Ми24 Прощай Минск и БТИ

Вася Акинфеев был, наверное, хорошим другом. Наслушавшись моих историй про то, что ГДЕ, он не только предоставил мне КОГО, с которой мне все-таки не нашлось сразу укромного места, но и дал мне ключ от своей комнаты в общежитии, откуда все разъехались по домам на октябрьские праздники. Разберись с КЕМ без спешки и суеты…
Лучше бы он этого не делал!

В эту комнату я поначалу привел своих приятелей, с кем я у этой общаги играл в футбол на спортивной площадке. Мы, как и полагается в околоспортивной среде, выпили, вместо игры, пару бутылок (вспоминаю, не только «сухача») и разбрелись по домам через пару часиков. Я уже не стремился продолжать «банкет», так как выбегая в туалет, заприметил в коридоре симпатичную студентку и договорился продолжить общение с ней после того, как моя компания разбежится.

Она честно выполнила условия этого договора, даже выпила полстакана вина с нами перед уходом из общежития, когда мы вместе вышли провожать моих захмелевших гостей. Но, уже вечерело и попасть обратно для меня стало проблематично - при входе начал действовать суровый закон: всех выпускать и никого (чужих!) не впускать.

Я было понадеялся на действие своего студенческого билета, но мое развязное и довольно неустойчивое поведение привлекло внимание студентов из оперативного отряда, которых в предпразничные дни сюда прислали на усиление вахты. Девушка моя словно испарилась после грозных окриков самого здорового из этих охранников: «Посторонним немедленно покинуть помещение!» (Как выяснилось потом, исполнявшего еще и обязанности коменданта общежития).

Меня после этих слов словно понесло: как, это я посторонний – краса и гордость факультета, защищавший честь института на всех студенческих соревнованиях?! Да пусть попробуют выставить меня, да еще при даме!...Но, сила ломит силу, чуть не восьмеро охранников повисли у меня на плечах.

Я еще попытался сохранить лицо, рявкнув: «Я уйду, но этот день вы все запомните!» Но это их еще больше завело и они дружно вытолкали меня за дверь…Надо признаться, ударил я первый – этого «коменданта». Он упал, на него и я – в этот ноябрьский вечер подмораживало, было скользко, да еще, после выпитого, я не очень твердо держался на ногах…

Дальнейшее я помню нетвердо. Я не мог подняться, на меня навалилось несколько человек. Я не давал подняться «коменданту», молотя его сверху, меня били со всех сторон. Досталось от оперотряда и моему главному противника, я слышал как он взвыл: «Ребята, вы не того бьете, это я!»…

Пришел в себя я, наверное, в километре оттуда – на железнодорожных путях. Как я туда попал? Я не помнил, как туда выбрался, чем закончилась наша потасовка, почему я здесь? Как я не попал под какой-нибудь поезд, как, например, тот, который гудками согнал меня с рельсов?

Все тело болело и ныло так же, как и разбитая в кровь физиономия…Вдруг я услышал грохот – в небо взметнулся орудийный салют. «По какому поводу? – лениво удивился я. –А-а-а, это, наверное, к моему дню рождения…» Соображалось туго, но я припомнил: день рождения я уже отмечал в семье дяди, это было 20 октября…После этого случилось немало событий…Наконец ко мне вернулось ощущение происходящего – это был салют в честь 7 ноября, Дня Октябрьской революции, лицо мое распухло оттого, что его обработали дружинники из общежития и мне надо вернуться туда за плащом, который я оставил в комнате Васи Акинфеева…

По дороге туда я встретил дружков, с кем начинал это празднество. Они поохали, посочувствовали, глядя на мои увечья, но мстить сразу же отсоветовали.

- «Ты сейчас в таком состоянии, что вряд ли сможешь нанести хороший удар, да и не получишь от этого должного кайфа. Давай, сходи за плащом, а расправу перенесем на чуть попозже, когда твой «комендант», который все затеял, будет один. Мы с него возьмем еще литров пять водки, за это. Да и остальных потом отловим по одному.»

