталась, устроилась по удобней и начала лакомиться бабочками, комарами и прочим летающим деликатесом.
Плавно и величаво проплывал уж. Временами он останавливался и разглядывал всё вокруг. Вернее не всё, а только лягушек, которых было в огромном количестве. Он не охотился. Для него ничего не составляло поймать любую из них. Уж выбирал лягушку для сытного и вкусного обеда. Заметив лягушку, сидевшую на осоке, он погрузился в воду, и через короткое время голова ужа всплыла вблизи от неё. Уж было собрался сделать бросок и схватить лягушку, но в этот момент она прыгнула за мимо пролетавшей бабочкой и избежала пасти ужа.
Высоко в небе появился орёл. Он летал кругами, то опускаясь ниже, то взмывая вверх. Орёл чувствовал себя хозяином и наблюдал за всем происходившим в воздухе и на водной глади. Вороны, не желая отведать орлиного клюва, мгновенно исчезли в густых ветвях деревьев. Прочие птички тоже предпочли спрятаться и не чирикать. Только изредка пролетали небольшими стайками и поодиночке ласточки. Орлы их не трогали.
В мелких заводях со смехом и криками мальчишки ловили мелкую рыбу. Для них это было скорее озорством, чем рыбной ловлей. Они гонялись за мальками, толкали друг друга, падали в воду. Это их забавляло.
Женщина, ловившая передником в неглубоком заливе рыбу, подошла к мешку, куда складывала улов, посмотрела в него, приподняла и решила, что хватит. Уж было собралась идти домой, как вдруг недалеко от неё играя, заплескался крупный сазан. У женщины загорелись глаза. От предвкушения такого лакомства лицо приняло радостное и в тоже время хищное выражение. Она зашла в залив и стала подкрадываться к сазану. Он подпустил её близко. Некоторое время стояли и смотрели друг на друга. Потом женщина, желая поддеть рыбину передником и выбросить на берег, стала наклоняться. Сазан переместился влево, рыбачка туда же со словами:
– Ишь ты какой.
Сазан неспешно переплыл вправо, и она за ним.
– А, я – вот она.
Женщина напряглась вся до дрожи, приготовилась к решительному нападению. Она молниеносно поддела его передником, и он оказался у неё в руках, и уж было хотела выбросить на берег, но опомнившийся сазан затрепыхался и начал бить рыбачку хвостом по лицу. Видать надавал ей хорошо, что она не смогла удержать скользкую большую рыбину.
– Да, будь ты неладен совсем, – выругалась она.
Сазан плюхнулся и игриво с подпрыгом, будто смеясь над женщиной, устремился на большую воду.
– У меня и без тебя хватит, вон, пол мешка. Это бы донести до дома, – женщина махнула рукой в след несостоявшейся добыче, потом взвалила мешок на спину и, сгорбатившись, пошла домой.
– Теперь люди рыбы наедятся и навялят так, что надолго хватит. Как полая вода пойдёт на спад, так сразу начнётся посадка огородов. Даже если дождей летом будет мало, то от полой воды земля долго будет влажной и даст хороший урожай. Во истину разлив Дона – милость и благодать Божия, – вслух рассуждал Василий.

***
Многие годы Василий был там, где душа находилась во мраке, теряя малейшую надежду на возвращение и смысл существования. Подобно тому, как он на своём теле нёс лагерные вещи: шапку ушанку, телогрейку и кирзовые сапоги, так с собой в душе нёс сумрачное лагерное настроение. Однако теперь здесь он видел торжество и радость свободной жизни природы.
– Милый моему сердцу родной край. Какая красота! Слава, Тебе Господи! – Василий перекрестился. Невидимая пружина, стеснявшая его душу, стала расслабляться. Он облегчённо вздохнул.
Вброд по мелководью Василий вышел на возвышенность. Далее дорога шла по суше вверх. Через некоторое время завиднелся хутор. Сердце Василия забилось сильней, в голове застучало: «Как ты Катерина? Ждёшь ли ещё, или я для тебя уже никто – посторонний человек?»
