Писатель и читатель

Пролог
       Писатель шел, не чуя под собой твердой земли. Она расползалась под его ногами и ему трудно было держаться одной линии при ходьбе; его шатало по земле и в голове было беспокойно, - давал о себе знать алкоголь в крови.
        - Надо же было так набраться, - вслух заявил писатель, аппетитно икнул и чуть не подавился накатившейся волной горькой водки. - И поделом мне за мою любовь к вкусу, запаху и виду прозрачного напитка, - виновато заключил писатель.
        В голове было пусто и ни одна мысль, какой бы интересной она ни была накануне вечернего возлияния, не могла удержаться в ней. В пустой от мыслей голове плескалась одна водка. Она была везде: стояла в желудке, лежала в животе и, наконец, засела в голове.
        «Надо меньше пить. Ведь я дал зарок себе больше, вообще, не пить. И держался его уже целых… так, десять лет. Надо же, как много. И я привык не пить. НЕТ, я ни в чем не виноват. Виноват мой приятель Владимир. Его я ненароком встретил в клубе», - подумал про себя писатель (звали его Петром Петровичем), вспоминая события вечера. – Вот и повеселился, как прежде веселился с ним».
        Ноги сами привели его к дому. Было уже за полночь. Жена и дети спали. Не спал только его лакей, ожидая подгулявшего хозяина. Он помог барину снять одежду и уложил его в заботливо приготовленную им постель.
        Посреди ночи Петр Петрович очнулся, удивившись тому, каким реальным был его сон. Во сне он был учителем. Зайдя в школу, он пошел в свой класс, но там никого не нашел. Что за невидаль! Где же мои ученицы? В его классе были сплошь одни девицы. Юноши были тем печальным исключением, которое, как всегда, подтверждает правило. Его это устраивало, ибо ему было приятно объяснять урок молодым прелестницам, а не прыщавым юношам. Чтобы найти своих прелестниц, которые в нем души не чаяли и делали все, чтобы заслужить его соблазнительное внимание. Но теперь они невесть куда пропали.
        - Где они, эти негодницы? - вскричал во сне Петр Петрович. – Ужо, задам я им, -  и пригрозил, представляя в своем воображении, как именно может «пожурить» их. Что означал этот глагол, будучи на уме Петра Петровича, нам, внимательный читатель, неведомо. И слава богу! Незачем нам опускаться до пьяных бредней нашего героя.
       Открывая одну дверь за другой, писатель дошел до последней в конце коридора. Открыв ее, он ничего и никого не увидел, только почувствовал общее движение в классе, да тихие разговоры учениц.
        - Почему вы сидите во тьмах? – спросил он спрятавшихся в темноте учениц.
        Но ответа так и не услышал, внезапно проснувшись.
        - Ну, и дела, - только и сказал Петр Петрович уже наяву.
        И тут, совсем некстати, неведомо откуда на него навалились со всех сторон его сознания воспоминания прежних снов многолетней давности. Они хороводами ходили в его голове, пока от их головокружительного хода, он снова не упал на подушку и не закрыл глаза. Он слепо заглянул в один из них и почувствовал саму фактуру сна, как будто видел его только что, а не несколько десятков лет назад, еще до женитьбы. Сцена давнего сна встала перед ним, перед его внутренним взглядом («третьим глазом») воочию. Во сне был день. Солнце залило всю улицу своим лучистым и ослепительным светом, так что было больно смотреть вокруг. Он шел по улице и подпрыгивал от удовольствия, что выдался такой погожий и солнечный денек, когда ни о чем можно не думать, и никто тебя не спросит о том, что ты имеешь в виду.
        Но тут он вспомнил, что видел во сне до того, как стал учителем (кстати, он служил когда-то учителем, еще до писательской стези), что находится в гостиной среди пожаловавших к его жене гостей. Тут его отвлекли и отвели в спальню две дамы. У одной из них на руках был младенец, косивший своим хитрым взглядом из пеленок.
        Молодая мамаша привлекательной наружности положила своего ребенка на стол и распеленала его.
        «Нина, только посмотри, - сказала она своей подруге и посмотрела внимательно на писателя, - как похож мой сыночек на Петра Петровича. Вылитый Петр Петрович, лишь в миниатюре.
         - Как этого я раньше не заметила, - сказала с неудовольствием вторая дама и пошла вся пятнами, с обидой посмотрев на сам подлинник.
        - Вот еще! Он совсем не похож на меня. Смотрите, какой он рыжий и курчавый. Да и на тебя, Виктория, он вовсе не похож. – сделал вывод писатель, но тут же дополнил свое заключение, как только свет знания блеснул в его сознании. – Вспомнил, он похож на твоего любовника, который был у тебя до меня.
        Виктория стала уверять его в том, что он не прав. Известие, видимо, обрадовало Нину, и она с надеждой взглянула на Петра Петровича.   
        «И почему вы не оставите меня в покое даже во сне»! – вскричал Петр Петрович своим приведениям. И тут все мигом, разом исчезло из его сознания, оставив его наедине с мыслями об увиденном.
        «Да, - сказал себе Петр Петрович, - вот заведешь себе несколько женщин и уже не знаешь, как быть с ними в порядке. Одно наказание – эта наша мужская полигамность», - заметил он.
        Писатель еще бы долго клял свою природу, если бы не вспомнил того, что ждет его сегодня. Ждали же его, как всегда, каждый божий день его читатели. Именно с ними, а не с близкими он вел свои беседы у себя в сознании.  Он недавно понял, что ожидать писательского успеха у публики можно ждать только в том случае, если персонажи его книг похожи на читателей. И в самом деле, зачем читателям читать о том, что им невдомек?! То, что они читают, как минимум, должно быть похожим на них, так что какой-угодно герой может быть заменен любым из них. Аналогию можно перенести и на самого автора. Хороший автор – это такой автор, каким может стать каждый из нас, читателей. Для этого достаточно нам иметь как можно больше свободного времени от повседневных страхов и семейных забот.

Глава первая. На семинаре
        Петр Петрович был занят службой на ниве просвещения. Правда, он работал не в школе, а в университете. Но это тоже школа, особенно в настоящее время. Наш герой был интеллектуальным автором, иначе говоря, писал для тех читателей, которые имели не мнение, а суждение. Он определился в таком качестве, потому что всю жизнь учил студентов думать. А кто у нас учит думать в университете? Разумеется, учитель, или, как у нас принято говорить, «преподаватель философии». Коротко, «препод». Он вполне заслуживает такое звание. Казалось бы, кто, как не учитель философии, просто обязан уметь думать, но это учитель, а не «препод». «Препод» или, распространенно говоря, преподаватель не обязан думать, он обязан преподать урок знания. Впрочем, и со знанием у любого преподавателя, включая и преподавателя философии, отныне проблема, ибо он живет теперь не в обществе знания, а в информационном обществе, и занимается не познанием вкупе со студентом, исследованием хотя бы учебника по предмету, но информированием.
        - Я информирую вас о том, что у меня звенит в ухе. В каком: правом или левом? Вот в чем вопрос! Из двух ответов выберите правильный ответ на оценку.
        Вот и все современное образование. Только интересно, зачем тогда ходить в университет? За этим?
        Наш герой ходил явно не за этим: он просто привык ходить в университет. И вот сегодня он серьезно огорчился тем, что, наконец-то, понял, с кем имеет дело на занятии. Шел семинар. Петр Петрович в обычной для себя манере отвечал на поставленный им самим вопрос вместе со своими студентами. Он никак не отличал их от самого себя, полагая, что они, как и он на его занятиях учатся думать. Этому никогда не поздно учиться, но не научиться. Это почему? Да, потому что, если ты научишься думать, то зачем тебе думать. Теперь тебе следует знать, а не думать, что знаешь. Выходит, что в обучении дума обращается в навык, становится привычкой, то есть, перестает быть мыслью и становится действием. Так именно и понимает большинство преподавателей свое занятие: не надо думать, надо действовать – учить, то есть, заниматься внушением. Студентам же положено зубрить то, что рекомендуется, внушается преподавателем. Такова интеллектуальная политика обучения, педагогическая идеология.
        Петр Петрович же до сих пор не мог понять эту несложную, нет, не мысль, но фигу, фигню, пардон, умный читатель, фигуру речи, которой пользуются все, кому не лень заниматься обучением. Человек в информационном обществе учится не для того, чтобы научиться думать или, хотя бы, знать, но для того, чтобы иметь свое мнение, то есть, иметь себя в виду, ввести себя в круг, обозрение, представление предметов обучения. Именно так вырабатывается взгляд на мир, мир по представлению, а не по истине, формируется идеология в нашем сознании.
        Только сегодня, на семинаре по теме «Философия свободы» он понял какая пропасть разделяет его со студентами. Эта пропасть была пропастью знания. Именно знание философии отделяло его от студентов. Но почему знание, а не мышление, ведь студенты учились на философском факультете? Адекватно ответить на этот вопрос оказалось не так просто. Нужно было сначала подумать. О чем? Хотя бы о том, что заниматься философией не на словах в теории, как это получается у болтунов-интеллигентов и вышло у Платона в диалоге «Менон», а в жизни практически можно, лишь имея некоторый материал в сознании. Философия не может быть беспредпосылочной. «Чистое сознание» - это теоретическая (идеальная) модель, итоговая конструкция работы философского ума как понятие, а не предварительное условие его работы. Да, действительно, как говорил, «Темный философ», «многознание уму не научает», признавались в чем многоопытные, многознающие мужи, но это высказывание не означает, что люди рождаются умными, а не становятся такими в жизни. Это объяснение, точнее, пояснение следует понимать не буквально. Разумеется, ум родовой признак, предикат человека, а не его личный. Личным он может стать. Петр Петрович полагал, что родовой ум – это минимум ума, необходимый для того, чтобы человек лично состоялся в жизни в качестве разумного существа. Но он будет пустым без опыта жизни, а потому абстрактным, общим (не всебщим).  Поэтому как истинный кантианец Петр Петрович думал, что для философских (теоретических) занятий требуется не только минимум ума, но и минимум теоретического знания, культурного опыта, чтобы у студента был в наличии материал, на котором его ум изострился до нужного философии лимита (предела). С пустым сознанием учителю никак невозможно работать, как бы в том не уверял нас «царь-философ». Об этом невольно подумал наш герой, когда студенты своим незнанием навели его на мысль о том, что он потерял с ними элементарная связь по смыслу. Эта смысловая или концептуальная связь являлась связью между поколениями, была красной линией преемствования.
        До поры до времени Петр Петрович находил общий язык со студентами, потому что принадлежал с ними к одному поколению. Но вот появилось новое поколение, новая генерация уже не искусства ума, но техники вычисления. На смену обществу знания пришла эпоха информации и все пропало, пропала умная связь между поколениями. Петру Петровичу следовало знать, что современные, не советские студенты в массе не то, что не знают элементарных вещей, но они и не желают этого знать.
        Сегодня он использовал в разговоре с ними известное еще советскому школьнику культурное выражение: «Платон мне друг, но истина дороже», которое письменная традиция приписывает Аристотелю. Как всегда бывает в жизни, в которой заключение уточняет посылку, так и в данном случае это слова не самого Аристотеля, а его учеников, которые в пору двухтысячелетнего господства перипатетизма в сознании ученых людей вошли в поговорку. Так было и с предшественником Аристотеля, Пифагором, которому его ученики приписали известную теорему геометрии, будучи сами ее изобретателями. Правда в том, что ученик может открыть нечто, неизвестное его учителю, если будет следовать ему.
        Это философское выражение необходимо было Петру Петровичу для того, чтобы на нем мысленно показать, как работает человеческий ум. Другими словами, оно использовалось с чисто педагогической целью научить студентов умению думать, думать самостоятельно, иметь свои мысли, а не, наоборот, чтобы тебя имели в мысли учителя мысли. Как правило, люди, а студенты имели некоторое отношение к этому почтенному званию, знают слова буквально, употребляют их в нужном контексте бездумно, по привычке. Зачем же думать постоянно, проще предоставить самому языку быть умным. Вот пускай он и думает, наш язык. Петр Петрович полагал, что его слушатели знают это выражение в смысле знакомства с ним (случай знания по знакомству, как это было у баронета Рассела). Пропедевческая роль преподавателя философии, по мысли Петра Петровича, как вводителя в мир философии или, благозвучнее говоря, путеводителя по нему, проводника или полупроводника мысли, заключается в том, чтобы объяснить им смысл этого выражения в целом и в его составных частях для удовлетворительного понимания философского дела.
        - Поднимите руки те, кому известно это выражение, - попросил Петр Петрович своих учеников в ожидании «леса рук».
        Но в ответ никто не согласился из его учеников сыграть в заныятную интеллектуальную игру и не поднял руку.
        Сначала Петр Петрович подумал, что студенты из вредности ленятся поднять руку в знак знакомства. Но потом по их отсутствующим взглядам понял, что этим так называемым «студентам» скучно. Скучно же потому, что они не знают этой фразы, не знают вообще для чего «препод» «ломает комедию» перед ними – «комедию педагогических ошибок». Уже все бесполезно и бессмысленно. Он родился позже или намного раньше того часа, когда философия снова станет нужна людям, станет популярной.
        «И как можно работать с такими неучами, у которых в наличии чистое, незапятнанное знаниями, пусть даже абстрактными, сознание?! Вся его методика, сам метод его преподавания, путь учения, ведущий к истине философии – философской идее, «летит к черту»!
        - Да, уж. Ужо я вам покажу, как не знать очевидных вещей, нет не в философии только, а, вообще, в культуре, - выпалил из своей «педагогической пушки» наш герой. – И как вам после этого не стыдно смотреть мне в глаза, глаза ваши бесстыжие.
        Но невежественным студентам было не стыдно, им было даже весело, «прикольно» видеть, как они вывели своего учителя из себя. Так ему и надо, этому «тупому старперу», который не чует под собой новой эпохи – эпохи информированных невеж.
        - Петр Петрович, вы совсем отстали от жизни, - заявил самый наглый из студентов, некто по имени «Вася». – Кому нужны ваши слова. Теперь в цене цифровые дела. Вы не забыли, что мы живем в век цифровизации?! Сколько стоит ваша фраза, если ее перевести на язык информации?
        - Нисколько. Ноль целых, ноль десятых, мой друг Вася. Философия не переводится в цифру. Можно оцифровать учебник, учебный материал, но не человеческую мысль.
        - Не является ли сама цифра, число мыслью? - спросил другой студент. Им оказался любимый ученик Петра Петровича - его тезка.
        - Число может иметь философский смысл для философа, занятого вычислениями идей или монад, как это было в случае с Проклом, Декартом или Лейбницем. Но вся их затея провалилась. Какими бы гениями они не были, но так и не смогли перевести философию как язык понятий на математический язык чисел. Конечно, известная символизация понятий возможно. Но она имеет смысл только приложения к теории тех же самых чисел, а не подмены ими понятий, а тем более идей. Есть понятие числа, его идея, а не число идеи. В виде числа мы можем представить идею, но она не есть число. Числа сводятся к идеям, как это было у Платона в древности и в наше время у Фреге и Рассела вкупе с Уайтхедом, а не идеи к числам. Но в вашем случае мы имеет дело не с теорией чисел в виде математики как матесиса, а с приложением числа в виде цифры к вашей пустой голове. Ведь вы думаете не ей, а вашим гаджетом. Между тем он, как и любой иной коммуникационный буй, ограничивает ваше движение в мысли необходимым для своей машинной работы алгоритмом. 
        - Петр Петрович, да не слушайте вы этих невеж и невежд. Лучше расскажите нам, что вы хотели сказать, - поддержала нашего горемычного героя Светлана - староста группы. 
        - Спасибо, Света, за поддержку, - сказал, невольно улыбаясь, Петр Петрович, отлично понимая, что староста ему помогла найти контакт не из желания помочь, а только по своей привычке быть старостой – помогать учителю, занимая его сторону в споре со своими сверстниками.
        - А, то.
        - Да, в самом деле, что это я ругаю вас. Вы, может быть, виноваты в меньшей степени в своем невежестве, нежели ваши школьные учителя, которые только и умеют теперь, что дрессировать вас на тестах, ученые счетоводы. Настоящее знание нельзя извлечь из тестов единого экзамена. Как прежде говорили, что все равны перед богом в своем грехе, так вы теперь все равны в своем невежесте перед тестом. Он, этот тест, усугубляет ваше невежество.  Впрочем, невежественны вкупе с вами и ваши учителя, и работники наробра, эти цифровые бюрократы от массового образования. Под стать вашему образованию и ваша массовая культура. Культура-комикс в веселых или страшных картинках. 
        Что это я разошелся. Вернусь к Платону, - поправил себя Петр Петрович и стал по инерции объяснять суть крылатых мыслеслов. Это было его обычное занятие - работа с философским требником, не молитвословом, а смыслословом. – Если разбирать по частям эту фразу, то можно получить «ученую дружбу». Возьмем эту фразу в качестве условного и сокращенного силлогизма. Посылка утвердительная, идет от истины основания к истине следствия. Платон мне друг, ведь мой учитель не может быть моим врагом. Он мой друг. Но заключение здесь отрицательное, построенное по методу отрицания (modus tollens). Платон заблуждается с точки зрения Аристотеля, для которого истина дороже дружбы как учения. Можно научиться дружбе, но она не сделает тебя другом истины. Истина выше человеческих, душевных отношений. Она носит надличностный характер. Здесь мы встречаемся не с великодушием мудреца, но с беспристрастностью ученого.
        Другими словами, происходит смена эпох – эпохи мудрости эпохой науки – Аристотель вытесняет с царского места Платона. Так философия идей превращается в философию категорий или понятий. В таком виде мы уже способны ее усвоить в публичном, массовом формате.
        - И что? Такого рода знание, преподнесенное вами, способно нас сориентировать в цифровой цивилизации? – спросил неугомонный Вася. 
        - Кто о чем, а приложение к гаджету о цифре. Какое мне дело до вашей информации? Человек живет умом, мыслью, явленной в ней идеей. Зомборобот живет информацией.
        -  Учитель, вы оскорбили своего ученика!
        - Горе мне, что у меня такие ученики. Молодой человек, люди на правду не обижаются. На нее обижаются обыватели. Впрочем, извините, но вы сами напросились на грубость своими неуместными вопросами. Учитесь задавать философские вопросы. У нас семинар по философии, а не по информатике. 
        Слава богу, наш писатель употреблял в своей речи не только чужие слова, но и свои слова, за которыми стояли его, а не философов прошлого, мысли.
        - Знаете ли вы, ребята, каким делом мы занимаемся на занятии? Знаете ли вы, что такое философия? Возьмем ученого. Он имеет дело с природой. Но что такое природа? Это философское понятие. Ученый занят природой как наличной предметностью, живет ей и в ней. Но чем живет? Конечно, же понятием, философией. Так жить его научила философия, вооружив понятием для понимания того, не что он описывает, но как он это понимает, понимает такое описание.
        Философия в нашем философском лице имеет в виду саму себя; ее предметом является сама философия. В этом рефлексивном смысле она отражается в самой себе, представляет не чужое, а свое существо. Поэтому она является в идее существом, духом, той атмосферой, в которой «варится» человеческое сознание. Философия есть котелок человеческого познания, в котором варятся наши мозги. Они варятся на огне идей, огненных идей. Из искр духовных идей, духов-идей разрастается пламя наших мыслей.
        Но как могут варится мозги в котелке сырой информации? В пустом поле информации невозможно рождение смыслов. Там существует только интеллектуальная пустота, которая заполняется директивами начальства, его приказами, что необходимо творить по инструкции, заниматься инновационными проектами (прожектами). Тогда сама идея не важно, но важно, как много можно выжать из нее добра. Им, недоумкам, невдомек, что творение, открытие идей является заметным усилием, на которое уходит вся жизнь создателя. Человек смертен, его энергия имеет ограниченный размер. И ее, понятное дело, не хватит, после творения на промоушен, на продвижение. Этим должны заниматься другие люди, а не генераторы идей. У них, у прагматиков, нет идей и в помине, но есть энергия для того, чтобы их использовать для своего и вышестоящих господ обогащения.
        Такого рода бюрократическое (сверху) прожектерство (креативность) является суррогатом, имитацией оного. Тоже самое можно сказать и о критике сверху, которая является идеологической борьбой с идейным противником. Только таким противником является сама идея. На самом деле, идеологи, а в нашем образовательном деле, ими являются сами штатные преподаватели, а не только чиновники-начальники, борются не друг с другом, а с идеями. Они опошляют их своими досужими представлениями. И в своей борьбе объединяются против носителей идей. Возьмите в качестве примера Философа – Сократа, против которого ополчились как либералы (скептики-софисты или интеллигенты-просветители), так и консерваторы (догматики-обскуранты или реакционеры-мракобесы). Не могла их малодушная душонка вынести существования великодушного мыслителя.
        Слава богу, что философы перевелись в наше время и не видят того убожества, которое царит ныне, в том числе и в сфере образования. Я ощущаю себя «последним человеком». Это не предел. Только, в отличие от Ницше, не мню, что после меня придут грядущие. После нас никто не придет. Больше никого не будет, но будет нечто. Идет время не «кто», субъекта, а «что», вещи. Это время не идей и даже не людей, а вещей, вакцинированных биороботов в массе, в цифре в экологически безопасной от человека среде обитания.