В общежитие меня пустили без проблем. Даже, вроде, посочувствовали: «Как это тебя? Но сам виноват, такую бузу затеял…» Коменданта на вахте не было, остальных дружинников я не различал, были, будто, на одно лицо. Двое-трое проводили меня до комнаты, я взял плащ, отдал им ключ…

Моя компашка, ожидавшая меня у входа, проводила до автобусной остановки: «Сам доедешь?»… Ехал я полчаса, прикрывая воротом плаща лицо, хотя давно уже стемнело и вряд ли кому из редких пассажиров оно было интересно. Хотя, как оно изменилось, дома сразу дала мне почувствовать моя четырехлетняя кузина: «Раньше у тебя лицо было, как камень, а теперь, как мячик!»

На тренировку я пошел через три дня, хотя, наверное, напрасно: голова болела, при беге отдавало в висках. Когда я появился в институте, вызвав живой интерес своей разукрашенной физиономией, на второй паре меня пригласили в деканат. Я как-то не сообразил, чем вызвал там интерес, меня больше заботило, как я предстану перед деканом в таком непрезентабельном виде.

Рядом с деканом и еще с кем-то, сидящими за столом, я с некоторым удивлением обнаружил «коменданта», узнав его по подбитому мной глазу. Мне уже успели сказать, что он был еще и парторгом курса. Наверное, решил я, руководство факультета решило отметить мои спортивные успехи, в частности то, что я вошел во взрослую сборную Белоруссии… Или, стало доходить до меня, собрали идеологическую тройку, чтобы пропесочить, как злостного прогульщика и за несданные «хвосты» за первый курс…

«Ишь, какой красавец! – насмешливо протянул декан – Где это тебя так разукрасили?» Я покосился на «коменданта» и довольно нагло ответил, решив перед этим «понта не терять»

- «Поскользнулся, упал… Лицом о камень…»
-«И сразу под оба глаза? Да ты бандит, погляжу – как отвечает! И компания твоя – шпана «подмосковная»!» (Он назвал моих дружков по названию улицы, где они жили – Московская. Откуда только успел узнать?)

- «А у меня другие сведения от твоего товарища.» - продолжил декан. Он взял со стола исписанный лист бумаги и зачитал:

- « …Студент Казанов, со своими приятелями с Московской улицы, которых я постоянно видел на институтской футбольной площадке, вечером 7 ноября пытался незаконно проникнуть в общежитие, где он не проживает. Когда я, как комендант общежития, вместе с нашими дружинниками воспрепятствовал этому, он угрожал отомстить мне позднее. Вчера, подойдя ко мне в студенческой столовой со своими дружками, стал требовать с меня пять литров (или десять бутылок) водки, нанеся мне удар в лицо и угрожая, в противном случае, зарезать…»

-«Так было?» - декан переглянулся с другим, пожилым участником этой встречи. Я, под влиянием неутихающей гордыни, буркнул в ответ: «Это была шутка!» Я, действительно, зайдя с ребятами перекусить в нашу столовую, наткнувшись, лицом к лицу, на этого своего недруга, потребовал, как мы и обговаривали, те пресловутые пять литров или (разойдясь перед своими) добавил, что «поставлю на нож».

 - «Ничего себе шуточки!» - вспыхнул декан. –  «Марина Евгеньевна, - обратился он к секретарше, - дайте мне личное дело этого хулигана!...О, да у него «хвосты» за первый курс! А пропусков занятий сколько!» «Будем отчислять, нам такие студенты не нужны! Думаю, ректорат возражать не будет?» - он опять повернулся к соседу за столом, как я потом понял, к проректору института.

«Да смотри, теперь ты беречь уже бывшего товарища должен. Заявление его на тебя в отделении милиции лежит – случись что с ним, тебя первого заберут!»

Вылетев из института, я принял это, как должное. И даже бороться за восстановление не стал. Хотя заведующий физкультурной кафедрой подходил ко мне, обещал защиту, но посодействовать собирался в том случае, если я перейду в студенческое спортивное общество «Буревестник» из своего родного «Динамо», в котором я состоял изначально. Опять же та самая гордыня не позволяла мне это сделать. Да и учиться здесь меня как-то перестало интересовать – ни интегральное, ни дифференциальное исчисление, ни аналитическая геометрия, ни теоретическая механика или сопромат, меня никак не вдохновляли.

