Азъ есмь

СИЛА  - ЗНАЧИТ БОГ, И БОГ - ЭТО СИЛА. О СИЛЕ. Иоанна - благодать Божия (евр.);  Марина - морская (лат.); Ирина - мир (греч.)


…У каждого есть звездный час: мой час настал – снята осада Орлеана…
               
 ИСТОРИЯ  ПЕРВАЯ
         ИОАННА (ЖАННА фр.)
           ЧТО ЗНАЧИТ "благодать Божья"


                СЦЕНА 1

    
     Камера в башне Руанской тюрьмы. Два стражника  в расстегнутых на груди камзолах играют в кости. К деревянному бревну толстой цепью прикована Жанна - худенькая девушка с короткой мужской стрижкой (в кружок), на ней рваный и грязный мужской средневековый наряд. На одном колене облегающие ногу штаны-рейтузы разорваны, сзади они, вытянутые, висят. На левом колене тоже пузырь. Под глазами Жанны черные тени. Епископ де Кошон.  На нем серый плащ с капюшоном, под плащом дорогая одежда князя церкви, на холеных руках перстни. Волосы аккуратно причесаны и, кажется, даже подвиты.   Жанна сидит  на каменном полу.

Жанна (продолжая разговор). .. Да, верно, церковь установлена Христом, но не его устами говорят прелаты...
Епископ. Опомнись, Жанна! В смертный час грешишь, хулу на церковь вознося святую!
Жанна. К святому имени хула не пристает, как солнце грязью не замажешь. А в церкви вашей есть ли Бог? И, если есть, как смотрит на ее злодейства?
Епископ (испуганно). Шшш... Тише. Что ты говоришь!  Уж этого достаточно для казни!
Жанна. Распять, а после, что ли, сжечь? Недалеко ушли вы от Пилата.
Епископ. Покайся, Жанна. Время есть. Покайся в ереси пред Богом...
Жанна. ... Душа моя рвалася в церковь,  к литургии... А вы, служители, радетели Христа, мне в церкви Божьей отказали. Так где здесь сатана, где Бог?
Епископ. Восстав на церковь, восстаешь на Бога.
Жанна. На церковь я не восстаю. Но пред тобою каяться не стану!
Епископ (подносит к ее лицу распятие). Не предо мной, пред ним.
Жанна.  Пред ним мне каяться не нужно. И здесь они (епископ удивленно смотрит на нее, потом отодвигает распятие) приходят, наставляют и блюдут. От стражи вашей без святых не защитишься (усмехается горько). И если я в темнице, жду костра - на то, вне всякого сомненья, Божья воля.
Епископ. Ты не боишься?
Жанна. Я - боюсь. И жить еще хочу и боль страшна, и ужасаюсь казни. Но тело на земле дают и, если Бог призвал, земле я не колеблясь возвращаю тело. И чем позорнее, мучительнее казнь, тем Франции любимой лучше. А разве не затем меня на землю Бог послал, не Францию спасти?
Епископ. Опомнись, девица, что мелишь! Слова ты говоришь - и все не так, все ересью, как серой, пахнут...
Жанна. В чем ересь? В том, что знаю Божью волю?
Епископ. Опомнись, Жанна, отрекись! Вне лона церкви слабый человек (а женщина слабее многократно) добыча сатаны, не боле. Без направяющей руки, в миру, подверженном соблазну, все люди словно корабли с поднятым парусом без рулевого...
Жанна (молчит, качает головой). Вас Бог поставил души врачевать, людей же убивать вас учит дьявол.
Епископ. Не убиваем мы, а Божью волю исполняем...
Жанна. Тебе Спаситель сам сказал?
Епископ (испуганно машет руками).Тьфу, прочь, изыди сатана!
Жанна. За что вы гоните меня? Откуда знаете, что вышла я из Божьей воли?
Епископ (в некотором замешательстве) Тому есть доказательства... Недаром суд...
Жанна. Которым приговор был загодя написан.
Епископ. Мы ересь осуждаем и соблазн,  гордыню дьявольскую  спорить с нами... За нами - мудрость церкви, наш соборный ум... У нас и благодать, апостольская сила...
Жанна. Гордыня там, где судит человек,  где прямо пред собою истины не видит.
Епископ. Но чем ты можешь доказать...
Жанна. В мой смертный час доказывать не мне. Тому, кто в сердце Бога носит, слова не скажут боле, чем душа  душе открытой Господу и чистой!
Епископ. А если ею демон овладел?
Жанна. Ты веришь так в его могущество?  Знать, плохо книги ты священные читал. Кто сердцем Бога возлюбя открылся весь ему, до самых темных уголков очистив душу, уж не впадет в соблазн, не согрешит, пока живая связь с создателем не рвется...
Епископ. А, так ты еще безгрешна! Мало нам того, что рая за дела ты ожидаешь!
Жанна. Безгрешен Бог. Но нет греха на том, кто  исполняет его волю.
Епископ. И волю эту знает человек, и сам решает, что и как, священное писание толкуя!
Жанна. Кто в Божьей воле - не решает сам. Писанье не толкует - исполняет.
Епископ. Ну вот, опять запуталась ты, Жанна. Да как же всем наверное узнать, чью волю кто-то исполняет? Вот церковь  и имеет благодать, чтоб зерна с плевелом не путать.
Жанна. А если путает, ее, наверно,  растеряла?
Епископ (в сторону, со злостью ). Что с дурой деревенской спорить. Засело в голове - и  молотком не выбить!  (Жанне) Опять, опять!...  Ты хочешь доказать, что ты - святее папы!
Жанна. Не папы - вас. К нему ведь вы не дали обратиться...
Епископ. Ну, если все мужички, все еретики, колдуньи и разбойники ему послание напишут...
Жанна. Я не еретик, не колдунья,  не разбойник, - знаешь ты. А что породой не знатна, так Бог имеет власть хоть до небес поднять из грязи. Вы к папе  не дали писать лишь  потому, что правды знать и не хотите.
Епископ. Ее мы знаем, доказав.
Жанна. Чем? Я - Божий промысел делами: спасен ведь Орлеан, дофин французский коронован!
Епископ. Вот это нас и повергает в ужас.
Жанна. А, благо Франции пугает! А мы  толкуем все о Боге...
Епископ (молчит, не находя слов, несколько раз машет рукой, что-то пытаясь сказать, наконец  выдавливает). Мы верно доказали,  продала ты душу.
Жанна (поднимаясь с пола). Вот это - ложь. И доказательства все ложны. Вы о моей душе печетесь? Не о том, что англичане вас дешевле покупают?
Епископ (кричит). Ты не раскаявшись умрешь. Уже готовы для костра поленья!
Жанна (что-то шепчет и смотрит  в сторону, потом оборачивается к епископу ). Так, значит, быть тому. Пред смертью я тебе раскаяться желаю (молчит, потом громко). Ведите, пусть костер. Зови солдат,  несите смертные позорные одежды. Багрянец мой и мой венец терновый! Но в мой последний час, я попрошу не о себе, мне горний свет открыт, я исполняла Божью волю... Пусть грех убийства не падет на тех, кто вами был обманут, кто верил вам. Вы - пастыри, на вас и грех. Учены вы, за вами власть и сила...
Епископ (прерывая ее). Постой, не церковь на суде. Покайся. Ты - одна, забыта и оставлена друзьями, войском, королем. Позор тебе, позор, и уж навечно. Так кайся. Ты одна - нас много: церковь, сила.
Жанна. Я не одна. Со мною Бог и все, что силою его свершила. У каждого из нас - свой  звездный час. Мой час пришел под Орлеаном! Тогда  могла я все. О если бы ты знал, земную церковь утверждая страхом, какая сила Божья благодать! Как радостно быть в круге света! И хочешь ты, чтоб  отреклась, от Франции, Христа, святой Екатерины? И я - одна? А церковь, что же, больше Бога?! Свой  звездный час  я не отдам. Пускай костер. Боюсь не я - боится ваша церковь!

    В глубине камеры появляется  из темноты черный столб с перекладиной и обвитой вокруг цепью. Он обложен дровами. Жанна, одетая в рубище, в ведьмином колпаке, расписанном чертями, идет к нему, поднимается по штабелю поленьев и поднимает руки к перекладине, словно готовясь к распятию. Костер вспыхивает. Пламя стремительно поднимается вверх, слышится  нарастающий шум пламени и треск поленьев. Жанна кричит,  перекрывая шум пламени: пресвятая дева, спаси и сохрани! Господи, прими душу рабы твоей, Жанны! Откуда-то чуть слышно доносится  Ave Maria. Епископ закрывает лицо руками.
 

       
               








                СЦЕНА 2

     В церкви. Прошло несколько лет после казни св. Иоанны ( Орлеанской девы). Тюремные решетки на окнах заменяются на цветные витражи. Напротив обугленного столба-распятия - распятие с Христом. Слышны звуки органа. Хор мальчиков исполняет Ave Maria.  Благоговейно молится монах в серой поношенной  рясе. Рядом с ним стоит закутанный в плащ епископ.         

Епископ. Как хорошо! Как благостно поют...
Монах. Так будут петь на небесах святые.
Епископ. Да, кто на небо попадет...
Монах. Кто церковь слушает и славит Божье имя.
Епископ (вдруг). Кто славит иль кто слушает?
Монах. Что?
Епископ. На небо кто пойдет: кто церковь слушает или кто славит Божье имя?
Монах. А разве это не одно и то ж?
Епископ. А ты как думаешь?
Монах. Я думаю - что ересь. Изыди, сатана! Меня хотите испытать, задав для искушения задачу? Не на того напал! Ты, видно, книжник,  критикан, что вечно подвергает все сомненью, все мудрствует, лукавит, ищет все подвох. Так я тебе не по зубам: мою ты веру не подточишь...
Епископ. Так все же твой ответ каков?
Монах. Христос и церковь нераздельны.
Епископ. Так, так. А церковь - это, что же, мы с тобой?
Монах (раздраженно). Довольно вам  меня пытать: все знают: церковь - это церковь! (Ревет басом Ave Maria)
Епископ. Он не ответил. А ответ-то есть. И вся беда, его я  знаю.  А ведь за церковью грехи-то есть (Думает). Выходит за Христом? Или Христос и церковь все же розны? Христос нам говорит: из глаза своего достань бревно, когда сучок увидишь в оке ближнем... Что я грехи считаю, для кого и чьи? Как будто сам уже безгрешен.
Монах (утирая слезы умиления). Греховны все, греховен мир, воистину, лишь церковь  направляет нас к спасенью!
Епископ (в тон). Не ошибаясь никогда, она, как и Спаситель, ведь безгрешна...
Монах. Вот именно! Вокруг нас только грязь и грех, а соль земли - так это мы ведь!
Епископ (в сторону). А ведь он верит, кажется, что соль. Почти святой. И я как будто в это верю. Вершу дела, судом сужу. Да кто я есть? Кто над людьми меня поставил? (Смотрит на распятие.) Он? А вдруг... А вдруг не он? В миру ведь власть дает и дьявол? Лжец. Так значит, там, где ложь, уже не Бог? Немного лжи, чуть-чуть, и Бог уже тебя покинул? А если во спасенье ложь? Попробуй, вот, скажи-ка истину такому... (Смотрит на монаха) Иль мужику. Что будет с истиной он делать?   Так все же власти от кого? За что же мы судили  Жанну?
Монах. Смотрю вот на тебя. Ты что-то все бормочешь. Ты молишься? О чем?
Епископ. О спасении души... 
Монах. А сам-то кто ты? Клирик иль мирянин?
Епископ. Клирик.
Монах (с уважением). Монах, аббат?
Епископ. Бери немного выше.
Монах. Ну, для таких, я думаю, на небесах порядок заведен особый. Чтоб нас спасать, они уже по чину удостоены спасенья. Так  ты мне лжешь...
Епископ. Порядок  церкови князей... Для сатаны, ты прав, черед особый.
Монах (уловив что-то знакомое и понятное). Так-так. Теперь понятно говоришь. Святой отец! Как благостно твои мне слышать речи. Ты просто видишь дальше, знаешь больше нас и от соблазна нас оберегаешь. А ведь, признайся, ты испытывал меня, когда мудреные вдруг начал речи. Но я ведь не поддался, нет? Теперь ты видишь, тверд я в вере. А ведь такие есть и (понизив голос) даже среди нас, отмеченных творцом вести других к спасенью, что умствовать готовы и искать соблазн. Вот  видел я, как поклонялись на костре сожженной ведьме!
Епископ. Кому?
Монах. Да ведьме говорю, сожженной здесь за колдовство. Я на костер из лесу сам возил поленья.
Епископ. Ты?
Монах. Да, я. И думаю, мне это ведь зачтется Богом?
Епископ (странным тоном). Не сомневайся. Все зачтется, и сполна. И всем другим, как и тебе, зачтется.
Монах. Ну вот. Я и гляжу - ученый человек, наверно, не последний в нашей церкви! А то ведь многие плюются на мои слова, бесчестят. Пару дней назад мой сокелейник, друг, ну и (заминается) вообще как брат...
Епископ (понимающе кивает) Не бойся, продолжай. Он был тебе как брат, и даже больше...
Монах. Так вот, послушав мой рассказ, он плюнул и  ушел, сказав, что лучше жить с собакой!
Епископ. Так и сказал?
Монах. Вот так. С собакой, дескать, для души отрадней и не так грешно.
Епископ. Он из-за  Жанны?
Монах. Ну да. Ты знаешь это имя?
Епископ. Знаю.
Монах. Ведь ведьма ж, хотя по женской части будто непорочна... Хотя, кто знает, разно говорят. Я, например, в ее девичество не верю. Особенно когда она здесь  посидела  под присмотром англичан. Известно, девственниц хранить солдатский есть  прямой обычай!
Епископ. Нет, не добились ничего. Пытались, но не вышло дело.
Монах. Ну прямо чудеса. Ей черт помог.
Епископ (вполголоса). Его как  раз ты пред собою видишь...
Монах. Что?
Епископ. Так, ничего.
Монах. Ну так еще мне говорили, что Гильом де Ре с ней развлекался перед битвой. А может, и не он один. Чего за ней мужчины так бежали?
Епископ. Вот на таких, как ты,  как на камнях, мы поднимаем храмы нашей веры.
Монах (не уловив издевки, склоняется в поклоне). Я вижу, что ученый, правильный ты человек, и что католик твердой веры.
Епископ. Надеюсь.
Монах. А вот позволь узнать, чтоб после братьям рассказать, с кем я стоял на литургии?
Епископ. Пожалуй, знай. Епископ де Кошон.
Монах. (удивленно, не веря). Вот так, в толпе, среди простого люда? Не может быть, я вас наверняка б узнал. Ведь видел, и не раз. Хотя издалека, и в облаченье не в пример богаче. Но видел и вблизи.
Епископ. Когда?
Монах. Тогда. Когда сжигали ведьму.
Епископ. Так что же не признал?
Монах. Вы были не таким. Уж очень изменились.
Епископ. Постарел?
Монах. Не знаю. Вроде бы и нет... Но  будто и - не вы. Не знаю, как сказать.
Епископ. Увы, и там, и здесь - все я. А вот Гильом де Ре  в тюрьме, в Руане.
Монах. За что?
Епископ. За чародейство и убийства.   
Монах. Ну и дружок же был у ведьмы!.
Епископ. Но ведь тогда  он не был колдуном. Он маршал Франции и храбрый рыцарь.
Монах. Ну вот. Так значит, был. Все до того. А все твердят: сожгли святую...
Епископ. Что все?
Монах. Да это к слову, так. Молва идет, что сердце Жанны не сгорело.
Епископ. Как?
Монах (запинаясь). Я сам не видел, слышал только, что огонь не тронул почему-то сердце ведьмы, и ... оно, оно, ну ... не испортилось доныне.
Епископ. Нетленно?  Словно кровь и части тел святых, замученных при цезарях за веру...


               

                СЦЕНА 3
 

     Камера тюремной башни. Сквозь решетки пробивается свет. Охапка соломы на полу, железная клетка, бревно с цепью. На дальнем плане - черный обугленный столб с поперечной перекладиной. Он обмотан цепями и обложен штабелем полусгоревших черных поленьев, образующих как бы пьедестал вокруг него. Свет от окна может падать на него, и тогда все, и столб  и цепи загорается ярким светом. Маршал  Франции Жиль де Ре в дорогом, но уже порядком измазанном и помятом камзоле, расстегнутом на груди, во всклоченной седой бороде и нечесанных волосах приставшая солома. На грубо сколоченном столе - глиняная миска и кружка, черствый кусок хлеба, кувшин.
 
Маршал (отпивает из кружки) Скорей бы суд кончался. Вот тянут, вот плетут... А дело, впрочем, ясно... Конечно, не мужик в суде, да ведь и преступленье без примера. Церковный суд, так повелел король... Обычному не по зубам я видно. Ну что же, вот и честь, известность на века: моею бородой  уже детей пугают... (Встает) А то, что синяя она - так брешут, ради пущей жути. Но ведь бывала черной и она. Как ворона крыло. Как головни в костре у Жанны... А все же не чернее, чем моя душа - чернее просто не бывает...
   (Резким движением разрывает рубаху на груди.)  А ведь придется умирать... И что же, там опять потребуют к ответу? А то - что жизнь - не жизнь, а ад, уже и не в зачет? Конечно, справедливость там искать, что золото в лохмотьях нищих. Однако, могут все же наказать... (начинает смеяться) Вот интересно чем?
    ...Сумел я превзойти деянья цезарей кровавых! Что там Тиберий, что Нерон? Они лишь режиссеры представленья... Я - жесток? Не более, чем  Бог, который жизнь дает, чтоб жить не стало силы... Я цезарей языческих затмил... А ведь они без страха воздаяния служили сатане!  И похоть возбуждать они  умели! А разве жертвы их страдали  так, как  те, которых я замучил? Язычник, как собака, знает тела боль. И дети их - щенки, не боле. Я ж души христианские терзал. И тем губил  свою, уже погубленную душу...   Да - я злодей. Такой же, как и все: пускай они в делах, не так, как  в мыслях грешны.
  Ходит, гремя прикованной к ноге цепью по камере.
   И вот, открылось все... Все преступленья выплыли наружу: подвалы отдали мои трофеи! Открылось? Но кому? Пред Ним ведь все давно открыто. И суд был скор земной, и приговор. Какие ж были в нем сомненья... Да ждал я, ждал его. Мой настоящий суд и так уж слишком затянулся...
   Подходит к окну, смотрит на небо, затем подходит к обугленному столбу, трогает его рукой.
   А мог ли жить иначе? Мог... (Звеня цепью ходит по камере, останавливается против окна, сквозь решетку которого пробивается солнце, его луч падает на кострище ) Но силы не имел рассвет встречать без Жанны (качает головой). Им не понять, какая пустота осталась здесь (трогает грудь), им не понять, что мир обрушился, став черным, что убивать, терзать, насиловать тела и души - уже не грех - грешок. Так, камешек к горе,  подмявшей мою душу... (Отходит от окна, трогает, как бы не замечая, почерневший обугленный столб-крест) Жизнь разделилась: до и после: там - жизнь - здесь - нежить! О Жанна! Будут говорить, что я любил тебя. Как просто объяснять, при этом ничего не объясняя (подходит к железной клетке) Вот, в клетке на земле душа, и лишь с тобой она могла подняться в небо. И он, он (смотрит вверх) отобрал тебя, меня оставив здесь, обрек  на вечное сожженье.
   В исступленье ходит по камере, звенит цепью, бьется лбом о стену. Замирает, думает.
   Хотя, признаюсь, выбор был. И этот выбор я тогда уж сделал...
  Слышны голоса, звон ключей, открывается, противно скрипя дверь, в камеру входит, сопровождаемый тюремщиками и секретарем суда, епископ де Кошон. Он  одет словно простой аббат, и лишь епископский пояс свидетельствует о его сане.
Секретарь суда (стараясь не смотреть на Маршала). Суд вынес приговор, ты знаешь, Жиль де Ре. Твои злодейства выше пониманья человека. И мы судили не тебя, а сатану, который чрез тебя питался кровью. Сегодня казнь. Святой отец  пришел, чтобы  попробовать  спасти хотя бы душу.
Епископ. Оставьте нас. (Тюремщики и секретарь колеблются) Оставьте, говорю вам. Он скован, и его я не боюсь.
   Все уходят.
Епископ. (Молчит, осматривается в камере. Его внимание  привлекает обугленное распятие, он вглядывается, трясет головой, еще раз всматривается, видимо не веря глазам).
Маршал. Что озираешься, что ищещь? Пришел меня спасать - спасай!
Епископ (Не отрывая взгляда от обугленного столба-распятия). Таких, как ты, злодеев мне видать не приходилось.
Маршал. Да, грешен, грешен я во всем. По вашим, да и по иным законам. Я власть имел над тайной силой. И ей служил. И делу зла. А что добро, когда оно бессильно? Земной суд не страшит того, кто потерял  небесное блаженство.
Епископ. Однако ты закоренел во зле и даже в свой последний час не знаешь покаянья...Земной? Тебя осудит Божий суд!
Маршал (смеется). Божий? То есть ваш? Что ж, сатана сам судит сатанистов (опять смеется, подходит к черному столбу-распятию). Вы, значит, Господу служа, здесь на костер послали Жанну?
Епископ.(вздрагивает). Греховна плоть. И женщина слаба. А дьявол принимает вид мужчины...
Маршал. Чтоб девственниц удобней было совращать? А вы сумели доказать: душа пропала Жанны. Я слышал, долго спорили: совсем или чуть-чуть, наполовину или больше? Так значит все ж определили: до конца. Что врачевать уже и невозможно. Только мучить. Но даже цезари не смели девственниц казнить! По их, языческим законам...
Епископ. Ты прав. Но палачи нашли обход закона.
Маршал. А, вот вы у кого решили опыта набраться... А что ж Тиберий? Он уж позабыт? Неужто церковь опыта его не вспомнит!? На Капри, острове богов, в святилище имперского разврата он в таинство любви публично посвящал двух юношей и девушку, их заставляя на потеху творить одновременно свальный и содомский грех! А? Ну, каков изобретатель! Хотя какой же это грех, когда его за грех никто и не считает? Был опыт поценней. Для вашей церкови полезней: на пир языческий  согнать душой, как телом, чистых христианок, их донага раздев, язычников заставить потчевать вином, а после девственность свою отдать собакам под улюлюканье и хохот! Вот, думаю, была потеха черни! И цезарю, и всем его скотам - от кобелей до римских шлюшек! Чем  англичане не собаки?
     А все же, все же, все не то. Хоть гадко, а чего-то не хватает. Так думали, наверно вы. Не тот размах. Противно, но не очень страшно. Язычникам - так вовсе не понять: подумаешь, девица и собака! Не диво ведь как кобели покроют сучку.  Козлы, ослы, медведи...  обезьяны. Жеребцы...Придумать лишь как подобраться!  А человек, что скот, когда душа в нем спит. Как скот живет, как скот плодится. Как скот умрет. И почему б ему не развлекаться со скотиной?
     Нет мук предсмертных, кровь не льет, не леденит, не возбуждает... Уж это поняли Тиберий  и Нерон. Для христиан он предпочел огонь, их в фонари дурацки наряжая! Чтоб света было больше, жег людей. Но не кого попало - только тех, кто от Христа не отрекался.
    Что смотришь так ты на меня? Себя не узнаешь? От мерзости трясешься?! А ведь Нерон и мой, и твой учитель!  Кто истязал, глумился, сжег в Руане девственную Жанну?
Епископ. Не я.  А наша церковь - Божьей властью...
Маршал. Нет, врешь, судом  синедриона!
Епископ. Ты богохульствуешь. (Тихо, в сторону) Лукав, как сатана! И речь ведет умело. Но не собьет меня,  как госпожа его лукавая не сбила... (маршалу) Речь все же о тебе. Сегодня, что же, суд надумал ты вершить? Ты - демон, кровосос, детоубийца?! Подумай о своей загубленной душе. Что ж ты не спасся вместе с вашей девой?
Маршал. Да, ты прав. И я пропал. Суда нет на земле, который судит эти преступленья. Да мне-то что с того? Душа моя сгорела вместе с Жанной! Да, на том костре, который вы зажгли. Чтоб нас оставить без спасенья... Я должен был отдать всю кровь. Отдать до капли. До конца. И погасить огонь. Иль вместе с ней уйти в чертог небесный. И выбор был. Для вас и для меня. Для короля , для Франции, для мира... А я за тело испугался.... Подумай сам: неужто тело больше духа? Ты преступленьями меня коришь? Да, знаю, что для вас они ужасны... Но если умерла душа, но если осязал уже ты царство не от  мира и ... малодушно потерял... Навеки. До конца. До всех времен... Ты понимаешь? Навсегда! Навеки... (плачет) Она ушла туда, где мне уж не бывать... Что преступленья, что позор, который ты готовишь? Я потерял стократ и мучая детей, лишь заглушить старался муки ада, в который сам упал, живой, здесь, на земле. Но без души, потерянной для неба...   
Епископ. Раскаяться пора: суд все же над тобой, невиданным, неслыханным злодеем. И это - косвенное доказательство тому, что здесь мы осудили ведьму.
Маршал. Раскаяться? Пред кем? Тобой?
Епископ. Богом.
Маршал. Пред ним мне каяться уж вечно. Но я не верю, что простят... Без дел, без муки, без святого искупленья...
Епископ. Сатана. И ведьма, ведьма, слышишь (хватает маршала за воротник), ведьма твоя Жанна. Признайся, расскажи, ведь кровь давала пить тебе она?
Маршал. Не святотатствуй. Стой. Молчи. (кричит) Не смей! Не смей чернить святое имя.  Да, я злодей, каких еще не знали христиане. Но ты - страшней. Ты духом служишь сатане, и души соблазняешь ложью веры. Своей. И в своего Христа, такого же, как ты, злопамятного, злого. Христа - мучителя, убийцу, идола, божка, который требует, чтобы ему на алтаре заклали жертву...
    Я стал слугою сатане... мой грех не знает искупленья... А ты ... ты сатана в овечьей шкуре благочестья. Страшны мы оба - ты страшней, ведь люди внешнее лишь видят и пред тобою беззащитны...
Епископ. Ты власть имел, и золото, и славу. Зачем же вехами злодейства путь земной отметил? Ведь ты не просто убивал, как убивает крови жаждущий вампир, не как колдун младенца для бесовской мессы. Ты упивался ужасом, объявшим душу жертвы и к мукам тела добавлял. .. Глумился так, что, Господи, и вслух боюсь сказать. Зачем? Ужели только для того, чтоб превзойти Нерона?
Маршал. Не поймешь... Хотя (Задумывается, смотрит на Кошона, затем бросает взгляд на обугленное распятие)... как раз вот ты понять-то можешь. Но не хочешь. Боишься правду знать: ведь правда о тебе. Ведь ты - Кошон - судивший Жанну? (Епископ заметно вздрагивает, маршал ухмыляется) Ступив на лестницу ступенью вниз, ты силу жить черпаешь лишь в паденье. Ты ищещь наслажденья, словно пьяница вина. А путь благой закрыт: и для души уже ни в  чем нет мира. Так человек, больной вином, пусть ненавидя пагубную силу, стремится к ней, и пьет вино. И видит гибель, и не может протрезвиться. Он пьет за тем, чтоб мир душе обресть, тот самый мир, который сам в себе разрушил. Так  пролитая кровь. Хмельной угар убийства... С чем я его могу сравнить? Сильней вина, страшнее смерти. И нет пути назад. И Бог не принимает покаянья...
Епископ. Почему? Любой спасти пытаться может душу!
Маршал. (смеется) Любой?!  И сатана? И тот, кто сатане открыто служит?
Епископ (в ужасе)  Ужели кара Божья не страшит, когда суда не ведаешь земного?
Маршал. А, твой Бог. Которым к ночи все пугают?  Как мог  он  Жанну не спасти, как мог потоп в день казни не устроить?
Епископ (с испугом) Жанну? (Изменившимся голосом). Ты снова говоришь о ней.
Маршал. Святой отец, безгрешный наш епископ!  Ты, как и церковь, грешен.
Епископ. Не богохульствуй. Пастырь может быть грешен, Христос за церковью безгрешный!
Маршал (кричит, дергаясь на цепи). Ну значит, именем его  замучили,  сожгли святую! (Плачет) А он смотрел на все с небес и черным дымом  упивался.
Епископ (бьет его по губам). Замолчи, ты имя Господа не смеешь всуе трогать.
Маршал. Зато тебе с ним черные дела творить не привыкать: вы с ним подельники, как цепью, связанные кровью!
Епископ (кричит). Так знай же, ты,  навеки душу загубивший грешник! Ты в камере сегодня той, где пленная томилась Жанна! И эти стены слышали и звон цепей, и ругань и издевки подлой стражи. Здесь с нею я беседовал не раз. И страстно бился за ее спасенье... Как мог, от солдатни спасал. И спас, когда они хотели надругаться! Я слышал здесь ее последние слова, не ты, а я их навсегда запомнил!
Маршал (Пораженный, озираясь) ... Здесь? Сюда к ней приходили посланные богоматерью святые, давали  силы, врачевали раны - касались чуть перстом,   спадали цепи ... Темница? Нет, теперь чертог священный! Здесь стены не гнетут - врачуют.  (Делает несколько шагов, цепь натягивается, и он падает) Вот мы и встретились с тобою, Жанна.  Об этом мог ли я мечтать? О чести той, которую мне оказали? О счастье там ступать, где ты ходила. И видеть небо, на которое и ты смотрела. Мне не придется рядом умереть, но я умру хотя бы также. 
  Я предал не Христа, тебя.  И я не раз завидовал концу Иуды... Но то, что выпадет такая честь, мечтать не смел... Без воли Божьей это невозможно.  (Поднимается, оборачивается к Кошону) Что смотришь так? Смотри, коль не признал: я душегуб с Христом распятый вместе!
      А ты, святой отец, из тех, кто мучил здесь в темнице Жанну! Кто  скованной ее держал средь пьяной солдатни, кто Божьим именем ее сгубил!
Епископ (опускаясь на колени). Помолимся. Ты - в смертный час, я - в час, который мне страшнее смерти. (медленно) Да, это мой кошмар, мой страшный груз, который я влачу по жизни... Но (громче) всегда, везде, не зная устали, не покладая рук, зимой и летом, в зной и в стужу, в болезни, в немощи, в скорбях,  служу я Господу. Ему. Ты ж дьяволу предался. Чернокнижью..
Маршал.  И ты ... пришел судить меня?!  Я  сатаной сверял свои деянья...  Ты разве не злодей? Позорной смерти  ты не предал  Жанну? Одежд судейских белизна не сможет скрыть от Бога угли.
Епископ. Взываешь ты к тому, кого не почитаешь силой? Нет, отвечать ты будешь за себя! И не уйдешь от этого ответа!
Маршал. Я все на свете потерял, когда убили мою Жанну. Тогда на Бога я восстал, тогда вином стал заливать пустую душу. Но вниз меня толкнули вы!  Вы - веру подорвали  в церковь, в Бога. Из нас двоих грешней не я . Попавши в лапы темных сил, я не сумел найти опору... Но если б Жанна.. Когда б посланец Божий принят был ... спаслось бы много грешников, и я бы с ними спасся! И ты, и Англия, и церковь! Что говорить теперь, когда опять все по писаниям свершилось. Иным, пока сокрытым, но святым... 
   
       Подходит к обугленному столбу, прислоняется к нему лбом.

   ... И все же перед смертью я скажу: в Компьене Жанну предал Бог.
Епископ. Иль слабостью людской сумел воспользоваться дьявол.
Маршал (продолжает, словно не слыша) Пред Богом грешен я в другом: когда в Руане начался  процесс позорный, имел я силу Францию поднять, вассалов короля, моих вассалов, всех христиан, как поднимал их Петр Амьенский! вооружить крестьян и  сбросить англичан обратно в северное море...Военным вас судить судом!
Епископ. Так почему не сделал то, что мог?
Маршал. И проиграть войну? Или, по крайней мере, ее надолго затянуть? А то столетья не хватило?
Епископ. Ты как-то странно мыслишь...
 Маршал. Я знал наверняка, кем послана святая дева. Верша над ней неправый суд, захватчики шли против Бога. И их победой не закончилась б война, хотя  б они и втрое войска насбирали.
Епископ. ... Когда б не я, то не было Креста и жертвы искупительной пред Богом...
Маршал. Что ты сказал?
Епископ. Иудины слова. Ты Бога вездесущего решил перехитрить, крапленые ему подсунув карты?
Маршал. Да, дьявол разумом владел. Гордыня знания и сопричастности к неизъяснимой силе. Но был еще мне знак, что жизни Жанны на земле подходит срок. И что спасти ее от смерти невозможно. Король  секретно  предложил  огромный выкуп за святую. Они не приняли его, но сумму впятеро назначив, решили время  потянуть. И в заточенье в грязь втоптать нам посланную свыше, святую Жанну. Сломать ей дух, унизив плоть, поиздеваться, наглумившись всласть, покаяться заставить, от всего отречься... А после, что же, возвратить: не непорочной и святой, а шлюхой, ведьмой.
  ...Король в истерике кричал, что сам пойдет с сумой по королевству, но выкуп соберет.
Епископ. Что ж не пошел?
Маршал. Того и ждали все враги его короны.  С трудом я убедил его, что Бог не даст и волосу упасть с головки Жанны.
Епископ. Чем дольше исповедь твоя,  тем тяжелее, омерзительнее слушать. Предать - и волей Бога оправдать. Стал сатанистом - церковь виновата. А ты ... ты сам...
Маршал. Я за себя, поверь, отвечу. А вот кому ответишь ты? Кто Жанну осудил судом синедриона? Как и Христа! Не ты ли тот Пилат, что руки свои вымыл? Молчишь? Так значит нечего сказать. Как мог ты на костер послать святую?
Епископ. Нет, впавшую в соблазн загубленную  душу...
Маршал. Теперь ты в это сам не веришь. Не верил и тогда, когда вы  здесь над нею издевались... Неужто ничего не понял ты, узнав,  какое имя ей  избрал народ, как  Жанну называют  с трепетной надеждой? Лишь Бог всесильный позволяет так назвать. Такое имя - всуе  не дается смертным.  И этот титул высший, неземной - предупрежденье, вечным вам укор, и вечный страх по счету уплатить - не здесь, так там (показывает на небо), но уж за все и полной мерой.
Епископ. Титул? Но какой?
 Маршал. Не знаешь? Будто бы... боишься понимать. Подумай сам: чьей волей смертный сопричастица Марии? Всенепорочной , девственной, святой. Неужто ничего не понял ты, узнав, что Жанну называют Орлеанской девой?  Не испугался, не затрепетал?  Кому ж служил ты, церкви князь, чьей воле был послушен?
Епископ. А ты?
Маршал. Я костром раскаюсь. Но предал Жанну без нее не в силах жить. А ты  себя поставил выше Бога.
Епископ. А был ли с нею Он?
Маршал. А ты иное знаешь объясненье чудесам?
Я слышал, например, не раз, и от людей, не склонных к сказкам. Значения не предал... Но сейчас...
Епископ. Что?
Маршал. Все будто видели, как я тебя, что перед битвой  в Орлеане какой-то рыцарь незнакомый стремя Жанне поддержал, когда она в седло садилась боевое...
Епископ. Так ну и что? Мужчины все вокруг нею вертелись, словно мухи.
Маршал. А, так ты не знаешь, кто был у Жанны стремянным? Чьи латы так сверкали, что слепили глаз, и чье лицо такой внушало трепет? Никто не мог в лицо его взглянуть... Поверх же лат - накидка с золотым крестом - священным знаком паладина?
Епископ (думает, в волнении) . Неужто сам святой Людовик?!
Маршал. Да, прозванный святым за подвиги во славу христианской веры. Ты понимаешь ведь, кто мог его послать? Да, знаешь, богослов-безбожник! Кто стремя Жанны поддержал, вассала славя сюзерена? И ты еще не догадался, несмотря на все, кто вел к победе нашу Жанну?
У каждого из нас свой звездный час. И час ее настал, когда снята была осада Орлеана!  И воинство дала ей приснодева! А вы, кто недостоин прах лобзать, где по земле ступала Жанна... ее судить посмели? Осудить, послать на смерть?
Епископ. А твой, наверно, час настал, когда насиловал и убивал?  Изрядно ты, наверно, причастился благодати. Не там ли первый раз хлебнул, не в той резне под Орлеаном?
Маршал. Был час и мой. Единственный, когда я пал. Тот  час, когда мог от земли я оторваться. И мой был час, и твой: мне вместе с Жанной на костер, тебе - позорную сутану сбросить. Как Павлу, правдою прозреть, и в мир ее нести, благую весть народам возвещая...
   Я душу потерял в тот час, когда своею кровью не залил костер, который ты разжег для Жанны... То был мой час. Мне свыше был он дан, чтоб для души открыть  небесные чертоги. И выбрал я, и небо потерял. Что небо - потерял святую Жанну! Меня пугаешь ты костром?! Да выше не бывает чести. Когда б тогда я на него взошел, то в небо бы поднялся вместе с Жанной... Ты слышал, повторял не раз слова Христа: блаженны мученики веры. Ты Жанну мог спасти, но ты ее не спас, и тем причислил к свите приснодевы.
    Она теперь не здесь. И даже там ее уже не встретим... Ты на костер меня пошлешь? (берет епископа за руку) А ведь за гробом на костре гореть мы будем вместе...
    ...Настанет день, последний день земли, армагеддон,  открыто сатана восстанет против Бога. На трубный глас из праха, пепла, из земли к Христу стечется праведное войско! И Жанна это войско поведет. В последний бой, где свет над тьмой восторжествует... Христос вручает ей  двуострый меч, и  латы надевает  Богоматерь! И честь, и сила, и оружье... А за ее спиной, сомкнув ряды, отряды возглавляя мучеников веры, святой Георгий,  Карл, и Константин, Юстиниан, Людовик, Ричард,  Петр, Франциск, Владимир, Фридрих,-  святые, короли, глашатаи и паладины! И с ними рядом, наравне, в чести и в силе, новые святые, беззвестные для грешников земли, но подвигом на небесах прославившие имя! Сияет белизна одежд, слепит и повергает  в ужас бесов рати... Последний день, последний час, и небу не страшны бессильные проклятья! Се: дева с воинством грядет: в сиянье, славе, силе приснодевы... Так   было на земле, когда она нас в бой вела под  Орлеаном... И  вам ее уж  не убить, придет черед за все платить  сторицей!  Так будет, истинно: пророчит душегуб, на крест идущий вместе с Богом...       
Епископ (Подходит к обугленному распятию, гладит  его, опускается на колени, молится. Маршалу).  Не в силах отпустить тебе грехи. Ты прав, кто знает, может я грешнее. Помолимся. Пусть нас Христос простит. Пускай за нас Марию просит  Жанна. Ты скоро примешь смерть, а я молить о смерти буду Бога. Но я грешен лишь в том, что зову сердца меньше разума поверил!
Маршал. Что мериться, святой отец? Кто мерзостей свершил поболе? Мне душу, знаю, не спасти. И каяться в грехах уж поздно. А о себе суди ты сам: что сделано, то не вернешь, расплаты чашу не отнимешь... Но раз ты жить сумел, сумей и крест нести! Я - не поднял его:  моя душа пропала вместе с Жанной...  Ты -  до сих пор всего еще не понял. Но теперь узнал. Я вижу по твоим глазам... Благослови же на костер, который  не страшит, когда душа уже сгорела.   Благослови. Мы братья во грехе. Не мне судить, кто чище, кто грешнее. Ты остаешься жить, но вот вопрос, сумеешь ли ты жить и возносить Творцу молитвы?  Мой путь тебе открыт (хохочет). Ты мальчиков, как все монахи, верно, любишь? Так наслаждайся жизнью, падай вниз. Я не святой, и не прощу тебя, хотя бы Жанна и простила. Я осудил, и буду там судить тебя: за гробом выплатишь  проценты... Но знай:  телесные грехи идут по сотне за один духовный!
   
Слышен звон оружия,  грохот кованых сапог на лестнице.

   Епископ. Уже идут (поднимает глаза кверху, к окну из которого струится свет) Иди.Ты осужден на смерть устами тех, кто жизнь отнять ни у кого не может. О Господи, прости меня! Назначь мне казнь мучительнее этой. Костер - мгновенье, тела боль, страдание того, что обреченно тленно. Я на костре сгораю каждый день. И возрождаюсь вновь, чтоб в муках жить и вновь сгорать в мученье... (маршалу). Счастливчик:  Он простил тебя! И знаю я, кто там (показывает наверх)  просил за твою душу. 

                г.Москва, 23 августа 2002 г.








    СИЛА  - ЗНАЧИТ БОГ, И БОГ - ЭТО СИЛА. О СИЛЕ. Иоанна - благодать Божия (евр.);  Марина - морская (лат.); Ирина - мир (греч.)


…У каждого есть звездный час: мой час настал – снята осада Орлеана…
…Мой звездный час пришел – и я спасла Кортеца…
                ИСТОРИЯ ВТОРАЯ
         МАЛИНАЛЬ (МАРИНА исп.) 
                ЧТО ЗНАЧИТ "морская"

                СЦЕНА 1

    Выжженная солнцем каменистая степь. Чахлые кактусы и агавы.На земле какие-то обломки, тряпье, стрелы. Вдалеке поднимающиеся к небу горы. На переднем плане - сломанные телеги, торчат оглобли. Разбитый пушечный лафет,  бочонки.  На покосившемся воткнутом в землю древке - полотнище с крестом. Слышны звуки битвы: шум, крики, выстрелы. В белом хлопковом платье, тоже изрядно потрепанном и уже далеко не новом, Марина. Высокая черноволосая девушка лет 22-25. Она хорошо сложена и имеет правильные черты лица. Несмотря ни на что, она успела расчесать и уложить свои роскошные цвета воронова крыла волосы, уложить их и украсить цветком.
На земле, на постеленных плащах  и пестрых индейских пледах лежит и сидит несколько раненых испанцев. Несколько индейских девушек, которыми руководит Марина и монах в серой рясе с капюшоном, перевязывают раненых. Один из них, раненный стрелой в шею, все время стонет и просит воды. Пробегают два испанца. Один из них бросает утыканный стрелами шит и на бегу начинает сбрасывать латы.

Марина. Стой, куда ты, стой! (хватает его за руку, испанец резким рывком освобождается)
Испанец (с трудом переводя дыхание). Не знаю, хоть куда! Сколотим плот и поплывем назад, на Кубу. Все. Доигрались! (кричит, увидев монаха) Скорее отпусти грехи, святой отец, и дьяволы индейские не смогут получить хотя бы души.
   Подходит монах. О чем-то спорит с ипанцами. Появляется еще один испанец, который тащит на себе раненого.
Марина (монаху). Что там случилось наконец, и почему испанцы побежали?
Монах. Убит иль ранен тяжело Кортец. Он с лошади упал и дикари его как будто захватили. Теперь уж точно все, пропали все.  Вот и испанцы, дрогнув, побежали.
Марина (хватает снова за руку испанца). Ты видел сам, убит Кортец? Иль ранен только и бросили вы  генерала?
Испанец. Ишь побледнела, жалко так его? Ты нас бы и себя скорее пожалела. Уж вволю развлекутся дикари, они ведь это делают умело.
Испанец, поддерживающий раненого. Нет, командор живой. Он бьется пеший. В крови вся голова, но он живой. Пока. А наши не пробьются - не хватает силы.
Марина (поднимает с земли брошенную шпагу). А что ж мы здесь стоим? Назад, к нему, ну (Бросается в сторону битвы, откуда раздается торжествующий рев индейцев.Испанцы медлят ). Скорее же, во имя ваших всех святых! Иль нашими богами вам клянусь, умрете все на алтарях Теночтитлана...

   Испанцы устремляются за Мариной. Монах подходит к раненым. Обращается к тому, который сидит, держась правой рукой за бок.

Монах. Дон Диас, можете вы встать?
Диас. Коль подопрут, смогу не только встать, но даже биться.
Монах. Там ранен командор и пушки что-то замолчали. Здесь есть одна, и порох, и заряды. Вот только бы ее поднять, лафет на камнях поломали.
Диас (с трудом поднимается, опираясь на испанскую шпагу). Идея неплоха. Скорей, святой отец, всех собирай, кто без борьбы не хочет потерять здесь душу. А это что? (замечает лежащую на земле фляжку, поднимает) Да это ж ром! Запаслив командор, однако. Вот это мне лекарство так лекарство! (пьет, запрокинув голову)
 
  С трудом поднимается еще один раненый, монах жестами и руганью втолковывает что-то индеанкам. Диас, то и дело останавливаясь и вытирая пот со лба, заряжает пушку. С большим трудом ее ствол освобождают от лафета и поднимают на плечи. Диас раздувает фитиль. Грохот выстрела и дым.   
  Там же. Раненые. Битва продолжается. Кортец  сидит на опрокинутом лафете. Это ловкий, сильный мужчина лет тридцати пяти, с черной, ухоженной бородкой и усами. Глубоко посаженные темные глаза могут вспыхивать внутренним огнем, то пугая, то очаровывая. Сейчас под глазами черные тени, они, кажется, совсем ушли под брови. Одна из них, опаленная порохом, поредела и пожелтела. Щека Кортеца исцарапана и в черной пороховой гари. Камзол, на который надета помятая кираса, весь изорван, в грязи и крови. Марина в индейском хлопковом панцире поверх платья перевязывает  голову Кортеца.

Кортец (сплевывает кровь). Еще чуть-чуть, и командора потеряли б. А что, Марина, ведь тогда всему конец. Мне кажется, что многие того и ждали. Команда дураков, разбойников и трусов...
Марина. Эрнано, помолчи, а то мне трудно закрепить повязку.
Кортец. Помолчи? Сама молчи! Они бы без тебя меня жрецам отдали! Да ведь и им не жить... Ну разве только на цепи сидеть при храме. До Эспаньолы далеко, до Кубы далеко, а до Испании - во сто раз дальше. Нам нет пути назад. И даже крыса бьется загнанная в угол...
   Встает, берет шпагу и вновь бросается в сторону битвы. Через некоторое время его, поддерживая под руки приводят два испанца. Хлопковая повязка на голове Кортеца вся в крови, кровь сочится из-под нее, заливая левый глаз.

Кортец (прислоняясь к лафету, с трудом переводя дыхание). Еще один напор, и нас сомнут, Марина. Они уж не боятся  наших лошадей и ружей.
Марина (встает, жадно прислушиваясь к словам, затем падает на колени).  Мой повелитель, мой хозяин, белый бог, пришедший, как и обещал, с заката из-за моря! Что говоришь ты? Быть может, от меня бежит смысл слов твоих, чужих и нам, индейцам, непривычных?
Кортец (грубо). Все кончено. На этот раз действительно конец. На трое выстрелов припасов. А без них не удержать напор воинственных бесстрашных тласкаланцев. Как будто в них вселился черт: стреляем, рубим, а они все лезут, лезут. Уже все ранены, кто раз, кто два. 
   Я проиграл. Но проиграли все со мною. И первая средь всех ведь ты - Марина. Ответь, что ждет всех нас, когда мы их не одолеем?
Марина (медленно). Ты знаешь это без меня. И все твои испанцы знают.
Кортец. Но мне ты говорила и не раз: мы дети бога, обещавшего вернуться.
Марина. Да так, но лишь пока за вами сила. У нас не может слабых быть богов. И побежденный бог уж никому не нужен.
Кортец. Так значит жертвенный алтарь? А трупы поедят во славу дьявола, как бога?
Марина. Наверно так. Но поначалу будут вас пытать. Чтоб честь богам побольше оказать, у нас их жертвы принято помучить.
Кортец. Ах нас. Тебе, как видно, выдадут награду?!
Марина. Да, только вас. Наложница поверженных богов заслуживает смерти, но не пыток, быть может,  отдадут толпе, а может быть, женою стану Монтесумы.
Кортец. И зная это ты спокойна? Я тоже смерти не боюсь, но скулить под пыткой не желаю!  Так  сделай что-нибудь, Марина. Ты любишь ведь меня? Тогда спаси, кто любит, тот всегда спасает!
Марина. Разве ты не бог? Ты просишь, чтобы женщина тебя спасала?
Кортец. Я просто человек. Как ты, но только белый. Ты женщина со мной, и знала ты мужчин, я что же, по-другому как-то сделан?
Марина. Бог с женщиной земной, как муж, способен жить, и богом быть от этого не перестанет... Но разве может он  защиту попросить?(качает головой) Нет, ты не бог. Но я любить тебя не перестану...
Кортец. Когда бы до заката нам сражение прервать...
Марина. И что тогда?
Кортец.  Наутро было можно не сражаться.
Марина. Свирепы, дики, смелы тласкаланцы. Но их обычаи, язык знакомы мне...
Кортец. Я попросить  не смею...
Марина. Сильнее, чем к тебе, у них ненависть лишь к ацтекам.
Кортец (оживляясь). А Монтесума ведь ацтек? И наш противник так его не любит?
Марина. Мы все их ненавидим. Тому  не так давно (есть люди, еще помнят это) три племени, народа три объединились родственным союзом равных. Почти. Но не совсем. Ацтеки во главе его стояли. Он креп и возрастал, где силою, где хитростью к себе склоняя новые народы. Сегодня двадцать их. Верховный соберя совет вождей, они из рода царского верховного владыку избирают. Он власть имеет, словно бог.  Нет никого, кто слово бы его нарушил. Один лишь знак - и сотни тысяч воинов, и весь припас, рабы, оружие - все в подчиненье полном Монтесумы. Гонцы спешат во все концы его страны. Не зная устали, по сотне  миль морских за день умеют пробегать тараумара, от моря и до моря пронося все повеленья Монтесумы:  с кем воевать, чем поле засевать, когда убрать и сколько будет стоить хлопок.
Кортец. Так силой, получается, его не одолеть?
Марина (качает головой). Скорее нет. Он власть великую имеет. И эта власть не от людей: ацтеки знают  силы страшные секреты.
Кортец. От дьявола такая власть. А если сделать так, чтоб сам он свой союз разрушил? Ведь он всего лишь человек, а значит, как и все, раб славы, женщин, страха, предрассудков. Такая власть - и слабый человек. Конструкция в основе ненадежна.  Когда б я знал язык... Вот если бы с вождями тласкаланцев столковаться...
Марина. Я буду с ними говорить.
Кортец. Я твой должник.
Марина.  Мой муж, отец и сын... И мой хозяин. Навсегда.
      
  Марина думает, молчит. Принимает какое-то решение.

Подай копье... Сними свой меч и пояс. Вяжи крестом. Прочнее и ровней...
Кортец (удивленно). Что это?
Марина. Не видишь? Крест. Ну что, связал? Давай.(Берет в руки и высоко поднимает, кричит) Эй, в сторону, с дороги!  Меня вперед пустите.
Кортец. Стой, куда. Тебя стрелой убьют. Смотри, как падают испанцы и союзники-индейцы.
Марина. Вот час пришел узнать, насколько власть имеет ваша дева богоматерь!
Монах. Хотя бы щит возьми! 
Марина (презрительно).  Ты  что же, сам в нее не веришь? А если всё, как ваши говорят жрецы, я выйду невредимой хоть из пекла...
    Идет вперед. Слышны стоны, ругательства, крики, лязг оружия, выстрелы из ружей и пушек.
Монах (Кортецу). Идет, смотри, идет!
Кортец. И точно - мимо стрелы. Остановилась, перехватила крест. Опять идет...
Ну что же, ничего не вижу. Дым мешает.
Монах (становясь на бочонок). Она к ним подошла и что-то говорит. Вот обступили все кругом. И над толпой лишь шпага командора... Однако кончили стрелять, и стрелы тучей не летают.
Кортец. Затишье? Ну как перед новой бурей?
Монах. Идут. Опять идут. Она и вождь их, весь, как птица в перьях. А впереди Марина, и с крестом. Смотри они как приутихли...
Кортец. Вот чудо! Господи, спаси. Я слышал о таком, да правду говоря, не очень верил.
Монах. Почти сто лет назад у франков дева Орлеан освободила.
Кортец. Да, было так. И звали деву Жанной.
Монах. Дева в  смысле женщина?
Кортец. Дева в смысле дева.
Монах. А, ну тогда понятно. У нас-то случай  все ж другой. И дева не совсем, и уж совсем не христианка.
Кортец. Однако результат ничуть не хуже! О девах после мы с тобой поговорим...
 
                СЦЕНА 2
    Марина с крестом в руках. Ее окружают индейцы-тласкаланцы. Касик в боевой одежде, с головой ягуара как шлеме. В руке держит меч-палицу, усаженную  осколками обсидиана.

Касик. Не ты ли Малиналь, что предала народ свой чужестранцам? Слышал о тебе, да случай не пришел убить, как убивают скорпиона на постели.
Марина.Я - индеанка майя, я девушка для развлечения ацтеков, хозяев кровожадных этой всей земли. Но я теперь служу другим, ацтеков и сильнее и прекрасней. И нет предательства служить могучим сыновьям Кетцалькоатля!
Касик. Особенно походною подстилкой.
Марина (побледнев).Смотри,  не превратись в навоз... 
Касик.  Я воином останусь в памяти народа.
Марина.Ацтеков, что ли? Победи врагов, они с вас дань на алтари опять потянут, ведь боги их, изголодавшись, спросят крови. И разве можно  сохранить все то, что обратилось в прах? Как дерево спасти, хоть толстое, но изнутри гнилое? Империи ацтеков на земле уж нет, как  не было свободного союза! Лишь толкни и ... веревка лопнет, которой свой союз они скрепили. Кто их предал? Предатели - они, обманом подчинив свободные народы.
Касик. Предательству всегда готовы оправданья...
Марина. Как и всему. Ты волен не поверить мне. Но после не раскайся. Ты можешь захватить сегодня всех врагов ацтеков. Для чего? От Монтесумы не получишь ты награду. Ты думаешь, империя-союз, закат которой свыше предначертан, не рухнет в прах, с собою увлекая всех, и всех ведя  на гибель? Послушай: ты вооружен. Я - женщина, без шлема, без оружья. Убей меня, коль веришь ты, что тем спасешь народ от гнева  возвратившихся детей Кетцалькоатля!
Касик (Думает, колеблется, поднимает  палицу-меч). Пришельцы сделают из нас скотов и заберут себе всех наших женщин.
Марина. А так свободно ты живешь (с усмешкой)? Под властью братскою ацтеков. Конечно, битый пес привык к побоям, а не к ласке.
Касик (поднимая палицу) Умолкни, женщина, иль я не дам тебе договорить!
Марина. Я замолчу. Да разве правду тем укроешь?
Касик. Наверное, действительно велик хозяин  твой, когда такие женщины ему служанки!
Марина. Велик наш Бог. И с именем его испацы всюду побеждают. Не думай ни о чем, о прошлом не жалей: свершится то, что и должно свершиться. Ты можешь выбирать: уйти в небытие, до вздоха защищая страшный призрак, иль стать орудием богов и, волю их исполнив, строить наше завтра!
Касик. Когда оно наступит, для кого? (Вздыхает). Народам нашим разве солнце светит?
Марина. Да, пока. Пока мертвящий цел союз, пока жива империя ацтеков, у нас - вчера: вчера ольмеков, майя и толтеков. Вчера учителей, которых позабыли наши предки! Они здесь жили сто веков до нас, но не сумели дать дорогу новой жизни. Они ушли, оставив нам вчера. И мы в наследство оставляем то же детям. Так угасает кровь богов, когда земные женщины их забывают.
Касик. А все ты о своем:  и бог для женщины мужчина.
Марина (с усмешкой). Ну что ж, я умолкаю, если хватит слов. Тебе, наверно, думать слишком сложно.  Что ж, действуй. Да смотри, не ошибись, цена ошибки больше жизни.
  Марина снова среди испанцев. Останавливается за несколько шагов и делает жест, поднося руку к губам, а затем показывая на конкистадоров и их союзников-индейцев. Кортец один подходит к Марине.
Кортец. Ну что? Что ты пообещала им? На чем сошлись?
Марина. Много.  Но надо нам теперь и закрепить обещанное словом.
Кортец. А что я обещал?
Марина. Не столько обещал, грозил. Забыл, что боги редко обещают? Они нас ждут. Отведи назад людей. Вождь тласкаланцев говорит, что хочет сам увидеть сына бога. Поверит в силу, значит твой, а не поверит...
Кортец. Поверит, развяжи свой крест, и верни мне шпагу.  Идем, взамен возьми  на древке крест, он, думаю, не хуже.
 Их  разговор прерывается бешеными криками, стонами. Раздается беспорядочная стрельба. Походит несколько испанцев и индейцев-союзников. Молодой, богато одетый (он  пьян) Диас, сквозь его разорваную одежду  проступает кровь. Он замечает Кортеца..

Диас. А, ты здесь. Пред смертью полюбезничать решил с подружкой? Дай и мне.
Кортец. Ты пьян.
Диас. Уж если пьян, так не вином, а кровью. Мы их отбили вновь. Но порох на исходе и жизни нам осталось уж немного. И ведь еще вопрос: чем нам, точнее кем, заняться перед смертью? Я вот, например, хочу вот эту (показывает на Марину).
Кортец. Заткнись. А то не проживешь и пять минут. Забыл кто я?
Диас. Куда забыть, наместник стран фу-фу, на родине - по петле стосковавшийся преступник. А здесь - бесовский бог, и подданных твоих - лишь эта девка.
Испанцы: Он наши корабли спалил, завел на гибель, спит и ест с индейской девкой! Он нас продаст, чтоб шкуру сохранить, а эта шлюха в том ему поможет!
Индеец.( спрашивает другого). Что ссорятся они?
Индеец. Он женщину Кортеца обозвал продажной девкой... (Кортец бросает в их сторону тревожный взгляд) 
Кортец. (показывает на Диаса) Взять его.
   Диаса хватают за руки 
Повесить.
Испанцы. Больно круто, командор. Подумаешь, сказал чего. Так это спьяну. Мы христиане все же, а она...
Кортец. Повесить, чтобы больше не болтали.
Диас. Помилуй, командор. Я признаю, что сдуру ляпнул.
Марина (бросается к Кортецу) Не надо, пощади его. Он молод, глуп и пьян. Они все не в себе, они ведь так боятся смерти.
Кортец. Что ж... Если просите вы все (делает знак рукой и Диаса отпускают), как командир его прощаю...
Диас. Я это не забуду, командор...
Кортец. Беда однако в том, я тоже это не забуду. Я дворянин, ты тоже. Ты  мне нанес смертельную обиду. Что ж, защищайся, отвечай, когда ты языком отлично так владеешь...
      
                Кортец обнажает шпагу и отталкивает Марину

Марина. Эрнано, ты же ранен, стой. Не надо, умоляю. Что с того. Что мне с того, подумаешь, обида... Я если надо, не только их, себя продам,  чтоб только выкупить тебя у смерти. Он женщину хотел? Мужчины все так борются со смертью... Он тоже ранен да и пьян...
Кортец. Марина, отойди. Здесь честь моя задета.  Пока я командир . Был им, и им до смерти буду.
Диас. Был. А будешь угощением для бесов. С их алтарей, уж верно,  дьявол собирает жатву. 
Кортец. Тогда к нему тебя пошлю, чтоб  загодя изменникам там подготовить встречу.

Испанцы расступаются. Диас бросается к Кортецу с обнаженной шпагой. Кортец отражает удар, бьет сам. Они бьются. Вдруг Диас спотыкается о камень и падает. Кортец стремительно бросается к нему и поднимает шпагу, целясь в грудь ее острием. Медлит. Наступает тишина, которую прерывают лишь стоны раненых.
Испанец ждет удара, потом кричит.

Диас. Что ждешь, рази, Кортец!
Кортец. (опускает острие шпаги на землю). Я не палач, своих солдат не убиваю...

    Втыкает шпагу в землю и, протянув руку,  помогает лежащему встать. Все кричат: да здравствует Кортец. Кортец вырывает у стоящего рядом индейца орлиное перо из головного убора и подает его Марине. Обернувшись к конкистадорам кричит, взмахнув рукой: да здравствует Марина, его жена, принцесса государства Монтесумы. Его без особого энтузиазма поддерживают.

Кортец (Тихо, вполголоса Диасу). Смотри, не говори так больше. Для всех беда, когда Кортец из бога станет просто сутенером.

                СЦЕНА 3
    
     Поле битвы. Трупы индейцев. Касик тласкаланцев в хлопковом панцире, на голове, как шлем, голова ягуара. Рядом несколько знатных воинов-тласкаланцев, с копьями и луками, на головах боевые украшения из орлиных перьев. Кортец стер кровь с лица, сменил повязку на голове. Марина в длинном белом платье.

Кортец. Переводи, Марина. Мы посланы Христом, чтоб землю эту просветить и власть установить могущественного короля. А ты и твой народ не признает ни короля, ни Божьей власти! Вы истины не видите во мраке...
Марина (сделав знак повременить, переводит). Меня послал пернатый змей Кетцалькоатль. Он обещал вернуться, чтоб землею этой править. Мы сыновья его, такие же мы белые, как  был он. Он сам за морем правит  миром. И вы, коль не хотите гнев его навлечь, должны  и сыновьям Кетцалькоатля покориться.
Касик. С богами биться мы не станем. Но чем докажете вы нам, что дети вы Кетцалькоатля?
Марина (переводит). Где доказательство того, что ваша воля - воля бога?
Кортец. А разве Монтесума не признал нас, прислав богатые дары и эту женщину для наших развлечений?
Марина (переводит). Мы белы, как был белым бог, послушен нам как гром огонь, на спинах носят нас чудовища, нас Монтесума испугался, и  наконец, мы море переплыли бесконечное заката...
Касик. Все так. Но вас убить не так уж сложно.
Марина (переводит). Но не бессмертны вы.
Кортец. Бессмертны наши души.
Марина (переводит). Пославший нас способен мертвых к жизни возвращать и сам он, умирая воскресает.
Касик (в раздумье, опираясь на палицу). Но покориться вам - нарушить волю Монтесумы...
Марина (переводит). Страшимся не исполнить волю Монтесумы.
Кортец. Скажи ему, что с нами Бог. А с Монтесумой - крашеные куклы.
Марина (смеется). Так Монтесума хочет вызвать гнев Кетцалькоатля? Пока не поздно, покорись и приведи народ в повиновенье. Тогда вы вместе покараете ацтеков, на алтари их принесете жертвой. Приходит время им платить за все. За их союз, сплоченный  воедино только  кровью. На что вам милость их богов? Их стройки бесконечные, каналы? Вы не рабы. Кетцалькоатль поставит вас над Теночтитланом.Получите вы все: дома ацтеков, жен, детей, рабов. Служа богам, вы станете как боги.
Касик. Как они? (кивает головой в сторону Кортеца.)
Кортец. О чем он говорит, Марина? (тревожно озираясь). Убеди его, пообещай ему, что станем вместе управлять всем покоренным краем.
Марина.(касику). Мой повелитель дружбу предлагает. Посланцы бога обещают: жизнь  станет лучше, чем была. И для того они сюда приплыли. Вы станете свободны, смоете позор, которым вас ацтеки с ног до головы покрыли!
    Оборачивается к Кортецу.
Отдай скорее меч.
Кортец. Что?
Марина. Шпагу быстро  отдавай.
Кортец.(тревожно).Зачем?
Марина. Действуй же, не спорь.
   Кортец нехотя снимает с пояса и отдает шпагу. Марина берет ее и, склонившись, отдает касику.
Марина. Нет смелости противиться богам. Лишь глупость вставшего пред бурей. Вот меч священный. Им покорены по воле Бога всех богов, бессмертного Христа, которому и  повинуются пришельцы, народы сотен стран. Мой повелитель отдает его тебе. В знак  вечной дружбы, как приглашенье в ход пустить его, и все взыскать с народа Монтесумы. За  униженья дочерей и жен, за алтари, за человеческие жертвы. Уж сколько  лет свободный  ваш народ, как маленький ребенок, обо всем ацтеков просит разрешенье. С кем воевать, что сеять, жать, чему и как учить детей вам. Теперь вам дружбу и свободу народ свободный предлагает. Вам решать, принять заморский дар иль оставаться в рабстве Монтесумы!
Касик.(берет в руки шпагу). Вот это дар так дар (Марине). Как щедр и  благороден твой хозяин.
   
Несколько раз взмахивает шпагой. Снимает с пояса усаженный осколками обсидиана индейский меч-палицу, с шеи - большую золотую пластину с пернатым змеем Кетцалькоатлем. Отдает Марине.      
Вот. Подари ему. Залогом нового свободного союза. Еще скажи, свой подниму народ  и мы пойдем на Монтесуму!   


                СЦЕНА 4

    Кортец и Марина. Сумерки. В долине, среди озера, осаждаемый испанцами и их созниками Теночтитлан - столица некогда могущественной  союзной империи. Широкие улицы, каналы, пирамиды с храмами и идолами. Над городом зарево пожаров и черный дым, сквозь который видны сады и дворцы Чапультепека - сердца города и союза.

Кортец. Смотри, Марина, вот горит Теночтитлан и рушатся во прах бесовские кумирни. Их победили мы с тобой, но не своей, а Божьей силой...
Марина. Наверно так. Не сможет смертный сокрушить богов Анаука. Ваш Ьог сильнее. Но почему монахи учат, что  добрей? И если так, скажи мне, почему так много крови льют твои солдаты, зачем насилуют и грабят?
Кортец. А ты попробуй мне святых найди, чтоб делать грязную работу.
Марина. Говорите вроде просто вы, а вот понять вас очень сложно. 
Кортец (хрипло, с трудом). Скажи, Марина, ты боишься смерти?
Марина (С сильным акцентом, но очень правильно и четко строя фразы. При ответе заметно медлит, видимо стараясь говорить совершенно правильно по-испански). Кто смерти не боится?
Кортец. Боитесь вы не так,  как мы.
Марина. Так, но жизнь для нас другое.
Кортец. Ведь вы не верите в бессмертие души?
Марина. Вы верите, а так боитесь смерти. Еще вы чтите девственность и мать, а девочек насилуете вместе с матерями, еще вы учите любить врагов, а сами убиваете без всякой цели... И много есть еще того, чего мне не понять, ведь я дикарка... Ты много мне рассказывал о вашем боге. Я чувствую, как он велик: на жертвенный алтарь он сам пошел, чтоб ваши взять с собой грехи... Когда вы так живете, их, наверно очень много. Но это я могу понять: ведь умирает каждый год  и наш великий бог Тескатлипока. Вы бога в жертву приносили только раз. Но жертв он требует, и даже больше, чем у нас.
Кортец. Что ты несешь! Вот это бред! Наш Бог убийцам покровитель! Бывает зло, но во Христа: чтоб тело не погибло, руку отсекаем.
Я слабый богослов.  Есть вещи, что понять действительно непросто. Они вне твоего ума, как троица, как смерть и воскресение Христа, как царство Божие...
Марина. Я поняла тебя: у вас написано одно, а прочитать необходимо про другое. Для нас так сложно вас понять! Вы честны - нам же кажется, что лживы. Вы говорите нам одно, другое в мыслях, делаете - третье. Такими были вы всегда, иль стали, изучая ваши книги?
Кортец (неуверенно). Ты тоже странно говоришь. Не знаю, кажется всегда. Хотя нет, было время, были мы другими. Когда-то книг святых не знали мы, как вы, богам молились разным, и жили в мерзости, в язычестве, во тьме. Христос нас спас.
Марина. Мне жрец рассказывал, что Бог был до его рожденья.
Кортец. Ну был. К чему ты клонишь?
Марина. Насколько должен быть хитер народ, которому по силам было обмануть и вас, испанцев!  Мне кажется, что золото - ваш настоящий бог.
Кортец. Да, золото я уважаю. Но не молюсь ему. Оно лишь средство жить. Я должен действовать, я должен побеждать. Я тот игрок, который славе знает цену. И нужно будет - славе все отдам.
Марина (печально) И меня?
Кортец. (словно не слыша). Пусть рушится Теночтитлан. Мы новый город здесь, еще прекраснее построим. Я был студентом, и учился у попов, я женщин покорял и дрался на дуэлях. Но эти дни из моих  детских снов: я сокрушитель и создатель государств, народов, городов, империй. Здесь я живу великой жизнью. И  это уж не зачеркнешь, не вымараешь из истории скрижалей.
Марина. Да, совершенное теперь навеки с нами. И даже если дьявол здесь горит, не знаю я,  какому богу служим. Тому, что о любви нам говорит, или тому, который истребляет  всех, кто не понравился ему.

                СЦЕНА 5

     Небольшая полутемная комнатка. Окошко с решетчатым преплетом. За столиком с флакончиками духов и румянами еще красивая молодая индеанка в испанском вульгарно пышном наряде.

Марина. (отбросив рукоделье). Я видела его.  Пройдя страну от океана к океану, чтоб кораблям найти проход,  собрался в новый он поход, на север, в Калифорнию, и воинов искал. А обо мне он позабыл. Что толку, что крестилась я, что все обряды выполняю, посещаю церковь. Я больше Господа его люблю...
Служанка индеанка в пестрой юбке. Сеньора. Кабальеро Эстебано передать велел, чтобы к семи часам готов был ужин, ну и вы прилично к ужину оделись.
Марина. Мой повелитель. Мой хозяин-муж. Так для чего упали алтари Анауака? Неужто для того, чтобы  ничтожество, пусть даже чужеземной крови, учило нас  как одеваться, говорить, как жить... обрушилась империя ацтеков? Мы ненавидели и их, и алтари, которые сбирали кровью жертвы... Теперь чужие учат нас жрецы, и дети наши матерей стыдятся. Какое вдруг затмение нашло, как  можно было верить, что чужой, и непонятный нам народ устроит жизнь для нас, не для себя лишь? Теперь стыдимся мы себя, и языка, и наших предков...
   Что  Монтесуме Кортец предложил, что обещал, чем подкупил? Ста лет не протекло, разрушился союз, точнее, Монтесума сам его разрушил. Что получил он, кроме вечного презренья? Уж лучше смерть, но смерть в бою, а не удавленном в постели. Монтесума и Кортец. Нет, не права я: Кортец был на голову выше. Он  никогда не прятался за спины. Он  силой побеждал...
Служанка (подходит, вслушиваясь в слова). Ты даже чужеземного дурачишь бога.
Марина (вздрагивает, оборачивается). Зачем мне оправдания искать? И у кого просить прощенья? Грешна лишь мира злоба. И злобы той плоды добром не прорастают в самых плодородных землях. А злобы нет, и не было во мне. Только лишь зола обид, моя любовь, уже не нужная  Кортецу...  Все  оставляю, словно хлам...
Служанка. Ну так и есть. Как я не поняла! Поруганные боги разума ее лишили. Ну что ж, награда ей дана сполна, за все. Чем в жизни славу заслужила. Мы не собаки, лижущие обувь, как она. Мы будем мстить, мы будем беспощадны, мы жертвы вновь дадим своим богам, и вновь они в величии воскреснут . И пораженья нет, пока не кончится война. Пока дымятся угли и в полях белеют неоплаканные кости. И мы еще своих богов не позабыли. Мы  победим, когда в свой мир не пустим чужеземцев.
Марина. Нет, ненависть рождает  лишь себя.
Служанка. Да ты богатство кое-чем другим стяжала.
Марина. Богатства все мои ценны лишь для тебя. Кто ищет их, тот мир свой потеряет. Я выполнила все. Я принесла  любовь. И нет моей вины в крушенье дьявольского государства. Да, ты права. Не просто устоять душой, такие видя разрушенья, и смерть, и муки, и позор... Попробуй-ка не отрекись от  слабого, смешного  Бога! Он всех на смерть зовет, и на позор, а  обещает рассчитаться после. Я подняла, как щит, любовь. Я на земле нашла земного бога. И вот мой щит разбит: словно вещь, меня отдали господину рангом ниже.
   Ужасен был конец... Но вот душа моя в страданиях  достигла мира. Я сокрушалась о себе, и Бога укоряла в данной жизни... Так что же, женщина, любовь моя, уж не любовь, дарованная свыше? Я в ней черпала и бесстрашие, и силу. У каждого из нас свой звездный час. Мой час пришел - и я спасла Кортеца. Я выполнила все. И все отдав, мир обрела и радость новой жизни. Я по-другому поняла Христа. Его я больше не боюсь, и знаю, что не дьяволу молилась. И если выбор был его Кортец, то мне ль о том роптать, что раньше не спросил меня он?
Служанка.  И ложь во благо рядится, как в белый балахон.
Марина. Ну хорошо, пусть так. Обычьям нашим разве вопреки боролась я с ужасной властью Монтесумы? Я майя, родом из жрецов, ацтеки сделали меня продажной девкой! И я служила их врагам.
Служанка. Служили многие. Но только ты убила нашу душу.
Марина. Так значит видишь ты сама, что не корысти я служила? Что только тот, кто с силой высшей шел, мог совершить все то, что будто бы я совершила?
Служанка. Ты демонов нам привела и этим демонам служила.
Марина. Ты христианка стало быть, как я? А что же ты божков поверженных  жалеешь?
Служанка. Христианка? Почему?
Марина. Когда есть демоны, так есть и Бог. Ты что же думаешь, им был здесь Монтесума? 
Служанка. А правду говорят, что спорить без толку с тобою. Ты говоришь, и все уже не так. Ты научилась этому у них. Они же учатся у Бога. Такого же, как и они, коварного и злого. Как и они, он говорит одно, а делает совсем другое. Он учит всех любви и сам же ненавистью все наполняет души.
Марина. Нет, он нас учил любви, а дьявол в нас, и это он нас злому учит.
Служанка. Все по-другому, наискось выходит. Запутать можешь ты, но всех не проведешь. Еще немного, и испанцы здесь по-другому запоют. Мы им тогда припомним все: сожженные деревни, кровью залитые нивы, поруганных богов, собакам брошенных детей... Им пожалеть придется, что сюда приплыли!
   