Глава вторая. Приют писателя
        Петр Петрович не был создан для публичной деятельности и поэтому тяготился своей социальной ролью преподавателя вуза. Он жил не для житейских забот и семейных проблем, а для творчества мысли в слове. Он был приватным писателем, графоманом. Ему нравилось расписывать свои мысли. В этом качестве он «сидел как в своей тарелке». Писание было его уделом, прибежищем. В нем, как в Будде, в пробуждении он находил себя, свое Я. Его община состояла из него самого и его читателей. В чтении они находили друг друга как в своем учении. Поэтому Петр Петрович учил мысли не столько за кафедрой лектора в университете, сколько за собственным письменным столом у себя в кабинете. Он учил собственными сочинениями своих читателей, среди которых был первым читателем.
        И действительно писатель есть воспитатель своих читателей (тому ближайший пример наш писатель - Лев Толстой) и в этом педагогическом смысле, занимаясь повествованием, воспитывает себя сам посредством собственного сочинения. Он сочиняет не только историю, текст, но и самого себя как автора. Авторство становится его второй натурой, культурной формой его существования. Писатель занят творчеством слов, из которых он выкладывает сюжетные констелляции, строит фигуры интриги. Этим он увлекает, ангажирует читателя, вовлекает в свою повествовательную игру.
        Чем, например, увлекает читателя наш классик литературы, Лев Толстой? Естественно своими героями, за которыми скрывается он сам. Нет такого места в его книгах, где не было его самого. Порой своей категоричностью, за которую его прозвали мыслителем (некоторые поклонники его таланта уж совсем забылись, объявив того философом). Ну, какой он мыслитель? Он учитель жизни, проповедник ее смысла, ради которого стоит жить. Правда, он иногда, а в некоторых своих произведениях довольно часто, пускается в рассуждения. Но это именно рассуждения – занятия рассудка, - а не размышления ума. Спасает от внушения русского писателя его же слово, настолько оно ловко и где-то изворотливо, живо, самоценно. Да, Толстой заражает нас своим словом, но он же и отталкивает нас как читателей от себя, когда поучает, доказывает нам свою правоту. Правильно говорят, что писатель у нас больше, чем просто писатель. Он еще пророк, который как бы говорит не от себя, а как медиум касается своим чутким ухом иного мира и слышит удаленный голос. Это так, если писатель является Львом Толстым или тем же Федором Достоевским. В действительности же Лев Толстой больше идеолог, моралист, чем религиозный проповедник. Он работает не с верой, а с идеей. Но он не философ, ибо философ работает идеей, точнее, мыслью от идеи, но не с идеей как с вещью (словом).
         Лев Толстой интересно пишет, но вряд ли так интересны персонажи его книг. Достаточно вспомнить того же князя Андрея Болконского из самой известной книги Толстого «Война и мир». Он не вызывает такого неприятного впечатления вздорным характером, как его отец - сварливый старикашка, но все же держит читателя на расстоянии своим надменным нравом. Нечто подобное можно сказать о другом популярном сочинении графа – «Анне Каренине». Героиня этой книги, которая названа ее именем, мягко говоря, не слишком порядочная женщина. Не блещет она и умом, как героиня упомянутой выше книги, - Наташа Ростова (впрочем, все семейство Ростовых навевает скуку: настолько оно заурядно). Да, и красота не ее конек. Так чем же она берет читателя? Тем, что его шокирует, - скандальным поведением. Но даже к такой, прощу прощения, благородный читатель и благовоспитанная читательница, простипоме, Анжелике XIX века, у великодушного графа находится капля сострадания, что он бросает ее под поезд. 
        Единственно, кто удался Толстому, так это Пьер Безухов. И почему? Наверное, потому, что слеплен с самого Льва Толстого. Позже успех главного героя «Войны и мира» не смог повторить персонаж «Анны Карениной» Константин Левин, напоминающий Толстого. Вероятно, повторение себя в сочинении не бывает таким удачным, каким бывает первое появление в тексте.      
         Второй наш писатель интересен не тогда, когда говорит от себя как публицист и журналист, а устами своих героев. Здесь мы слышим уже не проповедника, вроде Льва Толстого, которого заслоняет от самого проповедника его проповедь толстовца – учения и ученика, но, с легкой руки «Титана Советской Власти», речь «инженера человеческих душ». Достоевский как инженер (да, что «как», - он, в самом деле, буквально был инженером) разбирал, собирал, чинил по чину (чин чинарем, как полагается) своих героев. Вопреки мнению Михаила Бахтина, следует в Достоевском видеть, чтобы лучше его понимать, не идейного (именного или винительного) писателя, но писателя (родительного) идеи, который следовал не идее, но пытался ее «оседлать» путем олицетворения человеком, доводя идею до гротеска, до комического или мелодраматического эффекта.
        Достаточно вспомнить его изломанных судьбой (рукой автора) персонажей, которые не могут не вызывать неприятного осадка в душе читателя своим преувеличением, - этих долгоруких, раскольниковых, мышкиных, карамазовых, короче, бесов, имя которым легион. Взять хотя бы сусального, сладчайшего князя Мышкина, этакого Ивана Царевича (петушка или петрушку) на палочке (у иных, прочих возникают иные ассоциации с палочкой). Налицо комическая прелесть, а там внутри, когда развернешь, - адова пропасть, тьма египетская.   
   
Глава третья. Визит «философа» к писателю
        Одно дело читатели и совсем другое дело писатели. Еще можно поспорить с литературоведом и литературным критиком о своих слабостях как писателя. Но как быть с другим писателем. Необходимым условием коммуникации, если не общения, с другим писателем является точное соблюдение красных линий. Ни в коем случае нельзя заступать за них и критиковать художественный метод коллеги. Другое дело - идейное содержание сочинений: его можно не только принимать, разделяя соответствующую идейную в случае общения с думающим (философствующим) писателем и идеологическую, репрезентативную (представляющую классовую или сословную) позиции, но и по возможности критиковать. И все потому что в таком случае речь идет о контакте не с философом, а с писателем. Но ни в коем случае не следует обижать его писательское нутро, природу его писанины – то, как, а не то, что, он пишет.
        Как пишет писатель, как он описывает, рассказывает является его авторским кредо. Он верит в свою роль рассказчика, повествователя, прозаика, нарратора, в котором нуждаются читатели. Он занимает их внимание, рассказывает интересные истории. Поэтому его коллега по ремеслу описания является естественным конкурентом.
        Нет такого писателя, который не стремился бы к успеху, не мечтал бы стать популярным, народным писателем. В такого рода стремлении есть момент, привкус вульгарности. Противоядием от вульгаризации своего уже не ремесла повествования, продуктами которого становится коммерческая, массовая литература, но искусства рассказа является избирательность в ориентации на «своего» читателя. У автора есть свой читатель, а у читателя свой автор.
        Расхождение между писателями предопределяет их нежелание вникать в суть, в структуру творческого метода соперника, учиться у него умению как лучше складывать слова в прокрустово ложе сюжета, который еще нужно построить. Конечно, можно заимствовать сюжет из литературной традиции так называемых «бродячих сюжетов», нисколько не погрешив против культа оригинальности. И тем не менее такое заимствование есть своего рода литературное влияние, предполагающее выстраивание иерархических рядов соподчинения между авторами, постоянное или частое рефлексирование по поводу того, что на каждый твой чих в тексте могли или могут сказать другие авторы, авторитеты в деле эстетического вкуса.
        В этом смысле любой автор может иметь своего предшественника, с которым он не может не посоветоваться относительно такой проблемы, как, например, можно лучше писать, чтобы понравиться себе и читателю.
        Хорошо, если у писателя есть живой учитель, школу мастерства которого он своевременно прошел. Вот к такому учителю авторского письма и отправился с визитом наш писатель, чтобы поздравить того заблаговременно с юбилеем.
        К счастью, у того в то время не было гостей, да, к тому же, метр словесности был в здравом уме, что уже случалось редко, и неплохом настроении, что было еще большей редкостью. Звали учителя словесности Иваном Ивановичем. Он был славным знатоком всяческой писанины, в особенности художественного письма, и вполне мог дать дельный совет нашему герою. Петру Петровичу важен был этот визит тем, что Иван Иванович как авторитет письма, как образцовый автор его заметил и приветил, посвятил в тайны прозаического мастерства, сделал адептом культа автора. Поэтому визит к личности литературного культа был весьма желателен для адепта, посвященного в «святая святых» - кухню творения шедевров письма.
        Но, к собственному огорчению Петра Петровича, он был еще адептам другого культа – культа уже не литературного, а философского. Это был культ мысли. И у этого культа были свои догмы и авторитеты, которые косо смотрели на служителей и предметы (сочинения) культа иных занятий, производя их из своего занятия по схеме генеалогического древа.
         По причине своего раздвоения Петр Петрович постоянно колебался в своей идентификации, не зная того, кто он есть на самом деле. Он ощущал себя как писателем, так и мыслителем, приноравливая мысль к слову и слово к мысли. Его визит к патриарху слова был просто необходим ему для того, чтобы почувствовать себя человеком пишущим, а не мыслящим только. Петру Петровичу важно было поделиться своими мыслями со своими читателями. Но не менее важно было заразить ими не только их, но и своих соперников по письму.
        Главным своим соперником он, естественно, считал того, кто его облагодетельствовал, ибо с ним он спорил не в культуре, а в своей натуре, в тайниках своей души, поверяя его образу в своем сознании сокровенные интимные тайны. Но одно дело образ учителя в собственном сознании и совсем другое дело он сам в необратимой реальности существования. Естественно, такое двоение учителя вкупе с собственным двоением не прибавляло уверенности нашему герою. Он просто стеснялся поверять свои писательские тайны реальному учителю писательского мастерства. Интересно было бы узнать у него, ко всем ли тайнам он подпускает своего учителя уже в образе второго Я (alter ego). Трудно было ему ответить на этот часто задаваемый себе вопрос, ибо его Я было ориентировано не только на слово, но и на мысль, воспитателем которой был уже другой учитель. И тем более интересным могло оказаться замечание учителя слова по поводу уже не слова, а мысли Петра Петровича. Такого рода замечание могло быть занятным замечанием, точнее, примечанием и привечанием мысли словом.
        От каждого визита к своему учителю, Ивану Ивановичу, Петр Петрович ожидал то, что ожидал Тесей от визита к Минотавру. Этот визит мог оказаться в любую минуту ожесточенным спором, да, что спором, борьбой не на жизнь, а на смерть.
        Вот и сегодня Петр Петрович не мог избавиться от неуместной тревоги, когда намеренно попался на глаза своему патрону.
        - Не гадал, не чаял увидеть тебя, мой добрый друг, - приветствовал Иван Иванович Петра Петровича, - понимаешь, так приятно видеть учителю своего лучшего ученика, ставшего, как и он, учителем.   
        - Да, какой я учитель, - стал отнекиваться Петр Петрович. – тоже скажите. Только представьте себе, что на днях я попросил своих студентов на семинаре дать толкование хрестоматийной фразе «Платон мне друг, но истина дороже». Так они удивили меня тем, что, только представьте себе, вообще, не слышали эту фразу.
        - Экий вы, братец, молодец. Кстати, я тоже в их возрасте не слышал таких слов. И что с того. Вот вы, как все ученые господа, многое знаете, но помогло вам ваше знание стать не умнее, - это пускай ваши философы решают, но разговорчивее, живее в слове? Сомневаюсь я. Да, вы стали учителем, многое знаете о том, как пишут другие. Но сами то вы как пишете, знаете?
        - Вероятно, плохо.
        - Верно говорите, не то что я. Я в ваши годы уже был известным писателем, а вы, кто вы такой?
        - Как это «кто я такой»? Я – писатель.
        - Разве? Ведь вы преподаватель философии, университетский работник просвещения. Понимаете, писателем является тот, кого признают в качестве писателя, кто получает литературную премию, входит в Союз писателей и получает гонорар за свои опубликованные в печати произведения. Вы же не получаете гонорар, не входите в Союз писателей, как я, не являетесь лауреатом, не пользуетесь признанием как писатель у нас, писателей. Да, у вас есть пара читателей, которым делать нечего, как только читать графоманов, вроде вас. К сожалению, не у всех читателей есть развитый художественный вкус.
        - Иван Иванович, если я такой бездарный графоман, то зачем же именно вы аттестовали меня как вашего лучшего ученика? Чем я лучше других учеников, если не тем, что повторяю вас? Разумеется, я понимаю, - у меня есть глаза и уши, - что вы признанный писатель, лауреат, профессиональный литератор и пр.
        - Уел старика. Да, уж. И я считал вас своим учеником. Какой вы писатель? Где твой художественный метод? Как вы пишете? Вообще, вы слышите язык, его гул в своем ухе? Вы сами себя слышите? И все почему? Потому что вы заняты не словом, но мыслью. Не можете забыть, что вы учитель этой абстрактной философии. У вас мысли живут отдельно от слов. Совсем не так у нас. У писателей мысли являются конкретными словами. Они живут в словах, служат им живыми значениями. У вас, у философов мысли опознаются словами в качестве их отвлеченных смыслов. Вы специально именуете словесные значения смыслами, чтобы им подчинять слова, упорядочивать их в соответствии не с грамматическими правилами, но с логическими законами.
        - Иван Иванович. Вот я вас слушаю и просто перестаю понимать. Что вы такое говорите? Не нужно быть писателем, филологом, чтобы понимать, что люди выражают свои мысли словами. Логика мышления находит адекватное представление в грамматическом порядке слов. Нет непреодолимого противоречия между грамматикой и логикой. Философы следуют правилам грамматики, когда общаются друг с другом, решая свои проблемы, и пишут тексты философского содержания. Философия скрывается не в форме выражения, а в его содержании, которое ваши коллеги-филологи называют «идейным содержанием».
        - Тоже мне, критик. Какое идейное содержание? Не путайте научную терминологию с живым словом писателя. Писатель является рассказчиком. Если вы умеете рассказывать и записывать истории, находя для этого нужные слова, то вы уже писатель. Все. Но вам в этого мало, вы еще хотите заразить читателя своими мыслями. Это лишнее. Ваши мысли сбивают с толку читателя. Он не нуждается в толковании. У него есть свой ум. Вы правильно напишите. Читатель в состоянии прочитать верно, поверить в то, что правильно написано.
        - Но как же так, неужели вы думаете, что достаточно лишь описание. Неужели сам читатель может понять, например, то, что означает упомянутая мною фраза Аристотеля о Платоне или тот вопрос, который Понтий Пилат задал Иисусу о том, что есть истина?
        - И что тут непонятно? Когда Аристотель сказал о своем учителе, он уже был сам учителем и на равных по-дружески говорил с ним. Понтий Пилат же как римлянин был скептиком и сомневался в том, что она доступна еврейскому пророку.
        - Не думали ли вы сами, Иван Иванович, о том, что ответ на вопрос прокуратора Иудеи скрывался в онтологии существования Иисуса, то есть, в бытии самого бытия и его не-бытия. Сын Бога есть сам по себе как тот же Бог и одновременно есть в отношении к своему Отцу. В этом экзистенциальном смысле Иисус есть Я и все есть как его явление в нас, включая нас самих. Как это высказать, чтобы Пилату было понятно, что есть истина. Истина стояла и молчала, как Будда, перед ним. В лице Иисуса истина была и была лично. Вот был ли Понтий Пилат – вопрос. Он был как вопрос о том, есть ли он, а если есть, то что есть. Кто он? Никто? Есть ли он «кто», есть ли у него лицо, Я, если он умыл руки?
        - Что и требовалось доказать. Вы, любезный Петр Петрович, не слышите себя со стороны и не замечаете, что уже несете одну философскую хрень, просто чушь. Ваш пример с учителем и учеником неуместен и есть случай, пример заумного, а потому неравномерного и неверного толкования «крылатого выражения» языка. В заключении Аристотеля важно его разногласие с Платоном не как с учителем, а как с другом в свете знания того, что есть поважнее, подороже дружбы. Это истина как абсолют, как абсолютная точка зрения, с которой дружба представляется в относительном виде гармонического отношения между существами. Чтобы понять, что такое дружба поистине, следует посмотреть на нее, мало того, что со стороны, с более возвышенной позиции. Вот видите, не только вы умеете думать. Но для писателя важнее этого умения умение писать так, что думать становится лишним, - и так понятно.
        - Знаете, что, Иван Иванович. Вы не идейный писатель, а писатель идеологический. Но то, что доступнее, попроще, не значит еще правдивее. Оно может вернее, в него легче поверить. Понятное дело, тяжело в философии, легко в идеологии. Она нужна для борьбы, для внушения. Для ума полезнее философия.