Хутор в два посада тянулся далеко. Ни одного нового дома. Всё как прежде только сильно обветшало. Некоторые усадьбы были безлюдны, дома пришли в негодность. Около одной из таких усадеб Василий остановился и  смотрел, не понимая – что произошло. Мужчина средних лет из этого же хутора узнал его и подошёл:
– Василий? Вернулся?
– Да. Отбыл своё. Христос Воскресе!
– Воистину Воскресе, – тихо ответил хуторянин. – Ты тут с этим тише, а то строго за это спросят.
– Так всё переменилось. Я не ожидал такого увидеть. Куда люди делись? – Василий показал рукой на опустевшие жилища.
– Кто куда. Одни умерли от голода, других сослали в Сибирь – в колхоз не пошли.
– Что это – колхоз? – удивлённо спросил Василий.
– У нас тут теперь главный председатель колхоза. От него всё узнаешь.
Василий пошёл дальше. Подойдя к бывшему своему дому, он его узнал не сразу. Да и как его было узнать?! Забора не было, дорожек тоже, кругом вытоптано, сад одичал, от сараев и курятника ничего не осталось. При входе было прикреплено красное знамя и вывеска «Нардом Хутора Крутого». Василий не на шутку забеспокоился: «Катерина где?» Пошёл к соседям – тётке Дуняше и Виктору Никандровичу. Оттуда доносились разговоры взрослых и крики детей. Навстречу ему вышел человек такого же возраста, как Василий. Они поздоровались.
– В том доме когда–то я жил с женой, Катериной. Меня долго не было. … Где теперь она, может быть, знаете? – спросил Василий.
– Да, я помню, она жила здесь одна, а потом. … Да, вон, председатель колхоза как раз едет. Он всё что надо и скажет, – мужчина показал рукой на край хутора и удалился.
К Василию на двуколке подъехал человек. Вглядываясь в него, он подумал: «Знакомое лицо. Кажись, я его знаю. Только он заметно постарел. Так это ж Трофим! Живёт на другом краю хутора. В своё время Антонина говорила, что он у неё иногда батрачил». Трофим не слазя с двуколки, всем видом давая понять, что он здесь главный, громко представился:
– Трофим Степаныч, председатель здешнего колхоза.
– Василий, – услышал в ответ Трофим Степаныч.
 Председатель колхоза несколько приподняв голову, без особого уважения сказал:
– Да, знаю. Отсидел. Вернулся. Хорошо, рабочие руки нам нужны. Твоя Катерина сейчас работает на птичнике в степи за речкой Солёнкой. Скоро мы отправим туда ещё одну партию цыплят. Работы прибавится. Так что отправляйся туда прямо сейчас. Дорогу не забыл?
– Помню.
Трофим Степаныч укатил. Василий отправился на птичник. Проходя хутор, с ним никто не заговорил. Одни умерли, других сослали, третьи         были не знакомы, а иные и были знакомы, но видя его, прятались. Василий это замечал и просебя думал: – «Наверное, шепчутся – вон, урка вернулся». Это немного огорчало его. В тоже время он старался не задерживаться, идти быстрее. У Василия в голове крутились слова председателя колхоза «Твоя Катерина сейчас работает на птичнике. … Так что отправляйся туда. Твоя Катерина … отправляйся туда. Значит Катерина моя, и я иду к ней. Идти ещё полчаса, и я увижу её».  Многие годы он не знал той радости, какая охватила его теперь. Раньше в лагере возвращение и встреча с любимой женой для него были несбыточной мечтой. И, вот, сейчас – сбудется. Василий трепетал от счастья.
Степь встретила его зелёным ковром свежей травы, множеством красных и желтых тюльпанов да пересвистом сусликов. Всё это ему было родным и милым с детства. Потом заблестела синеватая речка, с заросшими осокой, камышом и чаканом берегами, за речкой уже виднелся птичник. В стороне от него стояла хата. Василий перешёл на противоположный берег по шаткому узкому дощатому мосту. Сердце его колотилось, он не в силах был унять волнение, – слишком долго ждал этой встречи. Василий подошёл к двери и постучал.
