гл. 3-64. Танковое сражение Ивана Булатова

ВОСЕМЬ КРУГОВ  БЫТИЯ
или Жизнь Ивана Булатова

Семейный роман-эпопея

Книга 3.  ЛИШЬ  ПОРОХ  ДА  ТУМАН
или Главная фронтовая награда

Глава 64.  ТАНКОВОЕ  СРАЖЕНИЕ  ИВАНА  БУЛАТОВА

"Снаряды дважды не падают в одну и ту же воронку!! – Метания под снарядами Ивана Булатова и видение их глазами немецких штурмовых артиллеристов. – Ванька Булатов только что выиграл сражение с немецким «танком»! – Та же самая «картинка», увиденная через оптический прицел немецкой снайперской винтовки.


*   *   *
Случай с немецким танком (вернее, с очень похожим на него внешне штурмовым самоходным орудием, менее поворотливым при стрельбе из-за неподвижной башни), когда по моему отцу, Ивану Васильевичу ЖЕЛЕЗНОМУ, восемнадцать раз стреляли в спину, причем, стреляли С ВОСТОКА, мог произойти не позднее, чем за месяц до его ранения на Одере – во время боёв на подступах к большому польскому городу и порту Данциг (совр. – Гданьск).

Со слов отца, ранение он получил на западном берегу Вест-Одера на второй день наступления на Берлин. Дата форсирования Вест-Одера силами 2-го Белорусского фронта и начало этой победоносной операции – 20 апреля 1944 года. Значит, отец был ранен – 21 апреля 1944 года. С учётом того, что связным командира роты отец по его же словам пробыл месяц, то, если повести несложный отсчет назад, связным командира роты он был назначен не позднее 21 марта 1945 года.

Видимо, в той зловеще-счастливой для него истории с танком отец совсем недавно был назначен связным и пока не имел практического опыта самосохранения на передовой во время преодоления открытого и простреливаемого пространства. Но выучку о том, что снаряды дважды не падают в одну и ту же воронку, он тут же вспомнил, когда услышал и как бы между лопаток почувствовал пронзительно-сверлящий звук летящего ему прямо в спину первого немецкого снаряда.

В тот день по приказу командира роты мой из отец из первого эшелона наступления роты двумя взводами бежал во второй эшелон передать этот приказ командиру третьего взвода. А возле лесочка в окопе за полевой дорогой находился его друг детства и кум, дядя Вася Кобивник, который, в волнении за жизнь кума забыл об опасности, наполовину высунулся из окопа и отчаянно звал Ивана бежать скорее к нему, чтобы в окопе спастись от проклятого немецкого танка.

Но если отец при этом считал только фактическое время своего пребывания в качестве связного командира роты (без учёта времени недельного пешего и частично – автомобильного 400-километрового комбинированного марша войск Второго Белорусского фронта из Данцига на Одер), то он вполне мог быть назначен связным сразу после завершения танкового десанта его дивизии на Квашин.  Та что назначение его связным комроты могло произойти где-то после 12 марта 1945 года, когда начались жестокие бои в ходе наступления наших войск на Гданьск.

И тогда эпизод с «танком» (но всё-таки – с самоходкой, как об этом свидетельствуют архивные документы) мог произойти восточнее речки Штреллникк вблизи восточной опушке леса и западнее селения Леесен, расположенного в трёх километрах северо-восточнее города Цукау (совр. – Жуково). В то время и в том месте 238-й стрелковый полк с огромными потерями и практически без продвижения вперёд вёл тяжёлые бои с 14 по 19 марта 1945 года.

Немецкие войска при поддержке артиллерии и бронетехники крепко держались за этот рубеж обороны. Но у них было маловато горючего и боеприпасов. Так что наиболее вероятен случай с САУ – 19 марта, западнее высоты 149,2, когда немцами был получен приказ отводить войска к Данцигу, а горючего в баках почти не было. Потому что именно на этот день в журнале боевых действий 238-го полка приходится последнее упоминание о действиях немецкой бронетехники по фронту наступления полка на Данциг.

Этот вывод был сделан на основе тщательно изученных и проанализированных архивных боевых документов: журналов боевых действий и боевых донесений 238-го стрелкового полка, в котором служил мой отец, Иван Васильевич ЖЕЛЕЗНЫЙ.
Также скрупулёзно были изучены архивные боевые документы вышестоящих соединений, какими для 238-го полка являлись:
186-я дивизия,  46-й корпус,  65-я армия,  2-й Белорусский фронт.

Напомним о событиях в тот день:

Из ЖБД 238 СП – за 19.3.45:
...В 17-00 наблюдением замечена отходящая группа противника до 100 человек, двигавшаяся с района отметки 164.9 на господский двор Леесен.
В 17-40 замечены отходящие мелкие группы противника и одна самоходка.
В 18-00 полк атаковал противника...

* К слову: за неделю боёв в этом районе полк потерял пять пушек (14 и 17 марта): три 76-мм и две 45-мм. Видимо, поэтому малочисленным солдатам так часто приходилось залегать и окапываться...

*   *   *
Дни недели, равно, как и время суток или погодные условия, для солдат на передовой не имеют ровным счётом никакого значения. В каждом любом случае и в каждый данный конкретный момент им нужно было выполнять указанные командиром действия, связанные либо с обороной занятых рубежей, либо с очередной атакой на противника.