  Выхватывает жреческий обсидиановый нож и бьет Марину в шею. Марина, обливаясь кровью падает. Служанка бросается из комнаты. Входит дон Эстебан. Сложная помесь колониального кабальеро с местечковым негоциантом. Лысоват, немолод и с животиком.

Дон Эстебан. Марина, сколько можно ждать. На стол еще и не накрыто. Опять  сидишь, читаешь все. Бездельница индейская и потаскуха! .
  Замечает лежащую в крови Марину. Отскакивает, пугаясь. Кричит.
Дон Эстебан. Эй, кто-нибудь, эй, все! Ну кто-нибудь же есть, на помощь!
Нет никого. Куда они ушли? Ах да, я сам отдал всех слуг на хлопок. Но что же делать? Кажется, жива.( Брезгливо расстегивает платье) Вроде еще дышит. Вот беда! (думает). А почему беда? В мешок, и на пустырь за город. Кто за нее с меня здесь взыщет? А я другую, попокладистей найду, и не с такой историей длиннющей. Моложе вдвое на продажу  здесь креолки есть, дикарочки - так даже втрое. 
   





                СЦЕНА 6

    Нищие у богатого дома в Мехико. Грязные, оборванные индейцы и индеанки. Испитые, обезображенные оспой лица. Ссорятся.

Индеец в драном пончо. Уйди отсюда, женщина, уйди.
Индеанка (с лицом алкоголички,  грязная, босая). Сам уйди. О свадьбе этой я еще вчера узнала и с ночи место заняла.
Индеец. Ах вот так! Ну погоди же!  Кто девочек сеньорам поставлял платя родителям по полупесо? А в городе цена им - песо с лишним?
Женщина (яростно, но с испугом). А вот ты лжешь, ты лжец. Платила я два песо за товар, но возвращала, если был уже подпорчен.
Индеец. Два песо? Ха! Поскольку же их продавала?
Индеанка. Все ты врешь, и ты язычник. Я видела, как пропивал ты крест.
Индеец. Я? Мой крест? Ну это уже слишком.
   
    Бьет  сводницу. Индеанка кричит и пытается убежать. Индеец ее догоняет, валит на землю, рвет платье и начинает избивать. Сидевшая в тени пожилая, когда-то видимо очень красивая женщна в белом грязном хлопковом платье и с огромным багровым шрамом на шее пытается ему помешать.

Индеец (отпихивая ее). Уйди, ты кто такая? Не лезь под руку, если индеанка. Не лезь. Ах вот как, получай и ты!

  Неожиданно поднимается с земли и наотмашь бьет женщину в белом платье в висок. Она падает навзничь, при падении ударяясь головой об угол дома. Из дома выходит одетый в пеструю нелепую ливрею слуга. Это сильно постаревший касик тласкаланцев.    

Касик.Все собрались? Не все? А остальные, что ж, у церкви? Ну ладно, ждите. Только тихо здесь. Не вздумайте чем непристойным заниматься. Жених сеньоры Розы - знатный дворянин. Он жил в Испании, в самом Мадриде. Он к нашим нравам не привык и многие ему в диковинку порядки. Он думает, что люди здесь живут, а тут скоты - на улицах одни собаки и индейцы. Смотрите у меня! Отец ведь жениха был капитаном у Кортеца. Чуть что - он знает с вами как себя вести. Повесит - ну а после разберется.
    Замечает лежащую женщину.
А это еще что? Пьяна с утра? Когда ж она успела? Молодых ведь еще нету... (подходит ближе ,замечает кровь). Э, да кажется что здесь убийство!
Индеец. Упала спьяну, и о камень головой.
Касик. Сама упала? Вот то-то я гляжу, лицо все в кровь разбито. Ладно, мне-то что с того? Прикрой ей голову. Да не подолом, вот дурак, тряпьем. Ноги подогни, и опусти ей платье. Вот позор для всех. Невеста едет с женихом, а тут такое...
 
   Индееец возится с женщиной, пытясь согнуть ей ноги и прикрыть голову. Женщина громко стонет.
 Да она еще жива. Теперь что делать? Подойдут, а вдруг она завоет? На вот, тряпкой этой голову ей завяжи, чтоб кровью нам ступени не измазать. Давай ее сюда, тащи в чулан.(отпирает маленькую дверцу рядом с входом). Тут, осторожно, всякий хлам. Кладите здесь. А дверь запру.  (запирает) Хоть хлам, а пропадет что, голову мне снимут.

                СЦЕНА 7

  Комната доньи Розиты. Она как две капли воды похожа на ту, в которой когда-то была Марина. Можно даже подумать, что это та же комната. Донья Розита, красивая девушка лет 16-17 в белом платье и венке из флердоранжа. Служанка поправляет ей прическу. Словно привидение появляется Марина. Она медленно входит держась рукой за стенку. На голове набухшая от крови повязка

Розита (испуганно). Кто здесь? И зачем? (видит Марину) Индеанка? Пьяница? Больная? Воровка! Прочь. Не приближайся! Слуги!
Марина. Постой. А ведь и ты креолка! Мы с матерью твоей одной тобой так нелюбимой крови. Я - Марина.
Розита. Кто? (отшатывается) Скажи еще раз, кто.
Марина. Я - Марина, по-ацтекски Малиналь.
Розита. Да, мать моя, как ты жила с испанцем.
Марина. Пусть так, но это все слова. Я жизнь свою жила делами. И, оглянись назад, жила бы снова так. Кортец, конечно, был не бог, но словно бога я его любила. Но и тогда, когда он подарил меня другому, я его любить не перестала.
Розита. Почему? Он оскорбил тебя и предал!
Марина. Но было нужно так ему... Он жил не для себя. Как раньше жили все вожди. Как  жили наши боги... И он не мог предать меня, ведь я и так ему принадлежала.  Как телом, так и тем что в нем живет, что называется душою. А ведь ее  другому передать нельзя. Да. Я жила с другими.  Но духом - только с ним была. Как телом - в дни гибели Теночтитлана...
Розита. Жила, как моя мать из рода знатного вождей ацтеков.  Но мать моя Теночтитлан на разрушала.
 Марина.И я его не разрушала. Он рухнул сам. И страшны были разрушенья. Но рухнуло и царство сатаны.Убийства,тлен,огонь... смердящие империи обломки... Ацтеки гордые  с протянутой рукой стоят у храмовых дверей...  Но в храмах больше здесь не служат злу. И души сатана не собирает! Нет больше бесконечной вереницы  жертв. Их тел никто не поедает...
Ты думаешь, что новый Бог жесток? Да разве же Христос кровавые по миру ищет жертвы? Служить ведь можно сатане, а говорить, что служишь Богу!
   Смотри же на меня, еще смотри! Ты думаешь, что я могу в небытие своею волей отправлять народы? (Умолкает, проводит рукой по лбу) Вот только вспомнить бы, зачем я здесь. Мне кажется, пятнадцать лет назад меня  здесь убивали...
  Розита вздрагивает.
Розита. Ну уж точно нет. И этот дом всего пять лет назад построен. Так все же мне скажи, зачем и как ты здесь? И если ты действительно Марина, то зачем пришла на свадьбу? 
Марина.Да, действительно, зачем? (думает). Я  в темноте очнулась. Пить хочется, и очень голова болит. Ах да, я слышала, сеньор Диас сюда приехал.
Розита. Мы только что венчались с ним.
Марина. Да он тебя ведь втрое старше.
Розита. Да нет же, мне на что старик?  За сына вышла замуж. Они приехали с отцом сюда  с каким-то очень важным делом. Я слышала, увидят вице-короля.
Марина. Кортеца?
Розита. (удивленно). Нет, я думаю давно он умер.
Марина. Не так он стар. Он смерти просто так не сдастся...
 
   Кричат: Розита, долго ли ты там? Мы заждались тебя, и муж твой молодой уже заждался!

Розита. Вот. Уже зовут (смотрит на Марину). Послушай, раз пришла, идем со мною. Но кровь с лица сотри (Марина пытается стереть кровь, задевает повязку,снова  идет кровь, стонет, прислоняясь к стенке )
Розита (испуганно). Боже, кровь. И ее так много... Нет, ложись вот здесь. Дай пледом я тебя укрою.
Марина. (с трудом). Сегодня нет. Сегодня я пойду с тобою. Закрой мне голову. Хоть чем. Да вот, платком. (Служанка пытается повязать платок)
Нет плохо. Туже, туже. Вот так. И собери с лица мне кровь.

     Голос: Розита Да что ты, сколько можно ждать. Ты что, поспать решила перед первой ночью?
Вновь зовут. Иди скорее. Я выйду следом.

                СЦЕНА 8

   Парадная богатого колониального испанского дома. Гости -  испанцы кто в чем придется, некоторые одеты очень богато;  богатые креолы-плантаторы в еще более дорогих и потому достаточно нелепых  нарядах, их жены и дочери. Испанок мало, в основном креолки, есть даже мулатки. Сильно постаревший, как бы поблекший дон Диас, на его шее - тяжелая золотая цепь. Рядом с ним его сын, высокий красивый испанский гранд. Отец невесты, дон Ривардо. На дворянина не очень похож, хотя, видимо, пытается походить. С заметным брюшком и упорно лезущей ему между ног шпагой.

Диас. А это кто с Розитой вышел? Мать? Кормилица? Служанка?
Ривардо. Сохрани Господь! Не знаю. И что на голове? Быть может, это мавританка?
Касик (не узнавая). Сеньора, кто ты? (Марина спускается по лестнице, становится видно ее индейское платье) Постой, узнал... Вот беда, она нашла дорогу из чулана.
Марина (слабым голосом, но четко) Нет, не узнал. А я тебя узнала! Посмотри, ты знаешь кто я? (Касик всматривается. Диас подходит ближе). Я - Марина.
   Шепот среди собравшихся.
Ривардо (неуверенно). Вот ведь врет! Марина умерла. Ее язычники убили...
Голоса (мужские и женские). Да нет, покончила с собой. Змеиным ядом отравилась. Постриглась в монастырь... В приюте на цепи, в уме давно уж повредилась.
Диас. Она сказала правду. Я ее узнал.
Касик. И я. Марина - женщина Кортеца.
    Марина прислоняется к стене. Все от нее отходят, словно от призрака. Диас наоборот подходит ближе. Снимает золотую цепь с шеи и надевает ее на Марину.
Диас. Вот возьми. Я был в долгу и до сих пор не рассчитался.
Марина. А ты тот молодой солдат, который с командором дрался на дуэли? За честь мою! Была ведь, значит, честь, которую испанцы ставили над жизнью...
А где теперь Кортец? Он счастлив наконец?
Диас. Не знаю. Уже год как умер.
Марина. Умер? Как, скажи? (хватает Диаса за руку) Ты был с ним? Что он говорил пред смертью?
Диас. Он очень трудно умирал. Измучил всех, всех поносил, ругал, и даже с Бога спрашивать пытался...
Марина. Он так несчастен был?
Диас (пожимает плечами). Он больше почестей желал, от короля и уважения и власти. А власть вся утекла, ее отдали ловким и удобным. Покладистым. А Кортец...
Марина. Наш Кортец.
Диас. Наш командор. Он не сумел лакеем стать в переднях власти. Ты знаешь, здесь он долго воевал...  Но царства все уже завоевали. Он стал ругаться, ссориться, кипеть. И с вице-королем он не поладил: назвал  и выскочкой, и трусом, и вором. Когда б не чин, Кортец в  Испанию уже бы  не вернулся. Однако не прижился он и там. Кто ж даст приют губителям империй?
   Он в войско новое вступил. В Алжир отплыл, чтоб победить султана. Да славы  не нашел. И вот тогда он  заболел.
Марина. И у него был Бог, но Бог земной.. Небесный был  пустой забавой.  Я жизнь и душу отдала ему. Как отдаете Богу своему, как вы, и жадному и злому!  Возьми же золото свое. Я на него молиться не умею.
    Со мной, как золотая цепь, мой звездный час: ты помнишь этот час, ведь это я  спасла Кортеца! И жизнь тогда я прожила. Тогда уже похоронили вы Марину!
   
    Марина пытается снять с шеи золотую цепь. Она цепляется за повязку на голове. Марина дергает, повязка слетает с головы, струей течет кровь. Марина падает навзничь. Касик наклоняется к ней, пытаясь снять цепь.

Диас. Не трогай, пусть. Я только попытался заплатить за все. И если  видит  командор,  уверен, это одобряет.    

                30 августа, Москва.
























    СИЛА  - ЗНАЧИТ БОГ, И БОГ - ЭТО СИЛА. О СИЛЕ. Иоанна - благодать Божия (евр.);  Марина - морская (лат.); Ирина - мир (греч.)


…У каждого есть звездный час: мой час настал – снята осада Орлеана…
…Мой звездный час пришел – и я спасла Кортеца…
…У каждого из нас свой звездный час, вот мой пришел: от власти цезарей я отрекаюсь…

                ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ
                ИРИНА
                ЧТО ЗНАЧИТ "мир"

                СЦЕНА 1
Москва. Кремль. Лето  7106 от сотворения мира (1598 г. от Р.Х.). Спальное крыльцо у царицыных покоев. У дверей три стрельца в коричневых кафтанах, на поясе сабли, один держит в руках бердыш. Бояре князь Василий Шуйский и его брат Дмитрий, в шубах голландского бархата с собольей опушкой, подбитых бобром. Лужи, грязь, пахнет лошадьми, навозом, сеном. Василий Шуйский очищает  сапог от налипвшей грязи.
   
Василий (трет сапог о ступени) В Кремле почище все же...
Дмитрий. По граду стольнему - так только верхом. Вот эко развезло. Хорош январь... Студеный вышел месяц! Что только летом будет... Все ж не к добру, и царь вот помер...

           Василий Шуйский смеется.

Дмитрий. Ты это что?
Василий. (утирая слезы рукавом) Борис кареты накупил на аглицкий манер... хорош он будет в наших-то болотах! Реформатор!
Дмитрий. (плюется) Тьфу! Деды ездили санями и жили долго, нашим не в пример!
Василий. (с неподдельным изумлением глядя на брата) Ты думаешь, кареты сокращают жизни?!
Дмитрий. (смутясь) Ну не кареты, жизнь не естеством.
Василий. (с издевкой) Ага, особливо все ванны да те кто часто волосы стрижет...
Дмитрий. (сердито) Да ладно надсмехаться. Знаешь сам: и ванны, и духи, кафтаны, брадобритье, и прочая латинская зараза... Чумы не легче...!
Василий. Что тут спорить! Однако давеча заметил, на охоте, что  фузея твоя - не православных рук работа!
Дмитрий. Зато стреляет метко.. .
Василий. Почти как ты...
Дмитрий. Ну, если надо - попаду. Побольше б было ружей!
Василий. И к ним стрельцов.
Дмитрий. Чтоб не промазали на крайний случай...
   
Подходит, перепрыгивая через лужи и навоз, Федор Никитич Романов. Одет полегче и попроще. Богатый, не в стрельца, красного сукна кафтан, боярскую шапку тоже держит в руке.

Василий. (кивнув головой) Никитич, здравым будь, да ты никак к царице? К вдовице безутешной, поутру?!
Федор Романов (тоже поклонившись) И вам, князья, здоровья. А вы тут, видно, на часах?
Василий. (снимает меховую боярскую шапку, отирает полой кафтана вспотевший лоб) Волнуется народ. Того гляди, и смута зародится...
Федор Романов. С чего ей быть? В Московском царстве все дела исправны...
Василий. Быть может в царстве, да, но нет порядка в царском доме.
Федор Романов. А что тут долго рассуждать, Ирина пусть приемлет царство.
Василий. А с ней и братец прыткий! И будем мы с тобой, как и допрежь, сидеть под худородным.
Федор Романов. Царь Грозный нам Ирину завещал беречь как бережет зеницу око!
Дмитрий. Когда б и так,  да не для шапки ж Мономаха!
Федор Романов. Он сыновей оставил на Ирину.
Василий. И Бориса...
Федор Романов. Ты о чем?
Василий. А все о том: уж если баба будет управлять, то стоит знать, кто бабой править будет. Когда б еще Борис... И то не ровня нам. Ты вспомни, как за Федора он правил. А теперь и вовсе за холопов станет нас держать.
Федор Романов. Ну если не Ирина, кто? Ты что же, знаешь? Уж ты не сам ли руки протянул к венцу?
Василий (;;;;;;;;;). Ну нет уж, брат тому свидетель, чур меня. Да разве с вами миром сладишь? Кто в лес, кто по дрова, и всяк все о себе. Куда  мне, если царь Иван не выбил до конца удельные замашки... А нам сегодня надо вместе, так (поднимает сжатый кулак)
Федор Романов. Не понял, как?
Василий. Вместе, заедино.
Федор Романов. С кем? С вами, что ли? С Годуновыми? С Нагими? И все зачем?
Дмитрий. (брату) Да он ведь нас дурачит !
Василий. Царства ради.
Федор Романов. Тогда я за Ирину, распусти кулак. Чем не мила тебе? Хоть страха нам, большим боярам, не внушает, с державой справится она, поможет брат и уваженье к ней в простом народе...
Василий. (надевает шапку, поворачиваясь к двери) Заладил тоже, уваженье. Скажи еще: любовь. Так на Руси с  деревнею не сладишь! Какая из нее царица? Я слышал, Ольгу вспомнили. Мол, случай уже был, при пращурах де правила вдовица... А может Глинскую помянем? Иль еще кого?
Дмитрий. Да те хоть бабы-то без порчи, хоть вдовицы!
Федор Романов (поправляет, внимательно глядя на Шуйских). Княгини, государыни  Руси? Царицы как Ирина Годунова?
Василий. (переглядываясь с братом) Вот-вот, наследница  дедов и прадедов престола, достойной кротостью и мономахова венца!
Федор Романов. А все же язва ты, не ставь в обиду слово.  Не  худородным нам тягаться местом! Одна удача, что родня царю, а то б, как вам - сидеть в передней...
Василий. Так ты, Никитич, породнился с Годуновым? И чаю, кровью?
Федор Романов.  Ну, уж как скажешь... Всем известно, если говорит что князь Василий, кремень, того не изменить. Да память только зла, подводит, окаянка: наутро ужин помнится да речи позабыты...
Василий. Однако ты речист. Пойдешь, гляжу, далече. С новою царицей. Удачи, стольник (шутливо кланяется). А блюда чтоб лизать сподручней - бороду побрей, как немчин. То-то Борьке радость будет!
Федор Романов. Ты что-то вовсе осмелел, как царство колебаться стало. А ну как до ушей его дойдет?
Василий. Ты, что ли, донесешь?
Федор Романов. А хоть и я.
Василий. Ишь, ровно шерсть поднял! Ивана, что ли, вспомнил?
Федор Романов. И к месту вспомнил. Беречь Ирину нам велел как царства русского небесную опору.
Дмитрий.  Когда бы все его опоры нам упомнить, как и жен! А также всех, кого он спьяну поручал заботам нашим... Уж лучше службы поискать иной!
Федор Романов. Вот и ищи. Литве или  султану!
Василий. Иль новому Ивану...
   
   На крыльцо выходит дьяк с заложенным за ухо пером. Романову:

Дьяк. Боярин, ждут!
Федор Романов.(Шу;;;;м) Князья, что воду решетом носить? Когда бы дело мы судили, когда б средь нас избрали бы кого. А так (машет рукой)... Как на базаре, только ругань будет. (Поднимается по крыльцу. Шуйские вначале тронувшись следом, нерешительно останавливаются. К ним подходят еще два боярина).
Василий. (Дмитрию) Смотри каков! Нас обошел! Того гляди - и сам в правители пролезет. А что? Хоть с боку бабьего, а все родня царю.
Дмитрий. Седьмой на киселе, да не царю -царице...
Василий. (с усмешкой) Царице при царе! Оборачивается к подошедшим боярам. У нас теперь что, на крыльце собранье  думы?
Первый боярин. Борис куда-то запропал
Второй боярин. В народе слухи распустились. Кто говорит, что царь, мол де, живой. А юродивый с паперти кричал (сам слышал): отравили...
Василий. (с тревогой) Кто?
Второй боярин. Не поймешь. Вопит истошно: отравили!
Первый боярин. Пора кончать, колеблется престол, пока мы тут навоз ногами месим
 
     Со стороны рва доносятся крики, шум. Раз, другой раздается выстрел. Потом откуда-то издалека начинает звучать набат.

Дмитрий. (тревожно озираясь) Татары, что ли? Или кто еще?
Бояре. (наперебой, испуганно) Да сколько ж можно ждать? Что думает царица!
Василий. (между прочим, в бороду) Ого, да это не  любовь, а  страх. С ним, верно,  будет править хоть Ирина

                СЦЕНА 2

Царицыны покои. Светлая палата. Не то приемная, не то зал для заседаний, по стенам - лавки с резными спинками. Входит Федор Никитич Романов, впереди - комнатная боярышня Маланья "мамушка" Ирины - женщина лет шестидесяти, одетая довольно просто, на голове повязанный по-бабьи светлый платок, укрытый сверху еще и черным, траурным. Из внутренних, спальных палат, появляется Ирина. Еще не старая женщина, статная, высокая, держится прямо. В черном. На голове, поверх  золотого шиться с жемчугом убора, черный, по-монашески повязанный платок. Горят свечи, лампадка перед кивотом.

Ирина. (чуть заметно улыбнувшись) Ну что, Никитич, с чем пришел?
Федор Романов. Все с тем же, матушка-царица.  Когда ж решишься? Ждать невмоготу... Спаси, помилуй наше царство.
Ирина. (помедлив) Я дам ответ. Но боюсь, не тот, которого ты ждешь услышать....
Федор Романов. Нешто я? Народ весь просит, всей Москвою и землями приделов...
Ирина. Хоть народ... Да я ведь говорю  с тобою...
Федор Романов. Да кто же, как не ты, супруга, друг, опора блаженного царя, должна и восприять державу?  Да и подедине такое есть: ведь Ольга управлялась с государством...
Ирина. Елену вспомни, и тому не так давно - царила в малолетстве государя...
Федор Романов. (обрадованно) Вот-вот. Известно всем что есть такой порядок. На случай, вот хотя б такой. Очнись, Иринушка, полно скорбеть, печалиться по муже: уже в церквах молебен в здравие царицы служат...
Ирина (резко) Кто велел?!
Федор Романов. (смутясь) Ну мы... вот патриарх велел... так, скудным нашим пораскинули умишком... Тебя на царстве видеть все хотят.
Ирина (несколько мгновений всматриваясь в лицо Романова)  Уж так ли все, Никитич?
Федор Романов. (в волнении берет царицу за руку) Нельзя так долго колебаться. Вот давеча, Василий Шуйский, князь, прилюдно на тебя,  твоих родителей ругался и худородством поносил...
Ирина. Вот то-то. Вот, опять. Наветы, клеветы, доносы. И это предлагаешь мне в обертке позлащенной высшей власти?
Федор Романов. Клеветы мы сами пресечем. Нам только знак подай, Иринушка! Кто, кто тебя склоняет отказаться от венца, кто сеет пагубные для души сомненья? Не брат ли твой, скажи? Нет, только намекни. Мы знаем, кровь ты не прольешь, но только бровь нахмурь, и быть ему в монастыре, в постриге...
Ирина (в сторону, про себя) Что делать мне, ответствуй, Грозный царь! Что ж ты молчишь?! Ушел, как тать, кому ж за все ответить? Что ж ты молчишь? Хоть знак подай! Неужто хочешь, чтобы я, как ты, страшилась неземного воздаянья? Я часто о твоей душе молюсь. А кто здесь, на земле, мою отмолит душу?!
Федор Романов.(тщетно пытаясь разобрать о чем говорит Ирина) Мы знаем, ноша нелегка, но с царством ты управишься, и мы тебе поможем. А если нет - казни, иль нет, опалу наложи, и тот, кто на себя твою навлек опалу, уж сам пусть казнь найдет себе. Романов заглядывает в лицо Ирине. И Ольга, и Елена, вспомни, ведь царили в малолетство государя...
Ирина. Вот то-то, в малолетство...
Федор Романов. Уж как о том, Иринушка, скорбим! Не дал тебе господь династии продолжить... Да что с того, любого можешь ты призвать и приготовить к управленью государством!  Возьми любого, да хотя б вот сына, Мишу. Да что с того, что мал еще: он возрастет, обучится всему...
Ирина. Наверно, если склонности имеет по природе...
   
Входит Маланья.

Маланья. Царица, там к тебе Борис.
Ирина. Пускай войдет.
Федор Романов. Тогда я ухожу, прости меня, царица. Так ждем и веруем, ты  не оставишь нас сиротами, скорбящими у гроба самодержцев.
Ирина. Хорошо. Уйди (жестом останавливает Романова, направляющегося к двери) Нет, не сюда (Маланье). Маланья, через покои скрытно проводи, пусть не встречается с Борисом...

    Романов в сопровождении Маланьи уходит в боковую дверь. У  противоположной стены вдруг возникают две нясные фигуры. Одна - пониже ростом, в царском облачении, на голове что-то вроде венца - то ли царского, то ли тернового. Повыше ростом похож на Бориса. Между фигурами на возвышении гроб. Слышен далекий мерный колокольный звон. "Бом" - длинная пауза - "бом" - пауза - "бом"... 

Царь Федор. (берет что-то из гроба) Се: осязай,Борис. Все суета сует. И все как сон. Миг - и пройдет. И растворится, словно небыль. Нет ничего: страстей, желаний, славы. Се: осязай, Борис святые мощи: нетленное в мирском и тленном:  не куплено и не дано земною властью. То благодать сошедшая с небес, и прах бесценный дышит благодатью... Се: осязай своею плотью и помни: все мирское - прах и до того, как станет прахом... Получишь все и царствовать ты будешь. Все получив, все потеряешь... Все прах.

    Входит Борис Годунов. Высок ростом,  немного горбится. Подстриженная черная борода с проседью, на ногах красного сафьяна сапоги,  дорогой с золотым шитьем кафтан, нос чуть с горбинкой, щеки скорее впалые, чем надутые. Голос уверенный, "бархатный" с модуляциями, словно у артиста. Идет легко, быстро, но без поспешности.

Борис. Ну вот и я, сестрица. Ты прости, не мог зайти вчера...
Ирина. Все дела по управленью государством?
Борис. Не дело - те дела. Смерть царя, волненье царства - вот забота. .. Решили мы скорей дороги затворить, чтоб не дошло до рубежей: у нас растерянность и власти пустота. Восьмой день - и все мы без царя.
Ирина. И ты все с тем же...
Борис (живо) Кто еще?
Ирина. Уж кажется, все побывали...
   
    Слышны отдельные слова. Борис что-то говорит, Ирина отвечает. Они  проходят в крестную комнату Ирины. Иконы, аналой. Перед образом приснодевы горит лампада.

Борис (громко, продолжая разговор) ... И потому я говорю: Ирина, отрекись!
Ирина. Ведь отрекаются цари, а я не венчана на царство!
Борис. Народ венчает, слыша Божий глас...
 Ирина. А чей же глас тогда ты слышишь?
Борис (чуть смутясь) Я слышу тот же.
Ирина (пристально смотрит ему в лицо, качает головой) Кто весь в миру, глас Божий не услышит...
Борис (раздраженно) Ну ладно, хватит игр в слова. Что из того? Я верно Божью волю знаю. Так лучше будет, как хочу. Так цели мы вернее достигаем.
Ирина (в раздумье) Достигаем? Какую же, Борис? И разве цель у нас одна отныне?
Борис. Конечно, сохранить в дни смуты государство!  Мы призваны в сей трудный час Московским княжеством великим по-новому направить путь народов многочисленных и диких, избыть здесь злобу, утвердить закон, засеять нивы просвещеньем, державу укрепить, войти на-равных в круг государей и послужить на деле вере православной...
Ирина(качая головой). Ты мастер говорить. Да вижу, говоришь все от себя ты Когда б мирское было для тебя  лишь призраком, а не реальностью желанной, когда бы власти крест так тяготил тебя, как мужа княжеские бармы!
Борис (громко, обиженно). И ты, сестра! И ты готова в клевету поверить, что тайно я мечтаю о венце и примеряюсь к шапке Мономаха!
Ирина. Я  правду сердцем различаю. Ты можешь лгать себе. И верить сам, что царской власти так страшишься...   
Борис. ...Мечтаю я о том, как Русь войдет в Европу полноправно, как просвещеньем овладев, народ от темноты и дикости очнется, как мы построим на морях могучий флот и сами поплывем с товаром к европейцам, как Просвещение смягчит народ, как рабство станет тягостно рабовладельцам...
Ирина. Довольно. Где мечты, где явь... Ты думаешь, в твоей все воле. Ты думаешь, что можешь все, забыв, что все идет от Бога только. Не верю я, что силой сможешь ты направить по-иному здесь теченье жизни, против воли осчастливить всех: никто не ценит незаслуженного счастья.
Борис. Я в Любеке решил купить два корабля, с оснасткой полной и оружьем, командой, капитанами, припасом... Они уже готовы плыть в Архангельск... Постой (делает жест рукой, как бы запрещая говорить) Постой... Дай только срок. Со шведами я спор улажу давний, вернут чухонские они нам земли, и города: и Юрьев, и Иван. Там новый город я построю... 
Ирина. Когда бы так... России суждено веками избывать холопство. Оплачивать кроваво к свету  шаг, и падать вниз, чтобы карабкаться сначала... Мечтаешь ты о том, что сверху сможешь дать... Готовы ли принять, что ты об этом знаешь? Да, в юности с тобой мечтали о счастье Родины.. . Теперь ты  не мечтать, ты совершить немалое готов...  И вот теперь я говорю: не в благо будет то, что несогласно с Божьей волей... Ты ж хочешь милость от себя, свершений благостных - своих же.
   Но есть законы Божьи, дорогой мой  брат, и не подвластны они даже воле самодержцев. Свободы вынести не сможет раб, когда себя рабом иль господином только видит. Ты хочешь выправить судьбу, смягчить удел, всем узникам земли сужденный свыше... Ну что же, действуй, буду я молиться за тебя, как прежде я за Федора молилась.    
   Борис.(делая рукой негодующий жест) Довольно, не на исповеди мы. Что мы жеманимся, как девки! Вот, пред иконою клянусь, что быть царем я не желаю и не буду. Ты - царица.
Ирина (резко) Нет, вдовица. Своею клятвой хочешь повязать меня?
Борис. Так кто ж державу примет?! Просил отречься - ты  меня в безбожной жажде власти укорила, прошу же царствовать - опять не так?! Что ж хочешь ты? Братоубийства, смуты?
Ирина. (как бы в раздумье) Хочу чего?.. (пауза, во время которой опять слышен мерный звон колоколов) Остаться здесь одна и богоматери молиться.
Борис (раздраженно). Молитвы время не пришло. О царстве время думать!
Ирина. Вот то-то: думать, не играть в слова. И думать также о душе, которая дороже всякой власти.
Борис. Так всякий, взявший в руки власть, уже не отстирает  свои ризы. Но Бог наш судит не дела, он судит истинные смыслы. А если все ж приму венец. Хоть ноша будет тяжела... Как в детстве, отмолишь меня, Ирина?
Ирина. Смотря в чем согрешишь... (внимательно смотрит на Бориса)
Борис. Неужто не простишь меня, когда бы что-то мерзкое узнала?
Ирина. Прощу. Уж если я царю Ивану все простила. Там не простят...
во дни, когда на смертном одре пребывал мой Федор, мне Бог послал виденье неземное. И знание свободы от всего - как воздаянье за земные муки. Мой Федор - крест, и свекор-дьявол - крест. С ним рядом быть - погибель для души, страшней, чем муки христиан от цезарей языческих приятых...
    Вот Федор умер. Бедный, на земле он был так слаб и беззащитен перед злобой и коварством... Нелюбим отцом, как собственные слабости не любят. А он, как и отец (какая ж мать была Елена!), без матери возрос в кругу озлобленном и лживом... Как и отец, у Бога лишь просил защиту... И поняла я: вот мой крест. Как крест свой приняла Романова Анастасия, супруга первая, и первая любовь у грозного царя. До смерти. И если Бог ее не спас, то за грехи, быть может, вовсе не Ивана... Так кто наказан смертью этой был? Кто за грехи пращуров кару принял?
... Да помню, как мечтали, брат о процветаньи Родины... О том, как к берегам державы Русской из-за морей подходят корабли... Как Русь по праву вступит в круг народов мира...дорогами покроет свой простор, как просвещенные владыки с невежеством от века выиграют спор...
Борис (перебивая). Как прекратится рабство и холопство, как зло в миру осудится судом, как заповеди Божьи отзовутся в сердцах победным торжеством...
Ирина. А справишься ли, брат? Сумеешь удержать венец? Ведь просвещенные цари не уживаются от века в русских землях...
Борис. Тогда есть доказательство заразности безумья. Что может помешать процветанью земель обширных и богатых? Лишь надлежит успешно, с тщаньем управлять, пресечь татьбу и казнокрадство. Воров судить, и праведным судом, и награждать примерно добродетель...
   Так мы мечтали. Помнишь ли о том? Смотрю на Федора и Ксюшу - и вижу, словно мы с тобой: то ссоримся, то миримся, то спорим . Они доделают, что мы с тобою не успеем...
Ирина (странно, не в тон) Словно мы с тобой... Да только наша мать была не дочь Малюты...
Борис. Да, породнился с извергом... Так что с того? Делами я избыл всю гнусность сделки.
Ирина. Когда бы так, дай Бог! Когда бы так на небесах дела все разрешались... Так на так: сегодня согрешил, а завтра грех загладил.
Борис (тревожно) А что, ужели все не так?
Ирина (с нежностью) А ты еще мальчишка, братец. Набедокуришь - и ко мне: придумай что-нибудь сестрица... Но здесь тебе не помогу: увы, мы отвечаем за себя лишь...
Борис. Ты  непонятно говорить, сестрица, стала. О чем ты все, никак я не пойму, то так, то эдак - а тебе опять нескладно. Царь Иоанн...
Ирина. Царь Иоанн ему положенное принял. Что примешь ты? Что внуки изверга-Малюты?!
Борис. Я сам, как Иоанн...
Ирина. Поднять тебя, увы, мне уж не хватит силы... Но путь без сожаленья свой пройти, принять без ропота все предначертанное свыше... еще ты волен. Волен и спастись, и волен не подняться больше выше. В священных книгах говорится обо всем, но их читать мы разумом бессильны... Они приходят в сердце,там живут, все Божьим смыслом озаряя...
Борис. ...А ведь уже ты царствуешь, сестрица. Уже в церквах молебен служат в здравие твое...
Ирина. Поторопились, думаю.
Борис. Так указал всем патриарх...  Ты хочешь царствовать?
Ирина. Нет .
Борис. (страстно) Так повторю еще раз: отрекись.
Ирина. И я отвечу вновь: не отрекаются российские цари, но ведь и я не венчана на царство!
Борис. Ты не чужая для царей России... И этой власти я служил. Готов служить тебе я, коль ты наденешь шапку Мономаха. Но шапка эта станет для Москвы венцом терновым!
Ирина. Бояре бьют челом и на коленях умоляют: страна, чуть-чуть вздохнувшая при муже, вновь на пороге смуты страшной...
Борис. Пусть примешь ты державу. Я с тобой - и помогу советом, делом, силой. Но вечность - не удел земной. Кому по смерти ты оставишь царство?
   
  Ирина в волнении ходит по комнате, берет рукоделие, потом вновь опускает его.

Ирина. Кто знает, может ты и прав. Но если смута суждена Руси, то я ее причиною не буду. Иди, Борис. Ты запустил дела,   управленье может в хаос обратиться. Я буду думать до утра. И по заутрени тебя я жду. С боярами, и объявлю свое решенье.
   
   Борис в нерешительности ждет.

Ирина.Уходи. Я утром дам ответ. И о спасении молиться буду приснодеве...

  Борис уходит. Ирина оглядывается. Сама с собой.

Ирина. Ну что же, утром  дам ответ...

   Борис уходит. В углу крестовой из полумрака выступает высокий очень худой старик, жидкая бородка торчит клочьями в стороны. На старике рубище.

Ирина (пристально всматривается в появившуюся фигуру. Отшатывается, крестится. Хочет перекрестить и старика, но потом останавливается. Вдруг многозначительно усмехается) Вот это гость так гость! Явился сам! Что, царь, в гробу, знать не лежится? (кричит) Что ж ты молчишь? Явился - отвечай: ты мне оставил свое царство? Ну не молчи, скажи, как там? Ты там где Федор, где святые? (всматривается в Иоанна) Да что я вопрошаю -тень. (в раздумье) Но тень, нависшую над троном! Ты хочешь бармы на меня взложить, чтоб  кровь избыть на шапке Мономаха? (решительно крестит Иоанна, призрак исчезает).

      

                СЦЕНА 3
   
   Ирина на коленях у иконы. Горит лампадка. Тени пляшут по низкому сводчатому потолку, освещая  израсцовый бок печи.
Ирина. Заступница, скажи. Что делать мне? Принять ли царство,  отойти от мира? Ты мысли знаешь все мои и ведаешь, что не страшусь я светской власти... Она - погибель для души. О сколько раз рыдала пред тобою во дни кровавых казней Иоанна! Молила, пресвятая, вопрошая: за что у трона зверя быть должна? И ненавидела его и сына, Федора! А ведь грех. Ему пред Богом вручена была...  и до конца служить должна  ему опорой. Он каялся всю жизнь за преступления отца. Но Бог не принял покаянья... Он умер тихо, как и жил... А мне по смерти завещал державу (помолчав)  ...И Борису...
   Как, бедный, он страдал, как долго он просил простить: за батюшку, за деда, и за бабку, которая чуть что пускала в дело яд  и тем расчистила дорогу к трону детям... Палеолог София? Мудрость? Для чего? Она и в Кремль вошла  надеждой папского престола! Вошла, в чужое забралась гнездо, как кукушонок выбросив на смерть детей от брака первого Ивана...  Да, первого царя Москвы и Руси... Он породнился с императором царьграда. Второго Рима. Третий Рим - Москва. Он выбрал: побрякушки цезарей и их же злую волю...  А ведь для сатаны не по зубам был князь Иван, великий дед  царя Ивана.  Московский князь Иван, Васильевич, как грозный царь... Он на  Димитрия хотел оставить  царство. Он, прадед Федора, казалось сделал все что мог, что  цезарь, князь московский сделать может... Но внука не сберег... А сын от Софьи сатаной уж мечен. И внук, хотя б еще он не рожден... Вот князь Василий - по матери Палеолог, убийцы сын и брат по крови убиенных, разводится с женой, проживши двадцать лет и  в брак вступает новый, с Глинской. Вот и плод! Да от него ль? Наверное, о том не раз Иван намеки слышал. Он - незаконный царь от незаконного отца! И внук - не внук Софии, отравительницы отцовских братьев...Тень Кудеяра над Кремлем. Единокровный страший брат, рожденный Соломонией уже в постриге, не сгинул, не исчез, не упокоился в могиле - он жив, пока в народе слух живет: законный русский царь - разбойник. Вот крест. Он  не поднял его.
   В какого Бога верила она? Да, полно, в Бога ли? Мне царь Иван давал не раз читать те книги, что она с собою привезла из Рима. Он сам их видел, почитав, велел упрятать глубоко в подвалах... София. Зоя. Бабушка царя. От корня цезарей она. София, как  и доченька моя... 
    И  Бог детей моих прибрал, оставив нас на свете безутешных. И Федор крест свой нес. Не смея опустить, и сил нести уж не имея.
  Входит Маланья
Маланья. Ты не ложилась, доченька?
Ирина.Нет, ведь  ночь дана мне для  решенья! Борис, мой брат, Борис... Ведь царство на тебя придется мне оставить...
Маланья.(не расслышав) Да, Борис... Он хваток... Так говорят еще, царица-матушка, что спит и видит он венец, и меряет тайком он шапку Мономаха...
Ирина. Что Федора с Димитрием сгубил...
Маланья. Не смею...
Ирина. Брат не жесток. Убийцу подослать он не посмел бы. Скорее, думаю, другой дорогу к трону кровью метил. И пулей бил одной двоих: кому конец, кому - на век дурная слава...
Маланья. Так люди верят всякой дряни.
Ирина. За  что его не любят так?
Маланья. За что любить? Не за дела ж, за разум, что ли? Кто  измерял? Уж больно ловок, все при троне.
Ирина. Я, как и брат, мечтала о судьбе иной и верила в святой удел избранниц! О сколько, ведомо ль кому, Борис сил положил на государство? Под  топором не раз ходил, и скольких спас, и сколько он в ответ ударов принял? И чем он больше о земле радел, тем громче шепот раздавался: безродный, выскочка, царю наушничает подло, Борис ехидна, аспид, вор, убийца, лжец, клятвопреступник... А всей вины, что честен и умен, и занят не собой, а царством...
   Вот Федор, управлял  добром: настала тишь, торговля оживилась... А вслед неслось: какой же это царь?! Вот батюшка был царь, при нем, бывало, что ни день то казни, то злодейства... Царь - страх. Злодей, но ведь какой! Не к ночи помянуть... Его боялись и ... любили... Не верили, что сатана. В такое не поверишь, если Бога в сердце нету! А раз се человек - то казни - за дела, за умыслы, гордыню, за обиды... Да кто поверит, что кровь рекой за так, что зверства - ни за что. Что царь - не царь, а наказанье свыше? Что человек, который в нем, себя и дел своих страшится?   
... Вот слышу, в полночи, до утренней зари, ко мне мой безутешный Федор: Иринушка, отца угомони... С утра он пьян, и дел кровавых ожидаем...
Так в Иоанне зло с добром боролось, с победой каждой укрепляясь боле. И сделать было ничего нельзя. Как у лавины стоя, рушащейся вниз, набравшей злость, как силу, от паденья. Спастись не может человек без Божьей помощи, без Божьего веленья! Что скорбь моя, что слезы  средь ночей?! Что Федора дела благие? Лавина падает и осужденных увлекает вниз. Но также праведным мостит пути спасенья...
...Он  Федора жалел, и презирал, и знал, что сам накликал все несчастья. Грешил и каялся, поскольку ведал, что грешил, И от отчаянья злодействовал  все больше.
Маланья. Так ты  жалела зверя?!
Ирина. Он был ужасен для меня. Но знала я и о его мученьях.  О страхе, поселившемся в  душе, об одиночестве, о жалости к себе. Да, часто Грозный, он бывал так жалок! Распутник, пьяница, злодей, он ужасался неизбежности возмездья. Он был одним из тех, кто правду знал...
...   Ты говоришь, что я ловка?
Маланья. Ты - святая и царица. О  ком ты Богу молишься?
Ирина. О себе. Я трудное должна принять решенье. И более его уж не менять, когда бы что ни говорили.
Маланья. Голубка ты моя. Чем донимают все тебя, мешая трауру по мужу?
Ирина. Кто  чем. Кто царствовать зовет, а кто - отречься.
Маланья. Ну а ты?
Ирина. Я не хотела быть царицей. Еще в девичестве мне виделся удел - прожить в молитвах век и в благочестье. А вместо этого - вот здесь, в палатах, при царях прошли все молодые годы... Я не ропщу: так Бог мне указал. Но теперь хотят, как требуют бояре, чтоб я венчалася  на царство!
Маланья. Ох, батюшки! Да мыслимо ли это? Бесчадная вдовица чтоб царством русским управляла... Ты откажись. Куда нам, бабам, державу под рукой держать! И ... страх какой, казнить, боярами управить, принимать послов. А случай что - войска вести на битву. Вся в броне, на коне -  по ветру вслед, как шлейф - подол от юбки...
Ирина. Ты не пугай. Я не боюсь. Уж если Грозного царя не испугалась...
Маланья ( опускаясь на колени). Ириночка, прости, несу что в голову приходит, стара я стала , конечно, кто же как не ты, супружница благая набожного царя. Тебя всяк славит, уважая. Кто как не ты сумеешь власть от  смуты удержать. И брат умелый ведь тебе поможет...
Ирина. От власти просит отказаться он.
Маланья. Ах он корыстник! Мыслимо ли это? Недаром говорят, что мерил он венец еще до Федора успенья...
Ирина. Маланья, прекрати. Бориса мысль о государстве. Когда бы Бог хотел, чтоб царствовала я, он дал бы нам наследников. А Сонечка моя (сглатывает ком в горле), нет, наша с Федором, едва  полгода в мир смотрела.. .  Ее кормила грудью я сама, и мне она как солнышко смеялась... И все ж  ее не сберегла. Ее могла бы выдать замуж, внуков нянчить. Законных воспреемников престола. Для них бы царство я уберегла, и силы нет, которая меня бы сокрушила! Но Бог судил иначе...
     И вот я здесь, одна стою, и силу дать мне приснодеву умоляю. Решаю ведь сегодня не себя: судьбу династии и всей Руси решаю... Мне Бог дал право, не дал сил сказать, кто будет царствовать. О Боже! Пропасть там и тут. Я прозреваю страшные картины... И не могу, я не могу ... Должна, но как решить не знаю... Что делать? Брата на заклание послать, благословив своей рукой на царство? А дети виноваты в чем, за что кровавый трон я им оставляю?
Не в силах смуты избежать никто, коль эта смута суждена нам Богом. Грехи уже накоплены, и вопиют, и огненным дождем вот-вот должны пролиться...
Маланья. Что ж мучаешься ты, коль решено уж все, и все случится что случится?
Ирина. Сказала я что там, на небеси. Что там начертано на огненных скрижалях. Кто исполнитель на земле? Какое я должна принять решенье?
И в силах ли смягчить расплату за грехи? И в силах ли спасти от кары Божьей близких? Иди, Маланья. Спи или молись. Остаться я хочу одна пред Богом. Он должен мне помочь, как помогал всегда. Я, сердце открывая, жду в смирении ответа. Он мне поможет, он всеблаг... Я не колеблясь выполню решенье... Каким бы ни было оно... Иди Маланья...

  Ирина умолкает и пристально всматривает в полутемный угол, в котором из сумрака выступает белая фигура старика.

Ирина. Нет постой. Вот снова, не одни мы!
Маланья (следит за взглядом Ирины) Опять? Аринушка, там кто?
Ирина. Там? Что же, не узнала? Царь.
Маланья (несколько раз крестится. Испуганно, шепотом) Там Федор?
Ирина. Нет, пострашнее гость из преисподней!
Маланья. Ох! Неужто сам?
Ирина. Уже который раз. Как Федора похоронили. Ходит, ходит. То так, то в сны...
Маланья.  А говорит что?
Ирина. Нет, молчит, а то вздыхает или горько плачет.
Маланья. Знать, жарко там.
Ирина. Вестимо. Только дело ведь не в том: не потому ко мне он ходит.
Маланья (снова всматривается в полумрак) А не ошиблась ты? Там вроде тень - дрожит свеча, а кажит - ровно старец.
Ирина. Так ты не видишь никого?
Маланья. (снова всматривается ) Нет.
Ирина. А коль не видишь - значит нету?
Маланья. А как же иначе? Нам глаза даны затем, чтоб точно знать, что есть, что нету.
Ирина. Наверно так. Так видеть - значит знать?
Маланья. Ох путаешь меня, Арина. Конечно, видно - значит есть, не видно - точно нету. А все же, дай его перекрещу...
Ирина. Постой, не надо. Сгинет.
Маланья. Вот и хорошо. Что здесь стоять? Не паперть, чай, покои вдовьи! Ишь, старый греховодник. И там неймется все ему.
Ирина. Нет. Пусть постоит. Хочу понять, зачем ко мне он ходит. Быть может, знак подаст, иль скажет что.
Маланья. А то не знак, что он к тебе приходит?
Ирина ( думает) Конечно, так. Но что он просит, что? Молчит... Решается судьба всех дел... (в раздумье ) Его всех дел. А были  ли дела? Иль только преступленья?
Маланья. Не нам царя судить. Видать, он был за грех, за то, что веруем мы мало.
Ирина. Как знать... Быть может, слишком много? Все дело в том, не сколько, как нам верить!
Маланья. Да что ты говоришь, уж в разуме ли ты? С того все дня, как пала ты на тело мужа. Так ведь не отошла, насилу в чувство привели тебя мы... А все же не совсем, все речи стали непонятны. Не убивайся, доченька, ты так, ведь грех так убиваться...
Ирина. О Федоре? Теперь он там, где многие из нас уж никогда не будут... Да свекор потерял покой... Но почему в Кремле он снова бродит? И снова, снова - все ко мне... Что подсказать,  что попросить он хочет? Что плачет горько?
Маланья (несколько мгновений колеблясь) Скажи мне, доченька, Аринушка, скажи, и этим облегчи от страшной ноши душу... При жизни ведь к тебе он приставал? Убереглась ли ты, и как сумела уберечься?
Ирина. Да, свекор был злодей... Но есть дела, которых и упырь, как ладана, боится...

   Сквозь окна начинает пробиваться свет. Иоанн исчезает.

Ирина. Ну вот, уже рассвет. А говорят еще, что ночи зимни длинны!

   Дверь приоткрывается. Маланья подходит к ней, с кем-то шепчется.

Маланья. Просится к тебе Борис, а в грановитой собрались бояре...
Ирина. Подождут. Пока ведь я еще царица! Уйдите все. Закройте двери, окна занавесьте. Довольно, здесь мои палаты. О нет, теперь не ошибусь. Мой час, мой день, мне истину откроют...


                СЦЕНА 4

Грановитая палата. Свет пробивается сквозь цветные стеклышки частого переплета стрельчатых  окон. Горят свечи по стенам. Бояре, приказные, чернецы. Кто-то служивый в шеломе с бармицей и в бронях. Рюриковичи, среди которых и князья Шуйские, стоят в сторонке.

Первый боярин. Что, как царица?
Второй. Все молится. Велела не входить.
Первый. А Борис?
Второй. Весь вечер уговаривал ее, и помощь обещал при управленье государством.
Первый. Так сам он, что ли, всем сказал?
Второй. Мне верные сказали люди. Он с дьяками за полуночь совет держал. И с ближними боярам встречался.
Первый. Почти как царь
Третий. Почти - не царь. А быть бы им не отказался...
Первый. Кабы бабка да девкой была...
Третий. А что тут думать - нам Ирина мила...
 
   Шум. Бояре расступаются. Слышно: Борис, Борис. Входит Борис. По-прежнему в дорогом наряде, но вид изрядно помятый, боярскую шапку где-то оставил.
Борис склоняет голову в кивке, бояре тоже сдержанно кланяются. Пытается пройти к царице, но его не пускают. Он в разражении отходит. Бояре шепчутся, переглядываясь.
 
Первый второму ( тихо) Смотри. Ирина двери пред правителем закрыла!

Слышен гомон толпы. Затем удар колокола, опять какой-то шум.
Входит Федор Никитич Романов. Без шубы, в верховом кафтане, при сабле.

Первый боярин. Федор Никитич, здравствуй много лет! И ты тут? Прямо - дума! И как дела?
Федор Романов.(бросает многозначительный взгляд в сторону Шуйских) А как кому. Кому - хреново... (Борису) Да что ж она нейдет? Волнуется народ московский. Я проезжал Лубянку - бердыши уж над толпой мелькали. Да и пищали видел...
Первый боярин. А что кричат, что требуют они?
Романов ( снова посмотрев на Шуйских) Да разное. А вместе, все  ж одно: Ирине царство.
Второй боярин. Так в Новодевичий собралася она.
Романов. А им ничто: я проезжал Лубянку верхом...
Третий. Да как не боязно тебе? Народ-то ведь шумит, что это мы Ирину от престола оттираем...
Романов (вновь посмотрев на Шуйских) Я ведь не Шуйский, да и Глинским не родня, не Ситцкий, и не Трубецкой, не Воротынский... Породой не в царей. Романов просто я. Не мне бояться черни! Так вот  кричат: пусть нами, если что, чрез патриарха хоть черницей правит.
Второй боярин. (крестясь) Вестимо ль тако? Не то что инокиня, князь в монахах править уж не может...
Романов. ( с усмешкой) Вот ты поди и объясни!
Слышен гомон толпы, крики, какой-то лязг, выстрел. Они на нас давно уж зубы точат. Про Шуйских говорят...
Борис. (прислушивается)  Что?
Романов. (Снова смотрит на Шуйских. Кн.Василий наконец замечает, что на них смотрят и толкает в бок Дмитрия) Да так... по-разному (громко) Но больше - про измену. Да красного все поминают петуха...
 
     Шуйские всревоженно прислушиваются

Борис. (раздраженно, поймав взгляд кн.Василия) А все же доигрался лысый мерин!  Не хочется, а надобно спасать. Того гляди - в набат ударят. Вот то-то здесь пойдет потеха!

  Идет к двери. Стучит. Еще. Сильнее. Бьет сапогом. Дверь приоткрывается.

Борис. Пусти. Ну говорю же. Пусти к Ирине. Ты передай, что брат уж два часа в передней с наиважнейшим делом. Да так и передай: боярин Годунов, к царице, по делу, неотложном, спешном, государства... ( Оборачивается к подошедшему Вас.Шуйскому) Ну, Рюрикович, знай: сегодня твой живот, а может быть и жизнь спасаю.

Шуйский испуганно кивает.

Борис (многозначительно) А только знак толпе подай...

Дверь приоткрывается.

Голос. Войдет пусть Годунов, уж если говорит: по делу...



                СЦЕНА 5

    Царицыны покои. Светлая палата. На кресло брошена соболья шуба. Ирина в черном, платок повязан словно клобук.

Маланья. Опять к тебе Борис. Пытались не пускать, так рвется силой. По делу важному, кричит. Тебя зовет он не сестрой - царицей!
Ирина.  Так это уж недолго. Зови, пускай войдет. Наш разговор с ним не окончен.

   Входит Борис. Торопится, разгорячен, размахивает руками, боярскую шапку где-то оставил.

Ирина. Ну что там? Что так невтерпежь?

Борис. Бояре ждут, царица. Решай же. Слышь, за рвом, у лобного народ шумит. Вот-вот в Москве в набат ударят.
Ирина. Все решено.
Борис (не скрывая волнения). И как?
Ирина. Не торопи, сам скоро все узнаешь...(пристально смотрит на брата, о чем-то думает) Скажи, Борис. Скажи при мне, как если бы стоял пред Богом. Кто виноват в давнишнем угличском убийстве?
Борис (кладет руку на евангелие). Клянусь, что невиновен я в делах. Но в мыслях - да. Не раз, бывало, ужасался, что придет Димитрий. Сестра, не хуже ты меня была в известье о его проделках! Он был больной падучей, бесом одержим. Но в ясном разуме не многим краше!
   Нам незачем кривить душою. Довольно знаем мы ужасных дел царя Ивана. Ты помнишь, Ира, во дворце, в тот черный день я заступился за царевича Ивана. И грозный царь меня лишь чудом не убил. Тем самым посохом, которым сына изничтожил ... Теперь же говорят, что я убийцу в Углич подослал!
Ирина. Вот станешь ты царем, и громче говорить об этом станут. А ну как встанет гробовая тень младенца-мученика? (Борис вздрагивает) И счет предъявит твоим детям?
Борис. Я  в мыслях грешен был, и в том здесь признаюсь. Хотел, хотел, чтобы наследник дел кровавых умер. Поверь, что если б он не сгиб, ужасных дней возможно стало  повторенье. Когда б не хуже. Царский брак с седьмой женой, Нагой, уж верно, был не Божьим делом. Подумать страшно, что могли Нагие, бесстыжие и жадные, как  имя их, с московским царством сделать.  Да царь бы был во всем подстать. Когда б возможно было хуже поизмыслить! И Бога я просил не раз, чтоб он Димитрия прибрал  Нагого. Себя не ради - а во благо царства!
Ирина (с ужасом глядя на брата). Ты думаешь, что это Бог тебя услышал?      
Борис (не слушая). Он крови человеческой алкал, как волк голодный грыз кормящих руки...
Ирина. (морщится) Довольно. Ведь он мертв, без Божьей воли не восстанет ...
Борис. А правду  ль говорят, что свекор-батюшка, что страшный царь, просил прощенья на коленях стоя у дверей твоих, Ирина?    
Ирина (задумчиво). Ты  хочешь знать за что? Да, верно, раз уж день такой...(подходит к иконе) Для правды выпал день, и можешь ты услышать, как нашей тайной распряжусь... Той тайной, что на земле связала напрочь с Иоанном... Так знала я: что если он  есть поле для борьбы добра и злобы, то младший сын его, Димитрий, сын Нагой...
   ... В тот день сказала  я царю о том, о чем с оглядкою шептались:  просила Русь спасти от царствия Димитрия!
Борис.Ты думала как я...
Ирина. Нет. Я сердцем поверяла все слова, и смерти никому не пожелала. И Иоанна  я просила, любя царевича, как надобно любить всех, даже нежеланных. Мы сходно говорим. Да разные слова, и мир мы понимаем разно. Никто не судит ни себя, ни тех, кто жить уж неспособен  лучше. Однако должное нам Бог велит свершить, но лишь имея в сердце Бога. Ты по нему желания сверял? По Божьей воле породнился ты с Малютой?
Борис. Ты очень странно говоришь. И разум мой смысл слов твоих постичь не может...
Ирина. А все ж ты понял. Разумом не взять, хоть в сто голов ты думать сможешь. Иные истины откроются тому, кто умалится меньше малых мира, и крест назначенный ему без сожаления подымет. И нет, не тем, кто скажет: мир есть прах, ни тем, кто спрячется от мира. Словами, бегством знания не взять, как тем, кто повторяет всуе Божье имя... Как никогда рабом не станет тот, кто осознал, что Божий раб - от века, как истины уже не ищет тот, кто сердцем Божью истину воспринял! Кто солнце видит, что искать огонь свечи? Кого ведет Господь, что у людей искать советы?
  ...Ребенок с детства болен был, с годами мог еще больнее оказаться... Но не в болезни ужас: он кровью человеческой питался! Я видела не раз, как  грудь терзал кормилиц...  И рот кровавый, щерясь, открывал, когда от удовольствия смеялся... Сказала это  я царю...  Царь побледнел, и посох так он сжал, что пальцы тоже побелели. Тогда настала тишина. Как тихо, думаю, в гробу, иль в тот момент, когда топор взмывает вверх над выей обреченной.
   И начал тихо царь, но так, что ужас пробежал среди стоявших. А дале, дале голос повышал, в неистовство впадая. Беснуясь страшно, страшный царь, не человек, а сатана в его обличье... Он кричал, шипя и брызгая слюною, что снюхалась мол де с его врагами, что быть царицею хочу, что смерти я его желаю... Вдруг пусто стало вкруг меня, как город враз пустеет зачумленный... И Федор скрылся (Бог ему судья: он за тобою бросился в испуге. Он не боец был робкою душой... Ему всевыший царство дал и праведную душу, не дал лишь силы. Так дал меня, чтобы исполнить Божью волю!)
   Об этом поразмысли, брат, когда пред алтарем ты преклонишь колена: по силам крест - но каждому он свой. Подумай, душу очищая: ведь не приняв чрез сердце Божий крест, ты службу все же чью-то исполняешь! Подумай же, не всуе, честно, разумом смирясь: подумай, чью же?
Борис. Я понял, продолжай сестра, хотя  об этом я уж слышал: царевич Федор ведь тогда меня нашел, да  было уже поздно...
Ирина.  А мой палач шипел: что он де царь и, выведав во мне измену, накажет беспощадно, так, что смерть  за благо посчитаю... Как будто все внутри оборвалось: я свекра слишком знала! Но Бог ко мне спокойствие послал, со мной он был, не оставлял ни на минуту!
    Я ровно молвила царю, смотря в глаза, как смотрят бешеному зверю: что если Бог пред смертью хочет испытать,  принять готова ада  муку, а совесть, что ж  чиста моя, и исповедую грехи я!
   Осекся царь, велел вина подать. И до утра развратничал и пил он. И с ним пила, паясничая, шайка присных!
   Всю ночь стояла я  перед крестом, в молитве созерцая приснодеву. Готовясь к смерти, к пыткам, ко всему... И лишь с рассветом легким сном забылась. Вдруг словно кто меня толкнул - и слышу шепот: ко мне склонясь, губами шевеля едва, мне мамушка: очнись, Иринушка, вставай! И выдохнула словно: "Царь!"
В переднюю я вышла простоволоса, забыв накинуть плат: а  там ... там в рубище, босой... там страшный царь стоял и плакал у моей закрытой двери!  "Иринушка, прости,  устами бес владел",- и прянул предо мною на колени.
    Я тут же девок  всех сенных услала,  подняла государя,  велев скорее запереть все  двери. Мы в крестную прошли, я за руку вела его, послушного и кроткого, как агнец. Там пред иконою святой мы с ним молились до вечерни...
   Он страшный грешник был, но по грехам и  каяться умел! Как он молился, как язвил себя, как раны врачевал перед иконой! Как плакал, как просил меня по смерти вымолить хотя б его душе прощенье! Развратник, пьяница, злодей... Он грешен был и праведен при покаяньи... О как он каяться умел! Как бил челом поклоны, как душу перед богородицей лечил, как бичевал свои пороки! Он ничего пред нею не таил...
   Еще, предвидя скорый свой конец, просил он Бога этот день отсрочить. Он пред иконой обещал с  Нагою развестись и в новый брак вступить с принцессой царской крови, кричал, что Машка, словно мать его, что сын - лишь повод у нее для власти, что  он, как Дмитрий, только  тот еще страшней...
Борис. Так он просил? А ты, ты что просила?
Ирина (помедлив) Принять в раскаянии душу...
Борис. Что?
Ирина. Я видела, что царь Иван пред Богом не нуждался в ходатаях. Он был пред ним, и Бог его судил, своим судом и по своим законам.
Меня царь ненавидел и любил, но  прозревал Анастасию: она  осталась первой и последней в сердце Иоанна... Меня он спрашивал: скажи, простила ли она его? "Иринушка,- он все твердил,- скажи, увижусь ли хоть там я с нею?" Что я могла ему сказать в ответ?! Молиться только о  душе: ведь разошлись его пути с Анастасией...  Она ушла на небеса, а он - уйдет под землю...
Борис. Так это все?
Ирина. Еще он спрашивал, где корень зла? Кто в дом принес проклятье первый? Отец Василий, мать, иль может он, служеньем дьяволу отнял у царства  первенца Димитрия, того, кому он трон свой завещать пытался? Он говорил, шепча, не мне, а Богу: "Ирина, знаешь только ты, как я молил о том, чтоб грех великий, бабкин смертный грех, на мне одном пресекся. Ведь дед Иван о том же умолял владычицу на небе на царство внука, Дмитрия венчая. Но умер быстро он. Как и Димитрий мой. Мой первенец. Наш сын с Анастасией...  Как я молился, как просил... Чем виноват я был, что Бог меня не слышал?"
Борис (в ужасе отшатываясь) Так что же ты молчала, когда крестил я первенца и именем нарек Димитрий? Постой... Постой, сестрица... О ужас! Иван Васильев Третий, дед  царя Ивана, пытаясь грех загладить свой, венчал на царство Дмитрия, внука от сына старшего, убитого его женой Софией, константинопольской принцессой. И Дмитрий умер. Не царствовал, не княжил... Иван Васильев Грозный, тяжко заболев, повелел боярам присягать Димитрию, Романовой Анастасии сыну... И Дмитрий этот вскоре умер... Но царь Иван нарек опять Димитрием последнего, Нагой Марии сына. Опять Димитрием... Димитрием последнего, седьмой жены больного сына... Который царство бы по Федору принял, когда б избегнул ранней страшной смерти! Что скрыто в имени, что в мир оно несет? Ведь Дмитрием был и Донской...
Ирина. С ним был ведь  Сергий Радонежский... А Дмитрий, знай: обозначает посвящен Деметре. Языческой богине, сиречь сатане...
Борис. Я первенца крестил, и нарекая верил, что впереди его судьба, что славный ждет удел и дел великих совершенье... А впереди ждала могила... Что ж ты молчала, почему не говорила?
Ирина. Я не молчала. И кто хотел - тот слышал. Что суждено - не изменить, хоть бей в колокола и возвещай пророком с колольни... Теперь ты знаешь все, и что же, снова царствовать ты хочешь? Теперь ты видишь сам, как тучи собираются на небе. Димитрий - имя. И судьба, и меч, и сатана, и ад, и испытанье, и ворота. И он вернется царствовать, и будет кровь. В палатах, где текла она по воле Иоанна.  Тут ничего не изменить.
Борис. Димитрий, сын последний Иоанна?  Так умер сын Нагой. Василий Шуйский розыск проводил, уж он, выжлец, в таких делах имеет опыт! Димитрий мертв - и делу тем конец!
Ирина. (пристально смотрит на него) Совсем ли мертв? А ну как возродится, встанет он из гроба? Тень Кудеяра над Кремлем еще в народе не избыта: законный царь - разбойный атаман! И он вернется божий суд творить над нами...
Борис. Нагая в Выксе, далеко...
Ирина. Что из того, что инокиня Марфа отошла от дел? Она  несет свой крест, как крест несла и я... До смерти Федора, как перед Богом обещала Иоанну... ...Тогда я первый раз  затяжелела. Как будто свет забрезжил впереди. А тут - позвали нас к царю. "К добру мой свекор поутру не призывает",- мне сердце подсказало.
  И  мы пошли, как на погибель, к Иоанну. "Что, батюшка, ты звал нас?"  - Федор вопрошал, со страхом, как всегда, когда с отцом  встречался. Царь Иоанн был трезв с утра и мрачен. Он говорил о ненависти, окружающей его, предательстве, коварстве. А потом, в припадке жалости к себе, он каялся, что в злобе погубил все будущее царства. И вдруг заговорил о смертном часе. "Аз умру, на радость всем, как пес смердящий. И царствовать тебе,- он крикнул Федору,- хоть не годишься ты для царства. В минуты светлые я умолял послать тебе заступника пред миром... Ирина, я грешен, я подл... Прошу не я, прошу от имени всей Руси: будь Федору  опорой, сохрани в день смуты мое царство."- И он заплакал. А после клясться он заставил и меня, и Федора, царьградский крест в том перед ним целуя, что вместе будем мы, пока господь не призовет. И еще: он сыну говорил, что Бог ему послал спасенье и надежду. Тогда поверила и я. Но взял господь моих детей: во искупленье близости к престолу.
Борис. Что ж ты не отмолила их?
Ирина. Их отмолить нельзя: проклята вся династия князей московских. Спасти лишь душу можно, тело же обречено. И то ведь было хорошо известно Иоанну. Он обречен был. И он каялся не зря. Но не хватило покаянья. В душе его гнездо свил сатана, и это он терзал и плоть и разум самодержца..
   Да, Бог хотел его спасти. И дал здесь, на земле, Анастасию... А Иоанн не уберег ее! Как первенца - Димитрия, как дед его венчанного на царство внука. Димитрия.
Борис (В страхе, обращаясь к иконе). Я царства не приму. Теперь, поговорив с тобою... Я вижу ясно страшный груз, лежащий на плечах у самодержца. Я царства не приму. Последнее то будет слово.
Ирина (помедлив). Не примешь? Будто уж... Не зарекайся зря. Ты разумом  живешь. А разум быстро поменяет рассужденья. Что было так, то завтра уж наоборот, на все отыщутся причины. В душе ведь ты давно уж царь... А что, не так? Не прячься от меня хоть...

   Борис злится. Делает несколько шагов по направлению к двери, потом  возвращается.

Борис. Хотя б разок, ну ошибись. Ты словно приговор суда читаешь! Я тоже жить хочу, хочу спастись...
Ирина (задумчиво). Вот что ты хочешь, то получишь. Спастись же от себя, Борис, ты сможешь от себя лишь отказавшись...
Борис (ошарашенно). Как?
Ирина. Ну довольно о пустом. Нас ведь ждут... Решай иль не решай. Что толку, если все уже решенно...
Борис. Ты отрекаешься?
Ирина. О чем ты снова говоришь? Не отрекаются в России самодержцы. А крест царицы я несла... до смерти Федора, как перед Богом обещала Иоанну!
Борис. Не отрекаются цари? А сам Иван? Ведь помнишь время, татарин царством  правил...
Ирина. Ну и что? Ведь Бог не принял отреченья Иоанна! 

                СЦЕНА 6

   Те же. Грановитая палата. Толпа. Полдень, солнце бьет через стекла. Гомон голосов. Кто-то из детей боярских уселся прямо на пол. Ждут. Из двери выходит Борис.

Федор Романов и первый боярин. Ну что, как там.
Борис. Сейчас. Она сама вам  скажет о решенье... Еще ( оглядывается), где патриарх? Я же просил, неужто не послали?

Снова открывается дверь. Выходит старица в клобуке, потом патриарх ведя под руку одетую в черное Ирину.

Второй боярин. (падая на колени) Царица, матушка! Спаси. От всей земли мы русской просим. От рубежей, от всей Москвы!
Первый. (тоже опускаясь на колени) Помилуй свой народ...
Третий. Царица, матушка, заступница, святая!
Борис. Что ж, говори сестра, ты наконец  судьбу решила?
Ирина.(немного помолчав, ясно и твердо в наступившей тишине) Да!
Федор Романов.(с тревогой) И что?
Ирина. Я принимаю постриженье. И мне оставшиеся дни хочу в молитвах провести, за вас упрашивая Бога...
Первый боярин. (падая ничком) Ох...
Второй и третий. Ааа...
Василий Шуйский. (оглядываясь на Бориса) А кто же царством править будет?
Борис. Не я. И не надейтесь, не приму державу.
Голоса. Царица, матушка, спаси. Поставь на царство хоть Бориса. Не дай погибнуть...Ааа... Не сироти. Одна у нас ты, милосерствуй... Так кто, когда не ты...
Ирина. Решенье принято, бояре (в наступившей тишине слышна ругань, доносящаяся со двора, смех). Ищите. Меня получше есть и родовитей брата. А я свободна ныне. Два царства крест несла. Два царства и какие...
  Бояре, один за другим опускаясь на колени.
Владычица, помилуй!
Ирина. Довольно. Все. Свободна  я от клятв. От ноши тяжкой. Вам решать. Собором будущее царства...
Борис.(испуганно) А если так решит собор...
Ирина. Не бойся брат, пока жива - не рухнет царство. А вот когда уйду от вас, уйду туда, где ждет супруг желанный... Вот тогда... восстанут тени из гробов, которые для вас я затворила... И хлад, и глад... Но хватит мне об этом. Вам знать нельзя о том, что приснодева рассказала... Пречистая... но обещала мне, что не увижу гибель царства...
Второй боярин. Неясно, что там говорит царица?
Первый. Пророчествует. Ей виденье было.
Василий Шуйский. В уме от горя повредилась.
Ирина. Решайте сами. Ухожу от дел. И не молите, не просите.
Федор Романов. О горе нам, пропали мы...
Борис. Сестра, приняв, уж не вернет решенье. Что ж будем делать мы, когда династия угасла...
Второй боярин. (в сторону)  Ты и помог...
Третий. (услышав) Шш... Тише ты, а ну Борис услышит!
Второй. (оглядываясь) Нет, он далеко. А что, об этом все ведь знают....
Первый. Хоть знают да молчат. Ты быстро больно позабыл опричнину и казни Иоанна?
Второй. О чем ты?
Первый. Чувствую, Борис напялит все же шапку Мономаха...
Василий Шуйский. А нам опять холопу класть поклоны!
Федор Романов. Стократ бы больше крови пролилось, когда б не брат с сестрою Годуновы!
   