– Подождите, сейчас отопру, – послышался родной голос, который Василий ни с каким другим не перепутал бы. – Кто там?
– Катюша, это я, Василий.
Загремел засов, проскрипела дверь. Некоторое мгновение они стояли и смотрели друг на друга, молча. «Он сказал своё слово – пришёл ко мне. Теперь я должна ответить». – Мелькнуло в голове у Катерины. Она протянула к нему обе руки:
– Василий! Заходи.
Василий переступил через порог, обнял её и крепко к себе прижал. Потом они прошли в хату. Первые минуты не находили много слов для разговора, только смотрели друг на друга, да одно сложно Катерина говорила:
– Проходи. Садись на скамейку, – через паузу сказала. – Сейчас лапшу разогрею.
Пока Катерина сухим пучком бурьяна затапливала печку и разогревала обед, Василий сидел, молча, смотрел то на жену, то разглядывал хату. В голову ему лезли, мешая друг другу, различные мысли: – «Катерина мало изменилась – такая же красавица, только вид какой–то болезненный. Но что–то не то. И дело не в болезненности. Ах, Василий, на что ты рассчитывал? Оставил ещё совсем юную жену на долгих девять лет. Ладно, не буду тревожить её расспросами. Подожду, сама всё расскажет. Смотрю на неё, и сердце мне говорит – ближе и дороже её нет». Катерина разлила по тарелкам стряпню и подала на стол. После обеда она сказала:
– Пойду курам воды налью, а ты ложись, отдыхай.
– Я с тобой пойду, помогу, – ответил Василий.
– Нет, нет, ты с дороги, отдыхай. Я сама.
На следующий день Василий стал включаться в работу – носил мешки с кормом для кур и цыплят, наливал воду в поилки, следил за чистотой в курятниках. Помимо этой основной работы он, отыскав низкий берег речки, раскапывал там огород.
– Земля там плодородная, вода рядом. Даже если дождей будет мало, есть чем полить, – по–хозяйски делился своими соображениями с Катериной. – Должны собрать хороший урожай.
Катерине мало что пришлось делать на птичнике, за то по дому работы прибавилось. Появился мужчина – нужно приготовить еду, убрать в доме, заштопать, пришить, постирать и всё прочее как у всех.
Вроде бы жизнь налаживалась, но это только при взгляде со стороны. Разговоры между ними были дружественные, но не более. Некая преграда стояла между ними. Они оба это понимали. Василий не затевал откровенного разговора, потому что считал – ему нечего сказать. В самом деле, что он мог сказать? Арест, суд, приговор, многолетняя отсидка. Катерина всё это хорошо знала, и Василию больше нечего было добавить. Молодой красавице, прожившей девять лет в отсутствии мужа, наверняка было что сказать. Катерина боялась говорить, не зная, как её историю воспримет муж. Это молчание угнетало обоих и с каждым днём сильней особенно Катерину. Однажды она подумала: «Лучше уж пусть от меня узнает, чем от людей. Будь что будет. Всё равно разговора не миновать». Сходила на речку, переоделась свежую одежду, приготовила хороший ужин, постелила праздничную скатерть на столе. Василий пришёл, и видя эти внешние перемены, подумал:  «Наверное, сейчас что–то произойдёт». После ужина Катерина обратилась к мужу:
– Василий, верность я тебе не сохранила. Если ты меня бросишь, то люди тебя не осудят.
Катерина продолжала говорить. Она рассказала ему всё. Василий слушал, молча, внимательно, не выказывая своего отношения к услышанному. Он не хотел ей мешать.
