Анна Ивановна

Анна Ивановна вышла на сцену босиком. Смуглая, круглолицая, чернобровая, осанистая, крепкая. На голове был повязан по-крестьянски однотонный платок, рубаха того же цвета, темная юбка и передник. Через плечо она несла вилы, которыми на покосе сено ворошит и стога мечет.
Такой наряд выбрала себе деревенская женщина для конкурса мод.
Среди множества интересных нарядов этот поразил меня, потому что я увидела не наряд, а женщину.
Меня поразила картинная красота Анны, раньше я этого не замечала, независимость и достоинство.
Я подумала: вот она - сила жизни, мощь, которая и есть настоящая красота, которая затмевает любые наряды, которая больше любых нарядов.
 
Не всякий деревенский человек таков, встречается и тут мелкий люд: и завистливый, и жадный, и подлый, и ленивый. Но в каждой деревне встретится вам человек титанического духа, самоцвет в неприметной оправе.
 
Было у меня большое заблуждение, что скромная, тихая, размеренная деревенская жизнь углубляет человека, делает его бездонным. И только недавно поняла, что в глубину чаще растут в городе, а деревенские мыслители живут вширь, вверх, становятся безграничными.
Мощью растут, пронзительностью.
Покоряются им пространства, растения, животные.
Такова была и Анна Ивановна.
Я удивлялась, как она работает: любое растение, воткнутое легким знакомым движением - приживается, растет, пышет. Словно жизнь из нее расточается, щедро раздаривается, без всякой лишней обременяющей мысли. Просто: Берите!
Так она обращается ко всему миру:
- Берите, мне печально, что вы мало берете!
Сила любви, которая любого одаряет, как сына.
Ликует, что смогла поделиться собою, и тут же огорчается: У меня так мало в сравнении с тем, сколько я хочу дать.
 
Жизненная мощь и в речи сказывается.
Говорит быстро, резво, как бурлит живой ручей. Внятно, эмоционально и быстро. Слова веские. И любое слово с чувством:
- Горе-то какое! - говорит, опустив уголки глаз, лоб покрывается морщинами, вздыхает тяжело, смотрит в глаза, страдая.
 
- Радость- то какая! - вся расцветает, румянец покрывает смуглые щеки, глаза сияют, брови разлетаются, морщины разглаживаются, улыбка ликует на лице, обнажая блестящие ровные зубы.
 
А то смотрит задумчиво в подмерзшее окно, долго смотрит, а потом снова начинает говорить живо:
- Купила зерна, птичкам насыпала. А они два дня летают, видят в окне мельтешение и словно спрашивают, можно или нет
А я им говорю, птички вы мои птички, вот я - дурочка, а вы умнее меня.
Вот они в перышках одних, на улице мороз трескучий, а они без сапог, без шапки, без рукавиц, а живет ведь! Печки у птички нет, дома нет, плиты нет, холодильника нет, а живет ведь. Умнее меня птичка!
Птички, вы мои птички, невелички.
- Каждно утро на них смотрю. Переживаю за них. Всю осень у нас зерно было, я дробила, и сыпала, и сыпала. Они тут припеваючи у меня жили.
 
- Птиц люблю, по лесу люблю гулять. Я когда в лесу бываю, дерево каждое для меня живое стоит. Оно меня видит, оно меня слышит. Я у них дома. Подойду, сосну обниму. Порой смотрю: какое-нибудь корявое дерево. Елка вот корявая. И говорю: елка, какая ты все-таки счастливая родилась, на новый год никто тебя не спилит. А за красивую переживаю.
И так хожу в лесу, размышляю, с цветами разговариваю. Лес же живой. Все в нем чувствуешь и он чувствует.
 
Часто мы встречались с Анной Ивановной, чай пили часто, беседовали.
Она очень гордилась угощениями, выставленными на стол.
- Это, это, вот это, это и это, и это, и это - все свое, - говорит она, показывая рукой на каждое блюдо, на каждом на короткое мгновение замирает, вроде как вспоминает его историю, все, что с ним связано.
И в какое время года не шел бы разговор, она приговаривает: так осень люблю, осень у нас богатая, все есть, что душе угодно: овощи, ягода всякая, орехи; зиму люблю, красота вокруг, слов нет описать какая; весну люблю, все просыпается, рассаду пора садить, за каждым росточком наблюдаешь, счастье какое даже не передать, так я это люблю; лето люблю, как жду лето каждый год, хоть и встаешь рано, и топчешься до самой ночи, но как хорошо-то тебе от этого!
А однажды так проникновенно сказала:
- Я свою деревенскую жизнь ни на что не променяю! - и столько всего говорящего во взгляде было, что до сих пор вижу этот момент как живую, ожившую картину.
 