Глава четвертая. Писатель и вера в бога
        О вере в бога написана масса литературы, в том числе художественной литературы. Бог милостив: Он простит, что в Него веруют. В этом смысле в вере в бога есть смысл – смысл прощения за заблуждение верующих. Каждому свое: верующим их вера. Только какое отношение она имеет к Самому Богу? Никакого. Вера в него не может преодолеть трансцендентность Бога для человека. Его откровение человеку ограничено человеческим представлением. Но сам Бог в своем отношении к миру и человеку не ограничен ни миром, ни человеком. Он есть Я человека, но человек не есть само Я, он есть лишь явление Я, его образ. Подобием Бога человек становится в своем существовании явлении среди других явлений Я. Правда, некоторые, так называемые «посвященные» люди, увлеченные своими представлениями (идеологией), уже мнят себя Я, то есть, богом, забывая о его трансцендентности. Не человек есть Я, но только Бог. Нет и не может быть «посвященных» в Его тайну. Она неведома никому из нас. Есть только Бог. Как же ангелы? Они реально есть как явления Бога в нашем сознании в виде идей. Они есть виды Бога на нас. Наши же виды на Бога есть только мысли, не более.
        Поэтому что может сделать писатель? Только то, что от него зависит, - написать свои мысли о Боге, который доступен человеку только в сознании в виде явления идеи Бога в качестве мысли. Вот мысли можно попробовать выразить в слове. О каком же писателе идет речь? Разумеется, только об интеллектуальном писателе. Тот же писатель, который ориентирован не на мысль, а на само письмо, не на дух слова (смысл), а на букву, не может не опираться на слово веры, молитву. Легче принять на веру то, что не следует заниматься тем, что тебе не под силу, как, например, бессмертие. Оно превосходит твои возможности. Поэтому разумнее, точнее, вернее предоставить это бессмертие Богу Самому же просто не думать о смерти, -  она не в нашей власти, но лишь во власти Бога как вечно живого. И думать о жизни, в которой есть смысл. Смысл же смерти заключается в том, что ее нужно преодолеть, но не умом, а верой, которой можно утешиться.
        Иной неверующий заметит, что утешаться можно и мыслью, философией. Но проще, популярнее, идеологичнее, публицистичнее, народнее утешение верой.
        Человек утешается верой в свою вечную жизнь. Не знает он, что вечен только Бог. Где ему знать это! Мешает пониманию его эгоизм. Бог трансцендентен человеку. Но человек не трансцендентен Богу. Он имманентен Богу только в одном случае, - случае трансценденции Бога.
        Хорошо, человек вечно есть в Боге. Христиане верят в то, что человек в Боге – это Иисус Христос. Бог всегда есть Я. Человек приближается к вечному Богу в своем уподоблении Ему как Я. Человеческое «я» есть образ Бога в качестве Я. Но этим «я» человек реально уподобляется Божественному Я только в момент трансцендирования – момент смерти. За порогом смерти – вечность не твоя, но Бога. Но если это так, то сохраняется ли человек как «я» (явление) Я в Боге. Прямо, осмысленно ответить на этот вопрос невозможно, ибо Бог не существо и быть в Нем не значит быть в существе в качестве паразита или вещи.
        С другой стороны, Бог не является и сознанием (абсолютным). Твое Я не может храниться в нем как в сокровищнице форм (вроде идеи в алаявиджняне у виджнянавадинов). Оно не есть и состояние сознания. Тогда что это? То, что есть так, а не иначе. Вечное Я есть таковость, не «что», а «как», метод существования самого бытия, конкретизирующийся здесь (место) и теперь (время) как я разумного существа.


Глава пятая. Философская беседа
        Жизненный опыт привел меня к такому убеждению: философы не любят говорить о своей философии с другими философами. Это почему? Ответ можно найти в их трепетном отношении к себе и к своим мыслям, составляющим содержание их философии. Они боятся подставиться под критический удар чужого пристрастного взгляда. Ведь каждый философ, насколько у него есть его собственная философия, взирает на чужую философию с точки зрения своей философии, выгодно отличая ее от иной. Философ ограничен своей мыслью как собственной вотчиной. Другими словами, он не видит дальше собственного носа и боится, что его могут «оставить с носом» прочие философы.
        Таким путем двигаясь в мысли, мы приходим к выводу, что личная философия субъективна и пристрастна. Между тем на всех философских перекрестках говорят, что она не может не быть беспристрастной и объективной в своем стремлении к истине положения вещей и идей. Что же нам остается делать, как не противоречить самим себе? Делать нечего. Это так! И все же как нам, друзья истины, думать? Ведь думает не дума, не мысль, но мы думаем мыслью. Она наше орудие познания самих себя. Но что она такое? Не та ли это возможность, благодаря которой мы можем состояться в качестве разумных существ. И в самом деле, кто думает, как не человек? Он верит и не верит тому, что есть в нем не от него самого, сомневается и вместе с тем тяготится сомнением, преодолевая его в мысли, так мысль снимает себя в себе же и становится для себя у себя же собой.
        Ты подумал. Но то, о чем ты подумал, ты узнал в качестве высказанного записанного слова, Выходит, что то, что ты сказал, есть то, о чем ты подумал. Ты говоришь или пишешь то, что представляется тебе. Ты представляешь в слове то, что думаешь, а думаешь ты о чем-то. Мысль о или сознание чего-то находит себя, опознает себя в слове. Мысль являет идею, а слово является мыслью, точнее, выражением мысли как выраженного выражением. Что же есть предмет выражения? Вещь или идея? Идея как вещь. Мысль овеществляется в слове. Вещью мысли является слово. Но сама мысль не есть сущность, а есть только явление, посредник, то, чем является сущность. Поэтому мысль есть субсистенция субстанции мысли – идеи.