***
Когда я осталась одна – стала сильно переживать. Мне было страшно, ведь ты загубил первую жену, и я заняла её место рядом с тобой. Иной раз ночью проснусь и сквозь дрёму слышу – будто кто–то ходит по дому. «Ну, вот»: – думаю – «Опять хозяйка пришла. Выживает она меня отсюда». Жутко становилось. Как–то раз я уж было собралась уйти к родителям, вышла из дома. Ко мне подбежал Борзик и начал скулить, тыкаться мордочкой в ноги и подпрыгивать. Есть просил. В курятнике кудахтали куры, в хлеву мычали коровы. И они тоже просили корм. Я их всех накормила, напоила и пошла в курень собирать свои пожитки. Пока провозилась – уж стало темнеть. «Ладно»: – думаю. – «На ночь глядя не пойду. Завтра отправлюсь». В ту ночь вижу во сне Антонину. Она мне говорит – «Не бросай скотину, я их любила, без тебя пропадут. Останься и ухаживай до весны. Я тебе заплачу. В горнице, в святом углу стоит треугольный стол. Крышка стола двойная. Приглядись и сможешь открыть».
Тут Василий оглянулся назад, в углу под иконой стоял треугольный стол. Он хорошо помнил – та же икона и тот же стол. Катерина взяла нож, подошла к столу и, поддев крышку сзади, приподняла верхнюю часть.
– Иди, погляди, – она позвала Василия.
Он подошёл, стал разглядывать, вспоминать:
– Да, это её вещи. Она любила украшаться и часто их одевала. – Василий возвратился на место.
– Что с ними делать? Не знаю. Я их ни разу не одевала. – Катерина закрыла крышку стола.
– Что хочешь, то и делай. Она тебе заплатила за твою работу. Они твои.
Катерина некоторое время помолчала. Потом продолжила:
– Меня терзали противоречивые размышления: ты загубил первую жену, но с тобой мне было хорошо. Я всегда видела твою заботу и тёплое отношение ко мне. Я чувствовала, что ты любишь меня. Да и я тебя любила тоже.
Последние слова Катерины ложились живительным пластырем на душевные раны Василия.
– С тобой мне жилось легко, – продолжала Катерина. – А  без тебя: везде одна и всё сама. Как–то раз на провесню вышла из куреню и стояла на крылечке. В это время залаял Борзик и бросился к калитке. Ко двору подошёл Трофим Кузнецов. Он жил с семьёй на другом краю хутора в бедном старом флигельке. Я слышала, что он какой–то «активист», но что это такое, не знала. Поздоровался со мной и сказал:
– Хозяйничать одной–то, наверное, трудно?
«Господи, без него на душе тошно, не знала, куда деться, а тут он со своими вопросами лез, шёл бы мимо», – подумала я и ответила:
– Я тут не хозяйка.
А он мне:
– Значит, батрачишь на хозяина, которого нет?
– Батрачу, батрачу, – ответила я, с надеждой, что отстанет.
Мне было неприятно говорить об этом с человеком, которого знала издалека. Трофим, видя, что я не хотела с ним разговаривать, пошёл в сторону своего дома. Потом я узнала, что этим случайным разговором уберегла себя от беды.
Так я перезимовала. Весной в хутор нагрянул колхоз. Что это такое, откуда он взялся и зачем нужен – никто в хуторе не знал. Начали у всех подряд отнимать имущество и загонять в колхоз. С того времени изменилась не только моя жизнь, но и весь уклад жизни в хуторе стал другим. Некоторые отказались вступать в колхоз и сдавать своё имущество. Их объявляли кулаками. Такие семьи недолго оставались в хуторе. Их лишали всего, что у них было и отправляли в далёкие края. В список, предназначенных для раскулачивания, я не попала. Трофим Кузнецов, активист, ещё осенью по тому разговору определил меня в батрачки. Всё имущество было оприходовано колхозом. Мне разрешили жить в доме, теперь уже колхозном, и определили работать в колхозе.
Мне всё это казалось ужасом. Я такое видела первый раз в жизни. Сама же легко рассталась со всем хозяйством, которое было ещё при тебе. Оно ведь было не моё. Что за него было держаться?!