А как животину свою начнет расписывать: то теленочка белого в ранетках, то котика своего проказника, то собаку умницу, то порося огроменного - не переслушаешь.
Обрисует их так, что они как живые. Помню, как она про рыжего плута рассказывала.
- Стали цыплята пропадать в загоне. Да что ж такое! Куда ж деваются, не пойму! А кот ходит мимо, морду честную делает, он будто вообще не причем. Я же верила ему, такое он обличье делал. Когда уж не осталось почти цыплят, я в картошке писк услышала. А там кот сидит и цыпленок перед ним. Увидел кот меня, глаза округлил, прижался к земле и как побежит. Цыпленок уже мертвый. Я его взяла и по морде, по морде цыпленком этим. Коту стыдно ж, больно. Зато больше цыплята не пропадали.
 
И столько любви в каждом слове.
 
С зимы уже все мысли о посадках, о семенах. А уж с весны самое приятное - обход своих владений, останавливается над каждой грядкой, смотрит любовно, под ее заботливым взглядом все быстрее растет, она им помогает будто. Это стояние, вглядывание - и молитва, и самопознание, и исповедь, и исцеление от скорбей и болезней.
Хозяйствует крестьянин на своей земле, любит ее каждым вздохом, срастается с ней, дружит с животными, понимает их, лес, каждое деревце, цветочек, травинку, каждый росточек слышит. Плантации садить не будет, стада разводить не будет. Зачем же стада, если имя каждой коровенки не упомнить, не поговорить с каждой?
Чтоб жить богато? Да что вы, а жить-то тогда зачем?
 
А как про людей начнет Анна говорить, азарт этот пропадает, бурливость речи исчезает. Осторожность в словах появляется. Знала я, что заботливая Анна женщина, ищет как бы помочь ближнему, но люди все в ее рассказах безликие какие-то получаются. А однажды она поделилась:
 
- Как-то мы едем на машине и видим бабу Таню, бабушка старенькая жила тут. Я и говорю Ване, давай остановимся, поговорить охота.
А баба Таня мне говорит: знашь, Аня, чтобы не грешить, надо быть слепым, немым и глухим. Я первый момент думаю, как это я так буду, а потом поняла: где увидел - не видал, где услышал - не слыхал. Вона она какая мудрая, баба Таня-то. Я так и живу. Так она мне мозги и вправила - пять минут с ней поговорила...
 
И затяжной горький вздох:
- Оох!
И в этом вздохе все: горечь, что люди грешные, непонятные, что нелегко с ними, что нужно быть слепым-глухим-немым, не откроешь сердце нараспашку, страшно вглядеться в человека, мало ли что там увидишь, неприятное, ужасающее.
 
И потому не к человеку идет крестьянин навстречу, а к животине, к дереву, ему открывает душу, его слышит , чувствует.
О человеке заботится, конечно, коли помощь нужна, Господь заповедал, мать, бабка учили так, но надо быть начеку, бдительность терять нельзя.
 
Вглядываясь в Анну, поняла я важное о себе: почему в деревне одолевает меня смертельное губительное одиночество, ведь вокруг столько необыкновенных, красивых, титанических личностей.
Я любуюсь этими людьми, восхищаюсь ими, но легче мне не становится.
Потому так, поняла я, что крестьянин весь в бескрайности окружающих просторов, царствует над своей землей, весь в заботе о ней, в общении с ней. В даль привык он смотреть, а не перед собою.
Это мне каждый деревенский житель интересен, а я ему - не так.
 
И снова я думаю, вглядываясь в Анну, что не сгинет деревня, еще больше в этом уверенности, чем раньше.
Да, с упоением говорит Анна о том, что любит, как поэму пишет, но видела я ее и другой.
В гостях как-то родственница, хвастаясь, дала ей немецкую ложку, отцовый трофей, супу похлебать.
Какая мгновенная ярость засверкала в ее глазах, как порезал всех острый колючий взгляд, какая сила окатила всех нас:
- Они ж землю нашу топтали, отцов, дедов били, да не прикоснусь я к этой ложке!
Успокоилась потом, заплакала даже.
Потом я еще не раз этот непримиримый взгляд видела.
 
Нет, с царства своего никто не свергнет ее. Никто не посмеет топтать ее земелюшку, устанавливать свои порядки. Если надо, так и встанет против врага босиком и с вилами в руках. Никакая сила ее не одолеет, эту могучую безграничную крестьянку.