Глава шестая. Неожиданное известие читателей
        Писатель пишет для читателя. Но для того, чтобы что-либо написать, писатель прежде должен обдумать что писать, о чем писать и как именно написать, точнее, записать надуманное и прочувствованное. Ему следует расписать то, что он желает поведать читателю, чтобы он увлекся его повествованием. Поэтому писателю необходимо понимать, для кого именно он пишет, знать свою читательскую аудиторию. Узнать об этом можно из комментария читателя. В этом смысле любой читатель выступает в той или иной мере толкователем авторского сочинения и дает ему лестную, хвалебную или хулительную оценку. Писателя не может не интересовать, кто читает его опубликованное произведение. Но так ли точно он знает своего читателя, как думает? Писатель волен думать, что ему заблагорассудится. О том, что это так может сказать тот случай, который недавно, на днях произошел с Петром Петровичем. Представляете, любезный читатель, он получил письмо-приглашение на встречу со своим читателем. В тайне от самого себя, в глубине души он ждал, что нечто подобное должно рано или поздно случиться. Пора было ему познакомиться с глазу на глаз со своим читателем. Встреча была назначена читателем в кафе на озелененной окраине провинциального города, в котором проживал писатель. Город был пригородом крупной урбанистической агломерации. В нем проживала в основном ученая публика. Было много там и представителей художественных занятий. Короче говоря, Петр Петрович был окружен благоприятной остановкой для лицезрения комедии человеческих страстей и их описания.
        Так вот с замиранием сердца он явился в придорожное кафе на выезде из города. Оно было расположено на берегу неширокой и неглубокой речки, своим спокойным течением успокаивающей нервы горожан, натянутые повседневной суетой. Удобно усевшись за предложенный неизвестным читателем третьим столиком у открытого окна, выходившего на речку, Петр Петрович стал в нетерпении ожидать своего читателя. Но не выдержав томительного ожидания, вдруг пересел за столик в глубине зала. Та получилось, что он пришел в кафе заранее, поэтому стоило воспользоваться случаем и со стороны посмотреть на неведомого читателя.
        Кто он, ведь он оставил о себе минимум информации, подписав свое приглашение лишь словами «Благодарный читатель». Лапидарное письмо было без обратного адреса и, как вся почтовая корреспонденция, было извлечено Петром Петровичем из дверного письменного ящика. Почерк, которым было написано письмо, немногое мог сообщить о его владельце. Оно было составлено уверенной рукой автора, точно знающего что ему нужно от получателя. Вероятно, автор письма хотел предложить нечто интересное писателю. Это почувствовал Петр Петрович, когда прочитал и осмотрел письмо. Но теперь, сидя в придорожном кафе и оглядывая немногочисленных посетителей, он находился в сомнениях, правильно ли он поступил, согласившись на встречу. Интересно, как таинственный читатель узнал, где живет писатель. Вероятно, он был осведомлен о том, что Петр Петрович не избалован читательским вниманием, раз читатель назначил ему встречу и догадывался о том, что тот непременно явится на нее.
        Петру Петровичу не нравилось то, что его читатель немало знает о нем, но он почти ничего не знает о своем читателе. Что же, наконец, хотел читатель от автора, для чего он пригласил его на встречу в кафе? Не в характере Петра Петровича было знакомиться с кем-угодно в его уже не юношеском возрасте. Он был довольно замкнутым человеком, и поэтому для него было проблематично встречаться с людьми вне сферы своих обычных профессиональных обязанностей. Но на что только не пойдешь, чтобы стать популярным. И все же вряд ли незнакомец от нечего делать решил с ним встретится вот таким, не совсем обычным способом. Проще было тому заявиться к нему прямо домой и сказать, что ему нужно от автора. Впрочем, он это и сделал, только лишь для того, чтобы пригласить автора на ничейную территорию.
        «Есть в этом странном деле что-то подозрительное», - подумал про себя Петр Петрович. – Не лучше ли, послать к чертям эту интригу и вовремя удалиться восвояси»? Вероятно, он так и сделал бы, если бы к назначенному столику не подошла молодая дама приятной наружности. При ее виде у нашего героя проснулся тут же охотничий азарт. Неужели это и есть его благодарный читатель. Как он ошибался в его поле. Он ждал джентльмена, а явилась дама. Или она случайно подсела к указанному столику. Требовалось рассеять сомнения. Время как раз подошло к назначенному сроку встречи.
        Петр Петрович уже привстал, чтобы пересесть за стол с благодарной читательницей, но к заветному столу подошел немолодой господин в сером костюме с галстуком и сел напротив дамы. Они обменялись любезностями.
        Петр Петрович в нерешительности застыл в неудобной позе, потом машинально опять сел за стол и стал гадать кто из этой пары за рядом столов был его читателем. Он решил, что тот, кто в нетерпении посмотрит на часы, и вот тогда он подойдет к нему, а не то окажется в неловком положении неопределенного выбора.
        Но время шло и никто не вставал из-за стола, чтобы уйти.
        «Так, может быть, не один читатель пришел на встречу, а целых два? Или второй, мужчина, является сопроводителем, защитником первого читателя, этой самой дамы»? – вдруг подумалось Петру Петровичу.
        Наконец, нужно было решать. И Петр Петрович как во сне на негнущихся ногах пошел к своим предполагаемым читателям. Подойдя к заветному столу, он вежливо поздоровался и представился. Средних лет мужчина ничем не примечательной наружности в застегнутом наглухо сюртуке невозмутимо посмотрел на него и сухо ответил, что он специально совершил путешествие в «это место», чтобы познакомиться с автором романа «Роман с любовником и мужем под кроватью» и отрекомендовался «Максимом Максимовичем». Дама же приветливо улыбнулась ему плотоядным ртом и, нервно теребя длинными пальцами с ухоженными ногтями цветной носовой платок, заявила звонким голосом, что нарочно назначила ему встречу в кафе, предварительно договорившись об этом со своим давним приятелем по университету, любезным Максимом Максимовичем. Зовут ее «Александра Александровна». И она, как и Максим Максимович, является его верной читательницей. И вот они пришли сюда, чтобы засвидетельствовать ему свое глубокое почтение.
        - Знаете, Петр Петрович, нам очень нравится, как вы пишите о том, о чем никто не пишет.
        - О чем же я пишу таком исключительном, любезные Александра Александровна и Максим Максимович? – c неподдельным удивлением спросил писатель своих благодарных читателей, машинально усаживаясь на предложенный Максимом Максимовичем стул. Он не привык к такого рода благоприятному отзыву о своих опусах, - ему было неловко слышать похвалу в свой адрес.
        - Как это о чем? О том самом, Петр Петрович, о любви, - приглушенно сказала дама и уставилась на него своими широко распахнутыми глазами серо-голубого цвета, как бы испытывая его на откровенность.
        Петр Петрович не ожидал такого внезапного наступления и покраснел, нет, не от удовольствия, а от смущения. Одно дело, если бы горячая почитательница его таланта призналась бы ему в том, что любит то, как и что он пишет о любви, наедине. И совсем другое дело, ее признание в этом при свидетеле. Ему стало неловко сразу за них троих и даже показалось, что это не совсем прилично. Он постарался скрыть свое конфуз, но, вероятно, у него это плохо получилось.
        - Петр Петрович, вы не дослушали меня до конца. Нам с Максимом Максимовичем нравится, как вы пишете о любви к роду человеческому, об этом самом, о гуманизме, - успокоила его Александра Александровна, понимая его душевное состояние. – Мы тоже в своем роде гуманисты. Так почему бы нам не объединить наши усилия для спасения людей.
        «Так, интересное дело. И с кем я имею встречу? Не с сумасшедшей ли нимфоманкой и ее собратом по диагнозу»? – с шелестом и бормотанием пронеслось у него в сознании.
        - Нет, вы не угадали. Петр Петрович, - просто сказала дама и рассыпалась по столу своим жемчужным смехом, лукаво взглянув на него. – Я совсем не сумасшедшая нимфоманка. И вы не сошли с ума, - добавила она для успокоения Петра Петровича.
        - Как вы догадались? – только и мог, что молвить Петр Петрович, весь обмякнув и растекшись по стулу.
        - Велика важность. Как будто вы, такой посвященный человек, и не знали, что существует телепатия, - усомнилась собеседница в искренности его восклицания.
        - Вы не правы, Александра Александровна. Я так не считаю и сомневаюсь в существовании человеческой телепатии. Правда, если под телепатией понимать передачу мыслей на расстоянии, а сообщенность в чувствах людей друг к другу.
        - Какая разница, Петр Петрович. Впрочем, вам, инженеру человеческих душ, лучше известно, что делается у вас в душе.
        - Любезная Александра Александровна, вы говорите загадками, - предупредил даму писатель.
        - Петр Петрович, как я полагаю, Александра Александровна, просто хотела сказать, что вы, писатели, можете открыть нам лучше прочих глаза на вас людей, - признался таинственный гость и сразу предложил ему меню, с которым к ним вовремя подошел официант питейного заведения.
        - Мы с Максимом Максимовичем вполне полагаемся на ваш вкус, - поддержала его дама и они молча стали ждать, пока Петр Петрович выберет напитки и закуску.
        Петр Петрович явно чувствовал себя не в своей тарелке, которая глядела на него своим чистым и сверкающим белизной дном; ему казалось, что он чудесным образом попал на страницы известного романа о Фаусте и его музе. Вот она его Маргарита в сопровождении то ли Мефистофеля, то ли Воланда.
        - Да, не переживайте вы так. Петр Петрович! Смею заверить вас, что мы не кусаемся, как какие-то несчастные вампиры, - улыбнулся ему Максим Максимович своей белоснежной улыбкой ангела.
        - И вы туда же! – Петр Петрович не мог отделаться от мысли, что находится под колпаком своих читателей. Поэтому он решил конкретизировать свою беседу. - Чем могу быть полезен вам?
        - Слушайте, Петр Петрович, мы хотим расспросить вас о том, что вы имеете в виду, когда разделяете людей на идеальных и материальных в вашем последнем романе «В постели с любовником»? – с интересом спросила его дама.
        - Что-то я такого не помню. Я писал о том, что есть идейные люди, с идеями и безыдейные люди с материальным интересом.
        - Значит, по-вашему, идеальные существа не то же самое, что идейные существа? – переспросила его Александра Александровна.
        - Ну, конечно. Идеальным существом главный герой романа полагает ангела. Идейным же является он сам. У него есть идея любви, ведь он любовник. Но он необычный любовник. Герой любовник не только в постели, но и в общении как душевной стихии любви. Он не только умеет заниматься любовью в постели, но и мастер говорить о любви с любовью. Главный герой любит саму любовь. Он верит в нее. Она для него является богом.
        - Вы тоже верите в нее? – спросила дама и испытующе посмотрела на него.
        - Не скажу верую, но я думаю так, - уклончиво ответил Петр Петрович.
        - Вы разделяете любовь как веру и как общение?
        - Точнее, как мышление. Видите ли, наверное, дает о себе знать мое занятие философией.
        - Какой вы тонкий разделитель: совсем как Дунс Скотт, - заметила Александра Александровна, продемонстрировав тем самым, что она, как говорят, «своя в доску».
        - Да, вы матушка, Александра Александровна, философ, как я посмотрю.
        - Не только вам, Петр Петрович, быть умным.
        - Скажите на милость, моя дорогая. И тут вы правы. Нет большего счастья, чем иметь таких читательниц.
        - Зачем вы назвали свой роман, упомянув в заглавии мужа под кроватью? – вставил свое слово в виде вопроса знакомый Александры Александровны.
        - Максим Максимович! Разумеется, для красного, пикантного словца, чтобы привлечь внимание читателей к роману.   
        - Выходит, героиня не так цинична, как можно подумать, исходя из названия романа? Или ее муж есть соглядатай? – не унимался Максим Максимович.
        - Так и выходит. Но это не отменяет того, что ее муж является не вполне нормальным человеком, раз он испытывает тягу подсматривать за тем, что делает его жена с другим мужчиной.
        - Вы хотите сказать, что муж заранее знал о встрече его жены с любовником и намеренно оказался свидетелем того, как они занимались любовью? – с удивлением спросила писателя дама.
        - Конечно. Как еще тот мог доподлинно узнать, что она не верна ему!
        - Ничего себе правдолюбец. Это вы так защищаете его? – спросила дама с ноткой осуждения в голосе.
        - Не судите меня так строго, Александра Александровна. Он ведь мой герой.
        - Герой в каком смысле: как персонаж или как пример для подражания?
        - Вы полагаете он извращенец? Я так не думаю. Он большой ревнивец. Будет вернее сказать, что муж сошел с ума или у него временно помутился рассудок от бреда ревности.
        - Значит, вы допускаете в качестве возможного такое поведение?
        - Нет, я не допускаю такое поведение для себя лично. Но оно по вполне понятным причинам может иметь место в жизни рогоносца.
        - На ваш взгляд верность в человеческих отношениях является не правилом, а исключением?
        - Неужели вам, Александра Александровна, как женщине это не понятно?
        - Нет, не понятно, - убежденно ответила дама и с огорчением добавила, - какие мы разные.
        - Ну, да, ведь вы женщина, а я мужчина.
        - Да, нет, я о другом, - машинально ответила Александра Александровна, думая о своем.
        Она уже хотела признаться, но тут ее вовремя перебил Максим Максимович, строго взглянув на свою знакомую и заставив ее смутиться.
        - Вы, товарищ Петр Петрович, считаете себя типичным человеком?
        - Нет, не считаю. Но что за странные вопросы вы задаете? – с подозрением спросил Петр Петрович своего собеседника. – Такие вопросы не обычны для читателя.
        - Что в них необычного? Они скорее стандартны, типичны.
        - Для кого? – нашелся, что спросить писатель.
        - Для существа, которое ищет контакта, чтобы составить мнение о вас, в общем.
        - Так я интересен вам как представитель класса писателей? – удивился Петр Петрович.
        - Нет, нам интересны вы как представитель рода человеческого.
        - Вы думаете, что писатель так репрезентативен?
        - Может быть. Но вы интересны нам как человек. Можно ли с вами иметь дело? 
        Я не вполне понимаю вас. О каком деле вы говорите? Вероятно, не читательском. Может быть объясните?
        Собеседники писателя переглянулись и после минутной паузы дама сказала: «Готовы ли вы выслушать нас»?
        - Готов ли я? Я всегда готов.
        - Готовы как пионер? – настаивал Максим Максимович.
        - Как учитель. Мне по долгу службы приходится слушать разное. Так что говорите, не стесняйтесь. 
        - То, что мы хотим вам сказать, такое вы, голову дам на отсечение, вы еще не слышали.
        - Разве? Ну, тогда я весь во внимании.
        - Тогда слушайте. Потом не говорите, что не слышали.
        - Что у вас за манера тянуть кота за причинное место, - уже стал раздражаться Петр Петрович.
        - Ладно. Мы не люди, - выпалил Максим Максимович.
        Петр Петрович ожидал любое признание, но только не это.
        - Скажу вам как на духу, вы, ну, очень меня удивили, - ответил Петр Петрович, завороженный тем, как пристально его собеседники смотрели на него застывшим взглядом, словно они глядели на него в прицел. – Так вы меня точно сглазите.
        То, как они внимательно на него смотрели, было не менее удивительно, чем то, что они сказали, точнее, сказал Максим Максимович.
        Поэтому Петр Петрович не мог не задать им такой вопрос: «Если вы не люди, тогда кто вы»? И он сам про себя постарался на него ответить: «Вы – сумасшедшие. Сбежали прямо из дурдома на встречу со мной. И что? Там тоже есть читатели. Да-а, что я за писатель, если читателя у меня – сумасшедшие»!
        - Я готова вас, Петр Петрович, успокоить: мы не сбежали из дурдома, а прилетели из другой звездной системы, которая находится даже не в вашей Галактике. 
        И тут Петр Петрович засмеялся. Он так заразительно стал смеяться, что заулыбались многие в кафе, но только не его гости. Те молча и серьезно смотрели на него и ждали, когда он закончит так естественно выражать свое изумление.
        - Можно сказать, что не мы сошли с ума, а это вы близки к такого рода состоянию вашего слабого ума, - констатировал Максим Максимович. – Но мы вас понимаем: трудно спокойно пережить такое необычное и неожиданное известие.
        - Да, уж. Смею вас заверить, я еще не слышал ничего смешнее вашего признания.
        - Хорошо. Мы обменялись любезностями. Давайте перейдем к делу, которое не терпит отлагательств. Мы неспроста прилетели к вам.
        - На летающей тарелке? – спросил сквозь смех Петр Петрович.
        - На ней на самой, - серьезно ответил Максим Максимович.
        - Прекрасно, но я вам не верю. Чем докажите?
        - Трудно принять такое известие?! Что же, извольте, посмотрите сюда - сказал Максим Максимович, извлекая из нагрудного кармана устройство, напоминающее обычный гаджет, уверенно провел по нему рукой и передал Петру Петровичу в руки. На экране гаджета появилось фото, на котором были видны крошечные Максим Максимович с Александрой Александровной на фоне всамделишной летающей тарелки размером с ординарной хрущевкой в пять этажей.
        - Это фото еще ни о чем не говорит. Я не специалист в фотографии и ваше фото может оказаться фальшивкой, fake'ом.
        - Фома Неверующий, - спокойным тоном констатировала Александра Александровна. – Мы предполагали нечто подобное. И это понятно: люди такие вруши и поэтому вы не верите на слово друг другу. Но мы действительно не люди, а инопланетяне. Правда, мы сравнительно давно находимся на вашей планете. 
        - Ладно, все же предположим, что вы говорите правду. Тогда зачем понадобился вам я, а не какой-нибудь высокий чин в правительстве, человек из органов или еще кто-нибудь в этом роде?
        - Зачем они нам? Это в самом деле глупо, как так же глупо объявиться, например, в ваших средствах массовой информации. Что из этого выйдет? Один вред не только вам, но и, конечно, нам, - стала вслух размышлять мнимая, как полагал Петр Петрович, инопланетянка.
        - Вы это серьезно?
        - Вполне. Подумайте сами, - предложила она. – Если бы вы были инопланетянином, чтобы сделали на нашем месте? 
        «И в самом деле, что я сделал бы, будь инопланетянином»? подумал про себя Петр Петрович.
        - Перво-наперво, я стал наблюдать бы за вами.
        - Мы так и сделали.
        - Потом установил бы пробный контакт с кем-либо из тех людей, кто интересуется проблемой существования внеземного разума.
        - Мы читали ваши произведения. В них вы не раз ставите эту проблему и по разному ее решаете.
        - Вы правы. Но не только я этим занимаюсь. Почему именно меня вы выбрали для контакта?
        - Мы не случайно сегодня вам задавали вопросы про неоднородность состава ваших людей. Вряд ли, может быть толк от нашего контакта с массой людей. Они, как мы поняли, совсем не готовы к нему. Достаточно знать, как вы плохо относитесь друг к другу, чтобы сделать такой печальный вывод. Также совсем не готовы к нему ваши власти, одержимые борьбой за власть над себе подобными, - объяснил Максим Максимович или как там его звать.
        - Вы сами не хотите пленить сознание людей, сделать зависимыми от себя? – возразил Петр Петрович, недоверчиво посмотрев на Максима Максимовича.
        - Зачем? Мы прилетели на вашу планету не только для того, чтобы установить контакт, но и… спасти вас от приближающейся космической катастрофы.
        - Это ли не повод для того, чтобы связаться с властями Земли и попробовать помочь нам всем избежать объявленной вами катастрофы? – резонно спросил Петр Петрович с тревогой в голосе.
        - Зачем спасать всех, если вы сами можете опередить катастрофу и уничтожить самостоятельно себя в ядерной или вирусной мировой войне? – стал спорить с ним Максим Максимович.
        - Вот видите, вы уже начинаете доверять нам, - ласково сказала Александра Александровна.
        - Я еще сомневаюсь, - возразил Петр Петрович. – Что за катастрофа к нам приближается, а наши ученые молчат о ней.
        - Кто вам о ней будет публично говорить ввиду опасности вероятной в такой ситуации тотальной паники? К тому же ваши ученые ограничены в средствах приближенного наблюдения за теми условиями, которые приведут эту ветвь Млечного Пути к катастрофе. Они еще ничего не знают о ней.
        - Как все складно у вас получается. Не подкопаешься.  Что это за катастрофа?
        - Вблизи Солнечной системы скоро «проснется» «черная дыра». Исход, надеюсь, вам понятен, - предупредила Александра Александровна.
        - Как скоро она «заработает»?
        - Через четыре года.
        - Трудно поверить.
        - Конечно, трудно. Но катастрофа не может не случиться.
        - И что нам делать?
        - Быть готовыми к нашему выбору. Всех мы не можем спасти. Но тех, кто будут отвечать нашим требованиям, мы постараемся спасти.
        - И какова моя роль?
        - Мы думаем, что вы вполне можете подойти нам в качестве посредника и координатора плана спасения.
        - Вы не можете мне конкретно сказать, что за требования вы предъявляете людям для спасения.
        - Мы видим вашу роль в том, чтобы предварительно отобрать среди землян тех, кто с вашей точки зрения может по-человечески ужиться с другими людьми. Как мы поняли ваш моральный характер, вы выделяете людей по таким признакам, как доброта, интеллект, творческий потенциал. Отберите кандидатов, а мы их рассмотрим и определим избранных из людей, заслуживших спасения. Подумайте над нашим предложением и скажите, что вам нужно для такого отбора. Все понятно?
        - В, общем-то, понятно. Но, Максим Максимович, сгожусь ли я для этой роли? Зная свой нелюдимый характер, я сомневаюсь в успехе такого предприятия.   
        - В подобного рода начинаниях сомнение может оказаться благотворным. Ладно, постараемся вам помочь. Мы составили примерный список тех людей, которые могут заслужить нашу благосклонность, - пояснила «инопланетная дама» и протянула ему папку бумаг с упомянутыми списками. Вычеркните из него тех, в ком вы сомневаетесь.
        - Но я не всех знаю.
        - Среди них есть и те, с кем вы знакомы. С кем вы не знакомы, познакомьтесь. В чем проблема? Нам важно, чтобы и вы приняли участие в вашем спасении, начиная с его подготовки. Не то, как-то нечестно, несправедливо и глупо спасать людей, безучастных к своему спасению.
        Петр Петрович, вы только представьте себе такую сцену: мы спасаем вас, а вы сопротивляетесь нам. Самоубийственная ситуация.
        - У вас речь идет о массовом самоубийстве людей, а я вот уже какое время нахожусь в состоянии не от мира сего. Не зря люди говорят, что «своя рубашка ближе к телу». Что мне абстрактное благо человечества, меня заботит мое собственное благо, моя личная жизнь и больше ничего. И вы мне предлагаете стать посредником между вами и нами. Неужели вы не видите здесь противоречия?
        - Конечно, видим. Но именно поэтому мы и предлагаем вам быть медиатором вашего спасения. Ведь все люди похожи на вас и вы похожи на них. Именно в этом заключается ваше своеобразие в мире. Как раз этот человеческий эгоизм и следует непременно сохранить более, чем в одном экземпляре. Нам это в диковинку.
        - Теперь мне все понятно. Но какое это имеет отношение к вашему спасению нас? Мне все равно, что творится в этом мире. Но одой ногой я все еще стою в нем. Мне хочется пожить еще. Правда, не обязательно в этом мире. Есть ли другой мир? Или иной мир есть мир только сознания, в данном наличном случае моего?
        - Знаете, Петр Петрович, ваш мир и наш мир разнятся. Но у нас есть и общий мир – мир сознания, не бессознательного, но именно сознания. Когда он из бессознательного своего состояния в себе он обращается в сознательное состояние для себя, тогда мир становится тотальным, всеобщим не по материи, а по уму, по сознанию как на духу, - пояснила Александра Александровна.
        - То есть, вы хотите сказать, что мир сознания и есть иной мир?
        - Разумеется.
        - Да, в этом есть свой смысл. Мне это стало понятно, как только я в болезни почувствовал «живое дыхание смерти». Смерть… она живая для сознания. Если перефразировать фразеологизм: «То, что для русского жизнь, для немца -  смерть», то можно выразиться так: «То, что для мира смерть, для сознания - жизнь». Для сознания в форме Я нет смерти как смерти. Она есть обратная сторона жизни – жизни вне мира. Что остается вне мира? Только сознание для сознания. Но может ли оно быть вне мира реально, а не в сознании? Находится ли сознание в мире? Оно находится и не находится в нем в зависимости от того, отождествляем ли мы мир с реальностью или нет. Мир реален. Но он не покрывает полностью всю реальность, ибо реально и сознание. Но является ли такое сознание как реальность моим, если я являюсь в мире, а не вне его. И мне кажется, что такое сознание тоже не является вашим.
        - Вы в самом деле так думаете? – c усмешкой спросил Максим Максимович.
        - Как же мне иначе думать? – взорвался Петр Петрович. – В противном случае вы бесплотные и вечно живые ангелы. Это так?
        - Какой молодец. Вы забегаете вперед. Давайте пока считать нас обыкновенными инопланетянами. Вам же будет проще общаться с нами.
        - Да-а. Кстати, я пропустил мимо ушей ваше замечание о нашем эгоизме, который вам в диковинку. Не означает ли это, что вы врожденные альтруисты?
        - Это так, если мы, как вы предположили, - ангелы.
        - Если это не так, то вы – демоны?
        - Зачем эти крайности? Они помогают тебе разобраться в ситуации? Так трактуя нас, ты упрощаешь свое понимание. Мы становимся тебе доступнее, но таким образом ты оказываешься в плену религиозных предрассудков. Тебе как сыну своей техно-научной эпохи будет понятнее, с кем ты имеешь дело, если представишь нас инопланетянами, - уточнила Александра Александровна предлагаемые условия нынешнего толкования.
        - Значит, вы не прилетели на Землю на летающей тарелке? – стал догадываться Петр Петрович: реальность была намного сложнее даже ее необычного представления.
        - Можно и так сказать, но в таком случае вы рискуете утратить свое основание в объяснении и пускаетесь во все тяжкие, обращаясь в состоянии полной неопределенности, регресса в бесконечность предположения. Для обретения состояния безмятежности следует остановиться на том уровне истины и реальности, которому вы соответствуете, - это человеческий уровень, - и им утешится. Удовольствие от своего понимания реальности является законным, оправданным.
        Но если вы окажетесь на ином уровне реальности, уже сверхчеловеческом, а сами будете человеком, то никакого удовольствия вы не получите. Вам будет горько от сознания того, что вы находитесь не на своем месте. Зачем вам это? Каждому свое!
        - Но так мы замыкаемся на самих себе, на ложных, идеологических представлениях и демонстрируем пресловутый человеческий эгоизм. Что и требовалось доказать. Не хотелось бы этого, - объяснил Петр Петрович.
        - Замечаете, Петр Петрович, вы опять преувеличиваете роль своего желания, и желание вольно или невольно обращается в нежелательное состояние вашего сознания. Берите пример с Будды, как он, устанавливая причины страданий в своих желаниях, примирялся с подлинной реальностью, представляя ее непредставимой нирваной, - предложил Максим Максимович.
        - Но является ли такая методология спасительной для моего сознания?
        - Она в той мере спасительна, в какой вы привязаны к самому себе. Полное освобождение возможно не в самом пробуждении сознания, а в осознании что оно ничье. Это вам как человеку, полагаю, вполне доступно, естественно, при разумном усилии. Именно на этих условиях – условиях понимания имеет смысл принять нашу помощь и нам уже с вашей помощью выбрать из людей таких, которые достойны спасения – понимания своего предназначения.
        - Так ваше предложение об участии в спасении людей связывает меня этим миром или связывает меня с вашим миром?
        - Зачем вы противопоставляете их? Можно оставаться в связи с себе подобными и одновременно быть связанным с нами.
        - Тем не менее я так и могу понять того, из какого вы мира: из этого или иного мира?
        - Если рассуждать в вашем ключе, то есть мир миров или реальность как мира сего, так и мира сознания. Мы из мира сознания попали в ваш мир.
        - Откуда вы пришли? Из мира грез?
        - Похвально ваше стремление уточнить место обращения к вам, но это от вас зависит, а не от нас, как именно вы представляете такое место. В зависимости от того, как вы на него смотрите, вы можете оказаться как в мире грез, иллюзорном мире фикций, так и в мире, реальнее которого нет. В данном случае, вероятно, вы пребываете в иллюзии относительно нас. Поймите, мы не можем встать на ваше место прямо. Мы можем только примерно, в достаточной степени условно оказаться в нем. То, какими вы нас видите, зависит не столько от нас, сколько от вас, от вашего устройства и вашей манеры представления, настройки вашей оптики. Ведь мы пришли к вам из мира сознания, которое доступно вам в вашем, а не в нашем виде.
        - Выходит, я никаким образом не могу избавиться от собственной субъективности?
        - Такова неизбежная плата за то, что вы субъект. Это ваша ответственность за то, что вы свободны, можете сами выбирать себя. Вы можете выбрать и не себя сами.
        - Тогда кого выбрать-то?
        - Того или то, что вы называете «за порогом смерти», по ту сторону противопоставления жизни и смерти. Но готовы ли вы сейчас к трансцензусу? Или лучше дождаться обычного для вас ухода из этого мира? Но прежде поучаствовать в собственном и чужом спасении в этом мире. Это решать вам. 
        Потом они договорились о том, как будут поддерживать связь, сообщая друг другу о месте и времени встречи по телефону. Предметом обсуждения на этих встречах должны были стать отчеты Петра Петровича о его разговорах с теми, с кем он уже был знаком или кто мог его заинтересовать. Они оказались в списке, составленном его таинственными собеседниками по тому еще неведомому ему признаку, который он попытается определить, чтобы получить полное представление о предложенной миссии, на которую согласился. Он принял их предложение, во-первых, потому что, в принципе, ему было уже все равно. И, во-вторых, он сам когда-то думал о необходимости такого рода спасении, если бы оказался на месте самозваных инопланетян. Прикрытием их операции по рекрутированию кандидатов на спасение стала организации литературного фан-клуба творчества Петра Петровича Петрова. Активными участниками клуба почитателей творчества Петра Петрович и стали Максим Максимович и Александра Александровна.
        Петр Петрович настолько был поглощен знаменательным событием встречи со своим «читателями», что не заметил, как оказался в своей квартире. Он снова и снова прокручивал в своей голове свой разговор с ними и никак не мог отделаться от мысли, что его не то, чтобы «надули», - это был не тот случай, - но оставили в дураках. Может быть, так и должно было случиться, будучи необходимым этапом на пути к истинному положению вещей. Но это не помешало ему отметить то, что его собеседники не в пример ему только делали вид, что ели и пили, не солоно хлебавши покинув кафе.