И другого выбора не дано бойцам на фронте, тем более, на таком ожесточённым, каким для немцев и их союзников являлся Восточный фронт. Но не менее трудным и кровопролитным для советских солдат являлся Второй Белорусский фронт – в данном случае.

Тем не менее, первым днём вступления в новую должность и началом исполнения новых обязанностей – быть связным командира третьей стрелковой роты капитана Анатоленко – для рядового Булатова стал ПОНЕДЕЛЬНИК, 19 марта 1945 года. А понедельник если уж и не очень тяжёлый день, то вполне непредсказуемый. Таким тот понедельник и выдался не только для Ивана Булатова, но и для всего полка в целом.

Ведь вот вроде бы в дивизии тот день был объявлен днём отдыха – для приведения частей и подразделений в порядок, пополнения боеприпасами и личным составом, ну, и так далее по распорядку дня отдыха. Так ведь нет же! Потому что соседи слева, 298-й полк и 108-я дивизия, в полдень пошли в атаку.

Да и для 238-го полка тот день отдыха таковым являлся только до 18-00. На которые была назначена очередная атака на проклятую высоту 149,2, которая далеко по обе стороны от себя ощетинилась всевозможными видами немецкого вооружения при поддержке артиллерией из глубины обороны и самоходками, действовавшими на линии второй траншеи обороны противника, проходившими по самому гребню, составленному из цепочки высоток, возвышавшихся метрах в трёхстах впереди по фронту наступления. 

В тот весьма памятный для себя день ближе к вечеру Иван Булатов исполнял одно из первых поручений своего командира роты капитана Анатоленко – он должен был передать младшему лейтенанту Дробышеву, командиру первого взвода, к которому Иван был причислен, и который в данный момент стоял во втором эшелоне, – приказ о действиях этого взвода по ходу наступления роты.

Ранее, когда Иван был пешим связным в штабе полка, он тоже выполнял опасные поручения, связанные с непосредственным выдвижением к передовой. И памятный случай с немецким пулемётчиком был ещё очень свежим в его памяти. Но всё же при штабе полка он действовал в основном позади рот из первого полкового эшелона: штаб полка ведь находится на некотором удалении в тылу, а не на самой передовой.

И вот теперь на передовой линии огня по ходу ведения обороны (поскольку в тот день на данном участке фронта обе стороны не проявляли активности живой силой) Ивану нужно было пересечь небольшой открытый участок – от окопов, накануне вечером «без шума» вырытых бойцами второго и третьего взводов на безымянной высотке немного ближе к первой траншее немецкой обороны, пробежать метров сто до дороги, шедшей вдоль восточной опушки леса. Там в окопах, вырытых  вдоль дороги, сидел бывший его первый взвод.

Перед тем, как выскочить из окопа, Иван осторожно огляделся, не увидел никакой для себя опасности: в этом месте первую немецкую траншею от прямой видимости для стрелков и пулемётчиков скрывали слегка выпуклые склоны высот. Так что почти по ровному пологому склону очень широкой и неглубокой ложбины побежал во второй эшелон. Понимая, что он легко может стать объектом в прицеле какого-нибудь немецкого снайпера на дереве, он быстро, но не изо всех сил и по извилистой линии, с замедлениями или ускорениями бега преодолел примерно половину расстояния.

Как вдруг услышал за спиной характерный хлопок выстрела из немецкой самоходки и тут же всем своим существом со вмиг оборвавшимся и улетевшим куда-то в пустоту сердцем понял, что с очень близкого расстояния сзади и слева от него и прямо в него с той самой проклятой солдатами высоты 149,2 летит немецкий снаряд!

Этот пронзительный, леденящий душу и как бы просверливающий тебя насквозь свист Иван почувствовал на себе где-то между лопатками и, не мешкая ни секунды и не оглядываясь, не теряя драгоценных мгновений, тут же метнулся влево (может быть потому, что был левша). И тут же недалеко от него, чуть впереди и справа разорвался снаряд! Осколки и взрывная волна ушли вперёд и наискосок вправо, поэтому солдат не пострадал.

Очень сильно испугавшись того, что по нему бьют прямой наводкой из пушки, Иван услышал второй хлопок и следующим движением метнулся ещё дальше влево. Но тут же вспомнил про науку старшины Петровичева из восьмой учебной роты запасного полка в Овруче, что снаряды два раза кряду не попадают в одну и ту же воронку. Поэтому, едва услышав визг очередного снаряда, снова выпущенного по нему же, Иван бросился к месту первого разрыва. А в том месте, где он только что был какие-то секунды назад, разорвался второй снаряд.

Не добежав до первой воронки, он услышал очередной свист снаряд, развернулся и метнулся ко второй воронке, а в это время недалеко от первой воронки разорвался третий снаряд. То есть, если бы он продолжал бежать вперёд, то его уже разорвало бы в клочья. От осознания столь близкой и реальной гибели все волосы его встали дыбом, а силы удвоились. Потому что только теперь солдат сообразил, что немцы начали «охоту» именно на него.