   Василий и Дмитрий Шуйские уходят. За ними еще бояре. Кто-то плачет.

Ирина. Спаси их всех господь! Когда бы знали и они,что видела я ночью при молитве. И знаю, что одним могу помочь - просить смягчить по смерти воздаянье... Он приходил за тем.
Борис. Кто?
Ирина. Свекор грозный.
Голоса. Что говорит? Кого там поминает? Совсем больная стала от тоски... Горюет все по мужу...
Ирина. Здесь на земле уже никто помочь не в силах. Уже все свершено. Когда и как обрушится несчастье - мне ведать не дано, но что обрушится - наверно знаю. (Подходит ближе к Борису) Прощай, любимый брат... мы трое трон держали царский. Ушел мой Федор. Мой черед. Я выбрала удел.
   У каждого из нас- свой звездный час. Мой час настал - от власти цезарей я отрекаюсь. Ты тоже выбор сделал. Не надо слов. Молчи. Все лгут слова, твой выбор сердцем сделан. Оно в миру, страстям и почестям подвластно. Сегодня, в этот час, мы разошлись с тобой. Как души разные, иным мирам подвластны...  Прощай. Уже совершено. Прощай (плачет) Прощайте все... Никитич, руку дай, стоять мне трудно. Пустое все. Впустую все. Не сохранила я, как ни старалась, царство!
 

                15 июня 2002 года. Москва.










                БОГ - ЭТО ЛЮБОВЬ

                АНАСТАСИЯ
               
                СЦЕНА 1

   Москва, Кремль. 1560 от Р.Х.  Царевы палаты. Время к  полдню. Княжата, бояре, дворня, князья Шуйские, Бельские, Оболенские.Одетый по-дорожному, в простом кафтане, в замызганных грязью сапогах входит Федор Годунов. Неуверенно оглядывается. На него почти никто не обращает внимания. Двое или трое сдержанно кивают.

Боярин (Бельскому, продолжая разговор). И что, он третий день от гроба так и не отходит?
Бельский. Нет. А сунуться - так страшно. Два дня он пил и не пьянел. Теперь не пьет, да неизвестно что уж лучше.
Шуйский. Ну, видно, отошел.
Боярин. Куда там, хуже стало. Велит с женой похоронить...
Оболенский. Да он в себе ли?
Боярин. Кто там разберет: сидит он третий день у гроба. Бормочет что-то. То молится, то плачет, то говорит с Анастасией, как с живой...
Оболенский. Послать бы надобно за митрополитом.
Боярин. Уж посылали. Пробовал  увещевать, так он площадно обругал митрополита!
Шуйский. Бог защитил, хоть не убил. Под руку-то не так сказать Ивану!   Ох горе, горе православным будет....
Оболенский. Ну да, царицей меньше, царицей больше.
Годунов (оборачивается, проходя мимо). Анастасия больше, чем царица.

     Никита Романов, высокий, статный боярин, шурин царя, внимательно смотрит на приезжего.

Шуйский (бросив мельком взгляд, вновь оборачивается к собеседникам). В Кремле - как в проходном дворе, бездельники какие-то все ходят. Да хоть молчали бы... Так не молчат. Ох  и дела. Кому ж и позаботиться о прародителей престоле...

   Годунов вздрагивает. Бельский и боярин усмехаются в бороды. Открывается дверь. Несколько мужиков с перехваченными ремешками волосами, в рубахах с трудом втаскивают черный гроб без крышки. Проносят его через палату, открывают другую дверь и скрываются в царицыных покоях. Следом еще два мужика тащат крышку. Все расступаются, разговоры, как по команде, стихают.

Годунов (удивленно, стоящему рядом с ним Романову). А что же, старый гроб не подошел?
Бельский (мрачно). Гроб не царице, а царю.
Годунов (еще более удивленно). Когда же государь наш помер?
Боярин. Не помер он. Живой еще.
Годунов. А гроб зачем?
Бельский. Вот к нам прехал почемучка! (раздраженно).Велел себя похоронить с Анастасией...
Годунов. Недаром говорят, что москвичи все сдвинуты немного. Великий князь, России государь живьем в могилу хочет лечь, а ближние бояре - помогают! Рядят да охают! На гроб дивятся да затылки чешут!
Бельский (громко, так что слышно всем, зло). Вот ты  его отговори. Иди-ка, поперечь царю Ивану! Попробуй, он сегодня трезвый.
Годунов. Да что ж вы так его боитесь? Он с малолетства среди вас! Небось ведь не чужой московскому боярству?
Шуйский. Да мальчик вышел не в отца. Хотя еще вопрос, в какого?
Оболенский. Шшш! Романовы услышат.
Шуйский. Вот я  и говорю, весь в деда. Хоть не горбатый, как Иван, однако кровь пролить ему что харкнуть в лужу или с самого утра напиться.
Боярин. Ему тринадцать только миновало, а он уж Шуйского Андрея приказал живьем скормить собакам. Вот с тех-то пор охота спорить с ним у всех пропала. Хотя пока царица рядом уж так-то можно было не бояться.
Годунов. (обводит взглядом всех, бояре опускают глаза). А что, коль смелых нет  средь москвичей? Пойду, не без царя же жить...

      Решительно направляется к двери. Открывает ее и входит.

Шуйский. Вот-вот давай, с царем поговори, а то он заскучал: навеки женка-то замолкла.  Ишь, выскочка, из грязи - в князи. Холоп. Как и Романовы холопы.
Бельский. Глядишь и наградят: не петлей так колом. А может, и с собой еще прихватит, деткам на орехи (смеются).
Романов. Что ж смеху? Пропадет за так. К Ивану подойти он не сумеет. А, была иль не была, я все ж царице брат.
              Идет к двери и входит внутрь.

                СЦЕНА 2    

    Крестная комната. Душно от горящих перед образами свечей. На возвышении открытый гроб с телом Анастасии. У стены - второй гроб. Царь Иван Грозный, одетый и не по-домашнему и не по-парадному сидит в изголовье гроба, он наклонился и оперся лбом об его край. Кажется, что царь спит. В трех шагах от него - Федор Годунов, застыл, не решаясь тревожить царя.
Романов делает предостерегающий знак Годунову.Иван поднимает голову, смотрит бесмысленным взглядом как бы не узнавая, вновь опускает ее на гроб.

Никита (подходит совсем близко. Ждет. Наконец нерешительно трогает царя за плечо). Эй,  люди, с государем плохо! Сюда!
Иван (взрагивет, озирается). Что?! Кто кричит? Где я? Никита, ты что ль?
Никита (подходит ближе). Я, государь.
Иван. Вот надо же, какой приснился страшный сон: Анастасия умерла, и я теперь один. Вот ужас-то! (озирается). Так это был не сон? Все наяву, и гроб, и Стася?! Ааа...Зачем меня ты разбудил! (кричит). Не смейте окна открывать! Я видеть солнца не могу! (испуганные слуги снова занавешивают окна, царь постепенно успокаивается)  Пришел сестру проведать? Молодец! Вот видишь ты, какое у нас горе (вдруг меняется в лице и шепчет, хватая Никиту за рукав ). Но знаешь, ведь она не умерла! Она чтоб проучить меня умершей притворилась!
    Никита в изумлении слушает.
Я здесь уже два дня сижу. И точно видел, как у нее дрожали веки...
  Никита и Федор крестятся.
Довольно, Стася, ты меня уж наказала, за девок и молодок, за вино. Я виноват, прости меня, прости (плачет). И Бог ведь грешников прощает!  Никита, вот как хорошо, ты здесь. Ты все поймешь. Вот объясни ей. Я хоть и царь, а все же человек, и святости мне не хватает. Ведь у нее то роды, то болезни... Но (повышает голос) все ночи, до одной я проводил в постели только с ней!
Никита. Не надо, государь (качает головой) Сестра тебя ведь не пугает.
Иван. Да, верно. Не пугала никогда. И слова осуждения не слышал. Она вздыхала лишь. И плакала. Я знал. Так что ж, ты думаешь, она мертва? Значит правда,  отравили? Ведь не могла оставить так меня? Она же обещала: до конца мы вместе!
Никита (вытирает глаза).Сестра свое сдержала слово: она была с тобой до своего конца.
Иван. Ах да. Я думал почему-то, что умрем мы вместе. Или я сначала... (Молчит, о чем-то думает. Заговорщецки шепчет)  Но слушай, страшный есть один рецепт. И заговор великой тайной силы. Я в книгах бабкиных про это прочитал... Тех самых, что она с собою привезла из Рима. Вернуть на землю можно душу!
Никита (крестится). Не может быть. А если есть такие книги - немедленно их надо сжечь!
Иван (подмигивает и странно хихикает). А я не сжег, я эти книги спрятал... Там сказано, как можно мертвых оживить.
Никита (испуганно). Великий государь, помилуй! Да ведь за это, думаю, душе гореть в огне.
Иван. Гореть-то мне. А что мне ад, когда уже в аду я? Зато верну ее. Я не отдам ее червям и тленью. А если нет - так в землю рядом  лягу. Вот, погляди, не мал ли будет гроб? Поди лежать нескладно будет? Вот изверги, и гроб по мерке сделать не сумели… (Оборачивается в сторону гроба, замечает Годунова) А это кто еще?
Никита (быстро). Со мною он, из... (выразительно смотрит на Годунова)
Годунов. Из костромских простых дворян. Я тут...
Никита. (быстро,  снова взглянув на Годунова). Наслышан был о неземной красе царицы. Приехал посмотреть и всем уж рассказать об этом.
Иван. А, вот и ладно. Ишь, так из Твери. Смотри. (отодвигается от гроба). Смотри: когда еще ты ангела увидишь?  (Никите) Пусть душу погублю, но возвращу ее. А если нет - так  лучше вместе с нею... На что мне солнце, если нет ее? Она ушла... За каждую ее слезинку - спрос с меня... И уж ничем не отдариться... Но будем вместе с нею. Там. Уж навсегда. 
Никита. (в волнении). А сестра? Что скажет Стася про твое решенье?
Иван (задумывается ,неуверенно). Обрадуется, думаю...
Никита. А вот и нет. Ведь ты навек погубишь свою душу. Зачем тогда жила она? Зачем же отдала тебе всю жизнь  до вздоха? Ты знаешь, как она тебя любила?
Иван. Да, кажется. Как только женщина умеет.
Никита. Нет, больше.
Иван. Как, верно, любит мать?
Никита. Нет больше и сильнее. Словами это не сказать. Так смертных редко любят. Все было для тебя: и жизнь ее, и дети, и молитвы. И что же, хочешь душу сатане ты предложить в уплату за похмелье?
Иван. Ты прав. Мы были вместе с нею, каждый день и час. А помнишь, как я пьяный к вам вломился? Ведь было же, чуть двор ваш не пожег. Как жить я мог вообще без той любви, которую дала Анастасия? Как жить теперь мне без нее? А если смерти нет, так что ж мне делать? Сидеть и с болью вспоминать? Пытаться счастье возвратить утекшее меж пальцев?

             
                СЦЕНА 3      
               
                СВАТОВСТВО

   Палаты бояр Романовых. Горница. С шумом в двери вламывается несколько пьяных молодых людей. Все вооружены. Среди них 16-летний великий князь московский,  царь Иван Васильевич. Он едва ли не пьянее всех. Крики, визг, треск высаживаемых дверей. Собачий лай и визг.

Голоса. А я ему "кто, кто?!" И в лоб с размаху. Будет знать как нам мешаться (смех). Ишь, кобели, что волки (смех ). На охоту в лес не надо ездить. А девки где-то здесь.
Иван (пошатнувшись подходит к дверце на второй этаж ). Цыц все! Подите прочь! Я главный тут! И девичью проверю сам (икает). А вам - во двор, ловите девок среди дворни (оборачивается, грозит пальцем). Смотрите у меня: сначала царь...
   
   Бьет с размаху в дверцу. Она распахивается. Слышно, как царь спотыкаясь поднимается наверх. Его компания с хохотом выбегает во двор, оттуда доносятся крики. Из девичей слышен шум, потом что-то с грохом падает. Ругань. Приглушенный женский голос. Снова шум, ругань, звон разбитого стекла.   



                СЦЕНА 4
               
   Девичья Анастасии Романовой. На неразобранной постеле навзничь лежит царь. Он полураздет. Рядом сидит Анастасия и поет колыбельную. Царь мечется.
Иван (бормочет). Ох батюшки, ох голова...
   Анастасия, продолжая тихонько напевать кладет руку ему на голову. Иван немного успокаивается.
Анастасия. Баю, баю, баю-бай, за окном стоит бабай...
Кричит Ванечку отдай!
Ты бабай к нам не ходи, нашу детку не буди!
У нас Ванечка один, мы его не отдадим!
Иван (поднимает голову, оглядывается). Где я?
Анастасия. Вот это погулял! Не помнишь где, и с кем?
Иван (что-то припоминает). Ты кто?
Анастасия. Романова Анастасия.
Иван. Водки дай.
Анастасия. Вот я рассол тебе налила.
Иван. Дай водки.
А.: Ты водки, Ванечка, не пей. Не дай нам, Боже, пьяницу-царя! Страшнее, чем татары, пьяный самодержец! Вот, на рассол.
   Подает ковшик. Иван пьет, опять откидывается на подушку.
Иван. Ты пела что-то? Спой еще. И руку положи. Вот так. Как будто легче.
Я здесь вчера немного пошумел...
А.: Да. Двери  все вы поломали.
Иван. (тревожно) Двери? А еще? Еще что было?
А.: А ничего. Ты тут упал два раза и стекло разбил. И на кровать тебя я уложила.
Иван. И все?
Анастасия.  Ты допьяна не пей, когда по девкам ходишь. А то позору ведь не оберешься.
Иван. Вот черт. Неужто ничего?
Анастасия. Что, испугался? В лицо не засмеют.
Иван. Да что ты, дура, понимаешь... (отворачивается). Итак все за глаза мальчишкой кличут...
Анастасия (берет из-за пояса Ивана кинжал ). Не бойся, государь. Смеяться над тобой не будут...
Иван. Ты что? Отдай кинжал.
   Анастасия поднимает рукав летника и режет руку ножом. Течет кровь. Она мажет ей постель.
Ума лишилась, что ли!
Анастасия. Что кричишь? Позор весь мой. К тебе ни капли не пристанет. А ты - великий князь - в постели, словно в битве, победитель.
Иван (спускает ноги и садится). Ну ты даешь... Откуда ты такая? И почему с тобой так хорошо?
Анастасия. Не знаю. Вот выросла такая: увижу мертвого щенка иль птенчика - и плачу, жалко. А если уж колодников, так, кажется, сама б в колоды села.
Иван (усмехается). Ну скажешь тоже. Эка дурость!
Анастасия. Тебе, конечно, государь, виднее. А только мама научила одному меня:  любить. И боль чужую принимать на сердце.
Иван. Стой. Замолчи. А то заплачу (прячет лицо у Анастасии в коленях). Меня-то мать учила только лгать и ненавидеть. Еще недели не прошло, как батюшку похоронили, она уж с Телепневым на его перинах. Кобеля нашла! Они меня держали хуже, чем холопа. Я им воровать мешал. Да плохо - казну-то растащили! А Шуйский ноги в сапожищах клал мне на подушки...
    Я все бы ей простил... Когда бы хоть чуть-чуть меня любила. Ненавижу!
Анастасия. Не надо, Ванечка, про мать так грех, не надо брать его на душу. Не  плачь, ведь я с тобою. И всегда с тобою буду.
Иван. Всегда? А не обманешь? Я никому, ты слышишь, никому уже не верю! Все предали, все, и никому на свете я не нужен...
Анастасия. Ты нужен мне. Всегда. И в радости, и в горе. И даже если будешь ты с другой. Я до конца с тобою сердцем. Мы, Романовы, такие.
Иван. Куда ж теперь ты,  жить как будешь?
Анастасия. Вот так вопрос. Куда? Как будто выбор существует. Одна теперь дорога - в монастырь.
Иван. Ну вот еще. Я царь в Москве, пусть только кто худое вякнет!
Анастасия (качает головой). Я царской полюбовницей не буду.
Иван. Не будешь?
Анастасия. Нет. Уж если вечером не вышло, значит нет.
Иван. Скажи мне правду: ведь тебе я нравлюсь?
Анастасия. Да.
Иван. Давно?
Анастасия. Уж года два иль три. На пасху я увидела тебя. Ты был еще совсем мальчишкой. Шел впереди один. Одежды велики, все золотом расшиты. А вокруг - князья, бояре... Дородные, холеные, с оружием. Все сверху смотрят.  Мне показалось будто бы с усмешкой...
Иван (скрипнув зубами). Не показалось.
Анастасия. А ты идешь - и рядом никого. И сердце у меня такою жалостью забилось. Я поняла, что ты - судьба моя. А тут и дома разговоры.Что  наш великий князь совсем один, нет никого, кто мог бы  заступиться, отец и мать оставили его на свете сиротою...
Иван (опять скрипнув зубами).Ты видно матери моей не знала.
Анастасия. Нет. Но слышала о ней не раз. А все же мама есть и вечно будет  мама.
И я все думала, как хорошо б тебе помочь. Ведь у меня отец есть, братья,  мама. Я - если что - к Никите и к Даниле, а поплакать - к маме. А кто ж тебя приветит, приласкает? И чтоб вот так сидеть, как я сейчас с тобой сидела. Я книги разные читала про любовь (я грамотна и даже по латыне чуть умею) и нас с тобою представляла...
Иван. А ведь и я мечтал. Но только маленький совсем. Постарше стал - я девок как и кошек, мучил. Нашлись учителя, такому, что и вспоминать не хочется, учили...
Анастасия. Наверно, очень ты несчастлив был?
Иван. Не знаю. А вот счастливым был когда - не помню.
Анастасия. Я это сердцем поняла. И вот ждала, а вдруг меня заметишь? (грустно усмехается) Ну вот и дождалась. Не одного, с друзьями в гости! Вот славненько повеселились...
Иван (морщится). Не надо, Стася. Будет нам о том. Ну пьяным был. Я ведь не знал вчера, к кому я в дверь ломился... А вот теперь бы так сидел с тобой... и говорил, и слушал... Смотрел - не нагляделся. Я, Стася, заживу теперь иначе. Вот словно крылья выросли. Тебе, клянусь спасением души, не будет больше стыдно за меня. Как хорошо, спокойно как с тобой. Вот если б можно было здесь остаться... Навсегда.
Анастасия. Тут, в девичей?
Иван (машет рукой).Да ладно, ну тебя. Смеешься? А над кем?  Подумай, царь однако.
Анастасия (смеется, обнимает его). Пускай для всех. А для меня (гладит по голове). Иванушка теперь. Мой бедный одинокий мальчик.

      Шум внизу. Мужские голоса. Анастасия подходит к двери. В ее проеме появляется Никита Романов. В полумраке он не видит Ивана.

Никита. Стасенька, сестра. Я не успел. Всю ночь галопом мчался. Вот стервецы! Вот дрянь! И этот вы****ок от Глинской!
  Анастасия тщетно пытается его остановить. Иван встает, поправляет одежду, подходит.
Иван. Так-так. Смотрю, ты за сестру готов намылить шею государю?
Никита (мрачно, испуганно). Волен ты казнить. А без вины бесчестить - стыдно.
Иван. А то же и тебе. Что скажешь, если породнимся мы с тобой, Никита?
Что ж молчишь? Пускай по матери я даже Глинский, так по отцу все ж Рюрикович, и великий князь. Отдашь сестрицу? Давай скорее в родовое за Данилой и дядьями. И  чтобы к вечеру все были здесь. Столы готовьте. Сваты приедут, угощать придется...       
     Идет в сопровождении оторопевшего Никиты к двери. Останавливается, окидывает взглядом учиненный в доме погром.
Да вот еще, пришлю  к вам десятков пять дворян. А то, как погляжу, своей у вас охраны больно мало. Собак из моей псарни... (заминается) свои у вас, к несчастью, передохли.
Анастасия (пряча улыбку). Ты пушек, Ванечка, пришли.
Иван (не уловив иронии). А верно ведь! Я думаю, что двух тут хватит?
Анастасия. Заборы низки, нету рвов. Пожалуй, тут  двумя  не отобьешься. Ты что же, Ваня, пушек для невесты пожалел? Недаром пращур - Калита.
Иван (принимая все всерьез, краснеет.) Прости. Конечно. А с десяток хватит?
Анастасия (не выдержав, прыскает смехом). На Кремль-то хоть чуток оставь. Не ровен час - татары. А то давай уж к нам со всей родней перебирайся.
   
   Анастасия смеется. Глядя  на нее начинает смеяться и Никита. Тут наконец доходит и до Ивана. Он вначале злится, надувается, но потом тоже смеется.

Иван. А хорошо тут с вами. Так бы в Кремль и не вернулся. Оставляйте!
Анастасия (серьезно). Что ж Кремль второй-то городить. Царь жить не волен где попало.
Иван (смеется, кивает Никите). А, испугалась! Как родовитые-то поднабьются к вам в палаты. Не вздохнешь. Не бойся, пошутил. Пойду домой, хоть Кремль великоват чуть-чуть  как шапка Мономаха.
    Подходит к выломанной двери. Никите.
А ты дворовых все ж за братом посылай, не езди сам (мнется). Тут у тебя сестра, а двери поломались и на Москве разбои...



                СЦЕНА 5

                ПОЖАР
   
     Шатер на Воробьевых горах. Вооруженные дворяне. Родственники царя. Бояре. Анастасия, Никита Романовы. Над Москвой поднимается черный дым пожаров.

Иван.  Здесь хоть дышать немного легче. Как чувствуешь себя? Пойди вон там, приляг в тенечке.
Анастасия. Да вовсе я не так слаба. А чувств лишилась - страшно больно. Как порох полыхнула вся  Москва. Казалось, вот чуть-чуть, и Кремль весь также загорится.
Шуйский. Да что-то больно дружно занялось. Уж не поджог ли?
Анастасия. Тише ты, услышит государь.
Иван. Да не шушукайтесь. Я слышу. Никита, что болтают про поджог?
Никита. Да  разное...
Иван. Кончай петлять. Что говорят в народе?
Никита. Известно, что холоп готов всему поверить. Да ведь и то сказать: уж больно ладно занялось.
Шуйский. Так можешь толком ты сказать, поджог иль нет?
Никита. Поджог. Да только не простой.
Иван. Ну говори же.
Никита. В колдовстве все обвиняют Глинских. Дядю твоего, а пуще - бабку, мать Елены.
Иван. Ну?
Никита. Мол-де у мертвых вырезала сердце, мочила в кувшине и той водою улицы кропила. Оттого и загорелось дружно.
Иван. Ты откуда знаешь?
Никита. Холоп донес. Толпа с кожевником Матвеем и попом-расстригой Савкой подворье Глинских разнесла. Боюсь что добралась до дядьев.
    Подбегает боярин в изорванном кафтане, без шапки.
Боярин. (кричит).Пустите до царя!
Иван. Ты что шумишь? Вот я, ну говори, какое дело?
Боярин.  Великий князь, прости, признал не сразу. Москва в огне, с угару, не иначе, одурела. Громят боярские хоромы. Ищут Глинских. Внизу там реку перешли. Идут сюда, их тысяч с пять, не меньше. Есть топоры и сабли, сам я видел. Спасайся, государь!
Никита. Так  тысяч пять? А почему ж не десять?
Шуйский. Что б нас здесь перебить так много и не нужно.
    Шум. Появляются разгоряченные, вооруженные чем попало москвичи. Многие возбуждены и, кажется, пьяны. Лица в саже, у  некоторых обгорела одежда. Царская охрана выходит вперед, закрывая царя и ближних бояр.
А вот бежать-то некуда: нас окружили.
Иван. А мы не зайцы, чтоб по полям метаться.

     К царю подходит Бельский.

Бельский. Их много, и они вооружены. Дела серьезны, государь Иван Васильич.
Иван. Что? Что они хотят?
Бельский. Кричат: здесь бабка прячется твоя, Москву  она с другими Глинскими спалила. Требуют расправы.
Иван. (складывает кукиш). А вот им, шиш.
Боярин. Они так не уйдут. Сейчас сомнут охрану и...
Иван (бледнеет). Стойте. Я навстречу им пойду.
Анастасия (падает на землю, хватает Ивана за ноги). Я не пущу. К ним не ходи. Убьют! Ты тоже Глинский!
Иван (рывком поднимает Анастасию ). Ты что же хочешь, чтобы на погибель черни бабку выдал? Испугался царь холопов? Тебе не будет стыдно за меня?
Анастасия (принимает решение). Что ж, государь. Ты прав. Идем, и я с тобою.
Иван. Куда?
Анастасия (решительно). Куда прикажешь. Надо - так на смерть. Я с тобою. Никита, дай царю свою кольчугу.

   Никита снимает кольчугу и отдает царю.

Иван (надевая кольчугу). Никита, возьми с десяток с огненным припасом молодцов и скрытно выйди позади толпы. Как только закричу: хватай бунтовщиков, пали из ружей, а потом к шатру обратно пробивайтесь.

    Царя с царицей, которых пытаются прикрыть трое-четверо дворян с бердышами в руках, обступают бунтовщики. Вперед выходит дюжий кожевник. В руке он сжимает короткий железный лом.

Иван (пытаясь оттереть Анастасию за спину). Что, времени другого нету бунтовать? Пожары лучше бы тушили.
Матвей. Кто поджигал - пускай и тушит. А мне чего спасать - в апреле все сгорело.
Иван. Так Божий суд...
Кричат.: Ишь, Божий суд! Да колдовство тут, не иначе.

Поп с огромным распятием в руках в грязном прогоревшем в нескольких местах подряснике.

Поп. Точно ведомо: с детьми своими Анна, мать Елены колдовала. Они доныне латиняне все. Вот люди видели, как улицы она своею колдовской водой кропила. Оттого огонь!
Матвей. Не доводи нас до греха, отдай добром старуху.
Иван. А не отдам?
Матвей. Уж не взыщи, тогда возьмем мы сами. Ну-кась, отойди.

   Толкает в плечо царя. Иван отступает назад, где прямо за ним стоит Анастасия. Анастасия падает. Дворяне пытаются остановить Матвея и попа, орудующего огромным распятием как дубиной. Начинается свалка. Иван тоже падает, но быстро поднимается с бердышом в руках.

Иван. Ах значит так? Вы на царя с царицей? Получайте! (начинает размахивать над головой бердышом. Толпа раздается в стороны, сбитый с ног поп пытается отползти в безопасное место. Иван озирается и кричит) Никита, князь Иван, хватай воров! Они на государя.

    Сзади раздается ружейный залп. Потом еще один. Раздавая направо и налево удары саблями и бердышами к царю через толпу пробиваются несколько человек.

Иван (кричит). Вот хорошо, смотрите, никого не выпускайте. А вот этих (показывает рукой на Матвея,Савку и еще нескольких человек, не успевших скрыться) Здесь на деревьях, словно желуди повесить.

    Подошедшие с Никитой люди и подоспевшая дворня и бояре во главе с Иваном Шуйским скручивают бунтовщиков.

Анастасия (стерев сочащуюся по расцарапанной щеке кровь). Не надо, государь...
Иван (несколько нервно). Ты, Стасенька сходи, умойся. Мы уж сами тут. В Московском царстве милостью одною не спасешься. (Анастасия, поддерживаемая под руки боярышнями,  уходит).
Иван. Что встали? Веревок нет? Тогда их саблями рубите. Головы - на шест. Пусть знают все: с царем потехи впредь не будет!
Протопоп Сильвестр. Пожар-то, государь, нам за грехи. Чтоб прекратить его одними топорами и веревками не обойдешься.
Иван. Вот, за грехи. Ты сосчитал их, что ли?
Сильвестр. Сам знаешь ведь. Я сколько раз тебя увещевал: покайся!
Иван. А я по-твоему не каялся, не клал земных поклонов, не постился?
Сильвестр. Выходит, мало. А то ведь каялся да вновь грешил. Известно, что без веры покаянье!
Иван. Вот чуть пожар утихнет, в Троицу пешком пойду.
Сильвестр. Наружность это. Грех в душе оставить должно.
Иван. Это как?
Сильвестр. А ты вот жизнь свою до мелочей припомни. И очисти душу.
Иван. Нет уж, отче. Есть такое, что и вспомнить не могу. Точнее, позабыть-то рад, да память у меня с изъяном: увидел раз, картинка навсегда со мной. И даже голоса и запах. Там и страх. Ты призываешь вновь в нем оказаться.
Сильвестр. Вот случай выпал снова все начать. Считай, с пожаром этим прошлое сгорело. Покайся, отряси грехи!

           Подходит Анастасия.

Анастасия (Сильвестру). Оставьте же его! Он смерти посмотрел в лицо. За спины не попрятался, не схоронился, как бояре. (Берет Ивана за руку). Великий государь (тихо, наклоняясь к Ивану), да ты ведь весь горишь как будто бы пожар на сердце принял... Пойдем, приляг в шатре. (оборачивается). Все отойдите... И ты повремени, святой отец, пожалей царя:  он если грешен в чем, так Бог с него сам взыщет.
Иван  (глядит на сгоревшую Москву). С меня-то ладно, а вот с вас... Ты, Стасенька, пред ним в чем виновата?
Анастасия. В том смысл, что мы с тобою плоть едина. Значит, и грехи одни. И если у меня их мало, значит и твои наполовину легче.
Сильвестр. Тьфу, ересь. Папежничеством так ведь и несет. Ты все ж, Анастасия, думай над словами хоть немного.
Иван. Ну вот что, хватит спорить. Не собор. А все же я пойду. С царицей как-нибудь мы сами в богословии сочтемся.


                СЦЕНА 6
               
                ЗАВЕЩАНИЕ

        Спальная палата Ивана. Душно, горят свечи. На постеле в исподнем навзничь лежит царь. В изголовье сидит Анастасия. Иноземный лекарь дает царю какое-то питье.

Анастасия. Стой. Допрежь давай-ка мне. Вот так (отпивает из стаканчика). Поставь до времени. Сама и дам Ивану.
Лекарь (с акцентом). О! Руси  есть так мало веры докторам?
Анастасия. Не столько докторам как ближним всем боярам.
Лекарь. Я не травить. Я толко есть страдания легчить.
Анастасия. Вот я и посмотрю, насколько облегчает.
Иван (приподнимает голову). Не спорь с ним, Стася. Что с немчином по-пустому спорить. А лекарства ты его не  пей. Не пробуй, говорю: я запрещаю. А вдруг и в самом деле что-то там не то.
Анастасия. Так пробуй на дворовых!
Иван. Уже, похоже, ни к чему. Так, лекарь? Что же замолчал? Приказываю: отвечай по правде, сколько мне осталось!
Лекарь. О, точность не могу сказать. Но, не казнить меня, так есть, что кажется немного. Мало очень.
Иван. Ну вот. Так ты лекарство забирай и прочь ступай.
Лекарь. Как так?
Иван. Вот так, ступай ногами. Ну?! Не понял, что ли? Я с женой хочу поговорить. Ты  здесь ну совершенно лишний. Третья с нами - смерть. Вон, посмотри, она стоит за изголовьем!

    Лекарь испуганно оглядывается.

Иван. Не видишь, что ли? Значит не твоя. А хочешь, и  твою покличу?
Анастасия. Ванечка, не надо. Он все понял и уходит. (лекарю) Уходи и поскорее. Лучше вовсе со двора съезжай. Чтоб на Москве и духу не было. Наш царь шутить не любит.

    Лекарь стремительно уходит.

Иван. Темно как (берет Анастасию за руку). В глазах наверно. Как тяжело, как трудно мне дышать. Пошли за митрополитом, пора собороваться и готовиться к постригу. Отхожу. Не дай мне умереть без постриженья: грехов-то столько, что под землю враз утянут...
Анастасия. Милостив Господь. Он всем воздаст: и тем, кто над тобою малым беззащитным вволю издевался.
Иван. Тебе бы у престола быть, так сатана остался без работы. Нет, Стася, (гладит ее руку) за грехи всяк отвечает сам. За дела. Уж хорошо, что не за мысли. Уж я такое всем обидчикам желал, когда дрожал от страха  детского в постельке. Ох, Стася, даже Богу страшно рассказать.
Анастасия. Не надо, Ванечка. Простит и он, уж если я и мысли и дела твои простила.
Иван. Тебя оставлю с Димочкой. Смотри же, береги его. Да пуще - берегись сама... Не плачь. Не тяжели мне сердце... Но  почему так рано? Всего-то прожил двадцать два... А как положено, как надо - и шести  не прожил. Мало. Очень мало...  Почему? Неужто правда мать под Телепнева при жизни батюшки ложилась?
Анастасия. Врут. Лицом-то ты в Василия и в Софью, бабку.
Иван. Да больно складно врут. Так врут, что временами сам готов поверить в росказни о старшем брате. О Юрии Сабуровом...
Анастасия. Не терзайся. Если есть тут грех - он на отце твоем. А самодержцы поставляются от Бога. Что ж Соломония  не тяжела ходила до развода?
Иван. Как  верно ты все говоришь. Мне надобно б тебя пораньше было слушать.
Анастасия. А ты всегда меня и слушал.
Иван. Тоже верно. Но дел-то  мало я успел. Ведь только-только начал: реформы государства, перепись земель, Судебник новый да Стоглав еще не весь поправил. Вот хорошо, успел, Казань отвоевал. А Астрахань и Крым по-прежнему прямят султану. Не успел... (вздыхает) И у ливонцев порт не отобрал. А ведь с тобой и к англичанам можно было сплавать. Звали. Да не черед нам Беломорьем плыть и на чужих судах. Свои на Балтике бы справить. И мастера-то есть. Я тайно у датчан учил с десяток. Вот не дал жизни Бог! Да ладно, Димочка продолжит. А только жаль, я наставление ему не написал. Все собирался - думал времени-то много, еще успею. Не успел. Как царствовать он будет без меня? Ох, горюшко! Вот это тяжесть. Ведь в пеленах еще... Ему ведь только ты, Романова, опора, да твои братья. Желаю я по смерти царство вам оставить...  Я  родовитых всех великой клятвою связал. Ты видела, все сыну присягнули? Особенно двоюродного боюсь. Ведь ведаю, что о венце он думы не оставил.
 Приподнимает голову.
Темно тут что-то. Свечи зажигай. Не слышу, крест они поцеловали? Клялись? Клянутся, что ли? Где они?! (шарит рукой, натыкается на лицо Анастасии) Что мокро у тебя лицо? Ты плачешь? Нет? Они Димитрию на царство крест не целовали?! А Сильвестр, Адашев что? Что верные друзья, что Курбский, избранная рада? Где ж они? И (прислушивается) что там за крик? В обносок Димы, что ли, царство делят?
 
Анастасия, уже не таясь, плачет.

Иван. Иуды. Умру и вам не жить. На растерзание тебя и Димочку волкам оставлю. Господи! Помилуй не меня, помилуй Стасю и сыночка. Клянусь спасением души: поправлюсь, обойду места святые.
                Берет Анастасию за руку   
Молись. И Богу я молюсь. А ты проси Марию, богоматерь. Тебя она услышит. Я грешен. И род мой грешен ложью и убийством.

  Наступает тишина, в которой слышен только шепот молитв, треск оплывающих свечей да ругань ссорящихся бояр и княжат за неплотно прикрытой дверью. Шепот царя постепенно умолкает. Одна Анастасия продолжает молиться. Подходит к образу Богородицы и бьет ей земные поклоны.

Иван (очнувшись). Я отхожу, Анастасия. Не успел... монашеского чина... Вот голова легка и тела ровно нету. Постой, отри со лба мне пот...
    Анастасия вытирает пот, обильно покрывающий  лоб самодержца.
Ты свечи, что ли, новые зажгла? А ведь теперь тебя я снова вижу...
Анастасия (плачет). Иванушка! Господь нас услыхал! Дай я исподнее тебе переменю, ты мокрый весь от пота, но больше не горячий, словно печка.
Иван. Где рука твоя. Вот так. Держи у сердца. Теперь я слышу. Спор и шум за дверью. Они там царство делят. Ну уж нет!

      Рывком садится. Несколько раз судорожно вздыхает.

Анастасия. Куда ты? Стой! Ты три часа назад хотел собороваться...
Иван. Не время мне лежать. Достань мне из того  ларца... Да, это, шапку Мономаха. И бармы. Вздень. Вот так. Теперь мой посох  дай. Сама под  летник пододень кольчугу. Ну же, поскорее. Меня ты, что ли, застеснялась? Что, впору? Узнаешь, ведь это та, Никиты. Помнишь ли пожар? На смерть, как под венец, рука об руку!  (Анастасия снимает верхнюю одежду надевает кольчугу, потом снова одевается)
Под изголовьем  у меня возьми двуствольный пистолет, заморской, аглицкой работы. Проверь кремни, подсыпь на полки порох, взведи курки. Все вспоминай, чему учил тебя я.  Но допрежь пистоль свой за спиной держи. Не раздражай их красной тряпкой. Изменой крепко потянуло. И если что, смотри, с пяти шагов не промахнись: Адашеву из первого ствола, а Старицкому Вовочке - гостинец из второго. Подставь плечо, дай обопрусь. Вот ослабел, и ветром зашатает...

   Пытается слезть с постели. Но ноги у него неожиданно подгибаются и Иван с грохом падает навзничь. Из потайной двери с другой стороны опочивальни выскакивет полураздетый человек с саблей в руке.Через лицо, закрывая левый глаз, идет черная повязка.

Иван. Подмога подоспела... Поднимай. Ну, что стоишь? Не понял, что ли, помоги царице!
  Человек,  не выпуская из руки сабли, помогает Ивану подняться на ноги.
Ты кто?
Малюта. Григорий, сын Лукьянов, прозвищем Малюта.
Иван. А что кривой?
Малюта. Под Казанью метили татары. Я был с тобой в походе, государь.
Иван. Ты что же, из дворян?
Малюта. Да, из ваших мы, дворовых. Еще и деды  вам служили.
Анастасия (разглядывает Малюту) Смотри, Григорий, береги царя!
Малюта. Царица-матушка, вот этими руками удавлю любого, кто взглянет косо, нет, подумает не так про нашего царя! Веришь ли?
Анастасия. Ох, верю. А вот, не приведи Господь, помру. И сколько  же несчастных ты действительно удавишь!
Иван (усмехается). Не бойся, Стасенька, сам  присмотрю за ним. А то он нас и вовсе без  бояр оставит... А кой-кого, однако, сам бы удавил. Особенно сейчас.
Анастасия (тревожно). Не думай так, не говори. Не убивай безвинных. Грех-то пополам поделим.
Иван (морщится). Опять ты за свое. Ну дай хотя б вздохнуть и жизнью надышаться. Безвинно никого не накажу. А все ж, как ни крутись, наказывать придется. Уж вышла замуж за царя, терпи. Вот в другорядь сподоблюсь помирать, тогда уж и в монахи постригуся.  Ну, с Богом, к двери, за которой уж меня отпели.
     Подходят к двери. Иван бьет по ней ногой. Дверь настежь распахивается. Слышна громкая ругань, которая быстро стихает.
Не рано ли хороните, бояре? (тишина)
Испуганный голос.: Царь!
Иван. Малюта! Всех скликай дворян, гоните этих прочь, железом из Кремля  измену! Всех вон! (тише, ослабевая). Затворяйте двери... Я с сыном и женой хочу остаться... Вместе.

     Медленно, опираясь на посох, опускается на пол. 
 

               

                СЦЕНА 7

                ПОХОРОНЫ

       Вознесенский девичий монастырь. Август 1560 г.  Духовенство, митрополит, бояре, челядь, простонародье. Открытый гроб с телом Анастасии.

Шуйский (Бельскому). Все смерды, что ли, собрались? Вся пьянь московская? Митрополиту через них и не пробиться. Что ж, с колокольни, что ли, отпевать!
Бельский. Однако ведь не палками народ согнали. Собрались сами все. 
Оболенский. Вот те на. Не женку словно, а святую здесь хоронят.
Шуйский. А все же ты язык не распускай. Смотри-ка как Романова в почете. Небось тебя схоронят без него. Народу-то, поди, не соберется столько...
Оболенский. На что почет от голытьбы? Его за пару бочек водки купишь. На вот, порадуйся, убогий (достает золотой и бросает нищему).
Нищий.  (оставляет золотой на земле). Не, боярин, не возьму. Сегодня нашу матушку хоронят. Грех радость-то принять. Сегодня не до золота, Москва вся плачет.

           Кричат: с дороги, сторонись. Царя пустите к гробу.
Боярин. Ведут его.
Шуйский (вставая на цыпочки). Нет, вроде сам идет. Князь Старицкий под руку только держит. И Юрий вон. Ну что за братец у царя. С таким шутов держать не нужно...Известно, вы****ок что бес. Уж Святополком сыты были, нет, как видно не хватило. Не жди добра когда отцов-то двое. Вот теперь годай, кто настоящий?
Боярин. Никита справа сзади, а вот слева кто?
Бельский. Что, не признал? Да Федька Годунов.
Шуйский, Оболенский, боярин.: Кто?!
Бельский. И я бы не признал, когда бы давеча в Кремле не видел. Тогда и люди подсказали. Он будто из тверских дворян. Так, вовсе худородный.
Боярин. Да нет, рязанский он. Приехал место приискать по скудости достатка.
Шуйский. А, хочет жить в Москве... Все налетели, словно мухи. Вчера холоп - сегодня, смотришь, в думе.  Ишь как, так и прилип к царю Ивану.
Боярин. Шустрит. Смотри, они уж с царским шурином почти как братья.
Оболенский. А все ж шурин бывший. Небось Захарьины-то плачут. Вот беда: уже одной ногой стояли на ступенях трона. Литовские холопы.
Шуйский. А все же дети-то Анастасии, племяши, Иван меньшой да Федор живы.
Бельский. Царю мы быстро новую найдем царицу. Да такую, что он Романову не вспомнит. Ишь, как теперь скорбит. А умирала, он по женской части не стеснялся.
Шуйский. Все так. По женской части слабоват. А только сватом быть у нашего царя я и врагу не пожелаю... Как раз не угодишь!
    Иван спотыкается и чуть не падает. Его успевает поддержать Никита Романов.
Что зашумели? Царь упал?
Бельский. Нет, успели поддержать Романов с Федькой этим, Годуновым.
Иван (останавливается, обводит всех взглядом). Собрались все? Что прячите глаза? Довольны?! В сердце уязвили!
Никита (подходит сзади к царю, вполголоса). Похорони сестру. Не тяжели ей душу проклятьями и кровью.
Иван. Да, Стасенька просила все за них... Они за все ей отплатили... ядом. (шепчет, словно безумный). И я им отплачу за все... А если всех сейчас вот перебить? Как Ольга из древлян устроить тризну?

   К гробу протискивается митрополит.

Митрополит. Мужайся, государь. Господь нам испытанья посылает. Но сердце не ожесточай: Анастасия входит к Богу. Служить?
   Иван молчит, в оцепенении не сводя глаз с какой-то точки над гробом.
Что, начинать?
Никита. Давай. Читай. Когда-то ж надо похороны кончить.
   Звучит заупокойный канон.
Иван (бормочет). За что, господь, взыскуешь ты с российских самодержцев?
    Гроб начинают закрывать крышкой.
Иван (вдруг, словно очнувшись). Стой. Не смейте в землю зарывать ее!
Никита (тихо царю). Великий государь...
Иван (проводит рукой по лбу, поправляется). Не смейте зарывать ее, пока не дам вам знак (оборачивается, кричит) Теперь оставьте нас. Все отойдите прочь (все испуганно отступают). Я буду с ней прощаться.
   Медленно делает шаг, еще, подходя вплотную к гробу Анастасии.
Прощай, лебедушка моя... Мой свет, моей души спасенье. Прощай. Ты все-таки оставила меня. Здесь. Одного. Меж псов. Готовых разорвать, чуть спотыкнешься... Навеки одного. Дай погляжу еще... Нет,   на всю-то жизнь не наглядеться... Ты на погибель на земле оставила меня... Господь судил, ты исполняла...(оборачивается, с ненавистью смотрит на всех, машет рукой). Кладите в землю... Только... (задумывается, кричит) Смотрите у меня! Просейте землю через сито. Чтоб ни единого ни крышку гроба камня не упало! И  если я услышу стук (лицо Ивана передергивает свирепая гримаса)... вы все здесь пожалеете, что на свет родилися!

   Толпа позади царя быстро редеет.

Никита (Годунову). В недобрый час шепнули нашему царю, что Стасю извели княжата, а не роды и пожары.
Иван (поворачивается,  узнает стоящего в охране Малюту). Малюта, распрядись. Вина курного, ставленного меда, пива и вина - в мои палаты. Ты - Никита, и вот ты (показывает на Федора Годунова) - со мною. Помянем Анастасию... Еще.. вот что, Малюта. Двери затвори, поставь стрельцов. Ты старшим будешь, назначаю. И гони всех в шею. Видеть их ухмылки не могу. Хоть прячутся, да от меня их радости не спрячешь. Рано обнаглели.(с угрозой) Рано!  Господь меня оставил, чтобы вины их взыскать.

             
                СЦЕНА 8
   
                ПОМИНКИ

     Небольшая комната в Кремлевском дворце. Стол уставленный кувшинами и бутылками. Блюда с объедками. Федор Годунов спит уткнувшись носом в стол. Никита - свесив ноги на сундуке у стены. За столом Иван и Малюта.
Иван. Не умеют вовсе пить (кивает на Федора и Никиту). И до утра не продержались. А мы с тобой закончим эту вот бутыль и к ранней литургии в самый раз поспеем. Наливай. Сегодня у меня и сторож ты, и виночерпий. Словно лучший друг.
   Малюта наливает в кубки из четырхгранной зеленой бутыли.
Иван (залпом выпивет). Признайся мне, Малюта... А ты ведь Стасю не любил! Она тебе свободы не давала.
Малюта (возмущенно) Я за нее и жизнь отдал бы.
Иван. Вот, подумаешь, подарок! Ведь знаю, врешь. А слушаешь, приятно. Давай еще, отрадно,  как черт про ангела  лопочет. Вот, значит, Стася, вышло как....
Малюта. Великий государь! Ты под землей на три аршина видишь. И ничего не скроешь от тебя... Не то чтоб не любил царицу, но огорчала меня часто.
Иван (приподнимает бровь). Вот так? Да чем же Стася так печалила тебя?
Малюта. Она изменников прощала. И допросить-то толком не успеешь, а женки и детишки, глядь, уж у нее. Она послушает, поплачет ... и к тебе. А дальше знаешь сам: измена прощена и по Москве гуляет.
Иван. Да что ты в деле государства понимаешь? Ты, собака!
Малюта. Я хоть и пес, да государев! Анастасия, что там говорить, не мне судить - святая. Она и за Пилата бы просила... А только хоть Христос всеблаг, прощает всех, а рядом - Петр, и меч в руках преострый! Он ждет, когда хозяин знак подаст, чтоб тем мечом разить Иуду.
Иван. Ну ты, апостол. Рожки лучше прикрывай. А то, не ровен час, митрополит заметит. Смотри, из храма и прогонит, осрамит прилюдно.
Малюта. Ну и пусть. Служу царю. И в том ответ дам перед Богом.
Иван. Вот и выходит: двое до конца верны, Анастасия и Малюта. Но если ангел Стася, ты, выходит, бес?!
Малюта. Как скажешь, государь. На все твоя едина воля.
Иван. А что тут говорить, когда с измала с бесом тоже знаюсь... Вот и выходит, Стася, что сдала меня ты на руки  Малюте. Ну, наливай еще. Что за вино такое? Чудо наизнанку: из курного, крепкого, соделалась вода. Все пьешь и не пьянеешь...Хотя (смотрит на спящего Годунова и Романова) этим удалось напиться. Вот бы мне поспать... Еще бы так, чтоб не проснуться. Ну, Малюта, кончили пузырь-то? Собирайся,  в церковь.Поставим свечи, Стасеньку помянем, а заодно и мою душу. Распрядись, пусть уберут тут, и нового питья нальют, да похмельнее. Проверишь лично, не подсыпали б чего. На радости, что Стасю уморили... И еще, пусть скоморохи спляшут, девок посмазливей подбери. Уж поминать так, чтобы было слышно...  А то решат еще, что я подох. На радость всей родне, законной или незаконной...
               

                Москва, 12 сентября 2002 г. 


СИЛА  - ЗНАЧИТ БОГ, И БОГ - ЭТО СИЛА. О СИЛЕ. Иоанна - благодать Божия (евр.);  Марина - морская (лат.); Ирина - мир (греч.)


…У каждого есть звездный час: мой час настал – снята осада Орлеана…
               
 ИСТОРИЯ  ПЕРВАЯ
         ИОАННА (ЖАННА фр.)
           ЧТО ЗНАЧИТ "благодать Божья"


                СЦЕНА 1

    
     Камера в башне Руанской тюрьмы. Два стражника  в расстегнутых на груди камзолах играют в кости. К деревянному бревну толстой цепью прикована Жанна - худенькая девушка с короткой мужской стрижкой (в кружок), на ней рваный и грязный мужской средневековый наряд. На одном колене облегающие ногу штаны-рейтузы разорваны, сзади они, вытянутые, висят. На левом колене тоже пузырь. Под глазами Жанны черные тени. Епископ де Кошон.  На нем серый плащ с капюшоном, под плащом дорогая одежда князя церкви, на холеных руках перстни. Волосы аккуратно причесаны и, кажется, даже подвиты.   Жанна сидит  на каменном полу.

Жанна (продолжая разговор). .. Да, верно, церковь установлена Христом, но не его устами говорят прелаты...
Епископ. Опомнись, Жанна! В смертный час грешишь, хулу на церковь вознося святую!
Жанна. К святому имени хула не пристает, как солнце грязью не замажешь. А в церкви вашей есть ли Бог? И, если есть, как смотрит на ее злодейства?
Епископ (испуганно). Шшш... Тише. Что ты говоришь!  Уж этого достаточно для казни!
Жанна. Распять, а после, что ли, сжечь? Недалеко ушли вы от Пилата.
Епископ. Покайся, Жанна. Время есть. Покайся в ереси пред Богом...
Жанна. ... Душа моя рвалася в церковь,  к литургии... А вы, служители, радетели Христа, мне в церкви Божьей отказали. Так где здесь сатана, где Бог?
Епископ. Восстав на церковь, восстаешь на Бога.
Жанна. На церковь я не восстаю. Но пред тобою каяться не стану!
Епископ (подносит к ее лицу распятие). Не предо мной, пред ним.
Жанна.  Пред ним мне каяться не нужно. И здесь они (епископ удивленно смотрит на нее, потом отодвигает распятие) приходят, наставляют и блюдут. От стражи вашей без святых не защитишься (усмехается горько). И если я в темнице, жду костра - на то, вне всякого сомненья, Божья воля.
Епископ. Ты не боишься?
Жанна. Я - боюсь. И жить еще хочу и боль страшна, и ужасаюсь казни. Но тело на земле дают и, если Бог призвал, земле я не колеблясь возвращаю тело. И чем позорнее, мучительнее казнь, тем Франции любимой лучше. А разве не затем меня на землю Бог послал, не Францию спасти?
Епископ. Опомнись, девица, что мелишь! Слова ты говоришь - и все не так, все ересью, как серой, пахнут...
Жанна. В чем ересь? В том, что знаю Божью волю?
Епископ. Опомнись, Жанна, отрекись! Вне лона церкви слабый человек (а женщина слабее многократно) добыча сатаны, не боле. Без направяющей руки, в миру, подверженном соблазну, все люди словно корабли с поднятым парусом без рулевого...
Жанна (молчит, качает головой). Вас Бог поставил души врачевать, людей же убивать вас учит дьявол.
Епископ. Не убиваем мы, а Божью волю исполняем...
Жанна. Тебе Спаситель сам сказал?
Епископ (испуганно машет руками).Тьфу, прочь, изыди сатана!
Жанна. За что вы гоните меня? Откуда знаете, что вышла я из Божьей воли?
Епископ (в некотором замешательстве) Тому есть доказательства... Недаром суд...
Жанна. Которым приговор был загодя написан.
Епископ. Мы ересь осуждаем и соблазн,  гордыню дьявольскую  спорить с нами... За нами - мудрость церкви, наш соборный ум... У нас и благодать, апостольская сила...
Жанна. Гордыня там, где судит человек,  где прямо пред собою истины не видит.
Епископ. Но чем ты можешь доказать...
Жанна. В мой смертный час доказывать не мне. Тому, кто в сердце Бога носит, слова не скажут боле, чем душа  душе открытой Господу и чистой!
Епископ. А если ею демон овладел?
Жанна. Ты веришь так в его могущество?  Знать, плохо книги ты священные читал. Кто сердцем Бога возлюбя открылся весь ему, до самых темных уголков очистив душу, уж не впадет в соблазн, не согрешит, пока живая связь с создателем не рвется...
Епископ. А, так ты еще безгрешна! Мало нам того, что рая за дела ты ожидаешь!
Жанна. Безгрешен Бог. Но нет греха на том, кто  исполняет его волю.
Епископ. И волю эту знает человек, и сам решает, что и как, священное писание толкуя!
Жанна. Кто в Божьей воле - не решает сам. Писанье не толкует - исполняет.
Епископ. Ну вот, опять запуталась ты, Жанна. Да как же всем наверное узнать, чью волю кто-то исполняет? Вот церковь  и имеет благодать, чтоб зерна с плевелом не путать.
Жанна. А если путает, ее, наверно,  растеряла?
Епископ (в сторону, со злостью ). Что с дурой деревенской спорить. Засело в голове - и  молотком не выбить!  (Жанне) Опять, опять!...  Ты хочешь доказать, что ты - святее папы!
Жанна. Не папы - вас. К нему ведь вы не дали обратиться...
Епископ. Ну, если все мужички, все еретики, колдуньи и разбойники ему послание напишут...
Жанна. Я не еретик, не колдунья,  не разбойник, - знаешь ты. А что породой не знатна, так Бог имеет власть хоть до небес поднять из грязи. Вы к папе  не дали писать лишь  потому, что правды знать и не хотите.
Епископ. Ее мы знаем, доказав.
Жанна. Чем? Я - Божий промысел делами: спасен ведь Орлеан, дофин французский коронован!
Епископ. Вот это нас и повергает в ужас.
Жанна. А, благо Франции пугает! А мы  толкуем все о Боге...
Епископ (молчит, не находя слов, несколько раз машет рукой, что-то пытаясь сказать, наконец  выдавливает). Мы верно доказали,  продала ты душу.
Жанна (поднимаясь с пола). Вот это - ложь. И доказательства все ложны. Вы о моей душе печетесь? Не о том, что англичане вас дешевле покупают?
Епископ (кричит). Ты не раскаявшись умрешь. Уже готовы для костра поленья!
Жанна (что-то шепчет и смотрит  в сторону, потом оборачивается к епископу ). Так, значит, быть тому. Пред смертью я тебе раскаяться желаю (молчит, потом громко). Ведите, пусть костер. Зови солдат,  несите смертные позорные одежды. Багрянец мой и мой венец терновый! Но в мой последний час, я попрошу не о себе, мне горний свет открыт, я исполняла Божью волю... Пусть грех убийства не падет на тех, кто вами был обманут, кто верил вам. Вы - пастыри, на вас и грех. Учены вы, за вами власть и сила...
Епископ (прерывая ее). Постой, не церковь на суде. Покайся. Ты - одна, забыта и оставлена друзьями, войском, королем. Позор тебе, позор, и уж навечно. Так кайся. Ты одна - нас много: церковь, сила.
Жанна. Я не одна. Со мною Бог и все, что силою его свершила. У каждого из нас - свой  звездный час. Мой час пришел под Орлеаном! Тогда  могла я все. О если бы ты знал, земную церковь утверждая страхом, какая сила Божья благодать! Как радостно быть в круге света! И хочешь ты, чтоб  отреклась, от Франции, Христа, святой Екатерины? И я - одна? А церковь, что же, больше Бога?! Свой  звездный час  я не отдам. Пускай костер. Боюсь не я - боится ваша церковь!

    В глубине камеры появляется  из темноты черный столб с перекладиной и обвитой вокруг цепью. Он обложен дровами. Жанна, одетая в рубище, в ведьмином колпаке, расписанном чертями, идет к нему, поднимается по штабелю поленьев и поднимает руки к перекладине, словно готовясь к распятию. Костер вспыхивает. Пламя стремительно поднимается вверх, слышится  нарастающий шум пламени и треск поленьев. Жанна кричит,  перекрывая шум пламени: пресвятая дева, спаси и сохрани! Господи, прими душу рабы твоей, Жанны! Откуда-то чуть слышно доносится  Ave Maria. Епископ закрывает лицо руками.
 

       
               








                СЦЕНА 2

     В церкви. Прошло несколько лет после казни св. Иоанны ( Орлеанской девы). Тюремные решетки на окнах заменяются на цветные витражи. Напротив обугленного столба-распятия - распятие с Христом. Слышны звуки органа. Хор мальчиков исполняет Ave Maria.  Благоговейно молится монах в серой поношенной  рясе. Рядом с ним стоит закутанный в плащ епископ.         

Епископ. Как хорошо! Как благостно поют...
Монах. Так будут петь на небесах святые.
Епископ. Да, кто на небо попадет...
Монах. Кто церковь слушает и славит Божье имя.
Епископ (вдруг). Кто славит иль кто слушает?
Монах. Что?
Епископ. На небо кто пойдет: кто церковь слушает или кто славит Божье имя?
Монах. А разве это не одно и то ж?
Епископ. А ты как думаешь?
Монах. Я думаю - что ересь. Изыди, сатана! Меня хотите испытать, задав для искушения задачу? Не на того напал! Ты, видно, книжник,  критикан, что вечно подвергает все сомненью, все мудрствует, лукавит, ищет все подвох. Так я тебе не по зубам: мою ты веру не подточишь...
Епископ. Так все же твой ответ каков?
Монах. Христос и церковь нераздельны.
Епископ. Так, так. А церковь - это, что же, мы с тобой?
Монах (раздраженно). Довольно вам  меня пытать: все знают: церковь - это церковь! (Ревет басом Ave Maria)
Епископ. Он не ответил. А ответ-то есть. И вся беда, его я  знаю.  А ведь за церковью грехи-то есть (Думает). Выходит за Христом? Или Христос и церковь все же розны? Христос нам говорит: из глаза своего достань бревно, когда сучок увидишь в оке ближнем... Что я грехи считаю, для кого и чьи? Как будто сам уже безгрешен.
Монах (утирая слезы умиления). Греховны все, греховен мир, воистину, лишь церковь  направляет нас к спасенью!
Епископ (в тон). Не ошибаясь никогда, она, как и Спаситель, ведь безгрешна...
Монах. Вот именно! Вокруг нас только грязь и грех, а соль земли - так это мы ведь!
Епископ (в сторону). А ведь он верит, кажется, что соль. Почти святой. И я как будто в это верю. Вершу дела, судом сужу. Да кто я есть? Кто над людьми меня поставил? (Смотрит на распятие.) Он? А вдруг... А вдруг не он? В миру ведь власть дает и дьявол? Лжец. Так значит, там, где ложь, уже не Бог? Немного лжи, чуть-чуть, и Бог уже тебя покинул? А если во спасенье ложь? Попробуй, вот, скажи-ка истину такому... (Смотрит на монаха) Иль мужику. Что будет с истиной он делать?   Так все же власти от кого? За что же мы судили  Жанну?
Монах. Смотрю вот на тебя. Ты что-то все бормочешь. Ты молишься? О чем?
Епископ. О спасении души... 
Монах. А сам-то кто ты? Клирик иль мирянин?
Епископ. Клирик.
Монах (с уважением). Монах, аббат?
Епископ. Бери немного выше.
Монах. Ну, для таких, я думаю, на небесах порядок заведен особый. Чтоб нас спасать, они уже по чину удостоены спасенья. Так  ты мне лжешь...
Епископ. Порядок  церкови князей... Для сатаны, ты прав, черед особый.
Монах (уловив что-то знакомое и понятное). Так-так. Теперь понятно говоришь. Святой отец! Как благостно твои мне слышать речи. Ты просто видишь дальше, знаешь больше нас и от соблазна нас оберегаешь. А ведь, признайся, ты испытывал меня, когда мудреные вдруг начал речи. Но я ведь не поддался, нет? Теперь ты видишь, тверд я в вере. А ведь такие есть и (понизив голос) даже среди нас, отмеченных творцом вести других к спасенью, что умствовать готовы и искать соблазн. Вот  видел я, как поклонялись на костре сожженной ведьме!
Епископ. Кому?
Монах. Да ведьме говорю, сожженной здесь за колдовство. Я на костер из лесу сам возил поленья.
Епископ. Ты?
Монах. Да, я. И думаю, мне это ведь зачтется Богом?
Епископ (странным тоном). Не сомневайся. Все зачтется, и сполна. И всем другим, как и тебе, зачтется.
Монах. Ну вот. Я и гляжу - ученый человек, наверно, не последний в нашей церкви! А то ведь многие плюются на мои слова, бесчестят. Пару дней назад мой сокелейник, друг, ну и (заминается) вообще как брат...
Епископ (понимающе кивает) Не бойся, продолжай. Он был тебе как брат, и даже больше...
Монах. Так вот, послушав мой рассказ, он плюнул и  ушел, сказав, что лучше жить с собакой!
Епископ. Так и сказал?
Монах. Вот так. С собакой, дескать, для души отрадней и не так грешно.
Епископ. Он из-за  Жанны?
Монах. Ну да. Ты знаешь это имя?
Епископ. Знаю.
Монах. Ведь ведьма ж, хотя по женской части будто непорочна... Хотя, кто знает, разно говорят. Я, например, в ее девичество не верю. Особенно когда она здесь  посидела  под присмотром англичан. Известно, девственниц хранить солдатский есть  прямой обычай!
Епископ. Нет, не добились ничего. Пытались, но не вышло дело.
Монах. Ну прямо чудеса. Ей черт помог.
Епископ (вполголоса). Его как  раз ты пред собою видишь...
Монах. Что?
Епископ. Так, ничего.
Монах. Ну так еще мне говорили, что Гильом де Ре с ней развлекался перед битвой. А может, и не он один. Чего за ней мужчины так бежали?
Епископ. Вот на таких, как ты,  как на камнях, мы поднимаем храмы нашей веры.
Монах (не уловив издевки, склоняется в поклоне). Я вижу, что ученый, правильный ты человек, и что католик твердой веры.
Епископ. Надеюсь.
Монах. А вот позволь узнать, чтоб после братьям рассказать, с кем я стоял на литургии?
Епископ. Пожалуй, знай. Епископ де Кошон.
Монах. (удивленно, не веря). Вот так, в толпе, среди простого люда? Не может быть, я вас наверняка б узнал. Ведь видел, и не раз. Хотя издалека, и в облаченье не в пример богаче. Но видел и вблизи.
Епископ. Когда?
Монах. Тогда. Когда сжигали ведьму.
Епископ. Так что же не признал?
Монах. Вы были не таким. Уж очень изменились.
Епископ. Постарел?
Монах. Не знаю. Вроде бы и нет... Но  будто и - не вы. Не знаю, как сказать.
Епископ. Увы, и там, и здесь - все я. А вот Гильом де Ре  в тюрьме, в Руане.
Монах. За что?
Епископ. За чародейство и убийства.   
Монах. Ну и дружок же был у ведьмы!.
Епископ. Но ведь тогда  он не был колдуном. Он маршал Франции и храбрый рыцарь.
Монах. Ну вот. Так значит, был. Все до того. А все твердят: сожгли святую...
Епископ. Что все?
Монах. Да это к слову, так. Молва идет, что сердце Жанны не сгорело.
Епископ. Как?
Монах (запинаясь). Я сам не видел, слышал только, что огонь не тронул почему-то сердце ведьмы, и ... оно, оно, ну ... не испортилось доныне.
Епископ. Нетленно?  Словно кровь и части тел святых, замученных при цезарях за веру...


               

                СЦЕНА 3
 

     Камера тюремной башни. Сквозь решетки пробивается свет. Охапка соломы на полу, железная клетка, бревно с цепью. На дальнем плане - черный обугленный столб с поперечной перекладиной. Он обмотан цепями и обложен штабелем полусгоревших черных поленьев, образующих как бы пьедестал вокруг него. Свет от окна может падать на него, и тогда все, и столб  и цепи загорается ярким светом. Маршал  Франции Жиль де Ре в дорогом, но уже порядком измазанном и помятом камзоле, расстегнутом на груди, во всклоченной седой бороде и нечесанных волосах приставшая солома. На грубо сколоченном столе - глиняная миска и кружка, черствый кусок хлеба, кувшин.
 
Маршал (отпивает из кружки) Скорей бы суд кончался. Вот тянут, вот плетут... А дело, впрочем, ясно... Конечно, не мужик в суде, да ведь и преступленье без примера. Церковный суд, так повелел король... Обычному не по зубам я видно. Ну что же, вот и честь, известность на века: моею бородой  уже детей пугают... (Встает) А то, что синяя она - так брешут, ради пущей жути. Но ведь бывала черной и она. Как ворона крыло. Как головни в костре у Жанны... А все же не чернее, чем моя душа - чернее просто не бывает...
   (Резким движением разрывает рубаху на груди.)  А ведь придется умирать... И что же, там опять потребуют к ответу? А то - что жизнь - не жизнь, а ад, уже и не в зачет? Конечно, справедливость там искать, что золото в лохмотьях нищих. Однако, могут все же наказать... (начинает смеяться) Вот интересно чем?
    ...Сумел я превзойти деянья цезарей кровавых! Что там Тиберий, что Нерон? Они лишь режиссеры представленья... Я - жесток? Не более, чем  Бог, который жизнь дает, чтоб жить не стало силы... Я цезарей языческих затмил... А ведь они без страха воздаяния служили сатане!  И похоть возбуждать они  умели! А разве жертвы их страдали  так, как  те, которых я замучил? Язычник, как собака, знает тела боль. И дети их - щенки, не боле. Я ж души христианские терзал. И тем губил  свою, уже погубленную душу...   Да - я злодей. Такой же, как и все: пускай они в делах, не так, как  в мыслях грешны.
  Ходит, гремя прикованной к ноге цепью по камере.
   И вот, открылось все... Все преступленья выплыли наружу: подвалы отдали мои трофеи! Открылось? Но кому? Пред Ним ведь все давно открыто. И суд был скор земной, и приговор. Какие ж были в нем сомненья... Да ждал я, ждал его. Мой настоящий суд и так уж слишком затянулся...
   Подходит к окну, смотрит на небо, затем подходит к обугленному столбу, трогает его рукой.
   А мог ли жить иначе? Мог... (Звеня цепью ходит по камере, останавливается против окна, сквозь решетку которого пробивается солнце, его луч падает на кострище ) Но силы не имел рассвет встречать без Жанны (качает головой). Им не понять, какая пустота осталась здесь (трогает грудь), им не понять, что мир обрушился, став черным, что убивать, терзать, насиловать тела и души - уже не грех - грешок. Так, камешек к горе,  подмявшей мою душу... (Отходит от окна, трогает, как бы не замечая, почерневший обугленный столб-крест) Жизнь разделилась: до и после: там - жизнь - здесь - нежить! О Жанна! Будут говорить, что я любил тебя. Как просто объяснять, при этом ничего не объясняя (подходит к железной клетке) Вот, в клетке на земле душа, и лишь с тобой она могла подняться в небо. И он, он (смотрит вверх) отобрал тебя, меня оставив здесь, обрек  на вечное сожженье.
   В исступленье ходит по камере, звенит цепью, бьется лбом о стену. Замирает, думает.
   Хотя, признаюсь, выбор был. И этот выбор я тогда уж сделал...
  Слышны голоса, звон ключей, открывается, противно скрипя дверь, в камеру входит, сопровождаемый тюремщиками и секретарем суда, епископ де Кошон. Он  одет словно простой аббат, и лишь епископский пояс свидетельствует о его сане.
Секретарь суда (стараясь не смотреть на Маршала). Суд вынес приговор, ты знаешь, Жиль де Ре. Твои злодейства выше пониманья человека. И мы судили не тебя, а сатану, который чрез тебя питался кровью. Сегодня казнь. Святой отец  пришел, чтобы  попробовать  спасти хотя бы душу.
Епископ. Оставьте нас. (Тюремщики и секретарь колеблются) Оставьте, говорю вам. Он скован, и его я не боюсь.
   Все уходят.
Епископ. (Молчит, осматривается в камере. Его внимание  привлекает обугленное распятие, он вглядывается, трясет головой, еще раз всматривается, видимо не веря глазам).
Маршал. Что озираешься, что ищещь? Пришел меня спасать - спасай!
Епископ (Не отрывая взгляда от обугленного столба-распятия). Таких, как ты, злодеев мне видать не приходилось.
Маршал. Да, грешен, грешен я во всем. По вашим, да и по иным законам. Я власть имел над тайной силой. И ей служил. И делу зла. А что добро, когда оно бессильно? Земной суд не страшит того, кто потерял  небесное блаженство.
Епископ. Однако ты закоренел во зле и даже в свой последний час не знаешь покаянья...Земной? Тебя осудит Божий суд!
Маршал (смеется). Божий? То есть ваш? Что ж, сатана сам судит сатанистов (опять смеется, подходит к черному столбу-распятию). Вы, значит, Господу служа, здесь на костер послали Жанну?
Епископ.(вздрагивает). Греховна плоть. И женщина слаба. А дьявол принимает вид мужчины...
Маршал. Чтоб девственниц удобней было совращать? А вы сумели доказать: душа пропала Жанны. Я слышал, долго спорили: совсем или чуть-чуть, наполовину или больше? Так значит все ж определили: до конца. Что врачевать уже и невозможно. Только мучить. Но даже цезари не смели девственниц казнить! По их, языческим законам...
Епископ. Ты прав. Но палачи нашли обход закона.
Маршал. А, вот вы у кого решили опыта набраться... А что ж Тиберий? Он уж позабыт? Неужто церковь опыта его не вспомнит!? На Капри, острове богов, в святилище имперского разврата он в таинство любви публично посвящал двух юношей и девушку, их заставляя на потеху творить одновременно свальный и содомский грех! А? Ну, каков изобретатель! Хотя какой же это грех, когда его за грех никто и не считает? Был опыт поценней. Для вашей церкови полезней: на пир языческий  согнать душой, как телом, чистых христианок, их донага раздев, язычников заставить потчевать вином, а после девственность свою отдать собакам под улюлюканье и хохот! Вот, думаю, была потеха черни! И цезарю, и всем его скотам - от кобелей до римских шлюшек! Чем  англичане не собаки?
     А все же, все же, все не то. Хоть гадко, а чего-то не хватает. Так думали, наверно вы. Не тот размах. Противно, но не очень страшно. Язычникам - так вовсе не понять: подумаешь, девица и собака! Не диво ведь как кобели покроют сучку.  Козлы, ослы, медведи...  обезьяны. Жеребцы...Придумать лишь как подобраться!  А человек, что скот, когда душа в нем спит. Как скот живет, как скот плодится. Как скот умрет. И почему б ему не развлекаться со скотиной?
     Нет мук предсмертных, кровь не льет, не леденит, не возбуждает... Уж это поняли Тиберий  и Нерон. Для христиан он предпочел огонь, их в фонари дурацки наряжая! Чтоб света было больше, жег людей. Но не кого попало - только тех, кто от Христа не отрекался.
    Что смотришь так ты на меня? Себя не узнаешь? От мерзости трясешься?! А ведь Нерон и мой, и твой учитель!  Кто истязал, глумился, сжег в Руане девственную Жанну?
Епископ. Не я.  А наша церковь - Божьей властью...
Маршал. Нет, врешь, судом  синедриона!
Епископ. Ты богохульствуешь. (Тихо, в сторону) Лукав, как сатана! И речь ведет умело. Но не собьет меня,  как госпожа его лукавая не сбила... (маршалу) Речь все же о тебе. Сегодня, что же, суд надумал ты вершить? Ты - демон, кровосос, детоубийца?! Подумай о своей загубленной душе. Что ж ты не спасся вместе с вашей девой?
Маршал. Да, ты прав. И я пропал. Суда нет на земле, который судит эти преступленья. Да мне-то что с того? Душа моя сгорела вместе с Жанной! Да, на том костре, который вы зажгли. Чтоб нас оставить без спасенья... Я должен был отдать всю кровь. Отдать до капли. До конца. И погасить огонь. Иль вместе с ней уйти в чертог небесный. И выбор был. Для вас и для меня. Для короля , для Франции, для мира... А я за тело испугался.... Подумай сам: неужто тело больше духа? Ты преступленьями меня коришь? Да, знаю, что для вас они ужасны... Но если умерла душа, но если осязал уже ты царство не от  мира и ... малодушно потерял... Навеки. До конца. До всех времен... Ты понимаешь? Навсегда! Навеки... (плачет) Она ушла туда, где мне уж не бывать... Что преступленья, что позор, который ты готовишь? Я потерял стократ и мучая детей, лишь заглушить старался муки ада, в который сам упал, живой, здесь, на земле. Но без души, потерянной для неба...   
Епископ. Раскаяться пора: суд все же над тобой, невиданным, неслыханным злодеем. И это - косвенное доказательство тому, что здесь мы осудили ведьму.
Маршал. Раскаяться? Пред кем? Тобой?
Епископ. Богом.
Маршал. Пред ним мне каяться уж вечно. Но я не верю, что простят... Без дел, без муки, без святого искупленья...
Епископ. Сатана. И ведьма, ведьма, слышишь (хватает маршала за воротник), ведьма твоя Жанна. Признайся, расскажи, ведь кровь давала пить тебе она?
Маршал. Не святотатствуй. Стой. Молчи. (кричит) Не смей! Не смей чернить святое имя.  Да, я злодей, каких еще не знали христиане. Но ты - страшней. Ты духом служишь сатане, и души соблазняешь ложью веры. Своей. И в своего Христа, такого же, как ты, злопамятного, злого. Христа - мучителя, убийцу, идола, божка, который требует, чтобы ему на алтаре заклали жертву...
    Я стал слугою сатане... мой грех не знает искупленья... А ты ... ты сатана в овечьей шкуре благочестья. Страшны мы оба - ты страшней, ведь люди внешнее лишь видят и пред тобою беззащитны...
Епископ. Ты власть имел, и золото, и славу. Зачем же вехами злодейства путь земной отметил? Ведь ты не просто убивал, как убивает крови жаждущий вампир, не как колдун младенца для бесовской мессы. Ты упивался ужасом, объявшим душу жертвы и к мукам тела добавлял. .. Глумился так, что, Господи, и вслух боюсь сказать. Зачем? Ужели только для того, чтоб превзойти Нерона?
Маршал. Не поймешь... Хотя (Задумывается, смотрит на Кошона, затем бросает взгляд на обугленное распятие)... как раз вот ты понять-то можешь. Но не хочешь. Боишься правду знать: ведь правда о тебе. Ведь ты - Кошон - судивший Жанну? (Епископ заметно вздрагивает, маршал ухмыляется) Ступив на лестницу ступенью вниз, ты силу жить черпаешь лишь в паденье. Ты ищещь наслажденья, словно пьяница вина. А путь благой закрыт: и для души уже ни в  чем нет мира. Так человек, больной вином, пусть ненавидя пагубную силу, стремится к ней, и пьет вино. И видит гибель, и не может протрезвиться. Он пьет за тем, чтоб мир душе обресть, тот самый мир, который сам в себе разрушил. Так  пролитая кровь. Хмельной угар убийства... С чем я его могу сравнить? Сильней вина, страшнее смерти. И нет пути назад. И Бог не принимает покаянья...
Епископ. Почему? Любой спасти пытаться может душу!
Маршал. (смеется) Любой?!  И сатана? И тот, кто сатане открыто служит?
Епископ (в ужасе)  Ужели кара Божья не страшит, когда суда не ведаешь земного?
Маршал. А, твой Бог. Которым к ночи все пугают?  Как мог  он  Жанну не спасти, как мог потоп в день казни не устроить?
Епископ (с испугом) Жанну? (Изменившимся голосом). Ты снова говоришь о ней.
Маршал. Святой отец, безгрешный наш епископ!  Ты, как и церковь, грешен.
Епископ. Не богохульствуй. Пастырь может быть грешен, Христос за церковью безгрешный!
Маршал (кричит, дергаясь на цепи). Ну значит, именем его  замучили,  сожгли святую! (Плачет) А он смотрел на все с небес и черным дымом  упивался.
Епископ (бьет его по губам). Замолчи, ты имя Господа не смеешь всуе трогать.
Маршал. Зато тебе с ним черные дела творить не привыкать: вы с ним подельники, как цепью, связанные кровью!
Епископ (кричит). Так знай же, ты,  навеки душу загубивший грешник! Ты в камере сегодня той, где пленная томилась Жанна! И эти стены слышали и звон цепей, и ругань и издевки подлой стражи. Здесь с нею я беседовал не раз. И страстно бился за ее спасенье... Как мог, от солдатни спасал. И спас, когда они хотели надругаться! Я слышал здесь ее последние слова, не ты, а я их навсегда запомнил!
Маршал (Пораженный, озираясь) ... Здесь? Сюда к ней приходили посланные богоматерью святые, давали  силы, врачевали раны - касались чуть перстом,   спадали цепи ... Темница? Нет, теперь чертог священный! Здесь стены не гнетут - врачуют.  (Делает несколько шагов, цепь натягивается, и он падает) Вот мы и встретились с тобою, Жанна.  Об этом мог ли я мечтать? О чести той, которую мне оказали? О счастье там ступать, где ты ходила. И видеть небо, на которое и ты смотрела. Мне не придется рядом умереть, но я умру хотя бы также. 
  Я предал не Христа, тебя.  И я не раз завидовал концу Иуды... Но то, что выпадет такая честь, мечтать не смел... Без воли Божьей это невозможно.  (Поднимается, оборачивается к Кошону) Что смотришь так? Смотри, коль не признал: я душегуб с Христом распятый вместе!
      А ты, святой отец, из тех, кто мучил здесь в темнице Жанну! Кто  скованной ее держал средь пьяной солдатни, кто Божьим именем ее сгубил!
Епископ (опускаясь на колени). Помолимся. Ты - в смертный час, я - в час, который мне страшнее смерти. (медленно) Да, это мой кошмар, мой страшный груз, который я влачу по жизни... Но (громче) всегда, везде, не зная устали, не покладая рук, зимой и летом, в зной и в стужу, в болезни, в немощи, в скорбях,  служу я Господу. Ему. Ты ж дьяволу предался. Чернокнижью..
Маршал.  И ты ... пришел судить меня?!  Я  сатаной сверял свои деянья...  Ты разве не злодей? Позорной смерти  ты не предал  Жанну? Одежд судейских белизна не сможет скрыть от Бога угли.
Епископ. Взываешь ты к тому, кого не почитаешь силой? Нет, отвечать ты будешь за себя! И не уйдешь от этого ответа!
Маршал. Я все на свете потерял, когда убили мою Жанну. Тогда на Бога я восстал, тогда вином стал заливать пустую душу. Но вниз меня толкнули вы!  Вы - веру подорвали  в церковь, в Бога. Из нас двоих грешней не я . Попавши в лапы темных сил, я не сумел найти опору... Но если б Жанна.. Когда б посланец Божий принят был ... спаслось бы много грешников, и я бы с ними спасся! И ты, и Англия, и церковь! Что говорить теперь, когда опять все по писаниям свершилось. Иным, пока сокрытым, но святым... 
   