Глава седьмая. Разговор запросто
        С недавних пор – со времени своей смертельной болезни – Петр Петрович стал делить свою жизнь на «до» и «после». Границей, разделившей ее, была линия, точнее, кривая трансцензуса. Одной, левой ногой он стоял здесь, в этом мире до смерти, но другой, правой ногой он заступил за грань, за порог смерти, и был уже там, в ином мире. И на этот мир он смотрел из того, иного мира, наблюдал за ним и за собой в нем.
        Тем не менее он пребывал еще в нашем мире и зависел от своего окружения. Ему важно было общение со своими единомышленниками, друзьями и приятелями. Кое-кто из них входил в список кандидатов на спасение.
        Первым в списке значился его друг-единомышленник Семен Семенович Семенов. Тот тоже был писателем, но уже известным, даже популярным. Его читали не только образованные, но и грамотные люди. Почему? Просто потому, что Семен Семенович писал легко и непринужденно массовую, коммерческую литературу. Такая литература не может не носить описательного характера; она акцентирует читательское внимание на действии, а не на психологии героя. Ее автор, следуя невзыскательным вкусам массового читателя, мало пишет о природе, больше о быте, еще больше о том, как действует персонаж в предлагаемых обстоятельствах своей «героической» судьбы.
        Для возбуждения читательского ожидания Семен Семенович драматизировал повествование и превращал свой текст в детективный триллер. Реплики персонажей он подавал в уже упакованном виде так, что создавал в сознании читателя полное впечатление строгой мотивировки их действий, из которых как умелый ткач сплетал сюжет текста. Поэтому многие книги Семена Семеновича можно было прочитать в один присест, получив минутное удовлетворение и благополучно забыть, как забывают о случайной интрижке на стороне. Лишь в редких беседах с Петром Петровичем, которого Семен Семенович считал автором для авторов, он отводил душу.
        Пер Петрович специально пригласил Семена Семеновича на выходных на рыбалку, которую тот нежно обожал за то, что на ней можно спокойно посидеть на одном месте, завороженно следя за поплавком, благополучно дождаться того искомого момента, когда поплавок запрыгает на водной ряби, дернется леска и рыба, заглотнув крючок, окажется рядом с сапогом рыбака на берегу, безжалостно насаженной на кукан. Он любил так рыбалку именно за это – за то, что она наглядно демонстрировала ему то, что он вытворял с читателем, ловя того на свой блестящий крючок, обещающий неизведанное еще до конца удовольствие от чтения. И пока добыча варится в котелке, наконец, позволить себе расслабиться и поговорить о том, что лежит на дне души.
        - И какой роман ты теперь пишешь? – поинтересовался он у Петра Петровича.
        - Тот же самый. Наверное, ты не помнишь, - предположил Петр Петрович.
        - Отчего же. Помню. Ты писал о том прошлом, которое ждет нас в будущем.
        - Ну, конечно. Все, рано или поздно, обратно возвращается на свои круги, - убежденно ответил Петр Петрович.
        - Но это же банально! Между тем я ценю тебя за нетривиальный поворот в мысли.
        - И в чем тогда заключается эта самая нетривиальность, банально говоря, оригинальность мысли?
        - В том, что никогда никто так еще не думал и не писал. Как же иначе?
        - А, вот так! Оригинальность мысли заключается как раз в этом «иначе».
        - Неужели?
        - Знаешь, давай я расскажу тебе одну историю
        - Историю твоей будущей книги?
        - Можно и так сказать, - ответил Петр Петрович после минутной задержки.
        - Представь себе, что тебя пригласили в кафе твои читатели.
        - Уже интересно. Как пригласили?
        - Письмом, подсунутым под мою дверь.
        - Тебя действительно пригласили?
        - Ты полагаешь, что мои читатели на такое не способны?
        - Что ты, что ты. Но это больше похоже на выдумку, чем на правду.
        - Это только цветочки, а ягодки будут впереди.
        - Что ты такое говоришь! Ты положительно меня заинтересовал.
        - В самом деле?
        - Естественно.
        - Ну, тогда слушай дальше.
        - Догадайся, кем они представились?
        - Тоже авторами?
        - Бери выше.
        - Не может быть!
        - Ты о ком подумал?
        - А ты о ком? – переспросил Семен Семенович и заразительно засмеялся.
        - Сема, я серьезно говорю, - заметил Петр Петрович, изменившись в лице.
        - Хорошо, извиняй. Ври дальше.
        - Представь себе, я не вру.
        - Да, ладно. Знаю я вас, писателей. Сам такой!
        - Тем не менее. Они представились пришельцами.
        - Кем-кем? Пришельцами?! Я, часом, не ослышался?
        - Нет.
        - Ну, ты даешь угля на гора! «Изводишь единого слова ради тысячи тонн словесной руды», - как говорил Владимир Владимирович.
        - Не веришь?
        - Не верю, как Константин Станиславович. Ты сам-то веришь?
        - Знаешь, не знаю.
        - Если ты сам не веришь, то я почему должен верить?
        - Я сказал, что не знаю, и не говорил, что не верую. Но мне трудно доверять тем моим читателям, которых вижу впервые и, тем более, когда они утверждают, что являются инопланетянами, если не ангелами. Вот тебя убедил бы твой читатель в том, что он инопланетянин или, на худой конец, черт?
        - Да, я понимаю твою озабоченность. И что они предложили тебе?
        - Ни много ни мало: стать спасателем человечества.
        - Да? Ты посмотри. Я всегда говорил, Петя, что ты далеко пойдешь!
        - Не юродствуй, Сеня.
        - Нет, скажи серьезно: как ты будешь спасать нас, а?
        - Как-как, - просто вот так: заведу с вами разговор об этом. Кстати, первым в списке обозначен ты.
        - Надо же. Вот не чаял быть “number two” на планете. И как выглядели твои инопланетяне или как их там?
        - Как обычные люди. Вот только ничего не ели и не пили.
        - Вероятно, святым духом питались. Отчего же они прилетели нас спасать?
        - Представь себе: от «черной дыры», которая появилась вблизи нашей звездной системы.
        - Отчего-отчего? От дыры? Петя, признайся, ты перешел на литературу для подростков и пишешь фантастику? Что же, может быть, это и хорошо, так у тебя, наконец-то, появятся деньги, и ты посвятишь все свое время своей любимой работе за письменным, а не учительским столом.
        - Да, спасибо, Сема, за пожелание радужных перспектив, но что если правы мои необычные читатели из…
        - Из иного мира? Ты в своем уме? Как легко можно тебя развести! Или ты мечтал о таких читателях? Ну, в таком случае напиши об этом книгу, только не путай мир литературы с миров вещей и людей, - это не доведет тебя до добра.
        - И все же, допустим, что это правда, и что тогда?  Учти, от твоего ответа будет зависеть судьба всех прочих людей, в том числе твоих близких.
        - Да, задал ты мне задачку. Ну, что сказать? Если только так, допустимо, то я должен действовать по правилу: «Передай другому, только не мне». Так известие о приближающейся катастрофе дойдет до многих людей. Конечно, не все они спасутся, ведь недаром в таких случаях говорится: «Много званных, но мало избранных»; есть из кого выбирать.
        - Есть то есть, но следует соблюдать осторожность, памятуя о том, что на всякое действие есть противодействие.
        - Ты имеешь в виду органы? Они должны быть в курсе, - не вполне уверенно предположил Семен Семенович.
        - С какого рожна? С тобой можно согласиться лишь в случае, если мои так называемые «читатели», выдают себя не за тех, кем являются. Если же они говорят правду, то как через их голову могут быть в курсе эти службы?
        - И ты им веришь? Веришь в то, что ты первый из землян, с кем они вошли в контакт? Наивный человек, - умозаключил Семенов, помолчал и вдруг взорвался, - Как мы легко начинаем доверять людям, достаточно только им подыграть нашим заветным желаниям. Даже я уже увлекся. И в самом деле, ложь заразительна. Все это выдумка, если не твоя, то твоих читателей, которые намеренно развели тебя: не все тебе, как писателю, врать им, читатели тоже способны на многое.
        - Само собой. Но если это правда?
        - Какая еще правда, если они, эти читатели-инопланетяне, ведут себя как обычные люди, – устраивают примитивный заговор, изображают тайную организацию, вроде масонов или ордена спасения. Все это уже было и не один раз. Тебе хочется снова поиграть в эту игру? Не наигрался еще в детстве?
        - Ты здраво рассуждаешь, но здесь есть что-то еще.
        - Они поймали тебя на крючок избранности, на то, что ты лучше всех, а ты и «купился»!
        - Может быть, все проще и ты мне завидуешь, что это я, а не ты являюсь спасителем человечества?
        - Еще чего! Если тебе верить, то ты один из спасителей, и больше посредник, чем спаситель, - с ноткой обиды в голосе заметил Семен Семенович.
        - Да, ты во всем прав. Но как хочется думать, что все это правда. Однако что мне сказать, когда мы снова встретимся.      
       - Так вы договорились до того, что ты будешь отчитываться перед ними о результатах твоих встреч. Да, лихо они взяли тебя в оборот. Давай договоримся с ними о том, чтобы мы вместе явились на встречу с ними. И там я попробую их разоблачить.
        - И я потеряю своих немногочисленных читателей, с которыми мне удалось установить контакт.
        - То, что ты путаешь инопланетян в твоей голове со своими читателями, о многом говорит, - с тревогой сделал заключение Семен Семенович.
        - Ты уже поставил диагноз! Думаешь, что я сошел с ума, что ли? Ну, ты сказал.
       - Это ты наговорил такое, что не знаешь, как на это реагировать.
        - Я только передал тебе мой разговор с читателями. Дело твое: принимать сообщение за правду или нет.
        - Я принял это сообщение за намеренное введение тебя в заблуждение. Меня нельзя провести на такой мякине.
        - Вот ты заладил: это все вранье. Понятно, конечно, но не будь так тривиален. На свете есть такое, мой друг Семен, чего не снилось нашим мудрецам. Чудеса случаются не только на уме, но и в мире.
        - Ты не замечаешь, что перешел грань, которая отделяет жизнь от фантазии?
        - Еще не перешел, но нахожусь на грани. Может быть, «они» как раз и появляются тогда, когда мы все оказываемся на грани, в конце времен.
        - Ах, вот кто ты у нас: настоящий апокалиптик. И когда это конец света наступит?
        - Он уже наступил, а ты и не заметил. Если не космическая катастрофа, то мы сами уничтожим себя. Только посмотри до чего дошли власти со своими бестолковыми затеями цифровизации, вакцинации, «зеленой энергетики», а теперь чрезмерными санкциями! Между тем это только начало нового, самоубийственного построения зверского и скотского мира. Человек полностью утратил чувство меры, потерял элементарный смысл. Жить человеку в таком новом мире просто невозможно. Неужели ты это не понимаешь? Теперь все возможно в ситуации неопределенности. Даже нашествие пришельцев. Если мы сами не можем помочь себе, то пускай хотя бы они возьмутся за это дело.
       - В твоих словах есть свой резон. На досуге я подумаю над ним.    
       - Только не откладывай свои размышления в дальний ящик. Твое продуманное суждение мне самому нужно.
        - Если так, то уговорил. Но я заранее не обещаю положительного ответа на твой вопрос.
        - Я надеюсь, что наш разговор останется только между нами? Во всяком случае пока.
        - Ты мог этого не говорить, - с сожалением сказал Семен Семенович, но потом уже с радостью воскликнул, - А, теперь давай отведаем царской ухи!