– Антонина наняла тебя только до весны, – с удивлением Василий заметил, что её сон сбылся.
– После того сна, я чувствовала – весной что–то случится. Так оно и получилось, – согласилась Катерина.
Потом она продолжала:
 – Я сразу стала работать в колхозе, другого выхода у меня не было. Старалась работать хорошо, с усердием и много. Хотела работой отвлечь себя, забыть терзавшее меня горе. Но новое местное начальство истолковало это по–своему, к своей выгоде – начали ставить в пример другим, как сознательную колхозницу бедняцкого происхождения, на которую другим – кулакам и подкулачникам – нужно равняться. Ты знаешь: в своё время я закончила начальную школу. Меня, как умевшею читать и писать, привлекли учить людей грамоте в ликбезе. Вскоре после этого меня взяли работать в райсовет. Я ездила по району вместе с депутатом по станицам и хуторам на встречи с жителями. Мы агитировала их за ударную работу в колхозе, за выполнение хлебозаготовок, подписываться на госзаймы, на борьбу с кулаками и мироедами. Особенно с горечью и стыдом вспоминаю одно своё выступление. Призывала крепиться, говорила, что будут большие трудности. Возможно, будут и жертвы.
– Почему ты так говорила? Откуда ты это знала? – прервал её Василий.
– Я сама от себя ничего не говорила. Всё заранее было подготовлено и написано на бумаге. Хотя я понимала – к чему приведут эти хлебозаготовки. Хлеб сдали, весь, до зерна, под метелку государству вывезли. Изъяли запасы хлеба не только у единоличников, но и, заработанный работниками колхоза. Некоторые не хотели отдавать, старались хоть немного утаить. Так их пытали: избивали, раздетыми зимой сажали в амбары, зарывали по шею в землю, сажали  на горячую печку потом прохладиться выгоняли на мороз. У Прохора Мамонова из хутора Сибирьки выпытывали – где яма с зерном. Он отнекивался. Ему дали пистолет и сказали – на, стреляйся, не то мы тебя сами убьём. Он приставил дуло к виску и нажал на курок. Раздался щелчок, Прохор упал в обморок. Пистолет был не заряжен. Всем было понятно, что голод начнётся. Какая копейка была у людей, так всё займами выгребли – силой заставляли подписываться.
После каждой поездки по району в красном уголке райсовета были застолья с выпивкой. Я попала в круговорот организационных мероприятий: планёрок, собраний, активов, которые проводились после работы. Заседания проходили с вечера до глубокой ночи и заканчивались пьяными застольями. Люди на этих мероприятиях подбирались из местного начальства – почти одни мужчины. В глаза они мне говорили хорошие слова, а за глаза называли «ничейной», приставали с выпивкой да и вообще … Катерина закрыла лицо руками и заплакала. Потом сквозь слёзы продолжала:
– Я не заметила как подошла к такой жизни. Это только со стороны кажется – начальство …, всё чинно…, вроде как серьёзные люди. На самом деле, простые люди живут на много порядочней. Сможешь простить? Прости! Или брось, или добей.
Лицо Василия стало бледным. Голубые глаза стали серого цвета, поджатые губы слегка дрожали, зубы стиснуты.
– Кто первый начал к тебе приставать? – спросил Василий так, что Катерина напугалась, словно перед ней вдруг появился злой дикий волк.
– Хочешь отомстить? Опоздал. Пять лет назад в станице закрывали церковь. Из храма всё вытащили: что разграбили, что сожгли, что просто поломали и выбросили. В алтаре за престолом стояло распятие.
– Помню, такое большое, – вспомнил Василий.