Похоже, с учебой у меня на тот момент было покончено. И на тренировки к своему тренеру уже не тянуло. Я решил перейти к тренеру республиканской сборной, который меня уже больше года уговаривал сделать это. Теперь, узнав о моих проблемах, он усилил натиск, обещал даже перевести меня в университет, который входил в его сферу влияния. Я стал ходить на тренировки в его группу, но очень скоро разочаровался в его системе: он по большей части просто гонял своих, попутно нагружая штангой в больших объемах, которые для меня были зачастую непосильными.

Я готов был бежать из Минска – меня мало что удерживало: дома, я понимал, был обузой для семьи моего дяди, который и так, с самого начала, ждал, что я перейду в общежитие (но теперь – куда?). Тренер для меня вдруг стал не в авторитете – его предложения призваться в армию, в спортивную роту, меня раздражали. Хотя, у меня других перспектив и не было. Потому я и написал письмо в Одессу, тренеру будущего олимпийского чемпиона, с просьбой принять меня в его группу с соответствующими условиями – жилищными, питанием, с оплачиваемой должностью.

А пока я использовал вовсю предоставившуюся свободу. Тренировался я через «пень колоду» - у прежнего тренера, а остальное время использовал на похождения с девочками, да общение со своими хулиганистыми друзьями из-за которых, в известной степени, я и попал в такое положение. Я продолжал получать от спортивного общества талоны на питание, которые я и реализовывал со своими друзьями или с девочками, которых я менял беспрестанно.

Друзья мои имели какое-то отношение к спорту – ходили в школьные годы на стадион, который находился рядом, а теперь поддерживали форму игрой в футбол. Никто из них теперь не учился и не работал и мне они, собственно, нужны были лишь для удовлетворения мстительного чувства – я не собирался прощать тем дружинникам с «комендантом», а мои хлопцы подогревали эти настроения обещаниями помочь мне в расправе, только через время, когда там все забудется.

Счет девушек у меня шел на десятки, за эти два года через мои руки прошло не меньше полусотни. И, как ни странно, до победного финала наши отношения не доходили – сказывалась установка папаши, который, надо признаться, изрядно запугал меня своими представлениями о том, чем они могут быть опасными для меня. Поэтому в женские трусики я лез только руками, довольствуясь только их покорностью и готовностью отвечать всем моим желаниям. Которые я пока оставлял «на потом».

Девушки в то время мне попадались непритязательные, большей частью «однодневки». Встретились, сходили в кино, редкой частью, в кафе, проверил я – носит ли она бюстгальтер, в трусиках отдает предпочтение модному, летнему покрою, или сохранению женского здоровья теплыми рейтузиками – и вычеркивал из памяти номер телефона.

Попадались и, что называется, «приличные» девочки, с которыми требовалось время на дополнительное ухаживание, как студентка Таня из Киевского университета, с которой я задружил в Адлере, где был в сентябре на спортивных сборах. Она приехала с мамой, с которой сразу меня познакомила. Я, после двухразовых тренировок, встречал ее у гостиницы, мы бродили вдоль берега моря, где однажды я чуть не свалился в воду с мола, омываемого через разы морскими волнами…

Остальное все то же, как с другими: поцелуйчики (с ней – на третий вечер), исследование шаловливыми ручонками все более доступных зон ее стройного, почти спортивного тела…И обмен адресами при неизбежном расставании через пару недель (свой адрес я, как всегда, выдумывал на ходу). Летом были знакомства в поездах, когда я ездил на каникулы домой к маме. Четыре поезда: «Минск - Москва», «Москва – Алма-Ата» и обратно – те же города на табличках, только в обратном порядке. А девушек я находил, блуждая по вагонам, беспечно бросив свою сумку в своем купе.