Глава восьмая. Трудности понимания
        Петру Петровичу пришлось ждать ответа Семена Семеновича «до греческих календ». Вероятно, его друг и единомышленник, как это часто бывает, не придал большого, если прямо сказать, никакого, значения тому, что волновало и тревожило нашего героя. Но таковы люди. И вы, любезный читатель, да и я, вероятно, такой же. Петр Петрович ожидал намного большего от того человека, в ком был уверен. Это лишний раз говорит о том, что не следует никому доверять и быть уверенным в ком-либо, кроме себя.
        Вероятно, не раз и не два к нам обращались с помощью высшие существа, но люди не принимали их всерьез, потому что мы на редкость легкомысленные существа. Если же кто не легкомысленный, то непроходимо тупой. В чем могла бы заключаться эта помощь? Например, в том, чтобы готовить своих адептов в массе людей. Сама масса служила бы ширмой для их укрытия.
        К сожалению, как только эти адепты проникают во власть, они стираются, ибо земная власть есть власть не от Бога, а от Его антипода – Сатаны. Сатана есть воплощение не разумной, а хитрой власти, которая использует разум не для самого разума, а для неразумия, то есть, держит людей в неведении и манипулирует их сознанием, дабы управлять ими так, как ей заблагорассудится. Трудно найти управу на власть. Власть без управы и есть власть Сатаны, то есть власть ради власти к вящей славе власти лжи, насилия и воровства, которое ныне называют коррупцией. Сатана – это тот же дьявол, то есть, выродок, черт, и связанный с ним Антихрист как олицетворение извращения. Можно так сказать: потри любого начальника и покажется черт знает «что».
        Другие лица, указанные в списке, были более сговорчивые. Но и они своими ответами мало произвели впечатления на нашего героя. Что уж говорить о впечатлении, которое произвели эти ответы на его «читателей».
        И все же, несмотря ни на что, Петр Петрович не мог отделаться от мысли, что инопланетяне, или кто уж там был, являются плодом его безудержной фантазии.
        Самому Петру Петровичу было невдомек, как понимать то, что с ним случилось. Уж где там всем прочим разобраться в чудесном явлении гостей из другого мира.
        При второй встрече с «читателями» кое-что для писателя прояснилось. В этот раз они сошлись у него дома, точнее говоря, на пороге его квартиры показалась только Александра Александровна. Она была так прелестна, что Петр Петрович прямо обомлел от радости при дивном виде гостьи.
        - Ждали ли вы меня, Петр Петрович? – спросила загадочная читательница и мило улыбнулась.
        - А, как же, Александра Александровна, - все глаза проглядел, вас ожидая, - любезно ответил Петр Петрович, приглашая ее в свои покои.
        - Лучше пройдем в ваш кабинет. Там вы сядете за свой писательский стол, соберетесь с мыслями и расскажите мне о том, что вы cделали из того, что мы запланировали, - таким образом гостья постаралась перенаправить интерес писателя со своей особы на то, ради чего она появилась у него.
        Петру Петровичу было очевидно, что она волновала его как женщина, так как была в его вкусе, имела отношение к тому типу женщин, который ему нравился, невзирая на то, что принадлежала к иному виду живых существ. Теперь он понимал какого рода затруднения могут препятствовать любовной связи между разными видами, например, между человеком и крокодилом. Конечно, Александра Александровна была похожа не на крокодила или каракатицу, а на обычную прелестную женщину, но тем не менее, ее нормальный вид мог оказаться одной видимостью и только. Петр Петрович чувствовал, что чем больше он контактирует с ней, тем крепче становится невидимая связь между ними. Его прямо влекло к ней, поэтому он прилагал неимоверные силы, чтобы не показывать страстное чувство всем своим беспомощным видом.
        - Петр Петрович, вам нездоровится? - спросила участливо Александра Александровна.      
        - Да, есть такое дело, - признался бедный писатель.
        - Давайте я сделаю вам массаж, чтобы вы пришли в чувство, - невинно предложила гостью.
         «И в самом деле, чем черт не шутит, - может быть, массаж успокоит мою в хлам расшатанную нервную систему», - подумал про себя Петр Петрович. Но все вышло из затеи Александры Александровны с точностью наоборот.   
        Петр Петрович окончательно потерял контроль над собой, как только почувствовал своей шкурой нежное прикосновение к ней ласковых пальцев прелестной гостьи. Опомнился от только тогда, когда все уже случилось к вящей радости Александры Александровны. Она, конечно, была сначала очень удивлена реакцией своего клиента или сделала такой вид, но потом сдалась под напором его страсти и даже была вполне довольна тем интересным положением, в котором очутилась благодаря своему сочувствию.
        После акта любовного соития Петр Петровичу было неловко за свой конфуз, и он всем своим виноватым видом желал показать необычной «читательнице», что впредь такого больше не случится, но она, к счастью, ласково похлопала его по плечу и примирительно молвила: «Ничего, ничего, с кем не бывает».
        - А, теперь о деле. Что вам удалось сделать?
        И Петр Петрович без утайки рассказал о том, с кем он встретился и о чем с ними договорился.
        - Да, немногого вам удалось добиться. Но я ожидала нечто похожее. Придется вам помочь и сделать им небольшое внушение, чтобы они стали более отзывчивыми, - поддержала его гостью.
        На следующий день Петр Петрович снова отправился договариваться со своими собеседниками. На этот раз они были более сговорчивыми.
        Так, например, Семен Семенович был предупредительно вежлив с ним и, образно говоря, воскурял фимиам в его честь. Теперь Семен Семенович во многом соглашался с Петром Петровичем, невольно заставляя Петра Петровича задуматься над тем, что же вынудило того быть таким покладистым? И ему, прости-господи, пришла в голову шальная мысль, каким это образом Александре Александровне удалось уговорить его единомышленника? Уж не тем ли самым? Но гордость не позволила ему окончательно сделать такое неприличное предположение. И это в нашей природе: думать о себе лучше, чем о других, ведь только с нами, избранными, может случится хорошее.
        Между тем он и мысли не мог допустить, что все это ему только привиделось. Но в силу действия третьего закона Исаака Ньютона – закона подлости ему нарочно стали приходить в голову неприятные мысли. Если, все же, это так, то как скучна эта обыденная жизнь, в которой он никакой не спаситель человечества, а заурядный препод, который безуспешно пытается стать писателем и у него никак не получается быть популярным.
        Но Петр Петрович был не таким малодушным человеком, чтобы тешить себя несбыточными мечтами о какой-то там популярности. Ему было начихать на нее, на проклятую. Сколько бесполезных трудов она стоит. И все ради чего? Ради того, чтобы о тебе говорили на всех литературных углах и у тебя всегда был кусок хлеба с маслом. Да, не стоит она того.
        - Или я литературный импотент? – вслух подумал Петр Петрович, сидя на диване перед телевизором. – Не стоит для того, у кого на нее уже ничего «не стоит»? Да-с, приехал, дошел до жизни такой лежачей, собачьей. Встать, лежать!
        Зачем мне все это? Как было прежде легко на душе, когда я думал и писал то, что хотел! Есть в этой… миссии что-то такое, что похоже на дежурное мероприятие. Да-а… Не так я представлял себе контакт с внеземным разумом.
        - Как же? – неожиданно раздался голос за спиной.
        От неожиданности Петр Петрович вдавил свое тело в диван и резко, до боли в шеи посмотрел за спину. Там стоял соляным столбом Максим Максимович и глядел сквозь потолок на звезды. Так, во всяком случае, показалось Петру Петровичу.
        - Ой, вы застали меня врасплох, - стал было оправдываться писатель.
        Но Максим Максимович замахал руками, как бы говоря ими, что все в порядке.
        - Знаете, Петр Петрович, это всегда так: не знаешь где найдешь, где потеряешь. Реальность дается вам в руки, а руки у вас как крюки. Не удержишь. То, что есть, не есть то, что представляешь. Желание не совпадает с возможностью. Желание того, что все перевернется вверх ногами. Но разум, если это разум, везде одинаков. Что возможно, то и есть. Все возможно и все действительно. Возьмите себя, Петр Петрович. Вы реализовали свое желание и с помощью Александры Александровны удовлетворили себя.
        - Как вы это узнали? Неужели она рассказала вам об этом? – с огорчением спросил Петр Петрович.
        - Нет ничего тайного от нас, чего не было бы явным для нас. Для того, чтобы знать, что делает, говорит и думает наш человек мне не нужно быть рядом физически потому, что мы рядом метафизически, духовным образом. Так мы устроены.
        - Вы духи?
        - Можно и так сказать, если говорить вашими словами. Но мы такие духи, в отличие от ваших абстрактных духов, живущих в вашем сознании, которые состоят из конкретной материи. Только эта материя не грубая, как у вас, а тонкая, духовная, ноуменальная, как называли ее ваши древние мыслители.
        - Мне не вполне понятно ваше объяснение, ведь ноуменальная материя и есть материя в абстракции, в сознании. Но, ладно. Но как понять ваше слова, что Александра Александровна помогла мне реализовать свое желание? Она не была удовлетворена сама?
        - Она получила удовлетворение от вашего присутствия и общения с вами, а не от самого полового акта.
        - То есть, она сделала лишь вид, что была довольна?
        - Можно итак сказать.
        - Но если вы чувствуете ее, физически находясь в другом месте или создавая иллюзию своего отсутствия, то не означает ли это, что вы тоже получили удовлетворение от моего присутствия и общения? – спросил Петр Петрович, испытывая некоторую неловкость.
        - В данном случае уместно не слово «чувство», но слово «сочувствие». Так как наша материя ноуменальная, то наши чувства не душевные и тем более не материальные в вашем понимании «материи», но духовные, а значит, общие. Но то различие в смысле, которое есть в вашем языке между словами «чувство» и сочувствие» лучше передает специфику наших чувств, имеющих в каждом случае не индивидуальный, а видовой, общий и даже родовой, всеобщий характер.
        - Как же быть с личным характером? – уточнил своим вопросом Петр Петрович предмет беседы.
        - Да, вы правы, Я не есть человек и поэтому не совсем правильно выражаю вашими словами свои мысли. Ваши слова «свой», «личный» и прочее в этом духе имеют для нас не индивидуальный, а личный характер. Поэтому смысловая разница между словами «чувство» и «сочувствие» носит не индивидуальный, а личный характер, то есть, характер не вещественный, но методический, не то, что мы чувствуем, а как чувствуем. Она чувствует то, что чувствую и я, но не так, как я.
        - И поэтому вы разные?
        - Правильно. Вы же разные и в чувствах.
        - Скажите, Максим Максимович, как зовут по-вашему вас и Александру Александровну?
        - Наши имена нельзя точно передать вашим языком. То, как вы меня называете, приблизительно похоже на то, как меня зовут наши… мои люди. И еще: поймите, мы присутствуем в вашем мире только духовно, а не физически. Наше существование в том виде, который вы наблюдаете, есть имитация, иллюзия. Но это стойкая иллюзия, которая действительно существует для вас физически, а не только душевно в сознании.
        - Она и есть ваша тонкая материя? – попытался понять слова собеседника Петр Петрович.
        - Нет. Она уже не тонкая, а грубая, преобразованная в материале вашего мира. Для нас ваша ноуменальность и есть материя.
        - Это то, что мы зовем духовностью или интеллектуальностью?
        - Если задавать строгие различия, то она подобна вашему интеллекту.
        - Значит, вы не способны душевно ощущать нас так, как мы ощущаем вас?
        - Уважаю вас. Это трудный вопрос. Наше отношение к вам духовно и интеллектуально. Но мы способны вызывать у вас душевные и телесные состояния относительно нас. Для нас дух – это то, что для вас душа. Разум для нас то, что тело, плоть для вас. Для нас дух является личным, как для вас душа. Поэтому между нами есть такие различия, которые делают невозможным полное понимание. Но, как я заметил, и у вас есть некоторое недопонимание с другими людьми; и это не уникальный случай, а повсеместное явление.
        - Тогда как вы спасете нас, в каком именно виде? В том виде, в каком являетесь нам?
        - Интересный вопрос. Этот вид, как я понимаю, ничем не хуже вашего, - недаром вы принимаете нас и не отличаете от себя.
        - Но он не настоящий. Вряд ли люди хотели бы быть только вашим явлением и представлением, - разочаровано заявил Петр Петрович
        - Заметьте: вашим представлением, а не нашим, - резонно возразил Максим Максимович.
        - Лучше сказать: не представлением, а представителем.
        - Вам лучше знать. Что можем, то можем. Не устраивает, спасайтесь сами, - отрезал Максим Максимович.
        - Неужели ничего больше нельзя сделать?
        - Такое превращение уже немалое мероприятие. Только представьте себе. И оно лучше, чем ничто, вообще. Да, искусственно, но вы будете существовать.
        - Значит, есть мир реальных форм и мир иллюзорных форм? Тогда в чем разница между реальностью и иллюзией в онтологии и между истиной и ложью в гносеологии?
        - Как мудрено вы говорите. Нам трудно разобраться в вашей философии. Знаете, у нас фот этой вашей философии нет.
        - Ну, тогда в чем вы видите указанную разницу с точки зрения вашей философии?
        - Вы не поняли меня. У нас, вообще, нет того, что вы называете философией. Если говорить так, как это, познание, у нас есть, то мы не думаем, а знаем.
        - Как это? Откуда вы знаете? Что является источником ваших знаний? Если это не мышление, то опыт чувств. Но чувств у вас же нет! Как вы сказали, у вас есть не чувства, а сочувствия. Или вы знаете из знания?
        - Неправильное предположение. Мы знаем из самого факта существования. Неужели вы не поняли, что наше знание является самой реальностью. Онтология для нас есть гносеология. Поэтому у нас нет необходимости в философии, которая решает задачу примирения гносеологии, сознания с онтологией, бытием.
        И тут Петру Петровичу все стало ясно: ему как мыслителю не было места в той реальности, которая предлагалась его «инопланетными читателями». О чем же тогда писать, если мысли и слова есть сама реальность? В таком случае писание как труд писателя излишне.
        Но как же тогда Максим Максимович и Александра Александровна понимают его, понимают то, что он написал?
         - Максим Максимович, как вам удалось понять меня, если вы не думаете и не чувствуете? – решился задать Петр Петрович неудобный вопрос.
         - Вот так! Ведь я сказал вам, что мы приняли ваш вид. Приняв его, мы приняли и ваш способ познания.
        - Но такого рода принятие фальшиво; оно не настоящее. Поэтому и понимание ваше иллюзорное, ирреальное.
        - Не скажите. Вы же понимаете меня. Следовательно, я понимаю вас.
        - Формально, да. Я понимаю, что вы понимаете. Или я понимаю, что вы делаете вид понимающего меня?
        - Подумайте сами. То, что вы называете «делать вид» носит не только формальный характер, но и касается самого содержания вашего рассуждения.
        - Значит, вы думаете?
        - Я делаю вид, что думаю. Но в моем случае «делать вид» и «делать мысль» – одно и то же.
        - Одно и то же по значению, но не по смыслу. Смысл же для меня превыше всего.
        - С чем вас и поздравляю. Мне трудно вас понять. Но я сочувствую вам. Как быть счастливым вам в качестве спасенного – большой вопрос.
        С этим вопросом Максим Максимович оставил его «в покое», наедине с самим собой.
        Петр Петрович забылся. Он не знал, сколько прошло времени после ухода гостя. Он просто потерял счет времени и только ощущал, как оно уходит от него. С исчезновением времени к нему пришло чувство ненависти. Но не он был субъектом ненависти. Он был точкой приложения ненависти к самому себе. Все и всё вокруг ненавидело его. Кто заразил его этой ненавистью, он точно не знал.
        Петр Петрович только знал, что ненависть налипает на него и покрывает его с головы до ног. Это была именно метафизическая, абсолютная ненависть, потому что она стала проникать внутрь его существа и заполнять внутренний мир, его Я. Петр Петрович перестал ощущать самого себя. Это был уже не он, а незнакомый ему человек. Точнее говоря, он для себя стал незнакомцем. Теперь ему было все равно. Живой он или мертвый: какая разница! Ему казалось, что размышляет не он, а некто в нем и одновременно над ним. Не есть ли этот некто второе Я (alter ego), которое угнездилось в его голове и мешает ему чувствовать себя и сочувствовать миру? Одно дело спасительная сосредоточенность на себе в медитативном трансе и совсем другое дело вредоносная сосредоточенность кого-то другого на твоей персоне. Да-да, это ненавидящее его второе Я есть проекция на нем, представление Петра Петровича в негативном свете в глазах конкретного человека, всеми фибрами души ненавидящего его! Все может быть.
        И тут Петр Петрович стал ругать, корить себя за то, что в последнее время он часто ошибался так, что люди обижались на него. И в то же время он не вполне сознавал себя виновным. Не то, что он как античный герой был без вины виноват перед богами. Но чем он заслужил такую ненависть? Что он сделал не так? Он устал от работы и стал путаться, путать имена и времена. И что? Ничего. Вот именно «ничего» и послужило причиной ненависти.  То, что он стал причащаться ничто, превратило его в магнит, но не любви, а ненависти. Тот мир, в котором жил Петр Петрович, просто не мог не бояться, не ненавидеть это ничто, которое поселилось в сердце Петра Петровича. Оно стало символом непонимания того, что было ему суждено, на что осудили его.
        Петр Петрович сел за стол и стал есть красное наливное яблоко, которое одиноко лежало на краю стола. Яблоко было вкусное и хрустело на зубах. Петр Петрович ощущал вкус. Но это было не само живое субъективное ощущение, а его объективная, мертвая оценка, которая совсем не трогала его. Он ел яблоко как механическая кукла. Но ненависть была живая, злобная, хищная, животная. Поэтому Петр Петрович не мог не подавиться надкусанным яблоком, которое как бы говорило ему: «Чтоб ты подавился, проклятый».
        «И поделом мне», - подумал он про себя, проваливаясь в бездну.