И он вмиг решил применить «тактику зайца, спасающегося от опасности» – когда тот непредсказуемо мечется в разные стороны от хищника, прыгает и залегает. Сам собой из закромов его молодой памяти в виде спасительной подсказки выскочил эпизод из подросткового возраста, однажды виденный Иваном, как заяц спасался от настигавшего его коршуна. Длинноухий бегал по ломаной линии вперёд и в стороны, а когда когтистая смерть почти настигла его, он вдруг высоко выпрыгнул навстречу птице, перепрыгнул через неё, оттолкнувшись от хребта птицы, и вмиг скрылся в спасительных кустах. 

Поэтому на этот раз Иван бросился не в сторону третьей воронки, а ещё дальше – влево вперёд и немного вниз по склону. Но тут же через 4-5 шагов метнулся вправо и снова вперёд и вниз по склону – потому что там метрах в пятидесяти был спасительный лес, но изо всех побежать до него по прямой было бы смерти подобно.

При этом Иван ещё и крепко помнил, что пока солдат жив, он должен безусловно выполнить приказ командира, иначе ему будет устроен расстрел на месте – по закону военного времени. Хорошо хоть, что добежать до окопов своего взвода ему оставалось всего ничего – метров тридцать, наверное. Поэтому, бросаясь от очередной воронки к новой и всякий раз продвигаясь немного вперёд, лавируя между разрывами снарядов, он всё же приближался к спасительному лесу и окопу сразу за дорогой...

*   *   *
И тут мы прихотливо переводим ракурс видения этой же «картинки» метаний Ивана по открытому склону как бы по ту сторону фронта. Давайте посмотрим на мечущегося под снарядами Ивана глазами немецких штурмовых артиллеристов и немецкого же снайпера, который почти сразу же поймал Ивана Булатова на прицел.
Итак...

19 марта, 17-40, высота 149,2
– это в километре к западу от господского двора Леесен.

...Вчера вечером захлебнулись две кряду атаки русских, которые по длинной просеке, что от опушки большого леса, расположенного к западу от высоты 149,2, протянулась ещё далее на запад почти до реки Штреллникк, с большими потерями упрямо выдвинулись к этой самой опушке леса, закрепились на ней – быстро нарыли окопов вдоль полевой дороги и (вот же очередная парадоксальная ситуация на фронте!) начали было с ходу своё наступление на восток – в направлении на удалённый на километр к востоку от этого леса господский двор Леесен, где стояла батарея наших (немецких) 120-мм миномётов.

Наивные! Голыми руками, почти без артиллерии, русские захотели взять открытую гряду высот, отделённую от леса полем, полого уходившим вниз к лесу. Ничего с этими глупыми атаками у них не вышло. Поэтому русские залегли и начали отчаянно отстреливаться. Часть из них заняла окопы, загодя вырытые жителями окрестных селений вдоль полевых дорог, тянувшихся параллельно реке Штреллникк. Эти оборонительные сооружения составляли промежуточный обвод очень сильно укреплённой линии обороны города Данциг.

А другая часть солдат залегла и спешно окопалась за просёлочной дорогой, тянувшейся перед восточной опушкой леса «форст Эллернитц». А сегодня к вечеру отдохнувшие и пополнившиеся русские, видимо, готовятся к очередной атаке на наши (немецкие) хорошо оборудованные позиции, которые с севера на юг тянутся от северо-западной окраины Леесена до Эллернитца.

Для поддержки действий пехоты со стороны господского двора к высоте 149,2 подошло юркое и мощное самоходное орудие ШТУГ-3 из состава 12-й бригады штурмовых орудий – оно оставалось последним на данном участке фронта. Потому что остальные танки и самоходки из 4-й танковой армии ввиду острого дефицита горючего и завершения отпущенного им лимита боеприпасов, уже второй день оттягивались к Данцигу. Там они предназначались меньшей частью для обороны города, а большей частью – для эвакуации морем и последующей обороны столицы страны от русских, уже вышедших на восточный берег священной немецкой реки Одер.

Грозное штурмовое орудие прибыло на эту дурацкую высотку якобы для подкрепления действий обороняющейся пехоты своим огнем – уже явно ненужным в связи с тем, что основная масса войск тоже потихоньку отводится к портовому городу, откуда остаётся единственный спасительный путь отправки на родину – морем.

С территории господского двора и со стороны железнодорожной станции Леесен по русским несколько дней вели стрельбу крупнокалиберные миномёты и орудия. Но точности их навесной стрельбы было явно недостаточно для такой задачи, как поддержка обороняющейся пехоты. До сих пор у артиллеристов-штурмовиков были свои задачи для стрельбы по крупным целям, чем они и до сих пор и занимались методично и успешно: выводили со строя русскую артиллерию и технику. Но кто-то из придурков в штабе решил напоследок на помощь пехоте подбросить ШТУГ-3, мол, пусть оно постреляет по русским перед своим уходом на Данциг.

Но на правом, открытом фланге своей обороны русские никак не телились с атакой, как это уже сделали их соседи слева и к северу от них, которые теперь наступали на дальние северо-западные окраины Леесена. И вдруг командир орудия заметил, что спереди справа от его орудия из окопа (на безымянной высотке) выскочил русский солдат и побежал наискосок склона в сторону леса.

В лесу этом, вероятнее всего, находилась основная часть русских войск, поскольку командир хорошо успел рассмотреть, как значительная часть бойцов укрепляла свои окопы на опушке леса, а по широкой лесной просеке, отлично просматривавшейся с высоты 149,2, замечалось перемещение русских телег, автомобилей и другой техники. Видимо, в лесу русские концентрировали свои силы для очередной атаки.