Там была Надя, которая подсела в Гжатске, из Москвы ехала пионервожатая Валя с выводком пионеров, которые, к моему счастью, раньше полуночи угомонились, и залезли на спальные полки. Обратно в Минск я ехал меньше, чем через месяц - надо было сдать «хвосты». До Москвы меня развлекала довольно взрослая инженер (как она представилась) Валя, а до Минска – смазливая проводница Нина. С которой мы удобно расположились в служебном купе и я уже уверенной рукой поднял задвижку дверей, получив каскад нежностей, предполагавший немедленное завершение моих желаний, но…

В наш вагон принесло бригадира поезда, которому позарез надо было именно сейчас подсчитать приходы и расходы, а на самом деле, как я предполагал, имел те же планы на проводницу, что и я…

Зимой, когда я был уже свободным от учебы, я знакомился с достаточно взрослыми дамами, как 40-летняя еврейка Дора, тридцатилетняя врач Зоя, некая Лида, которая тоже деланно удивлялась, узнав, что я был моложе ее на десяток лет. Но, несмотря на свою взрослость, никто не смог привезти меня к себе домой, а на зимней улице – какая же это с ними любовь?!
Серьезно я отнесся к знакомству с чемпионкой Белоруссии в беге на средние дистанции Лилей Юргилевич. Она была хороша, с копной распущенных густых волос. Мы тренировались в одном манеже, я давно приглядывал за ней. Но, кроме прогулок по улицам зимнего Минска, да посиделок пару раз в кафе, ничего я от нее не получил. Разве что еще простуды, когда выныривал с ней из теплых подъездов обратно на мороз…

Я ее встретил, когда перебрался в Москву, в манеже Московского физкультурного института, куда она перевелась из минского. Но, несмотря на проявленную там явную ее тягу ко мне, я решил отношения не продолжать. Как-то выцвели чувства за время нашего, пусть недолгого, расставания…

Была еще шикарная - то ли эстонка, то ли латышка. Впрочем, имела она вполне русское имя Валя. Хотя стиль ее и порода поворачивали все-таки мысли к Прибалтике. Она была изыскано одета в подчеркивающее ее роскошную фигуру бежевое пальто, на плечи ее свободно спадали распущенные льняные волосы. Она была явно постарше меня, работала  в универмаге, минском ГУМе, где мы и познакомились.

Когда я шел с ней по вечернему проспекту, поминутно целуясь, мы выглядели вполне гармонично – она, статная, с соблазнительными формами, зрелая женщина и я, накачанный атлет ростом под 190.

Но когда мы свернули в узкую улочку с не включенными фонарями, она стала обеспокоено оглядываться. «Видишь вон того человека – он с самого ГУМа за нами идет. Преследует меня, в магазине у моей секции ошивается…» Я оглянулся, метрах в 20 действительно увидел плотную фигуру человека в темном пальто. Не приглушая голоса, я высказал что-то пренебрежительное про него и немного сбавил ход. Он притормозил тоже. Зря он затеял преследование, видно рассчитывал, что мы попрощаемся у подъезда…

Но я был еще под впечатлением подготавливаемой мести «коменданту» общежития. Он попал под горячую руку. Оставив подругу, я рванулся к нему, как на стометровке. Не помню, ударил я его или просто сшиб разогнанным телом, но он замертво рухнул…Во всяком случае, сразу не встал и продолжал лежать, пока я возвращался к причитающей подруге: «Зачем ты его так? Он же ничего не сделал…А завтра может снова прийти.»

«Не придет!» - буркнул я. Впрочем, вечер был несколько испорчен и мы действительно наскоро простились у ее дома…А права она была насчет того или нет, я уже не узнал – назавтра тренер позвонил мне и велел собираться на соревнования в Луганск - так он хотел перебить мое желание убраться в теплую, манящую Одессу. Об этом в минском «Динамо» узнали из письма того заслуженного тренера, к которому я собрался перебраться – он ответил на адрес руководства моей спортивной организации.

Соревнования зримо показали, насколько я растерял свою летнюю форму – стыдно было выбираться из-под падающей с «детской» высоты планки. Меня оставили на всесоюзный месячный тренировочный сбор, потом бы чемпионат СССР среди юниоров… И в спортивный Минск я уже не вернулся…