Глава девятая. Не-бытие
        «Экая невидаль-небыль. Не сбылось пожить счастливо. Единственно, что мне отрадно ныне, - это полное освобождение. Оно возможно только в смерти. Я развяжусь со всем, что меня гнело и угнетало. Это свобода «от», что до свободы «для», то она для Бога, не для меня. Уж лучше не быть, чем быть рабом», - с такими невеселыми мыслями проснулся Петр Петрович на следующее утро после встречи с Максимом Максимовичем. Виновником появления таких пессимистических мыслей на свет был не вчерашний гость, а сам Петр Петрович. Тяжесть в сердце от переживаемой ненависти продолжала угнетать нашего героя. Он все гадал, кого же он задел так неловко, что она, эта ненависть, до сих пор отыгрывается на нем. И кто в этом виноват. Он сам. Говорили ему, что не следует дожигать себя, перетирать и держать в памяти то, над чем мы не властны. Но глупое сердце не слушалось советов умных людей. 
        «Почему же тогда, - подумал Петр Петрович, - мудрый Блез Паскаль сделал вывод: «Ум всегда в дураках у сердца»? И в самом деле, следовало бы в таком разе сказать обратное: «Сердце всегда в дураках у ума». Но нет, Паскаль сказал прямо противоположное. Что это означает? Не то ли, что сердце умнее ума? Но так выходит скандал: получается, что есть нечто умнее ума. Это было бы так, если бы речь зашла о другом уме. Иначе выходит явная бессмыслица, - как это так: ум превосходит сам себя! Проще предположить, что не только ум не может принадлежать одному, - если он, есть, то есть и у другого в силу действия его всеобщей природы, - но и ум тогда ум, когда он есть у того существа, у которого нет сердца. У человека же есть сердце. И он, по преимуществу, живет не умом, а сердцем, хотя благозвучнее звучало бы так: человек живет не сердцем, но умом. Но так говорится, а не думается, что служит свидетельством такого положения: не всегда логический порядок мысли совпадает с грамматическим порядком слова. Поэтому в дураках остается ум лишь у дурака, то есть, глупого сердца. Ну, не бывает сердца уже по определению умнее самого ума. Оно бывает умнее не ума, а того, что является его умалением, малой частью, - рассудком, рассуждением. Короче, есть такие ситуации в жизни, в которых человеку лучше, умнее не рассуждать рассудком, а верить сердцем, доверять, доверится ему. Итак: сердце доверяет, а ум как рассудок рассуждает».
        Рассуждение помогло Петру Петровичу на время заглушить боль и принять решение довериться сердцу. Но не потому, что оно лучше ума. Никак нет: ум лучше сердца. Но потому, что сердце ближе его натуре человека. Нужно его уважить, чтобы он лишний раз не беспокоил себя самого.
        Тревога ушла, но не ушло ощущение отчуждения от самого себя. Где же он, этот сам? Вот его самого теперь не было в Петре Петровиче. Ему было не просто неудобно, неуютно быть, но прямо невозможно. Но он был, вопреки невозможности быть. Может быть, такое бытие без бытия самого себя мы и называем «не-бытием»? Это бытие среднего рода, бытие не кем, но чем. Петр Петрович не чувствовал себя человеком, субъектом, он ощущал себя вещью, которая не столько сама действует, сколько претерпевает чужое действие.
        - Не живу ли я теперь, как живут все эти люди? – вскричал вслух Петр Петрович. – Они тени людей, и я вместе с ними.
        - Вероятно, так я выгляжу со стороны мыслящего, живущего прежде умом, а не сердцем, - сказал он уже спокойным тоном. – Но так меня нет. Зато есть это пресловутое «мы», обчество… Нет, я до сих пор раздвоен, амбивалентен, как какой-то несчастный интеллигент – это воплощенное ничтожество, ходячее «несчастное сознание», о котором писал Гегель в своей «Феноменологии». И оно в самом деле несчастно не у духа, а у сознания того, кто живет своим сознанием в мире, у которого нет сознания. У этого мира людей нет сознания. Оно есть у человека, а не у общества, как бы там марксисты и прочие «исты» не говорили об общественном сознании. Говорить они умеют, вот думать – нет. На этом предположении «сломались» просветители, пытаясь за людей, власть и народ, быть их сознанием.
        И что с того? Мне следует теперь не объяснять мир и понимать себя, но, нет, напротив, уже действовать в нем? Зачем? Эти безумцы действия подсказывают: «Действуй, ввязывайся в драку, и она сама выведет тебя на «зачем»». Так мысль вырождается в действие и пробуждается в нем, до неузнаваемости покалеченная им. Им нужна не мысль, им нужна выгода, если они буржуи, или власть, власть всех над одним, если они коммунисты.
        И куда бедному интеллигенту податься? Пришли буржуи – грабят. Пришли коммунисты – насилуют. Не хочешь? Предлагают: выбирай, идеологизируй! Но я появился на свет не идеи толкать и набивать брюхо, а думать. И писать не для внушения и обогащения, напротив, для вразумления.
        И, вообще, пора мне перестать умничать и начать проявлять свой ум словами, как это пристало приличному писателю. Что это я совсем разошелся. Так можно разойтись окончательно с самим собой.
        Ты созерцатель? Если так, то возьми и созерцай то, что видишь. Правда, видишь ли? Оглянись вокруг! И пиши, описывай. Описав, пробуй объяснить. Покажи свой ум словами, что и как ты видишь и слышишь. Не уверен, возьми и почитай кого-нибудь, - хоть Достоевского, того же «Вечного мужа», кстати. Произведение малоизвестное, не великое, но как хорошо написанное. Да, ладно. Я читал уже. Но как читал? Как читатель. Теперь прочитай как писатель. Я уже учился. Читай не для учения – читай для души. Запомни: у тебя есть не сам ум, но умная душа. Читай не для повторения, не для подражания. Ты не подражатель, не актер. Читай для умного изложения начитанного. Пиши о том, что прочитанное произвело в твоей душе. Главное: не умничай и не поучай читателя, как писать. Ты не массовый писатель, который все писал, писал для публики всякие истории, а потом опомнился и стал писать о том, как он пишет, чтобы другие, читатели, писали также и так же.
        Потом Петр Петрович уже продолжал думать про себя. Вот его мысли: «Нет, я не ученый. Правда, у меня есть ученая степень. Но она еще ни о чем не говорит. Ученый профессионал. Я же философ, любитель. Такой же я любитель как писатель. Значит, я не профи, а любитель. Пускай. Я живу как хочу: люблю и делаю, как завещал Августин, что хочу, а не то, что требуют другие.
        Конечно, я лукавлю. Помимо любви, я еще преподаю. Но надо чем-то и на что-то жить. В этом смысле профессионалам везет на профессию: они занимаются тем, что им нравится, - своим делом. Я же как любитель занят не тем, что мне нравится, а тем, что нравится другим. Нравится же другим командовать и указывать таким, как я, что нам делать. Что делать? Быть виноватым. Так у нас, на Руси, отвечают на два важных для народа и власти вопроса: Что делать? Кто виноват?». 

Глава десятая. Встреча спасаемых со спасателями
        Прошло несколько недель в подготовке к встрече корреспондентов писателя Петра Петровича Петрова с «за-вакуумными читателями» под его председательством на квартире в гостиной.
        Кратко, в общем, председатель собрания «избранных к спасению» изложил то, что он подробно обсуждал с каждым из них в отдельности. В конце своего выступления он предложил собравшимся избранникам задать вопросы самим пришельцам.
        Первым задал вопрос Семен Семенович. Приосанившись, он пустился в пространные рассуждения о благотворности контакта не только для землян, но и для инопланетян, и только потом задал свой вопрос.
        - Мне интересно кто вы такие. Вы те же самые, кого прежде, в религиозную эпоху, мы называли ангелами, а в глубокой древности богами?
        - Было бы лучше об этом спросить ваших предков, спросить о том, кому они поклонялись. Но тем не менее вы задали его нам, и нам за них придется ответить вам, - ответил с явной неохотой Максим Максимович. – Что ж, признаюсь вам. мы уже давно, с незапамятных времен, наблюдаем за вами. Но только теперь мы вступили с вами, с теми, кого мы выбрали, в непосредственный контакт. Нам дается это с трудом, ибо мы имеем другую природу, нежели ваша. Если вы в теле, то мы в духе. Вы –душевные, а мы – разумные. Но мы вместе с вами существа.
        Из чувства солидарности существ, принадлежащих разным мирам, мы предпринимаем грандиозную попытку спасти вас от неминуемой гибели, космической катастрофы, которая вот-вот случится недалеко отсюда. Центр ближайшего во времени космического катаклизма находится в опасной близости от Солнечной системы.
        - В каком виде мы спасемся? Не то, любезный Петр Петрович, слишком мудрено объяснил мне то, что услышал от вас, так, что я не совсем поняла его, - призналась коллега Петра Петровича по университету, Василиса Васильевна Васильева.
        - Да-да, Василиса Васильевна, правильно говорит. Я тоже совсем не понял Петра Петровича. Пускай лучше для понимания вы, Максим Максимович, объясните нам, в каком виде ожидать нам спасения, - прямодушно поправил предупредительную Василису Васильевну Кузьма Кузьмич Кузьмин из НИИ каких-то там технических наук.
        - Кузьма Кузьмич, а вы знаете, мне тоже не легко вам ответить на этот трудный вопрос. Но я постараюсь. Дело в том, что вы состоите из атомов, молекул, клеток организма, мы же являемся единицами, генадами ума.  Вы понимаете?
        - Хоть убейте, нет. Что это такое: «генада ума»?
        - Я стал объяснять вам как ученому, имеющему дело с числами. Представьте себе нас числами. Это что касается количественного аспекта нашей природы. Ее качественный аспект выражается в том, что мы есть идеи. То есть, каждому числу приписывается идея. Мы составляем мысли Бога как идеи. Поэтому мы являемся единицами или монадами ума. От нас как мыслей Бога производны ваши мысли.
        - Значит, вы существуете в нашем сознании? – спросил пятый участник беседы, поэт Аполлон Аполлонович Аполлонов.
        - Нет, они не могут существовать в нашем сознании, - возразил на чистом русском языке заморский психолог Джон Джонсон Младший.
        - Уважаемый Джон из Америки говорит верно. Мы существуем не в вашем сознании, а в сознании Бога.
        - Так вы мните себя сознанием Бога? – строго спросила Максима Максимовича психиатр Иванна Ивановна Иванова и посмотрела ему прямо в глаза.
        - Иванна Ивановна, не заглядываете мне в глаза, я смущаюсь. Там вы точно не найдете ответ на ваш вопрос, - заметил, невольно ежась от колючего взгляда психиатра, Максим Максимович.
        - Иванна Ивановна, может быть, лучше я отвечу на ваш вопрос? - мягко спросила ту Александра Александровна.
        - Все может быть, - абстрактно ответила Иванна Ивановна.
         - Все, да не все. Мы не мним себя сознанием Бога. Мы им и являемся, ибо оно состоит из нас как идей.
         - Выходит, вы представляете Бога в виде идеи идей? – додумалась Франсуаза Франс, доктор социологии из ;cole normale sup;rieure.
        - Да, если понимать представление как явление представителя, - объяснила Александра Александровна.
        - Опять не понял, - вновь затянул свою песню Семен Семенович. – Вы явление Бога или явление его сознания?
        - Мы есть явления сознания Бога о Самом Себе. В нашем мире представления и есть явления природы.
        - Значит, ваш мир есть мир представлений? – спросил Петр Петрович.
        - Естественно. Но не обольщайтесь. Эти представления не ваши представления, а представления Бога.
        - Если это так, то мы превратимся в представления Бога? – задал Семен Семенович коварный вопрос.
        - Нет, это мы урожденные представления Бога, вы же будете приобретенными представлениями представлений Бога, - «обнадежил» Максим Максимович.
        - Следовательно, мы будем жить не в нашем мире, а в мире представлений, в идее, и будем тенями, отражениями идей Бога? – переспросил Семен Семенович, беспомощно почесав свой затылок.
        - Мы будем отраженным светом Луны? – спросил Аполлон Аполлонович.
        - Нет, вы будете лунной дорожкой на воде, если использовать вашу метафору, - уточнил Кузьма Кузьмич.
        - Но я не хочу быть лунной дорожкой на воде, - заявил молчавший прежде Григорий Григорьевич Григорьев как представитель трудового народа, стукнув для убедительности себя могучим кулаком по выпуклой груди так, что у всех загудело в ушах от пролетарского гула. 
        - Успокойтесь. Никакой воды уже не будет. Все сгорит, испарится в космическом излучении, - «утешил» того Джон Джонсон Младший.
        - О чем и идет речь. Нам остается довольствоваться существованием в сознании сумасшедшего, - констатировала Иванна Ивановна.
        - Не нравится? Спасайте себя сами! Мы посмотрим, как это у вас получится, - ледяным тоном сказала «идея Бога».
        - Не обижайтесь, Александра Александровна. Мы согласны. Мы больше так не будем, - стал ее уговаривать Семен Семенович.
        - Семен Семенович, не паясничайте. И без ваших шуточек, нам плохо, - предупредила писателя Василиса Васильевна. – Делать нечего. Нам остается принять помощь наших трансцендентальных друзей-идей.
        - Неужели нет никакого другого варианта спасения? Не верю. Нас можно спасти, переместив на схожую с Землей экзотическую планету, находящуюся на безопасном расстоянии от указанного космического катаклизма, - предположила Франсуаза Франс.
        - Это дельное предложение, - согласился Максим Максимович, - только оно не в нашей власти, а во власти Бога.
        - Но для Бога как Творца нашего мира и мира духовного, сознания Бога нет разницы между ними в смысле действия, - стал спорить Петр Петрович.
        - Для Него нет разницы. Она есть для нас. Вот к Нему прямо и обращайтесь, - посоветовал ему Максим Максимович.
        - Попросите за нас, ведь вам ближе. Ну, пожалуйста, - стала умолять Максима Максимовича и Александру Александровну Василиса Васильевна.
        - Товарищи ангелы, надо вам посоветоваться с товарищем богом, - посоветовал пролетарий.
        - Ладно. Надо так надо. Попробуем, но ничего не обещаем, - «пообещала» Александра Александровна.
        - Когда вы нам сообщите? – спросил Джон Джонсон Младший.
        - Сейчас.
        - Так быстро? – удивился Кузьма Кузьмич.
        - Так ведь Бог везде, - пояснил Максим Максимович. – Он прекрасно вас слышит.
        - Так пускай сам и скажет, - предложил Семен Семенович.
        - Семен Семенович! Как невежливо, - сделала замечание Василиса Васильевна.
        - Нет, говорить будем мы, как Его уполномоченные.
        - Мы слушаем вас, - хором попросили люди.
        - Бог не против вашего спасения вообще. Поэтому Он и следит «нашими глазами» (идеями) за вами и в нашем лице предлагает вам спасение сознательным путем – быть отражением излучения Своего Ума (Логоса). Но как можно вас перенести с одного места в вашем мире в другое? Я затрудняюсь сказать. Все просто: у нас нет для этого материальных средств, например, звездолетов. Мы не пользуемся космическим транспортом.
        - Как же вы будете спасать нас? – изумленно спросил Семен Семенович/
        - Мы будем спасать вас в сознании.
        - Как это? – только и мог воскликнуть Джон Джонсон Младший.
        - Путем введения вас в определенное для этого состояние нечеловеческого сознания, - сказал Максим Максимович обыкновенным голосом, как если бы он произвел простую арифметическую операцию умножения «дважды два – четыре».
        - Что это значит? Не то ли, что мы физически исчезнем, а попросту умрем, чтобы возродиться как духи или, того хлеще, как привидения? – возопил Петр Петрович.
        - Нет, вы не умрете, но только продолжите существовать в другом, уже интеллектуальном измерении бытия. Одна неприятность: вы будете существовать не самостоятельно, а привходящим образом через нас. Однако это перерождение произойдет не со всеми землянами, но лишь с теми, у кого развито сознание в разумном направлении к духу.
         - Намного проще перенести нас на другую планету, схожую с нашей, - подлил масла в огонь Григорий Григорьевич.
        - Вам же уже сказали, что не проще. На это есть свои причины, так как в материальном мире имеют место не духовные, метафизические, но физические законы бытия, которые невозможно нарушить, - объяснила Александра Александровна.
        - Как быть тогда с божественным чудом? – возразила Франсуаза Франс.
        - Бог приходит в этот мир не нарушить, но исполнить физический закон. Вот это и есть чудо Бога, - нашелся что сказать Максим Максимович.
        - Не будет ли тоже самое, когда мы умрем? – стал рассуждать Семен Семенович.
        - Вы правы – будет, - согласился с ним Максим Максимович. – Только в вашем случае после вас уже никого не останется на этом свете. Вопрос о вашем существовании будет окончательно решен одновременно для всех.
        - Так в чем именно будет заключаться наше спасение? В том, что нас «спасут» от реальной жизни в нашем мире ради вечной смерти в качестве приведения? – вскричал вдруг Аполлон Аполлонович.
        - Аполлон Аполлонович не ведите себя так, как если бы вас звали Дионис Дионисович или прямо Фридрих Ницше! Что о нас скажут космические гости? – сделала замечание Василиса Васильевна.
        - И в самом деле, батенька, вы того… это самое, успокойтесь, - посоветовал тому Кузьма Кузьмич, - а не то можно схлопотать по сопатке.
        - Караул, - истошно завопил Аполлон Аполлонович, затрясся как страдающий падучей и упал на пол, по которому стал кататься как капризный ребенок, не получивший заветной игрушки, истерически насылая проклятия на пришельцев.
        - Ай-яй-яй! – испуганно запричитала Франсуаза Франс. - Как не хорошо получилось. Человеку плохо.
        - Поделом ему. Ишь выискался. Неженка. Видно сразу нюню-манюню. Одним словом, пиит, - осудил поэта Кузьма Кузьмич.
        -Как вы можете, когда такое, - сделала замечание
        Между тем Александра Александровна бросилась к поэту, опустилась на пол и стал успокаивать его, поглаживая того по плечу. Но поэт продолжал машинально ерзать по полу. Видя это, Иванна Ивановна схватила со стола карандаш и, придавив коленом поэта, сунула его в зубы поэта, как только тот разжал их под давлением. Через несколько минут приступ эпилепсии стал проходить и Аполлон Аполлонович затих, уткнувшись лицом в колени пришелицы.
        - Намаялся, бедняга, - сочувственно сказал кто-то из гостей.
        - Да, скажу я вам, скандал в благородном собрании, - заметил Семен Семенович.
        Многие с осуждением посмотрели на него.
        - А я что? Ничего. Мы не готовы еще к переходу на тот свет.
        - Друзья, подумайте, что мы теряем, если отказываемся от предложения пришельцев. Так и так мы умрем от космического удара и излучения. Но приняв их предложение мы найдем себя в Боге, в его духовном мире, - обратился Петр Петрович к своим земным собеседникам. 
        - Найдем себе место в качестве слуг служителей Бога? – с иронией спросил Семен Семенович.
        - Тут мы кто? Неужели здесь мы находимся в лучшем положении в социальном смысле? То-то!
        Гости вынуждены были согласиться с Петром Петровичем.

Глава одиннадцатая. Самосознание – дар личной жизни
        Уже после того, как гости разошлись, Петру Петровичу пришла в голову плохая мысль: «Не являются ли наши благодетели демонами, которые специально пугают нас будущей тотальной катастрофой, чтобы мы безоговорочно приняли их в свое сознание и еще благодарили их, своих паразитов, за то, что они теперь живут в нашем сознании и командуют нами? Выходит, что мы, земляне, свободно и сознательно принимаем их в качестве своих господ и тем самым превращаем сами себя в их слуг».
      И действительно Петр Петрович был по-своему прав. Но как теперь вытеснить паразитов из своего сознания? Ведь паразиты знают, о чем думают люди, а люди, напротив, не знают, о чем думают пришельцы. Правда, непрошенные гости сказали, что они не думают, а знают. Может быть, спасение от их познавательного гнета кроется в уме, в ментальном опыте человека?
       Пришельцы не ведают, что думают люди. Их телепатия буквально касается того, что так или иначе связано с миром чувств и страхов людей, их желаний. Именно на этом паразитируют демоны. Теперь люди усиленно страдают. Не хочешь страдать и быть зависимым от паразитов сознания - не желай. Но не будь дураком, думай. Но могут ли люди думать так, чтобы благодаря думам не зависеть от своих желаний, эмоций и страхов? Могут абстрактно. Конкретно смогут освободиться лишь немногие люди. Впрочем, люди и так, без демонов, давным-давно, может быть, с самого рождения находятся в зависимости от своих желаний и страхов как реакций на их неосуществимость, эмоционально переживают то, что пленены, опутаны ими с ног до головы.
        Что делать? Как сообщить другим о грозящей опасности полного подавления людей демонами? Или уже поздно? И тут до Петра Петровича, наконец дошло, - лучше поздно, чем, вообще, никогда, - что демоны всегда жили в их сознании, точнее говоря, люди всегда находились не в своем, а в чужом, демоническом сознании. Только такие, как Петр Петрович, выходили из их сознания, когда обретали собственное сознание – самосознание как дар личной жизни. Демоны стали догадываться об этом, сознавая, что некоторые люди стали делать то, что им было непонятно. Вот поэтому они и стали являться им в качестве спасителей, предлагающих отказаться от своего самосознания, пугая мыслящих неминуемой катастрофой. Тем самым они пытаются застать их врасплох и вновь подчинить своей злой воле.
        Своим ужасным открытием Петр Петрович решил поделиться с другом-единомышленником, но втайне от демонов иносказательным образом.