Так что бегущий одиночный солдат мог быть, скорее всего, связным, который, очевидно, должен передать в тыл полученные на передовой сведения и получить устный приказ от своего начальства, засевшего в лесу. И этого никак нельзя допустить! Но командир орудия мог только сожалеть  том, что его «старушка» - не последней модели, поэтому не имеет пулемёта, а он сейчас так пригодился бы!

Впрочем, как здраво рассудил он по итогу столь глупого своего бездействия на высоте 149,2 перед бездействующими русскими, можно будет по этому солдату пострелять снарядами и тем самым израсходовать хотя бы часть из своего полного боекомплекта. А то потом оправдывайся перед командиром роты, почему уехал с передовой, не оказав поддержки пехоте.

А время отправляться на Данциг поджимает: скоро уже 18-00 – это был крайний срок, назначенный для экипажа, после которого надлежало отправляться в путь, независимо от хода боевых действий на передовой. И как же хорошо, что у русских нет артиллерии – они много потеряли её после переправы через реку Штреллникк...

...Вначале русский солдат бежал строго на юго-запад, подставляя артиллеристам ШТУГа свой левый полубок. Но как только команда изготовилась к бою, а пушка была заряжена осколочным и наведена, русский, перепрыгнув через какую-то сухую промоину, повернул вниз по склону, подставив им спину. Это была хоть и мелкая, но практически идеальная мишень!

Лейтенант Шультце крикнул: «Сейчас мы засадим этому Ивану прямо в задницу!». Наводчик быстро произвел окончательные уточнения в прицеливании... и тут же звучит команда «Фойер!». Всё, русскому капут!

Но тут изумленный командир орудия увидел, что после разрыва снаряда, который теоретически никак не мог пролететь мимо такой близкой цели – менее полукилометра! – русский резко вильнул влево и продолжал бежать, даже не оглянувшись на место, откуда прозвучал выстрел танкового орудия. «Он или полный идиот, или просто счастливчик!» – с недоумением подумал лейтенант, для которого столь спокойное поведение русского показалось очень странным.

Пушка тут же была перезаряжена, и в русского «везунчика» полетел второй снаряд. Но и от него этот юркий русский успел увернуться, хотя за время своего теперь довольно быстрого бега он снова не оглянулся на выстрел – это командир орудия видел собственными глазами!

Два промаха и наглость русского солдата задели профессиональную гордость экипажа немецких артиллеристов. На самом деле, здесь сидели не какие-нибудь неопытные мазилы, а настоящие асы мобильной артиллерийской стрельбы. Это был превосходный экипаж, который во время учений на полигоне во время стрельбы в движении ставил рекорды по точности и скорострельности. Такую методику стрельбу сами артиллеристы назвали «конвейером».

«Огонь конвейером из двух осколочных!» – прозвучала команда, и друг за другом с промежутком в четыре секунды в русского полетели два снаряда. А тот всё продолжал бежать, вначале отскочив вправо, а потом бросившись в воронку от только что разорвавшегося снаряда. Но он тут же вскочил и побежал дальше.

К такому повороту событий экипаж орудия оказался не готов, поэтому все быстро учли поправку командира: «Отставить задницу, стрелять по сапогам», поскольку снаряды ложились немного впереди русского, и осколки уходили мимо.

Последовал «конвейер из трёх осколочных по сапогам» с учётом предполагаемой траектории бега солдата, но и это не помогло. Русский не только увернулся от первого снаряда, но вдруг сменил свою тактику и повернул на север, в сторону безымянной высоты, откуда только что бежал. Зря оказались выпущенными еще три снаряда – и это уже было семь промахов! Более того – это был уже публичный позор для экипажа! И артиллеристы начали нервничать.

Пока в орудии ругались и по-новому устанавливали орудие, потому что это вам не танковая башня – тут на гусеницах должно крутиться само орудие, а действия наводчика и водителя-механика должны быть идеально согласованными, пока по-новому наводились прицелы, русский снова повернул на 180 градусов к западу и помчался в сторону леса, который начинался сразу за полевой дорогой.

Последовал тщательный прицел с упреждением и одиночный выстрел. И снова мимо! И снова только из-за того, что русский на миг застыл на бегу и каким-то чудом опять сумел увернуться! Командир орудия уже сильно разлился на наводчика, наводчик – на механика-водителя, но от этого никому не стало легче: они впустую стреляют, а русский всё равно бежит.

Снова следует тщательное прицеливание и новый «конвейер из двух». Мимо!
Ещё один конвейер из трех, но все снаряды уходят в молоко: падают близко с солдатом, но не попадают в него!
Одиночный прицельный выстрел... И снова – мимо!..

А русский, будто заяц заговорённый, на этом дурацком длинном и узком склоне (метров сто пятьдесят в ширину и полкилометра в длину) то вперед понесётся, то в стороны помечется, то назад побежит, то бросится в воронку от последнего разрыва, то шарахнется от нее – и никак нельзя предугадать маршрут его метаний и петляний.