– Да. Оно не проходило ни через боковые врата, ни через Царские. Люди говорили что, в своё время его установили прежде иконостаса. Тот человек взялся вынести распятие, не дожидаясь пока разберут иконостас. Хотел в глазах разорителей быть героем. Взял пилу и расчленил распятие так, что отпилил Спасителю стопы ног и кисти рук. Через год он по своим делам поехал в Сталинград, там попал под трамвай. Трамвай ему отрезал стопы ног и кисти рук. Люди удивлялись – как это могло случиться, но не удивлялись – почему такое с ним произошло. Потом через год после этого случая он умер всеми брошенный. Люди говорили от недоедания. Да тут с руками и ногами от голода помирали. Вон, тётка Дуняша с Виктором Никандровичем первый голодный год пережили, а второй не смогли.
Потом Катерина вспоминала и называла другие имена, не переживших голодные тридцатые годы.
– А, он тем более – без рук, без ног, никому не нужный. Много он наделал зла. Скольких семей даже мало имущих по его усердию раскулачили, да скольких людей оговорил как вредителей?!
Василий, выслушав это, стал успокаиваться, размышляя: «Раз уж Бог обратил на его безобразия внимание, то мне делать нечего». Потом, немного подумав, сказал:
– Я думал на воле хорошо. А, тут голод, ссылки, пытки, предательство, разврат. Да, мы в зоне жили честнее. Почему ты сразу не ушла с этой работы.
– Оттуда сами уходят редко.
Услышав это, Василий перебил Катерину:
– Что? Тут тоже неволя?
– Ещё какая! Обычно никто сам не уходит, выбрасывают как не нужную вещь или сдают под суд как контрреволюционера. Был голод, а там на столе было всё, что нужно. И своих от голодной смерти спасла. Приехал бы сейчас к моей могиле. Меня выбросили сюда с глаз долой подальше.
– Ладно, я смогу это забыть.
Катерина встала, подошла к Василию. Он тоже встал со скамейки и взял её за плечи, вглядываясь в милые черты. Она повинилась в измене. Потом Катерина осмелилась заговорить о втором не менее важном деле.
– Здесь тайно бывает отец Захарий. Я старалась ходить к нему на службы. Он многое знал из моей жизни. Однажды я спросила: почему Бог попустил, чтобы со мной произошло такое падение. На это отец Захарий ответил: – «Ты совершила большой грех. Жена мужа предавать не должна. Твои уста ближе всех к его уху и сердцу. Этим ты должна была пользоваться к его исправлению. Раскрывать преступления должны другие, на то поставленные».
Услышав эти слова, Василий отвернулся. Он знал об этом. Первые годы заключения ему было трудно сознавать, что жена предала его. У него в душе шла борьба ненависти к предателю с любовью к избраннице. Он задавал себе вопрос: почему она так поступила? Чаще всего приходили мысли, что она ещё совсем молоденькая, испугалась, решила поделиться с родителями, и так всё вышло наружу. Василий заметил, что всегда искал для неё каких–то оправданий. В конце концов, любовь победила. Но вспоминать об этом ему было неприятно, и он этого не хотел.
– Давай забудем. Больше не говори  об этом, – и он приласкал жену.
После этого откровенного разговора обоим стало легче, тёплые отношения стали налаживаться. К ним постепенно стало возвращаться семейное счастье.
В один из дней Василий сказал Катерине:
– Мне нужно своих навестить. Давно не видел маму и брата.
– Жаль, я не смогу отправиться с тобой, птичник без присмотра оставлять нельзя. А тебе давно пора. Они ведь по тебе тоже соскучились.
Василий не забыл своих родных и много раз собирался их навестить. Однако он понимал – слух о его преступлении и длительном заключении дошёл до них. Он терзался мыслями: каким он предстанет перед ними? Как его встретят мама и брат?
– Они спросят: как я жил все эти годы? Что я смогу сказать на это.
– Скажи так, как всё было. Не зачем скрывать, они уже знают или обязательно узнают. К тому же ты ведь отбыл наказание.
– Да, я так и сделаю, – согласился Василий с женой.
