На полу

   Она сидела на полу, снизу вверх глядя на проходящих взрослых. Эти взрослые – они постоянно были заняты, тысячи дел и забот не оставляли им минуты на то, чтобы остановиться, посмотреть вниз и, увидев ее, сесть рядом. Зачем? Да разве это так уж важно! Чтобы смотреть друг другу в глаза, чтобы смеяться, рисовать влажным от слюны пальцем рожицы на полу. Чтобы шутить. Или вытирать слезы. Тыкать в картинки. Листать журналы. Чтобы просто сидеть, в конце концов. Ее день тоже был наполнен делами и заботами, просто они были не так заметны, ради них ей не надо было двигаться с места. И она сидела на полу, разглядывая мир вокруг.
   Иногда кто-то из взрослых занятых людей вдруг останавливался, вглядывался себе под ноги и замечал ее. Тогда ей приносили чай, бутерброд или плед, если взрослым казалось, что день слишком холодный, и она может простыть. Ее тонкие руки протягивались вверх и принимали приношение.
   Она смотрела на чай и думала, что у нее появилась коричневая краска для рисунков. Но она хотела бы иметь больше цветов. А что, если попробовать рисовать соком? Но кто-нибудь из взрослых замечал, непременно замечал, что она делает, и поднимался крик, сок уносили, пол и ее руки тщательно мыли, и она снова оставалась одна на своем месте на полу, в лесу проходящих ног и не видящих глаз.
   Хотя, это странно: ее взрослые не видели, а любой проступок, не совместимый с их представлениями о правилах, тут же замечался. Но даже тогда их лица смотрели мимо нее. На опрокинутую чашку, на рассыпанные ровным кругом крошки, на липкие лужицы. Никогда – на нее. 
   Она вздыхала и пыталась пальцами ухватить длинные ноги, задевающие ее, цеплялась за брючины, за подол юбки или платья, но все бесполезно. Ее руки были так слабы, что взрослые даже не замечали ее попыток остановить их. Иногда, может, их удивляло, что их стремительному шагу что-то мешает, но они лишь резче делали движение, и шли дальше, пока она, чуть слышно сопя, кулачком терла глаза, которые от чего-то щипало. И если на руке оказывался след слезы, потом долго и с удивлением его рассматривала, размышляя, нельзя ли и им рисовать. Если не рожицы, то, может, солнце?
   Она знала, что где-то далеко-далеко и еще выше, чем дальше, есть солнце. За окном, до которого целая вечность и бесконечность.  Солнце, протягивающее по полу свои светлые дорожки, от стены до нее и дальше, до другой стоны. А в столбике света забавно без устали кружились пылинки. И она разглядывала их, размышляя, куда они деваются потом, когда солнце, двигаясь, исчезает, и столб света, постепенно сужаясь, превращается в темноту?
    Взрослые не отвечали на ее вопросы. Их интересовало только не голодна ли она, не хочет ли пить, не замерзла ли? Много «ли», но ни одного ответа на ее вопросы.  И она размышляла. А из-под платка выбивались седые волосы, на тонких запястьях вздувались извилистыми дорожками синие вены. Она сидела на полу одна и вспоминала, как когда-то сама была взрослой.