Но, перемещаясь вниз и наискосок по склону, русский все ближе и ближе подбирается к полевой дороге вдоль леса, а там – окопы. В прицел хорошо видно, как один из них, забыв обо всём, почти по пояс высунулся из окопа и машет рукой, зовёт этого везунчика к себе. (Для непосвящённых сообщаем, что это был Иванов земляк, друг и кум Василий Кобивник). Но неосторожный солдат тут же опомнился и исчез в окопе. Жаль, никто из снайперов за эти секунды не достал его. Но, видимо, даже снайперы были заинтригованы невиданной доселе дуэлью ШТУГа с солдатом.

Нервно сосредоточенные артиллеристы потеряли счет снарядам, выпущенным по столь живучему русскому. И на фоне азартной охотничьей злости к нему у них подспудно начало вызревать чувство уважения к этому солдату – столь великолепно обученному солдату противника. Закралась даже крамольная мысль: «Неужели русские теперь все такие?..».

– Семнадцать... – степенно ответил командиру заряжающий, когда  в орудии вдруг зависла паузе в стрельбе: русский упал на край последней воронки и не шевелился.
Свою работу заражающий делал с исключительной чёткостью и педантичностью: успевал не только моментально перезаряжать пушку, но и вести подсчет выпущенных снарядов.
– Что с ним? – спросил он.
– Лежит без движения в воронке у самой дороги. Всё-таки мы дожали его!

Командир глянул на часы: прошло всего полторы минуты с начала стрельбы. И он с усмешкой улыбнулся хотя бы этому неплохому результату: высокая скорострельность его экипажа по-прежнему держится на высоте. И теперь можно смело уходить на Данциг: осталось всего три осколочных снаряда, и время их торчания здесь выходит.

Командир отдал механику приказ разворачивать самоходку, но в тот же миг наводчик заорал:
– О, черт! Он всё-таки живой! 
Механик вмиг прекратил разворот, орудие буквально в две секунды было приведено в нужное положение, а пушка была заряжена ещё раньше. В какие-то доли секунды друг за другом чётко следуют – наводка, уточнение в прицеливании и огонь!

И тут, будто в замедленном кино, командир орудия вместе с наводчиком видят в свои прицелы, что русский, уже почти перебежавший дорогу, в высоком прыжке головой вперед кидается в окоп, а снаряд разрывается в полуметре ниже, чуть впереди и правее от него!.. Нет, этого не может, такого просто не может быть! Этот русский солдат должен был, да он просто обязан был коленями сзади «поймать» этот снаряд! Но он... он просто перепрыгнул через его!

Изумленные командир танка и наводчик посмотрели друг на друга: это что ёщё за чудеса такие? Ничего подобного за все годы этой треклятой войны они не видели!
- Ну, и пусть живет теперь... этот счастливчик, – расстроено и зло сказал командир ШТУГа. – Ну, а нам пора уходить на Данциг. Разворачивай, Клаус...

*   *   *
И снова - очередной ракурс видения всё той же «картинки танкового сражения» Ивана с немецкой самоходкой, но уже из советского окопа.

...А в нашем окопе в это время поднялось самое настоящее ликование! Земляки и сослуживцы Ивана радовались так, будто сами только что выжили под немецким обстрелом прямой наводкой: ну, надо же! Ванька Булатов только что выиграл сражение с немецким «танком»!

А Иван, как это уже было однажды в январе, ещё во время полевых учений на полигоне за рекой Нарев под городом Сероцк, на последних метрах своего спасания от верной смерти в прыжке через кювет дороги и бруствер окопа, будто «рыбкой» в воду ухнул головой вниз в окоп прямо на кума Василия и крепко ударился спиной о стенку окопа. Ему было очень больно и радостно одновременно: раз болит – значит, жив! Жив!! Жив!!!

Несмотря на дикую усталость из-за сумасшедшего метания по склону с карабином, в шинели и сапогах, Иван всё же успел заприметить место, откуда кум кричал из окопа. Знал бы Василий, когда звал оттуда и ругал Ивана, что тот и сам как на крыльях готов был полететь к нему, лишь бы спастись от неминуемой гибели! Ведь для самоходки пятьсот метров до цели – это стрельба прямой наводкой. И как хорошо, что это была самоходка, а не танк: от того он не смог бы увернуться, это уж точно.

А так Иван еще во время учёбы в житомирском Овруче твердо запомнил: если во время стрельбы прямой наводкой не будешь петлять и если не прыгнешь в воронку от только что разорвавшегося снаряда – не спасешься, солдат. И вот когда пригодилась ему давнишняя двухмесячная выучка строгого младшего лейтенанта Пинченко, командира первого учебного взвода 8-й стрелковой роты 3-го стрелкового батальона 69-го запасного полка, а также незабвенного мудрого старшины роты Петровичева!

Как давно и как далеко это было!..
Даже не верится, что с тех пор миновало всего... два месяца! Как много всего пережито и прожито за это время!.. Зато ох, насколько кстати сегодня пришёлся Ивану и опыт бывшего командира его учебной и нынешнего командира стрелковой роты всё того же капитана Анатоленко, бывшего командира учебного взвода лейтенанта Гашкова, а также бывшего «учебного» и нынешнего стрелкового отделенного младшего сержанта Кумукова – бесподобно доброго Тимура! Даже на передовой эти командиры щедро делились с бойцами своим опытом во время краткосрочных занятий по боевой подготовке или в паузах между боями.