На другой день, Василий сходил в правление колхоза, попросил председателя колхоза отпустить его на несколько дней навестить родственников и дать ему упряжку, так как идти пешком целый день. На это председатель ему ответил:
– Василий, ты и твоя жена, Катерина, работаете добросовестно. Вы у меня на хорошем счету. Ладно, дам тебе Зорьку, она – кобыла хоть и старая, но как–нибудь на ней дохромаешь. Да, гляди, по ухабам не езжай, а то тележка развалится. Приходи в субботу в конце рабочего дня.
Василий довольный вернулся, стал собираться. В назначенный день он пришёл к председателю колхоза.
– Василий, ничем помочь тебе не могу. На днях, а точнее  двадцать пятого июля тысяча девятьсот сорокового года вышло постановление Совета министров СССР, которое отменило все отпуска, выходные дни и строго запретила самовольное покидание рабочего места в связи с крайне напряженным военно–политическим положением в мире.  Так что поездка твоя отменяется, – хмуро объявил председатель.
Василия такая новость просто подкосила.
 – Как же так, неужели я больше не увижу своих родных?! – попытался он что–то доказать председателю.
– Это Постановление не обрадовало никого с низу и до самого верху. Ничего не могу поделать. Иди на своё рабочее место и не покидай, иначе меры будут приняты очень строгие. – Председатель всем видом показал, что продолжения разговора больше не будет.
Василий вернулся домой расстроенный, но не подавленный. Ему на память пришли слова его товарища по лесоповалу, Константина, – гора с горой не встретятся, а человек с человеком может встретиться. И это ободряло его. Он поверил, что выход можно найти. Катерина встретила его с недоумением: «Где упряжка? Почему ты пришёл пешком? Вроде бы обо всём была договорённость». Василий ей всё рассказал. Всё–таки это был для него сильный удар в сердце, где жила память о маме и брате: как же, до долгожданной встречи оставался день–другой, а теперь неизвестно когда произойдёт и будет ли вообще эта встреча. Он погрузился в глубокую задумчивость, в надежде найти подходящую идею. Но, увы, найти Василию её просто и сразу не получалось, но он не терял надежду. «В жизни происходят постоянные перемены, иные с виду может быть совсем незначительные, но при внимательном рассмотрении их можно употребить на пользу», – вспомнил он слова Константина из одной из беседы с ним. «Подожду, посмотрю, внимательно буду смотреть», – на этом он закончил свои размышления.
Прошло несколько дней. Помимо основной работы председатель колхоза послал Василия на мельницу. Работа несложная: туда везти мешки с зерном, загружать да разгружать, обратно мешки с мукой. На мельнице он увидел незнакомого человека. Незнакомец ходил, присматривался, прислушивался к работе механизмов мельницы. Потом Василий случайно услышал разговор:
– Мельницу надо срочно останавливать. Все ремни надо менять, заменить несколько винтов и делать смазку. Всё необходимое для ремонта можно привезти из Дубовки к послезавтрашнему дню, но останавливать нужно завтра. Помощника у меня хорошего нет, так что провожусь с этим делом не меньше недели, – сказал незнакомец. Василий понял, что он наладчик, присланный из районного центра и недоумевая возразил:
– И так план помола не выполняем, а если на неделю остановить мельницу, то вообще будет полный завал.
– Если не останавливать и не делать ремонт, то она скоро развалится. Я серьёзно говорю. – Потом строгий тон наладчика сменился на добродушный. – У тебя найдётся что–нибудь похмелиться? Вчерась кум заходил ко мне, так это … – Его лицо покрыла детская непосредственная улыбка. И они оба отправились в небольшой флигелёк, который служил и конторой, и сторожкой.
Василий быстро сообразил: «Вот, и случай. Им непременно нужно воспользоваться». На следующий день он отправился к председателю колхоза.
– Трофим Степаныч, в нашей станице уже сегодня могут остановить мельницу на починку.
– Знаю. А тебе–то что?! Не тебе останавливать и не тебе починять, – по обыкновению грубо ответил председатель. Не смотря на грубость по его виду Василий успел заметить, что у него какое–то горе.