       Подходит к обугленному столбу, прислоняется к нему лбом.

   ... И все же перед смертью я скажу: в Компьене Жанну предал Бог.
Епископ. Иль слабостью людской сумел воспользоваться дьявол.
Маршал (продолжает, словно не слыша) Пред Богом грешен я в другом: когда в Руане начался  процесс позорный, имел я силу Францию поднять, вассалов короля, моих вассалов, всех христиан, как поднимал их Петр Амьенский! вооружить крестьян и  сбросить англичан обратно в северное море...Военным вас судить судом!
Епископ. Так почему не сделал то, что мог?
Маршал. И проиграть войну? Или, по крайней мере, ее надолго затянуть? А то столетья не хватило?
Епископ. Ты как-то странно мыслишь...
 Маршал. Я знал наверняка, кем послана святая дева. Верша над ней неправый суд, захватчики шли против Бога. И их победой не закончилась б война, хотя  б они и втрое войска насбирали.
Епископ. ... Когда б не я, то не было Креста и жертвы искупительной пред Богом...
Маршал. Что ты сказал?
Епископ. Иудины слова. Ты Бога вездесущего решил перехитрить, крапленые ему подсунув карты?
Маршал. Да, дьявол разумом владел. Гордыня знания и сопричастности к неизъяснимой силе. Но был еще мне знак, что жизни Жанны на земле подходит срок. И что спасти ее от смерти невозможно. Король  секретно  предложил  огромный выкуп за святую. Они не приняли его, но сумму впятеро назначив, решили время  потянуть. И в заточенье в грязь втоптать нам посланную свыше, святую Жанну. Сломать ей дух, унизив плоть, поиздеваться, наглумившись всласть, покаяться заставить, от всего отречься... А после, что же, возвратить: не непорочной и святой, а шлюхой, ведьмой.
  ...Король в истерике кричал, что сам пойдет с сумой по королевству, но выкуп соберет.
Епископ. Что ж не пошел?
Маршал. Того и ждали все враги его короны.  С трудом я убедил его, что Бог не даст и волосу упасть с головки Жанны.
Епископ. Чем дольше исповедь твоя,  тем тяжелее, омерзительнее слушать. Предать - и волей Бога оправдать. Стал сатанистом - церковь виновата. А ты ... ты сам...
Маршал. Я за себя, поверь, отвечу. А вот кому ответишь ты? Кто Жанну осудил судом синедриона? Как и Христа! Не ты ли тот Пилат, что руки свои вымыл? Молчишь? Так значит нечего сказать. Как мог ты на костер послать святую?
Епископ. Нет, впавшую в соблазн загубленную  душу...
Маршал. Теперь ты в это сам не веришь. Не верил и тогда, когда вы  здесь над нею издевались... Неужто ничего не понял ты, узнав,  какое имя ей  избрал народ, как  Жанну называют  с трепетной надеждой? Лишь Бог всесильный позволяет так назвать. Такое имя - всуе  не дается смертным.  И этот титул высший, неземной - предупрежденье, вечным вам укор, и вечный страх по счету уплатить - не здесь, так там (показывает на небо), но уж за все и полной мерой.
Епископ. Титул? Но какой?
 Маршал. Не знаешь? Будто бы... боишься понимать. Подумай сам: чьей волей смертный сопричастица Марии? Всенепорочной , девственной, святой. Неужто ничего не понял ты, узнав, что Жанну называют Орлеанской девой?  Не испугался, не затрепетал?  Кому ж служил ты, церкви князь, чьей воле был послушен?
Епископ. А ты?
Маршал. Я костром раскаюсь. Но предал Жанну без нее не в силах жить. А ты  себя поставил выше Бога.
Епископ. А был ли с нею Он?
Маршал. А ты иное знаешь объясненье чудесам?
Я слышал, например, не раз, и от людей, не склонных к сказкам. Значения не предал... Но сейчас...
Епископ. Что?
Маршал. Все будто видели, как я тебя, что перед битвой  в Орлеане какой-то рыцарь незнакомый стремя Жанне поддержал, когда она в седло садилась боевое...
Епископ. Так ну и что? Мужчины все вокруг нею вертелись, словно мухи.
Маршал. А, так ты не знаешь, кто был у Жанны стремянным? Чьи латы так сверкали, что слепили глаз, и чье лицо такой внушало трепет? Никто не мог в лицо его взглянуть... Поверх же лат - накидка с золотым крестом - священным знаком паладина?
Епископ (думает, в волнении) . Неужто сам святой Людовик?!
Маршал. Да, прозванный святым за подвиги во славу христианской веры. Ты понимаешь ведь, кто мог его послать? Да, знаешь, богослов-безбожник! Кто стремя Жанны поддержал, вассала славя сюзерена? И ты еще не догадался, несмотря на все, кто вел к победе нашу Жанну?
У каждого из нас свой звездный час. И час ее настал, когда снята была осада Орлеана!  И воинство дала ей приснодева! А вы, кто недостоин прах лобзать, где по земле ступала Жанна... ее судить посмели? Осудить, послать на смерть?
Епископ. А твой, наверно, час настал, когда насиловал и убивал?  Изрядно ты, наверно, причастился благодати. Не там ли первый раз хлебнул, не в той резне под Орлеаном?
Маршал. Был час и мой. Единственный, когда я пал. Тот  час, когда мог от земли я оторваться. И мой был час, и твой: мне вместе с Жанной на костер, тебе - позорную сутану сбросить. Как Павлу, правдою прозреть, и в мир ее нести, благую весть народам возвещая...
   Я душу потерял в тот час, когда своею кровью не залил костер, который ты разжег для Жанны... То был мой час. Мне свыше был он дан, чтоб для души открыть  небесные чертоги. И выбрал я, и небо потерял. Что небо - потерял святую Жанну! Меня пугаешь ты костром?! Да выше не бывает чести. Когда б тогда я на него взошел, то в небо бы поднялся вместе с Жанной... Ты слышал, повторял не раз слова Христа: блаженны мученики веры. Ты Жанну мог спасти, но ты ее не спас, и тем причислил к свите приснодевы.
    Она теперь не здесь. И даже там ее уже не встретим... Ты на костер меня пошлешь? (берет епископа за руку) А ведь за гробом на костре гореть мы будем вместе...
    ...Настанет день, последний день земли, армагеддон,  открыто сатана восстанет против Бога. На трубный глас из праха, пепла, из земли к Христу стечется праведное войско! И Жанна это войско поведет. В последний бой, где свет над тьмой восторжествует... Христос вручает ей  двуострый меч, и  латы надевает  Богоматерь! И честь, и сила, и оружье... А за ее спиной, сомкнув ряды, отряды возглавляя мучеников веры, святой Георгий,  Карл, и Константин, Юстиниан, Людовик, Ричард,  Петр, Франциск, Владимир, Фридрих,-  святые, короли, глашатаи и паладины! И с ними рядом, наравне, в чести и в силе, новые святые, беззвестные для грешников земли, но подвигом на небесах прославившие имя! Сияет белизна одежд, слепит и повергает  в ужас бесов рати... Последний день, последний час, и небу не страшны бессильные проклятья! Се: дева с воинством грядет: в сиянье, славе, силе приснодевы... Так   было на земле, когда она нас в бой вела под  Орлеаном... И  вам ее уж  не убить, придет черед за все платить  сторицей!  Так будет, истинно: пророчит душегуб, на крест идущий вместе с Богом...       
Епископ (Подходит к обугленному распятию, гладит  его, опускается на колени, молится. Маршалу).  Не в силах отпустить тебе грехи. Ты прав, кто знает, может я грешнее. Помолимся. Пусть нас Христос простит. Пускай за нас Марию просит  Жанна. Ты скоро примешь смерть, а я молить о смерти буду Бога. Но я грешен лишь в том, что зову сердца меньше разума поверил!
Маршал. Что мериться, святой отец? Кто мерзостей свершил поболе? Мне душу, знаю, не спасти. И каяться в грехах уж поздно. А о себе суди ты сам: что сделано, то не вернешь, расплаты чашу не отнимешь... Но раз ты жить сумел, сумей и крест нести! Я - не поднял его:  моя душа пропала вместе с Жанной...  Ты -  до сих пор всего еще не понял. Но теперь узнал. Я вижу по твоим глазам... Благослови же на костер, который  не страшит, когда душа уже сгорела.   Благослови. Мы братья во грехе. Не мне судить, кто чище, кто грешнее. Ты остаешься жить, но вот вопрос, сумеешь ли ты жить и возносить Творцу молитвы?  Мой путь тебе открыт (хохочет). Ты мальчиков, как все монахи, верно, любишь? Так наслаждайся жизнью, падай вниз. Я не святой, и не прощу тебя, хотя бы Жанна и простила. Я осудил, и буду там судить тебя: за гробом выплатишь  проценты... Но знай:  телесные грехи идут по сотне за один духовный!
   
Слышен звон оружия,  грохот кованых сапог на лестнице.

   Епископ. Уже идут (поднимает глаза кверху, к окну из которого струится свет) Иди.Ты осужден на смерть устами тех, кто жизнь отнять ни у кого не может. О Господи, прости меня! Назначь мне казнь мучительнее этой. Костер - мгновенье, тела боль, страдание того, что обреченно тленно. Я на костре сгораю каждый день. И возрождаюсь вновь, чтоб в муках жить и вновь сгорать в мученье... (маршалу). Счастливчик:  Он простил тебя! И знаю я, кто там (показывает наверх)  просил за твою душу. 

                г.Москва, 23 августа 2002 г.








    СИЛА  - ЗНАЧИТ БОГ, И БОГ - ЭТО СИЛА. О СИЛЕ. Иоанна - благодать Божия (евр.);  Марина - морская (лат.); Ирина - мир (греч.)


…У каждого есть звездный час: мой час настал – снята осада Орлеана…
…Мой звездный час пришел – и я спасла Кортеца…
                ИСТОРИЯ ВТОРАЯ
         МАЛИНАЛЬ (МАРИНА исп.) 
                ЧТО ЗНАЧИТ "морская"

                СЦЕНА 1

    Выжженная солнцем каменистая степь. Чахлые кактусы и агавы.На земле какие-то обломки, тряпье, стрелы. Вдалеке поднимающиеся к небу горы. На переднем плане - сломанные телеги, торчат оглобли. Разбитый пушечный лафет,  бочонки.  На покосившемся воткнутом в землю древке - полотнище с крестом. Слышны звуки битвы: шум, крики, выстрелы. В белом хлопковом платье, тоже изрядно потрепанном и уже далеко не новом, Марина. Высокая черноволосая девушка лет 22-25. Она хорошо сложена и имеет правильные черты лица. Несмотря ни на что, она успела расчесать и уложить свои роскошные цвета воронова крыла волосы, уложить их и украсить цветком.
На земле, на постеленных плащах  и пестрых индейских пледах лежит и сидит несколько раненых испанцев. Несколько индейских девушек, которыми руководит Марина и монах в серой рясе с капюшоном, перевязывают раненых. Один из них, раненный стрелой в шею, все время стонет и просит воды. Пробегают два испанца. Один из них бросает утыканный стрелами шит и на бегу начинает сбрасывать латы.

Марина. Стой, куда ты, стой! (хватает его за руку, испанец резким рывком освобождается)
Испанец (с трудом переводя дыхание). Не знаю, хоть куда! Сколотим плот и поплывем назад, на Кубу. Все. Доигрались! (кричит, увидев монаха) Скорее отпусти грехи, святой отец, и дьяволы индейские не смогут получить хотя бы души.
   Подходит монах. О чем-то спорит с ипанцами. Появляется еще один испанец, который тащит на себе раненого.
Марина (монаху). Что там случилось наконец, и почему испанцы побежали?
Монах. Убит иль ранен тяжело Кортец. Он с лошади упал и дикари его как будто захватили. Теперь уж точно все, пропали все.  Вот и испанцы, дрогнув, побежали.
Марина (хватает снова за руку испанца). Ты видел сам, убит Кортец? Иль ранен только и бросили вы  генерала?
Испанец. Ишь побледнела, жалко так его? Ты нас бы и себя скорее пожалела. Уж вволю развлекутся дикари, они ведь это делают умело.
Испанец, поддерживающий раненого. Нет, командор живой. Он бьется пеший. В крови вся голова, но он живой. Пока. А наши не пробьются - не хватает силы.
Марина (поднимает с земли брошенную шпагу). А что ж мы здесь стоим? Назад, к нему, ну (Бросается в сторону битвы, откуда раздается торжествующий рев индейцев.Испанцы медлят ). Скорее же, во имя ваших всех святых! Иль нашими богами вам клянусь, умрете все на алтарях Теночтитлана...

   Испанцы устремляются за Мариной. Монах подходит к раненым. Обращается к тому, который сидит, держась правой рукой за бок.

Монах. Дон Диас, можете вы встать?
Диас. Коль подопрут, смогу не только встать, но даже биться.
Монах. Там ранен командор и пушки что-то замолчали. Здесь есть одна, и порох, и заряды. Вот только бы ее поднять, лафет на камнях поломали.
Диас (с трудом поднимается, опираясь на испанскую шпагу). Идея неплоха. Скорей, святой отец, всех собирай, кто без борьбы не хочет потерять здесь душу. А это что? (замечает лежащую на земле фляжку, поднимает) Да это ж ром! Запаслив командор, однако. Вот это мне лекарство так лекарство! (пьет, запрокинув голову)
 
  С трудом поднимается еще один раненый, монах жестами и руганью втолковывает что-то индеанкам. Диас, то и дело останавливаясь и вытирая пот со лба, заряжает пушку. С большим трудом ее ствол освобождают от лафета и поднимают на плечи. Диас раздувает фитиль. Грохот выстрела и дым.   
  Там же. Раненые. Битва продолжается. Кортец  сидит на опрокинутом лафете. Это ловкий, сильный мужчина лет тридцати пяти, с черной, ухоженной бородкой и усами. Глубоко посаженные темные глаза могут вспыхивать внутренним огнем, то пугая, то очаровывая. Сейчас под глазами черные тени, они, кажется, совсем ушли под брови. Одна из них, опаленная порохом, поредела и пожелтела. Щека Кортеца исцарапана и в черной пороховой гари. Камзол, на который надета помятая кираса, весь изорван, в грязи и крови. Марина в индейском хлопковом панцире поверх платья перевязывает  голову Кортеца.

Кортец (сплевывает кровь). Еще чуть-чуть, и командора потеряли б. А что, Марина, ведь тогда всему конец. Мне кажется, что многие того и ждали. Команда дураков, разбойников и трусов...
Марина. Эрнано, помолчи, а то мне трудно закрепить повязку.
Кортец. Помолчи? Сама молчи! Они бы без тебя меня жрецам отдали! Да ведь и им не жить... Ну разве только на цепи сидеть при храме. До Эспаньолы далеко, до Кубы далеко, а до Испании - во сто раз дальше. Нам нет пути назад. И даже крыса бьется загнанная в угол...
   Встает, берет шпагу и вновь бросается в сторону битвы. Через некоторое время его, поддерживая под руки приводят два испанца. Хлопковая повязка на голове Кортеца вся в крови, кровь сочится из-под нее, заливая левый глаз.

Кортец (прислоняясь к лафету, с трудом переводя дыхание). Еще один напор, и нас сомнут, Марина. Они уж не боятся  наших лошадей и ружей.
Марина (встает, жадно прислушиваясь к словам, затем падает на колени).  Мой повелитель, мой хозяин, белый бог, пришедший, как и обещал, с заката из-за моря! Что говоришь ты? Быть может, от меня бежит смысл слов твоих, чужих и нам, индейцам, непривычных?
Кортец (грубо). Все кончено. На этот раз действительно конец. На трое выстрелов припасов. А без них не удержать напор воинственных бесстрашных тласкаланцев. Как будто в них вселился черт: стреляем, рубим, а они все лезут, лезут. Уже все ранены, кто раз, кто два. 
   Я проиграл. Но проиграли все со мною. И первая средь всех ведь ты - Марина. Ответь, что ждет всех нас, когда мы их не одолеем?
Марина (медленно). Ты знаешь это без меня. И все твои испанцы знают.
Кортец. Но мне ты говорила и не раз: мы дети бога, обещавшего вернуться.
Марина. Да так, но лишь пока за вами сила. У нас не может слабых быть богов. И побежденный бог уж никому не нужен.
Кортец. Так значит жертвенный алтарь? А трупы поедят во славу дьявола, как бога?
Марина. Наверно так. Но поначалу будут вас пытать. Чтоб честь богам побольше оказать, у нас их жертвы принято помучить.
Кортец. Ах нас. Тебе, как видно, выдадут награду?!
Марина. Да, только вас. Наложница поверженных богов заслуживает смерти, но не пыток, быть может,  отдадут толпе, а может быть, женою стану Монтесумы.
Кортец. И зная это ты спокойна? Я тоже смерти не боюсь, но скулить под пыткой не желаю!  Так  сделай что-нибудь, Марина. Ты любишь ведь меня? Тогда спаси, кто любит, тот всегда спасает!
Марина. Разве ты не бог? Ты просишь, чтобы женщина тебя спасала?
Кортец. Я просто человек. Как ты, но только белый. Ты женщина со мной, и знала ты мужчин, я что же, по-другому как-то сделан?
Марина. Бог с женщиной земной, как муж, способен жить, и богом быть от этого не перестанет... Но разве может он  защиту попросить?(качает головой) Нет, ты не бог. Но я любить тебя не перестану...
Кортец. Когда бы до заката нам сражение прервать...
Марина. И что тогда?
Кортец.  Наутро было можно не сражаться.
Марина. Свирепы, дики, смелы тласкаланцы. Но их обычаи, язык знакомы мне...
Кортец. Я попросить  не смею...
Марина. Сильнее, чем к тебе, у них ненависть лишь к ацтекам.
Кортец (оживляясь). А Монтесума ведь ацтек? И наш противник так его не любит?
Марина. Мы все их ненавидим. Тому  не так давно (есть люди, еще помнят это) три племени, народа три объединились родственным союзом равных. Почти. Но не совсем. Ацтеки во главе его стояли. Он креп и возрастал, где силою, где хитростью к себе склоняя новые народы. Сегодня двадцать их. Верховный соберя совет вождей, они из рода царского верховного владыку избирают. Он власть имеет, словно бог.  Нет никого, кто слово бы его нарушил. Один лишь знак - и сотни тысяч воинов, и весь припас, рабы, оружие - все в подчиненье полном Монтесумы. Гонцы спешат во все концы его страны. Не зная устали, по сотне  миль морских за день умеют пробегать тараумара, от моря и до моря пронося все повеленья Монтесумы:  с кем воевать, чем поле засевать, когда убрать и сколько будет стоить хлопок.
Кортец. Так силой, получается, его не одолеть?
Марина (качает головой). Скорее нет. Он власть великую имеет. И эта власть не от людей: ацтеки знают  силы страшные секреты.
Кортец. От дьявола такая власть. А если сделать так, чтоб сам он свой союз разрушил? Ведь он всего лишь человек, а значит, как и все, раб славы, женщин, страха, предрассудков. Такая власть - и слабый человек. Конструкция в основе ненадежна.  Когда б я знал язык... Вот если бы с вождями тласкаланцев столковаться...
Марина. Я буду с ними говорить.
Кортец. Я твой должник.
Марина.  Мой муж, отец и сын... И мой хозяин. Навсегда.
      
  Марина думает, молчит. Принимает какое-то решение.

Подай копье... Сними свой меч и пояс. Вяжи крестом. Прочнее и ровней...
Кортец (удивленно). Что это?
Марина. Не видишь? Крест. Ну что, связал? Давай.(Берет в руки и высоко поднимает, кричит) Эй, в сторону, с дороги!  Меня вперед пустите.
Кортец. Стой, куда. Тебя стрелой убьют. Смотри, как падают испанцы и союзники-индейцы.
Марина. Вот час пришел узнать, насколько власть имеет ваша дева богоматерь!
Монах. Хотя бы щит возьми! 
Марина (презрительно).  Ты  что же, сам в нее не веришь? А если всё, как ваши говорят жрецы, я выйду невредимой хоть из пекла...
    Идет вперед. Слышны стоны, ругательства, крики, лязг оружия, выстрелы из ружей и пушек.
Монах (Кортецу). Идет, смотри, идет!
Кортец. И точно - мимо стрелы. Остановилась, перехватила крест. Опять идет...
Ну что же, ничего не вижу. Дым мешает.
Монах (становясь на бочонок). Она к ним подошла и что-то говорит. Вот обступили все кругом. И над толпой лишь шпага командора... Однако кончили стрелять, и стрелы тучей не летают.
Кортец. Затишье? Ну как перед новой бурей?
Монах. Идут. Опять идут. Она и вождь их, весь, как птица в перьях. А впереди Марина, и с крестом. Смотри они как приутихли...
Кортец. Вот чудо! Господи, спаси. Я слышал о таком, да правду говоря, не очень верил.
Монах. Почти сто лет назад у франков дева Орлеан освободила.
Кортец. Да, было так. И звали деву Жанной.
Монах. Дева в  смысле женщина?
Кортец. Дева в смысле дева.
Монах. А, ну тогда понятно. У нас-то случай  все ж другой. И дева не совсем, и уж совсем не христианка.
Кортец. Однако результат ничуть не хуже! О девах после мы с тобой поговорим...
 
                СЦЕНА 2
    Марина с крестом в руках. Ее окружают индейцы-тласкаланцы. Касик в боевой одежде, с головой ягуара как шлеме. В руке держит меч-палицу, усаженную  осколками обсидиана.

Касик. Не ты ли Малиналь, что предала народ свой чужестранцам? Слышал о тебе, да случай не пришел убить, как убивают скорпиона на постели.
Марина.Я - индеанка майя, я девушка для развлечения ацтеков, хозяев кровожадных этой всей земли. Но я теперь служу другим, ацтеков и сильнее и прекрасней. И нет предательства служить могучим сыновьям Кетцалькоатля!
Касик. Особенно походною подстилкой.
Марина (побледнев).Смотри,  не превратись в навоз... 
Касик.  Я воином останусь в памяти народа.
Марина.Ацтеков, что ли? Победи врагов, они с вас дань на алтари опять потянут, ведь боги их, изголодавшись, спросят крови. И разве можно  сохранить все то, что обратилось в прах? Как дерево спасти, хоть толстое, но изнутри гнилое? Империи ацтеков на земле уж нет, как  не было свободного союза! Лишь толкни и ... веревка лопнет, которой свой союз они скрепили. Кто их предал? Предатели - они, обманом подчинив свободные народы.
Касик. Предательству всегда готовы оправданья...
Марина. Как и всему. Ты волен не поверить мне. Но после не раскайся. Ты можешь захватить сегодня всех врагов ацтеков. Для чего? От Монтесумы не получишь ты награду. Ты думаешь, империя-союз, закат которой свыше предначертан, не рухнет в прах, с собою увлекая всех, и всех ведя  на гибель? Послушай: ты вооружен. Я - женщина, без шлема, без оружья. Убей меня, коль веришь ты, что тем спасешь народ от гнева  возвратившихся детей Кетцалькоатля!
Касик (Думает, колеблется, поднимает  палицу-меч). Пришельцы сделают из нас скотов и заберут себе всех наших женщин.
Марина. А так свободно ты живешь (с усмешкой)? Под властью братскою ацтеков. Конечно, битый пес привык к побоям, а не к ласке.
Касик (поднимая палицу) Умолкни, женщина, иль я не дам тебе договорить!
Марина. Я замолчу. Да разве правду тем укроешь?
Касик. Наверное, действительно велик хозяин  твой, когда такие женщины ему служанки!
Марина. Велик наш Бог. И с именем его испацы всюду побеждают. Не думай ни о чем, о прошлом не жалей: свершится то, что и должно свершиться. Ты можешь выбирать: уйти в небытие, до вздоха защищая страшный призрак, иль стать орудием богов и, волю их исполнив, строить наше завтра!
Касик. Когда оно наступит, для кого? (Вздыхает). Народам нашим разве солнце светит?
Марина. Да, пока. Пока мертвящий цел союз, пока жива империя ацтеков, у нас - вчера: вчера ольмеков, майя и толтеков. Вчера учителей, которых позабыли наши предки! Они здесь жили сто веков до нас, но не сумели дать дорогу новой жизни. Они ушли, оставив нам вчера. И мы в наследство оставляем то же детям. Так угасает кровь богов, когда земные женщины их забывают.
Касик. А все ты о своем:  и бог для женщины мужчина.
Марина (с усмешкой). Ну что ж, я умолкаю, если хватит слов. Тебе, наверно, думать слишком сложно.  Что ж, действуй. Да смотри, не ошибись, цена ошибки больше жизни.
  Марина снова среди испанцев. Останавливается за несколько шагов и делает жест, поднося руку к губам, а затем показывая на конкистадоров и их союзников-индейцев. Кортец один подходит к Марине.
Кортец. Ну что? Что ты пообещала им? На чем сошлись?
Марина. Много.  Но надо нам теперь и закрепить обещанное словом.
Кортец. А что я обещал?
Марина. Не столько обещал, грозил. Забыл, что боги редко обещают? Они нас ждут. Отведи назад людей. Вождь тласкаланцев говорит, что хочет сам увидеть сына бога. Поверит в силу, значит твой, а не поверит...
Кортец. Поверит, развяжи свой крест, и верни мне шпагу.  Идем, взамен возьми  на древке крест, он, думаю, не хуже.
 Их  разговор прерывается бешеными криками, стонами. Раздается беспорядочная стрельба. Походит несколько испанцев и индейцев-союзников. Молодой, богато одетый (он  пьян) Диас, сквозь его разорваную одежду  проступает кровь. Он замечает Кортеца..

Диас. А, ты здесь. Пред смертью полюбезничать решил с подружкой? Дай и мне.
Кортец. Ты пьян.
Диас. Уж если пьян, так не вином, а кровью. Мы их отбили вновь. Но порох на исходе и жизни нам осталось уж немного. И ведь еще вопрос: чем нам, точнее кем, заняться перед смертью? Я вот, например, хочу вот эту (показывает на Марину).
Кортец. Заткнись. А то не проживешь и пять минут. Забыл кто я?
Диас. Куда забыть, наместник стран фу-фу, на родине - по петле стосковавшийся преступник. А здесь - бесовский бог, и подданных твоих - лишь эта девка.
Испанцы: Он наши корабли спалил, завел на гибель, спит и ест с индейской девкой! Он нас продаст, чтоб шкуру сохранить, а эта шлюха в том ему поможет!
Индеец.( спрашивает другого). Что ссорятся они?
Индеец. Он женщину Кортеца обозвал продажной девкой... (Кортец бросает в их сторону тревожный взгляд) 
Кортец. (показывает на Диаса) Взять его.
   Диаса хватают за руки 
Повесить.
Испанцы. Больно круто, командор. Подумаешь, сказал чего. Так это спьяну. Мы христиане все же, а она...
Кортец. Повесить, чтобы больше не болтали.
Диас. Помилуй, командор. Я признаю, что сдуру ляпнул.
Марина (бросается к Кортецу) Не надо, пощади его. Он молод, глуп и пьян. Они все не в себе, они ведь так боятся смерти.
Кортец. Что ж... Если просите вы все (делает знак рукой и Диаса отпускают), как командир его прощаю...
Диас. Я это не забуду, командор...
Кортец. Беда однако в том, я тоже это не забуду. Я дворянин, ты тоже. Ты  мне нанес смертельную обиду. Что ж, защищайся, отвечай, когда ты языком отлично так владеешь...
      
                Кортец обнажает шпагу и отталкивает Марину

Марина. Эрнано, ты же ранен, стой. Не надо, умоляю. Что с того. Что мне с того, подумаешь, обида... Я если надо, не только их, себя продам,  чтоб только выкупить тебя у смерти. Он женщину хотел? Мужчины все так борются со смертью... Он тоже ранен да и пьян...
Кортец. Марина, отойди. Здесь честь моя задета.  Пока я командир . Был им, и им до смерти буду.
Диас. Был. А будешь угощением для бесов. С их алтарей, уж верно,  дьявол собирает жатву. 
Кортец. Тогда к нему тебя пошлю, чтоб  загодя изменникам там подготовить встречу.

Испанцы расступаются. Диас бросается к Кортецу с обнаженной шпагой. Кортец отражает удар, бьет сам. Они бьются. Вдруг Диас спотыкается о камень и падает. Кортец стремительно бросается к нему и поднимает шпагу, целясь в грудь ее острием. Медлит. Наступает тишина, которую прерывают лишь стоны раненых.
Испанец ждет удара, потом кричит.

Диас. Что ждешь, рази, Кортец!
Кортец. (опускает острие шпаги на землю). Я не палач, своих солдат не убиваю...

    Втыкает шпагу в землю и, протянув руку,  помогает лежащему встать. Все кричат: да здравствует Кортец. Кортец вырывает у стоящего рядом индейца орлиное перо из головного убора и подает его Марине. Обернувшись к конкистадорам кричит, взмахнув рукой: да здравствует Марина, его жена, принцесса государства Монтесумы. Его без особого энтузиазма поддерживают.

Кортец (Тихо, вполголоса Диасу). Смотри, не говори так больше. Для всех беда, когда Кортец из бога станет просто сутенером.

                СЦЕНА 3
    
     Поле битвы. Трупы индейцев. Касик тласкаланцев в хлопковом панцире, на голове, как шлем, голова ягуара. Рядом несколько знатных воинов-тласкаланцев, с копьями и луками, на головах боевые украшения из орлиных перьев. Кортец стер кровь с лица, сменил повязку на голове. Марина в длинном белом платье.

Кортец. Переводи, Марина. Мы посланы Христом, чтоб землю эту просветить и власть установить могущественного короля. А ты и твой народ не признает ни короля, ни Божьей власти! Вы истины не видите во мраке...
Марина (сделав знак повременить, переводит). Меня послал пернатый змей Кетцалькоатль. Он обещал вернуться, чтоб землею этой править. Мы сыновья его, такие же мы белые, как  был он. Он сам за морем правит  миром. И вы, коль не хотите гнев его навлечь, должны  и сыновьям Кетцалькоатля покориться.
Касик. С богами биться мы не станем. Но чем докажете вы нам, что дети вы Кетцалькоатля?
Марина (переводит). Где доказательство того, что ваша воля - воля бога?
Кортец. А разве Монтесума не признал нас, прислав богатые дары и эту женщину для наших развлечений?
Марина (переводит). Мы белы, как был белым бог, послушен нам как гром огонь, на спинах носят нас чудовища, нас Монтесума испугался, и  наконец, мы море переплыли бесконечное заката...
Касик. Все так. Но вас убить не так уж сложно.
Марина (переводит). Но не бессмертны вы.
Кортец. Бессмертны наши души.
Марина (переводит). Пославший нас способен мертвых к жизни возвращать и сам он, умирая воскресает.
Касик (в раздумье, опираясь на палицу). Но покориться вам - нарушить волю Монтесумы...
Марина (переводит). Страшимся не исполнить волю Монтесумы.
Кортец. Скажи ему, что с нами Бог. А с Монтесумой - крашеные куклы.
Марина (смеется). Так Монтесума хочет вызвать гнев Кетцалькоатля? Пока не поздно, покорись и приведи народ в повиновенье. Тогда вы вместе покараете ацтеков, на алтари их принесете жертвой. Приходит время им платить за все. За их союз, сплоченный  воедино только  кровью. На что вам милость их богов? Их стройки бесконечные, каналы? Вы не рабы. Кетцалькоатль поставит вас над Теночтитланом.Получите вы все: дома ацтеков, жен, детей, рабов. Служа богам, вы станете как боги.
Касик. Как они? (кивает головой в сторону Кортеца.)
Кортец. О чем он говорит, Марина? (тревожно озираясь). Убеди его, пообещай ему, что станем вместе управлять всем покоренным краем.
Марина.(касику). Мой повелитель дружбу предлагает. Посланцы бога обещают: жизнь  станет лучше, чем была. И для того они сюда приплыли. Вы станете свободны, смоете позор, которым вас ацтеки с ног до головы покрыли!
    Оборачивается к Кортецу.
Отдай скорее меч.
Кортец. Что?
Марина. Шпагу быстро  отдавай.
Кортец.(тревожно).Зачем?
Марина. Действуй же, не спорь.
   Кортец нехотя снимает с пояса и отдает шпагу. Марина берет ее и, склонившись, отдает касику.
Марина. Нет смелости противиться богам. Лишь глупость вставшего пред бурей. Вот меч священный. Им покорены по воле Бога всех богов, бессмертного Христа, которому и  повинуются пришельцы, народы сотен стран. Мой повелитель отдает его тебе. В знак  вечной дружбы, как приглашенье в ход пустить его, и все взыскать с народа Монтесумы. За  униженья дочерей и жен, за алтари, за человеческие жертвы. Уж сколько  лет свободный  ваш народ, как маленький ребенок, обо всем ацтеков просит разрешенье. С кем воевать, что сеять, жать, чему и как учить детей вам. Теперь вам дружбу и свободу народ свободный предлагает. Вам решать, принять заморский дар иль оставаться в рабстве Монтесумы!
Касик.(берет в руки шпагу). Вот это дар так дар (Марине). Как щедр и  благороден твой хозяин.
   
Несколько раз взмахивает шпагой. Снимает с пояса усаженный осколками обсидиана индейский меч-палицу, с шеи - большую золотую пластину с пернатым змеем Кетцалькоатлем. Отдает Марине.      
Вот. Подари ему. Залогом нового свободного союза. Еще скажи, свой подниму народ  и мы пойдем на Монтесуму!   


                СЦЕНА 4

    Кортец и Марина. Сумерки. В долине, среди озера, осаждаемый испанцами и их созниками Теночтитлан - столица некогда могущественной  союзной империи. Широкие улицы, каналы, пирамиды с храмами и идолами. Над городом зарево пожаров и черный дым, сквозь который видны сады и дворцы Чапультепека - сердца города и союза.

Кортец. Смотри, Марина, вот горит Теночтитлан и рушатся во прах бесовские кумирни. Их победили мы с тобой, но не своей, а Божьей силой...
Марина. Наверно так. Не сможет смертный сокрушить богов Анаука. Ваш Ьог сильнее. Но почему монахи учат, что  добрей? И если так, скажи мне, почему так много крови льют твои солдаты, зачем насилуют и грабят?
Кортец. А ты попробуй мне святых найди, чтоб делать грязную работу.
Марина. Говорите вроде просто вы, а вот понять вас очень сложно. 
Кортец (хрипло, с трудом). Скажи, Марина, ты боишься смерти?
Марина (С сильным акцентом, но очень правильно и четко строя фразы. При ответе заметно медлит, видимо стараясь говорить совершенно правильно по-испански). Кто смерти не боится?
Кортец. Боитесь вы не так,  как мы.
Марина. Так, но жизнь для нас другое.
Кортец. Ведь вы не верите в бессмертие души?
Марина. Вы верите, а так боитесь смерти. Еще вы чтите девственность и мать, а девочек насилуете вместе с матерями, еще вы учите любить врагов, а сами убиваете без всякой цели... И много есть еще того, чего мне не понять, ведь я дикарка... Ты много мне рассказывал о вашем боге. Я чувствую, как он велик: на жертвенный алтарь он сам пошел, чтоб ваши взять с собой грехи... Когда вы так живете, их, наверно очень много. Но это я могу понять: ведь умирает каждый год  и наш великий бог Тескатлипока. Вы бога в жертву приносили только раз. Но жертв он требует, и даже больше, чем у нас.
Кортец. Что ты несешь! Вот это бред! Наш Бог убийцам покровитель! Бывает зло, но во Христа: чтоб тело не погибло, руку отсекаем.
Я слабый богослов.  Есть вещи, что понять действительно непросто. Они вне твоего ума, как троица, как смерть и воскресение Христа, как царство Божие...
Марина. Я поняла тебя: у вас написано одно, а прочитать необходимо про другое. Для нас так сложно вас понять! Вы честны - нам же кажется, что лживы. Вы говорите нам одно, другое в мыслях, делаете - третье. Такими были вы всегда, иль стали, изучая ваши книги?
Кортец (неуверенно). Ты тоже странно говоришь. Не знаю, кажется всегда. Хотя нет, было время, были мы другими. Когда-то книг святых не знали мы, как вы, богам молились разным, и жили в мерзости, в язычестве, во тьме. Христос нас спас.
Марина. Мне жрец рассказывал, что Бог был до его рожденья.
Кортец. Ну был. К чему ты клонишь?
Марина. Насколько должен быть хитер народ, которому по силам было обмануть и вас, испанцев!  Мне кажется, что золото - ваш настоящий бог.
Кортец. Да, золото я уважаю. Но не молюсь ему. Оно лишь средство жить. Я должен действовать, я должен побеждать. Я тот игрок, который славе знает цену. И нужно будет - славе все отдам.
Марина (печально) И меня?
Кортец. (словно не слыша). Пусть рушится Теночтитлан. Мы новый город здесь, еще прекраснее построим. Я был студентом, и учился у попов, я женщин покорял и дрался на дуэлях. Но эти дни из моих  детских снов: я сокрушитель и создатель государств, народов, городов, империй. Здесь я живу великой жизнью. И  это уж не зачеркнешь, не вымараешь из истории скрижалей.
Марина. Да, совершенное теперь навеки с нами. И даже если дьявол здесь горит, не знаю я,  какому богу служим. Тому, что о любви нам говорит, или тому, который истребляет  всех, кто не понравился ему.

                СЦЕНА 5

     Небольшая полутемная комнатка. Окошко с решетчатым преплетом. За столиком с флакончиками духов и румянами еще красивая молодая индеанка в испанском вульгарно пышном наряде.

Марина. (отбросив рукоделье). Я видела его.  Пройдя страну от океана к океану, чтоб кораблям найти проход,  собрался в новый он поход, на север, в Калифорнию, и воинов искал. А обо мне он позабыл. Что толку, что крестилась я, что все обряды выполняю, посещаю церковь. Я больше Господа его люблю...
Служанка индеанка в пестрой юбке. Сеньора. Кабальеро Эстебано передать велел, чтобы к семи часам готов был ужин, ну и вы прилично к ужину оделись.
Марина. Мой повелитель. Мой хозяин-муж. Так для чего упали алтари Анауака? Неужто для того, чтобы  ничтожество, пусть даже чужеземной крови, учило нас  как одеваться, говорить, как жить... обрушилась империя ацтеков? Мы ненавидели и их, и алтари, которые сбирали кровью жертвы... Теперь чужие учат нас жрецы, и дети наши матерей стыдятся. Какое вдруг затмение нашло, как  можно было верить, что чужой, и непонятный нам народ устроит жизнь для нас, не для себя лишь? Теперь стыдимся мы себя, и языка, и наших предков...
   Что  Монтесуме Кортец предложил, что обещал, чем подкупил? Ста лет не протекло, разрушился союз, точнее, Монтесума сам его разрушил. Что получил он, кроме вечного презренья? Уж лучше смерть, но смерть в бою, а не удавленном в постели. Монтесума и Кортец. Нет, не права я: Кортец был на голову выше. Он  никогда не прятался за спины. Он  силой побеждал...
Служанка (подходит, вслушиваясь в слова). Ты даже чужеземного дурачишь бога.
Марина (вздрагивает, оборачивается). Зачем мне оправдания искать? И у кого просить прощенья? Грешна лишь мира злоба. И злобы той плоды добром не прорастают в самых плодородных землях. А злобы нет, и не было во мне. Только лишь зола обид, моя любовь, уже не нужная  Кортецу...  Все  оставляю, словно хлам...
Служанка. Ну так и есть. Как я не поняла! Поруганные боги разума ее лишили. Ну что ж, награда ей дана сполна, за все. Чем в жизни славу заслужила. Мы не собаки, лижущие обувь, как она. Мы будем мстить, мы будем беспощадны, мы жертвы вновь дадим своим богам, и вновь они в величии воскреснут . И пораженья нет, пока не кончится война. Пока дымятся угли и в полях белеют неоплаканные кости. И мы еще своих богов не позабыли. Мы  победим, когда в свой мир не пустим чужеземцев.
Марина. Нет, ненависть рождает  лишь себя.
Служанка. Да ты богатство кое-чем другим стяжала.
Марина. Богатства все мои ценны лишь для тебя. Кто ищет их, тот мир свой потеряет. Я выполнила все. Я принесла  любовь. И нет моей вины в крушенье дьявольского государства. Да, ты права. Не просто устоять душой, такие видя разрушенья, и смерть, и муки, и позор... Попробуй-ка не отрекись от  слабого, смешного  Бога! Он всех на смерть зовет, и на позор, а  обещает рассчитаться после. Я подняла, как щит, любовь. Я на земле нашла земного бога. И вот мой щит разбит: словно вещь, меня отдали господину рангом ниже.
   Ужасен был конец... Но вот душа моя в страданиях  достигла мира. Я сокрушалась о себе, и Бога укоряла в данной жизни... Так что же, женщина, любовь моя, уж не любовь, дарованная свыше? Я в ней черпала и бесстрашие, и силу. У каждого из нас свой звездный час. Мой час пришел - и я спасла Кортеца. Я выполнила все. И все отдав, мир обрела и радость новой жизни. Я по-другому поняла Христа. Его я больше не боюсь, и знаю, что не дьяволу молилась. И если выбор был его Кортец, то мне ль о том роптать, что раньше не спросил меня он?
Служанка.  И ложь во благо рядится, как в белый балахон.
Марина. Ну хорошо, пусть так. Обычьям нашим разве вопреки боролась я с ужасной властью Монтесумы? Я майя, родом из жрецов, ацтеки сделали меня продажной девкой! И я служила их врагам.
Служанка. Служили многие. Но только ты убила нашу душу.
Марина. Так значит видишь ты сама, что не корысти я служила? Что только тот, кто с силой высшей шел, мог совершить все то, что будто бы я совершила?
Служанка. Ты демонов нам привела и этим демонам служила.
Марина. Ты христианка стало быть, как я? А что же ты божков поверженных  жалеешь?
Служанка. Христианка? Почему?
Марина. Когда есть демоны, так есть и Бог. Ты что же думаешь, им был здесь Монтесума? 
Служанка. А правду говорят, что спорить без толку с тобою. Ты говоришь, и все уже не так. Ты научилась этому у них. Они же учатся у Бога. Такого же, как и они, коварного и злого. Как и они, он говорит одно, а делает совсем другое. Он учит всех любви и сам же ненавистью все наполняет души.
Марина. Нет, он нас учил любви, а дьявол в нас, и это он нас злому учит.
Служанка. Все по-другому, наискось выходит. Запутать можешь ты, но всех не проведешь. Еще немного, и испанцы здесь по-другому запоют. Мы им тогда припомним все: сожженные деревни, кровью залитые нивы, поруганных богов, собакам брошенных детей... Им пожалеть придется, что сюда приплыли!
   
  Выхватывает жреческий обсидиановый нож и бьет Марину в шею. Марина, обливаясь кровью падает. Служанка бросается из комнаты. Входит дон Эстебан. Сложная помесь колониального кабальеро с местечковым негоциантом. Лысоват, немолод и с животиком.

Дон Эстебан. Марина, сколько можно ждать. На стол еще и не накрыто. Опять  сидишь, читаешь все. Бездельница индейская и потаскуха! .
  Замечает лежащую в крови Марину. Отскакивает, пугаясь. Кричит.
Дон Эстебан. Эй, кто-нибудь, эй, все! Ну кто-нибудь же есть, на помощь!
Нет никого. Куда они ушли? Ах да, я сам отдал всех слуг на хлопок. Но что же делать? Кажется, жива.( Брезгливо расстегивает платье) Вроде еще дышит. Вот беда! (думает). А почему беда? В мешок, и на пустырь за город. Кто за нее с меня здесь взыщет? А я другую, попокладистей найду, и не с такой историей длиннющей. Моложе вдвое на продажу  здесь креолки есть, дикарочки - так даже втрое. 
   





                СЦЕНА 6

    Нищие у богатого дома в Мехико. Грязные, оборванные индейцы и индеанки. Испитые, обезображенные оспой лица. Ссорятся.

Индеец в драном пончо. Уйди отсюда, женщина, уйди.
Индеанка (с лицом алкоголички,  грязная, босая). Сам уйди. О свадьбе этой я еще вчера узнала и с ночи место заняла.
Индеец. Ах вот так! Ну погоди же!  Кто девочек сеньорам поставлял платя родителям по полупесо? А в городе цена им - песо с лишним?
Женщина (яростно, но с испугом). А вот ты лжешь, ты лжец. Платила я два песо за товар, но возвращала, если был уже подпорчен.
Индеец. Два песо? Ха! Поскольку же их продавала?
Индеанка. Все ты врешь, и ты язычник. Я видела, как пропивал ты крест.
Индеец. Я? Мой крест? Ну это уже слишком.
   
    Бьет  сводницу. Индеанка кричит и пытается убежать. Индеец ее догоняет, валит на землю, рвет платье и начинает избивать. Сидевшая в тени пожилая, когда-то видимо очень красивая женщна в белом грязном хлопковом платье и с огромным багровым шрамом на шее пытается ему помешать.

Индеец (отпихивая ее). Уйди, ты кто такая? Не лезь под руку, если индеанка. Не лезь. Ах вот как, получай и ты!

  Неожиданно поднимается с земли и наотмашь бьет женщину в белом платье в висок. Она падает навзничь, при падении ударяясь головой об угол дома. Из дома выходит одетый в пеструю нелепую ливрею слуга. Это сильно постаревший касик тласкаланцев.    

Касик.Все собрались? Не все? А остальные, что ж, у церкви? Ну ладно, ждите. Только тихо здесь. Не вздумайте чем непристойным заниматься. Жених сеньоры Розы - знатный дворянин. Он жил в Испании, в самом Мадриде. Он к нашим нравам не привык и многие ему в диковинку порядки. Он думает, что люди здесь живут, а тут скоты - на улицах одни собаки и индейцы. Смотрите у меня! Отец ведь жениха был капитаном у Кортеца. Чуть что - он знает с вами как себя вести. Повесит - ну а после разберется.
    Замечает лежащую женщину.
А это еще что? Пьяна с утра? Когда ж она успела? Молодых ведь еще нету... (подходит ближе ,замечает кровь). Э, да кажется что здесь убийство!
Индеец. Упала спьяну, и о камень головой.
Касик. Сама упала? Вот то-то я гляжу, лицо все в кровь разбито. Ладно, мне-то что с того? Прикрой ей голову. Да не подолом, вот дурак, тряпьем. Ноги подогни, и опусти ей платье. Вот позор для всех. Невеста едет с женихом, а тут такое...
 
   Индееец возится с женщиной, пытясь согнуть ей ноги и прикрыть голову. Женщина громко стонет.
 Да она еще жива. Теперь что делать? Подойдут, а вдруг она завоет? На вот, тряпкой этой голову ей завяжи, чтоб кровью нам ступени не измазать. Давай ее сюда, тащи в чулан.(отпирает маленькую дверцу рядом с входом). Тут, осторожно, всякий хлам. Кладите здесь. А дверь запру.  (запирает) Хоть хлам, а пропадет что, голову мне снимут.

                СЦЕНА 7

  Комната доньи Розиты. Она как две капли воды похожа на ту, в которой когда-то была Марина. Можно даже подумать, что это та же комната. Донья Розита, красивая девушка лет 16-17 в белом платье и венке из флердоранжа. Служанка поправляет ей прическу. Словно привидение появляется Марина. Она медленно входит держась рукой за стенку. На голове набухшая от крови повязка

Розита (испуганно). Кто здесь? И зачем? (видит Марину) Индеанка? Пьяница? Больная? Воровка! Прочь. Не приближайся! Слуги!
Марина. Постой. А ведь и ты креолка! Мы с матерью твоей одной тобой так нелюбимой крови. Я - Марина.
Розита. Кто? (отшатывается) Скажи еще раз, кто.
Марина. Я - Марина, по-ацтекски Малиналь.
Розита. Да, мать моя, как ты жила с испанцем.
Марина. Пусть так, но это все слова. Я жизнь свою жила делами. И, оглянись назад, жила бы снова так. Кортец, конечно, был не бог, но словно бога я его любила. Но и тогда, когда он подарил меня другому, я его любить не перестала.
Розита. Почему? Он оскорбил тебя и предал!
Марина. Но было нужно так ему... Он жил не для себя. Как раньше жили все вожди. Как  жили наши боги... И он не мог предать меня, ведь я и так ему принадлежала.  Как телом, так и тем что в нем живет, что называется душою. А ведь ее  другому передать нельзя. Да. Я жила с другими.  Но духом - только с ним была. Как телом - в дни гибели Теночтитлана...
Розита. Жила, как моя мать из рода знатного вождей ацтеков.  Но мать моя Теночтитлан на разрушала.
 Марина.И я его не разрушала. Он рухнул сам. И страшны были разрушенья. Но рухнуло и царство сатаны.Убийства,тлен,огонь... смердящие империи обломки... Ацтеки гордые  с протянутой рукой стоят у храмовых дверей...  Но в храмах больше здесь не служат злу. И души сатана не собирает! Нет больше бесконечной вереницы  жертв. Их тел никто не поедает...
Ты думаешь, что новый Бог жесток? Да разве же Христос кровавые по миру ищет жертвы? Служить ведь можно сатане, а говорить, что служишь Богу!
   Смотри же на меня, еще смотри! Ты думаешь, что я могу в небытие своею волей отправлять народы? (Умолкает, проводит рукой по лбу) Вот только вспомнить бы, зачем я здесь. Мне кажется, пятнадцать лет назад меня  здесь убивали...
  Розита вздрагивает.
Розита. Ну уж точно нет. И этот дом всего пять лет назад построен. Так все же мне скажи, зачем и как ты здесь? И если ты действительно Марина, то зачем пришла на свадьбу? 
Марина.Да, действительно, зачем? (думает). Я  в темноте очнулась. Пить хочется, и очень голова болит. Ах да, я слышала, сеньор Диас сюда приехал.
Розита. Мы только что венчались с ним.
Марина. Да он тебя ведь втрое старше.
Розита. Да нет же, мне на что старик?  За сына вышла замуж. Они приехали с отцом сюда  с каким-то очень важным делом. Я слышала, увидят вице-короля.
Марина. Кортеца?
Розита. (удивленно). Нет, я думаю давно он умер.
Марина. Не так он стар. Он смерти просто так не сдастся...
 
   Кричат: Розита, долго ли ты там? Мы заждались тебя, и муж твой молодой уже заждался!

Розита. Вот. Уже зовут (смотрит на Марину). Послушай, раз пришла, идем со мною. Но кровь с лица сотри (Марина пытается стереть кровь, задевает повязку,снова  идет кровь, стонет, прислоняясь к стенке )
Розита (испуганно). Боже, кровь. И ее так много... Нет, ложись вот здесь. Дай пледом я тебя укрою.
Марина. (с трудом). Сегодня нет. Сегодня я пойду с тобою. Закрой мне голову. Хоть чем. Да вот, платком. (Служанка пытается повязать платок)
Нет плохо. Туже, туже. Вот так. И собери с лица мне кровь.

     Голос: Розита Да что ты, сколько можно ждать. Ты что, поспать решила перед первой ночью?
Вновь зовут. Иди скорее. Я выйду следом.

                СЦЕНА 8

   Парадная богатого колониального испанского дома. Гости -  испанцы кто в чем придется, некоторые одеты очень богато;  богатые креолы-плантаторы в еще более дорогих и потому достаточно нелепых  нарядах, их жены и дочери. Испанок мало, в основном креолки, есть даже мулатки. Сильно постаревший, как бы поблекший дон Диас, на его шее - тяжелая золотая цепь. Рядом с ним его сын, высокий красивый испанский гранд. Отец невесты, дон Ривардо. На дворянина не очень похож, хотя, видимо, пытается походить. С заметным брюшком и упорно лезущей ему между ног шпагой.

Диас. А это кто с Розитой вышел? Мать? Кормилица? Служанка?
Ривардо. Сохрани Господь! Не знаю. И что на голове? Быть может, это мавританка?
Касик (не узнавая). Сеньора, кто ты? (Марина спускается по лестнице, становится видно ее индейское платье) Постой, узнал... Вот беда, она нашла дорогу из чулана.
Марина (слабым голосом, но четко) Нет, не узнал. А я тебя узнала! Посмотри, ты знаешь кто я? (Касик всматривается. Диас подходит ближе). Я - Марина.
   Шепот среди собравшихся.
Ривардо (неуверенно). Вот ведь врет! Марина умерла. Ее язычники убили...
Голоса (мужские и женские). Да нет, покончила с собой. Змеиным ядом отравилась. Постриглась в монастырь... В приюте на цепи, в уме давно уж повредилась.
Диас. Она сказала правду. Я ее узнал.
Касик. И я. Марина - женщина Кортеца.
    Марина прислоняется к стене. Все от нее отходят, словно от призрака. Диас наоборот подходит ближе. Снимает золотую цепь с шеи и надевает ее на Марину.
Диас. Вот возьми. Я был в долгу и до сих пор не рассчитался.
Марина. А ты тот молодой солдат, который с командором дрался на дуэли? За честь мою! Была ведь, значит, честь, которую испанцы ставили над жизнью...
А где теперь Кортец? Он счастлив наконец?
Диас. Не знаю. Уже год как умер.
Марина. Умер? Как, скажи? (хватает Диаса за руку) Ты был с ним? Что он говорил пред смертью?
Диас. Он очень трудно умирал. Измучил всех, всех поносил, ругал, и даже с Бога спрашивать пытался...
Марина. Он так несчастен был?
Диас (пожимает плечами). Он больше почестей желал, от короля и уважения и власти. А власть вся утекла, ее отдали ловким и удобным. Покладистым. А Кортец...
Марина. Наш Кортец.
Диас. Наш командор. Он не сумел лакеем стать в переднях власти. Ты знаешь, здесь он долго воевал...  Но царства все уже завоевали. Он стал ругаться, ссориться, кипеть. И с вице-королем он не поладил: назвал  и выскочкой, и трусом, и вором. Когда б не чин, Кортец в  Испанию уже бы  не вернулся. Однако не прижился он и там. Кто ж даст приют губителям империй?
   Он в войско новое вступил. В Алжир отплыл, чтоб победить султана. Да славы  не нашел. И вот тогда он  заболел.
Марина. И у него был Бог, но Бог земной.. Небесный был  пустой забавой.  Я жизнь и душу отдала ему. Как отдаете Богу своему, как вы, и жадному и злому!  Возьми же золото свое. Я на него молиться не умею.
    Со мной, как золотая цепь, мой звездный час: ты помнишь этот час, ведь это я  спасла Кортеца! И жизнь тогда я прожила. Тогда уже похоронили вы Марину!
   
    Марина пытается снять с шеи золотую цепь. Она цепляется за повязку на голове. Марина дергает, повязка слетает с головы, струей течет кровь. Марина падает навзничь. Касик наклоняется к ней, пытаясь снять цепь.

Диас. Не трогай, пусть. Я только попытался заплатить за все. И если  видит  командор,  уверен, это одобряет.    

                30 августа, Москва.
























    СИЛА  - ЗНАЧИТ БОГ, И БОГ - ЭТО СИЛА. О СИЛЕ. Иоанна - благодать Божия (евр.);  Марина - морская (лат.); Ирина - мир (греч.)


…У каждого есть звездный час: мой час настал – снята осада Орлеана…
…Мой звездный час пришел – и я спасла Кортеца…
…У каждого из нас свой звездный час, вот мой пришел: от власти цезарей я отрекаюсь…

                ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ
                ИРИНА
                ЧТО ЗНАЧИТ "мир"

                СЦЕНА 1
Москва. Кремль. Лето  7106 от сотворения мира (1598 г. от Р.Х.). Спальное крыльцо у царицыных покоев. У дверей три стрельца в коричневых кафтанах, на поясе сабли, один держит в руках бердыш. Бояре князь Василий Шуйский и его брат Дмитрий, в шубах голландского бархата с собольей опушкой, подбитых бобром. Лужи, грязь, пахнет лошадьми, навозом, сеном. Василий Шуйский очищает  сапог от налипвшей грязи.
   
Василий (трет сапог о ступени) В Кремле почище все же...
Дмитрий. По граду стольнему - так только верхом. Вот эко развезло. Хорош январь... Студеный вышел месяц! Что только летом будет... Все ж не к добру, и царь вот помер...

           Василий Шуйский смеется.

Дмитрий. Ты это что?
Василий. (утирая слезы рукавом) Борис кареты накупил на аглицкий манер... хорош он будет в наших-то болотах! Реформатор!
Дмитрий. (плюется) Тьфу! Деды ездили санями и жили долго, нашим не в пример!
Василий. (с неподдельным изумлением глядя на брата) Ты думаешь, кареты сокращают жизни?!
Дмитрий. (смутясь) Ну не кареты, жизнь не естеством.
Василий. (с издевкой) Ага, особливо все ванны да те кто часто волосы стрижет...
Дмитрий. (сердито) Да ладно надсмехаться. Знаешь сам: и ванны, и духи, кафтаны, брадобритье, и прочая латинская зараза... Чумы не легче...!
Василий. Что тут спорить! Однако давеча заметил, на охоте, что  фузея твоя - не православных рук работа!
Дмитрий. Зато стреляет метко.. .
Василий. Почти как ты...
Дмитрий. Ну, если надо - попаду. Побольше б было ружей!
Василий. И к ним стрельцов.
Дмитрий. Чтоб не промазали на крайний случай...
   
Подходит, перепрыгивая через лужи и навоз, Федор Никитич Романов. Одет полегче и попроще. Богатый, не в стрельца, красного сукна кафтан, боярскую шапку тоже держит в руке.

Василий. (кивнув головой) Никитич, здравым будь, да ты никак к царице? К вдовице безутешной, поутру?!
Федор Романов (тоже поклонившись) И вам, князья, здоровья. А вы тут, видно, на часах?
Василий. (снимает меховую боярскую шапку, отирает полой кафтана вспотевший лоб) Волнуется народ. Того гляди, и смута зародится...
Федор Романов. С чего ей быть? В Московском царстве все дела исправны...
Василий. Быть может в царстве, да, но нет порядка в царском доме.
Федор Романов. А что тут долго рассуждать, Ирина пусть приемлет царство.
Василий. А с ней и братец прыткий! И будем мы с тобой, как и допрежь, сидеть под худородным.
Федор Романов. Царь Грозный нам Ирину завещал беречь как бережет зеницу око!
Дмитрий. Когда б и так,  да не для шапки ж Мономаха!
Федор Романов. Он сыновей оставил на Ирину.
Василий. И Бориса...
Федор Романов. Ты о чем?
Василий. А все о том: уж если баба будет управлять, то стоит знать, кто бабой править будет. Когда б еще Борис... И то не ровня нам. Ты вспомни, как за Федора он правил. А теперь и вовсе за холопов станет нас держать.
Федор Романов. Ну если не Ирина, кто? Ты что же, знаешь? Уж ты не сам ли руки протянул к венцу?
Василий (;;;;;;;;;). Ну нет уж, брат тому свидетель, чур меня. Да разве с вами миром сладишь? Кто в лес, кто по дрова, и всяк все о себе. Куда  мне, если царь Иван не выбил до конца удельные замашки... А нам сегодня надо вместе, так (поднимает сжатый кулак)
Федор Романов. Не понял, как?
Василий. Вместе, заедино.
Федор Романов. С кем? С вами, что ли? С Годуновыми? С Нагими? И все зачем?
Дмитрий. (брату) Да он ведь нас дурачит !
Василий. Царства ради.
Федор Романов. Тогда я за Ирину, распусти кулак. Чем не мила тебе? Хоть страха нам, большим боярам, не внушает, с державой справится она, поможет брат и уваженье к ней в простом народе...
Василий. (надевает шапку, поворачиваясь к двери) Заладил тоже, уваженье. Скажи еще: любовь. Так на Руси с  деревнею не сладишь! Какая из нее царица? Я слышал, Ольгу вспомнили. Мол, случай уже был, при пращурах де правила вдовица... А может Глинскую помянем? Иль еще кого?
Дмитрий. Да те хоть бабы-то без порчи, хоть вдовицы!
Федор Романов (поправляет, внимательно глядя на Шуйских). Княгини, государыни  Руси? Царицы как Ирина Годунова?
Василий. (переглядываясь с братом) Вот-вот, наследница  дедов и прадедов престола, достойной кротостью и мономахова венца!
Федор Романов. А все же язва ты, не ставь в обиду слово.  Не  худородным нам тягаться местом! Одна удача, что родня царю, а то б, как вам - сидеть в передней...
Василий. Так ты, Никитич, породнился с Годуновым? И чаю, кровью?
Федор Романов.  Ну, уж как скажешь... Всем известно, если говорит что князь Василий, кремень, того не изменить. Да память только зла, подводит, окаянка: наутро ужин помнится да речи позабыты...
Василий. Однако ты речист. Пойдешь, гляжу, далече. С новою царицей. Удачи, стольник (шутливо кланяется). А блюда чтоб лизать сподручней - бороду побрей, как немчин. То-то Борьке радость будет!
Федор Романов. Ты что-то вовсе осмелел, как царство колебаться стало. А ну как до ушей его дойдет?
Василий. Ты, что ли, донесешь?
Федор Романов. А хоть и я.
Василий. Ишь, ровно шерсть поднял! Ивана, что ли, вспомнил?
Федор Романов. И к месту вспомнил. Беречь Ирину нам велел как царства русского небесную опору.
Дмитрий.  Когда бы все его опоры нам упомнить, как и жен! А также всех, кого он спьяну поручал заботам нашим... Уж лучше службы поискать иной!
Федор Романов. Вот и ищи. Литве или  султану!
Василий. Иль новому Ивану...
   
   На крыльцо выходит дьяк с заложенным за ухо пером. Романову:

Дьяк. Боярин, ждут!
Федор Романов.(Шу;;;;м) Князья, что воду решетом носить? Когда бы дело мы судили, когда б средь нас избрали бы кого. А так (машет рукой)... Как на базаре, только ругань будет. (Поднимается по крыльцу. Шуйские вначале тронувшись следом, нерешительно останавливаются. К ним подходят еще два боярина).
Василий. (Дмитрию) Смотри каков! Нас обошел! Того гляди - и сам в правители пролезет. А что? Хоть с боку бабьего, а все родня царю.
Дмитрий. Седьмой на киселе, да не царю -царице...
Василий. (с усмешкой) Царице при царе! Оборачивается к подошедшим боярам. У нас теперь что, на крыльце собранье  думы?
Первый боярин. Борис куда-то запропал
Второй боярин. В народе слухи распустились. Кто говорит, что царь, мол де, живой. А юродивый с паперти кричал (сам слышал): отравили...
Василий. (с тревогой) Кто?
Второй боярин. Не поймешь. Вопит истошно: отравили!
Первый боярин. Пора кончать, колеблется престол, пока мы тут навоз ногами месим
 
     Со стороны рва доносятся крики, шум. Раз, другой раздается выстрел. Потом откуда-то издалека начинает звучать набат.

Дмитрий. (тревожно озираясь) Татары, что ли? Или кто еще?
Бояре. (наперебой, испуганно) Да сколько ж можно ждать? Что думает царица!
Василий. (между прочим, в бороду) Ого, да это не  любовь, а  страх. С ним, верно,  будет править хоть Ирина

                СЦЕНА 2

Царицыны покои. Светлая палата. Не то приемная, не то зал для заседаний, по стенам - лавки с резными спинками. Входит Федор Никитич Романов, впереди - комнатная боярышня Маланья "мамушка" Ирины - женщина лет шестидесяти, одетая довольно просто, на голове повязанный по-бабьи светлый платок, укрытый сверху еще и черным, траурным. Из внутренних, спальных палат, появляется Ирина. Еще не старая женщина, статная, высокая, держится прямо. В черном. На голове, поверх  золотого шиться с жемчугом убора, черный, по-монашески повязанный платок. Горят свечи, лампадка перед кивотом.

Ирина. (чуть заметно улыбнувшись) Ну что, Никитич, с чем пришел?
Федор Романов. Все с тем же, матушка-царица.  Когда ж решишься? Ждать невмоготу... Спаси, помилуй наше царство.
Ирина. (помедлив) Я дам ответ. Но боюсь, не тот, которого ты ждешь услышать....
Федор Романов. Нешто я? Народ весь просит, всей Москвою и землями приделов...
Ирина. Хоть народ... Да я ведь говорю  с тобою...
Федор Романов. Да кто же, как не ты, супруга, друг, опора блаженного царя, должна и восприять державу?  Да и подедине такое есть: ведь Ольга управлялась с государством...
Ирина. Елену вспомни, и тому не так давно - царила в малолетстве государя...
Федор Романов. (обрадованно) Вот-вот. Известно всем что есть такой порядок. На случай, вот хотя б такой. Очнись, Иринушка, полно скорбеть, печалиться по муже: уже в церквах молебен в здравие царицы служат...
Ирина (резко) Кто велел?!
Федор Романов. (смутясь) Ну мы... вот патриарх велел... так, скудным нашим пораскинули умишком... Тебя на царстве видеть все хотят.
Ирина (несколько мгновений всматриваясь в лицо Романова)  Уж так ли все, Никитич?
Федор Романов. (в волнении берет царицу за руку) Нельзя так долго колебаться. Вот давеча, Василий Шуйский, князь, прилюдно на тебя,  твоих родителей ругался и худородством поносил...
Ирина. Вот то-то. Вот, опять. Наветы, клеветы, доносы. И это предлагаешь мне в обертке позлащенной высшей власти?
Федор Романов. Клеветы мы сами пресечем. Нам только знак подай, Иринушка! Кто, кто тебя склоняет отказаться от венца, кто сеет пагубные для души сомненья? Не брат ли твой, скажи? Нет, только намекни. Мы знаем, кровь ты не прольешь, но только бровь нахмурь, и быть ему в монастыре, в постриге...
Ирина (в сторону, про себя) Что делать мне, ответствуй, Грозный царь! Что ж ты молчишь?! Ушел, как тать, кому ж за все ответить? Что ж ты молчишь? Хоть знак подай! Неужто хочешь, чтобы я, как ты, страшилась неземного воздаянья? Я часто о твоей душе молюсь. А кто здесь, на земле, мою отмолит душу?!
Федор Романов.(тщетно пытаясь разобрать о чем говорит Ирина) Мы знаем, ноша нелегка, но с царством ты управишься, и мы тебе поможем. А если нет - казни, иль нет, опалу наложи, и тот, кто на себя твою навлек опалу, уж сам пусть казнь найдет себе. Романов заглядывает в лицо Ирине. И Ольга, и Елена, вспомни, ведь царили в малолетство государя...
Ирина. Вот то-то, в малолетство...
Федор Романов. Уж как о том, Иринушка, скорбим! Не дал тебе господь династии продолжить... Да что с того, любого можешь ты призвать и приготовить к управленью государством!  Возьми любого, да хотя б вот сына, Мишу. Да что с того, что мал еще: он возрастет, обучится всему...
Ирина. Наверно, если склонности имеет по природе...
   