Вот и петлял недавно Иван перед самоходкой, и в стороны метался в то время, когда душа его рвалась в спасительный окоп за дорогой вдоль леса. Прислушивался к мигам свистящего воя снарядов за своей спиной и даже подумать успел глупый: «До чего же шинель в ногах путается, как сильно мешает бежать!.. Это по ночам она, родимая, – спасительница от холода, а сейчас сил уже нет никаких, ну, совершенно никаких... Всё, упаду – и будь что будет!..».

И Иван действительно уже без сил в ногах и без воздуха в груди неловко рухнул в воронку от только что разорвавшегося снаряда и, будто задыхающаяся рыба, раззявленным ртом хватал воздух вершками лёгких. Дышать глубоко не было сил. И сползти поглубже в воронку тоже не было сил. Но бессилие это оказалось для него спасительным: немцы решили было, что Иван убит.

«Сколько там снарядов разорвалось?.. Миллион?.. Дурра-ак!..» – в последнее слово Иван вместил все то злое и плохое, что одним скопом навалилось на него – злость себя, и пославшего его под снаряды капитана Анатоленко, и неуёмных фашистов, которые снаряд за снарядом посылали по его несчастную душу. Ну, и ко всему, приложил всё это дело крепким русским словом, помянув всех вместе взятых фашистов вплоть до католического их бога вместе с его матерью...

Язык во рту то ли распух и не помещается там, то ли к нёбу прилип и не двигается. Там все пересохло, слюны нет, не сглотнуть. Но ещё больше хочется глотнуть хоть капельку воды – лишь бы смочить губы и чуть-чуть во рту.

Едва переведя дух, стараясь лежать без движения, как мертвый, и даже дышать как можно незаметнее, Иван скосил глазами влево. За узкими делянками полей, тянувшимися параллельно дороге вдоль леса, на дальнем пригорке между тремя огромными тополями виднелось наполовину укрытое кустами немецкое самоходное штурмовое орудие – Иван уже научился отличать их по виду. Сразу отлегло от сердца, что это не танк...

«Чтоб ты сдох!» – как к живому мысленно обратился к немецкому чудовищу Иван, вложив в это послание всю свою злость и все своё желание жить. Ведь ему всего неполных двадцать три года, дома его ждут жена и двухлетняя дочь...

Вряд ли прошло больше минуты, как он полежал в воронке у дороги. Но в ней уже чувствуется сырость на правом боку: вода так и сочится в воронку по неглубокому кювету вдоль дороги... И тут Иван заметил, что ШТУГ начал разворачиваться – не одну башню отворотил, он этого не может делать, а весь перемещается как бы вокруг оси.

«Уходит... Нужно в окоп... Если что, он теперь всё равно не успеет...» – подумал Иван, вскочил и стремглав понесся к куму и прямо с дороги прыгнул к нему в окоп головой вперед. Почему он так сделал, не знает до сих пор. Но таким прыжкам в окоп их обучали под Овручем, и вот, поди же ты, пригодилась наука. Потому что тут же за бруствером окопа чуть левее от кума Василия разорвался еще один снаряд.

«Не успел фашист! Не успел!!.. А я успел...» – злорадно и устало всего лишь смог подумать Иван, чувствуя себя в объятиях кума, как тот тормошит его, пока не соображая, что тот говорит – одновременно взволнованно, сердито и радостно...
«А-а, спрашивает, слышал ли я его, как он звал».
– Конечно, слышал и видел, кум!..

Если у обоих в тот момент и стояли слёзы на глазах, то не потому, что было больно от ушибов, полученных при падении Ивана в окоп... Просто они оба в один миг поняли, что это был тот самый счастливый шанс выжить солдату на войне, который, как говорится, бывает один из тысячи. И Ванька использовал его, этот шанс! Вернее, сделал это своими молодыми и крепкими ногами и не заполыхавшей страхом головой.

Обнявшись за плечи, оба кума теперь сидели в окопе, прижимая и пожимая друг друга, веря и не веря столь счастливому для Ивана исходу.
- Мне нужно к командиру взвода, передать ему приказ командира роты.
- Так давай, я передам его, а ты отдохни.
- Нельзя, кум, нельзя. Приказ я должен передать лично, так мне капитан Анатоленко сказал.
И по не очень глубокому окопу, кое-где сильно пригибаясь, а где и ползком, Иван стал пробираться в сторону своего комвзвода младшему лейтенанту Дробышеву...

*   *   *
* И в заключение даём ещё один ракурс этой же самой «картинки», увиденной через оптический прицел снайперской винтовки – мы уже упоминали о нём в самом начале этой главы.
Итак...

...С кряжисто-корявой, широко разлапистой старой сосны, росшей метрах в ста южнее внезапно возникшего поля боя человека с машиной, за ходом сражения солдата за свою жизнь наблюдал снайпер Ханс Айзен*. Ага! – и как вам такое полное созвучие с именем и фамилией моего отца, даже если оно произносится на разных языках?

* Ханс Айзен (нем.) – переводится как Иван Железный (Булатов).

Опытный боец Ханс, он уже два года воюет на Восточном фронте. До этого побывал в Африке, имеет ранение и более полутора сотен единиц уничтоженного личного состава противника. В своей статистике он не любил применять и не произносил словосочетание «убитый человек». Причем, на более двух третей послужной список снайпера состоял бы из славянских фамилий, если бы он знал личности уничтоженных им противников из числа той неполноценной расы, которую фашисты собирались уничтожить, начиная с 1941 года, и которые теперь побеждает и уничтожает их самих.