– В станице Мало–Лученской хорошая мельница, работает изрядно. Вы пошлите меня туда …
– Это ты ловко придумал, Василий, – перебил его председатель. – Ты же из тех мест.
– Маму хочу повидать, – грустно, почти жалобно проговорил Василий и, стараясь уговорить, добавил.  –  Да, я сделаю всё, что вы мне поручите.
В своё время нынешний председатель, Трофим Степаныч, не то чтобы батрачил у Василия ещё при жизни Антонины, а иногда выполнял работы по обоюдному соглашению. Василий был требователен, но вежлив, за работу платил хорошо. Трофим был доволен им. Видать, в этот раз Трофиму было так тяжко, что он разоткровенничал с Василием.
– Ты ещё можешь повидать свою маму, а я свою уже нет. Вчера похоронил её. Виноват я перед ней, и это камнем лежит у меня на душе. Ладно, приходи завтра.
Василий радостный отправился домой. Его охватило волнение предстоящей встречи с родными ему людьми после долгой разлуки.
На следующий день он получил от председателя бумагу, в которой было написано: Василий Самсонов направляется в станицу Мало–Лученскую на мельницу и прочее, и прочее … В конце стояла подпись председателя и колхозная печать. Эта бумага давала право отлучаться со своего места жительства. Без неё могли арестовать. Он получил упряжку, чтобы привезти нужный груз для мельницы.
Катерина собрала в дорогу харчи и кое–какие гостинцы. К вечеру Василий добрался до своей станицы, подошёл к дому. «Вот и яблоня у калитки, а выросла–то какая высокая с могучими ветвями. Вон ближе к летней кухне и абрикос …, почти засох; да он, свидетель трёх поколений Самсоновых, и тогда, –  при мне был старенький, – его ещё дедушка Василий сажал. Дом, летняя кухня, сарай обветшали; плетнёвый забор покосился, в некоторых местах поддерживался могучими стеблями густого бурьяна. Всё постаревшее, не ухоженное. Ну, вот и родной дом» – защемило сердце Василия. – «Где мама, где брат?».  Во дворе никого не было видно. Вдруг загремела дверь, из дома вышла пожилая женщина, вероятно она его заметила:
– Вам кого? – спросила она.
Некоторое время Василий стоял в недоумении: как же так, мой родной дом и здесь живут другие люди. Разве это уже всё не наше?!
– Этот дом принадлежал Самсоновым. Здесь оставались моя мама, Вера Николаевна, и брат, Алексей.
– Они продали своё подворье и уехали, вроде бы в Ростов. Так из разговора слыхала. Молодой человек – офицер, там у него служба.
 – Когда они отсюда уехали? – с печалью в голосе спросил Василий.
– Да, уж пять лет прошло.
Женщина сказала всё что знала. Дальше стоять у калитки было бессмысленно. Василий сел на телегу и поехал в сторону мельницы. «Что–то мне грудь сдавило. Наконец–то добрался до родных мест, – и что же? – полуразорённое опустевшее родовое гнездо. На что не глянешь, всё в чёрном цвете; что не вспомнишь, душу наполняет горечь» – Василий предался воспоминаниям прошлых лет жизни. В них много было светлых счастливых дней, но в этот момент в его памяти всплывали только горькие и трагические события: расстрел дедушки и отца, сиротская нищета, женитьба по расчёту и расплата за убийство жены. Душу покрывал мрак. Он почувствовал скорбь до слёз и не стал себя брать в руки, отдался этому чувству. Василий решил пережить эту скорбь пусть даже со слезами, чтобы потом уж более оно не властвовало над ним.
Василий возвратился домой. Покатились однообразные унылые дни колхозной жизни. Мысли о маме и брате его не покидали. Он старался разузнать их адрес в Ростове на Дону. Однако нигде не мог добиться, но надежду не терял. Так окончилось лето, прошла осень, потом зима. Наступил конец июня одна тысяча девятьсот сорок первого года.
Продолжение следует