Входит Маланья.

Маланья. Царица, там к тебе Борис.
Ирина. Пускай войдет.
Федор Романов. Тогда я ухожу, прости меня, царица. Так ждем и веруем, ты  не оставишь нас сиротами, скорбящими у гроба самодержцев.
Ирина. Хорошо. Уйди (жестом останавливает Романова, направляющегося к двери) Нет, не сюда (Маланье). Маланья, через покои скрытно проводи, пусть не встречается с Борисом...

    Романов в сопровождении Маланьи уходит в боковую дверь. У  противоположной стены вдруг возникают две нясные фигуры. Одна - пониже ростом, в царском облачении, на голове что-то вроде венца - то ли царского, то ли тернового. Повыше ростом похож на Бориса. Между фигурами на возвышении гроб. Слышен далекий мерный колокольный звон. "Бом" - длинная пауза - "бом" - пауза - "бом"... 

Царь Федор. (берет что-то из гроба) Се: осязай,Борис. Все суета сует. И все как сон. Миг - и пройдет. И растворится, словно небыль. Нет ничего: страстей, желаний, славы. Се: осязай, Борис святые мощи: нетленное в мирском и тленном:  не куплено и не дано земною властью. То благодать сошедшая с небес, и прах бесценный дышит благодатью... Се: осязай своею плотью и помни: все мирское - прах и до того, как станет прахом... Получишь все и царствовать ты будешь. Все получив, все потеряешь... Все прах.

    Входит Борис Годунов. Высок ростом,  немного горбится. Подстриженная черная борода с проседью, на ногах красного сафьяна сапоги,  дорогой с золотым шитьем кафтан, нос чуть с горбинкой, щеки скорее впалые, чем надутые. Голос уверенный, "бархатный" с модуляциями, словно у артиста. Идет легко, быстро, но без поспешности.

Борис. Ну вот и я, сестрица. Ты прости, не мог зайти вчера...
Ирина. Все дела по управленью государством?
Борис. Не дело - те дела. Смерть царя, волненье царства - вот забота. .. Решили мы скорей дороги затворить, чтоб не дошло до рубежей: у нас растерянность и власти пустота. Восьмой день - и все мы без царя.
Ирина. И ты все с тем же...
Борис (живо) Кто еще?
Ирина. Уж кажется, все побывали...
   
    Слышны отдельные слова. Борис что-то говорит, Ирина отвечает. Они  проходят в крестную комнату Ирины. Иконы, аналой. Перед образом приснодевы горит лампада.

Борис (громко, продолжая разговор) ... И потому я говорю: Ирина, отрекись!
Ирина. Ведь отрекаются цари, а я не венчана на царство!
Борис. Народ венчает, слыша Божий глас...
 Ирина. А чей же глас тогда ты слышишь?
Борис (чуть смутясь) Я слышу тот же.
Ирина (пристально смотрит ему в лицо, качает головой) Кто весь в миру, глас Божий не услышит...
Борис (раздраженно) Ну ладно, хватит игр в слова. Что из того? Я верно Божью волю знаю. Так лучше будет, как хочу. Так цели мы вернее достигаем.
Ирина (в раздумье) Достигаем? Какую же, Борис? И разве цель у нас одна отныне?
Борис. Конечно, сохранить в дни смуты государство!  Мы призваны в сей трудный час Московским княжеством великим по-новому направить путь народов многочисленных и диких, избыть здесь злобу, утвердить закон, засеять нивы просвещеньем, державу укрепить, войти на-равных в круг государей и послужить на деле вере православной...
Ирина(качая головой). Ты мастер говорить. Да вижу, говоришь все от себя ты Когда б мирское было для тебя  лишь призраком, а не реальностью желанной, когда бы власти крест так тяготил тебя, как мужа княжеские бармы!
Борис (громко, обиженно). И ты, сестра! И ты готова в клевету поверить, что тайно я мечтаю о венце и примеряюсь к шапке Мономаха!
Ирина. Я  правду сердцем различаю. Ты можешь лгать себе. И верить сам, что царской власти так страшишься...   
Борис. ...Мечтаю я о том, как Русь войдет в Европу полноправно, как просвещеньем овладев, народ от темноты и дикости очнется, как мы построим на морях могучий флот и сами поплывем с товаром к европейцам, как Просвещение смягчит народ, как рабство станет тягостно рабовладельцам...
Ирина. Довольно. Где мечты, где явь... Ты думаешь, в твоей все воле. Ты думаешь, что можешь все, забыв, что все идет от Бога только. Не верю я, что силой сможешь ты направить по-иному здесь теченье жизни, против воли осчастливить всех: никто не ценит незаслуженного счастья.
Борис. Я в Любеке решил купить два корабля, с оснасткой полной и оружьем, командой, капитанами, припасом... Они уже готовы плыть в Архангельск... Постой (делает жест рукой, как бы запрещая говорить) Постой... Дай только срок. Со шведами я спор улажу давний, вернут чухонские они нам земли, и города: и Юрьев, и Иван. Там новый город я построю... 
Ирина. Когда бы так... России суждено веками избывать холопство. Оплачивать кроваво к свету  шаг, и падать вниз, чтобы карабкаться сначала... Мечтаешь ты о том, что сверху сможешь дать... Готовы ли принять, что ты об этом знаешь? Да, в юности с тобой мечтали о счастье Родины.. . Теперь ты  не мечтать, ты совершить немалое готов...  И вот теперь я говорю: не в благо будет то, что несогласно с Божьей волей... Ты ж хочешь милость от себя, свершений благостных - своих же.
   Но есть законы Божьи, дорогой мой  брат, и не подвластны они даже воле самодержцев. Свободы вынести не сможет раб, когда себя рабом иль господином только видит. Ты хочешь выправить судьбу, смягчить удел, всем узникам земли сужденный свыше... Ну что же, действуй, буду я молиться за тебя, как прежде я за Федора молилась.    
   Борис.(делая рукой негодующий жест) Довольно, не на исповеди мы. Что мы жеманимся, как девки! Вот, пред иконою клянусь, что быть царем я не желаю и не буду. Ты - царица.
Ирина (резко) Нет, вдовица. Своею клятвой хочешь повязать меня?
Борис. Так кто ж державу примет?! Просил отречься - ты  меня в безбожной жажде власти укорила, прошу же царствовать - опять не так?! Что ж хочешь ты? Братоубийства, смуты?
Ирина. (как бы в раздумье) Хочу чего?.. (пауза, во время которой опять слышен мерный звон колоколов) Остаться здесь одна и богоматери молиться.
Борис (раздраженно). Молитвы время не пришло. О царстве время думать!
Ирина. Вот то-то: думать, не играть в слова. И думать также о душе, которая дороже всякой власти.
Борис. Так всякий, взявший в руки власть, уже не отстирает  свои ризы. Но Бог наш судит не дела, он судит истинные смыслы. А если все ж приму венец. Хоть ноша будет тяжела... Как в детстве, отмолишь меня, Ирина?
Ирина. Смотря в чем согрешишь... (внимательно смотрит на Бориса)
Борис. Неужто не простишь меня, когда бы что-то мерзкое узнала?
Ирина. Прощу. Уж если я царю Ивану все простила. Там не простят...
во дни, когда на смертном одре пребывал мой Федор, мне Бог послал виденье неземное. И знание свободы от всего - как воздаянье за земные муки. Мой Федор - крест, и свекор-дьявол - крест. С ним рядом быть - погибель для души, страшней, чем муки христиан от цезарей языческих приятых...
    Вот Федор умер. Бедный, на земле он был так слаб и беззащитен перед злобой и коварством... Нелюбим отцом, как собственные слабости не любят. А он, как и отец (какая ж мать была Елена!), без матери возрос в кругу озлобленном и лживом... Как и отец, у Бога лишь просил защиту... И поняла я: вот мой крест. Как крест свой приняла Романова Анастасия, супруга первая, и первая любовь у грозного царя. До смерти. И если Бог ее не спас, то за грехи, быть может, вовсе не Ивана... Так кто наказан смертью этой был? Кто за грехи пращуров кару принял?
... Да помню, как мечтали, брат о процветаньи Родины... О том, как к берегам державы Русской из-за морей подходят корабли... Как Русь по праву вступит в круг народов мира...дорогами покроет свой простор, как просвещенные владыки с невежеством от века выиграют спор...
Борис (перебивая). Как прекратится рабство и холопство, как зло в миру осудится судом, как заповеди Божьи отзовутся в сердцах победным торжеством...
Ирина. А справишься ли, брат? Сумеешь удержать венец? Ведь просвещенные цари не уживаются от века в русских землях...
Борис. Тогда есть доказательство заразности безумья. Что может помешать процветанью земель обширных и богатых? Лишь надлежит успешно, с тщаньем управлять, пресечь татьбу и казнокрадство. Воров судить, и праведным судом, и награждать примерно добродетель...
   Так мы мечтали. Помнишь ли о том? Смотрю на Федора и Ксюшу - и вижу, словно мы с тобой: то ссоримся, то миримся, то спорим . Они доделают, что мы с тобою не успеем...
Ирина (странно, не в тон) Словно мы с тобой... Да только наша мать была не дочь Малюты...
Борис. Да, породнился с извергом... Так что с того? Делами я избыл всю гнусность сделки.
Ирина. Когда бы так, дай Бог! Когда бы так на небесах дела все разрешались... Так на так: сегодня согрешил, а завтра грех загладил.
Борис (тревожно) А что, ужели все не так?
Ирина (с нежностью) А ты еще мальчишка, братец. Набедокуришь - и ко мне: придумай что-нибудь сестрица... Но здесь тебе не помогу: увы, мы отвечаем за себя лишь...
Борис. Ты  непонятно говорить, сестрица, стала. О чем ты все, никак я не пойму, то так, то эдак - а тебе опять нескладно. Царь Иоанн...
Ирина. Царь Иоанн ему положенное принял. Что примешь ты? Что внуки изверга-Малюты?!
Борис. Я сам, как Иоанн...
Ирина. Поднять тебя, увы, мне уж не хватит силы... Но путь без сожаленья свой пройти, принять без ропота все предначертанное свыше... еще ты волен. Волен и спастись, и волен не подняться больше выше. В священных книгах говорится обо всем, но их читать мы разумом бессильны... Они приходят в сердце,там живут, все Божьим смыслом озаряя...
Борис. ...А ведь уже ты царствуешь, сестрица. Уже в церквах молебен служат в здравие твое...
Ирина. Поторопились, думаю.
Борис. Так указал всем патриарх...  Ты хочешь царствовать?
Ирина. Нет .
Борис. (страстно) Так повторю еще раз: отрекись.
Ирина. И я отвечу вновь: не отрекаются российские цари, но ведь и я не венчана на царство!
Борис. Ты не чужая для царей России... И этой власти я служил. Готов служить тебе я, коль ты наденешь шапку Мономаха. Но шапка эта станет для Москвы венцом терновым!
Ирина. Бояре бьют челом и на коленях умоляют: страна, чуть-чуть вздохнувшая при муже, вновь на пороге смуты страшной...
Борис. Пусть примешь ты державу. Я с тобой - и помогу советом, делом, силой. Но вечность - не удел земной. Кому по смерти ты оставишь царство?
   
  Ирина в волнении ходит по комнате, берет рукоделие, потом вновь опускает его.

Ирина. Кто знает, может ты и прав. Но если смута суждена Руси, то я ее причиною не буду. Иди, Борис. Ты запустил дела,   управленье может в хаос обратиться. Я буду думать до утра. И по заутрени тебя я жду. С боярами, и объявлю свое решенье.
   
   Борис в нерешительности ждет.

Ирина.Уходи. Я утром дам ответ. И о спасении молиться буду приснодеве...

  Борис уходит. Ирина оглядывается. Сама с собой.

Ирина. Ну что же, утром  дам ответ...

   Борис уходит. В углу крестовой из полумрака выступает высокий очень худой старик, жидкая бородка торчит клочьями в стороны. На старике рубище.

Ирина (пристально всматривается в появившуюся фигуру. Отшатывается, крестится. Хочет перекрестить и старика, но потом останавливается. Вдруг многозначительно усмехается) Вот это гость так гость! Явился сам! Что, царь, в гробу, знать не лежится? (кричит) Что ж ты молчишь? Явился - отвечай: ты мне оставил свое царство? Ну не молчи, скажи, как там? Ты там где Федор, где святые? (всматривается в Иоанна) Да что я вопрошаю -тень. (в раздумье) Но тень, нависшую над троном! Ты хочешь бармы на меня взложить, чтоб  кровь избыть на шапке Мономаха? (решительно крестит Иоанна, призрак исчезает).

      

                СЦЕНА 3
   
   Ирина на коленях у иконы. Горит лампадка. Тени пляшут по низкому сводчатому потолку, освещая  израсцовый бок печи.
Ирина. Заступница, скажи. Что делать мне? Принять ли царство,  отойти от мира? Ты мысли знаешь все мои и ведаешь, что не страшусь я светской власти... Она - погибель для души. О сколько раз рыдала пред тобою во дни кровавых казней Иоанна! Молила, пресвятая, вопрошая: за что у трона зверя быть должна? И ненавидела его и сына, Федора! А ведь грех. Ему пред Богом вручена была...  и до конца служить должна  ему опорой. Он каялся всю жизнь за преступления отца. Но Бог не принял покаянья... Он умер тихо, как и жил... А мне по смерти завещал державу (помолчав)  ...И Борису...
   Как, бедный, он страдал, как долго он просил простить: за батюшку, за деда, и за бабку, которая чуть что пускала в дело яд  и тем расчистила дорогу к трону детям... Палеолог София? Мудрость? Для чего? Она и в Кремль вошла  надеждой папского престола! Вошла, в чужое забралась гнездо, как кукушонок выбросив на смерть детей от брака первого Ивана...  Да, первого царя Москвы и Руси... Он породнился с императором царьграда. Второго Рима. Третий Рим - Москва. Он выбрал: побрякушки цезарей и их же злую волю...  А ведь для сатаны не по зубам был князь Иван, великий дед  царя Ивана.  Московский князь Иван, Васильевич, как грозный царь... Он на  Димитрия хотел оставить  царство. Он, прадед Федора, казалось сделал все что мог, что  цезарь, князь московский сделать может... Но внука не сберег... А сын от Софьи сатаной уж мечен. И внук, хотя б еще он не рожден... Вот князь Василий - по матери Палеолог, убийцы сын и брат по крови убиенных, разводится с женой, проживши двадцать лет и  в брак вступает новый, с Глинской. Вот и плод! Да от него ль? Наверное, о том не раз Иван намеки слышал. Он - незаконный царь от незаконного отца! И внук - не внук Софии, отравительницы отцовских братьев...Тень Кудеяра над Кремлем. Единокровный страший брат, рожденный Соломонией уже в постриге, не сгинул, не исчез, не упокоился в могиле - он жив, пока в народе слух живет: законный русский царь - разбойник. Вот крест. Он  не поднял его.
   В какого Бога верила она? Да, полно, в Бога ли? Мне царь Иван давал не раз читать те книги, что она с собою привезла из Рима. Он сам их видел, почитав, велел упрятать глубоко в подвалах... София. Зоя. Бабушка царя. От корня цезарей она. София, как  и доченька моя... 
    И  Бог детей моих прибрал, оставив нас на свете безутешных. И Федор крест свой нес. Не смея опустить, и сил нести уж не имея.
  Входит Маланья
Маланья. Ты не ложилась, доченька?
Ирина.Нет, ведь  ночь дана мне для  решенья! Борис, мой брат, Борис... Ведь царство на тебя придется мне оставить...
Маланья.(не расслышав) Да, Борис... Он хваток... Так говорят еще, царица-матушка, что спит и видит он венец, и меряет тайком он шапку Мономаха...
Ирина. Что Федора с Димитрием сгубил...
Маланья. Не смею...
Ирина. Брат не жесток. Убийцу подослать он не посмел бы. Скорее, думаю, другой дорогу к трону кровью метил. И пулей бил одной двоих: кому конец, кому - на век дурная слава...
Маланья. Так люди верят всякой дряни.
Ирина. За  что его не любят так?
Маланья. За что любить? Не за дела ж, за разум, что ли? Кто  измерял? Уж больно ловок, все при троне.
Ирина. Я, как и брат, мечтала о судьбе иной и верила в святой удел избранниц! О сколько, ведомо ль кому, Борис сил положил на государство? Под  топором не раз ходил, и скольких спас, и сколько он в ответ ударов принял? И чем он больше о земле радел, тем громче шепот раздавался: безродный, выскочка, царю наушничает подло, Борис ехидна, аспид, вор, убийца, лжец, клятвопреступник... А всей вины, что честен и умен, и занят не собой, а царством...
   Вот Федор, управлял  добром: настала тишь, торговля оживилась... А вслед неслось: какой же это царь?! Вот батюшка был царь, при нем, бывало, что ни день то казни, то злодейства... Царь - страх. Злодей, но ведь какой! Не к ночи помянуть... Его боялись и ... любили... Не верили, что сатана. В такое не поверишь, если Бога в сердце нету! А раз се человек - то казни - за дела, за умыслы, гордыню, за обиды... Да кто поверит, что кровь рекой за так, что зверства - ни за что. Что царь - не царь, а наказанье свыше? Что человек, который в нем, себя и дел своих страшится?   
... Вот слышу, в полночи, до утренней зари, ко мне мой безутешный Федор: Иринушка, отца угомони... С утра он пьян, и дел кровавых ожидаем...
Так в Иоанне зло с добром боролось, с победой каждой укрепляясь боле. И сделать было ничего нельзя. Как у лавины стоя, рушащейся вниз, набравшей злость, как силу, от паденья. Спастись не может человек без Божьей помощи, без Божьего веленья! Что скорбь моя, что слезы  средь ночей?! Что Федора дела благие? Лавина падает и осужденных увлекает вниз. Но также праведным мостит пути спасенья...
...Он  Федора жалел, и презирал, и знал, что сам накликал все несчастья. Грешил и каялся, поскольку ведал, что грешил, И от отчаянья злодействовал  все больше.
Маланья. Так ты  жалела зверя?!
Ирина. Он был ужасен для меня. Но знала я и о его мученьях.  О страхе, поселившемся в  душе, об одиночестве, о жалости к себе. Да, часто Грозный, он бывал так жалок! Распутник, пьяница, злодей, он ужасался неизбежности возмездья. Он был одним из тех, кто правду знал...
...   Ты говоришь, что я ловка?
Маланья. Ты - святая и царица. О  ком ты Богу молишься?
Ирина. О себе. Я трудное должна принять решенье. И более его уж не менять, когда бы что ни говорили.
Маланья. Голубка ты моя. Чем донимают все тебя, мешая трауру по мужу?
Ирина. Кто  чем. Кто царствовать зовет, а кто - отречься.
Маланья. Ну а ты?
Ирина. Я не хотела быть царицей. Еще в девичестве мне виделся удел - прожить в молитвах век и в благочестье. А вместо этого - вот здесь, в палатах, при царях прошли все молодые годы... Я не ропщу: так Бог мне указал. Но теперь хотят, как требуют бояре, чтоб я венчалася  на царство!
Маланья. Ох, батюшки! Да мыслимо ли это? Бесчадная вдовица чтоб царством русским управляла... Ты откажись. Куда нам, бабам, державу под рукой держать! И ... страх какой, казнить, боярами управить, принимать послов. А случай что - войска вести на битву. Вся в броне, на коне -  по ветру вслед, как шлейф - подол от юбки...
Ирина. Ты не пугай. Я не боюсь. Уж если Грозного царя не испугалась...
Маланья ( опускаясь на колени). Ириночка, прости, несу что в голову приходит, стара я стала , конечно, кто же как не ты, супружница благая набожного царя. Тебя всяк славит, уважая. Кто как не ты сумеешь власть от  смуты удержать. И брат умелый ведь тебе поможет...
Ирина. От власти просит отказаться он.
Маланья. Ах он корыстник! Мыслимо ли это? Недаром говорят, что мерил он венец еще до Федора успенья...
Ирина. Маланья, прекрати. Бориса мысль о государстве. Когда бы Бог хотел, чтоб царствовала я, он дал бы нам наследников. А Сонечка моя (сглатывает ком в горле), нет, наша с Федором, едва  полгода в мир смотрела.. .  Ее кормила грудью я сама, и мне она как солнышко смеялась... И все ж  ее не сберегла. Ее могла бы выдать замуж, внуков нянчить. Законных воспреемников престола. Для них бы царство я уберегла, и силы нет, которая меня бы сокрушила! Но Бог судил иначе...
     И вот я здесь, одна стою, и силу дать мне приснодеву умоляю. Решаю ведь сегодня не себя: судьбу династии и всей Руси решаю... Мне Бог дал право, не дал сил сказать, кто будет царствовать. О Боже! Пропасть там и тут. Я прозреваю страшные картины... И не могу, я не могу ... Должна, но как решить не знаю... Что делать? Брата на заклание послать, благословив своей рукой на царство? А дети виноваты в чем, за что кровавый трон я им оставляю?
Не в силах смуты избежать никто, коль эта смута суждена нам Богом. Грехи уже накоплены, и вопиют, и огненным дождем вот-вот должны пролиться...
Маланья. Что ж мучаешься ты, коль решено уж все, и все случится что случится?
Ирина. Сказала я что там, на небеси. Что там начертано на огненных скрижалях. Кто исполнитель на земле? Какое я должна принять решенье?
И в силах ли смягчить расплату за грехи? И в силах ли спасти от кары Божьей близких? Иди, Маланья. Спи или молись. Остаться я хочу одна пред Богом. Он должен мне помочь, как помогал всегда. Я, сердце открывая, жду в смирении ответа. Он мне поможет, он всеблаг... Я не колеблясь выполню решенье... Каким бы ни было оно... Иди Маланья...

  Ирина умолкает и пристально всматривает в полутемный угол, в котором из сумрака выступает белая фигура старика.

Ирина. Нет постой. Вот снова, не одни мы!
Маланья (следит за взглядом Ирины) Опять? Аринушка, там кто?
Ирина. Там? Что же, не узнала? Царь.
Маланья (несколько раз крестится. Испуганно, шепотом) Там Федор?
Ирина. Нет, пострашнее гость из преисподней!
Маланья. Ох! Неужто сам?
Ирина. Уже который раз. Как Федора похоронили. Ходит, ходит. То так, то в сны...
Маланья.  А говорит что?
Ирина. Нет, молчит, а то вздыхает или горько плачет.
Маланья. Знать, жарко там.
Ирина. Вестимо. Только дело ведь не в том: не потому ко мне он ходит.
Маланья (снова всматривается в полумрак) А не ошиблась ты? Там вроде тень - дрожит свеча, а кажит - ровно старец.
Ирина. Так ты не видишь никого?
Маланья. (снова всматривается ) Нет.
Ирина. А коль не видишь - значит нету?
Маланья. А как же иначе? Нам глаза даны затем, чтоб точно знать, что есть, что нету.
Ирина. Наверно так. Так видеть - значит знать?
Маланья. Ох путаешь меня, Арина. Конечно, видно - значит есть, не видно - точно нету. А все же, дай его перекрещу...
Ирина. Постой, не надо. Сгинет.
Маланья. Вот и хорошо. Что здесь стоять? Не паперть, чай, покои вдовьи! Ишь, старый греховодник. И там неймется все ему.
Ирина. Нет. Пусть постоит. Хочу понять, зачем ко мне он ходит. Быть может, знак подаст, иль скажет что.
Маланья. А то не знак, что он к тебе приходит?
Ирина ( думает) Конечно, так. Но что он просит, что? Молчит... Решается судьба всех дел... (в раздумье ) Его всех дел. А были  ли дела? Иль только преступленья?
Маланья. Не нам царя судить. Видать, он был за грех, за то, что веруем мы мало.
Ирина. Как знать... Быть может, слишком много? Все дело в том, не сколько, как нам верить!
Маланья. Да что ты говоришь, уж в разуме ли ты? С того все дня, как пала ты на тело мужа. Так ведь не отошла, насилу в чувство привели тебя мы... А все же не совсем, все речи стали непонятны. Не убивайся, доченька, ты так, ведь грех так убиваться...
Ирина. О Федоре? Теперь он там, где многие из нас уж никогда не будут... Да свекор потерял покой... Но почему в Кремле он снова бродит? И снова, снова - все ко мне... Что подсказать,  что попросить он хочет? Что плачет горько?
Маланья (несколько мгновений колеблясь) Скажи мне, доченька, Аринушка, скажи, и этим облегчи от страшной ноши душу... При жизни ведь к тебе он приставал? Убереглась ли ты, и как сумела уберечься?
Ирина. Да, свекор был злодей... Но есть дела, которых и упырь, как ладана, боится...

   Сквозь окна начинает пробиваться свет. Иоанн исчезает.

Ирина. Ну вот, уже рассвет. А говорят еще, что ночи зимни длинны!

   Дверь приоткрывается. Маланья подходит к ней, с кем-то шепчется.

Маланья. Просится к тебе Борис, а в грановитой собрались бояре...
Ирина. Подождут. Пока ведь я еще царица! Уйдите все. Закройте двери, окна занавесьте. Довольно, здесь мои палаты. О нет, теперь не ошибусь. Мой час, мой день, мне истину откроют...


                СЦЕНА 4

Грановитая палата. Свет пробивается сквозь цветные стеклышки частого переплета стрельчатых  окон. Горят свечи по стенам. Бояре, приказные, чернецы. Кто-то служивый в шеломе с бармицей и в бронях. Рюриковичи, среди которых и князья Шуйские, стоят в сторонке.

Первый боярин. Что, как царица?
Второй. Все молится. Велела не входить.
Первый. А Борис?
Второй. Весь вечер уговаривал ее, и помощь обещал при управленье государством.
Первый. Так сам он, что ли, всем сказал?
Второй. Мне верные сказали люди. Он с дьяками за полуночь совет держал. И с ближними боярам встречался.
Первый. Почти как царь
Третий. Почти - не царь. А быть бы им не отказался...
Первый. Кабы бабка да девкой была...
Третий. А что тут думать - нам Ирина мила...
 
   Шум. Бояре расступаются. Слышно: Борис, Борис. Входит Борис. По-прежнему в дорогом наряде, но вид изрядно помятый, боярскую шапку где-то оставил.
Борис склоняет голову в кивке, бояре тоже сдержанно кланяются. Пытается пройти к царице, но его не пускают. Он в разражении отходит. Бояре шепчутся, переглядываясь.
 
Первый второму ( тихо) Смотри. Ирина двери пред правителем закрыла!

Слышен гомон толпы. Затем удар колокола, опять какой-то шум.
Входит Федор Никитич Романов. Без шубы, в верховом кафтане, при сабле.

Первый боярин. Федор Никитич, здравствуй много лет! И ты тут? Прямо - дума! И как дела?
Федор Романов.(бросает многозначительный взгляд в сторону Шуйских) А как кому. Кому - хреново... (Борису) Да что ж она нейдет? Волнуется народ московский. Я проезжал Лубянку - бердыши уж над толпой мелькали. Да и пищали видел...
Первый боярин. А что кричат, что требуют они?
Романов ( снова посмотрев на Шуйских) Да разное. А вместе, все  ж одно: Ирине царство.
Второй боярин. Так в Новодевичий собралася она.
Романов. А им ничто: я проезжал Лубянку верхом...
Третий. Да как не боязно тебе? Народ-то ведь шумит, что это мы Ирину от престола оттираем...
Романов (вновь посмотрев на Шуйских) Я ведь не Шуйский, да и Глинским не родня, не Ситцкий, и не Трубецкой, не Воротынский... Породой не в царей. Романов просто я. Не мне бояться черни! Так вот  кричат: пусть нами, если что, чрез патриарха хоть черницей правит.
Второй боярин. (крестясь) Вестимо ль тако? Не то что инокиня, князь в монахах править уж не может...
Романов. ( с усмешкой) Вот ты поди и объясни!
Слышен гомон толпы, крики, какой-то лязг, выстрел. Они на нас давно уж зубы точат. Про Шуйских говорят...
Борис. (прислушивается)  Что?
Романов. (Снова смотрит на Шуйских. Кн.Василий наконец замечает, что на них смотрят и толкает в бок Дмитрия) Да так... по-разному (громко) Но больше - про измену. Да красного все поминают петуха...
 
     Шуйские всревоженно прислушиваются

Борис. (раздраженно, поймав взгляд кн.Василия) А все же доигрался лысый мерин!  Не хочется, а надобно спасать. Того гляди - в набат ударят. Вот то-то здесь пойдет потеха!

  Идет к двери. Стучит. Еще. Сильнее. Бьет сапогом. Дверь приоткрывается.

Борис. Пусти. Ну говорю же. Пусти к Ирине. Ты передай, что брат уж два часа в передней с наиважнейшим делом. Да так и передай: боярин Годунов, к царице, по делу, неотложном, спешном, государства... ( Оборачивается к подошедшему Вас.Шуйскому) Ну, Рюрикович, знай: сегодня твой живот, а может быть и жизнь спасаю.

Шуйский испуганно кивает.

Борис (многозначительно) А только знак толпе подай...

Дверь приоткрывается.

Голос. Войдет пусть Годунов, уж если говорит: по делу...



                СЦЕНА 5

    Царицыны покои. Светлая палата. На кресло брошена соболья шуба. Ирина в черном, платок повязан словно клобук.

Маланья. Опять к тебе Борис. Пытались не пускать, так рвется силой. По делу важному, кричит. Тебя зовет он не сестрой - царицей!
Ирина.  Так это уж недолго. Зови, пускай войдет. Наш разговор с ним не окончен.

   Входит Борис. Торопится, разгорячен, размахивает руками, боярскую шапку где-то оставил.

Ирина. Ну что там? Что так невтерпежь?

Борис. Бояре ждут, царица. Решай же. Слышь, за рвом, у лобного народ шумит. Вот-вот в Москве в набат ударят.
Ирина. Все решено.
Борис (не скрывая волнения). И как?
Ирина. Не торопи, сам скоро все узнаешь...(пристально смотрит на брата, о чем-то думает) Скажи, Борис. Скажи при мне, как если бы стоял пред Богом. Кто виноват в давнишнем угличском убийстве?
Борис (кладет руку на евангелие). Клянусь, что невиновен я в делах. Но в мыслях - да. Не раз, бывало, ужасался, что придет Димитрий. Сестра, не хуже ты меня была в известье о его проделках! Он был больной падучей, бесом одержим. Но в ясном разуме не многим краше!
   Нам незачем кривить душою. Довольно знаем мы ужасных дел царя Ивана. Ты помнишь, Ира, во дворце, в тот черный день я заступился за царевича Ивана. И грозный царь меня лишь чудом не убил. Тем самым посохом, которым сына изничтожил ... Теперь же говорят, что я убийцу в Углич подослал!
Ирина. Вот станешь ты царем, и громче говорить об этом станут. А ну как встанет гробовая тень младенца-мученика? (Борис вздрагивает) И счет предъявит твоим детям?
Борис. Я  в мыслях грешен был, и в том здесь признаюсь. Хотел, хотел, чтобы наследник дел кровавых умер. Поверь, что если б он не сгиб, ужасных дней возможно стало  повторенье. Когда б не хуже. Царский брак с седьмой женой, Нагой, уж верно, был не Божьим делом. Подумать страшно, что могли Нагие, бесстыжие и жадные, как  имя их, с московским царством сделать.  Да царь бы был во всем подстать. Когда б возможно было хуже поизмыслить! И Бога я просил не раз, чтоб он Димитрия прибрал  Нагого. Себя не ради - а во благо царства!
Ирина (с ужасом глядя на брата). Ты думаешь, что это Бог тебя услышал?      
Борис (не слушая). Он крови человеческой алкал, как волк голодный грыз кормящих руки...
Ирина. (морщится) Довольно. Ведь он мертв, без Божьей воли не восстанет ...
Борис. А правду  ль говорят, что свекор-батюшка, что страшный царь, просил прощенья на коленях стоя у дверей твоих, Ирина?    
Ирина (задумчиво). Ты  хочешь знать за что? Да, верно, раз уж день такой...(подходит к иконе) Для правды выпал день, и можешь ты услышать, как нашей тайной распряжусь... Той тайной, что на земле связала напрочь с Иоанном... Так знала я: что если он  есть поле для борьбы добра и злобы, то младший сын его, Димитрий, сын Нагой...
   ... В тот день сказала  я царю о том, о чем с оглядкою шептались:  просила Русь спасти от царствия Димитрия!
Борис.Ты думала как я...
Ирина. Нет. Я сердцем поверяла все слова, и смерти никому не пожелала. И Иоанна  я просила, любя царевича, как надобно любить всех, даже нежеланных. Мы сходно говорим. Да разные слова, и мир мы понимаем разно. Никто не судит ни себя, ни тех, кто жить уж неспособен  лучше. Однако должное нам Бог велит свершить, но лишь имея в сердце Бога. Ты по нему желания сверял? По Божьей воле породнился ты с Малютой?
Борис. Ты очень странно говоришь. И разум мой смысл слов твоих постичь не может...
Ирина. А все ж ты понял. Разумом не взять, хоть в сто голов ты думать сможешь. Иные истины откроются тому, кто умалится меньше малых мира, и крест назначенный ему без сожаления подымет. И нет, не тем, кто скажет: мир есть прах, ни тем, кто спрячется от мира. Словами, бегством знания не взять, как тем, кто повторяет всуе Божье имя... Как никогда рабом не станет тот, кто осознал, что Божий раб - от века, как истины уже не ищет тот, кто сердцем Божью истину воспринял! Кто солнце видит, что искать огонь свечи? Кого ведет Господь, что у людей искать советы?
  ...Ребенок с детства болен был, с годами мог еще больнее оказаться... Но не в болезни ужас: он кровью человеческой питался! Я видела не раз, как  грудь терзал кормилиц...  И рот кровавый, щерясь, открывал, когда от удовольствия смеялся... Сказала это  я царю...  Царь побледнел, и посох так он сжал, что пальцы тоже побелели. Тогда настала тишина. Как тихо, думаю, в гробу, иль в тот момент, когда топор взмывает вверх над выей обреченной.
   И начал тихо царь, но так, что ужас пробежал среди стоявших. А дале, дале голос повышал, в неистовство впадая. Беснуясь страшно, страшный царь, не человек, а сатана в его обличье... Он кричал, шипя и брызгая слюною, что снюхалась мол де с его врагами, что быть царицею хочу, что смерти я его желаю... Вдруг пусто стало вкруг меня, как город враз пустеет зачумленный... И Федор скрылся (Бог ему судья: он за тобою бросился в испуге. Он не боец был робкою душой... Ему всевыший царство дал и праведную душу, не дал лишь силы. Так дал меня, чтобы исполнить Божью волю!)
   Об этом поразмысли, брат, когда пред алтарем ты преклонишь колена: по силам крест - но каждому он свой. Подумай, душу очищая: ведь не приняв чрез сердце Божий крест, ты службу все же чью-то исполняешь! Подумай же, не всуе, честно, разумом смирясь: подумай, чью же?
Борис. Я понял, продолжай сестра, хотя  об этом я уж слышал: царевич Федор ведь тогда меня нашел, да  было уже поздно...
Ирина.  А мой палач шипел: что он де царь и, выведав во мне измену, накажет беспощадно, так, что смерть  за благо посчитаю... Как будто все внутри оборвалось: я свекра слишком знала! Но Бог ко мне спокойствие послал, со мной он был, не оставлял ни на минуту!
    Я ровно молвила царю, смотря в глаза, как смотрят бешеному зверю: что если Бог пред смертью хочет испытать,  принять готова ада  муку, а совесть, что ж  чиста моя, и исповедую грехи я!
   Осекся царь, велел вина подать. И до утра развратничал и пил он. И с ним пила, паясничая, шайка присных!
   Всю ночь стояла я  перед крестом, в молитве созерцая приснодеву. Готовясь к смерти, к пыткам, ко всему... И лишь с рассветом легким сном забылась. Вдруг словно кто меня толкнул - и слышу шепот: ко мне склонясь, губами шевеля едва, мне мамушка: очнись, Иринушка, вставай! И выдохнула словно: "Царь!"
В переднюю я вышла простоволоса, забыв накинуть плат: а  там ... там в рубище, босой... там страшный царь стоял и плакал у моей закрытой двери!  "Иринушка, прости,  устами бес владел",- и прянул предо мною на колени.
    Я тут же девок  всех сенных услала,  подняла государя,  велев скорее запереть все  двери. Мы в крестную прошли, я за руку вела его, послушного и кроткого, как агнец. Там пред иконою святой мы с ним молились до вечерни...
   Он страшный грешник был, но по грехам и  каяться умел! Как он молился, как язвил себя, как раны врачевал перед иконой! Как плакал, как просил меня по смерти вымолить хотя б его душе прощенье! Развратник, пьяница, злодей... Он грешен был и праведен при покаяньи... О как он каяться умел! Как бил челом поклоны, как душу перед богородицей лечил, как бичевал свои пороки! Он ничего пред нею не таил...
   Еще, предвидя скорый свой конец, просил он Бога этот день отсрочить. Он пред иконой обещал с  Нагою развестись и в новый брак вступить с принцессой царской крови, кричал, что Машка, словно мать его, что сын - лишь повод у нее для власти, что  он, как Дмитрий, только  тот еще страшней...
Борис. Так он просил? А ты, ты что просила?
Ирина (помедлив) Принять в раскаянии душу...
Борис. Что?
Ирина. Я видела, что царь Иван пред Богом не нуждался в ходатаях. Он был пред ним, и Бог его судил, своим судом и по своим законам.
Меня царь ненавидел и любил, но  прозревал Анастасию: она  осталась первой и последней в сердце Иоанна... Меня он спрашивал: скажи, простила ли она его? "Иринушка,- он все твердил,- скажи, увижусь ли хоть там я с нею?" Что я могла ему сказать в ответ?! Молиться только о  душе: ведь разошлись его пути с Анастасией...  Она ушла на небеса, а он - уйдет под землю...
Борис. Так это все?
Ирина. Еще он спрашивал, где корень зла? Кто в дом принес проклятье первый? Отец Василий, мать, иль может он, служеньем дьяволу отнял у царства  первенца Димитрия, того, кому он трон свой завещать пытался? Он говорил, шепча, не мне, а Богу: "Ирина, знаешь только ты, как я молил о том, чтоб грех великий, бабкин смертный грех, на мне одном пресекся. Ведь дед Иван о том же умолял владычицу на небе на царство внука, Дмитрия венчая. Но умер быстро он. Как и Димитрий мой. Мой первенец. Наш сын с Анастасией...  Как я молился, как просил... Чем виноват я был, что Бог меня не слышал?"
Борис (в ужасе отшатываясь) Так что же ты молчала, когда крестил я первенца и именем нарек Димитрий? Постой... Постой, сестрица... О ужас! Иван Васильев Третий, дед  царя Ивана, пытаясь грех загладить свой, венчал на царство Дмитрия, внука от сына старшего, убитого его женой Софией, константинопольской принцессой. И Дмитрий умер. Не царствовал, не княжил... Иван Васильев Грозный, тяжко заболев, повелел боярам присягать Димитрию, Романовой Анастасии сыну... И Дмитрий этот вскоре умер... Но царь Иван нарек опять Димитрием последнего, Нагой Марии сына. Опять Димитрием... Димитрием последнего, седьмой жены больного сына... Который царство бы по Федору принял, когда б избегнул ранней страшной смерти! Что скрыто в имени, что в мир оно несет? Ведь Дмитрием был и Донской...
Ирина. С ним был ведь  Сергий Радонежский... А Дмитрий, знай: обозначает посвящен Деметре. Языческой богине, сиречь сатане...
Борис. Я первенца крестил, и нарекая верил, что впереди его судьба, что славный ждет удел и дел великих совершенье... А впереди ждала могила... Что ж ты молчала, почему не говорила?
Ирина. Я не молчала. И кто хотел - тот слышал. Что суждено - не изменить, хоть бей в колокола и возвещай пророком с колольни... Теперь ты знаешь все, и что же, снова царствовать ты хочешь? Теперь ты видишь сам, как тучи собираются на небе. Димитрий - имя. И судьба, и меч, и сатана, и ад, и испытанье, и ворота. И он вернется царствовать, и будет кровь. В палатах, где текла она по воле Иоанна.  Тут ничего не изменить.
Борис. Димитрий, сын последний Иоанна?  Так умер сын Нагой. Василий Шуйский розыск проводил, уж он, выжлец, в таких делах имеет опыт! Димитрий мертв - и делу тем конец!
Ирина. (пристально смотрит на него) Совсем ли мертв? А ну как возродится, встанет он из гроба? Тень Кудеяра над Кремлем еще в народе не избыта: законный царь - разбойный атаман! И он вернется божий суд творить над нами...
Борис. Нагая в Выксе, далеко...
Ирина. Что из того, что инокиня Марфа отошла от дел? Она  несет свой крест, как крест несла и я... До смерти Федора, как перед Богом обещала Иоанну... ...Тогда я первый раз  затяжелела. Как будто свет забрезжил впереди. А тут - позвали нас к царю. "К добру мой свекор поутру не призывает",- мне сердце подсказало.
  И  мы пошли, как на погибель, к Иоанну. "Что, батюшка, ты звал нас?"  - Федор вопрошал, со страхом, как всегда, когда с отцом  встречался. Царь Иоанн был трезв с утра и мрачен. Он говорил о ненависти, окружающей его, предательстве, коварстве. А потом, в припадке жалости к себе, он каялся, что в злобе погубил все будущее царства. И вдруг заговорил о смертном часе. "Аз умру, на радость всем, как пес смердящий. И царствовать тебе,- он крикнул Федору,- хоть не годишься ты для царства. В минуты светлые я умолял послать тебе заступника пред миром... Ирина, я грешен, я подл... Прошу не я, прошу от имени всей Руси: будь Федору  опорой, сохрани в день смуты мое царство."- И он заплакал. А после клясться он заставил и меня, и Федора, царьградский крест в том перед ним целуя, что вместе будем мы, пока господь не призовет. И еще: он сыну говорил, что Бог ему послал спасенье и надежду. Тогда поверила и я. Но взял господь моих детей: во искупленье близости к престолу.
Борис. Что ж ты не отмолила их?
Ирина. Их отмолить нельзя: проклята вся династия князей московских. Спасти лишь душу можно, тело же обречено. И то ведь было хорошо известно Иоанну. Он обречен был. И он каялся не зря. Но не хватило покаянья. В душе его гнездо свил сатана, и это он терзал и плоть и разум самодержца..
   Да, Бог хотел его спасти. И дал здесь, на земле, Анастасию... А Иоанн не уберег ее! Как первенца - Димитрия, как дед его венчанного на царство внука. Димитрия.
Борис (В страхе, обращаясь к иконе). Я царства не приму. Теперь, поговорив с тобою... Я вижу ясно страшный груз, лежащий на плечах у самодержца. Я царства не приму. Последнее то будет слово.
Ирина (помедлив). Не примешь? Будто уж... Не зарекайся зря. Ты разумом  живешь. А разум быстро поменяет рассужденья. Что было так, то завтра уж наоборот, на все отыщутся причины. В душе ведь ты давно уж царь... А что, не так? Не прячься от меня хоть...

   Борис злится. Делает несколько шагов по направлению к двери, потом  возвращается.

Борис. Хотя б разок, ну ошибись. Ты словно приговор суда читаешь! Я тоже жить хочу, хочу спастись...
Ирина (задумчиво). Вот что ты хочешь, то получишь. Спастись же от себя, Борис, ты сможешь от себя лишь отказавшись...
Борис (ошарашенно). Как?
Ирина. Ну довольно о пустом. Нас ведь ждут... Решай иль не решай. Что толку, если все уже решенно...
Борис. Ты отрекаешься?
Ирина. О чем ты снова говоришь? Не отрекаются в России самодержцы. А крест царицы я несла... до смерти Федора, как перед Богом обещала Иоанну!
Борис. Не отрекаются цари? А сам Иван? Ведь помнишь время, татарин царством  правил...
Ирина. Ну и что? Ведь Бог не принял отреченья Иоанна! 

                СЦЕНА 6

   Те же. Грановитая палата. Толпа. Полдень, солнце бьет через стекла. Гомон голосов. Кто-то из детей боярских уселся прямо на пол. Ждут. Из двери выходит Борис.

Федор Романов и первый боярин. Ну что, как там.
Борис. Сейчас. Она сама вам  скажет о решенье... Еще ( оглядывается), где патриарх? Я же просил, неужто не послали?

Снова открывается дверь. Выходит старица в клобуке, потом патриарх ведя под руку одетую в черное Ирину.

Второй боярин. (падая на колени) Царица, матушка! Спаси. От всей земли мы русской просим. От рубежей, от всей Москвы!
Первый. (тоже опускаясь на колени) Помилуй свой народ...
Третий. Царица, матушка, заступница, святая!
Борис. Что ж, говори сестра, ты наконец  судьбу решила?
Ирина.(немного помолчав, ясно и твердо в наступившей тишине) Да!
Федор Романов.(с тревогой) И что?
Ирина. Я принимаю постриженье. И мне оставшиеся дни хочу в молитвах провести, за вас упрашивая Бога...
Первый боярин. (падая ничком) Ох...
Второй и третий. Ааа...
Василий Шуйский. (оглядываясь на Бориса) А кто же царством править будет?
Борис. Не я. И не надейтесь, не приму державу.
Голоса. Царица, матушка, спаси. Поставь на царство хоть Бориса. Не дай погибнуть...Ааа... Не сироти. Одна у нас ты, милосерствуй... Так кто, когда не ты...
Ирина. Решенье принято, бояре (в наступившей тишине слышна ругань, доносящаяся со двора, смех). Ищите. Меня получше есть и родовитей брата. А я свободна ныне. Два царства крест несла. Два царства и какие...
  Бояре, один за другим опускаясь на колени.
Владычица, помилуй!
Ирина. Довольно. Все. Свободна  я от клятв. От ноши тяжкой. Вам решать. Собором будущее царства...
Борис.(испуганно) А если так решит собор...
Ирина. Не бойся брат, пока жива - не рухнет царство. А вот когда уйду от вас, уйду туда, где ждет супруг желанный... Вот тогда... восстанут тени из гробов, которые для вас я затворила... И хлад, и глад... Но хватит мне об этом. Вам знать нельзя о том, что приснодева рассказала... Пречистая... но обещала мне, что не увижу гибель царства...
Второй боярин. Неясно, что там говорит царица?
Первый. Пророчествует. Ей виденье было.
Василий Шуйский. В уме от горя повредилась.
Ирина. Решайте сами. Ухожу от дел. И не молите, не просите.
Федор Романов. О горе нам, пропали мы...
Борис. Сестра, приняв, уж не вернет решенье. Что ж будем делать мы, когда династия угасла...
Второй боярин. (в сторону)  Ты и помог...
Третий. (услышав) Шш... Тише ты, а ну Борис услышит!
Второй. (оглядываясь) Нет, он далеко. А что, об этом все ведь знают....
Первый. Хоть знают да молчат. Ты быстро больно позабыл опричнину и казни Иоанна?
Второй. О чем ты?
Первый. Чувствую, Борис напялит все же шапку Мономаха...
Василий Шуйский. А нам опять холопу класть поклоны!
Федор Романов. Стократ бы больше крови пролилось, когда б не брат с сестрою Годуновы!
   
   Василий и Дмитрий Шуйские уходят. За ними еще бояре. Кто-то плачет.

Ирина. Спаси их всех господь! Когда бы знали и они,что видела я ночью при молитве. И знаю, что одним могу помочь - просить смягчить по смерти воздаянье... Он приходил за тем.
Борис. Кто?
Ирина. Свекор грозный.
Голоса. Что говорит? Кого там поминает? Совсем больная стала от тоски... Горюет все по мужу...
Ирина. Здесь на земле уже никто помочь не в силах. Уже все свершено. Когда и как обрушится несчастье - мне ведать не дано, но что обрушится - наверно знаю. (Подходит ближе к Борису) Прощай, любимый брат... мы трое трон держали царский. Ушел мой Федор. Мой черед. Я выбрала удел.
   У каждого из нас- свой звездный час. Мой час настал - от власти цезарей я отрекаюсь. Ты тоже выбор сделал. Не надо слов. Молчи. Все лгут слова, твой выбор сердцем сделан. Оно в миру, страстям и почестям подвластно. Сегодня, в этот час, мы разошлись с тобой. Как души разные, иным мирам подвластны...  Прощай. Уже совершено. Прощай (плачет) Прощайте все... Никитич, руку дай, стоять мне трудно. Пустое все. Впустую все. Не сохранила я, как ни старалась, царство!
 

                15 июня 2002 года. Москва.










                БОГ - ЭТО ЛЮБОВЬ

                АНАСТАСИЯ
               
                СЦЕНА 1

   Москва, Кремль. 1560 от Р.Х.  Царевы палаты. Время к  полдню. Княжата, бояре, дворня, князья Шуйские, Бельские, Оболенские.Одетый по-дорожному, в простом кафтане, в замызганных грязью сапогах входит Федор Годунов. Неуверенно оглядывается. На него почти никто не обращает внимания. Двое или трое сдержанно кивают.

Боярин (Бельскому, продолжая разговор). И что, он третий день от гроба так и не отходит?
Бельский. Нет. А сунуться - так страшно. Два дня он пил и не пьянел. Теперь не пьет, да неизвестно что уж лучше.
Шуйский. Ну, видно, отошел.
Боярин. Куда там, хуже стало. Велит с женой похоронить...
Оболенский. Да он в себе ли?
Боярин. Кто там разберет: сидит он третий день у гроба. Бормочет что-то. То молится, то плачет, то говорит с Анастасией, как с живой...
Оболенский. Послать бы надобно за митрополитом.
Боярин. Уж посылали. Пробовал  увещевать, так он площадно обругал митрополита!
Шуйский. Бог защитил, хоть не убил. Под руку-то не так сказать Ивану!   Ох горе, горе православным будет....
Оболенский. Ну да, царицей меньше, царицей больше.
Годунов (оборачивается, проходя мимо). Анастасия больше, чем царица.

     Никита Романов, высокий, статный боярин, шурин царя, внимательно смотрит на приезжего.

Шуйский (бросив мельком взгляд, вновь оборачивается к собеседникам). В Кремле - как в проходном дворе, бездельники какие-то все ходят. Да хоть молчали бы... Так не молчат. Ох  и дела. Кому ж и позаботиться о прародителей престоле...

   Годунов вздрагивает. Бельский и боярин усмехаются в бороды. Открывается дверь. Несколько мужиков с перехваченными ремешками волосами, в рубахах с трудом втаскивают черный гроб без крышки. Проносят его через палату, открывают другую дверь и скрываются в царицыных покоях. Следом еще два мужика тащат крышку. Все расступаются, разговоры, как по команде, стихают.

Годунов (удивленно, стоящему рядом с ним Романову). А что же, старый гроб не подошел?
Бельский (мрачно). Гроб не царице, а царю.
Годунов (еще более удивленно). Когда же государь наш помер?
Боярин. Не помер он. Живой еще.
Годунов. А гроб зачем?
Бельский. Вот к нам прехал почемучка! (раздраженно).Велел себя похоронить с Анастасией...
Годунов. Недаром говорят, что москвичи все сдвинуты немного. Великий князь, России государь живьем в могилу хочет лечь, а ближние бояре - помогают! Рядят да охают! На гроб дивятся да затылки чешут!
Бельский (громко, так что слышно всем, зло). Вот ты  его отговори. Иди-ка, поперечь царю Ивану! Попробуй, он сегодня трезвый.
Годунов. Да что ж вы так его боитесь? Он с малолетства среди вас! Небось ведь не чужой московскому боярству?
Шуйский. Да мальчик вышел не в отца. Хотя еще вопрос, в какого?
Оболенский. Шшш! Романовы услышат.
Шуйский. Вот я  и говорю, весь в деда. Хоть не горбатый, как Иван, однако кровь пролить ему что харкнуть в лужу или с самого утра напиться.
Боярин. Ему тринадцать только миновало, а он уж Шуйского Андрея приказал живьем скормить собакам. Вот с тех-то пор охота спорить с ним у всех пропала. Хотя пока царица рядом уж так-то можно было не бояться.
Годунов. (обводит взглядом всех, бояре опускают глаза). А что, коль смелых нет  средь москвичей? Пойду, не без царя же жить...

      Решительно направляется к двери. Открывает ее и входит.

Шуйский. Вот-вот давай, с царем поговори, а то он заскучал: навеки женка-то замолкла.  Ишь, выскочка, из грязи - в князи. Холоп. Как и Романовы холопы.
Бельский. Глядишь и наградят: не петлей так колом. А может, и с собой еще прихватит, деткам на орехи (смеются).
Романов. Что ж смеху? Пропадет за так. К Ивану подойти он не сумеет. А, была иль не была, я все ж царице брат.
              Идет к двери и входит внутрь.

                СЦЕНА 2    

    Крестная комната. Душно от горящих перед образами свечей. На возвышении открытый гроб с телом Анастасии. У стены - второй гроб. Царь Иван Грозный, одетый и не по-домашнему и не по-парадному сидит в изголовье гроба, он наклонился и оперся лбом об его край. Кажется, что царь спит. В трех шагах от него - Федор Годунов, застыл, не решаясь тревожить царя.
Романов делает предостерегающий знак Годунову.Иван поднимает голову, смотрит бесмысленным взглядом как бы не узнавая, вновь опускает ее на гроб.

Никита (подходит совсем близко. Ждет. Наконец нерешительно трогает царя за плечо). Эй,  люди, с государем плохо! Сюда!
Иван (взрагивет, озирается). Что?! Кто кричит? Где я? Никита, ты что ль?
Никита (подходит ближе). Я, государь.
Иван. Вот надо же, какой приснился страшный сон: Анастасия умерла, и я теперь один. Вот ужас-то! (озирается). Так это был не сон? Все наяву, и гроб, и Стася?! Ааа...Зачем меня ты разбудил! (кричит). Не смейте окна открывать! Я видеть солнца не могу! (испуганные слуги снова занавешивают окна, царь постепенно успокаивается)  Пришел сестру проведать? Молодец! Вот видишь ты, какое у нас горе (вдруг меняется в лице и шепчет, хватая Никиту за рукав ). Но знаешь, ведь она не умерла! Она чтоб проучить меня умершей притворилась!
    Никита в изумлении слушает.
Я здесь уже два дня сижу. И точно видел, как у нее дрожали веки...
  Никита и Федор крестятся.
Довольно, Стася, ты меня уж наказала, за девок и молодок, за вино. Я виноват, прости меня, прости (плачет). И Бог ведь грешников прощает!  Никита, вот как хорошо, ты здесь. Ты все поймешь. Вот объясни ей. Я хоть и царь, а все же человек, и святости мне не хватает. Ведь у нее то роды, то болезни... Но (повышает голос) все ночи, до одной я проводил в постели только с ней!
Никита. Не надо, государь (качает головой) Сестра тебя ведь не пугает.
Иван. Да, верно. Не пугала никогда. И слова осуждения не слышал. Она вздыхала лишь. И плакала. Я знал. Так что ж, ты думаешь, она мертва? Значит правда,  отравили? Ведь не могла оставить так меня? Она же обещала: до конца мы вместе!
Никита (вытирает глаза).Сестра свое сдержала слово: она была с тобой до своего конца.
Иван. Ах да. Я думал почему-то, что умрем мы вместе. Или я сначала... (Молчит, о чем-то думает. Заговорщецки шепчет)  Но слушай, страшный есть один рецепт. И заговор великой тайной силы. Я в книгах бабкиных про это прочитал... Тех самых, что она с собою привезла из Рима. Вернуть на землю можно душу!
Никита (крестится). Не может быть. А если есть такие книги - немедленно их надо сжечь!
Иван (подмигивает и странно хихикает). А я не сжег, я эти книги спрятал... Там сказано, как можно мертвых оживить.
Никита (испуганно). Великий государь, помилуй! Да ведь за это, думаю, душе гореть в огне.
Иван. Гореть-то мне. А что мне ад, когда уже в аду я? Зато верну ее. Я не отдам ее червям и тленью. А если нет - так в землю рядом  лягу. Вот, погляди, не мал ли будет гроб? Поди лежать нескладно будет? Вот изверги, и гроб по мерке сделать не сумели… (Оборачивается в сторону гроба, замечает Годунова) А это кто еще?
Никита (быстро). Со мною он, из... (выразительно смотрит на Годунова)
Годунов. Из костромских простых дворян. Я тут...
Никита. (быстро,  снова взглянув на Годунова). Наслышан был о неземной красе царицы. Приехал посмотреть и всем уж рассказать об этом.
Иван. А, вот и ладно. Ишь, так из Твери. Смотри. (отодвигается от гроба). Смотри: когда еще ты ангела увидишь?  (Никите) Пусть душу погублю, но возвращу ее. А если нет - так  лучше вместе с нею... На что мне солнце, если нет ее? Она ушла... За каждую ее слезинку - спрос с меня... И уж ничем не отдариться... Но будем вместе с нею. Там. Уж навсегда. 
Никита. (в волнении). А сестра? Что скажет Стася про твое решенье?
Иван (задумывается ,неуверенно). Обрадуется, думаю...
Никита. А вот и нет. Ведь ты навек погубишь свою душу. Зачем тогда жила она? Зачем же отдала тебе всю жизнь  до вздоха? Ты знаешь, как она тебя любила?
Иван. Да, кажется. Как только женщина умеет.
Никита. Нет, больше.
Иван. Как, верно, любит мать?
Никита. Нет больше и сильнее. Словами это не сказать. Так смертных редко любят. Все было для тебя: и жизнь ее, и дети, и молитвы. И что же, хочешь душу сатане ты предложить в уплату за похмелье?
Иван. Ты прав. Мы были вместе с нею, каждый день и час. А помнишь, как я пьяный к вам вломился? Ведь было же, чуть двор ваш не пожег. Как жить я мог вообще без той любви, которую дала Анастасия? Как жить теперь мне без нее? А если смерти нет, так что ж мне делать? Сидеть и с болью вспоминать? Пытаться счастье возвратить утекшее меж пальцев?

             
                СЦЕНА 3      
               
                СВАТОВСТВО

   Палаты бояр Романовых. Горница. С шумом в двери вламывается несколько пьяных молодых людей. Все вооружены. Среди них 16-летний великий князь московский,  царь Иван Васильевич. Он едва ли не пьянее всех. Крики, визг, треск высаживаемых дверей. Собачий лай и визг.

Голоса. А я ему "кто, кто?!" И в лоб с размаху. Будет знать как нам мешаться (смех). Ишь, кобели, что волки (смех ). На охоту в лес не надо ездить. А девки где-то здесь.
Иван (пошатнувшись подходит к дверце на второй этаж ). Цыц все! Подите прочь! Я главный тут! И девичью проверю сам (икает). А вам - во двор, ловите девок среди дворни (оборачивается, грозит пальцем). Смотрите у меня: сначала царь...
   
   Бьет с размаху в дверцу. Она распахивается. Слышно, как царь спотыкаясь поднимается наверх. Его компания с хохотом выбегает во двор, оттуда доносятся крики. Из девичей слышен шум, потом что-то с грохом падает. Ругань. Приглушенный женский голос. Снова шум, ругань, звон разбитого стекла.   



                СЦЕНА 4
               
   Девичья Анастасии Романовой. На неразобранной постеле навзничь лежит царь. Он полураздет. Рядом сидит Анастасия и поет колыбельную. Царь мечется.
Иван (бормочет). Ох батюшки, ох голова...
   Анастасия, продолжая тихонько напевать кладет руку ему на голову. Иван немного успокаивается.
Анастасия. Баю, баю, баю-бай, за окном стоит бабай...
Кричит Ванечку отдай!
Ты бабай к нам не ходи, нашу детку не буди!
У нас Ванечка один, мы его не отдадим!
Иван (поднимает голову, оглядывается). Где я?
Анастасия. Вот это погулял! Не помнишь где, и с кем?
Иван (что-то припоминает). Ты кто?
Анастасия. Романова Анастасия.
Иван. Водки дай.
Анастасия. Вот я рассол тебе налила.
Иван. Дай водки.
А.: Ты водки, Ванечка, не пей. Не дай нам, Боже, пьяницу-царя! Страшнее, чем татары, пьяный самодержец! Вот, на рассол.
   Подает ковшик. Иван пьет, опять откидывается на подушку.
Иван. Ты пела что-то? Спой еще. И руку положи. Вот так. Как будто легче.
Я здесь вчера немного пошумел...
А.: Да. Двери  все вы поломали.
Иван. (тревожно) Двери? А еще? Еще что было?
А.: А ничего. Ты тут упал два раза и стекло разбил. И на кровать тебя я уложила.
Иван. И все?
Анастасия.  Ты допьяна не пей, когда по девкам ходишь. А то позору ведь не оберешься.
Иван. Вот черт. Неужто ничего?
Анастасия. Что, испугался? В лицо не засмеют.
Иван. Да что ты, дура, понимаешь... (отворачивается). Итак все за глаза мальчишкой кличут...
Анастасия (берет из-за пояса Ивана кинжал ). Не бойся, государь. Смеяться над тобой не будут...
Иван. Ты что? Отдай кинжал.
   Анастасия поднимает рукав летника и режет руку ножом. Течет кровь. Она мажет ей постель.
Ума лишилась, что ли!
Анастасия. Что кричишь? Позор весь мой. К тебе ни капли не пристанет. А ты - великий князь - в постели, словно в битве, победитель.
Иван (спускает ноги и садится). Ну ты даешь... Откуда ты такая? И почему с тобой так хорошо?
Анастасия. Не знаю. Вот выросла такая: увижу мертвого щенка иль птенчика - и плачу, жалко. А если уж колодников, так, кажется, сама б в колоды села.
Иван (усмехается). Ну скажешь тоже. Эка дурость!
Анастасия. Тебе, конечно, государь, виднее. А только мама научила одному меня:  любить. И боль чужую принимать на сердце.
Иван. Стой. Замолчи. А то заплачу (прячет лицо у Анастасии в коленях). Меня-то мать учила только лгать и ненавидеть. Еще недели не прошло, как батюшку похоронили, она уж с Телепневым на его перинах. Кобеля нашла! Они меня держали хуже, чем холопа. Я им воровать мешал. Да плохо - казну-то растащили! А Шуйский ноги в сапожищах клал мне на подушки...
    Я все бы ей простил... Когда бы хоть чуть-чуть меня любила. Ненавижу!
Анастасия. Не надо, Ванечка, про мать так грех, не надо брать его на душу. Не  плачь, ведь я с тобою. И всегда с тобою буду.
Иван. Всегда? А не обманешь? Я никому, ты слышишь, никому уже не верю! Все предали, все, и никому на свете я не нужен...
Анастасия. Ты нужен мне. Всегда. И в радости, и в горе. И даже если будешь ты с другой. Я до конца с тобою сердцем. Мы, Романовы, такие.
Иван. Куда ж теперь ты,  жить как будешь?
Анастасия. Вот так вопрос. Куда? Как будто выбор существует. Одна теперь дорога - в монастырь.
Иван. Ну вот еще. Я царь в Москве, пусть только кто худое вякнет!
Анастасия (качает головой). Я царской полюбовницей не буду.
Иван. Не будешь?
Анастасия. Нет. Уж если вечером не вышло, значит нет.
Иван. Скажи мне правду: ведь тебе я нравлюсь?
Анастасия. Да.
Иван. Давно?
Анастасия. Уж года два иль три. На пасху я увидела тебя. Ты был еще совсем мальчишкой. Шел впереди один. Одежды велики, все золотом расшиты. А вокруг - князья, бояре... Дородные, холеные, с оружием. Все сверху смотрят.  Мне показалось будто бы с усмешкой...
Иван (скрипнув зубами). Не показалось.
Анастасия. А ты идешь - и рядом никого. И сердце у меня такою жалостью забилось. Я поняла, что ты - судьба моя. А тут и дома разговоры.Что  наш великий князь совсем один, нет никого, кто мог бы  заступиться, отец и мать оставили его на свете сиротою...
Иван (опять скрипнув зубами).Ты видно матери моей не знала.
Анастасия. Нет. Но слышала о ней не раз. А все же мама есть и вечно будет  мама.
И я все думала, как хорошо б тебе помочь. Ведь у меня отец есть, братья,  мама. Я - если что - к Никите и к Даниле, а поплакать - к маме. А кто ж тебя приветит, приласкает? И чтоб вот так сидеть, как я сейчас с тобой сидела. Я книги разные читала про любовь (я грамотна и даже по латыне чуть умею) и нас с тобою представляла...
Иван. А ведь и я мечтал. Но только маленький совсем. Постарше стал - я девок как и кошек, мучил. Нашлись учителя, такому, что и вспоминать не хочется, учили...
Анастасия. Наверно, очень ты несчастлив был?
Иван. Не знаю. А вот счастливым был когда - не помню.
Анастасия. Я это сердцем поняла. И вот ждала, а вдруг меня заметишь? (грустно усмехается) Ну вот и дождалась. Не одного, с друзьями в гости! Вот славненько повеселились...
Иван (морщится). Не надо, Стася. Будет нам о том. Ну пьяным был. Я ведь не знал вчера, к кому я в дверь ломился... А вот теперь бы так сидел с тобой... и говорил, и слушал... Смотрел - не нагляделся. Я, Стася, заживу теперь иначе. Вот словно крылья выросли. Тебе, клянусь спасением души, не будет больше стыдно за меня. Как хорошо, спокойно как с тобой. Вот если б можно было здесь остаться... Навсегда.
Анастасия. Тут, в девичей?
Иван (машет рукой).Да ладно, ну тебя. Смеешься? А над кем?  Подумай, царь однако.
Анастасия (смеется, обнимает его). Пускай для всех. А для меня (гладит по голове). Иванушка теперь. Мой бедный одинокий мальчик.

      Шум внизу. Мужские голоса. Анастасия подходит к двери. В ее проеме появляется Никита Романов. В полумраке он не видит Ивана.

Никита. Стасенька, сестра. Я не успел. Всю ночь галопом мчался. Вот стервецы! Вот дрянь! И этот вы****ок от Глинской!
  Анастасия тщетно пытается его остановить. Иван встает, поправляет одежду, подходит.
Иван. Так-так. Смотрю, ты за сестру готов намылить шею государю?
Никита (мрачно, испуганно). Волен ты казнить. А без вины бесчестить - стыдно.
Иван. А то же и тебе. Что скажешь, если породнимся мы с тобой, Никита?
Что ж молчишь? Пускай по матери я даже Глинский, так по отцу все ж Рюрикович, и великий князь. Отдашь сестрицу? Давай скорее в родовое за Данилой и дядьями. И  чтобы к вечеру все были здесь. Столы готовьте. Сваты приедут, угощать придется...       
     Идет в сопровождении оторопевшего Никиты к двери. Останавливается, окидывает взглядом учиненный в доме погром.
Да вот еще, пришлю  к вам десятков пять дворян. А то, как погляжу, своей у вас охраны больно мало. Собак из моей псарни... (заминается) свои у вас, к несчастью, передохли.
Анастасия (пряча улыбку). Ты пушек, Ванечка, пришли.
Иван (не уловив иронии). А верно ведь! Я думаю, что двух тут хватит?
Анастасия. Заборы низки, нету рвов. Пожалуй, тут  двумя  не отобьешься. Ты что же, Ваня, пушек для невесты пожалел? Недаром пращур - Калита.
Иван (принимая все всерьез, краснеет.) Прости. Конечно. А с десяток хватит?
Анастасия (не выдержав, прыскает смехом). На Кремль-то хоть чуток оставь. Не ровен час - татары. А то давай уж к нам со всей родней перебирайся.
   
   Анастасия смеется. Глядя  на нее начинает смеяться и Никита. Тут наконец доходит и до Ивана. Он вначале злится, надувается, но потом тоже смеется.

Иван. А хорошо тут с вами. Так бы в Кремль и не вернулся. Оставляйте!
Анастасия (серьезно). Что ж Кремль второй-то городить. Царь жить не волен где попало.
Иван (смеется, кивает Никите). А, испугалась! Как родовитые-то поднабьются к вам в палаты. Не вздохнешь. Не бойся, пошутил. Пойду домой, хоть Кремль великоват чуть-чуть  как шапка Мономаха.
    Подходит к выломанной двери. Никите.
А ты дворовых все ж за братом посылай, не езди сам (мнется). Тут у тебя сестра, а двери поломались и на Москве разбои...



                СЦЕНА 5

                ПОЖАР
   
     Шатер на Воробьевых горах. Вооруженные дворяне. Родственники царя. Бояре. Анастасия, Никита Романовы. Над Москвой поднимается черный дым пожаров.

Иван.  Здесь хоть дышать немного легче. Как чувствуешь себя? Пойди вон там, приляг в тенечке.
Анастасия. Да вовсе я не так слаба. А чувств лишилась - страшно больно. Как порох полыхнула вся  Москва. Казалось, вот чуть-чуть, и Кремль весь также загорится.
Шуйский. Да что-то больно дружно занялось. Уж не поджог ли?
Анастасия. Тише ты, услышит государь.
Иван. Да не шушукайтесь. Я слышу. Никита, что болтают про поджог?
Никита. Да  разное...
Иван. Кончай петлять. Что говорят в народе?
Никита. Известно, что холоп готов всему поверить. Да ведь и то сказать: уж больно ладно занялось.
Шуйский. Так можешь толком ты сказать, поджог иль нет?
Никита. Поджог. Да только не простой.
Иван. Ну говори же.
Никита. В колдовстве все обвиняют Глинских. Дядю твоего, а пуще - бабку, мать Елены.
Иван. Ну?
Никита. Мол-де у мертвых вырезала сердце, мочила в кувшине и той водою улицы кропила. Оттого и загорелось дружно.
Иван. Ты откуда знаешь?
Никита. Холоп донес. Толпа с кожевником Матвеем и попом-расстригой Савкой подворье Глинских разнесла. Боюсь что добралась до дядьев.
    Подбегает боярин в изорванном кафтане, без шапки.
Боярин. (кричит).Пустите до царя!
Иван. Ты что шумишь? Вот я, ну говори, какое дело?
Боярин.  Великий князь, прости, признал не сразу. Москва в огне, с угару, не иначе, одурела. Громят боярские хоромы. Ищут Глинских. Внизу там реку перешли. Идут сюда, их тысяч с пять, не меньше. Есть топоры и сабли, сам я видел. Спасайся, государь!
Никита. Так  тысяч пять? А почему ж не десять?
Шуйский. Что б нас здесь перебить так много и не нужно.
    Шум. Появляются разгоряченные, вооруженные чем попало москвичи. Многие возбуждены и, кажется, пьяны. Лица в саже, у  некоторых обгорела одежда. Царская охрана выходит вперед, закрывая царя и ближних бояр.
А вот бежать-то некуда: нас окружили.
Иван. А мы не зайцы, чтоб по полям метаться.

     К царю подходит Бельский.