В свою очередь дежурства Ханс давно забрался на это дерево. И почти при его конце он заметил русского, когда тот справа выскочил из окопа на открытую местность и наискосок по склону побежал к лесу через невспаханные поля. Как снайперу, Хансу больше нравилось вылавливать мишени в окопах или ликвидировать противника в более сложных ситуациях, чем сейчас – это была слишком близкая и совершенно открытая цель, можно сказать, идеальная мишень, которая двигалась перед ним прямо по фронту. И от этого даже скучно стало. Но дело есть дело.

Снайпер неспешно проверил надежность своих точек опоры, уверенно приладил винтовку к плечу, поймал в оптический прицел русского. Но тот вдруг повернул слегка вправо, хотя к его цели – дороге, за которой был окоп с русскими, ему ближе было бежать прямо. Ханс не очень удивился такому решению русского: наверное, тот выполняет приказ своего командира, и его цель была расположена правее.

«Что ж, мы помешаем тебе достичь своей цели», – уверенно подумал снайпер, выбрал нужное упреждение и собрался уже нажимать на курок – профессионально очень плавно, чтобы винтовка не дрогнула. О, Ханс умеет делать своё дело совсем, совсем неплохо! Даже инструктор по стрельбе в свое время хвалил его за удивительную плавность спуска курка – это обязательное условие для точного выстрела снайпера.

И тут брови Ханса взлетели вверх: русский вдруг дёрнулся влево и перед ним разорвался снаряд! Ханс тут же услышал звук выстрела справа и глянул туда: с невысокого пригорка между трёх тополей с кустами вокруг них метрах в ста пятидесяти от него выстрелил довольно подвижный для бронированной пушки на гусеничном ходу ШТУГ-3, который, как Ханс это заметил, долгонько стоял там без всякого дела. Из ствола его пушки еще шел дымок. Самоходка тут же выстрелила снова, и  Ханс увидел, как в момент выстрела эта махина даже слегка присела на своих гусеницах.

Ханс перевел глаза на русского, а тот... продолжал бежать! Вот это дела! Это же настоящий железный солдат – так уважительно и созвучно своей фамилии Ханс называл солдат и офицеров, достойных почтения из-за их мужественных действий на фронте. И Ханс снова начал прицеливаться в русского: «Ну-ну, уж я-то – это тебе не эта неповоротливая каракатица. От меня ты никуда не уйдёшь, Иван*, это точно».

* Иван - это общее название советских солдат в годы Второй мировой войны: независимо от их национальности все они были русскими Иванами.

Но снайпер не успел даже толком навести оптический прицел на русского, как увидел, что тот снова раз за разом извернулся, непредсказуемо дергаясь в разные стороны, а а рядом, но не пред ним один за другим разорвались два снаряда, осколки которых снова не причинили ему вреда.

Тут Ханс удивился уже очень сильно – и невероятной живучести русского солдата, и высокой скорострельности самоходных артиллеристов. «Мастера! – с уважением подумал он о своих. – Вот только точности стрельбы им явно не хватает. А вот я за это время этого русского Ивана давно уже "снял" бы, если бы эти «мастера» не отвлекли меня».

Больше не обращая внимания на стрельбу танка, Ханс навел винтовку на всё ещё бегущего русского и впредь уже не выпускал его из оптического прицела. Но он решил пока не стрелять по нему, а всего лишь сделать несколько так называемых условных выстрелов. Держа русского на перекрестии прицела, он плавно проводил пальцем рядом со спусковым курком. Он точно знал, когда должен был бы последовать выстрел, и отсчитывал секунды полёта своей пули, когда русский непременно должен был бы дёрнуться последний раз в своей жизни и затихнуть, подёргавшись в предсмертных судорогах.

Такая практика у Ханса была немаленькая, т он прекрасно знал, что на таком расстоянии хватило бы счета до двух, а то и раньше, когда его пуля настигала бы свою жертву. Но после каждого условного выстрела Ханс досчитывал до трех и даже до четырех, пока не разрывался очередной снаряд, посланный со ШТУГа, а русский солдат всё ещё бегал по полю. И тогда Ханс, приняв решение не стрелять пока в этого ловкого бойца, поставил винтовку на предохранитель, отвёл прицел чуть в сторону и стал просто наблюдать за поединком человека и машины.

И вскоре он окончательно решил больше не стрелять в этого русского: что ни говори, но такой парень достоин жизни. Ханс прекрасно видел, как русский то бежал вперед, то резко дёргался в стороны, то слегка возвращался назад, то прыгал в свежие воронки – но не падал в неё, а только припадал коленом на землю, но следом тут же вскакивал и бежал - он снова бежал дальше!

Поэтому, когда русский солдат упал в воронку невдалеке от тянувшейся вдоль леса дороги, снайпер не поверил, что он убит. И он верно предположил, что тот притворяется. Он быстро приложил винтовку к плечу, по привычке снял её с предохранителя, но тут же вернул его обратно.