Глава двенадцатая. Разговор посвященных
         Петр Петрович решил встретиться с Семеном Семеновичем на его территории, на которой тот мог раскрыться для него наилучшим образом, будучи у себя дома. Естественно, он заявился к нему, когда его никто, тем более Семен Семенович, не ждал. Сделал это он так, чтобы на всякий случай предупредить возможный контроль над своим сознанием с демонической стороны. Но когда он оказался на пороге квартиры Семена Семеновича, то понял, что пришел не вовремя, ибо у того на квартире была Иванна Ивановна, вероятно, с интимным визитом.
        Но делать нечего, Семену Семеновичу пришлось, к глубокому для него огорчению, пригласить Петра Петровича как завзятого кайфоломщика к себе. Петр Петрович сказал ему на ушко, что им срочно нужно поговорить наедине друг с другом.
        - У меня нет секретов от Иванны Ивановны, - громко ответил Семен Семенович.
        - Ты что совсем дурак? – прошипел тому на ухо наш писатель.
        - Знаете, Иванна Ивановна, - признался Семен Семенович после того, как гости поздоровались друг с другом, - а Петр Петрович подозревает вас в чем-то. Только я все не пойму, в чем именно. Вы случайно этого не знаете?
        - Нет, не знаю, но догадываюсь, - ответила психиатр, испытующе взглянув на Петра Петровича, чтобы своим подлым приемом профессионального блефа выведать, что лежит у того на уме.
        «Ага, сейчас, ты поймаешь меня на свою хлипкую удочку»! – подумал про себя Петр Петрович, пытаясь сделать непроницаемым свое лицо.
        - И в чем я подозреваю вас, любезная Иванна Ивановна? - невинным голосом спросил Петр Петрович.
        - Знаешь, Петр, Иванна Ивановна спрашивала у меня про тебя. Она проявляет к тебе определенный интерес.
        - Надеюсь, не профессиональный, - усмехнувшись, предположил Петр Петрович.
        - Зря надеетесь, - серьезно сказала Иванна Ивановна.
        - Даже так, вполне откровенно. Что же дальше будет?
        - Что вам совсем не понравится, - предупредил психиатр.
        - Ты что на их стороне? И еще называется «друг», - разочарованно молвил Петр Петрович.
        - Тебе пора лечится, - убежденно ответил Семен Семенович.
        - Да, ладно, - сказал Петр Петрович, махнув на него рукой. – ты сам то понял, что сказал?
        - Я-то понял, а вот ты понял ли, в каком находишься сложном состоянии? Тебе срочно нужно обратиться за помощью к Иванне Ивановне. Она классный специалист. Инженер, так сказать, человеческих душ. Мне это стало доподлинно известно по собственному опыту.
        - Значит, она уже вылечила тебя? – удивлению Петра Петровича не было границ.
        - А, то! Ну, конечно.
        - Какой ты счастливый человек. Весь светишься от счастья, - признался изумленный Петр Петрович.
        - И того тебе желаю от всей души!
        - Семен Семенович, попрошу вас оставить нас ненадолго.
        Когда Семен Семенович подчинился просьбе Иванны Ивановны, она встала и стала ходить перед Петром Петровичем из угла в угол большой гостиной.
        - Что тянуть, говорите сразу правду-матку, Иванна Ивановна, я не обижусь.
        - Какой вы, Петр Петрович, в сущности, самонадеянный человек. Хорохоритесь, когда такое происходит. Или вы в самом деле подумали, что являетесь объектом моего профессионального интереса? – сказала Иванна Ивановна, встав перед ним и посмотрев ему в глаза сочувственным взглядом.
        От этого участливого взгляда у Петр Петрович невольно отлегло от сердца. Он прямо говорил ему, что она своя, все прекрасно понимает.
        «Так, - пронеслось в голове Петра Петровича, - значит их больше, чем два».
        - Что вас беспокоит? Если то же самое, что и меня беспокоит, то я готова его разделить с вами. Меня беспокоят ваши пришельцы.
        - Почему мои?
        - Потому что вы и через ваших друзей мы познакомились с ними.
        - Значит, они все же есть не плод моего воспаленного воображения?
        - Не считайте меня хуже, чем я есть на самом деле. Вы же не считаете, что мы психиатры на всех людей смотрим как на своих пациентов?
        - Это большое преувеличение. Если бы я так считал, то был бы малоумным существом.
        - Вы чересчур строги к самому себе.
        - Нисколько. Я просто понимаю, что считать здравого человека больным накладно.
        - С вами нельзя не согласиться. Но поймите для меня как для психиатра по меньшей мере странно, если не безумно принимать ваших покровителей за инопланетян. Здесь что-то другое. Как вы думаете, что?
        - Не знаю, относительно них возможны любые предположения.
        - Например, какие?
        - Ну, не знаю. Предположим они шарлатаны.
        - Зачем кому-либо представляться пришельцами? Какой в этом прок?
        - Чтобы скрыть нечто более экстравагантное.
        - То есть? Что может быть экстравагантнее, чем выступать в качестве инопланетян? Это уже нечто из ряда вон выходящее.
        - Вы так считаете?
        - Ну, да. Теперь мяч на вашей стороне поля.
        - Не играем ли мы в одни ворота? Вам как психиатру проще предположить, кем могут быть наши гости.
        - Ну, хорошо. Давайте попробуем. Что, если они являются нам только в сознании?
        - Как галлюцинация?
        - Может быть и так. Но почему бы не так, как наблюдатель или даже как контроллер, проверяющий наше сознание на лояльность положению вещей?
        - Не уверен. Зачем существам, стоящим выше нас по развитию следить за нами с целью контроля, если есть возможность поднять нас до их уровня?
        - Может быть, у нас нет такой возможности и мы достигли потолка собственного развития. Выше головы не прыгнешь.
        - Согласен: не прыгнешь, если специально не тренироваться в этом направлении с помощью тренера.
        - Да, вы, Петр Петрович, неисправимый идеалист, несмотря на свой возраст. Разве так устроена реальность?
         - Чем вам, Иванна Ивановна, так не нравится мой возраст и мое отношение к жизни?
        - Тем, что вы с годами не стали трезвее относиться к настоящей реальности. Раз так, то почему бы вам не оказаться нам полезным? - сказала Иванна Ивановна, наверное, больше, чем хотела сказать.
        - Не понял.
        - Чего не поняли?
        - В каком качестве вы хотите меня использовать?
        - Ну, кому вы нужны, Петр Петрович. Пишите свои сказки. Только они какие-то заумные. Нам… вашим читателям не понятно, зачем вы пишите их, а главное: для кого вы пишите, кто ваш читатель?
        - Вы же сказали, Иванна Ивановна, что вы мой читатель. Для вас, таких, как вы, я и пишу.
        - Не говорите ерунды, Петр Петрович. Для меня вы пишите… Так я и поверила вам. Ну-ка, признавайтесь! Что, например, означают ваши размышления о каком-то там собственном сознании? Они не к лицу вам, именно вам. Вы нужны нам, читателям, в ином качестве.
        - Это в каком?
        - Пишите понятнее, чтобы мы, читатели, могли использовать ваши наработки.
        - Для чего?
        - Для жизни.
        - Неужели в своем собственном качестве я уже не гожусь?
        - Годитесь-годитесь. Но в этом случае, вы заставляете нас, ваших читателей, прилагать дополнительные усилия и средства. И нет никакой гарантии, что мы поймем вас так, как вы хотите. Что вы хотите? Вы же понимаете, что никуда от нас, своих читателей, не денетесь.
        - Бывают разные читатели.
        - Вам какие нужны? Покорные вашей авторской воле?
        - Иванна Ивановна, что вы мне все шьете политическое дело! Я пишу, прежде всего, для себя как читателя, чтобы понять самого себя, и для таких, как я – искателей смысла в истине, правде жизни, которая полностью не сводится к выживанию. Что с того, что мы умрем? Ну, и что! Важно в настоящем быть разумным существом и позволять другим быть такими в той мере, в какой они способны на это. И, напротив, не пользоваться их неразумием для собственного выживания.
        - Да, вы, Петр Петрович, трибун, борец за счастье и свободу человека!
        - Не смешите меня и себя, Иванна Ивановна. Никакой яя не борец, а простой человек, который не знает, для чего он появился на этом свете. Но уж точно не для того, чтобы меня использовали против людей.
        - Кто использовали? – в нетерпении спросила Иванна Ивановна, сосредоточившись на физиономии Петра Петровича.
        - Я знаю? Мало ли, кто!
        - Так вы не знаете?
        - Откуда?
        - Честно?
        - В каком смысле? Положительно на этот вопрос вам может ответить только тот, кто контролирует контроллеров.
        - Кто это?
        - Это не кто, а что: Логос.
        - Петр Петрович, вы опять затянули свою волынку, сели на своего абстрактного, философского конька. Я по делу вас спрашиваю: кто?
        - Знаете, что, Иванна Ивановна, вам не психиатром быть, а дознавателем в гестапо.
        - Ну, у вас и сравнения, Петр Петрович, прямо обидно говорите для меня, - сказала недовольно Иванна Ивановна, надув свои тонкие губки.
        - Где там наш писатель. Вот его вы, наверное, уже уговорили.
        - Приятно иметь дело с умным человеком, - сказала Иванна Ивановна, предупредив, - только говорите, да не заговаривайтесь, а не то…
        - Что не то? Посадите в палате № 6?
        - Что це за палата такая?
        - Вы почитайте нашу классику. Ай-яй-яй, Иванна Ивановна, вам как любопытному читателю, следует лучше готовится к разговору с писателем.
        - Учту на будущее, мой писатель.
        - Вашим писателем стал Семен Семенович, который вам во всем поддакивает.
        - «Не все коту масленица», кажется так у вас говорят?  И на нашей улице будет праздник! И на вас найдем управу, помяните мое слово, Петр Петрович.
        - Иванна Ивановна, вы положительно делаете успехи!

Глава тринадцатая. Разоблачение
         Вот и подошли мы, дорогой читатель, к чертовой дюжине.
         Петр Петрович уже понимал, как и вы, проницательный читатель, с кем он говорил в квартире Семена Семеновича. Вероятно, это был босс Максима Максимовича и Александры Александровны в образе, а то и в теле самого психиатра Иванны Ивановны, который испытывал его на прочность сознания, на то, о чем он догадывается. Писатель задумался над проведенным им различием между образом и телом возможного руководителя пришельцев. Если это образ, то пришелец с лицом Иванны Ивановны «сидит» в собственном сознании Петра Петровича. Если же пришелец находится в теле психиатра, то речь идет о паразите сознания Иванны Ивановны. Но, в принципе, кто его знает, и может так статься, что тот одновременно владеет их сознаниями.
        Как же теперь жить с паразитом в сознании? Странный вопрос. Следует жить так, как он жил прежде. И это понятно: вся предыдущая жизнь прошла в симбиозе с ними, с этими паразитами сознания
        Он возблагодарил Бога за то, что его собственное самосознание оказалось недоступно пришельцам. Но, судя по беседе с психиатром, они не прекращают бомбардировать уже его самосознание, чтобы полностью подчинить своей воле.
        «И надо же было пришельцам представиться его читателями. Как им не стыдно! Неужели для них он пишет свои сочинения?» - сокрушался в душе Пет Петрович.
        Но как предупредить своих союзников по «спасению» о том, что им всем угрожает? Впрочем, что же им угрожает? То, чем они сами вряд ли дорожат. Зачем им самосознание? Естественно, оно нужно. Всем? Конечно, нет. Даже его друзья и знакомые, а также друзья и знакомые его друзей и знакомых могут вполне обойтись без него. И все потому, что от самосознания слишком много хлопот, которые усложняют обычную, обыденную материальную жизнь. Оно доставляет излишние трудности даже ученым и деятелям культуры. Что тогда говорить о власти и народе!
        Он не думал, что впереди его ожидает еще сложнее задача по объединению всех самосознательных людей. Но прежде еще нужно их найти и договориться о взаимной поддержке в борьбе с единым врагом – паразитами сознания. Но паразиты ли это? Вот в чем вопрос. Кто они или что есть на самом деле? Они заявляют, что есть духовные существа, явленные сознательным людям в качестве идей как установок их мыслей. Если же они демоны, то, напротив, стремятся околдовать людей, отбить у них охоту, вообще, думать.
        Нельзя сказать, что демоны не думают и не обладают самомнением. Они мнят себя лучше всех и претендуют встать на место Бога.  Их слабость – их гордыня. Каждый демон пытается превзойти самого себя и стать Богом. Их гордыня играет с ними злую шутку: она заставляет их отказаться от собственного образа, данному им Богом, от самих себя. И поэтому имя всем демонам – легион. В результате они обманывают самих себя и становятся похожими друг на друга. Демонический ум не является самоценным, ибо он используется как средство для самоутверждения не в качестве явления Я, но самого Я. В итоге они обманывают самих себя. Но они обманывают не только себя из зависти к Богу, а еще и всех остальных уже из злобы на людей.
        Наивно было бы думать, что демоны завидуют людям из-за любви Бога к ним. Для чего Бог в библейской сказке повелел Люциферу поклониться человеку? Для того, чтобы ангел стал слугой человека? Конечно, нет. Гордыня, превратившая ангела в демона, стала пробным камнем испытания ангела на признание другого, иной природы. Неспособность быть иным, творцом не дает ангелу, который не прошел испытания творением и в результате потерял самого себя и стал демоном, возможности воплотиться в материале мира, слиться с миром творения. Поэтому демон не имеет собственного воплощения. Обманным путем он только пользуется чужим воплощением. Он не ведает подлинной любви, ненавидит мир и человека, и поэтому способен лишь на разрушение как мира, так и человека.
        Даже его любовь к себе является ложной любовью. Он не может признать себя хуже себя. Он абстрактно совершенен; его совершенство является идиллическим, совершенством в сознании и несовершенством в реальности. Поэтому у него нет настоящего самосознания. Для того, чтобы располагать настоящим самосознанием, следует знать свое собственное место не только в сознании, но и в мире. 
        Вот почему пришельцы не могли понять Петра Петровича. Это незнание мучило их, тревожило и заставляло выпытывать, обманом вытягивать из него признание, чем он отличается от них. Теперь Петр Петрович знал это и у него появилось даже некоторая жалость к паразитам сознания, которыми и были демоны. Ему было жалко демонов потому, что они не могли понять то, кто они есть на самом деле. Петр Петрович был неправ лишь в одном, - в том, что демоны, может быть, и могут узнать самих себя, но из гордыни не хотят знать это. В итоге гордыня их приводит к унынию, к лености, обратной стороной которой является не созидание, но только разрушение того, что создано Богом, - к разрушению не только человека и мира, но и самих себя.
        Когда Петр Петрович это понял, то он понял и то, что каждый из душевных существ должен сам, без посторонней помощи дойти до такого знания. Он сам, Петр Петрович, не властен сделать это за людей. Он не пророк. Он философ. Пророк указывает народу путь к спасению через веру, доступную всем сознательным существам. Разумеется, такое спасение предполагает минимум сознания.
        Философ же, точнее, мыслитель не указывает народу, он подсказывает только такому лицу, которое достигло максимума сознания, что есть еще один уровень, на который тот может встать. Это уровень не веры, но свободы мысли. Освобождает мысль идея. Нужно ее увидеть. Для этого требуется обостренный ум, который дает самосознание, сознание себя лишь явлением Я, внутренним самоограничением. Только в этом случае человек может реально принять сознанием то, что не является собственно человеком. Но это слишком сложно для человека, и поэтому многие ограничиваются подсознанием, некоторые сознанием и только исключения самосознанием.

Эпилог
        Наш писатель, Петр Петрович, наконец, разобрался в самом себе. Он понял, что самопознание есть одновременно познание реальности, ибо он как человек помог не только себе в тексте, но и нам, читателям, разобраться в себе, понять то, что в нас есть все то, что есть не только в материальном, но и в духовном мире, даже помимо нашего желания. Понимание как само-понимание и самосознание способствует преодолению самого себя без утраты Я, но, напротив, с большим его приобретением. Так человек преодолевает себя как социального индивида, атом общества, открывая в себе новые измерения, неведомые прежде. Так он находит место себе не только в мире людей, но в мире, в космосе и в ином мире, в Боге.
        И последние замечание в заключении. Тема контакта с внеземным разумом, встречи с пришельцами вызывает неподдельный интерес у писателя и читателя только в случае своей непонятности, когда этот разум и его носители являются тайной и загадочными фигурами.
        Но как только мы разгадываем их и совлекаем завесу тайны с разума, неведомого нам, существам тела и души, так сразу теряем к ним чрезмерный интерес или интересуемся в такой же мере, в какой сами являемся интересными. Мы понимаем их в сравнении с нами.