Бельский. Их много, и они вооружены. Дела серьезны, государь Иван Васильич.
Иван. Что? Что они хотят?
Бельский. Кричат: здесь бабка прячется твоя, Москву  она с другими Глинскими спалила. Требуют расправы.
Иван. (складывает кукиш). А вот им, шиш.
Боярин. Они так не уйдут. Сейчас сомнут охрану и...
Иван (бледнеет). Стойте. Я навстречу им пойду.
Анастасия (падает на землю, хватает Ивана за ноги). Я не пущу. К ним не ходи. Убьют! Ты тоже Глинский!
Иван (рывком поднимает Анастасию ). Ты что же хочешь, чтобы на погибель черни бабку выдал? Испугался царь холопов? Тебе не будет стыдно за меня?
Анастасия (принимает решение). Что ж, государь. Ты прав. Идем, и я с тобою.
Иван. Куда?
Анастасия (решительно). Куда прикажешь. Надо - так на смерть. Я с тобою. Никита, дай царю свою кольчугу.

   Никита снимает кольчугу и отдает царю.

Иван (надевая кольчугу). Никита, возьми с десяток с огненным припасом молодцов и скрытно выйди позади толпы. Как только закричу: хватай бунтовщиков, пали из ружей, а потом к шатру обратно пробивайтесь.

    Царя с царицей, которых пытаются прикрыть трое-четверо дворян с бердышами в руках, обступают бунтовщики. Вперед выходит дюжий кожевник. В руке он сжимает короткий железный лом.

Иван (пытаясь оттереть Анастасию за спину). Что, времени другого нету бунтовать? Пожары лучше бы тушили.
Матвей. Кто поджигал - пускай и тушит. А мне чего спасать - в апреле все сгорело.
Иван. Так Божий суд...
Кричат.: Ишь, Божий суд! Да колдовство тут, не иначе.

Поп с огромным распятием в руках в грязном прогоревшем в нескольких местах подряснике.

Поп. Точно ведомо: с детьми своими Анна, мать Елены колдовала. Они доныне латиняне все. Вот люди видели, как улицы она своею колдовской водой кропила. Оттого огонь!
Матвей. Не доводи нас до греха, отдай добром старуху.
Иван. А не отдам?
Матвей. Уж не взыщи, тогда возьмем мы сами. Ну-кась, отойди.

   Толкает в плечо царя. Иван отступает назад, где прямо за ним стоит Анастасия. Анастасия падает. Дворяне пытаются остановить Матвея и попа, орудующего огромным распятием как дубиной. Начинается свалка. Иван тоже падает, но быстро поднимается с бердышом в руках.

Иван. Ах значит так? Вы на царя с царицей? Получайте! (начинает размахивать над головой бердышом. Толпа раздается в стороны, сбитый с ног поп пытается отползти в безопасное место. Иван озирается и кричит) Никита, князь Иван, хватай воров! Они на государя.

    Сзади раздается ружейный залп. Потом еще один. Раздавая направо и налево удары саблями и бердышами к царю через толпу пробиваются несколько человек.

Иван (кричит). Вот хорошо, смотрите, никого не выпускайте. А вот этих (показывает рукой на Матвея,Савку и еще нескольких человек, не успевших скрыться) Здесь на деревьях, словно желуди повесить.

    Подошедшие с Никитой люди и подоспевшая дворня и бояре во главе с Иваном Шуйским скручивают бунтовщиков.

Анастасия (стерев сочащуюся по расцарапанной щеке кровь). Не надо, государь...
Иван (несколько нервно). Ты, Стасенька сходи, умойся. Мы уж сами тут. В Московском царстве милостью одною не спасешься. (Анастасия, поддерживаемая под руки боярышнями,  уходит).
Иван. Что встали? Веревок нет? Тогда их саблями рубите. Головы - на шест. Пусть знают все: с царем потехи впредь не будет!
Протопоп Сильвестр. Пожар-то, государь, нам за грехи. Чтоб прекратить его одними топорами и веревками не обойдешься.
Иван. Вот, за грехи. Ты сосчитал их, что ли?
Сильвестр. Сам знаешь ведь. Я сколько раз тебя увещевал: покайся!
Иван. А я по-твоему не каялся, не клал земных поклонов, не постился?
Сильвестр. Выходит, мало. А то ведь каялся да вновь грешил. Известно, что без веры покаянье!
Иван. Вот чуть пожар утихнет, в Троицу пешком пойду.
Сильвестр. Наружность это. Грех в душе оставить должно.
Иван. Это как?
Сильвестр. А ты вот жизнь свою до мелочей припомни. И очисти душу.
Иван. Нет уж, отче. Есть такое, что и вспомнить не могу. Точнее, позабыть-то рад, да память у меня с изъяном: увидел раз, картинка навсегда со мной. И даже голоса и запах. Там и страх. Ты призываешь вновь в нем оказаться.
Сильвестр. Вот случай выпал снова все начать. Считай, с пожаром этим прошлое сгорело. Покайся, отряси грехи!

           Подходит Анастасия.

Анастасия (Сильвестру). Оставьте же его! Он смерти посмотрел в лицо. За спины не попрятался, не схоронился, как бояре. (Берет Ивана за руку). Великий государь (тихо, наклоняясь к Ивану), да ты ведь весь горишь как будто бы пожар на сердце принял... Пойдем, приляг в шатре. (оборачивается). Все отойдите... И ты повремени, святой отец, пожалей царя:  он если грешен в чем, так Бог с него сам взыщет.
Иван  (глядит на сгоревшую Москву). С меня-то ладно, а вот с вас... Ты, Стасенька, пред ним в чем виновата?
Анастасия. В том смысл, что мы с тобою плоть едина. Значит, и грехи одни. И если у меня их мало, значит и твои наполовину легче.
Сильвестр. Тьфу, ересь. Папежничеством так ведь и несет. Ты все ж, Анастасия, думай над словами хоть немного.
Иван. Ну вот что, хватит спорить. Не собор. А все же я пойду. С царицей как-нибудь мы сами в богословии сочтемся.


                СЦЕНА 6
               
                ЗАВЕЩАНИЕ

        Спальная палата Ивана. Душно, горят свечи. На постеле в исподнем навзничь лежит царь. В изголовье сидит Анастасия. Иноземный лекарь дает царю какое-то питье.

Анастасия. Стой. Допрежь давай-ка мне. Вот так (отпивает из стаканчика). Поставь до времени. Сама и дам Ивану.
Лекарь (с акцентом). О! Руси  есть так мало веры докторам?
Анастасия. Не столько докторам как ближним всем боярам.
Лекарь. Я не травить. Я толко есть страдания легчить.
Анастасия. Вот я и посмотрю, насколько облегчает.
Иван (приподнимает голову). Не спорь с ним, Стася. Что с немчином по-пустому спорить. А лекарства ты его не  пей. Не пробуй, говорю: я запрещаю. А вдруг и в самом деле что-то там не то.
Анастасия. Так пробуй на дворовых!
Иван. Уже, похоже, ни к чему. Так, лекарь? Что же замолчал? Приказываю: отвечай по правде, сколько мне осталось!
Лекарь. О, точность не могу сказать. Но, не казнить меня, так есть, что кажется немного. Мало очень.
Иван. Ну вот. Так ты лекарство забирай и прочь ступай.
Лекарь. Как так?
Иван. Вот так, ступай ногами. Ну?! Не понял, что ли? Я с женой хочу поговорить. Ты  здесь ну совершенно лишний. Третья с нами - смерть. Вон, посмотри, она стоит за изголовьем!

    Лекарь испуганно оглядывается.

Иван. Не видишь, что ли? Значит не твоя. А хочешь, и  твою покличу?
Анастасия. Ванечка, не надо. Он все понял и уходит. (лекарю) Уходи и поскорее. Лучше вовсе со двора съезжай. Чтоб на Москве и духу не было. Наш царь шутить не любит.

    Лекарь стремительно уходит.

Иван. Темно как (берет Анастасию за руку). В глазах наверно. Как тяжело, как трудно мне дышать. Пошли за митрополитом, пора собороваться и готовиться к постригу. Отхожу. Не дай мне умереть без постриженья: грехов-то столько, что под землю враз утянут...
Анастасия. Милостив Господь. Он всем воздаст: и тем, кто над тобою малым беззащитным вволю издевался.
Иван. Тебе бы у престола быть, так сатана остался без работы. Нет, Стася, (гладит ее руку) за грехи всяк отвечает сам. За дела. Уж хорошо, что не за мысли. Уж я такое всем обидчикам желал, когда дрожал от страха  детского в постельке. Ох, Стася, даже Богу страшно рассказать.
Анастасия. Не надо, Ванечка. Простит и он, уж если я и мысли и дела твои простила.
Иван. Тебя оставлю с Димочкой. Смотри же, береги его. Да пуще - берегись сама... Не плачь. Не тяжели мне сердце... Но  почему так рано? Всего-то прожил двадцать два... А как положено, как надо - и шести  не прожил. Мало. Очень мало...  Почему? Неужто правда мать под Телепнева при жизни батюшки ложилась?
Анастасия. Врут. Лицом-то ты в Василия и в Софью, бабку.
Иван. Да больно складно врут. Так врут, что временами сам готов поверить в росказни о старшем брате. О Юрии Сабуровом...
Анастасия. Не терзайся. Если есть тут грех - он на отце твоем. А самодержцы поставляются от Бога. Что ж Соломония  не тяжела ходила до развода?
Иван. Как  верно ты все говоришь. Мне надобно б тебя пораньше было слушать.
Анастасия. А ты всегда меня и слушал.
Иван. Тоже верно. Но дел-то  мало я успел. Ведь только-только начал: реформы государства, перепись земель, Судебник новый да Стоглав еще не весь поправил. Вот хорошо, успел, Казань отвоевал. А Астрахань и Крым по-прежнему прямят султану. Не успел... (вздыхает) И у ливонцев порт не отобрал. А ведь с тобой и к англичанам можно было сплавать. Звали. Да не черед нам Беломорьем плыть и на чужих судах. Свои на Балтике бы справить. И мастера-то есть. Я тайно у датчан учил с десяток. Вот не дал жизни Бог! Да ладно, Димочка продолжит. А только жаль, я наставление ему не написал. Все собирался - думал времени-то много, еще успею. Не успел. Как царствовать он будет без меня? Ох, горюшко! Вот это тяжесть. Ведь в пеленах еще... Ему ведь только ты, Романова, опора, да твои братья. Желаю я по смерти царство вам оставить...  Я  родовитых всех великой клятвою связал. Ты видела, все сыну присягнули? Особенно двоюродного боюсь. Ведь ведаю, что о венце он думы не оставил.
 Приподнимает голову.
Темно тут что-то. Свечи зажигай. Не слышу, крест они поцеловали? Клялись? Клянутся, что ли? Где они?! (шарит рукой, натыкается на лицо Анастасии) Что мокро у тебя лицо? Ты плачешь? Нет? Они Димитрию на царство крест не целовали?! А Сильвестр, Адашев что? Что верные друзья, что Курбский, избранная рада? Где ж они? И (прислушивается) что там за крик? В обносок Димы, что ли, царство делят?
 
Анастасия, уже не таясь, плачет.

Иван. Иуды. Умру и вам не жить. На растерзание тебя и Димочку волкам оставлю. Господи! Помилуй не меня, помилуй Стасю и сыночка. Клянусь спасением души: поправлюсь, обойду места святые.
                Берет Анастасию за руку   
Молись. И Богу я молюсь. А ты проси Марию, богоматерь. Тебя она услышит. Я грешен. И род мой грешен ложью и убийством.

  Наступает тишина, в которой слышен только шепот молитв, треск оплывающих свечей да ругань ссорящихся бояр и княжат за неплотно прикрытой дверью. Шепот царя постепенно умолкает. Одна Анастасия продолжает молиться. Подходит к образу Богородицы и бьет ей земные поклоны.

Иван (очнувшись). Я отхожу, Анастасия. Не успел... монашеского чина... Вот голова легка и тела ровно нету. Постой, отри со лба мне пот...
    Анастасия вытирает пот, обильно покрывающий  лоб самодержца.
Ты свечи, что ли, новые зажгла? А ведь теперь тебя я снова вижу...
Анастасия (плачет). Иванушка! Господь нас услыхал! Дай я исподнее тебе переменю, ты мокрый весь от пота, но больше не горячий, словно печка.
Иван. Где рука твоя. Вот так. Держи у сердца. Теперь я слышу. Спор и шум за дверью. Они там царство делят. Ну уж нет!

      Рывком садится. Несколько раз судорожно вздыхает.

Анастасия. Куда ты? Стой! Ты три часа назад хотел собороваться...
Иван. Не время мне лежать. Достань мне из того  ларца... Да, это, шапку Мономаха. И бармы. Вздень. Вот так. Теперь мой посох  дай. Сама под  летник пододень кольчугу. Ну же, поскорее. Меня ты, что ли, застеснялась? Что, впору? Узнаешь, ведь это та, Никиты. Помнишь ли пожар? На смерть, как под венец, рука об руку!  (Анастасия снимает верхнюю одежду надевает кольчугу, потом снова одевается)
Под изголовьем  у меня возьми двуствольный пистолет, заморской, аглицкой работы. Проверь кремни, подсыпь на полки порох, взведи курки. Все вспоминай, чему учил тебя я.  Но допрежь пистоль свой за спиной держи. Не раздражай их красной тряпкой. Изменой крепко потянуло. И если что, смотри, с пяти шагов не промахнись: Адашеву из первого ствола, а Старицкому Вовочке - гостинец из второго. Подставь плечо, дай обопрусь. Вот ослабел, и ветром зашатает...

   Пытается слезть с постели. Но ноги у него неожиданно подгибаются и Иван с грохом падает навзничь. Из потайной двери с другой стороны опочивальни выскакивет полураздетый человек с саблей в руке.Через лицо, закрывая левый глаз, идет черная повязка.

Иван. Подмога подоспела... Поднимай. Ну, что стоишь? Не понял, что ли, помоги царице!
  Человек,  не выпуская из руки сабли, помогает Ивану подняться на ноги.
Ты кто?
Малюта. Григорий, сын Лукьянов, прозвищем Малюта.
Иван. А что кривой?
Малюта. Под Казанью метили татары. Я был с тобой в походе, государь.
Иван. Ты что же, из дворян?
Малюта. Да, из ваших мы, дворовых. Еще и деды  вам служили.
Анастасия (разглядывает Малюту) Смотри, Григорий, береги царя!
Малюта. Царица-матушка, вот этими руками удавлю любого, кто взглянет косо, нет, подумает не так про нашего царя! Веришь ли?
Анастасия. Ох, верю. А вот, не приведи Господь, помру. И сколько  же несчастных ты действительно удавишь!
Иван (усмехается). Не бойся, Стасенька, сам  присмотрю за ним. А то он нас и вовсе без  бояр оставит... А кой-кого, однако, сам бы удавил. Особенно сейчас.
Анастасия (тревожно). Не думай так, не говори. Не убивай безвинных. Грех-то пополам поделим.
Иван (морщится). Опять ты за свое. Ну дай хотя б вздохнуть и жизнью надышаться. Безвинно никого не накажу. А все ж, как ни крутись, наказывать придется. Уж вышла замуж за царя, терпи. Вот в другорядь сподоблюсь помирать, тогда уж и в монахи постригуся.  Ну, с Богом, к двери, за которой уж меня отпели.
     Подходят к двери. Иван бьет по ней ногой. Дверь настежь распахивается. Слышна громкая ругань, которая быстро стихает.
Не рано ли хороните, бояре? (тишина)
Испуганный голос.: Царь!
Иван. Малюта! Всех скликай дворян, гоните этих прочь, железом из Кремля  измену! Всех вон! (тише, ослабевая). Затворяйте двери... Я с сыном и женой хочу остаться... Вместе.

     Медленно, опираясь на посох, опускается на пол. 
 

               

                СЦЕНА 7

                ПОХОРОНЫ

       Вознесенский девичий монастырь. Август 1560 г.  Духовенство, митрополит, бояре, челядь, простонародье. Открытый гроб с телом Анастасии.

Шуйский (Бельскому). Все смерды, что ли, собрались? Вся пьянь московская? Митрополиту через них и не пробиться. Что ж, с колокольни, что ли, отпевать!
Бельский. Однако ведь не палками народ согнали. Собрались сами все. 
Оболенский. Вот те на. Не женку словно, а святую здесь хоронят.
Шуйский. А все же ты язык не распускай. Смотри-ка как Романова в почете. Небось тебя схоронят без него. Народу-то, поди, не соберется столько...
Оболенский. На что почет от голытьбы? Его за пару бочек водки купишь. На вот, порадуйся, убогий (достает золотой и бросает нищему).
Нищий.  (оставляет золотой на земле). Не, боярин, не возьму. Сегодня нашу матушку хоронят. Грех радость-то принять. Сегодня не до золота, Москва вся плачет.

           Кричат: с дороги, сторонись. Царя пустите к гробу.
Боярин. Ведут его.
Шуйский (вставая на цыпочки). Нет, вроде сам идет. Князь Старицкий под руку только держит. И Юрий вон. Ну что за братец у царя. С таким шутов держать не нужно...Известно, вы****ок что бес. Уж Святополком сыты были, нет, как видно не хватило. Не жди добра когда отцов-то двое. Вот теперь годай, кто настоящий?
Боярин. Никита справа сзади, а вот слева кто?
Бельский. Что, не признал? Да Федька Годунов.
Шуйский, Оболенский, боярин.: Кто?!
Бельский. И я бы не признал, когда бы давеча в Кремле не видел. Тогда и люди подсказали. Он будто из тверских дворян. Так, вовсе худородный.
Боярин. Да нет, рязанский он. Приехал место приискать по скудости достатка.
Шуйский. А, хочет жить в Москве... Все налетели, словно мухи. Вчера холоп - сегодня, смотришь, в думе.  Ишь как, так и прилип к царю Ивану.
Боярин. Шустрит. Смотри, они уж с царским шурином почти как братья.
Оболенский. А все ж шурин бывший. Небось Захарьины-то плачут. Вот беда: уже одной ногой стояли на ступенях трона. Литовские холопы.
Шуйский. А все же дети-то Анастасии, племяши, Иван меньшой да Федор живы.
Бельский. Царю мы быстро новую найдем царицу. Да такую, что он Романову не вспомнит. Ишь, как теперь скорбит. А умирала, он по женской части не стеснялся.
Шуйский. Все так. По женской части слабоват. А только сватом быть у нашего царя я и врагу не пожелаю... Как раз не угодишь!
    Иван спотыкается и чуть не падает. Его успевает поддержать Никита Романов.
Что зашумели? Царь упал?
Бельский. Нет, успели поддержать Романов с Федькой этим, Годуновым.
Иван (останавливается, обводит всех взглядом). Собрались все? Что прячите глаза? Довольны?! В сердце уязвили!
Никита (подходит сзади к царю, вполголоса). Похорони сестру. Не тяжели ей душу проклятьями и кровью.
Иван. Да, Стасенька просила все за них... Они за все ей отплатили... ядом. (шепчет, словно безумный). И я им отплачу за все... А если всех сейчас вот перебить? Как Ольга из древлян устроить тризну?

   К гробу протискивается митрополит.

Митрополит. Мужайся, государь. Господь нам испытанья посылает. Но сердце не ожесточай: Анастасия входит к Богу. Служить?
   Иван молчит, в оцепенении не сводя глаз с какой-то точки над гробом.
Что, начинать?
Никита. Давай. Читай. Когда-то ж надо похороны кончить.
   Звучит заупокойный канон.
Иван (бормочет). За что, господь, взыскуешь ты с российских самодержцев?
    Гроб начинают закрывать крышкой.
Иван (вдруг, словно очнувшись). Стой. Не смейте в землю зарывать ее!
Никита (тихо царю). Великий государь...
Иван (проводит рукой по лбу, поправляется). Не смейте зарывать ее, пока не дам вам знак (оборачивается, кричит) Теперь оставьте нас. Все отойдите прочь (все испуганно отступают). Я буду с ней прощаться.
   Медленно делает шаг, еще, подходя вплотную к гробу Анастасии.
Прощай, лебедушка моя... Мой свет, моей души спасенье. Прощай. Ты все-таки оставила меня. Здесь. Одного. Меж псов. Готовых разорвать, чуть спотыкнешься... Навеки одного. Дай погляжу еще... Нет,   на всю-то жизнь не наглядеться... Ты на погибель на земле оставила меня... Господь судил, ты исполняла...(оборачивается, с ненавистью смотрит на всех, машет рукой). Кладите в землю... Только... (задумывается, кричит) Смотрите у меня! Просейте землю через сито. Чтоб ни единого ни крышку гроба камня не упало! И  если я услышу стук (лицо Ивана передергивает свирепая гримаса)... вы все здесь пожалеете, что на свет родилися!

   Толпа позади царя быстро редеет.

Никита (Годунову). В недобрый час шепнули нашему царю, что Стасю извели княжата, а не роды и пожары.
Иван (поворачивается,  узнает стоящего в охране Малюту). Малюта, распрядись. Вина курного, ставленного меда, пива и вина - в мои палаты. Ты - Никита, и вот ты (показывает на Федора Годунова) - со мною. Помянем Анастасию... Еще.. вот что, Малюта. Двери затвори, поставь стрельцов. Ты старшим будешь, назначаю. И гони всех в шею. Видеть их ухмылки не могу. Хоть прячутся, да от меня их радости не спрячешь. Рано обнаглели.(с угрозой) Рано!  Господь меня оставил, чтобы вины их взыскать.

             
                СЦЕНА 8
   
                ПОМИНКИ

     Небольшая комната в Кремлевском дворце. Стол уставленный кувшинами и бутылками. Блюда с объедками. Федор Годунов спит уткнувшись носом в стол. Никита - свесив ноги на сундуке у стены. За столом Иван и Малюта.
Иван. Не умеют вовсе пить (кивает на Федора и Никиту). И до утра не продержались. А мы с тобой закончим эту вот бутыль и к ранней литургии в самый раз поспеем. Наливай. Сегодня у меня и сторож ты, и виночерпий. Словно лучший друг.
   Малюта наливает в кубки из четырхгранной зеленой бутыли.
Иван (залпом выпивет). Признайся мне, Малюта... А ты ведь Стасю не любил! Она тебе свободы не давала.
Малюта (возмущенно) Я за нее и жизнь отдал бы.
Иван. Вот, подумаешь, подарок! Ведь знаю, врешь. А слушаешь, приятно. Давай еще, отрадно,  как черт про ангела  лопочет. Вот, значит, Стася, вышло как....
Малюта. Великий государь! Ты под землей на три аршина видишь. И ничего не скроешь от тебя... Не то чтоб не любил царицу, но огорчала меня часто.
Иван (приподнимает бровь). Вот так? Да чем же Стася так печалила тебя?
Малюта. Она изменников прощала. И допросить-то толком не успеешь, а женки и детишки, глядь, уж у нее. Она послушает, поплачет ... и к тебе. А дальше знаешь сам: измена прощена и по Москве гуляет.
Иван. Да что ты в деле государства понимаешь? Ты, собака!
Малюта. Я хоть и пес, да государев! Анастасия, что там говорить, не мне судить - святая. Она и за Пилата бы просила... А только хоть Христос всеблаг, прощает всех, а рядом - Петр, и меч в руках преострый! Он ждет, когда хозяин знак подаст, чтоб тем мечом разить Иуду.
Иван. Ну ты, апостол. Рожки лучше прикрывай. А то, не ровен час, митрополит заметит. Смотри, из храма и прогонит, осрамит прилюдно.
Малюта. Ну и пусть. Служу царю. И в том ответ дам перед Богом.
Иван. Вот и выходит: двое до конца верны, Анастасия и Малюта. Но если ангел Стася, ты, выходит, бес?!
Малюта. Как скажешь, государь. На все твоя едина воля.
Иван. А что тут говорить, когда с измала с бесом тоже знаюсь... Вот и выходит, Стася, что сдала меня ты на руки  Малюте. Ну, наливай еще. Что за вино такое? Чудо наизнанку: из курного, крепкого, соделалась вода. Все пьешь и не пьянеешь...Хотя (смотрит на спящего Годунова и Романова) этим удалось напиться. Вот бы мне поспать... Еще бы так, чтоб не проснуться. Ну, Малюта, кончили пузырь-то? Собирайся,  в церковь.Поставим свечи, Стасеньку помянем, а заодно и мою душу. Распрядись, пусть уберут тут, и нового питья нальют, да похмельнее. Проверишь лично, не подсыпали б чего. На радости, что Стасю уморили... И еще, пусть скоморохи спляшут, девок посмазливей подбери. Уж поминать так, чтобы было слышно...  А то решат еще, что я подох. На радость всей родне, законной или незаконной...
               

                Москва, 12 сентября 2002 г. 


СИЛА  - ЗНАЧИТ БОГ, И БОГ - ЭТО СИЛА. О СИЛЕ. Иоанна - благодать Божия (евр.);  Марина - морская (лат.); Ирина - мир (греч.)


…У каждого есть звездный час: мой час настал – снята осада Орлеана…
               
 ИСТОРИЯ  ПЕРВАЯ
         ИОАННА (ЖАННА фр.)
           ЧТО ЗНАЧИТ "благодать Божья"


                СЦЕНА 1

    
     Камера в башне Руанской тюрьмы. Два стражника  в расстегнутых на груди камзолах играют в кости. К деревянному бревну толстой цепью прикована Жанна - худенькая девушка с короткой мужской стрижкой (в кружок), на ней рваный и грязный мужской средневековый наряд. На одном колене облегающие ногу штаны-рейтузы разорваны, сзади они, вытянутые, висят. На левом колене тоже пузырь. Под глазами Жанны черные тени. Епископ де Кошон.  На нем серый плащ с капюшоном, под плащом дорогая одежда князя церкви, на холеных руках перстни. Волосы аккуратно причесаны и, кажется, даже подвиты.   Жанна сидит  на каменном полу.

Жанна (продолжая разговор). .. Да, верно, церковь установлена Христом, но не его устами говорят прелаты...
Епископ. Опомнись, Жанна! В смертный час грешишь, хулу на церковь вознося святую!
Жанна. К святому имени хула не пристает, как солнце грязью не замажешь. А в церкви вашей есть ли Бог? И, если есть, как смотрит на ее злодейства?
Епископ (испуганно). Шшш... Тише. Что ты говоришь!  Уж этого достаточно для казни!
Жанна. Распять, а после, что ли, сжечь? Недалеко ушли вы от Пилата.
Епископ. Покайся, Жанна. Время есть. Покайся в ереси пред Богом...
Жанна. ... Душа моя рвалася в церковь,  к литургии... А вы, служители, радетели Христа, мне в церкви Божьей отказали. Так где здесь сатана, где Бог?
Епископ. Восстав на церковь, восстаешь на Бога.
Жанна. На церковь я не восстаю. Но пред тобою каяться не стану!
Епископ (подносит к ее лицу распятие). Не предо мной, пред ним.
Жанна.  Пред ним мне каяться не нужно. И здесь они (епископ удивленно смотрит на нее, потом отодвигает распятие) приходят, наставляют и блюдут. От стражи вашей без святых не защитишься (усмехается горько). И если я в темнице, жду костра - на то, вне всякого сомненья, Божья воля.
Епископ. Ты не боишься?
Жанна. Я - боюсь. И жить еще хочу и боль страшна, и ужасаюсь казни. Но тело на земле дают и, если Бог призвал, земле я не колеблясь возвращаю тело. И чем позорнее, мучительнее казнь, тем Франции любимой лучше. А разве не затем меня на землю Бог послал, не Францию спасти?
Епископ. Опомнись, девица, что мелишь! Слова ты говоришь - и все не так, все ересью, как серой, пахнут...
Жанна. В чем ересь? В том, что знаю Божью волю?
Епископ. Опомнись, Жанна, отрекись! Вне лона церкви слабый человек (а женщина слабее многократно) добыча сатаны, не боле. Без направяющей руки, в миру, подверженном соблазну, все люди словно корабли с поднятым парусом без рулевого...
Жанна (молчит, качает головой). Вас Бог поставил души врачевать, людей же убивать вас учит дьявол.
Епископ. Не убиваем мы, а Божью волю исполняем...
Жанна. Тебе Спаситель сам сказал?
Епископ (испуганно машет руками).Тьфу, прочь, изыди сатана!
Жанна. За что вы гоните меня? Откуда знаете, что вышла я из Божьей воли?
Епископ (в некотором замешательстве) Тому есть доказательства... Недаром суд...
Жанна. Которым приговор был загодя написан.
Епископ. Мы ересь осуждаем и соблазн,  гордыню дьявольскую  спорить с нами... За нами - мудрость церкви, наш соборный ум... У нас и благодать, апостольская сила...
Жанна. Гордыня там, где судит человек,  где прямо пред собою истины не видит.
Епископ. Но чем ты можешь доказать...
Жанна. В мой смертный час доказывать не мне. Тому, кто в сердце Бога носит, слова не скажут боле, чем душа  душе открытой Господу и чистой!
Епископ. А если ею демон овладел?
Жанна. Ты веришь так в его могущество?  Знать, плохо книги ты священные читал. Кто сердцем Бога возлюбя открылся весь ему, до самых темных уголков очистив душу, уж не впадет в соблазн, не согрешит, пока живая связь с создателем не рвется...
Епископ. А, так ты еще безгрешна! Мало нам того, что рая за дела ты ожидаешь!
Жанна. Безгрешен Бог. Но нет греха на том, кто  исполняет его волю.
Епископ. И волю эту знает человек, и сам решает, что и как, священное писание толкуя!
Жанна. Кто в Божьей воле - не решает сам. Писанье не толкует - исполняет.
Епископ. Ну вот, опять запуталась ты, Жанна. Да как же всем наверное узнать, чью волю кто-то исполняет? Вот церковь  и имеет благодать, чтоб зерна с плевелом не путать.
Жанна. А если путает, ее, наверно,  растеряла?
Епископ (в сторону, со злостью ). Что с дурой деревенской спорить. Засело в голове - и  молотком не выбить!  (Жанне) Опять, опять!...  Ты хочешь доказать, что ты - святее папы!
Жанна. Не папы - вас. К нему ведь вы не дали обратиться...
Епископ. Ну, если все мужички, все еретики, колдуньи и разбойники ему послание напишут...
Жанна. Я не еретик, не колдунья,  не разбойник, - знаешь ты. А что породой не знатна, так Бог имеет власть хоть до небес поднять из грязи. Вы к папе  не дали писать лишь  потому, что правды знать и не хотите.
Епископ. Ее мы знаем, доказав.
Жанна. Чем? Я - Божий промысел делами: спасен ведь Орлеан, дофин французский коронован!
Епископ. Вот это нас и повергает в ужас.
Жанна. А, благо Франции пугает! А мы  толкуем все о Боге...
Епископ (молчит, не находя слов, несколько раз машет рукой, что-то пытаясь сказать, наконец  выдавливает). Мы верно доказали,  продала ты душу.
Жанна (поднимаясь с пола). Вот это - ложь. И доказательства все ложны. Вы о моей душе печетесь? Не о том, что англичане вас дешевле покупают?
Епископ (кричит). Ты не раскаявшись умрешь. Уже готовы для костра поленья!
Жанна (что-то шепчет и смотрит  в сторону, потом оборачивается к епископу ). Так, значит, быть тому. Пред смертью я тебе раскаяться желаю (молчит, потом громко). Ведите, пусть костер. Зови солдат,  несите смертные позорные одежды. Багрянец мой и мой венец терновый! Но в мой последний час, я попрошу не о себе, мне горний свет открыт, я исполняла Божью волю... Пусть грех убийства не падет на тех, кто вами был обманут, кто верил вам. Вы - пастыри, на вас и грех. Учены вы, за вами власть и сила...
Епископ (прерывая ее). Постой, не церковь на суде. Покайся. Ты - одна, забыта и оставлена друзьями, войском, королем. Позор тебе, позор, и уж навечно. Так кайся. Ты одна - нас много: церковь, сила.
Жанна. Я не одна. Со мною Бог и все, что силою его свершила. У каждого из нас - свой  звездный час. Мой час пришел под Орлеаном! Тогда  могла я все. О если бы ты знал, земную церковь утверждая страхом, какая сила Божья благодать! Как радостно быть в круге света! И хочешь ты, чтоб  отреклась, от Франции, Христа, святой Екатерины? И я - одна? А церковь, что же, больше Бога?! Свой  звездный час  я не отдам. Пускай костер. Боюсь не я - боится ваша церковь!

    В глубине камеры появляется  из темноты черный столб с перекладиной и обвитой вокруг цепью. Он обложен дровами. Жанна, одетая в рубище, в ведьмином колпаке, расписанном чертями, идет к нему, поднимается по штабелю поленьев и поднимает руки к перекладине, словно готовясь к распятию. Костер вспыхивает. Пламя стремительно поднимается вверх, слышится  нарастающий шум пламени и треск поленьев. Жанна кричит,  перекрывая шум пламени: пресвятая дева, спаси и сохрани! Господи, прими душу рабы твоей, Жанны! Откуда-то чуть слышно доносится  Ave Maria. Епископ закрывает лицо руками.
 

       
               








                СЦЕНА 2

     В церкви. Прошло несколько лет после казни св. Иоанны ( Орлеанской девы). Тюремные решетки на окнах заменяются на цветные витражи. Напротив обугленного столба-распятия - распятие с Христом. Слышны звуки органа. Хор мальчиков исполняет Ave Maria.  Благоговейно молится монах в серой поношенной  рясе. Рядом с ним стоит закутанный в плащ епископ.         

Епископ. Как хорошо! Как благостно поют...
Монах. Так будут петь на небесах святые.
Епископ. Да, кто на небо попадет...
Монах. Кто церковь слушает и славит Божье имя.
Епископ (вдруг). Кто славит иль кто слушает?
Монах. Что?
Епископ. На небо кто пойдет: кто церковь слушает или кто славит Божье имя?
Монах. А разве это не одно и то ж?
Епископ. А ты как думаешь?
Монах. Я думаю - что ересь. Изыди, сатана! Меня хотите испытать, задав для искушения задачу? Не на того напал! Ты, видно, книжник,  критикан, что вечно подвергает все сомненью, все мудрствует, лукавит, ищет все подвох. Так я тебе не по зубам: мою ты веру не подточишь...
Епископ. Так все же твой ответ каков?
Монах. Христос и церковь нераздельны.
Епископ. Так, так. А церковь - это, что же, мы с тобой?
Монах (раздраженно). Довольно вам  меня пытать: все знают: церковь - это церковь! (Ревет басом Ave Maria)
Епископ. Он не ответил. А ответ-то есть. И вся беда, его я  знаю.  А ведь за церковью грехи-то есть (Думает). Выходит за Христом? Или Христос и церковь все же розны? Христос нам говорит: из глаза своего достань бревно, когда сучок увидишь в оке ближнем... Что я грехи считаю, для кого и чьи? Как будто сам уже безгрешен.
Монах (утирая слезы умиления). Греховны все, греховен мир, воистину, лишь церковь  направляет нас к спасенью!
Епископ (в тон). Не ошибаясь никогда, она, как и Спаситель, ведь безгрешна...
Монах. Вот именно! Вокруг нас только грязь и грех, а соль земли - так это мы ведь!
Епископ (в сторону). А ведь он верит, кажется, что соль. Почти святой. И я как будто в это верю. Вершу дела, судом сужу. Да кто я есть? Кто над людьми меня поставил? (Смотрит на распятие.) Он? А вдруг... А вдруг не он? В миру ведь власть дает и дьявол? Лжец. Так значит, там, где ложь, уже не Бог? Немного лжи, чуть-чуть, и Бог уже тебя покинул? А если во спасенье ложь? Попробуй, вот, скажи-ка истину такому... (Смотрит на монаха) Иль мужику. Что будет с истиной он делать?   Так все же власти от кого? За что же мы судили  Жанну?
Монах. Смотрю вот на тебя. Ты что-то все бормочешь. Ты молишься? О чем?
Епископ. О спасении души... 
Монах. А сам-то кто ты? Клирик иль мирянин?
Епископ. Клирик.
Монах (с уважением). Монах, аббат?
Епископ. Бери немного выше.
Монах. Ну, для таких, я думаю, на небесах порядок заведен особый. Чтоб нас спасать, они уже по чину удостоены спасенья. Так  ты мне лжешь...
Епископ. Порядок  церкови князей... Для сатаны, ты прав, черед особый.
Монах (уловив что-то знакомое и понятное). Так-так. Теперь понятно говоришь. Святой отец! Как благостно твои мне слышать речи. Ты просто видишь дальше, знаешь больше нас и от соблазна нас оберегаешь. А ведь, признайся, ты испытывал меня, когда мудреные вдруг начал речи. Но я ведь не поддался, нет? Теперь ты видишь, тверд я в вере. А ведь такие есть и (понизив голос) даже среди нас, отмеченных творцом вести других к спасенью, что умствовать готовы и искать соблазн. Вот  видел я, как поклонялись на костре сожженной ведьме!
Епископ. Кому?
Монах. Да ведьме говорю, сожженной здесь за колдовство. Я на костер из лесу сам возил поленья.
Епископ. Ты?
Монах. Да, я. И думаю, мне это ведь зачтется Богом?
Епископ (странным тоном). Не сомневайся. Все зачтется, и сполна. И всем другим, как и тебе, зачтется.
Монах. Ну вот. Я и гляжу - ученый человек, наверно, не последний в нашей церкви! А то ведь многие плюются на мои слова, бесчестят. Пару дней назад мой сокелейник, друг, ну и (заминается) вообще как брат...
Епископ (понимающе кивает) Не бойся, продолжай. Он был тебе как брат, и даже больше...
Монах. Так вот, послушав мой рассказ, он плюнул и  ушел, сказав, что лучше жить с собакой!
Епископ. Так и сказал?
Монах. Вот так. С собакой, дескать, для души отрадней и не так грешно.
Епископ. Он из-за  Жанны?
Монах. Ну да. Ты знаешь это имя?
Епископ. Знаю.
Монах. Ведь ведьма ж, хотя по женской части будто непорочна... Хотя, кто знает, разно говорят. Я, например, в ее девичество не верю. Особенно когда она здесь  посидела  под присмотром англичан. Известно, девственниц хранить солдатский есть  прямой обычай!
Епископ. Нет, не добились ничего. Пытались, но не вышло дело.
Монах. Ну прямо чудеса. Ей черт помог.
Епископ (вполголоса). Его как  раз ты пред собою видишь...
Монах. Что?
Епископ. Так, ничего.
Монах. Ну так еще мне говорили, что Гильом де Ре с ней развлекался перед битвой. А может, и не он один. Чего за ней мужчины так бежали?
Епископ. Вот на таких, как ты,  как на камнях, мы поднимаем храмы нашей веры.
Монах (не уловив издевки, склоняется в поклоне). Я вижу, что ученый, правильный ты человек, и что католик твердой веры.
Епископ. Надеюсь.
Монах. А вот позволь узнать, чтоб после братьям рассказать, с кем я стоял на литургии?
Епископ. Пожалуй, знай. Епископ де Кошон.
Монах. (удивленно, не веря). Вот так, в толпе, среди простого люда? Не может быть, я вас наверняка б узнал. Ведь видел, и не раз. Хотя издалека, и в облаченье не в пример богаче. Но видел и вблизи.
Епископ. Когда?
Монах. Тогда. Когда сжигали ведьму.
Епископ. Так что же не признал?
Монах. Вы были не таким. Уж очень изменились.
Епископ. Постарел?
Монах. Не знаю. Вроде бы и нет... Но  будто и - не вы. Не знаю, как сказать.
Епископ. Увы, и там, и здесь - все я. А вот Гильом де Ре  в тюрьме, в Руане.
Монах. За что?
Епископ. За чародейство и убийства.   
Монах. Ну и дружок же был у ведьмы!.
Епископ. Но ведь тогда  он не был колдуном. Он маршал Франции и храбрый рыцарь.
Монах. Ну вот. Так значит, был. Все до того. А все твердят: сожгли святую...
Епископ. Что все?
Монах. Да это к слову, так. Молва идет, что сердце Жанны не сгорело.
Епископ. Как?
Монах (запинаясь). Я сам не видел, слышал только, что огонь не тронул почему-то сердце ведьмы, и ... оно, оно, ну ... не испортилось доныне.
Епископ. Нетленно?  Словно кровь и части тел святых, замученных при цезарях за веру...


               

                СЦЕНА 3
 

     Камера тюремной башни. Сквозь решетки пробивается свет. Охапка соломы на полу, железная клетка, бревно с цепью. На дальнем плане - черный обугленный столб с поперечной перекладиной. Он обмотан цепями и обложен штабелем полусгоревших черных поленьев, образующих как бы пьедестал вокруг него. Свет от окна может падать на него, и тогда все, и столб  и цепи загорается ярким светом. Маршал  Франции Жиль де Ре в дорогом, но уже порядком измазанном и помятом камзоле, расстегнутом на груди, во всклоченной седой бороде и нечесанных волосах приставшая солома. На грубо сколоченном столе - глиняная миска и кружка, черствый кусок хлеба, кувшин.
 
Маршал (отпивает из кружки) Скорей бы суд кончался. Вот тянут, вот плетут... А дело, впрочем, ясно... Конечно, не мужик в суде, да ведь и преступленье без примера. Церковный суд, так повелел король... Обычному не по зубам я видно. Ну что же, вот и честь, известность на века: моею бородой  уже детей пугают... (Встает) А то, что синяя она - так брешут, ради пущей жути. Но ведь бывала черной и она. Как ворона крыло. Как головни в костре у Жанны... А все же не чернее, чем моя душа - чернее просто не бывает...
   (Резким движением разрывает рубаху на груди.)  А ведь придется умирать... И что же, там опять потребуют к ответу? А то - что жизнь - не жизнь, а ад, уже и не в зачет? Конечно, справедливость там искать, что золото в лохмотьях нищих. Однако, могут все же наказать... (начинает смеяться) Вот интересно чем?
    ...Сумел я превзойти деянья цезарей кровавых! Что там Тиберий, что Нерон? Они лишь режиссеры представленья... Я - жесток? Не более, чем  Бог, который жизнь дает, чтоб жить не стало силы... Я цезарей языческих затмил... А ведь они без страха воздаяния служили сатане!  И похоть возбуждать они  умели! А разве жертвы их страдали  так, как  те, которых я замучил? Язычник, как собака, знает тела боль. И дети их - щенки, не боле. Я ж души христианские терзал. И тем губил  свою, уже погубленную душу...   Да - я злодей. Такой же, как и все: пускай они в делах, не так, как  в мыслях грешны.
  Ходит, гремя прикованной к ноге цепью по камере.
   И вот, открылось все... Все преступленья выплыли наружу: подвалы отдали мои трофеи! Открылось? Но кому? Пред Ним ведь все давно открыто. И суд был скор земной, и приговор. Какие ж были в нем сомненья... Да ждал я, ждал его. Мой настоящий суд и так уж слишком затянулся...
   Подходит к окну, смотрит на небо, затем подходит к обугленному столбу, трогает его рукой.
   А мог ли жить иначе? Мог... (Звеня цепью ходит по камере, останавливается против окна, сквозь решетку которого пробивается солнце, его луч падает на кострище ) Но силы не имел рассвет встречать без Жанны (качает головой). Им не понять, какая пустота осталась здесь (трогает грудь), им не понять, что мир обрушился, став черным, что убивать, терзать, насиловать тела и души - уже не грех - грешок. Так, камешек к горе,  подмявшей мою душу... (Отходит от окна, трогает, как бы не замечая, почерневший обугленный столб-крест) Жизнь разделилась: до и после: там - жизнь - здесь - нежить! О Жанна! Будут говорить, что я любил тебя. Как просто объяснять, при этом ничего не объясняя (подходит к железной клетке) Вот, в клетке на земле душа, и лишь с тобой она могла подняться в небо. И он, он (смотрит вверх) отобрал тебя, меня оставив здесь, обрек  на вечное сожженье.
   В исступленье ходит по камере, звенит цепью, бьется лбом о стену. Замирает, думает.
   Хотя, признаюсь, выбор был. И этот выбор я тогда уж сделал...
  Слышны голоса, звон ключей, открывается, противно скрипя дверь, в камеру входит, сопровождаемый тюремщиками и секретарем суда, епископ де Кошон. Он  одет словно простой аббат, и лишь епископский пояс свидетельствует о его сане.
Секретарь суда (стараясь не смотреть на Маршала). Суд вынес приговор, ты знаешь, Жиль де Ре. Твои злодейства выше пониманья человека. И мы судили не тебя, а сатану, который чрез тебя питался кровью. Сегодня казнь. Святой отец  пришел, чтобы  попробовать  спасти хотя бы душу.
Епископ. Оставьте нас. (Тюремщики и секретарь колеблются) Оставьте, говорю вам. Он скован, и его я не боюсь.
   Все уходят.
Епископ. (Молчит, осматривается в камере. Его внимание  привлекает обугленное распятие, он вглядывается, трясет головой, еще раз всматривается, видимо не веря глазам).
Маршал. Что озираешься, что ищещь? Пришел меня спасать - спасай!
Епископ (Не отрывая взгляда от обугленного столба-распятия). Таких, как ты, злодеев мне видать не приходилось.
Маршал. Да, грешен, грешен я во всем. По вашим, да и по иным законам. Я власть имел над тайной силой. И ей служил. И делу зла. А что добро, когда оно бессильно? Земной суд не страшит того, кто потерял  небесное блаженство.
Епископ. Однако ты закоренел во зле и даже в свой последний час не знаешь покаянья...Земной? Тебя осудит Божий суд!
Маршал (смеется). Божий? То есть ваш? Что ж, сатана сам судит сатанистов (опять смеется, подходит к черному столбу-распятию). Вы, значит, Господу служа, здесь на костер послали Жанну?
Епископ.(вздрагивает). Греховна плоть. И женщина слаба. А дьявол принимает вид мужчины...
Маршал. Чтоб девственниц удобней было совращать? А вы сумели доказать: душа пропала Жанны. Я слышал, долго спорили: совсем или чуть-чуть, наполовину или больше? Так значит все ж определили: до конца. Что врачевать уже и невозможно. Только мучить. Но даже цезари не смели девственниц казнить! По их, языческим законам...
Епископ. Ты прав. Но палачи нашли обход закона.
Маршал. А, вот вы у кого решили опыта набраться... А что ж Тиберий? Он уж позабыт? Неужто церковь опыта его не вспомнит!? На Капри, острове богов, в святилище имперского разврата он в таинство любви публично посвящал двух юношей и девушку, их заставляя на потеху творить одновременно свальный и содомский грех! А? Ну, каков изобретатель! Хотя какой же это грех, когда его за грех никто и не считает? Был опыт поценней. Для вашей церкови полезней: на пир языческий  согнать душой, как телом, чистых христианок, их донага раздев, язычников заставить потчевать вином, а после девственность свою отдать собакам под улюлюканье и хохот! Вот, думаю, была потеха черни! И цезарю, и всем его скотам - от кобелей до римских шлюшек! Чем  англичане не собаки?
     А все же, все же, все не то. Хоть гадко, а чего-то не хватает. Так думали, наверно вы. Не тот размах. Противно, но не очень страшно. Язычникам - так вовсе не понять: подумаешь, девица и собака! Не диво ведь как кобели покроют сучку.  Козлы, ослы, медведи...  обезьяны. Жеребцы...Придумать лишь как подобраться!  А человек, что скот, когда душа в нем спит. Как скот живет, как скот плодится. Как скот умрет. И почему б ему не развлекаться со скотиной?
     Нет мук предсмертных, кровь не льет, не леденит, не возбуждает... Уж это поняли Тиберий  и Нерон. Для христиан он предпочел огонь, их в фонари дурацки наряжая! Чтоб света было больше, жег людей. Но не кого попало - только тех, кто от Христа не отрекался.
    Что смотришь так ты на меня? Себя не узнаешь? От мерзости трясешься?! А ведь Нерон и мой, и твой учитель!  Кто истязал, глумился, сжег в Руане девственную Жанну?
Епископ. Не я.  А наша церковь - Божьей властью...
Маршал. Нет, врешь, судом  синедриона!
Епископ. Ты богохульствуешь. (Тихо, в сторону) Лукав, как сатана! И речь ведет умело. Но не собьет меня,  как госпожа его лукавая не сбила... (маршалу) Речь все же о тебе. Сегодня, что же, суд надумал ты вершить? Ты - демон, кровосос, детоубийца?! Подумай о своей загубленной душе. Что ж ты не спасся вместе с вашей девой?
Маршал. Да, ты прав. И я пропал. Суда нет на земле, который судит эти преступленья. Да мне-то что с того? Душа моя сгорела вместе с Жанной! Да, на том костре, который вы зажгли. Чтоб нас оставить без спасенья... Я должен был отдать всю кровь. Отдать до капли. До конца. И погасить огонь. Иль вместе с ней уйти в чертог небесный. И выбор был. Для вас и для меня. Для короля , для Франции, для мира... А я за тело испугался.... Подумай сам: неужто тело больше духа? Ты преступленьями меня коришь? Да, знаю, что для вас они ужасны... Но если умерла душа, но если осязал уже ты царство не от  мира и ... малодушно потерял... Навеки. До конца. До всех времен... Ты понимаешь? Навсегда! Навеки... (плачет) Она ушла туда, где мне уж не бывать... Что преступленья, что позор, который ты готовишь? Я потерял стократ и мучая детей, лишь заглушить старался муки ада, в который сам упал, живой, здесь, на земле. Но без души, потерянной для неба...   
Епископ. Раскаяться пора: суд все же над тобой, невиданным, неслыханным злодеем. И это - косвенное доказательство тому, что здесь мы осудили ведьму.
Маршал. Раскаяться? Пред кем? Тобой?
Епископ. Богом.
Маршал. Пред ним мне каяться уж вечно. Но я не верю, что простят... Без дел, без муки, без святого искупленья...
Епископ. Сатана. И ведьма, ведьма, слышишь (хватает маршала за воротник), ведьма твоя Жанна. Признайся, расскажи, ведь кровь давала пить тебе она?
Маршал. Не святотатствуй. Стой. Молчи. (кричит) Не смей! Не смей чернить святое имя.  Да, я злодей, каких еще не знали христиане. Но ты - страшней. Ты духом служишь сатане, и души соблазняешь ложью веры. Своей. И в своего Христа, такого же, как ты, злопамятного, злого. Христа - мучителя, убийцу, идола, божка, который требует, чтобы ему на алтаре заклали жертву...
    Я стал слугою сатане... мой грех не знает искупленья... А ты ... ты сатана в овечьей шкуре благочестья. Страшны мы оба - ты страшней, ведь люди внешнее лишь видят и пред тобою беззащитны...
Епископ. Ты власть имел, и золото, и славу. Зачем же вехами злодейства путь земной отметил? Ведь ты не просто убивал, как убивает крови жаждущий вампир, не как колдун младенца для бесовской мессы. Ты упивался ужасом, объявшим душу жертвы и к мукам тела добавлял. .. Глумился так, что, Господи, и вслух боюсь сказать. Зачем? Ужели только для того, чтоб превзойти Нерона?
Маршал. Не поймешь... Хотя (Задумывается, смотрит на Кошона, затем бросает взгляд на обугленное распятие)... как раз вот ты понять-то можешь. Но не хочешь. Боишься правду знать: ведь правда о тебе. Ведь ты - Кошон - судивший Жанну? (Епископ заметно вздрагивает, маршал ухмыляется) Ступив на лестницу ступенью вниз, ты силу жить черпаешь лишь в паденье. Ты ищещь наслажденья, словно пьяница вина. А путь благой закрыт: и для души уже ни в  чем нет мира. Так человек, больной вином, пусть ненавидя пагубную силу, стремится к ней, и пьет вино. И видит гибель, и не может протрезвиться. Он пьет за тем, чтоб мир душе обресть, тот самый мир, который сам в себе разрушил. Так  пролитая кровь. Хмельной угар убийства... С чем я его могу сравнить? Сильней вина, страшнее смерти. И нет пути назад. И Бог не принимает покаянья...
Епископ. Почему? Любой спасти пытаться может душу!
Маршал. (смеется) Любой?!  И сатана? И тот, кто сатане открыто служит?
Епископ (в ужасе)  Ужели кара Божья не страшит, когда суда не ведаешь земного?
Маршал. А, твой Бог. Которым к ночи все пугают?  Как мог  он  Жанну не спасти, как мог потоп в день казни не устроить?
Епископ (с испугом) Жанну? (Изменившимся голосом). Ты снова говоришь о ней.
Маршал. Святой отец, безгрешный наш епископ!  Ты, как и церковь, грешен.
Епископ. Не богохульствуй. Пастырь может быть грешен, Христос за церковью безгрешный!
Маршал (кричит, дергаясь на цепи). Ну значит, именем его  замучили,  сожгли святую! (Плачет) А он смотрел на все с небес и черным дымом  упивался.
Епископ (бьет его по губам). Замолчи, ты имя Господа не смеешь всуе трогать.
Маршал. Зато тебе с ним черные дела творить не привыкать: вы с ним подельники, как цепью, связанные кровью!
Епископ (кричит). Так знай же, ты,  навеки душу загубивший грешник! Ты в камере сегодня той, где пленная томилась Жанна! И эти стены слышали и звон цепей, и ругань и издевки подлой стражи. Здесь с нею я беседовал не раз. И страстно бился за ее спасенье... Как мог, от солдатни спасал. И спас, когда они хотели надругаться! Я слышал здесь ее последние слова, не ты, а я их навсегда запомнил!
Маршал (Пораженный, озираясь) ... Здесь? Сюда к ней приходили посланные богоматерью святые, давали  силы, врачевали раны - касались чуть перстом,   спадали цепи ... Темница? Нет, теперь чертог священный! Здесь стены не гнетут - врачуют.  (Делает несколько шагов, цепь натягивается, и он падает) Вот мы и встретились с тобою, Жанна.  Об этом мог ли я мечтать? О чести той, которую мне оказали? О счастье там ступать, где ты ходила. И видеть небо, на которое и ты смотрела. Мне не придется рядом умереть, но я умру хотя бы также. 
  Я предал не Христа, тебя.  И я не раз завидовал концу Иуды... Но то, что выпадет такая честь, мечтать не смел... Без воли Божьей это невозможно.  (Поднимается, оборачивается к Кошону) Что смотришь так? Смотри, коль не признал: я душегуб с Христом распятый вместе!
      А ты, святой отец, из тех, кто мучил здесь в темнице Жанну! Кто  скованной ее держал средь пьяной солдатни, кто Божьим именем ее сгубил!
Епископ (опускаясь на колени). Помолимся. Ты - в смертный час, я - в час, который мне страшнее смерти. (медленно) Да, это мой кошмар, мой страшный груз, который я влачу по жизни... Но (громче) всегда, везде, не зная устали, не покладая рук, зимой и летом, в зной и в стужу, в болезни, в немощи, в скорбях,  служу я Господу. Ему. Ты ж дьяволу предался. Чернокнижью..
Маршал.  И ты ... пришел судить меня?!  Я  сатаной сверял свои деянья...  Ты разве не злодей? Позорной смерти  ты не предал  Жанну? Одежд судейских белизна не сможет скрыть от Бога угли.
Епископ. Взываешь ты к тому, кого не почитаешь силой? Нет, отвечать ты будешь за себя! И не уйдешь от этого ответа!
Маршал. Я все на свете потерял, когда убили мою Жанну. Тогда на Бога я восстал, тогда вином стал заливать пустую душу. Но вниз меня толкнули вы!  Вы - веру подорвали  в церковь, в Бога. Из нас двоих грешней не я . Попавши в лапы темных сил, я не сумел найти опору... Но если б Жанна.. Когда б посланец Божий принят был ... спаслось бы много грешников, и я бы с ними спасся! И ты, и Англия, и церковь! Что говорить теперь, когда опять все по писаниям свершилось. Иным, пока сокрытым, но святым... 
   
       Подходит к обугленному столбу, прислоняется к нему лбом.

   ... И все же перед смертью я скажу: в Компьене Жанну предал Бог.
Епископ. Иль слабостью людской сумел воспользоваться дьявол.
Маршал (продолжает, словно не слыша) Пред Богом грешен я в другом: когда в Руане начался  процесс позорный, имел я силу Францию поднять, вассалов короля, моих вассалов, всех христиан, как поднимал их Петр Амьенский! вооружить крестьян и  сбросить англичан обратно в северное море...Военным вас судить судом!
Епископ. Так почему не сделал то, что мог?
Маршал. И проиграть войну? Или, по крайней мере, ее надолго затянуть? А то столетья не хватило?
Епископ. Ты как-то странно мыслишь...
 Маршал. Я знал наверняка, кем послана святая дева. Верша над ней неправый суд, захватчики шли против Бога. И их победой не закончилась б война, хотя  б они и втрое войска насбирали.
Епископ. ... Когда б не я, то не было Креста и жертвы искупительной пред Богом...
Маршал. Что ты сказал?
Епископ. Иудины слова. Ты Бога вездесущего решил перехитрить, крапленые ему подсунув карты?
Маршал. Да, дьявол разумом владел. Гордыня знания и сопричастности к неизъяснимой силе. Но был еще мне знак, что жизни Жанны на земле подходит срок. И что спасти ее от смерти невозможно. Король  секретно  предложил  огромный выкуп за святую. Они не приняли его, но сумму впятеро назначив, решили время  потянуть. И в заточенье в грязь втоптать нам посланную свыше, святую Жанну. Сломать ей дух, унизив плоть, поиздеваться, наглумившись всласть, покаяться заставить, от всего отречься... А после, что же, возвратить: не непорочной и святой, а шлюхой, ведьмой.
  ...Король в истерике кричал, что сам пойдет с сумой по королевству, но выкуп соберет.
Епископ. Что ж не пошел?
Маршал. Того и ждали все враги его короны.  С трудом я убедил его, что Бог не даст и волосу упасть с головки Жанны.
Епископ. Чем дольше исповедь твоя,  тем тяжелее, омерзительнее слушать. Предать - и волей Бога оправдать. Стал сатанистом - церковь виновата. А ты ... ты сам...
Маршал. Я за себя, поверь, отвечу. А вот кому ответишь ты? Кто Жанну осудил судом синедриона? Как и Христа! Не ты ли тот Пилат, что руки свои вымыл? Молчишь? Так значит нечего сказать. Как мог ты на костер послать святую?
Епископ. Нет, впавшую в соблазн загубленную  душу...
Маршал. Теперь ты в это сам не веришь. Не верил и тогда, когда вы  здесь над нею издевались... Неужто ничего не понял ты, узнав,  какое имя ей  избрал народ, как  Жанну называют  с трепетной надеждой? Лишь Бог всесильный позволяет так назвать. Такое имя - всуе  не дается смертным.  И этот титул высший, неземной - предупрежденье, вечным вам укор, и вечный страх по счету уплатить - не здесь, так там (показывает на небо), но уж за все и полной мерой.
Епископ. Титул? Но какой?
 Маршал. Не знаешь? Будто бы... боишься понимать. Подумай сам: чьей волей смертный сопричастица Марии? Всенепорочной , девственной, святой. Неужто ничего не понял ты, узнав, что Жанну называют Орлеанской девой?  Не испугался, не затрепетал?  Кому ж служил ты, церкви князь, чьей воле был послушен?
Епископ. А ты?
Маршал. Я костром раскаюсь. Но предал Жанну без нее не в силах жить. А ты  себя поставил выше Бога.
Епископ. А был ли с нею Он?
Маршал. А ты иное знаешь объясненье чудесам?
Я слышал, например, не раз, и от людей, не склонных к сказкам. Значения не предал... Но сейчас...
Епископ. Что?
Маршал. Все будто видели, как я тебя, что перед битвой  в Орлеане какой-то рыцарь незнакомый стремя Жанне поддержал, когда она в седло садилась боевое...
Епископ. Так ну и что? Мужчины все вокруг нею вертелись, словно мухи.
Маршал. А, так ты не знаешь, кто был у Жанны стремянным? Чьи латы так сверкали, что слепили глаз, и чье лицо такой внушало трепет? Никто не мог в лицо его взглянуть... Поверх же лат - накидка с золотым крестом - священным знаком паладина?
Епископ (думает, в волнении) . Неужто сам святой Людовик?!
Маршал. Да, прозванный святым за подвиги во славу христианской веры. Ты понимаешь ведь, кто мог его послать? Да, знаешь, богослов-безбожник! Кто стремя Жанны поддержал, вассала славя сюзерена? И ты еще не догадался, несмотря на все, кто вел к победе нашу Жанну?
У каждого из нас свой звездный час. И час ее настал, когда снята была осада Орлеана!  И воинство дала ей приснодева! А вы, кто недостоин прах лобзать, где по земле ступала Жанна... ее судить посмели? Осудить, послать на смерть?
Епископ. А твой, наверно, час настал, когда насиловал и убивал?  Изрядно ты, наверно, причастился благодати. Не там ли первый раз хлебнул, не в той резне под Орлеаном?
Маршал. Был час и мой. Единственный, когда я пал. Тот  час, когда мог от земли я оторваться. И мой был час, и твой: мне вместе с Жанной на костер, тебе - позорную сутану сбросить. Как Павлу, правдою прозреть, и в мир ее нести, благую весть народам возвещая...
   Я душу потерял в тот час, когда своею кровью не залил костер, который ты разжег для Жанны... То был мой час. Мне свыше был он дан, чтоб для души открыть  небесные чертоги. И выбрал я, и небо потерял. Что небо - потерял святую Жанну! Меня пугаешь ты костром?! Да выше не бывает чести. Когда б тогда я на него взошел, то в небо бы поднялся вместе с Жанной... Ты слышал, повторял не раз слова Христа: блаженны мученики веры. Ты Жанну мог спасти, но ты ее не спас, и тем причислил к свите приснодевы.
    Она теперь не здесь. И даже там ее уже не встретим... Ты на костер меня пошлешь? (берет епископа за руку) А ведь за гробом на костре гореть мы будем вместе...
    ...Настанет день, последний день земли, армагеддон,  открыто сатана восстанет против Бога. На трубный глас из праха, пепла, из земли к Христу стечется праведное войско! И Жанна это войско поведет. В последний бой, где свет над тьмой восторжествует... Христос вручает ей  двуострый меч, и  латы надевает  Богоматерь! И честь, и сила, и оружье... А за ее спиной, сомкнув ряды, отряды возглавляя мучеников веры, святой Георгий,  Карл, и Константин, Юстиниан, Людовик, Ричард,  Петр, Франциск, Владимир, Фридрих,-  святые, короли, глашатаи и паладины! И с ними рядом, наравне, в чести и в силе, новые святые, беззвестные для грешников земли, но подвигом на небесах прославившие имя! Сияет белизна одежд, слепит и повергает  в ужас бесов рати... Последний день, последний час, и небу не страшны бессильные проклятья! Се: дева с воинством грядет: в сиянье, славе, силе приснодевы... Так   было на земле, когда она нас в бой вела под  Орлеаном... И  вам ее уж  не убить, придет черед за все платить  сторицей!  Так будет, истинно: пророчит душегуб, на крест идущий вместе с Богом...       
Епископ (Подходит к обугленному распятию, гладит  его, опускается на колени, молится. Маршалу).  Не в силах отпустить тебе грехи. Ты прав, кто знает, может я грешнее. Помолимся. Пусть нас Христос простит. Пускай за нас Марию просит  Жанна. Ты скоро примешь смерть, а я молить о смерти буду Бога. Но я грешен лишь в том, что зову сердца меньше разума поверил!
Маршал. Что мериться, святой отец? Кто мерзостей свершил поболе? Мне душу, знаю, не спасти. И каяться в грехах уж поздно. А о себе суди ты сам: что сделано, то не вернешь, расплаты чашу не отнимешь... Но раз ты жить сумел, сумей и крест нести! Я - не поднял его:  моя душа пропала вместе с Жанной...  Ты -  до сих пор всего еще не понял. Но теперь узнал. Я вижу по твоим глазам... Благослови же на костер, который  не страшит, когда душа уже сгорела.   Благослови. Мы братья во грехе. Не мне судить, кто чище, кто грешнее. Ты остаешься жить, но вот вопрос, сумеешь ли ты жить и возносить Творцу молитвы?  Мой путь тебе открыт (хохочет). Ты мальчиков, как все монахи, верно, любишь? Так наслаждайся жизнью, падай вниз. Я не святой, и не прощу тебя, хотя бы Жанна и простила. Я осудил, и буду там судить тебя: за гробом выплатишь  проценты... Но знай:  телесные грехи идут по сотне за один духовный!
   
Слышен звон оружия,  грохот кованых сапог на лестнице.

   Епископ. Уже идут (поднимает глаза кверху, к окну из которого струится свет) Иди.Ты осужден на смерть устами тех, кто жизнь отнять ни у кого не может. О Господи, прости меня! Назначь мне казнь мучительнее этой. Костер - мгновенье, тела боль, страдание того, что обреченно тленно. Я на костре сгораю каждый день. И возрождаюсь вновь, чтоб в муках жить и вновь сгорать в мученье... (маршалу). Счастливчик:  Он простил тебя! И знаю я, кто там (показывает наверх)  просил за твою душу. 

                г.Москва, 23 августа 2002 г.








    СИЛА  - ЗНАЧИТ БОГ, И БОГ - ЭТО СИЛА. О СИЛЕ. Иоанна - благодать Божия (евр.);  Марина - морская (лат.); Ирина - мир (греч.)


…У каждого есть звездный час: мой час настал – снята осада Орлеана…
…Мой звездный час пришел – и я спасла Кортеца…
                ИСТОРИЯ ВТОРАЯ
         МАЛИНАЛЬ (МАРИНА исп.) 
                ЧТО ЗНАЧИТ "морская"

                СЦЕНА 1

    Выжженная солнцем каменистая степь. Чахлые кактусы и агавы.На земле какие-то обломки, тряпье, стрелы. Вдалеке поднимающиеся к небу горы. На переднем плане - сломанные телеги, торчат оглобли. Разбитый пушечный лафет,  бочонки.  На покосившемся воткнутом в землю древке - полотнище с крестом. Слышны звуки битвы: шум, крики, выстрелы. В белом хлопковом платье, тоже изрядно потрепанном и уже далеко не новом, Марина. Высокая черноволосая девушка лет 22-25. Она хорошо сложена и имеет правильные черты лица. Несмотря ни на что, она успела расчесать и уложить свои роскошные цвета воронова крыла волосы, уложить их и украсить цветком.
На земле, на постеленных плащах  и пестрых индейских пледах лежит и сидит несколько раненых испанцев. Несколько индейских девушек, которыми руководит Марина и монах в серой рясе с капюшоном, перевязывают раненых. Один из них, раненный стрелой в шею, все время стонет и просит воды. Пробегают два испанца. Один из них бросает утыканный стрелами шит и на бегу начинает сбрасывать латы.

Марина. Стой, куда ты, стой! (хватает его за руку, испанец резким рывком освобождается)
Испанец (с трудом переводя дыхание). Не знаю, хоть куда! Сколотим плот и поплывем назад, на Кубу. Все. Доигрались! (кричит, увидев монаха) Скорее отпусти грехи, святой отец, и дьяволы индейские не смогут получить хотя бы души.
   Подходит монах. О чем-то спорит с ипанцами. Появляется еще один испанец, который тащит на себе раненого.
Марина (монаху). Что там случилось наконец, и почему испанцы побежали?
Монах. Убит иль ранен тяжело Кортец. Он с лошади упал и дикари его как будто захватили. Теперь уж точно все, пропали все.  Вот и испанцы, дрогнув, побежали.
Марина (хватает снова за руку испанца). Ты видел сам, убит Кортец? Иль ранен только и бросили вы  генерала?
Испанец. Ишь побледнела, жалко так его? Ты нас бы и себя скорее пожалела. Уж вволю развлекутся дикари, они ведь это делают умело.
Испанец, поддерживающий раненого. Нет, командор живой. Он бьется пеший. В крови вся голова, но он живой. Пока. А наши не пробьются - не хватает силы.
Марина (поднимает с земли брошенную шпагу). А что ж мы здесь стоим? Назад, к нему, ну (Бросается в сторону битвы, откуда раздается торжествующий рев индейцев.Испанцы медлят ). Скорее же, во имя ваших всех святых! Иль нашими богами вам клянусь, умрете все на алтарях Теночтитлана...

   Испанцы устремляются за Мариной. Монах подходит к раненым. Обращается к тому, который сидит, держась правой рукой за бок.

Монах. Дон Диас, можете вы встать?
Диас. Коль подопрут, смогу не только встать, но даже биться.
Монах. Там ранен командор и пушки что-то замолчали. Здесь есть одна, и порох, и заряды. Вот только бы ее поднять, лафет на камнях поломали.
Диас (с трудом поднимается, опираясь на испанскую шпагу). Идея неплоха. Скорей, святой отец, всех собирай, кто без борьбы не хочет потерять здесь душу. А это что? (замечает лежащую на земле фляжку, поднимает) Да это ж ром! Запаслив командор, однако. Вот это мне лекарство так лекарство! (пьет, запрокинув голову)
 
  С трудом поднимается еще один раненый, монах жестами и руганью втолковывает что-то индеанкам. Диас, то и дело останавливаясь и вытирая пот со лба, заряжает пушку. С большим трудом ее ствол освобождают от лафета и поднимают на плечи. Диас раздувает фитиль. Грохот выстрела и дым.   
  Там же. Раненые. Битва продолжается. Кортец  сидит на опрокинутом лафете. Это ловкий, сильный мужчина лет тридцати пяти, с черной, ухоженной бородкой и усами. Глубоко посаженные темные глаза могут вспыхивать внутренним огнем, то пугая, то очаровывая. Сейчас под глазами черные тени, они, кажется, совсем ушли под брови. Одна из них, опаленная порохом, поредела и пожелтела. Щека Кортеца исцарапана и в черной пороховой гари. Камзол, на который надета помятая кираса, весь изорван, в грязи и крови. Марина в индейском хлопковом панцире поверх платья перевязывает  голову Кортеца.

Кортец (сплевывает кровь). Еще чуть-чуть, и командора потеряли б. А что, Марина, ведь тогда всему конец. Мне кажется, что многие того и ждали. Команда дураков, разбойников и трусов...
Марина. Эрнано, помолчи, а то мне трудно закрепить повязку.
Кортец. Помолчи? Сама молчи! Они бы без тебя меня жрецам отдали! Да ведь и им не жить... Ну разве только на цепи сидеть при храме. До Эспаньолы далеко, до Кубы далеко, а до Испании - во сто раз дальше. Нам нет пути назад. И даже крыса бьется загнанная в угол...
   Встает, берет шпагу и вновь бросается в сторону битвы. Через некоторое время его, поддерживая под руки приводят два испанца. Хлопковая повязка на голове Кортеца вся в крови, кровь сочится из-под нее, заливая левый глаз.

Кортец (прислоняясь к лафету, с трудом переводя дыхание). Еще один напор, и нас сомнут, Марина. Они уж не боятся  наших лошадей и ружей.
Марина (встает, жадно прислушиваясь к словам, затем падает на колени).  Мой повелитель, мой хозяин, белый бог, пришедший, как и обещал, с заката из-за моря! Что говоришь ты? Быть может, от меня бежит смысл слов твоих, чужих и нам, индейцам, непривычных?
Кортец (грубо). Все кончено. На этот раз действительно конец. На трое выстрелов припасов. А без них не удержать напор воинственных бесстрашных тласкаланцев. Как будто в них вселился черт: стреляем, рубим, а они все лезут, лезут. Уже все ранены, кто раз, кто два. 
   Я проиграл. Но проиграли все со мною. И первая средь всех ведь ты - Марина. Ответь, что ждет всех нас, когда мы их не одолеем?
Марина (медленно). Ты знаешь это без меня. И все твои испанцы знают.
Кортец. Но мне ты говорила и не раз: мы дети бога, обещавшего вернуться.
Марина. Да так, но лишь пока за вами сила. У нас не может слабых быть богов. И побежденный бог уж никому не нужен.
Кортец. Так значит жертвенный алтарь? А трупы поедят во славу дьявола, как бога?
Марина. Наверно так. Но поначалу будут вас пытать. Чтоб честь богам побольше оказать, у нас их жертвы принято помучить.
Кортец. Ах нас. Тебе, как видно, выдадут награду?!
Марина. Да, только вас. Наложница поверженных богов заслуживает смерти, но не пыток, быть может,  отдадут толпе, а может быть, женою стану Монтесумы.
Кортец. И зная это ты спокойна? Я тоже смерти не боюсь, но скулить под пыткой не желаю!  Так  сделай что-нибудь, Марина. Ты любишь ведь меня? Тогда спаси, кто любит, тот всегда спасает!
Марина. Разве ты не бог? Ты просишь, чтобы женщина тебя спасала?
Кортец. Я просто человек. Как ты, но только белый. Ты женщина со мной, и знала ты мужчин, я что же, по-другому как-то сделан?
Марина. Бог с женщиной земной, как муж, способен жить, и богом быть от этого не перестанет... Но разве может он  защиту попросить?(качает головой) Нет, ты не бог. Но я любить тебя не перестану...
Кортец. Когда бы до заката нам сражение прервать...
Марина. И что тогда?
Кортец.  Наутро было можно не сражаться.
Марина. Свирепы, дики, смелы тласкаланцы. Но их обычаи, язык знакомы мне...
Кортец. Я попросить  не смею...
Марина. Сильнее, чем к тебе, у них ненависть лишь к ацтекам.
Кортец (оживляясь). А Монтесума ведь ацтек? И наш противник так его не любит?
Марина. Мы все их ненавидим. Тому  не так давно (есть люди, еще помнят это) три племени, народа три объединились родственным союзом равных. Почти. Но не совсем. Ацтеки во главе его стояли. Он креп и возрастал, где силою, где хитростью к себе склоняя новые народы. Сегодня двадцать их. Верховный соберя совет вождей, они из рода царского верховного владыку избирают. Он власть имеет, словно бог.  Нет никого, кто слово бы его нарушил. Один лишь знак - и сотни тысяч воинов, и весь припас, рабы, оружие - все в подчиненье полном Монтесумы. Гонцы спешат во все концы его страны. Не зная устали, по сотне  миль морских за день умеют пробегать тараумара, от моря и до моря пронося все повеленья Монтесумы:  с кем воевать, чем поле засевать, когда убрать и сколько будет стоить хлопок.
Кортец. Так силой, получается, его не одолеть?
Марина (качает головой). Скорее нет. Он власть великую имеет. И эта власть не от людей: ацтеки знают  силы страшные секреты.
Кортец. От дьявола такая власть. А если сделать так, чтоб сам он свой союз разрушил? Ведь он всего лишь человек, а значит, как и все, раб славы, женщин, страха, предрассудков. Такая власть - и слабый человек. Конструкция в основе ненадежна.  Когда б я знал язык... Вот если бы с вождями тласкаланцев столковаться...
Марина. Я буду с ними говорить.
Кортец. Я твой должник.
Марина.  Мой муж, отец и сын... И мой хозяин. Навсегда.
      