У Ханса отличный американский оптический прицел «Лайман Аласкан», позволяющий изменять кратность увеличения и наводить на резкость в зависимости от удаления мишени. Он сделал максимальную кратность увеличения, навел прицел на резкость и четко увидел подтверждение своей догадки: воронка от снаряда была мелковатая, потому что снаряды попадали на уходящий книзу склон холма, поэтому большая часть тела русского Ивана, как он его назвал про себя, лежала совершенно открытой. И Ханс видел, как возле носа Ивана в такт его хоть и явно сдерживаемому, но всё же достаточно быстрому дыханию слегка трепетал кончик короткой сухой травинки.

Вот чёрт! Этот невероятный русский всё же был жив! И Ханс почему-то даже обрадовался, что не ошибся в своей догадке. Этот русский солдат – действительно очень хороший солдат. Наблюдая за ним со своей позиции, Ханс подсчитал, что он раз девять точно мог бы убить русского за то время, пока тот лежал в воронке, явно переводя дух и собираясь с силами, и еще раз пять мог всадить в него пулю, когда тот вдруг вскочил, стремительно побежал через дорогу, но вдруг довольно высоко подпрыгнул и по воздуху буквально нырнул в свой окоп. И тоже почему-то весьма позлорадствовал тому, что последний снаряд ШТУГа снова прошёл мимо цели, хотя снова упал совсем рядом с ней.

Вначале Ханс подумал, что незадачливые панцерники* (*представители бронетанковых войск) сегодня попросту облажались. Но потом трезво сообразил: а ведь стреляли они очень хорошо, иногда казалось даже, что какими-то короткими очередями, если это слово можно применить к стрельбе из артиллерийской самоходки. Так быстро и метко стрелять способен только очень редкий экипаж, ведь в точности стрельбы этих артиллеристов снайпер теперь нисколько не сомневался. Просто этому очень юркому и выносливому русскому сегодня удивительно везло. И он либо  супер-солдат по уровню своей подготовки, либо чертовски интуитивен, потому что как будто наперед чувствовал и слегка опережал очередной выстрел.

А вот он, Ханс Айзен, за всё это время мог бы убить этого везучего солдата не меньше двадцати трех раз. Мог. Но вначале ему помешали танкисты, вернее, артиллеристы, а потом он уже и сам не стал лишать жизни того, кто так отчаянно сражался за нее. «Этот парень достоин жизни!» – ещё раз повторил он свою фразу, и начал аккуратно спускаться с дерева: напарник снизу дал знать, что им пора меняться местами: они отсюда пока не стреляли, так что эту выгодную позицию можно было пока не менять.

*   *   *
Иван Булатов ничего не знал про столь благосклонно расположенного к нему немецкого снайпера. Он всего лишь выполнил приказ командира роты и добрался до командира 1-го взвода, младшего лейтенанта Дробышева, передал ему приказ и вскоре вместе со своим взводом в составе цепи солдат побежал в направлении высоты 149,2: началась очередная безуспешная атака на неё...

Вот таким образом смертельно сошлись, но не пересеклись судьбы двух тёзок и однофамильцев – Ивана Булатова и Ханса Айзена. Судьба в тот день была очень милостива к Ивану, поэтому столь счастливо для него отвела руку Ханса от спускового курка снайперской винтовки с отличным американским оптическим прицелом.

А немного позже, через месяц, уже на Одере, на второй день после начала 2-м Белорусским фронтом своего этапа Берлинской наступательной операции, за восемнадцать дней до Победы над фашистами, солдатская судьба Ивана Булатова снова даровала ему шанс выжить в недавно захваченном немецком блиндаже, когда в нём одна за другой разорвались две немецкие мины. И выжил только Иван Булатов  – один из семерых, находившихся в том злосчастном блиндаже бойцов. Он получил множественные осколочные ранения, почти два года пролежал в госпиталях, в драке с санитарами спас от ампутации ногу, отказавшись идти в операционную, после чего вернулся домой под Новый, 1947 год - пусть и раненый, но не калека.

Проявившему милосердие Хансу Айзену судьба также сохранила жизнь, и сделала это ещё задолго до полного разгрома фашистов и капитуляции Германии. В тот самый светлый и радостный для нас день, 9 мая 1945 года, в числе 45-и тысяч немецких окруженцев, капитулировавших перед советскими войсками в полузатопленном устье Вислы на берегу Балтийского моря, был и Ханс Айзен – полный тезка Ивана Булатова.

Видимо, у Ханса тоже была достаточно сильно развита интуиция, просто он не знал этого и никогда не задумывался, почему примерно в середине марта 1945 года он не стал стрелять в русского Ивана, метавшегося по полю под снарядами. Возможно, к тому времени от достаточно продолжительной и самой кровопролитной в истории человечества Второй мировой войны устали уже все люди и в России, и в Германии.

Но в то время отнюдь не устали «воевать» политиканы и бизнесмены в Англии и, тем более, в Америке. Для американцев эта довольно выгодная война шла вообще где-то очень далеко за океанами и оказалась для них очень прибыльным делом: во время войны американский бизнес уверенно расцвёл после относительно недавней Великой депрессии и теперь вовсю процветал на государственных заказах для военных целей. А некоторым американским тузам, бесспорно, и вовсе было очень жаль, что война в Европе закончилась так быстро: они могли бы сколотить ещё более весомое состояние...

(Продолжение следует)