  Марина думает, молчит. Принимает какое-то решение.

Подай копье... Сними свой меч и пояс. Вяжи крестом. Прочнее и ровней...
Кортец (удивленно). Что это?
Марина. Не видишь? Крест. Ну что, связал? Давай.(Берет в руки и высоко поднимает, кричит) Эй, в сторону, с дороги!  Меня вперед пустите.
Кортец. Стой, куда. Тебя стрелой убьют. Смотри, как падают испанцы и союзники-индейцы.
Марина. Вот час пришел узнать, насколько власть имеет ваша дева богоматерь!
Монах. Хотя бы щит возьми! 
Марина (презрительно).  Ты  что же, сам в нее не веришь? А если всё, как ваши говорят жрецы, я выйду невредимой хоть из пекла...
    Идет вперед. Слышны стоны, ругательства, крики, лязг оружия, выстрелы из ружей и пушек.
Монах (Кортецу). Идет, смотри, идет!
Кортец. И точно - мимо стрелы. Остановилась, перехватила крест. Опять идет...
Ну что же, ничего не вижу. Дым мешает.
Монах (становясь на бочонок). Она к ним подошла и что-то говорит. Вот обступили все кругом. И над толпой лишь шпага командора... Однако кончили стрелять, и стрелы тучей не летают.
Кортец. Затишье? Ну как перед новой бурей?
Монах. Идут. Опять идут. Она и вождь их, весь, как птица в перьях. А впереди Марина, и с крестом. Смотри они как приутихли...
Кортец. Вот чудо! Господи, спаси. Я слышал о таком, да правду говоря, не очень верил.
Монах. Почти сто лет назад у франков дева Орлеан освободила.
Кортец. Да, было так. И звали деву Жанной.
Монах. Дева в  смысле женщина?
Кортец. Дева в смысле дева.
Монах. А, ну тогда понятно. У нас-то случай  все ж другой. И дева не совсем, и уж совсем не христианка.
Кортец. Однако результат ничуть не хуже! О девах после мы с тобой поговорим...
 
                СЦЕНА 2
    Марина с крестом в руках. Ее окружают индейцы-тласкаланцы. Касик в боевой одежде, с головой ягуара как шлеме. В руке держит меч-палицу, усаженную  осколками обсидиана.

Касик. Не ты ли Малиналь, что предала народ свой чужестранцам? Слышал о тебе, да случай не пришел убить, как убивают скорпиона на постели.
Марина.Я - индеанка майя, я девушка для развлечения ацтеков, хозяев кровожадных этой всей земли. Но я теперь служу другим, ацтеков и сильнее и прекрасней. И нет предательства служить могучим сыновьям Кетцалькоатля!
Касик. Особенно походною подстилкой.
Марина (побледнев).Смотри,  не превратись в навоз... 
Касик.  Я воином останусь в памяти народа.
Марина.Ацтеков, что ли? Победи врагов, они с вас дань на алтари опять потянут, ведь боги их, изголодавшись, спросят крови. И разве можно  сохранить все то, что обратилось в прах? Как дерево спасти, хоть толстое, но изнутри гнилое? Империи ацтеков на земле уж нет, как  не было свободного союза! Лишь толкни и ... веревка лопнет, которой свой союз они скрепили. Кто их предал? Предатели - они, обманом подчинив свободные народы.
Касик. Предательству всегда готовы оправданья...
Марина. Как и всему. Ты волен не поверить мне. Но после не раскайся. Ты можешь захватить сегодня всех врагов ацтеков. Для чего? От Монтесумы не получишь ты награду. Ты думаешь, империя-союз, закат которой свыше предначертан, не рухнет в прах, с собою увлекая всех, и всех ведя  на гибель? Послушай: ты вооружен. Я - женщина, без шлема, без оружья. Убей меня, коль веришь ты, что тем спасешь народ от гнева  возвратившихся детей Кетцалькоатля!
Касик (Думает, колеблется, поднимает  палицу-меч). Пришельцы сделают из нас скотов и заберут себе всех наших женщин.
Марина. А так свободно ты живешь (с усмешкой)? Под властью братскою ацтеков. Конечно, битый пес привык к побоям, а не к ласке.
Касик (поднимая палицу) Умолкни, женщина, иль я не дам тебе договорить!
Марина. Я замолчу. Да разве правду тем укроешь?
Касик. Наверное, действительно велик хозяин  твой, когда такие женщины ему служанки!
Марина. Велик наш Бог. И с именем его испацы всюду побеждают. Не думай ни о чем, о прошлом не жалей: свершится то, что и должно свершиться. Ты можешь выбирать: уйти в небытие, до вздоха защищая страшный призрак, иль стать орудием богов и, волю их исполнив, строить наше завтра!
Касик. Когда оно наступит, для кого? (Вздыхает). Народам нашим разве солнце светит?
Марина. Да, пока. Пока мертвящий цел союз, пока жива империя ацтеков, у нас - вчера: вчера ольмеков, майя и толтеков. Вчера учителей, которых позабыли наши предки! Они здесь жили сто веков до нас, но не сумели дать дорогу новой жизни. Они ушли, оставив нам вчера. И мы в наследство оставляем то же детям. Так угасает кровь богов, когда земные женщины их забывают.
Касик. А все ты о своем:  и бог для женщины мужчина.
Марина (с усмешкой). Ну что ж, я умолкаю, если хватит слов. Тебе, наверно, думать слишком сложно.  Что ж, действуй. Да смотри, не ошибись, цена ошибки больше жизни.
  Марина снова среди испанцев. Останавливается за несколько шагов и делает жест, поднося руку к губам, а затем показывая на конкистадоров и их союзников-индейцев. Кортец один подходит к Марине.
Кортец. Ну что? Что ты пообещала им? На чем сошлись?
Марина. Много.  Но надо нам теперь и закрепить обещанное словом.
Кортец. А что я обещал?
Марина. Не столько обещал, грозил. Забыл, что боги редко обещают? Они нас ждут. Отведи назад людей. Вождь тласкаланцев говорит, что хочет сам увидеть сына бога. Поверит в силу, значит твой, а не поверит...
Кортец. Поверит, развяжи свой крест, и верни мне шпагу.  Идем, взамен возьми  на древке крест, он, думаю, не хуже.
 Их  разговор прерывается бешеными криками, стонами. Раздается беспорядочная стрельба. Походит несколько испанцев и индейцев-союзников. Молодой, богато одетый (он  пьян) Диас, сквозь его разорваную одежду  проступает кровь. Он замечает Кортеца..

Диас. А, ты здесь. Пред смертью полюбезничать решил с подружкой? Дай и мне.
Кортец. Ты пьян.
Диас. Уж если пьян, так не вином, а кровью. Мы их отбили вновь. Но порох на исходе и жизни нам осталось уж немного. И ведь еще вопрос: чем нам, точнее кем, заняться перед смертью? Я вот, например, хочу вот эту (показывает на Марину).
Кортец. Заткнись. А то не проживешь и пять минут. Забыл кто я?
Диас. Куда забыть, наместник стран фу-фу, на родине - по петле стосковавшийся преступник. А здесь - бесовский бог, и подданных твоих - лишь эта девка.
Испанцы: Он наши корабли спалил, завел на гибель, спит и ест с индейской девкой! Он нас продаст, чтоб шкуру сохранить, а эта шлюха в том ему поможет!
Индеец.( спрашивает другого). Что ссорятся они?
Индеец. Он женщину Кортеца обозвал продажной девкой... (Кортец бросает в их сторону тревожный взгляд) 
Кортец. (показывает на Диаса) Взять его.
   Диаса хватают за руки 
Повесить.
Испанцы. Больно круто, командор. Подумаешь, сказал чего. Так это спьяну. Мы христиане все же, а она...
Кортец. Повесить, чтобы больше не болтали.
Диас. Помилуй, командор. Я признаю, что сдуру ляпнул.
Марина (бросается к Кортецу) Не надо, пощади его. Он молод, глуп и пьян. Они все не в себе, они ведь так боятся смерти.
Кортец. Что ж... Если просите вы все (делает знак рукой и Диаса отпускают), как командир его прощаю...
Диас. Я это не забуду, командор...
Кортец. Беда однако в том, я тоже это не забуду. Я дворянин, ты тоже. Ты  мне нанес смертельную обиду. Что ж, защищайся, отвечай, когда ты языком отлично так владеешь...
      
                Кортец обнажает шпагу и отталкивает Марину

Марина. Эрнано, ты же ранен, стой. Не надо, умоляю. Что с того. Что мне с того, подумаешь, обида... Я если надо, не только их, себя продам,  чтоб только выкупить тебя у смерти. Он женщину хотел? Мужчины все так борются со смертью... Он тоже ранен да и пьян...
Кортец. Марина, отойди. Здесь честь моя задета.  Пока я командир . Был им, и им до смерти буду.
Диас. Был. А будешь угощением для бесов. С их алтарей, уж верно,  дьявол собирает жатву. 
Кортец. Тогда к нему тебя пошлю, чтоб  загодя изменникам там подготовить встречу.

Испанцы расступаются. Диас бросается к Кортецу с обнаженной шпагой. Кортец отражает удар, бьет сам. Они бьются. Вдруг Диас спотыкается о камень и падает. Кортец стремительно бросается к нему и поднимает шпагу, целясь в грудь ее острием. Медлит. Наступает тишина, которую прерывают лишь стоны раненых.
Испанец ждет удара, потом кричит.

Диас. Что ждешь, рази, Кортец!
Кортец. (опускает острие шпаги на землю). Я не палач, своих солдат не убиваю...

    Втыкает шпагу в землю и, протянув руку,  помогает лежащему встать. Все кричат: да здравствует Кортец. Кортец вырывает у стоящего рядом индейца орлиное перо из головного убора и подает его Марине. Обернувшись к конкистадорам кричит, взмахнув рукой: да здравствует Марина, его жена, принцесса государства Монтесумы. Его без особого энтузиазма поддерживают.

Кортец (Тихо, вполголоса Диасу). Смотри, не говори так больше. Для всех беда, когда Кортец из бога станет просто сутенером.

                СЦЕНА 3
    
     Поле битвы. Трупы индейцев. Касик тласкаланцев в хлопковом панцире, на голове, как шлем, голова ягуара. Рядом несколько знатных воинов-тласкаланцев, с копьями и луками, на головах боевые украшения из орлиных перьев. Кортец стер кровь с лица, сменил повязку на голове. Марина в длинном белом платье.

Кортец. Переводи, Марина. Мы посланы Христом, чтоб землю эту просветить и власть установить могущественного короля. А ты и твой народ не признает ни короля, ни Божьей власти! Вы истины не видите во мраке...
Марина (сделав знак повременить, переводит). Меня послал пернатый змей Кетцалькоатль. Он обещал вернуться, чтоб землею этой править. Мы сыновья его, такие же мы белые, как  был он. Он сам за морем правит  миром. И вы, коль не хотите гнев его навлечь, должны  и сыновьям Кетцалькоатля покориться.
Касик. С богами биться мы не станем. Но чем докажете вы нам, что дети вы Кетцалькоатля?
Марина (переводит). Где доказательство того, что ваша воля - воля бога?
Кортец. А разве Монтесума не признал нас, прислав богатые дары и эту женщину для наших развлечений?
Марина (переводит). Мы белы, как был белым бог, послушен нам как гром огонь, на спинах носят нас чудовища, нас Монтесума испугался, и  наконец, мы море переплыли бесконечное заката...
Касик. Все так. Но вас убить не так уж сложно.
Марина (переводит). Но не бессмертны вы.
Кортец. Бессмертны наши души.
Марина (переводит). Пославший нас способен мертвых к жизни возвращать и сам он, умирая воскресает.
Касик (в раздумье, опираясь на палицу). Но покориться вам - нарушить волю Монтесумы...
Марина (переводит). Страшимся не исполнить волю Монтесумы.
Кортец. Скажи ему, что с нами Бог. А с Монтесумой - крашеные куклы.
Марина (смеется). Так Монтесума хочет вызвать гнев Кетцалькоатля? Пока не поздно, покорись и приведи народ в повиновенье. Тогда вы вместе покараете ацтеков, на алтари их принесете жертвой. Приходит время им платить за все. За их союз, сплоченный  воедино только  кровью. На что вам милость их богов? Их стройки бесконечные, каналы? Вы не рабы. Кетцалькоатль поставит вас над Теночтитланом.Получите вы все: дома ацтеков, жен, детей, рабов. Служа богам, вы станете как боги.
Касик. Как они? (кивает головой в сторону Кортеца.)
Кортец. О чем он говорит, Марина? (тревожно озираясь). Убеди его, пообещай ему, что станем вместе управлять всем покоренным краем.
Марина.(касику). Мой повелитель дружбу предлагает. Посланцы бога обещают: жизнь  станет лучше, чем была. И для того они сюда приплыли. Вы станете свободны, смоете позор, которым вас ацтеки с ног до головы покрыли!
    Оборачивается к Кортецу.
Отдай скорее меч.
Кортец. Что?
Марина. Шпагу быстро  отдавай.
Кортец.(тревожно).Зачем?
Марина. Действуй же, не спорь.
   Кортец нехотя снимает с пояса и отдает шпагу. Марина берет ее и, склонившись, отдает касику.
Марина. Нет смелости противиться богам. Лишь глупость вставшего пред бурей. Вот меч священный. Им покорены по воле Бога всех богов, бессмертного Христа, которому и  повинуются пришельцы, народы сотен стран. Мой повелитель отдает его тебе. В знак  вечной дружбы, как приглашенье в ход пустить его, и все взыскать с народа Монтесумы. За  униженья дочерей и жен, за алтари, за человеческие жертвы. Уж сколько  лет свободный  ваш народ, как маленький ребенок, обо всем ацтеков просит разрешенье. С кем воевать, что сеять, жать, чему и как учить детей вам. Теперь вам дружбу и свободу народ свободный предлагает. Вам решать, принять заморский дар иль оставаться в рабстве Монтесумы!
Касик.(берет в руки шпагу). Вот это дар так дар (Марине). Как щедр и  благороден твой хозяин.
   
Несколько раз взмахивает шпагой. Снимает с пояса усаженный осколками обсидиана индейский меч-палицу, с шеи - большую золотую пластину с пернатым змеем Кетцалькоатлем. Отдает Марине.      
Вот. Подари ему. Залогом нового свободного союза. Еще скажи, свой подниму народ  и мы пойдем на Монтесуму!   


                СЦЕНА 4

    Кортец и Марина. Сумерки. В долине, среди озера, осаждаемый испанцами и их созниками Теночтитлан - столица некогда могущественной  союзной империи. Широкие улицы, каналы, пирамиды с храмами и идолами. Над городом зарево пожаров и черный дым, сквозь который видны сады и дворцы Чапультепека - сердца города и союза.

Кортец. Смотри, Марина, вот горит Теночтитлан и рушатся во прах бесовские кумирни. Их победили мы с тобой, но не своей, а Божьей силой...
Марина. Наверно так. Не сможет смертный сокрушить богов Анаука. Ваш Ьог сильнее. Но почему монахи учат, что  добрей? И если так, скажи мне, почему так много крови льют твои солдаты, зачем насилуют и грабят?
Кортец. А ты попробуй мне святых найди, чтоб делать грязную работу.
Марина. Говорите вроде просто вы, а вот понять вас очень сложно. 
Кортец (хрипло, с трудом). Скажи, Марина, ты боишься смерти?
Марина (С сильным акцентом, но очень правильно и четко строя фразы. При ответе заметно медлит, видимо стараясь говорить совершенно правильно по-испански). Кто смерти не боится?
Кортец. Боитесь вы не так,  как мы.
Марина. Так, но жизнь для нас другое.
Кортец. Ведь вы не верите в бессмертие души?
Марина. Вы верите, а так боитесь смерти. Еще вы чтите девственность и мать, а девочек насилуете вместе с матерями, еще вы учите любить врагов, а сами убиваете без всякой цели... И много есть еще того, чего мне не понять, ведь я дикарка... Ты много мне рассказывал о вашем боге. Я чувствую, как он велик: на жертвенный алтарь он сам пошел, чтоб ваши взять с собой грехи... Когда вы так живете, их, наверно очень много. Но это я могу понять: ведь умирает каждый год  и наш великий бог Тескатлипока. Вы бога в жертву приносили только раз. Но жертв он требует, и даже больше, чем у нас.
Кортец. Что ты несешь! Вот это бред! Наш Бог убийцам покровитель! Бывает зло, но во Христа: чтоб тело не погибло, руку отсекаем.
Я слабый богослов.  Есть вещи, что понять действительно непросто. Они вне твоего ума, как троица, как смерть и воскресение Христа, как царство Божие...
Марина. Я поняла тебя: у вас написано одно, а прочитать необходимо про другое. Для нас так сложно вас понять! Вы честны - нам же кажется, что лживы. Вы говорите нам одно, другое в мыслях, делаете - третье. Такими были вы всегда, иль стали, изучая ваши книги?
Кортец (неуверенно). Ты тоже странно говоришь. Не знаю, кажется всегда. Хотя нет, было время, были мы другими. Когда-то книг святых не знали мы, как вы, богам молились разным, и жили в мерзости, в язычестве, во тьме. Христос нас спас.
Марина. Мне жрец рассказывал, что Бог был до его рожденья.
Кортец. Ну был. К чему ты клонишь?
Марина. Насколько должен быть хитер народ, которому по силам было обмануть и вас, испанцев!  Мне кажется, что золото - ваш настоящий бог.
Кортец. Да, золото я уважаю. Но не молюсь ему. Оно лишь средство жить. Я должен действовать, я должен побеждать. Я тот игрок, который славе знает цену. И нужно будет - славе все отдам.
Марина (печально) И меня?
Кортец. (словно не слыша). Пусть рушится Теночтитлан. Мы новый город здесь, еще прекраснее построим. Я был студентом, и учился у попов, я женщин покорял и дрался на дуэлях. Но эти дни из моих  детских снов: я сокрушитель и создатель государств, народов, городов, империй. Здесь я живу великой жизнью. И  это уж не зачеркнешь, не вымараешь из истории скрижалей.
Марина. Да, совершенное теперь навеки с нами. И даже если дьявол здесь горит, не знаю я,  какому богу служим. Тому, что о любви нам говорит, или тому, который истребляет  всех, кто не понравился ему.

                СЦЕНА 5

     Небольшая полутемная комнатка. Окошко с решетчатым преплетом. За столиком с флакончиками духов и румянами еще красивая молодая индеанка в испанском вульгарно пышном наряде.

Марина. (отбросив рукоделье). Я видела его.  Пройдя страну от океана к океану, чтоб кораблям найти проход,  собрался в новый он поход, на север, в Калифорнию, и воинов искал. А обо мне он позабыл. Что толку, что крестилась я, что все обряды выполняю, посещаю церковь. Я больше Господа его люблю...
Служанка индеанка в пестрой юбке. Сеньора. Кабальеро Эстебано передать велел, чтобы к семи часам готов был ужин, ну и вы прилично к ужину оделись.
Марина. Мой повелитель. Мой хозяин-муж. Так для чего упали алтари Анауака? Неужто для того, чтобы  ничтожество, пусть даже чужеземной крови, учило нас  как одеваться, говорить, как жить... обрушилась империя ацтеков? Мы ненавидели и их, и алтари, которые сбирали кровью жертвы... Теперь чужие учат нас жрецы, и дети наши матерей стыдятся. Какое вдруг затмение нашло, как  можно было верить, что чужой, и непонятный нам народ устроит жизнь для нас, не для себя лишь? Теперь стыдимся мы себя, и языка, и наших предков...
   Что  Монтесуме Кортец предложил, что обещал, чем подкупил? Ста лет не протекло, разрушился союз, точнее, Монтесума сам его разрушил. Что получил он, кроме вечного презренья? Уж лучше смерть, но смерть в бою, а не удавленном в постели. Монтесума и Кортец. Нет, не права я: Кортец был на голову выше. Он  никогда не прятался за спины. Он  силой побеждал...
Служанка (подходит, вслушиваясь в слова). Ты даже чужеземного дурачишь бога.
Марина (вздрагивает, оборачивается). Зачем мне оправдания искать? И у кого просить прощенья? Грешна лишь мира злоба. И злобы той плоды добром не прорастают в самых плодородных землях. А злобы нет, и не было во мне. Только лишь зола обид, моя любовь, уже не нужная  Кортецу...  Все  оставляю, словно хлам...
Служанка. Ну так и есть. Как я не поняла! Поруганные боги разума ее лишили. Ну что ж, награда ей дана сполна, за все. Чем в жизни славу заслужила. Мы не собаки, лижущие обувь, как она. Мы будем мстить, мы будем беспощадны, мы жертвы вновь дадим своим богам, и вновь они в величии воскреснут . И пораженья нет, пока не кончится война. Пока дымятся угли и в полях белеют неоплаканные кости. И мы еще своих богов не позабыли. Мы  победим, когда в свой мир не пустим чужеземцев.
Марина. Нет, ненависть рождает  лишь себя.
Служанка. Да ты богатство кое-чем другим стяжала.
Марина. Богатства все мои ценны лишь для тебя. Кто ищет их, тот мир свой потеряет. Я выполнила все. Я принесла  любовь. И нет моей вины в крушенье дьявольского государства. Да, ты права. Не просто устоять душой, такие видя разрушенья, и смерть, и муки, и позор... Попробуй-ка не отрекись от  слабого, смешного  Бога! Он всех на смерть зовет, и на позор, а  обещает рассчитаться после. Я подняла, как щит, любовь. Я на земле нашла земного бога. И вот мой щит разбит: словно вещь, меня отдали господину рангом ниже.
   Ужасен был конец... Но вот душа моя в страданиях  достигла мира. Я сокрушалась о себе, и Бога укоряла в данной жизни... Так что же, женщина, любовь моя, уж не любовь, дарованная свыше? Я в ней черпала и бесстрашие, и силу. У каждого из нас свой звездный час. Мой час пришел - и я спасла Кортеца. Я выполнила все. И все отдав, мир обрела и радость новой жизни. Я по-другому поняла Христа. Его я больше не боюсь, и знаю, что не дьяволу молилась. И если выбор был его Кортец, то мне ль о том роптать, что раньше не спросил меня он?
Служанка.  И ложь во благо рядится, как в белый балахон.
Марина. Ну хорошо, пусть так. Обычьям нашим разве вопреки боролась я с ужасной властью Монтесумы? Я майя, родом из жрецов, ацтеки сделали меня продажной девкой! И я служила их врагам.
Служанка. Служили многие. Но только ты убила нашу душу.
Марина. Так значит видишь ты сама, что не корысти я служила? Что только тот, кто с силой высшей шел, мог совершить все то, что будто бы я совершила?
Служанка. Ты демонов нам привела и этим демонам служила.
Марина. Ты христианка стало быть, как я? А что же ты божков поверженных  жалеешь?
Служанка. Христианка? Почему?
Марина. Когда есть демоны, так есть и Бог. Ты что же думаешь, им был здесь Монтесума? 
Служанка. А правду говорят, что спорить без толку с тобою. Ты говоришь, и все уже не так. Ты научилась этому у них. Они же учатся у Бога. Такого же, как и они, коварного и злого. Как и они, он говорит одно, а делает совсем другое. Он учит всех любви и сам же ненавистью все наполняет души.
Марина. Нет, он нас учил любви, а дьявол в нас, и это он нас злому учит.
Служанка. Все по-другому, наискось выходит. Запутать можешь ты, но всех не проведешь. Еще немного, и испанцы здесь по-другому запоют. Мы им тогда припомним все: сожженные деревни, кровью залитые нивы, поруганных богов, собакам брошенных детей... Им пожалеть придется, что сюда приплыли!
   
  Выхватывает жреческий обсидиановый нож и бьет Марину в шею. Марина, обливаясь кровью падает. Служанка бросается из комнаты. Входит дон Эстебан. Сложная помесь колониального кабальеро с местечковым негоциантом. Лысоват, немолод и с животиком.

Дон Эстебан. Марина, сколько можно ждать. На стол еще и не накрыто. Опять  сидишь, читаешь все. Бездельница индейская и потаскуха! .
  Замечает лежащую в крови Марину. Отскакивает, пугаясь. Кричит.
Дон Эстебан. Эй, кто-нибудь, эй, все! Ну кто-нибудь же есть, на помощь!
Нет никого. Куда они ушли? Ах да, я сам отдал всех слуг на хлопок. Но что же делать? Кажется, жива.( Брезгливо расстегивает платье) Вроде еще дышит. Вот беда! (думает). А почему беда? В мешок, и на пустырь за город. Кто за нее с меня здесь взыщет? А я другую, попокладистей найду, и не с такой историей длиннющей. Моложе вдвое на продажу  здесь креолки есть, дикарочки - так даже втрое. 
   





                СЦЕНА 6

    Нищие у богатого дома в Мехико. Грязные, оборванные индейцы и индеанки. Испитые, обезображенные оспой лица. Ссорятся.

Индеец в драном пончо. Уйди отсюда, женщина, уйди.
Индеанка (с лицом алкоголички,  грязная, босая). Сам уйди. О свадьбе этой я еще вчера узнала и с ночи место заняла.
Индеец. Ах вот так! Ну погоди же!  Кто девочек сеньорам поставлял платя родителям по полупесо? А в городе цена им - песо с лишним?
Женщина (яростно, но с испугом). А вот ты лжешь, ты лжец. Платила я два песо за товар, но возвращала, если был уже подпорчен.
Индеец. Два песо? Ха! Поскольку же их продавала?
Индеанка. Все ты врешь, и ты язычник. Я видела, как пропивал ты крест.
Индеец. Я? Мой крест? Ну это уже слишком.
   
    Бьет  сводницу. Индеанка кричит и пытается убежать. Индеец ее догоняет, валит на землю, рвет платье и начинает избивать. Сидевшая в тени пожилая, когда-то видимо очень красивая женщна в белом грязном хлопковом платье и с огромным багровым шрамом на шее пытается ему помешать.

Индеец (отпихивая ее). Уйди, ты кто такая? Не лезь под руку, если индеанка. Не лезь. Ах вот как, получай и ты!

  Неожиданно поднимается с земли и наотмашь бьет женщину в белом платье в висок. Она падает навзничь, при падении ударяясь головой об угол дома. Из дома выходит одетый в пеструю нелепую ливрею слуга. Это сильно постаревший касик тласкаланцев.    

Касик.Все собрались? Не все? А остальные, что ж, у церкви? Ну ладно, ждите. Только тихо здесь. Не вздумайте чем непристойным заниматься. Жених сеньоры Розы - знатный дворянин. Он жил в Испании, в самом Мадриде. Он к нашим нравам не привык и многие ему в диковинку порядки. Он думает, что люди здесь живут, а тут скоты - на улицах одни собаки и индейцы. Смотрите у меня! Отец ведь жениха был капитаном у Кортеца. Чуть что - он знает с вами как себя вести. Повесит - ну а после разберется.
    Замечает лежащую женщину.
А это еще что? Пьяна с утра? Когда ж она успела? Молодых ведь еще нету... (подходит ближе ,замечает кровь). Э, да кажется что здесь убийство!
Индеец. Упала спьяну, и о камень головой.
Касик. Сама упала? Вот то-то я гляжу, лицо все в кровь разбито. Ладно, мне-то что с того? Прикрой ей голову. Да не подолом, вот дурак, тряпьем. Ноги подогни, и опусти ей платье. Вот позор для всех. Невеста едет с женихом, а тут такое...
 
   Индееец возится с женщиной, пытясь согнуть ей ноги и прикрыть голову. Женщина громко стонет.
 Да она еще жива. Теперь что делать? Подойдут, а вдруг она завоет? На вот, тряпкой этой голову ей завяжи, чтоб кровью нам ступени не измазать. Давай ее сюда, тащи в чулан.(отпирает маленькую дверцу рядом с входом). Тут, осторожно, всякий хлам. Кладите здесь. А дверь запру.  (запирает) Хоть хлам, а пропадет что, голову мне снимут.

                СЦЕНА 7

  Комната доньи Розиты. Она как две капли воды похожа на ту, в которой когда-то была Марина. Можно даже подумать, что это та же комната. Донья Розита, красивая девушка лет 16-17 в белом платье и венке из флердоранжа. Служанка поправляет ей прическу. Словно привидение появляется Марина. Она медленно входит держась рукой за стенку. На голове набухшая от крови повязка

Розита (испуганно). Кто здесь? И зачем? (видит Марину) Индеанка? Пьяница? Больная? Воровка! Прочь. Не приближайся! Слуги!
Марина. Постой. А ведь и ты креолка! Мы с матерью твоей одной тобой так нелюбимой крови. Я - Марина.
Розита. Кто? (отшатывается) Скажи еще раз, кто.
Марина. Я - Марина, по-ацтекски Малиналь.
Розита. Да, мать моя, как ты жила с испанцем.
Марина. Пусть так, но это все слова. Я жизнь свою жила делами. И, оглянись назад, жила бы снова так. Кортец, конечно, был не бог, но словно бога я его любила. Но и тогда, когда он подарил меня другому, я его любить не перестала.
Розита. Почему? Он оскорбил тебя и предал!
Марина. Но было нужно так ему... Он жил не для себя. Как раньше жили все вожди. Как  жили наши боги... И он не мог предать меня, ведь я и так ему принадлежала.  Как телом, так и тем что в нем живет, что называется душою. А ведь ее  другому передать нельзя. Да. Я жила с другими.  Но духом - только с ним была. Как телом - в дни гибели Теночтитлана...
Розита. Жила, как моя мать из рода знатного вождей ацтеков.  Но мать моя Теночтитлан на разрушала.
 Марина.И я его не разрушала. Он рухнул сам. И страшны были разрушенья. Но рухнуло и царство сатаны.Убийства,тлен,огонь... смердящие империи обломки... Ацтеки гордые  с протянутой рукой стоят у храмовых дверей...  Но в храмах больше здесь не служат злу. И души сатана не собирает! Нет больше бесконечной вереницы  жертв. Их тел никто не поедает...
Ты думаешь, что новый Бог жесток? Да разве же Христос кровавые по миру ищет жертвы? Служить ведь можно сатане, а говорить, что служишь Богу!
   Смотри же на меня, еще смотри! Ты думаешь, что я могу в небытие своею волей отправлять народы? (Умолкает, проводит рукой по лбу) Вот только вспомнить бы, зачем я здесь. Мне кажется, пятнадцать лет назад меня  здесь убивали...
  Розита вздрагивает.
Розита. Ну уж точно нет. И этот дом всего пять лет назад построен. Так все же мне скажи, зачем и как ты здесь? И если ты действительно Марина, то зачем пришла на свадьбу? 
Марина.Да, действительно, зачем? (думает). Я  в темноте очнулась. Пить хочется, и очень голова болит. Ах да, я слышала, сеньор Диас сюда приехал.
Розита. Мы только что венчались с ним.
Марина. Да он тебя ведь втрое старше.
Розита. Да нет же, мне на что старик?  За сына вышла замуж. Они приехали с отцом сюда  с каким-то очень важным делом. Я слышала, увидят вице-короля.
Марина. Кортеца?
Розита. (удивленно). Нет, я думаю давно он умер.
Марина. Не так он стар. Он смерти просто так не сдастся...
 
   Кричат: Розита, долго ли ты там? Мы заждались тебя, и муж твой молодой уже заждался!

Розита. Вот. Уже зовут (смотрит на Марину). Послушай, раз пришла, идем со мною. Но кровь с лица сотри (Марина пытается стереть кровь, задевает повязку,снова  идет кровь, стонет, прислоняясь к стенке )
Розита (испуганно). Боже, кровь. И ее так много... Нет, ложись вот здесь. Дай пледом я тебя укрою.
Марина. (с трудом). Сегодня нет. Сегодня я пойду с тобою. Закрой мне голову. Хоть чем. Да вот, платком. (Служанка пытается повязать платок)
Нет плохо. Туже, туже. Вот так. И собери с лица мне кровь.

     Голос: Розита Да что ты, сколько можно ждать. Ты что, поспать решила перед первой ночью?
Вновь зовут. Иди скорее. Я выйду следом.

                СЦЕНА 8

   Парадная богатого колониального испанского дома. Гости -  испанцы кто в чем придется, некоторые одеты очень богато;  богатые креолы-плантаторы в еще более дорогих и потому достаточно нелепых  нарядах, их жены и дочери. Испанок мало, в основном креолки, есть даже мулатки. Сильно постаревший, как бы поблекший дон Диас, на его шее - тяжелая золотая цепь. Рядом с ним его сын, высокий красивый испанский гранд. Отец невесты, дон Ривардо. На дворянина не очень похож, хотя, видимо, пытается походить. С заметным брюшком и упорно лезущей ему между ног шпагой.

Диас. А это кто с Розитой вышел? Мать? Кормилица? Служанка?
Ривардо. Сохрани Господь! Не знаю. И что на голове? Быть может, это мавританка?
Касик (не узнавая). Сеньора, кто ты? (Марина спускается по лестнице, становится видно ее индейское платье) Постой, узнал... Вот беда, она нашла дорогу из чулана.
Марина (слабым голосом, но четко) Нет, не узнал. А я тебя узнала! Посмотри, ты знаешь кто я? (Касик всматривается. Диас подходит ближе). Я - Марина.
   Шепот среди собравшихся.
Ривардо (неуверенно). Вот ведь врет! Марина умерла. Ее язычники убили...
Голоса (мужские и женские). Да нет, покончила с собой. Змеиным ядом отравилась. Постриглась в монастырь... В приюте на цепи, в уме давно уж повредилась.
Диас. Она сказала правду. Я ее узнал.
Касик. И я. Марина - женщина Кортеца.
    Марина прислоняется к стене. Все от нее отходят, словно от призрака. Диас наоборот подходит ближе. Снимает золотую цепь с шеи и надевает ее на Марину.
Диас. Вот возьми. Я был в долгу и до сих пор не рассчитался.
Марина. А ты тот молодой солдат, который с командором дрался на дуэли? За честь мою! Была ведь, значит, честь, которую испанцы ставили над жизнью...
А где теперь Кортец? Он счастлив наконец?
Диас. Не знаю. Уже год как умер.
Марина. Умер? Как, скажи? (хватает Диаса за руку) Ты был с ним? Что он говорил пред смертью?
Диас. Он очень трудно умирал. Измучил всех, всех поносил, ругал, и даже с Бога спрашивать пытался...
Марина. Он так несчастен был?
Диас (пожимает плечами). Он больше почестей желал, от короля и уважения и власти. А власть вся утекла, ее отдали ловким и удобным. Покладистым. А Кортец...
Марина. Наш Кортец.
Диас. Наш командор. Он не сумел лакеем стать в переднях власти. Ты знаешь, здесь он долго воевал...  Но царства все уже завоевали. Он стал ругаться, ссориться, кипеть. И с вице-королем он не поладил: назвал  и выскочкой, и трусом, и вором. Когда б не чин, Кортец в  Испанию уже бы  не вернулся. Однако не прижился он и там. Кто ж даст приют губителям империй?
   Он в войско новое вступил. В Алжир отплыл, чтоб победить султана. Да славы  не нашел. И вот тогда он  заболел.
Марина. И у него был Бог, но Бог земной.. Небесный был  пустой забавой.  Я жизнь и душу отдала ему. Как отдаете Богу своему, как вы, и жадному и злому!  Возьми же золото свое. Я на него молиться не умею.
    Со мной, как золотая цепь, мой звездный час: ты помнишь этот час, ведь это я  спасла Кортеца! И жизнь тогда я прожила. Тогда уже похоронили вы Марину!
   
    Марина пытается снять с шеи золотую цепь. Она цепляется за повязку на голове. Марина дергает, повязка слетает с головы, струей течет кровь. Марина падает навзничь. Касик наклоняется к ней, пытаясь снять цепь.

Диас. Не трогай, пусть. Я только попытался заплатить за все. И если  видит  командор,  уверен, это одобряет.    

                30 августа, Москва.
























    СИЛА  - ЗНАЧИТ БОГ, И БОГ - ЭТО СИЛА. О СИЛЕ. Иоанна - благодать Божия (евр.);  Марина - морская (лат.); Ирина - мир (греч.)


…У каждого есть звездный час: мой час настал – снята осада Орлеана…
…Мой звездный час пришел – и я спасла Кортеца…
…У каждого из нас свой звездный час, вот мой пришел: от власти цезарей я отрекаюсь…

                ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ
                ИРИНА
                ЧТО ЗНАЧИТ "мир"

                СЦЕНА 1
Москва. Кремль. Лето  7106 от сотворения мира (1598 г. от Р.Х.). Спальное крыльцо у царицыных покоев. У дверей три стрельца в коричневых кафтанах, на поясе сабли, один держит в руках бердыш. Бояре князь Василий Шуйский и его брат Дмитрий, в шубах голландского бархата с собольей опушкой, подбитых бобром. Лужи, грязь, пахнет лошадьми, навозом, сеном. Василий Шуйский очищает  сапог от налипвшей грязи.
   
Василий (трет сапог о ступени) В Кремле почище все же...
Дмитрий. По граду стольнему - так только верхом. Вот эко развезло. Хорош январь... Студеный вышел месяц! Что только летом будет... Все ж не к добру, и царь вот помер...

           Василий Шуйский смеется.

Дмитрий. Ты это что?
Василий. (утирая слезы рукавом) Борис кареты накупил на аглицкий манер... хорош он будет в наших-то болотах! Реформатор!
Дмитрий. (плюется) Тьфу! Деды ездили санями и жили долго, нашим не в пример!
Василий. (с неподдельным изумлением глядя на брата) Ты думаешь, кареты сокращают жизни?!
Дмитрий. (смутясь) Ну не кареты, жизнь не естеством.
Василий. (с издевкой) Ага, особливо все ванны да те кто часто волосы стрижет...
Дмитрий. (сердито) Да ладно надсмехаться. Знаешь сам: и ванны, и духи, кафтаны, брадобритье, и прочая латинская зараза... Чумы не легче...!
Василий. Что тут спорить! Однако давеча заметил, на охоте, что  фузея твоя - не православных рук работа!
Дмитрий. Зато стреляет метко.. .
Василий. Почти как ты...
Дмитрий. Ну, если надо - попаду. Побольше б было ружей!
Василий. И к ним стрельцов.
Дмитрий. Чтоб не промазали на крайний случай...
   
Подходит, перепрыгивая через лужи и навоз, Федор Никитич Романов. Одет полегче и попроще. Богатый, не в стрельца, красного сукна кафтан, боярскую шапку тоже держит в руке.

Василий. (кивнув головой) Никитич, здравым будь, да ты никак к царице? К вдовице безутешной, поутру?!
Федор Романов (тоже поклонившись) И вам, князья, здоровья. А вы тут, видно, на часах?
Василий. (снимает меховую боярскую шапку, отирает полой кафтана вспотевший лоб) Волнуется народ. Того гляди, и смута зародится...
Федор Романов. С чего ей быть? В Московском царстве все дела исправны...
Василий. Быть может в царстве, да, но нет порядка в царском доме.
Федор Романов. А что тут долго рассуждать, Ирина пусть приемлет царство.
Василий. А с ней и братец прыткий! И будем мы с тобой, как и допрежь, сидеть под худородным.
Федор Романов. Царь Грозный нам Ирину завещал беречь как бережет зеницу око!
Дмитрий. Когда б и так,  да не для шапки ж Мономаха!
Федор Романов. Он сыновей оставил на Ирину.
Василий. И Бориса...
Федор Романов. Ты о чем?
Василий. А все о том: уж если баба будет управлять, то стоит знать, кто бабой править будет. Когда б еще Борис... И то не ровня нам. Ты вспомни, как за Федора он правил. А теперь и вовсе за холопов станет нас держать.
Федор Романов. Ну если не Ирина, кто? Ты что же, знаешь? Уж ты не сам ли руки протянул к венцу?
Василий (;;;;;;;;;). Ну нет уж, брат тому свидетель, чур меня. Да разве с вами миром сладишь? Кто в лес, кто по дрова, и всяк все о себе. Куда  мне, если царь Иван не выбил до конца удельные замашки... А нам сегодня надо вместе, так (поднимает сжатый кулак)
Федор Романов. Не понял, как?
Василий. Вместе, заедино.
Федор Романов. С кем? С вами, что ли? С Годуновыми? С Нагими? И все зачем?
Дмитрий. (брату) Да он ведь нас дурачит !
Василий. Царства ради.
Федор Романов. Тогда я за Ирину, распусти кулак. Чем не мила тебе? Хоть страха нам, большим боярам, не внушает, с державой справится она, поможет брат и уваженье к ней в простом народе...
Василий. (надевает шапку, поворачиваясь к двери) Заладил тоже, уваженье. Скажи еще: любовь. Так на Руси с  деревнею не сладишь! Какая из нее царица? Я слышал, Ольгу вспомнили. Мол, случай уже был, при пращурах де правила вдовица... А может Глинскую помянем? Иль еще кого?
Дмитрий. Да те хоть бабы-то без порчи, хоть вдовицы!
Федор Романов (поправляет, внимательно глядя на Шуйских). Княгини, государыни  Руси? Царицы как Ирина Годунова?
Василий. (переглядываясь с братом) Вот-вот, наследница  дедов и прадедов престола, достойной кротостью и мономахова венца!
Федор Романов. А все же язва ты, не ставь в обиду слово.  Не  худородным нам тягаться местом! Одна удача, что родня царю, а то б, как вам - сидеть в передней...
Василий. Так ты, Никитич, породнился с Годуновым? И чаю, кровью?
Федор Романов.  Ну, уж как скажешь... Всем известно, если говорит что князь Василий, кремень, того не изменить. Да память только зла, подводит, окаянка: наутро ужин помнится да речи позабыты...
Василий. Однако ты речист. Пойдешь, гляжу, далече. С новою царицей. Удачи, стольник (шутливо кланяется). А блюда чтоб лизать сподручней - бороду побрей, как немчин. То-то Борьке радость будет!
Федор Романов. Ты что-то вовсе осмелел, как царство колебаться стало. А ну как до ушей его дойдет?
Василий. Ты, что ли, донесешь?
Федор Романов. А хоть и я.
Василий. Ишь, ровно шерсть поднял! Ивана, что ли, вспомнил?
Федор Романов. И к месту вспомнил. Беречь Ирину нам велел как царства русского небесную опору.
Дмитрий.  Когда бы все его опоры нам упомнить, как и жен! А также всех, кого он спьяну поручал заботам нашим... Уж лучше службы поискать иной!
Федор Романов. Вот и ищи. Литве или  султану!
Василий. Иль новому Ивану...
   
   На крыльцо выходит дьяк с заложенным за ухо пером. Романову:

Дьяк. Боярин, ждут!
Федор Романов.(Шу;;;;м) Князья, что воду решетом носить? Когда бы дело мы судили, когда б средь нас избрали бы кого. А так (машет рукой)... Как на базаре, только ругань будет. (Поднимается по крыльцу. Шуйские вначале тронувшись следом, нерешительно останавливаются. К ним подходят еще два боярина).
Василий. (Дмитрию) Смотри каков! Нас обошел! Того гляди - и сам в правители пролезет. А что? Хоть с боку бабьего, а все родня царю.
Дмитрий. Седьмой на киселе, да не царю -царице...
Василий. (с усмешкой) Царице при царе! Оборачивается к подошедшим боярам. У нас теперь что, на крыльце собранье  думы?
Первый боярин. Борис куда-то запропал
Второй боярин. В народе слухи распустились. Кто говорит, что царь, мол де, живой. А юродивый с паперти кричал (сам слышал): отравили...
Василий. (с тревогой) Кто?
Второй боярин. Не поймешь. Вопит истошно: отравили!
Первый боярин. Пора кончать, колеблется престол, пока мы тут навоз ногами месим
 
     Со стороны рва доносятся крики, шум. Раз, другой раздается выстрел. Потом откуда-то издалека начинает звучать набат.

Дмитрий. (тревожно озираясь) Татары, что ли? Или кто еще?
Бояре. (наперебой, испуганно) Да сколько ж можно ждать? Что думает царица!
Василий. (между прочим, в бороду) Ого, да это не  любовь, а  страх. С ним, верно,  будет править хоть Ирина

                СЦЕНА 2

Царицыны покои. Светлая палата. Не то приемная, не то зал для заседаний, по стенам - лавки с резными спинками. Входит Федор Никитич Романов, впереди - комнатная боярышня Маланья "мамушка" Ирины - женщина лет шестидесяти, одетая довольно просто, на голове повязанный по-бабьи светлый платок, укрытый сверху еще и черным, траурным. Из внутренних, спальных палат, появляется Ирина. Еще не старая женщина, статная, высокая, держится прямо. В черном. На голове, поверх  золотого шиться с жемчугом убора, черный, по-монашески повязанный платок. Горят свечи, лампадка перед кивотом.

Ирина. (чуть заметно улыбнувшись) Ну что, Никитич, с чем пришел?
Федор Романов. Все с тем же, матушка-царица.  Когда ж решишься? Ждать невмоготу... Спаси, помилуй наше царство.
Ирина. (помедлив) Я дам ответ. Но боюсь, не тот, которого ты ждешь услышать....
Федор Романов. Нешто я? Народ весь просит, всей Москвою и землями приделов...
Ирина. Хоть народ... Да я ведь говорю  с тобою...
Федор Романов. Да кто же, как не ты, супруга, друг, опора блаженного царя, должна и восприять державу?  Да и подедине такое есть: ведь Ольга управлялась с государством...
Ирина. Елену вспомни, и тому не так давно - царила в малолетстве государя...
Федор Романов. (обрадованно) Вот-вот. Известно всем что есть такой порядок. На случай, вот хотя б такой. Очнись, Иринушка, полно скорбеть, печалиться по муже: уже в церквах молебен в здравие царицы служат...
Ирина (резко) Кто велел?!
Федор Романов. (смутясь) Ну мы... вот патриарх велел... так, скудным нашим пораскинули умишком... Тебя на царстве видеть все хотят.
Ирина (несколько мгновений всматриваясь в лицо Романова)  Уж так ли все, Никитич?
Федор Романов. (в волнении берет царицу за руку) Нельзя так долго колебаться. Вот давеча, Василий Шуйский, князь, прилюдно на тебя,  твоих родителей ругался и худородством поносил...
Ирина. Вот то-то. Вот, опять. Наветы, клеветы, доносы. И это предлагаешь мне в обертке позлащенной высшей власти?
Федор Романов. Клеветы мы сами пресечем. Нам только знак подай, Иринушка! Кто, кто тебя склоняет отказаться от венца, кто сеет пагубные для души сомненья? Не брат ли твой, скажи? Нет, только намекни. Мы знаем, кровь ты не прольешь, но только бровь нахмурь, и быть ему в монастыре, в постриге...
Ирина (в сторону, про себя) Что делать мне, ответствуй, Грозный царь! Что ж ты молчишь?! Ушел, как тать, кому ж за все ответить? Что ж ты молчишь? Хоть знак подай! Неужто хочешь, чтобы я, как ты, страшилась неземного воздаянья? Я часто о твоей душе молюсь. А кто здесь, на земле, мою отмолит душу?!
Федор Романов.(тщетно пытаясь разобрать о чем говорит Ирина) Мы знаем, ноша нелегка, но с царством ты управишься, и мы тебе поможем. А если нет - казни, иль нет, опалу наложи, и тот, кто на себя твою навлек опалу, уж сам пусть казнь найдет себе. Романов заглядывает в лицо Ирине. И Ольга, и Елена, вспомни, ведь царили в малолетство государя...
Ирина. Вот то-то, в малолетство...
Федор Романов. Уж как о том, Иринушка, скорбим! Не дал тебе господь династии продолжить... Да что с того, любого можешь ты призвать и приготовить к управленью государством!  Возьми любого, да хотя б вот сына, Мишу. Да что с того, что мал еще: он возрастет, обучится всему...
Ирина. Наверно, если склонности имеет по природе...
   
Входит Маланья.

Маланья. Царица, там к тебе Борис.
Ирина. Пускай войдет.
Федор Романов. Тогда я ухожу, прости меня, царица. Так ждем и веруем, ты  не оставишь нас сиротами, скорбящими у гроба самодержцев.
Ирина. Хорошо. Уйди (жестом останавливает Романова, направляющегося к двери) Нет, не сюда (Маланье). Маланья, через покои скрытно проводи, пусть не встречается с Борисом...

    Романов в сопровождении Маланьи уходит в боковую дверь. У  противоположной стены вдруг возникают две нясные фигуры. Одна - пониже ростом, в царском облачении, на голове что-то вроде венца - то ли царского, то ли тернового. Повыше ростом похож на Бориса. Между фигурами на возвышении гроб. Слышен далекий мерный колокольный звон. "Бом" - длинная пауза - "бом" - пауза - "бом"... 

Царь Федор. (берет что-то из гроба) Се: осязай,Борис. Все суета сует. И все как сон. Миг - и пройдет. И растворится, словно небыль. Нет ничего: страстей, желаний, славы. Се: осязай, Борис святые мощи: нетленное в мирском и тленном:  не куплено и не дано земною властью. То благодать сошедшая с небес, и прах бесценный дышит благодатью... Се: осязай своею плотью и помни: все мирское - прах и до того, как станет прахом... Получишь все и царствовать ты будешь. Все получив, все потеряешь... Все прах.

    Входит Борис Годунов. Высок ростом,  немного горбится. Подстриженная черная борода с проседью, на ногах красного сафьяна сапоги,  дорогой с золотым шитьем кафтан, нос чуть с горбинкой, щеки скорее впалые, чем надутые. Голос уверенный, "бархатный" с модуляциями, словно у артиста. Идет легко, быстро, но без поспешности.

Борис. Ну вот и я, сестрица. Ты прости, не мог зайти вчера...
Ирина. Все дела по управленью государством?
Борис. Не дело - те дела. Смерть царя, волненье царства - вот забота. .. Решили мы скорей дороги затворить, чтоб не дошло до рубежей: у нас растерянность и власти пустота. Восьмой день - и все мы без царя.
Ирина. И ты все с тем же...
Борис (живо) Кто еще?
Ирина. Уж кажется, все побывали...
   
    Слышны отдельные слова. Борис что-то говорит, Ирина отвечает. Они  проходят в крестную комнату Ирины. Иконы, аналой. Перед образом приснодевы горит лампада.

Борис (громко, продолжая разговор) ... И потому я говорю: Ирина, отрекись!
Ирина. Ведь отрекаются цари, а я не венчана на царство!
Борис. Народ венчает, слыша Божий глас...
 Ирина. А чей же глас тогда ты слышишь?
Борис (чуть смутясь) Я слышу тот же.
Ирина (пристально смотрит ему в лицо, качает головой) Кто весь в миру, глас Божий не услышит...
Борис (раздраженно) Ну ладно, хватит игр в слова. Что из того? Я верно Божью волю знаю. Так лучше будет, как хочу. Так цели мы вернее достигаем.
Ирина (в раздумье) Достигаем? Какую же, Борис? И разве цель у нас одна отныне?
Борис. Конечно, сохранить в дни смуты государство!  Мы призваны в сей трудный час Московским княжеством великим по-новому направить путь народов многочисленных и диких, избыть здесь злобу, утвердить закон, засеять нивы просвещеньем, державу укрепить, войти на-равных в круг государей и послужить на деле вере православной...
Ирина(качая головой). Ты мастер говорить. Да вижу, говоришь все от себя ты Когда б мирское было для тебя  лишь призраком, а не реальностью желанной, когда бы власти крест так тяготил тебя, как мужа княжеские бармы!
Борис (громко, обиженно). И ты, сестра! И ты готова в клевету поверить, что тайно я мечтаю о венце и примеряюсь к шапке Мономаха!
Ирина. Я  правду сердцем различаю. Ты можешь лгать себе. И верить сам, что царской власти так страшишься...   
Борис. ...Мечтаю я о том, как Русь войдет в Европу полноправно, как просвещеньем овладев, народ от темноты и дикости очнется, как мы построим на морях могучий флот и сами поплывем с товаром к европейцам, как Просвещение смягчит народ, как рабство станет тягостно рабовладельцам...
Ирина. Довольно. Где мечты, где явь... Ты думаешь, в твоей все воле. Ты думаешь, что можешь все, забыв, что все идет от Бога только. Не верю я, что силой сможешь ты направить по-иному здесь теченье жизни, против воли осчастливить всех: никто не ценит незаслуженного счастья.
Борис. Я в Любеке решил купить два корабля, с оснасткой полной и оружьем, командой, капитанами, припасом... Они уже готовы плыть в Архангельск... Постой (делает жест рукой, как бы запрещая говорить) Постой... Дай только срок. Со шведами я спор улажу давний, вернут чухонские они нам земли, и города: и Юрьев, и Иван. Там новый город я построю... 
Ирина. Когда бы так... России суждено веками избывать холопство. Оплачивать кроваво к свету  шаг, и падать вниз, чтобы карабкаться сначала... Мечтаешь ты о том, что сверху сможешь дать... Готовы ли принять, что ты об этом знаешь? Да, в юности с тобой мечтали о счастье Родины.. . Теперь ты  не мечтать, ты совершить немалое готов...  И вот теперь я говорю: не в благо будет то, что несогласно с Божьей волей... Ты ж хочешь милость от себя, свершений благостных - своих же.
   Но есть законы Божьи, дорогой мой  брат, и не подвластны они даже воле самодержцев. Свободы вынести не сможет раб, когда себя рабом иль господином только видит. Ты хочешь выправить судьбу, смягчить удел, всем узникам земли сужденный свыше... Ну что же, действуй, буду я молиться за тебя, как прежде я за Федора молилась.    
   Борис.(делая рукой негодующий жест) Довольно, не на исповеди мы. Что мы жеманимся, как девки! Вот, пред иконою клянусь, что быть царем я не желаю и не буду. Ты - царица.
Ирина (резко) Нет, вдовица. Своею клятвой хочешь повязать меня?
Борис. Так кто ж державу примет?! Просил отречься - ты  меня в безбожной жажде власти укорила, прошу же царствовать - опять не так?! Что ж хочешь ты? Братоубийства, смуты?
Ирина. (как бы в раздумье) Хочу чего?.. (пауза, во время которой опять слышен мерный звон колоколов) Остаться здесь одна и богоматери молиться.
Борис (раздраженно). Молитвы время не пришло. О царстве время думать!
Ирина. Вот то-то: думать, не играть в слова. И думать также о душе, которая дороже всякой власти.
Борис. Так всякий, взявший в руки власть, уже не отстирает  свои ризы. Но Бог наш судит не дела, он судит истинные смыслы. А если все ж приму венец. Хоть ноша будет тяжела... Как в детстве, отмолишь меня, Ирина?
Ирина. Смотря в чем согрешишь... (внимательно смотрит на Бориса)
Борис. Неужто не простишь меня, когда бы что-то мерзкое узнала?
Ирина. Прощу. Уж если я царю Ивану все простила. Там не простят...
во дни, когда на смертном одре пребывал мой Федор, мне Бог послал виденье неземное. И знание свободы от всего - как воздаянье за земные муки. Мой Федор - крест, и свекор-дьявол - крест. С ним рядом быть - погибель для души, страшней, чем муки христиан от цезарей языческих приятых...
    Вот Федор умер. Бедный, на земле он был так слаб и беззащитен перед злобой и коварством... Нелюбим отцом, как собственные слабости не любят. А он, как и отец (какая ж мать была Елена!), без матери возрос в кругу озлобленном и лживом... Как и отец, у Бога лишь просил защиту... И поняла я: вот мой крест. Как крест свой приняла Романова Анастасия, супруга первая, и первая любовь у грозного царя. До смерти. И если Бог ее не спас, то за грехи, быть может, вовсе не Ивана... Так кто наказан смертью этой был? Кто за грехи пращуров кару принял?
... Да помню, как мечтали, брат о процветаньи Родины... О том, как к берегам державы Русской из-за морей подходят корабли... Как Русь по праву вступит в круг народов мира...дорогами покроет свой простор, как просвещенные владыки с невежеством от века выиграют спор...
Борис (перебивая). Как прекратится рабство и холопство, как зло в миру осудится судом, как заповеди Божьи отзовутся в сердцах победным торжеством...
Ирина. А справишься ли, брат? Сумеешь удержать венец? Ведь просвещенные цари не уживаются от века в русских землях...
Борис. Тогда есть доказательство заразности безумья. Что может помешать процветанью земель обширных и богатых? Лишь надлежит успешно, с тщаньем управлять, пресечь татьбу и казнокрадство. Воров судить, и праведным судом, и награждать примерно добродетель...
   Так мы мечтали. Помнишь ли о том? Смотрю на Федора и Ксюшу - и вижу, словно мы с тобой: то ссоримся, то миримся, то спорим . Они доделают, что мы с тобою не успеем...
Ирина (странно, не в тон) Словно мы с тобой... Да только наша мать была не дочь Малюты...
Борис. Да, породнился с извергом... Так что с того? Делами я избыл всю гнусность сделки.
Ирина. Когда бы так, дай Бог! Когда бы так на небесах дела все разрешались... Так на так: сегодня согрешил, а завтра грех загладил.
Борис (тревожно) А что, ужели все не так?
Ирина (с нежностью) А ты еще мальчишка, братец. Набедокуришь - и ко мне: придумай что-нибудь сестрица... Но здесь тебе не помогу: увы, мы отвечаем за себя лишь...
Борис. Ты  непонятно говорить, сестрица, стала. О чем ты все, никак я не пойму, то так, то эдак - а тебе опять нескладно. Царь Иоанн...
Ирина. Царь Иоанн ему положенное принял. Что примешь ты? Что внуки изверга-Малюты?!
Борис. Я сам, как Иоанн...
Ирина. Поднять тебя, увы, мне уж не хватит силы... Но путь без сожаленья свой пройти, принять без ропота все предначертанное свыше... еще ты волен. Волен и спастись, и волен не подняться больше выше. В священных книгах говорится обо всем, но их читать мы разумом бессильны... Они приходят в сердце,там живут, все Божьим смыслом озаряя...
Борис. ...А ведь уже ты царствуешь, сестрица. Уже в церквах молебен служат в здравие твое...
Ирина. Поторопились, думаю.
Борис. Так указал всем патриарх...  Ты хочешь царствовать?
Ирина. Нет .
Борис. (страстно) Так повторю еще раз: отрекись.
Ирина. И я отвечу вновь: не отрекаются российские цари, но ведь и я не венчана на царство!
Борис. Ты не чужая для царей России... И этой власти я служил. Готов служить тебе я, коль ты наденешь шапку Мономаха. Но шапка эта станет для Москвы венцом терновым!
Ирина. Бояре бьют челом и на коленях умоляют: страна, чуть-чуть вздохнувшая при муже, вновь на пороге смуты страшной...
Борис. Пусть примешь ты державу. Я с тобой - и помогу советом, делом, силой. Но вечность - не удел земной. Кому по смерти ты оставишь царство?
   
  Ирина в волнении ходит по комнате, берет рукоделие, потом вновь опускает его.

Ирина. Кто знает, может ты и прав. Но если смута суждена Руси, то я ее причиною не буду. Иди, Борис. Ты запустил дела,   управленье может в хаос обратиться. Я буду думать до утра. И по заутрени тебя я жду. С боярами, и объявлю свое решенье.
   
   Борис в нерешительности ждет.

Ирина.Уходи. Я утром дам ответ. И о спасении молиться буду приснодеве...

  Борис уходит. Ирина оглядывается. Сама с собой.

Ирина. Ну что же, утром  дам ответ...

   Борис уходит. В углу крестовой из полумрака выступает высокий очень худой старик, жидкая бородка торчит клочьями в стороны. На старике рубище.

Ирина (пристально всматривается в появившуюся фигуру. Отшатывается, крестится. Хочет перекрестить и старика, но потом останавливается. Вдруг многозначительно усмехается) Вот это гость так гость! Явился сам! Что, царь, в гробу, знать не лежится? (кричит) Что ж ты молчишь? Явился - отвечай: ты мне оставил свое царство? Ну не молчи, скажи, как там? Ты там где Федор, где святые? (всматривается в Иоанна) Да что я вопрошаю -тень. (в раздумье) Но тень, нависшую над троном! Ты хочешь бармы на меня взложить, чтоб  кровь избыть на шапке Мономаха? (решительно крестит Иоанна, призрак исчезает).

      

                СЦЕНА 3
   
   Ирина на коленях у иконы. Горит лампадка. Тени пляшут по низкому сводчатому потолку, освещая  израсцовый бок печи.
Ирина. Заступница, скажи. Что делать мне? Принять ли царство,  отойти от мира? Ты мысли знаешь все мои и ведаешь, что не страшусь я светской власти... Она - погибель для души. О сколько раз рыдала пред тобою во дни кровавых казней Иоанна! Молила, пресвятая, вопрошая: за что у трона зверя быть должна? И ненавидела его и сына, Федора! А ведь грех. Ему пред Богом вручена была...  и до конца служить должна  ему опорой. Он каялся всю жизнь за преступления отца. Но Бог не принял покаянья... Он умер тихо, как и жил... А мне по смерти завещал державу (помолчав)  ...И Борису...
   Как, бедный, он страдал, как долго он просил простить: за батюшку, за деда, и за бабку, которая чуть что пускала в дело яд  и тем расчистила дорогу к трону детям... Палеолог София? Мудрость? Для чего? Она и в Кремль вошла  надеждой папского престола! Вошла, в чужое забралась гнездо, как кукушонок выбросив на смерть детей от брака первого Ивана...  Да, первого царя Москвы и Руси... Он породнился с императором царьграда. Второго Рима. Третий Рим - Москва. Он выбрал: побрякушки цезарей и их же злую волю...  А ведь для сатаны не по зубам был князь Иван, великий дед  царя Ивана.  Московский князь Иван, Васильевич, как грозный царь... Он на  Димитрия хотел оставить  царство. Он, прадед Федора, казалось сделал все что мог, что  цезарь, князь московский сделать может... Но внука не сберег... А сын от Софьи сатаной уж мечен. И внук, хотя б еще он не рожден... Вот князь Василий - по матери Палеолог, убийцы сын и брат по крови убиенных, разводится с женой, проживши двадцать лет и  в брак вступает новый, с Глинской. Вот и плод! Да от него ль? Наверное, о том не раз Иван намеки слышал. Он - незаконный царь от незаконного отца! И внук - не внук Софии, отравительницы отцовских братьев...Тень Кудеяра над Кремлем. Единокровный страший брат, рожденный Соломонией уже в постриге, не сгинул, не исчез, не упокоился в могиле - он жив, пока в народе слух живет: законный русский царь - разбойник. Вот крест. Он  не поднял его.
   В какого Бога верила она? Да, полно, в Бога ли? Мне царь Иван давал не раз читать те книги, что она с собою привезла из Рима. Он сам их видел, почитав, велел упрятать глубоко в подвалах... София. Зоя. Бабушка царя. От корня цезарей она. София, как  и доченька моя... 
    И  Бог детей моих прибрал, оставив нас на свете безутешных. И Федор крест свой нес. Не смея опустить, и сил нести уж не имея.
  Входит Маланья
Маланья. Ты не ложилась, доченька?
Ирина.Нет, ведь  ночь дана мне для  решенья! Борис, мой брат, Борис... Ведь царство на тебя придется мне оставить...
Маланья.(не расслышав) Да, Борис... Он хваток... Так говорят еще, царица-матушка, что спит и видит он венец, и меряет тайком он шапку Мономаха...
Ирина. Что Федора с Димитрием сгубил...
Маланья. Не смею...
Ирина. Брат не жесток. Убийцу подослать он не посмел бы. Скорее, думаю, другой дорогу к трону кровью метил. И пулей бил одной двоих: кому конец, кому - на век дурная слава...
Маланья. Так люди верят всякой дряни.
Ирина. За  что его не любят так?
Маланья. За что любить? Не за дела ж, за разум, что ли? Кто  измерял? Уж больно ловок, все при троне.
Ирина. Я, как и брат, мечтала о судьбе иной и верила в святой удел избранниц! О сколько, ведомо ль кому, Борис сил положил на государство? Под  топором не раз ходил, и скольких спас, и сколько он в ответ ударов принял? И чем он больше о земле радел, тем громче шепот раздавался: безродный, выскочка, царю наушничает подло, Борис ехидна, аспид, вор, убийца, лжец, клятвопреступник... А всей вины, что честен и умен, и занят не собой, а царством...
   Вот Федор, управлял  добром: настала тишь, торговля оживилась... А вслед неслось: какой же это царь?! Вот батюшка был царь, при нем, бывало, что ни день то казни, то злодейства... Царь - страх. Злодей, но ведь какой! Не к ночи помянуть... Его боялись и ... любили... Не верили, что сатана. В такое не поверишь, если Бога в сердце нету! А раз се человек - то казни - за дела, за умыслы, гордыню, за обиды... Да кто поверит, что кровь рекой за так, что зверства - ни за что. Что царь - не царь, а наказанье свыше? Что человек, который в нем, себя и дел своих страшится?   
... Вот слышу, в полночи, до утренней зари, ко мне мой безутешный Федор: Иринушка, отца угомони... С утра он пьян, и дел кровавых ожидаем...
Так в Иоанне зло с добром боролось, с победой каждой укрепляясь боле. И сделать было ничего нельзя. Как у лавины стоя, рушащейся вниз, набравшей злость, как силу, от паденья. Спастись не может человек без Божьей помощи, без Божьего веленья! Что скорбь моя, что слезы  средь ночей?! Что Федора дела благие? Лавина падает и осужденных увлекает вниз. Но также праведным мостит пути спасенья...
...Он  Федора жалел, и презирал, и знал, что сам накликал все несчастья. Грешил и каялся, поскольку ведал, что грешил, И от отчаянья злодействовал  все больше.
Маланья. Так ты  жалела зверя?!
Ирина. Он был ужасен для меня. Но знала я и о его мученьях.  О страхе, поселившемся в  душе, об одиночестве, о жалости к себе. Да, часто Грозный, он бывал так жалок! Распутник, пьяница, злодей, он ужасался неизбежности возмездья. Он был одним из тех, кто правду знал...
...   Ты говоришь, что я ловка?
Маланья. Ты - святая и царица. О  ком ты Богу молишься?
Ирина. О себе. Я трудное должна принять решенье. И более его уж не менять, когда бы что ни говорили.
Маланья. Голубка ты моя. Чем донимают все тебя, мешая трауру по мужу?
Ирина. Кто  чем. Кто царствовать зовет, а кто - отречься.
Маланья. Ну а ты?
Ирина. Я не хотела быть царицей. Еще в девичестве мне виделся удел - прожить в молитвах век и в благочестье. А вместо этого - вот здесь, в палатах, при царях прошли все молодые годы... Я не ропщу: так Бог мне указал. Но теперь хотят, как требуют бояре, чтоб я венчалася  на царство!
Маланья. Ох, батюшки! Да мыслимо ли это? Бесчадная вдовица чтоб царством русским управляла... Ты откажись. Куда нам, бабам, державу под рукой держать! И ... страх какой, казнить, боярами управить, принимать послов. А случай что - войска вести на битву. Вся в броне, на коне -  по ветру вслед, как шлейф - подол от юбки...
Ирина. Ты не пугай. Я не боюсь. Уж если Грозного царя не испугалась...
Маланья ( опускаясь на колени). Ириночка, прости, несу что в голову приходит, стара я стала , конечно, кто же как не ты, супружница благая набожного царя. Тебя всяк славит, уважая. Кто как не ты сумеешь власть от  смуты удержать. И брат умелый ведь тебе поможет...
Ирина. От власти просит отказаться он.
Маланья. Ах он корыстник! Мыслимо ли это? Недаром говорят, что мерил он венец еще до Федора успенья...
Ирина. Маланья, прекрати. Бориса мысль о государстве. Когда бы Бог хотел, чтоб царствовала я, он дал бы нам наследников. А Сонечка моя (сглатывает ком в горле), нет, наша с Федором, едва  полгода в мир смотрела.. .  Ее кормила грудью я сама, и мне она как солнышко смеялась... И все ж  ее не сберегла. Ее могла бы выдать замуж, внуков нянчить. Законных воспреемников престола. Для них бы царство я уберегла, и силы нет, которая меня бы сокрушила! Но Бог судил иначе...
     И вот я здесь, одна стою, и силу дать мне приснодеву умоляю. Решаю ведь сегодня не себя: судьбу династии и всей Руси решаю... Мне Бог дал право, не дал сил сказать, кто будет царствовать. О Боже! Пропасть там и тут. Я прозреваю страшные картины... И не могу, я не могу ... Должна, но как решить не знаю... Что делать? Брата на заклание послать, благословив своей рукой на царство? А дети виноваты в чем, за что кровавый трон я им оставляю?
Не в силах смуты избежать никто, коль эта смута суждена нам Богом. Грехи уже накоплены, и вопиют, и огненным дождем вот-вот должны пролиться...
Маланья. Что ж мучаешься ты, коль решено уж все, и все случится что случится?
Ирина. Сказала я что там, на небеси. Что там начертано на огненных скрижалях. Кто исполнитель на земле? Какое я должна принять решенье?
И в силах ли смягчить расплату за грехи? И в силах ли спасти от кары Божьей близких? Иди, Маланья. Спи или молись. Остаться я хочу одна пред Богом. Он должен мне помочь, как помогал всегда. Я, сердце открывая, жду в смирении ответа. Он мне поможет, он всеблаг... Я не колеблясь выполню решенье... Каким бы ни было оно... Иди Маланья...

  Ирина умолкает и пристально всматривает в полутемный угол, в котором из сумрака выступает белая фигура старика.

Ирина. Нет постой. Вот снова, не одни мы!
Маланья (следит за взглядом Ирины) Опять? Аринушка, там кто?
Ирина. Там? Что же, не узнала? Царь.
Маланья (несколько раз крестится. Испуганно, шепотом) Там Федор?
Ирина. Нет, пострашнее гость из преисподней!
Маланья. Ох! Неужто сам?
Ирина. Уже который раз. Как Федора похоронили. Ходит, ходит. То так, то в сны...
Маланья.  А говорит что?
Ирина. Нет, молчит, а то вздыхает или горько плачет.
Маланья. Знать, жарко там.
Ирина. Вестимо. Только дело ведь не в том: не потому ко мне он ходит.
Маланья (снова всматривается в полумрак) А не ошиблась ты? Там вроде тень - дрожит свеча, а кажит - ровно старец.
Ирина. Так ты не видишь никого?
Маланья. (снова всматривается ) Нет.
Ирина. А коль не видишь - значит нету?
Маланья. А как же иначе? Нам глаза даны затем, чтоб точно знать, что есть, что нету.
Ирина. Наверно так. Так видеть - значит знать?
Маланья. Ох путаешь меня, Арина. Конечно, видно - значит есть, не видно - точно нету. А все же, дай его перекрещу...
Ирина. Постой, не надо. Сгинет.
Маланья. Вот и хорошо. Что здесь стоять? Не паперть, чай, покои вдовьи! Ишь, старый греховодник. И там неймется все ему.
Ирина. Нет. Пусть постоит. Хочу понять, зачем ко мне он ходит. Быть может, знак подаст, иль скажет что.
Маланья. А то не знак, что он к тебе приходит?
Ирина ( думает) Конечно, так. Но что он просит, что? Молчит... Решается судьба всех дел... (в раздумье ) Его всех дел. А были  ли дела? Иль только преступленья?
Маланья. Не нам царя судить. Видать, он был за грех, за то, что веруем мы мало.
Ирина. Как знать... Быть может, слишком много? Все дело в том, не сколько, как нам верить!
Маланья. Да что ты говоришь, уж в разуме ли ты? С того все дня, как пала ты на тело мужа. Так ведь не отошла, насилу в чувство привели тебя мы... А все же не совсем, все речи стали непонятны. Не убивайся, доченька, ты так, ведь грех так убиваться...
Ирина. О Федоре? Теперь он там, где многие из нас уж никогда не будут... Да свекор потерял покой... Но почему в Кремле он снова бродит? И снова, снова - все ко мне... Что подсказать,  что попросить он хочет? Что плачет горько?
Маланья (несколько мгновений колеблясь) Скажи мне, доченька, Аринушка, скажи, и этим облегчи от страшной ноши душу... При жизни ведь к тебе он приставал? Убереглась ли ты, и как сумела уберечься?
Ирина. Да, свекор был злодей... Но есть дела, которых и упырь, как ладана, боится...

   Сквозь окна начинает пробиваться свет. Иоанн исчезает.

Ирина. Ну вот, уже рассвет. А говорят еще, что ночи зимни длинны!

   Дверь приоткрывается. Маланья подходит к ней, с кем-то шепчется.

Маланья. Просится к тебе Борис, а в грановитой собрались бояре...
Ирина. Подождут. Пока ведь я еще царица! Уйдите все. Закройте двери, окна занавесьте. Довольно, здесь мои палаты. О нет, теперь не ошибусь. Мой час, мой день, мне истину откроют...


                СЦЕНА 4

Грановитая палата. Свет пробивается сквозь цветные стеклышки частого переплета стрельчатых  окон. Горят свечи по стенам. Бояре, приказные, чернецы. Кто-то служивый в шеломе с бармицей и в бронях. Рюриковичи, среди которых и князья Шуйские, стоят в сторонке.

Первый боярин. Что, как царица?
Второй. Все молится. Велела не входить.
Первый. А Борис?
Второй. Весь вечер уговаривал ее, и помощь обещал при управленье государством.
Первый. Так сам он, что ли, всем сказал?
Второй. Мне верные сказали люди. Он с дьяками за полуночь совет держал. И с ближними боярам встречался.
Первый. Почти как царь
Третий. Почти - не царь. А быть бы им не отказался...
Первый. Кабы бабка да девкой была...
Третий. А что тут думать - нам Ирина мила...
 
   Шум. Бояре расступаются. Слышно: Борис, Борис. Входит Борис. По-прежнему в дорогом наряде, но вид изрядно помятый, боярскую шапку где-то оставил.
Борис склоняет голову в кивке, бояре тоже сдержанно кланяются. Пытается пройти к царице, но его не пускают. Он в разражении отходит. Бояре шепчутся, переглядываясь.
 
Первый второму ( тихо) Смотри. Ирина двери пред правителем закрыла!

Слышен гомон толпы. Затем удар колокола, опять какой-то шум.
Входит Федор Никитич Романов. Без шубы, в верховом кафтане, при сабле.

Первый боярин. Федор Никитич, здравствуй много лет! И ты тут? Прямо - дума! И как дела?
Федор Романов.(бросает многозначительный взгляд в сторону Шуйских) А как кому. Кому - хреново... (Борису) Да что ж она нейдет? Волнуется народ московский. Я проезжал Лубянку - бердыши уж над толпой мелькали. Да и пищали видел...
Первый боярин. А что кричат, что требуют они?
Романов ( снова посмотрев на Шуйских) Да разное. А вместе, все  ж одно: Ирине царство.
Второй боярин. Так в Новодевичий собралася она.
Романов. А им ничто: я проезжал Лубянку верхом...
Третий. Да как не боязно тебе? Народ-то ведь шумит, что это мы Ирину от престола оттираем...
Романов (вновь посмотрев на Шуйских) Я ведь не Шуйский, да и Глинским не родня, не Ситцкий, и не Трубецкой, не Воротынский... Породой не в царей. Романов просто я. Не мне бояться черни! Так вот  кричат: пусть нами, если что, чрез патриарха хоть черницей правит.
Второй боярин. (крестясь) Вестимо ль тако? Не то что инокиня, князь в монахах править уж не может...
Романов. ( с усмешкой) Вот ты поди и объясни!
Слышен гомон толпы, крики, какой-то лязг, выстрел. Они на нас давно уж зубы точат. Про Шуйских говорят...
Борис. (прислушивается)  Что?
Романов. (Снова смотрит на Шуйских. Кн.Василий наконец замечает, что на них смотрят и толкает в бок Дмитрия) Да так... по-разному (громко) Но больше - про измену. Да красного все поминают петуха...
 
     Шуйские всревоженно прислушиваются

Борис. (раздраженно, поймав взгляд кн.Василия) А все же доигрался лысый мерин!  Не хочется, а надобно спасать. Того гляди - в набат ударят. Вот то-то здесь пойдет потеха!

  Идет к двери. Стучит. Еще. Сильнее. Бьет сапогом. Дверь приоткрывается.

Борис. Пусти. Ну говорю же. Пусти к Ирине. Ты передай, что брат уж два часа в передней с наиважнейшим делом. Да так и передай: боярин Годунов, к царице, по делу, неотложном, спешном, государства... ( Оборачивается к подошедшему Вас.Шуйскому) Ну, Рюрикович, знай: сегодня твой живот, а может быть и жизнь спасаю.

Шуйский испуганно кивает.

Борис (многозначительно) А только знак толпе подай...

Дверь приоткрывается.

Голос. Войдет пусть Годунов, уж если говорит: по делу...



                СЦЕНА 5

    Царицыны покои. Светлая палата. На кресло брошена соболья шуба. Ирина в черном, платок повязан словно клобук.

Маланья. Опять к тебе Борис. Пытались не пускать, так рвется силой. По делу важному, кричит. Тебя зовет он не сестрой - царицей!
Ирина.  Так это уж недолго. Зови, пускай войдет. Наш разговор с ним не окончен.

   Входит Борис. Торопится, разгорячен, размахивает руками, боярскую шапку где-то оставил.

Ирина. Ну что там? Что так невтерпежь?

Борис. Бояре ждут, царица. Решай же. Слышь, за рвом, у лобного народ шумит. Вот-вот в Москве в набат ударят.
Ирина. Все решено.
Борис (не скрывая волнения). И как?
Ирина. Не торопи, сам скоро все узнаешь...(пристально смотрит на брата, о чем-то думает) Скажи, Борис. Скажи при мне, как если бы стоял пред Богом. Кто виноват в давнишнем угличском убийстве?
Борис (кладет руку на евангелие). Клянусь, что невиновен я в делах. Но в мыслях - да. Не раз, бывало, ужасался, что придет Димитрий. Сестра, не хуже ты меня была в известье о его проделках! Он был больной падучей, бесом одержим. Но в ясном разуме не многим краше!
   Нам незачем кривить душою. Довольно знаем мы ужасных дел царя Ивана. Ты помнишь, Ира, во дворце, в тот черный день я заступился за царевича Ивана. И грозный царь меня лишь чудом не убил. Тем самым посохом, которым сына изничтожил ... Теперь же говорят, что я убийцу в Углич подослал!
Ирина. Вот станешь ты царем, и громче говорить об этом станут. А ну как встанет гробовая тень младенца-мученика? (Борис вздрагивает) И счет предъявит твоим детям?
Борис. Я  в мыслях грешен был, и в том здесь признаюсь. Хотел, хотел, чтобы наследник дел кровавых умер. Поверь, что если б он не сгиб, ужасных дней возможно стало  повторенье. Когда б не хуже. Царский брак с седьмой женой, Нагой, уж верно, был не Божьим делом. Подумать страшно, что могли Нагие, бесстыжие и жадные, как  имя их, с московским царством сделать.  Да царь бы был во всем подстать. Когда б возможно было хуже поизмыслить! И Бога я просил не раз, чтоб он Димитрия прибрал  Нагого. Себя не ради - а во благо царства!
Ирина (с ужасом глядя на брата). Ты думаешь, что это Бог тебя услышал?      
Борис (не слушая). Он крови человеческой алкал, как волк голодный грыз кормящих руки...
Ирина. (морщится) Довольно. Ведь он мертв, без Божьей воли не восстанет ...
Борис. А правду  ль говорят, что свекор-батюшка, что страшный царь, просил прощенья на коленях стоя у дверей твоих, Ирина?    
Ирина (задумчиво). Ты  хочешь знать за что? Да, верно, раз уж день такой...(подходит к иконе) Для правды выпал день, и можешь ты услышать, как нашей тайной распряжусь... Той тайной, что на земле связала напрочь с Иоанном... Так знала я: что если он  есть поле для борьбы добра и злобы, то младший сын его, Димитрий, сын Нагой...
   ... В тот день сказала  я царю о том, о чем с оглядкою шептались:  просила Русь спасти от царствия Димитрия!
Борис.Ты думала как я...
Ирина. Нет. Я сердцем поверяла все слова, и смерти никому не пожелала. И Иоанна  я просила, любя царевича, как надобно любить всех, даже нежеланных. Мы сходно говорим. Да разные слова, и мир мы понимаем разно. Никто не судит ни себя, ни тех, кто жить уж неспособен  лучше. Однако должное нам Бог велит свершить, но лишь имея в сердце Бога. Ты по нему желания сверял? По Божьей воле породнился ты с Малютой?
Борис. Ты очень странно говоришь. И разум мой смысл слов твоих постичь не может...
Ирина. А все ж ты понял. Разумом не взять, хоть в сто голов ты думать сможешь. Иные истины откроются тому, кто умалится меньше малых мира, и крест назначенный ему без сожаления подымет. И нет, не тем, кто скажет: мир есть прах, ни тем, кто спрячется от мира. Словами, бегством знания не взять, как тем, кто повторяет всуе Божье имя... Как никогда рабом не станет тот, кто осознал, что Божий раб - от века, как истины уже не ищет тот, кто сердцем Божью истину воспринял! Кто солнце видит, что искать огонь свечи? Кого ведет Господь, что у людей искать советы?
  ...Ребенок с детства болен был, с годами мог еще больнее оказаться... Но не в болезни ужас: он кровью человеческой питался! Я видела не раз, как  грудь терзал кормилиц...  И рот кровавый, щерясь, открывал, когда от удовольствия смеялся... Сказала это  я царю...  Царь побледнел, и посох так он сжал, что пальцы тоже побелели. Тогда настала тишина. Как тихо, думаю, в гробу, иль в тот момент, когда топор взмывает вверх над выей обреченной.
   И начал тихо царь, но так, что ужас пробежал среди стоявших. А дале, дале голос повышал, в неистовство впадая. Беснуясь страшно, страшный царь, не человек, а сатана в его обличье... Он кричал, шипя и брызгая слюною, что снюхалась мол де с его врагами, что быть царицею хочу, что смерти я его желаю... Вдруг пусто стало вкруг меня, как город враз пустеет зачумленный... И Федор скрылся (Бог ему судья: он за тобою бросился в испуге. Он не боец был робкою душой... Ему всевыший царство дал и праведную душу, не дал лишь силы. Так дал меня, чтобы исполнить Божью волю!)
   Об этом поразмысли, брат, когда пред алтарем ты преклонишь колена: по силам крест - но каждому он свой. Подумай, душу очищая: ведь не приняв чрез сердце Божий крест, ты службу все же чью-то исполняешь! Подумай же, не всуе, честно, разумом смирясь: подумай, чью же?
Борис. Я понял, продолжай сестра, хотя  об этом я уж слышал: царевич Федор ведь тогда меня нашел, да  было уже поздно...
Ирина.  А мой палач шипел: что он де царь и, выведав во мне измену, накажет беспощадно, так, что смерть  за благо посчитаю... Как будто все внутри оборвалось: я свекра слишком знала! Но Бог ко мне спокойствие послал, со мной он был, не оставлял ни на минуту!
    Я ровно молвила царю, смотря в глаза, как смотрят бешеному зверю: что если Бог пред смертью хочет испытать,  принять готова ада  муку, а совесть, что ж  чиста моя, и исповедую грехи я!
   Осекся царь, велел вина подать. И до утра развратничал и пил он. И с ним пила, паясничая, шайка присных!
   Всю ночь стояла я  перед крестом, в молитве созерцая приснодеву. Готовясь к смерти, к пыткам, ко всему... И лишь с рассветом легким сном забылась. Вдруг словно кто меня толкнул - и слышу шепот: ко мне склонясь, губами шевеля едва, мне мамушка: очнись, Иринушка, вставай! И выдохнула словно: "Царь!"
В переднюю я вышла простоволоса, забыв накинуть плат: а  там ... там в рубище, босой... там страшный царь стоял и плакал у моей закрытой двери!  "Иринушка, прости,  устами бес владел",- и прянул предо мною на колени.
    Я тут же девок  всех сенных услала,  подняла государя,  велев скорее запереть все  двери. Мы в крестную прошли, я за руку вела его, послушного и кроткого, как агнец. Там пред иконою святой мы с ним молились до вечерни...
   Он страшный грешник был, но по грехам и  каяться умел! Как он молился, как язвил себя, как раны врачевал перед иконой! Как плакал, как просил меня по смерти вымолить хотя б его душе прощенье! Развратник, пьяница, злодей... Он грешен был и праведен при покаяньи... О как он каяться умел! Как бил челом поклоны, как душу перед богородицей лечил, как бичевал свои пороки! Он ничего пред нею не таил...
   Еще, предвидя скорый свой конец, просил он Бога этот день отсрочить. Он пред иконой обещал с  Нагою развестись и в новый брак вступить с принцессой царской крови, кричал, что Машка, словно мать его, что сын - лишь повод у нее для власти, что  он, как Дмитрий, только  тот еще страшней...
Борис. Так он просил? А ты, ты что просила?
Ирина (помедлив) Принять в раскаянии душу...
Борис. Что?
Ирина. Я видела, что царь Иван пред Богом не нуждался в ходатаях. Он был пред ним, и Бог его судил, своим судом и по своим законам.
Меня царь ненавидел и любил, но  прозревал Анастасию: она  осталась первой и последней в сердце Иоанна... Меня он спрашивал: скажи, простила ли она его? "Иринушка,- он все твердил,- скажи, увижусь ли хоть там я с нею?" Что я могла ему сказать в ответ?! Молиться только о  душе: ведь разошлись его пути с Анастасией...  Она ушла на небеса, а он - уйдет под землю...
Борис. Так это все?
Ирина. Еще он спрашивал, где корень зла? Кто в дом принес проклятье первый? Отец Василий, мать, иль может он, служеньем дьяволу отнял у царства  первенца Димитрия, того, кому он трон свой завещать пытался? Он говорил, шепча, не мне, а Богу: "Ирина, знаешь только ты, как я молил о том, чтоб грех великий, бабкин смертный грех, на мне одном пресекся. Ведь дед Иван о том же умолял владычицу на небе на царство внука, Дмитрия венчая. Но умер быстро он. Как и Димитрий мой. Мой первенец. Наш сын с Анастасией...  Как я молился, как просил... Чем виноват я был, что Бог меня не слышал?"
Борис (в ужасе отшатываясь) Так что же ты молчала, когда крестил я первенца и именем нарек Димитрий? Постой... Постой, сестрица... О ужас! Иван Васильев Третий, дед  царя Ивана, пытаясь грех загладить свой, венчал на царство Дмитрия, внука от сына старшего, убитого его женой Софией, константинопольской принцессой. И Дмитрий умер. Не царствовал, не княжил... Иван Васильев Грозный, тяжко заболев, повелел боярам присягать Димитрию, Романовой Анастасии сыну... И Дмитрий этот вскоре умер... Но царь Иван нарек опять Димитрием последнего, Нагой Марии сына. Опять Димитрием... Димитрием последнего, седьмой жены больного сына... Который царство бы по Федору принял, когда б избегнул ранней страшной смерти! Что скрыто в имени, что в мир оно несет? Ведь Дмитрием был и Донской...
Ирина. С ним был ведь  Сергий Радонежский... А Дмитрий, знай: обозначает посвящен Деметре. Языческой богине, сиречь сатане...
Борис. Я первенца крестил, и нарекая верил, что впереди его судьба, что славный ждет удел и дел великих совершенье... А впереди ждала могила... Что ж ты молчала, почему не говорила?
Ирина. Я не молчала. И кто хотел - тот слышал. Что суждено - не изменить, хоть бей в колокола и возвещай пророком с колольни... Теперь ты знаешь все, и что же, снова царствовать ты хочешь? Теперь ты видишь сам, как тучи собираются на небе. Димитрий - имя. И судьба, и меч, и сатана, и ад, и испытанье, и ворота. И он вернется царствовать, и будет кровь. В палатах, где текла она по воле Иоанна.  Тут ничего не изменить.
Борис. Димитрий, сын последний Иоанна?  Так умер сын Нагой. Василий Шуйский розыск проводил, уж он, выжлец, в таких делах имеет опыт! Димитрий мертв - и делу тем конец!
Ирина. (пристально смотрит на него) Совсем ли мертв? А ну как возродится, встанет он из гроба? Тень Кудеяра над Кремлем еще в народе не избыта: законный царь - разбойный атаман! И он вернется божий суд творить над нами...
Борис. Нагая в Выксе, далеко...
Ирина. Что из того, что инокиня Марфа отошла от дел? Она  несет свой крест, как крест несла и я... До смерти Федора, как перед Богом обещала Иоанну... ...Тогда я первый раз  затяжелела. Как будто свет забрезжил впереди. А тут - позвали нас к царю. "К добру мой свекор поутру не призывает",- мне сердце подсказало.
  И  мы пошли, как на погибель, к Иоанну. "Что, батюшка, ты звал нас?"  - Федор вопрошал, со страхом, как всегда, когда с отцом  встречался. Царь Иоанн был трезв с утра и мрачен. Он говорил о ненависти, окружающей его, предательстве, коварстве. А потом, в припадке жалости к себе, он каялся, что в злобе погубил все будущее царства. И вдруг заговорил о смертном часе. "Аз умру, на радость всем, как пес смердящий. И царствовать тебе,- он крикнул Федору,- хоть не годишься ты для царства. В минуты светлые я умолял послать тебе заступника пред миром... Ирина, я грешен, я подл... Прошу не я, прошу от имени всей Руси: будь Федору  опорой, сохрани в день смуты мое царство."- И он заплакал. А после клясться он заставил и меня, и Федора, царьградский крест в том перед ним целуя, что вместе будем мы, пока господь не призовет. И еще: он сыну говорил, что Бог ему послал спасенье и надежду. Тогда поверила и я. Но взял господь моих детей: во искупленье близости к престолу.
Борис. Что ж ты не отмолила их?
Ирина. Их отмолить нельзя: проклята вся династия князей московских. Спасти лишь душу можно, тело же обречено. И то ведь было хорошо известно Иоанну. Он обречен был. И он каялся не зря. Но не хватило покаянья. В душе его гнездо свил сатана, и это он терзал и плоть и разум самодержца..
   Да, Бог хотел его спасти. И дал здесь, на земле, Анастасию... А Иоанн не уберег ее! Как первенца - Димитрия, как дед его венчанного на царство внука. Димитрия.
Борис (В страхе, обращаясь к иконе). Я царства не приму. Теперь, поговорив с тобою... Я вижу ясно страшный груз, лежащий на плечах у самодержца. Я царства не приму. Последнее то будет слово.
Ирина (помедлив). Не примешь? Будто уж... Не зарекайся зря. Ты разумом  живешь. А разум быстро поменяет рассужденья. Что было так, то завтра уж наоборот, на все отыщутся причины. В душе ведь ты давно уж царь... А что, не так? Не прячься от меня хоть...

   Борис злится. Делает несколько шагов по направлению к двери, потом  возвращается.

Борис. Хотя б разок, ну ошибись. Ты словно приговор суда читаешь! Я тоже жить хочу, хочу спастись...
Ирина (задумчиво). Вот что ты хочешь, то получишь. Спастись же от себя, Борис, ты сможешь от себя лишь отказавшись...
Борис (ошарашенно). Как?
Ирина. Ну довольно о пустом. Нас ведь ждут... Решай иль не решай. Что толку, если все уже решенно...
Борис. Ты отрекаешься?
Ирина. О чем ты снова говоришь? Не отрекаются в России самодержцы. А крест царицы я несла... до смерти Федора, как перед Богом обещала Иоанну!
Борис. Не отрекаются цари? А сам Иван? Ведь помнишь время, татарин царством  правил...
Ирина. Ну и что? Ведь Бог не принял отреченья Иоанна! 

                СЦЕНА 6

   Те же. Грановитая палата. Толпа. Полдень, солнце бьет через стекла. Гомон голосов. Кто-то из детей боярских уселся прямо на пол. Ждут. Из двери выходит Борис.

Федор Романов и первый боярин. Ну что, как там.
Борис. Сейчас. Она сама вам  скажет о решенье... Еще ( оглядывается), где патриарх? Я же просил, неужто не послали?

Снова открывается дверь. Выходит старица в клобуке, потом патриарх ведя под руку одетую в черное Ирину.

Второй боярин. (падая на колени) Царица, матушка! Спаси. От всей земли мы русской просим. От рубежей, от всей Москвы!
Первый. (тоже опускаясь на колени) Помилуй свой народ...
Третий. Царица, матушка, заступница, святая!
Борис. Что ж, говори сестра, ты наконец  судьбу решила?
Ирина.(немного помолчав, ясно и твердо в наступившей тишине) Да!
Федор Романов.(с тревогой) И что?
Ирина. Я принимаю постриженье. И мне оставшиеся дни хочу в молитвах провести, за вас упрашивая Бога...
Первый боярин. (падая ничком) Ох...
Второй и третий. Ааа...
Василий Шуйский. (оглядываясь на Бориса) А кто же царством править будет?
Борис. Не я. И не надейтесь, не приму державу.
Голоса. Царица, матушка, спаси. Поставь на царство хоть Бориса. Не дай погибнуть...Ааа... Не сироти. Одна у нас ты, милосерствуй... Так кто, когда не ты...
Ирина. Решенье принято, бояре (в наступившей тишине слышна ругань, доносящаяся со двора, смех). Ищите. Меня получше есть и родовитей брата. А я свободна ныне. Два царства крест несла. Два царства и какие...
  Бояре, один за другим опускаясь на колени.
Владычица, помилуй!
Ирина. Довольно. Все. Свободна  я от клятв. От ноши тяжкой. Вам решать. Собором будущее царства...
Борис.(испуганно) А если так решит собор...
Ирина. Не бойся брат, пока жива - не рухнет царство. А вот когда уйду от вас, уйду туда, где ждет супруг желанный... Вот тогда... восстанут тени из гробов, которые для вас я затворила... И хлад, и глад... Но хватит мне об этом. Вам знать нельзя о том, что приснодева рассказала... Пречистая... но обещала мне, что не увижу гибель царства...
Второй боярин. Неясно, что там говорит царица?
Первый. Пророчествует. Ей виденье было.
Василий Шуйский. В уме от горя повредилась.
Ирина. Решайте сами. Ухожу от дел. И не молите, не просите.
Федор Романов. О горе нам, пропали мы...
Борис. Сестра, приняв, уж не вернет решенье. Что ж будем делать мы, когда династия угасла...
Второй боярин. (в сторону)  Ты и помог...
Третий. (услышав) Шш... Тише ты, а ну Борис услышит!
Второй. (оглядываясь) Нет, он далеко. А что, об этом все ведь знают....
Первый. Хоть знают да молчат. Ты быстро больно позабыл опричнину и казни Иоанна?
Второй. О чем ты?
Первый. Чувствую, Борис напялит все же шапку Мономаха...
Василий Шуйский. А нам опять холопу класть поклоны!
Федор Романов. Стократ бы больше крови пролилось, когда б не брат с сестрою Годуновы!
   
   Василий и Дмитрий Шуйские уходят. За ними еще бояре. Кто-то плачет.

Ирина. Спаси их всех господь! Когда бы знали и они,что видела я ночью при молитве. И знаю, что одним могу помочь - просить смягчить по смерти воздаянье... Он приходил за тем.
Борис. Кто?
Ирина. Свекор грозный.
Голоса. Что говорит? Кого там поминает? Совсем больная стала от тоски... Горюет все по мужу...
Ирина. Здесь на земле уже никто помочь не в силах. Уже все свершено. Когда и как обрушится несчастье - мне ведать не дано, но что обрушится - наверно знаю. (Подходит ближе к Борису) Прощай, любимый брат... мы трое трон держали царский. Ушел мой Федор. Мой черед. Я выбрала удел.
   У каждого из нас- свой звездный час. Мой час настал - от власти цезарей я отрекаюсь. Ты тоже выбор сделал. Не надо слов. Молчи. Все лгут слова, твой выбор сердцем сделан. Оно в миру, страстям и почестям подвластно. Сегодня, в этот час, мы разошлись с тобой. Как души разные, иным мирам подвластны...  Прощай. Уже совершено. Прощай (плачет) Прощайте все... Никитич, руку дай, стоять мне трудно. Пустое все. Впустую все. Не сохранила я, как ни старалась, царство!
 

                15 июня 2002 года. Москва.










                БОГ - ЭТО ЛЮБОВЬ

                АНАСТАСИЯ
               
                СЦЕНА 1

   Москва, Кремль. 1560 от Р.Х.  Царевы палаты. Время к  полдню. Княжата, бояре, дворня, князья Шуйские, Бельские, Оболенские.Одетый по-дорожному, в простом кафтане, в замызганных грязью сапогах входит Федор Годунов. Неуверенно оглядывается. На него почти никто не обращает внимания. Двое или трое сдержанно кивают.

Боярин (Бельскому, продолжая разговор). И что, он третий день от гроба так и не отходит?
Бельский. Нет. А сунуться - так страшно. Два дня он пил и не пьянел. Теперь не пьет, да неизвестно что уж лучше.
Шуйский. Ну, видно, отошел.
Боярин. Куда там, хуже стало. Велит с женой похоронить...
Оболенский. Да он в себе ли?
Боярин. Кто там разберет: сидит он третий день у гроба. Бормочет что-то. То молится, то плачет, то говорит с Анастасией, как с живой...
Оболенский. Послать бы надобно за митрополитом.
Боярин. Уж посылали. Пробовал  увещевать, так он площадно обругал митрополита!
Шуйский. Бог защитил, хоть не убил. Под руку-то не так сказать Ивану!   Ох горе, горе православным будет....
Оболенский. Ну да, царицей меньше, царицей больше.
Годунов (оборачивается, проходя мимо). Анастасия больше, чем царица.

     Никита Романов, высокий, статный боярин, шурин царя, внимательно смотрит на приезжего.

Шуйский (бросив мельком взгляд, вновь оборачивается к собеседникам). В Кремле - как в проходном дворе, бездельники какие-то все ходят. Да хоть молчали бы... Так не молчат. Ох  и дела. Кому ж и позаботиться о прародителей престоле...

   Годунов вздрагивает. Бельский и боярин усмехаются в бороды. Открывается дверь. Несколько мужиков с перехваченными ремешками волосами, в рубахах с трудом втаскивают черный гроб без крышки. Проносят его через палату, открывают другую дверь и скрываются в царицыных покоях. Следом еще два мужика тащат крышку. Все расступаются, разговоры, как по команде, стихают.

Годунов (удивленно, стоящему рядом с ним Романову). А что же, старый гроб не подошел?
Бельский (мрачно). Гроб не царице, а царю.
Годунов (еще более удивленно). Когда же государь наш помер?
Боярин. Не помер он. Живой еще.
Годунов. А гроб зачем?
Бельский. Вот к нам прехал почемучка! (раздраженно).Велел себя похоронить с Анастасией...
Годунов. Недаром говорят, что москвичи все сдвинуты немного. Великий князь, России государь живьем в могилу хочет лечь, а ближние бояре - помогают! Рядят да охают! На гроб дивятся да затылки чешут!
Бельский (громко, так что слышно всем, зло). Вот ты  его отговори. Иди-ка, поперечь царю Ивану! Попробуй, он сегодня трезвый.
Годунов. Да что ж вы так его боитесь? Он с малолетства среди вас! Небось ведь не чужой московскому боярству?
Шуйский. Да мальчик вышел не в отца. Хотя еще вопрос, в какого?
Оболенский. Шшш! Романовы услышат.
Шуйский. Вот я  и говорю, весь в деда. Хоть не горбатый, как Иван, однако кровь пролить ему что харкнуть в лужу или с самого утра напиться.
Боярин. Ему тринадцать только миновало, а он уж Шуйского Андрея приказал живьем скормить собакам. Вот с тех-то пор охота спорить с ним у всех пропала. Хотя пока царица рядом уж так-то можно было не бояться.
Годунов. (обводит взглядом всех, бояре опускают глаза). А что, коль смелых нет  средь москвичей? Пойду, не без царя же жить...

      Решительно направляется к двери. Открывает ее и входит.

Шуйский. Вот-вот давай, с царем поговори, а то он заскучал: навеки женка-то замолкла.  Ишь, выскочка, из грязи - в князи. Холоп. Как и Романовы холопы.
Бельский. Глядишь и наградят: не петлей так колом. А может, и с собой еще прихватит, деткам на орехи (смеются).
Романов. Что ж смеху? Пропадет за так. К Ивану подойти он не сумеет. А, была иль не была, я все ж царице брат.
              Идет к двери и входит внутрь.

                СЦЕНА 2    

    Крестная комната. Душно от горящих перед образами свечей. На возвышении открытый гроб с телом Анастасии. У стены - второй гроб. Царь Иван Грозный, одетый и не по-домашнему и не по-парадному сидит в изголовье гроба, он наклонился и оперся лбом об его край. Кажется, что царь спит. В трех шагах от него - Федор Годунов, застыл, не решаясь тревожить царя.
Романов делает предостерегающий знак Годунову.Иван поднимает голову, смотрит бесмысленным взглядом как бы не узнавая, вновь опускает ее на гроб.

Никита (подходит совсем близко. Ждет. Наконец нерешительно трогает царя за плечо). Эй,  люди, с государем плохо! Сюда!
Иван (взрагивет, озирается). Что?! Кто кричит? Где я? Никита, ты что ль?
Никита (подходит ближе). Я, государь.
Иван. Вот надо же, какой приснился страшный сон: Анастасия умерла, и я теперь один. Вот ужас-то! (озирается). Так это был не сон? Все наяву, и гроб, и Стася?! Ааа...Зачем меня ты разбудил! (кричит). Не смейте окна открывать! Я видеть солнца не могу! (испуганные слуги снова занавешивают окна, царь постепенно успокаивается)  Пришел сестру проведать? Молодец! Вот видишь ты, какое у нас горе (вдруг меняется в лице и шепчет, хватая Никиту за рукав ). Но знаешь, ведь она не умерла! Она чтоб проучить меня умершей притворилась!
    Никита в изумлении слушает.
Я здесь уже два дня сижу. И точно видел, как у нее дрожали веки...
  Никита и Федор крестятся.
Довольно, Стася, ты меня уж наказала, за девок и молодок, за вино. Я виноват, прости меня, прости (плачет). И Бог ведь грешников прощает!  Никита, вот как хорошо, ты здесь. Ты все поймешь. Вот объясни ей. Я хоть и царь, а все же человек, и святости мне не хватает. Ведь у нее то роды, то болезни... Но (повышает голос) все ночи, до одной я проводил в постели только с ней!
Никита. Не надо, государь (качает головой) Сестра тебя ведь не пугает.
Иван. Да, верно. Не пугала никогда. И слова осуждения не слышал. Она вздыхала лишь. И плакала. Я знал. Так что ж, ты думаешь, она мертва? Значит правда,  отравили? Ведь не могла оставить так меня? Она же обещала: до конца мы вместе!
Никита (вытирает глаза).Сестра свое сдержала слово: она была с тобой до своего конца.
Иван. Ах да. Я думал почему-то, что умрем мы вместе. Или я сначала... (Молчит, о чем-то думает. Заговорщецки шепчет)  Но слушай, страшный есть один рецепт. И заговор великой тайной силы. Я в книгах бабкиных про это прочитал... Тех самых, что она с собою привезла из Рима. Вернуть на землю можно душу!
Никита (крестится). Не может быть. А если есть такие книги - немедленно их надо сжечь!
Иван (подмигивает и странно хихикает). А я не сжег, я эти книги спрятал... Там сказано, как можно мертвых оживить.
Никита (испуганно). Великий государь, помилуй! Да ведь за это, думаю, душе гореть в огне.
Иван. Гореть-то мне. А что мне ад, когда уже в аду я? Зато верну ее. Я не отдам ее червям и тленью. А если нет - так в землю рядом  лягу. Вот, погляди, не мал ли будет гроб? Поди лежать нескладно будет? Вот изверги, и гроб по мерке сделать не сумели… (Оборачивается в сторону гроба, замечает Годунова) А это кто еще?
Никита (быстро). Со мною он, из... (выразительно смотрит на Годунова)
Годунов. Из костромских простых дворян. Я тут...
Никита. (быстро,  снова взглянув на Годунова). Наслышан был о неземной красе царицы. Приехал посмотреть и всем уж рассказать об этом.
Иван. А, вот и ладно. Ишь, так из Твери. Смотри. (отодвигается от гроба). Смотри: когда еще ты ангела увидишь?  (Никите) Пусть душу погублю, но возвращу ее. А если нет - так  лучше вместе с нею... На что мне солнце, если нет ее? Она ушла... За каждую ее слезинку - спрос с меня... И уж ничем не отдариться... Но будем вместе с нею. Там. Уж навсегда. 
Никита. (в волнении). А сестра? Что скажет Стася про твое решенье?
Иван (задумывается ,неуверенно). Обрадуется, думаю...
Никита. А вот и нет. Ведь ты навек погубишь свою душу. Зачем тогда жила она? Зачем же отдала тебе всю жизнь  до вздоха? Ты знаешь, как она тебя любила?
Иван. Да, кажется. Как только женщина умеет.
Никита. Нет, больше.
Иван. Как, верно, любит мать?
Никита. Нет больше и сильнее. Словами это не сказать. Так смертных редко любят. Все было для тебя: и жизнь ее, и дети, и молитвы. И что же, хочешь душу сатане ты предложить в уплату за похмелье?
Иван. Ты прав. Мы были вместе с нею, каждый день и час. А помнишь, как я пьяный к вам вломился? Ведь было же, чуть двор ваш не пожег. Как жить я мог вообще без той любви, которую дала Анастасия? Как жить теперь мне без нее? А если смерти нет, так что ж мне делать? Сидеть и с болью вспоминать? Пытаться счастье возвратить утекшее меж пальцев?

             
                СЦЕНА 3      
               
                СВАТОВСТВО

   Палаты бояр Романовых. Горница. С шумом в двери вламывается несколько пьяных молодых людей. Все вооружены. Среди них 16-летний великий князь московский,  царь Иван Васильевич. Он едва ли не пьянее всех. Крики, визг, треск высаживаемых дверей. Собачий лай и визг.

Голоса. А я ему "кто, кто?!" И в лоб с размаху. Будет знать как нам мешаться (смех). Ишь, кобели, что волки (смех ). На охоту в лес не надо ездить. А девки где-то здесь.
Иван (пошатнувшись подходит к дверце на второй этаж ). Цыц все! Подите прочь! Я главный тут! И девичью проверю сам (икает). А вам - во двор, ловите девок среди дворни (оборачивается, грозит пальцем). Смотрите у меня: сначала царь...
   
   Бьет с размаху в дверцу. Она распахивается. Слышно, как царь спотыкаясь поднимается наверх. Его компания с хохотом выбегает во двор, оттуда доносятся крики. Из девичей слышен шум, потом что-то с грохом падает. Ругань. Приглушенный женский голос. Снова шум, ругань, звон разбитого стекла.   



                СЦЕНА 4
               
   Девичья Анастасии Романовой. На неразобранной постеле навзничь лежит царь. Он полураздет. Рядом сидит Анастасия и поет колыбельную. Царь мечется.
Иван (бормочет). Ох батюшки, ох голова...
   Анастасия, продолжая тихонько напевать кладет руку ему на голову. Иван немного успокаивается.
Анастасия. Баю, баю, баю-бай, за окном стоит бабай...
Кричит Ванечку отдай!
Ты бабай к нам не ходи, нашу детку не буди!
У нас Ванечка один, мы его не отдадим!
Иван (поднимает голову, оглядывается). Где я?
Анастасия. Вот это погулял! Не помнишь где, и с кем?
Иван (что-то припоминает). Ты кто?
Анастасия. Романова Анастасия.
Иван. Водки дай.
Анастасия. Вот я рассол тебе налила.
Иван. Дай водки.
А.: Ты водки, Ванечка, не пей. Не дай нам, Боже, пьяницу-царя! Страшнее, чем татары, пьяный самодержец! Вот, на рассол.
   Подает ковшик. Иван пьет, опять откидывается на подушку.
Иван. Ты пела что-то? Спой еще. И руку положи. Вот так. Как будто легче.
Я здесь вчера немного пошумел...
А.: Да. Двери  все вы поломали.
Иван. (тревожно) Двери? А еще? Еще что было?
А.: А ничего. Ты тут упал два раза и стекло разбил. И на кровать тебя я уложила.
Иван. И все?
Анастасия.  Ты допьяна не пей, когда по девкам ходишь. А то позору ведь не оберешься.
Иван. Вот черт. Неужто ничего?
Анастасия. Что, испугался? В лицо не засмеют.
Иван. Да что ты, дура, понимаешь... (отворачивается). Итак все за глаза мальчишкой кличут...
Анастасия (берет из-за пояса Ивана кинжал ). Не бойся, государь. Смеяться над тобой не будут...
Иван. Ты что? Отдай кинжал.
   Анастасия поднимает рукав летника и режет руку ножом. Течет кровь. Она мажет ей постель.
Ума лишилась, что ли!
Анастасия. Что кричишь? Позор весь мой. К тебе ни капли не пристанет. А ты - великий князь - в постели, словно в битве, победитель.
Иван (спускает ноги и садится). Ну ты даешь... Откуда ты такая? И почему с тобой так хорошо?
Анастасия. Не знаю. Вот выросла такая: увижу мертвого щенка иль птенчика - и плачу, жалко. А если уж колодников, так, кажется, сама б в колоды села.
Иван (усмехается). Ну скажешь тоже. Эка дурость!
Анастасия. Тебе, конечно, государь, виднее. А только мама научила одному меня:  любить. И боль чужую принимать на сердце.
Иван. Стой. Замолчи. А то заплачу (прячет лицо у Анастасии в коленях). Меня-то мать учила только лгать и ненавидеть. Еще недели не прошло, как батюшку похоронили, она уж с Телепневым на его перинах. Кобеля нашла! Они меня держали хуже, чем холопа. Я им воровать мешал. Да плохо - казну-то растащили! А Шуйский ноги в сапожищах клал мне на подушки...
    Я все бы ей простил... Когда бы хоть чуть-чуть меня любила. Ненавижу!
Анастасия. Не надо, Ванечка, про мать так грех, не надо брать его на душу. Не  плачь, ведь я с тобою. И всегда с тобою буду.
Иван. Всегда? А не обманешь? Я никому, ты слышишь, никому уже не верю! Все предали, все, и никому на свете я не нужен...
Анастасия. Ты нужен мне. Всегда. И в радости, и в горе. И даже если будешь ты с другой. Я до конца с тобою сердцем. Мы, Романовы, такие.
Иван. Куда ж теперь ты,  жить как будешь?
Анастасия. Вот так вопрос. Куда? Как будто выбор существует. Одна теперь дорога - в монастырь.
Иван. Ну вот еще. Я царь в Москве, пусть только кто худое вякнет!
Анастасия (качает головой). Я царской полюбовницей не буду.
Иван. Не будешь?
Анастасия. Нет. Уж если вечером не вышло, значит нет.
Иван. Скажи мне правду: ведь тебе я нравлюсь?
Анастасия. Да.
Иван. Давно?
Анастасия. Уж года два иль три. На пасху я увидела тебя. Ты был еще совсем мальчишкой. Шел впереди один. Одежды велики, все золотом расшиты. А вокруг - князья, бояре... Дородные, холеные, с оружием. Все сверху смотрят.  Мне показалось будто бы с усмешкой...
Иван (скрипнув зубами). Не показалось.
Анастасия. А ты идешь - и рядом никого. И сердце у меня такою жалостью забилось. Я поняла, что ты - судьба моя. А тут и дома разговоры.Что  наш великий князь совсем один, нет никого, кто мог бы  заступиться, отец и мать оставили его на свете сиротою...
Иван (опять скрипнув зубами).Ты видно матери моей не знала.
Анастасия. Нет. Но слышала о ней не раз. А все же мама есть и вечно будет  мама.
И я все думала, как хорошо б тебе помочь. Ведь у меня отец есть, братья,  мама. Я - если что - к Никите и к Даниле, а поплакать - к маме. А кто ж тебя приветит, приласкает? И чтоб вот так сидеть, как я сейчас с тобой сидела. Я книги разные читала про любовь (я грамотна и даже по латыне чуть умею) и нас с тобою представляла...
Иван. А ведь и я мечтал. Но только маленький совсем. Постарше стал - я девок как и кошек, мучил. Нашлись учителя, такому, что и вспоминать не хочется, учили...
Анастасия. Наверно, очень ты несчастлив был?
Иван. Не знаю. А вот счастливым был когда - не помню.
Анастасия. Я это сердцем поняла. И вот ждала, а вдруг меня заметишь? (грустно усмехается) Ну вот и дождалась. Не одного, с друзьями в гости! Вот славненько повеселились...
Иван (морщится). Не надо, Стася. Будет нам о том. Ну пьяным был. Я ведь не знал вчера, к кому я в дверь ломился... А вот теперь бы так сидел с тобой... и говорил, и слушал... Смотрел - не нагляделся. Я, Стася, заживу теперь иначе. Вот словно крылья выросли. Тебе, клянусь спасением души, не будет больше стыдно за меня. Как хорошо, спокойно как с тобой. Вот если б можно было здесь остаться... Навсегда.
Анастасия. Тут, в девичей?
Иван (машет рукой).Да ладно, ну тебя. Смеешься? А над кем?  Подумай, царь однако.
Анастасия (смеется, обнимает его). Пускай для всех. А для меня (гладит по голове). Иванушка теперь. Мой бедный одинокий мальчик.

      Шум внизу. Мужские голоса. Анастасия подходит к двери. В ее проеме появляется Никита Романов. В полумраке он не видит Ивана.

Никита. Стасенька, сестра. Я не успел. Всю ночь галопом мчался. Вот стервецы! Вот дрянь! И этот вы****ок от Глинской!
  Анастасия тщетно пытается его остановить. Иван встает, поправляет одежду, подходит.
Иван. Так-так. Смотрю, ты за сестру готов намылить шею государю?
Никита (мрачно, испуганно). Волен ты казнить. А без вины бесчестить - стыдно.
Иван. А то же и тебе. Что скажешь, если породнимся мы с тобой, Никита?
Что ж молчишь? Пускай по матери я даже Глинский, так по отцу все ж Рюрикович, и великий князь. Отдашь сестрицу? Давай скорее в родовое за Данилой и дядьями. И  чтобы к вечеру все были здесь. Столы готовьте. Сваты приедут, угощать придется...       
     Идет в сопровождении оторопевшего Никиты к двери. Останавливается, окидывает взглядом учиненный в доме погром.
Да вот еще, пришлю  к вам десятков пять дворян. А то, как погляжу, своей у вас охраны больно мало. Собак из моей псарни... (заминается) свои у вас, к несчастью, передохли.
Анастасия (пряча улыбку). Ты пушек, Ванечка, пришли.
Иван (не уловив иронии). А верно ведь! Я думаю, что двух тут хватит?
Анастасия. Заборы низки, нету рвов. Пожалуй, тут  двумя  не отобьешься. Ты что же, Ваня, пушек для невесты пожалел? Недаром пращур - Калита.
Иван (принимая все всерьез, краснеет.) Прости. Конечно. А с десяток хватит?
Анастасия (не выдержав, прыскает смехом). На Кремль-то хоть чуток оставь. Не ровен час - татары. А то давай уж к нам со всей родней перебирайся.
   
   Анастасия смеется. Глядя  на нее начинает смеяться и Никита. Тут наконец доходит и до Ивана. Он вначале злится, надувается, но потом тоже смеется.

Иван. А хорошо тут с вами. Так бы в Кремль и не вернулся. Оставляйте!
Анастасия (серьезно). Что ж Кремль второй-то городить. Царь жить не волен где попало.
Иван (смеется, кивает Никите). А, испугалась! Как родовитые-то поднабьются к вам в палаты. Не вздохнешь. Не бойся, пошутил. Пойду домой, хоть Кремль великоват чуть-чуть  как шапка Мономаха.
    Подходит к выломанной двери. Никите.
А ты дворовых все ж за братом посылай, не езди сам (мнется). Тут у тебя сестра, а двери поломались и на Москве разбои...



                СЦЕНА 5

                ПОЖАР
   
     Шатер на Воробьевых горах. Вооруженные дворяне. Родственники царя. Бояре. Анастасия, Никита Романовы. Над Москвой поднимается черный дым пожаров.

Иван.  Здесь хоть дышать немного легче. Как чувствуешь себя? Пойди вон там, приляг в тенечке.
Анастасия. Да вовсе я не так слаба. А чувств лишилась - страшно больно. Как порох полыхнула вся  Москва. Казалось, вот чуть-чуть, и Кремль весь также загорится.
Шуйский. Да что-то больно дружно занялось. Уж не поджог ли?
Анастасия. Тише ты, услышит государь.
Иван. Да не шушукайтесь. Я слышу. Никита, что болтают про поджог?
Никита. Да  разное...
Иван. Кончай петлять. Что говорят в народе?
Никита. Известно, что холоп готов всему поверить. Да ведь и то сказать: уж больно ладно занялось.
Шуйский. Так можешь толком ты сказать, поджог иль нет?
Никита. Поджог. Да только не простой.
Иван. Ну говори же.
Никита. В колдовстве все обвиняют Глинских. Дядю твоего, а пуще - бабку, мать Елены.
Иван. Ну?
Никита. Мол-де у мертвых вырезала сердце, мочила в кувшине и той водою улицы кропила. Оттого и загорелось дружно.
Иван. Ты откуда знаешь?
Никита. Холоп донес. Толпа с кожевником Матвеем и попом-расстригой Савкой подворье Глинских разнесла. Боюсь что добралась до дядьев.
    Подбегает боярин в изорванном кафтане, без шапки.
Боярин. (кричит).Пустите до царя!
Иван. Ты что шумишь? Вот я, ну говори, какое дело?
Боярин.  Великий князь, прости, признал не сразу. Москва в огне, с угару, не иначе, одурела. Громят боярские хоромы. Ищут Глинских. Внизу там реку перешли. Идут сюда, их тысяч с пять, не меньше. Есть топоры и сабли, сам я видел. Спасайся, государь!
Никита. Так  тысяч пять? А почему ж не десять?
Шуйский. Что б нас здесь перебить так много и не нужно.
    Шум. Появляются разгоряченные, вооруженные чем попало москвичи. Многие возбуждены и, кажется, пьяны. Лица в саже, у  некоторых обгорела одежда. Царская охрана выходит вперед, закрывая царя и ближних бояр.
А вот бежать-то некуда: нас окружили.
Иван. А мы не зайцы, чтоб по полям метаться.

     К царю подходит Бельский.

Бельский. Их много, и они вооружены. Дела серьезны, государь Иван Васильич.
Иван. Что? Что они хотят?
Бельский. Кричат: здесь бабка прячется твоя, Москву  она с другими Глинскими спалила. Требуют расправы.
Иван. (складывает кукиш). А вот им, шиш.
Боярин. Они так не уйдут. Сейчас сомнут охрану и...
Иван (бледнеет). Стойте. Я навстречу им пойду.
Анастасия (падает на землю, хватает Ивана за ноги). Я не пущу. К ним не ходи. Убьют! Ты тоже Глинский!
Иван (рывком поднимает Анастасию ). Ты что же хочешь, чтобы на погибель черни бабку выдал? Испугался царь холопов? Тебе не будет стыдно за меня?
Анастасия (принимает решение). Что ж, государь. Ты прав. Идем, и я с тобою.
Иван. Куда?
Анастасия (решительно). Куда прикажешь. Надо - так на смерть. Я с тобою. Никита, дай царю свою кольчугу.

   Никита снимает кольчугу и отдает царю.

Иван (надевая кольчугу). Никита, возьми с десяток с огненным припасом молодцов и скрытно выйди позади толпы. Как только закричу: хватай бунтовщиков, пали из ружей, а потом к шатру обратно пробивайтесь.

    Царя с царицей, которых пытаются прикрыть трое-четверо дворян с бердышами в руках, обступают бунтовщики. Вперед выходит дюжий кожевник. В руке он сжимает короткий железный лом.

Иван (пытаясь оттереть Анастасию за спину). Что, времени другого нету бунтовать? Пожары лучше бы тушили.
Матвей. Кто поджигал - пускай и тушит. А мне чего спасать - в апреле все сгорело.
Иван. Так Божий суд...
Кричат.: Ишь, Божий суд! Да колдовство тут, не иначе.

Поп с огромным распятием в руках в грязном прогоревшем в нескольких местах подряснике.

Поп. Точно ведомо: с детьми своими Анна, мать Елены колдовала. Они доныне латиняне все. Вот люди видели, как улицы она своею колдовской водой кропила. Оттого огонь!
Матвей. Не доводи нас до греха, отдай добром старуху.
Иван. А не отдам?
Матвей. Уж не взыщи, тогда возьмем мы сами. Ну-кась, отойди.

   Толкает в плечо царя. Иван отступает назад, где прямо за ним стоит Анастасия. Анастасия падает. Дворяне пытаются остановить Матвея и попа, орудующего огромным распятием как дубиной. Начинается свалка. Иван тоже падает, но быстро поднимается с бердышом в руках.

Иван. Ах значит так? Вы на царя с царицей? Получайте! (начинает размахивать над головой бердышом. Толпа раздается в стороны, сбитый с ног поп пытается отползти в безопасное место. Иван озирается и кричит) Никита, князь Иван, хватай воров! Они на государя.

    Сзади раздается ружейный залп. Потом еще один. Раздавая направо и налево удары саблями и бердышами к царю через толпу пробиваются несколько человек.

Иван (кричит). Вот хорошо, смотрите, никого не выпускайте. А вот этих (показывает рукой на Матвея,Савку и еще нескольких человек, не успевших скрыться) Здесь на деревьях, словно желуди повесить.

    Подошедшие с Никитой люди и подоспевшая дворня и бояре во главе с Иваном Шуйским скручивают бунтовщиков.

Анастасия (стерев сочащуюся по расцарапанной щеке кровь). Не надо, государь...
Иван (несколько нервно). Ты, Стасенька сходи, умойся. Мы уж сами тут. В Московском царстве милостью одною не спасешься. (Анастасия, поддерживаемая под руки боярышнями,  уходит).
Иван. Что встали? Веревок нет? Тогда их саблями рубите. Головы - на шест. Пусть знают все: с царем потехи впредь не будет!
Протопоп Сильвестр. Пожар-то, государь, нам за грехи. Чтоб прекратить его одними топорами и веревками не обойдешься.
Иван. Вот, за грехи. Ты сосчитал их, что ли?
Сильвестр. Сам знаешь ведь. Я сколько раз тебя увещевал: покайся!
Иван. А я по-твоему не каялся, не клал земных поклонов, не постился?
Сильвестр. Выходит, мало. А то ведь каялся да вновь грешил. Известно, что без веры покаянье!
Иван. Вот чуть пожар утихнет, в Троицу пешком пойду.
Сильвестр. Наружность это. Грех в душе оставить должно.
Иван. Это как?
Сильвестр. А ты вот жизнь свою до мелочей припомни. И очисти душу.
Иван. Нет уж, отче. Есть такое, что и вспомнить не могу. Точнее, позабыть-то рад, да память у меня с изъяном: увидел раз, картинка навсегда со мной. И даже голоса и запах. Там и страх. Ты призываешь вновь в нем оказаться.
Сильвестр. Вот случай выпал снова все начать. Считай, с пожаром этим прошлое сгорело. Покайся, отряси грехи!

           Подходит Анастасия.

Анастасия (Сильвестру). Оставьте же его! Он смерти посмотрел в лицо. За спины не попрятался, не схоронился, как бояре. (Берет Ивана за руку). Великий государь (тихо, наклоняясь к Ивану), да ты ведь весь горишь как будто бы пожар на сердце принял... Пойдем, приляг в шатре. (оборачивается). Все отойдите... И ты повремени, святой отец, пожалей царя:  он если грешен в чем, так Бог с него сам взыщет.
Иван  (глядит на сгоревшую Москву). С меня-то ладно, а вот с вас... Ты, Стасенька, пред ним в чем виновата?
Анастасия. В том смысл, что мы с тобою плоть едина. Значит, и грехи одни. И если у меня их мало, значит и твои наполовину легче.
Сильвестр. Тьфу, ересь. Папежничеством так ведь и несет. Ты все ж, Анастасия, думай над словами хоть немного.
Иван. Ну вот что, хватит спорить. Не собор. А все же я пойду. С царицей как-нибудь мы сами в богословии сочтемся.


                СЦЕНА 6
               
                ЗАВЕЩАНИЕ

        Спальная палата Ивана. Душно, горят свечи. На постеле в исподнем навзничь лежит царь. В изголовье сидит Анастасия. Иноземный лекарь дает царю какое-то питье.

Анастасия. Стой. Допрежь давай-ка мне. Вот так (отпивает из стаканчика). Поставь до времени. Сама и дам Ивану.
Лекарь (с акцентом). О! Руси  есть так мало веры докторам?
Анастасия. Не столько докторам как ближним всем боярам.
Лекарь. Я не травить. Я толко есть страдания легчить.
Анастасия. Вот я и посмотрю, насколько облегчает.
Иван (приподнимает голову). Не спорь с ним, Стася. Что с немчином по-пустому спорить. А лекарства ты его не  пей. Не пробуй, говорю: я запрещаю. А вдруг и в самом деле что-то там не то.
Анастасия. Так пробуй на дворовых!
Иван. Уже, похоже, ни к чему. Так, лекарь? Что же замолчал? Приказываю: отвечай по правде, сколько мне осталось!
Лекарь. О, точность не могу сказать. Но, не казнить меня, так есть, что кажется немного. Мало очень.
Иван. Ну вот. Так ты лекарство забирай и прочь ступай.
Лекарь. Как так?
Иван. Вот так, ступай ногами. Ну?! Не понял, что ли? Я с женой хочу поговорить. Ты  здесь ну совершенно лишний. Третья с нами - смерть. Вон, посмотри, она стоит за изголовьем!

    Лекарь испуганно оглядывается.

Иван. Не видишь, что ли? Значит не твоя. А хочешь, и  твою покличу?
Анастасия. Ванечка, не надо. Он все понял и уходит. (лекарю) Уходи и поскорее. Лучше вовсе со двора съезжай. Чтоб на Москве и духу не было. Наш царь шутить не любит.

    Лекарь стремительно уходит.

Иван. Темно как (берет Анастасию за руку). В глазах наверно. Как тяжело, как трудно мне дышать. Пошли за митрополитом, пора собороваться и готовиться к постригу. Отхожу. Не дай мне умереть без постриженья: грехов-то столько, что под землю враз утянут...
Анастасия. Милостив Господь. Он всем воздаст: и тем, кто над тобою малым беззащитным вволю издевался.
Иван. Тебе бы у престола быть, так сатана остался без работы. Нет, Стася, (гладит ее руку) за грехи всяк отвечает сам. За дела. Уж хорошо, что не за мысли. Уж я такое всем обидчикам желал, когда дрожал от страха  детского в постельке. Ох, Стася, даже Богу страшно рассказать.
Анастасия. Не надо, Ванечка. Простит и он, уж если я и мысли и дела твои простила.
Иван. Тебя оставлю с Димочкой. Смотри же, береги его. Да пуще - берегись сама... Не плачь. Не тяжели мне сердце... Но  почему так рано? Всего-то прожил двадцать два... А как положено, как надо - и шести  не прожил. Мало. Очень мало...  Почему? Неужто правда мать под Телепнева при жизни батюшки ложилась?
Анастасия. Врут. Лицом-то ты в Василия и в Софью, бабку.
Иван. Да больно складно врут. Так врут, что временами сам готов поверить в росказни о старшем брате. О Юрии Сабуровом...
Анастасия. Не терзайся. Если есть тут грех - он на отце твоем. А самодержцы поставляются от Бога. Что ж Соломония  не тяжела ходила до развода?
Иван. Как  верно ты все говоришь. Мне надобно б тебя пораньше было слушать.
Анастасия. А ты всегда меня и слушал.
Иван. Тоже верно. Но дел-то  мало я успел. Ведь только-только начал: реформы государства, перепись земель, Судебник новый да Стоглав еще не весь поправил. Вот хорошо, успел, Казань отвоевал. А Астрахань и Крым по-прежнему прямят султану. Не успел... (вздыхает) И у ливонцев порт не отобрал. А ведь с тобой и к англичанам можно было сплавать. Звали. Да не черед нам Беломорьем плыть и на чужих судах. Свои на Балтике бы справить. И мастера-то есть. Я тайно у датчан учил с десяток. Вот не дал жизни Бог! Да ладно, Димочка продолжит. А только жаль, я наставление ему не написал. Все собирался - думал времени-то много, еще успею. Не успел. Как царствовать он будет без меня? Ох, горюшко! Вот это тяжесть. Ведь в пеленах еще... Ему ведь только ты, Романова, опора, да твои братья. Желаю я по смерти царство вам оставить...  Я  родовитых всех великой клятвою связал. Ты видела, все сыну присягнули? Особенно двоюродного боюсь. Ведь ведаю, что о венце он думы не оставил.
 Приподнимает голову.
Темно тут что-то. Свечи зажигай. Не слышу, крест они поцеловали? Клялись? Клянутся, что ли? Где они?! (шарит рукой, натыкается на лицо Анастасии) Что мокро у тебя лицо? Ты плачешь? Нет? Они Димитрию на царство крест не целовали?! А Сильвестр, Адашев что? Что верные друзья, что Курбский, избранная рада? Где ж они? И (прислушивается) что там за крик? В обносок Димы, что ли, царство делят?
 
Анастасия, уже не таясь, плачет.

Иван. Иуды. Умру и вам не жить. На растерзание тебя и Димочку волкам оставлю. Господи! Помилуй не меня, помилуй Стасю и сыночка. Клянусь спасением души: поправлюсь, обойду места святые.
                Берет Анастасию за руку   
Молись. И Богу я молюсь. А ты проси Марию, богоматерь. Тебя она услышит. Я грешен. И род мой грешен ложью и убийством.

  Наступает тишина, в которой слышен только шепот молитв, треск оплывающих свечей да ругань ссорящихся бояр и княжат за неплотно прикрытой дверью. Шепот царя постепенно умолкает. Одна Анастасия продолжает молиться. Подходит к образу Богородицы и бьет ей земные поклоны.

Иван (очнувшись). Я отхожу, Анастасия. Не успел... монашеского чина... Вот голова легка и тела ровно нету. Постой, отри со лба мне пот...
    Анастасия вытирает пот, обильно покрывающий  лоб самодержца.
Ты свечи, что ли, новые зажгла? А ведь теперь тебя я снова вижу...
Анастасия (плачет). Иванушка! Господь нас услыхал! Дай я исподнее тебе переменю, ты мокрый весь от пота, но больше не горячий, словно печка.
Иван. Где рука твоя. Вот так. Держи у сердца. Теперь я слышу. Спор и шум за дверью. Они там царство делят. Ну уж нет!

      Рывком садится. Несколько раз судорожно вздыхает.

Анастасия. Куда ты? Стой! Ты три часа назад хотел собороваться...
Иван. Не время мне лежать. Достань мне из того  ларца... Да, это, шапку Мономаха. И бармы. Вздень. Вот так. Теперь мой посох  дай. Сама под  летник пододень кольчугу. Ну же, поскорее. Меня ты, что ли, застеснялась? Что, впору? Узнаешь, ведь это та, Никиты. Помнишь ли пожар? На смерть, как под венец, рука об руку!  (Анастасия снимает верхнюю одежду надевает кольчугу, потом снова одевается)
Под изголовьем  у меня возьми двуствольный пистолет, заморской, аглицкой работы. Проверь кремни, подсыпь на полки порох, взведи курки. Все вспоминай, чему учил тебя я.  Но допрежь пистоль свой за спиной держи. Не раздражай их красной тряпкой. Изменой крепко потянуло. И если что, смотри, с пяти шагов не промахнись: Адашеву из первого ствола, а Старицкому Вовочке - гостинец из второго. Подставь плечо, дай обопрусь. Вот ослабел, и ветром зашатает...

   Пытается слезть с постели. Но ноги у него неожиданно подгибаются и Иван с грохом падает навзничь. Из потайной двери с другой стороны опочивальни выскакивет полураздетый человек с саблей в руке.Через лицо, закрывая левый глаз, идет черная повязка.

Иван. Подмога подоспела... Поднимай. Ну, что стоишь? Не понял, что ли, помоги царице!
  Человек,  не выпуская из руки сабли, помогает Ивану подняться на ноги.
Ты кто?
Малюта. Григорий, сын Лукьянов, прозвищем Малюта.
Иван. А что кривой?
Малюта. Под Казанью метили татары. Я был с тобой в походе, государь.
Иван. Ты что же, из дворян?
Малюта. Да, из ваших мы, дворовых. Еще и деды  вам служили.
Анастасия (разглядывает Малюту) Смотри, Григорий, береги царя!
Малюта. Царица-матушка, вот этими руками удавлю любого, кто взглянет косо, нет, подумает не так про нашего царя! Веришь ли?
Анастасия. Ох, верю. А вот, не приведи Господь, помру. И сколько  же несчастных ты действительно удавишь!
Иван (усмехается). Не бойся, Стасенька, сам  присмотрю за ним. А то он нас и вовсе без  бояр оставит... А кой-кого, однако, сам бы удавил. Особенно сейчас.
Анастасия (тревожно). Не думай так, не говори. Не убивай безвинных. Грех-то пополам поделим.
Иван (морщится). Опять ты за свое. Ну дай хотя б вздохнуть и жизнью надышаться. Безвинно никого не накажу. А все ж, как ни крутись, наказывать придется. Уж вышла замуж за царя, терпи. Вот в другорядь сподоблюсь помирать, тогда уж и в монахи постригуся.  Ну, с Богом, к двери, за которой уж меня отпели.
     Подходят к двери. Иван бьет по ней ногой. Дверь настежь распахивается. Слышна громкая ругань, которая быстро стихает.
Не рано ли хороните, бояре? (тишина)
Испуганный голос.: Царь!
Иван. Малюта! Всех скликай дворян, гоните этих прочь, железом из Кремля  измену! Всех вон! (тише, ослабевая). Затворяйте двери... Я с сыном и женой хочу остаться... Вместе.

     Медленно, опираясь на посох, опускается на пол. 
 

               

                СЦЕНА 7

                ПОХОРОНЫ

       Вознесенский девичий монастырь. Август 1560 г.  Духовенство, митрополит, бояре, челядь, простонародье. Открытый гроб с телом Анастасии.

Шуйский (Бельскому). Все смерды, что ли, собрались? Вся пьянь московская? Митрополиту через них и не пробиться. Что ж, с колокольни, что ли, отпевать!
Бельский. Однако ведь не палками народ согнали. Собрались сами все. 
Оболенский. Вот те на. Не женку словно, а святую здесь хоронят.
Шуйский. А все же ты язык не распускай. Смотри-ка как Романова в почете. Небось тебя схоронят без него. Народу-то, поди, не соберется столько...
Оболенский. На что почет от голытьбы? Его за пару бочек водки купишь. На вот, порадуйся, убогий (достает золотой и бросает нищему).
Нищий.  (оставляет золотой на земле). Не, боярин, не возьму. Сегодня нашу матушку хоронят. Грех радость-то принять. Сегодня не до золота, Москва вся плачет.

           Кричат: с дороги, сторонись. Царя пустите к гробу.
Боярин. Ведут его.
Шуйский (вставая на цыпочки). Нет, вроде сам идет. Князь Старицкий под руку только держит. И Юрий вон. Ну что за братец у царя. С таким шутов держать не нужно...Известно, вы****ок что бес. Уж Святополком сыты были, нет, как видно не хватило. Не жди добра когда отцов-то двое. Вот теперь годай, кто настоящий?
Боярин. Никита справа сзади, а вот слева кто?
Бельский. Что, не признал? Да Федька Годунов.
Шуйский, Оболенский, боярин.: Кто?!
Бельский. И я бы не признал, когда бы давеча в Кремле не видел. Тогда и люди подсказали. Он будто из тверских дворян. Так, вовсе худородный.
Боярин. Да нет, рязанский он. Приехал место приискать по скудости достатка.
Шуйский. А, хочет жить в Москве... Все налетели, словно мухи. Вчера холоп - сегодня, смотришь, в думе.  Ишь как, так и прилип к царю Ивану.
Боярин. Шустрит. Смотри, они уж с царским шурином почти как братья.
Оболенский. А все ж шурин бывший. Небось Захарьины-то плачут. Вот беда: уже одной ногой стояли на ступенях трона. Литовские холопы.
Шуйский. А все же дети-то Анастасии, племяши, Иван меньшой да Федор живы.
Бельский. Царю мы быстро новую найдем царицу. Да такую, что он Романову не вспомнит. Ишь, как теперь скорбит. А умирала, он по женской части не стеснялся.
Шуйский. Все так. По женской части слабоват. А только сватом быть у нашего царя я и врагу не пожелаю... Как раз не угодишь!
    Иван спотыкается и чуть не падает. Его успевает поддержать Никита Романов.
Что зашумели? Царь упал?
Бельский. Нет, успели поддержать Романов с Федькой этим, Годуновым.
Иван (останавливается, обводит всех взглядом). Собрались все? Что прячите глаза? Довольны?! В сердце уязвили!
Никита (подходит сзади к царю, вполголоса). Похорони сестру. Не тяжели ей душу проклятьями и кровью.
Иван. Да, Стасенька просила все за них... Они за все ей отплатили... ядом. (шепчет, словно безумный). И я им отплачу за все... А если всех сейчас вот перебить? Как Ольга из древлян устроить тризну?

   К гробу протискивается митрополит.

Митрополит. Мужайся, государь. Господь нам испытанья посылает. Но сердце не ожесточай: Анастасия входит к Богу. Служить?
   Иван молчит, в оцепенении не сводя глаз с какой-то точки над гробом.
Что, начинать?
Никита. Давай. Читай. Когда-то ж надо похороны кончить.
   Звучит заупокойный канон.
Иван (бормочет). За что, господь, взыскуешь ты с российских самодержцев?
    Гроб начинают закрывать крышкой.
Иван (вдруг, словно очнувшись). Стой. Не смейте в землю зарывать ее!
Никита (тихо царю). Великий государь...
Иван (проводит рукой по лбу, поправляется). Не смейте зарывать ее, пока не дам вам знак (оборачивается, кричит) Теперь оставьте нас. Все отойдите прочь (все испуганно отступают). Я буду с ней прощаться.
   Медленно делает шаг, еще, подходя вплотную к гробу Анастасии.
Прощай, лебедушка моя... Мой свет, моей души спасенье. Прощай. Ты все-таки оставила меня. Здесь. Одного. Меж псов. Готовых разорвать, чуть спотыкнешься... Навеки одного. Дай погляжу еще... Нет,   на всю-то жизнь не наглядеться... Ты на погибель на земле оставила меня... Господь судил, ты исполняла...(оборачивается, с ненавистью смотрит на всех, машет рукой). Кладите в землю... Только... (задумывается, кричит) Смотрите у меня! Просейте землю через сито. Чтоб ни единого ни крышку гроба камня не упало! И  если я услышу стук (лицо Ивана передергивает свирепая гримаса)... вы все здесь пожалеете, что на свет родилися!

   Толпа позади царя быстро редеет.

Никита (Годунову). В недобрый час шепнули нашему царю, что Стасю извели княжата, а не роды и пожары.
Иван (поворачивается,  узнает стоящего в охране Малюту). Малюта, распрядись. Вина курного, ставленного меда, пива и вина - в мои палаты. Ты - Никита, и вот ты (показывает на Федора Годунова) - со мною. Помянем Анастасию... Еще.. вот что, Малюта. Двери затвори, поставь стрельцов. Ты старшим будешь, назначаю. И гони всех в шею. Видеть их ухмылки не могу. Хоть прячутся, да от меня их радости не спрячешь. Рано обнаглели.(с угрозой) Рано!  Господь меня оставил, чтобы вины их взыскать.

             
                СЦЕНА 8
   
                ПОМИНКИ

     Небольшая комната в Кремлевском дворце. Стол уставленный кувшинами и бутылками. Блюда с объедками. Федор Годунов спит уткнувшись носом в стол. Никита - свесив ноги на сундуке у стены. За столом Иван и Малюта.
Иван. Не умеют вовсе пить (кивает на Федора и Никиту). И до утра не продержались. А мы с тобой закончим эту вот бутыль и к ранней литургии в самый раз поспеем. Наливай. Сегодня у меня и сторож ты, и виночерпий. Словно лучший друг.
   Малюта наливает в кубки из четырхгранной зеленой бутыли.
Иван (залпом выпивет). Признайся мне, Малюта... А ты ведь Стасю не любил! Она тебе свободы не давала.
Малюта (возмущенно) Я за нее и жизнь отдал бы.
Иван. Вот, подумаешь, подарок! Ведь знаю, врешь. А слушаешь, приятно. Давай еще, отрадно,  как черт про ангела  лопочет. Вот, значит, Стася, вышло как....
Малюта. Великий государь! Ты под землей на три аршина видишь. И ничего не скроешь от тебя... Не то чтоб не любил царицу, но огорчала меня часто.
Иван (приподнимает бровь). Вот так? Да чем же Стася так печалила тебя?
Малюта. Она изменников прощала. И допросить-то толком не успеешь, а женки и детишки, глядь, уж у нее. Она послушает, поплачет ... и к тебе. А дальше знаешь сам: измена прощена и по Москве гуляет.
Иван. Да что ты в деле государства понимаешь? Ты, собака!
Малюта. Я хоть и пес, да государев! Анастасия, что там говорить, не мне судить - святая. Она и за Пилата бы просила... А только хоть Христос всеблаг, прощает всех, а рядом - Петр, и меч в руках преострый! Он ждет, когда хозяин знак подаст, чтоб тем мечом разить Иуду.
Иван. Ну ты, апостол. Рожки лучше прикрывай. А то, не ровен час, митрополит заметит. Смотри, из храма и прогонит, осрамит прилюдно.
Малюта. Ну и пусть. Служу царю. И в том ответ дам перед Богом.
Иван. Вот и выходит: двое до конца верны, Анастасия и Малюта. Но если ангел Стася, ты, выходит, бес?!
Малюта. Как скажешь, государь. На все твоя едина воля.
Иван. А что тут говорить, когда с измала с бесом тоже знаюсь... Вот и выходит, Стася, что сдала меня ты на руки  Малюте. Ну, наливай еще. Что за вино такое? Чудо наизнанку: из курного, крепкого, соделалась вода. Все пьешь и не пьянеешь...Хотя (смотрит на спящего Годунова и Романова) этим удалось напиться. Вот бы мне поспать... Еще бы так, чтоб не проснуться. Ну, Малюта, кончили пузырь-то? Собирайся,  в церковь.Поставим свечи, Стасеньку помянем, а заодно и мою душу. Распрядись, пусть уберут тут, и нового питья нальют, да похмельнее. Проверишь лично, не подсыпали б чего. На радости, что Стасю уморили... И еще, пусть скоморохи спляшут, девок посмазливей подбери. Уж поминать так, чтобы было слышно...  А то решат еще, что я подох. На радость всей родне, законной или незаконной...
               

                Москва, 12 сентября 2002 г. 


м